— Молодой господин, — слуга заламывал руки, глядя на Чую затравленным взглядом, — мы с ног сбились, не могли разыскать Вас весь день! Ваши родители. Матушка волновалась, а господин Накахара недавно приказал Вам явиться к нему, как только Вы вернётесь!

Чуя внешне сохранил абсолютное спокойствие и невозмутимость, хотя от причитаний слуги в желудке стало холодно. Если хоть кто-то видел их с Дазаем... Нет. Чуя махнул головой. Их никто не мог увидеть у озера, Осаму бы не допустил подобного. Но, возможно, кто-то доложил отцу, что юный Накахара и племянник императора гуляли вместе на празднике? Чуя сглотнул. Отец запрёт его под домашний арест или отправит снова в провинцию. Снова расстаться с Осаму на неизвестное время. Молодой человек сжал пальцами рукава, пытаясь скрыть волнение.

Вполне возможно, что дело вовсе не в этом, и Чуя просто накручивает себя, опасаясь худшего. Ведь может же он понадобиться отцу по любой другой причине, не связанной с Дазаем. Ох, как же это тяжко, что его отец так ненавидит Осаму. Накахара старший, конечно, сам виноват, что пытался провернуть аферу с налогами в столице, будучи ещё в милости императора Юкичи, а совсем зелёный тогда Осаму смог легко раскусить его планы. Отец всегда думал, что Дазай предложил ему подать в отставку, в обмен на это Осаму сжигает все улики, из-за страха скандала при дворе, но только Чуя знал правду. Осаму пошёл на эту сделку из-за него. Он не собирался отпускать Чую из столицы или портить ему будущее, запятнав семью Накахара в глазах императора. 

Отец наказал даже не приближаться к Синему Карпу. Не хотел ли он видеть и понимать истину или из злобы, не важно. Если у господина Накахары сегодня скверное настроение, то он вполне может выслать Чую, если кто-то доложил, что видел его в городе с Дазаем. 

Юноша вскинул голову, глядя на тёмное в россыпи мерцающих звёзд небо. Так прекрасно, как те фонарики, что плыли сегодня по пруду. В груди вновь разлилось тепло, хотя оно и не смогло вытеснить застывший в желудке холод, но придало сил. Взяв себя в руки, Чуя уверенной походкой направился к покоям отца.

— Молодой господин, — окликнул его слуга. — Господин Накахара ожидает в библиотеке.

— А? — Чуя постарался скрыть удивление. — Хорошо. — И, поменяв направление, двинулся в нужную сторону.

 Он пытался убедить себя, что всё хорошо, но тревожное чувство надвигающейся угрозы не оставляло юношу. У самых дверей павильона он остановился, пригладил одежду и волосы руками. Глубокий вдох. Но открывать библиотеку не пришлось, дверь отодвинулась, и крепкий мужчина, немного похожий лицом на Чую, вышел наружу. Юноша шагнул назад и почтительно поклонился. Ему очень не понравились сдвинутые к переносице нахмуренные брови, жёсткая линия рта и полные гнева глаза.

— Доброй ночи, отец, — немеющими губами произнёс Чуя. — Ваш сын прибыл.

Без дозволения отца распрямляться он не решился, поэтому следующие слова пришлось слушать, глядя на гравий под своими ногами.

— Ночь, — неспешно протянул господин Накахара так, как если бы пытался изо всех сил держать себя в руках. — И где же ты пропадал весь день?

Сердце Чуи ухнуло в холод желудка. Так и есть, отцу доложили, что видели его на празднике в компании Дазая. Отрицать это было бесполезно, но нужно найти правильные слова. А если и нет, Чуя верил, что Осаму не позволит надолго разлучить их. Он что-нибудь придумает, если отец вышлет Чую. 

— Я, — юноша облизал пересохшие губы, — гулял, отец.

Повисла гнетущая тишина, в которой молодой Накахара мог лишь гадать, что сейчас выражает лицо отца. О боги, а если всё-таки он узнал о их связи?! Чуя старался не думать об этом, но злые мысли упорно лезли в голову. В таком случае останется уповать только на Осаму.

— Гулял? — голос и тон отца выдавали плохо контролируемый гнев. — Девки из борделей гуляют! Но ты?! Или ты забыл, кто ты?! Чей ты сын?!

За его криками Чуя услышал шелест гравия. Эту походку он узнал сразу — так ходит его мать. Госпожа быстро приближалась к мужчинам.

— В чём дело? — звонким, ещё по-девичьи молодым голосом осведомилась она, дойдя до склонённого Чуи и нависшего над ним отца. — Служанки испугались криков. 

— Иди к себе, — приказал жене господин Накахара. — Тебе здесь нечего делать.

Женщина молчала, однако с места не сдвинулась.

— Ты что, оглохла? Или мне приказать тебя высечь?

— Я поняла, мой господин.

Голос матери дрогнул. Она понимала, что сейчас бесполезно говорить с супругом. Желая мужу и сыну, чтобы боги хранили их этой ночью, женщина мимолётно коснулась своими длинными холодными пальцами спины Чуи, даруя ему мысленную поддержку. Однако, далеко она не ушла. Чувствуя сердцем неладное, женщина скрылась за кустами и стала прислушиваться. 

Её супруг некоторое время молчал, ходя из стороны в сторону. Затем резко остановился перед сыном.

— Как ты посмел?!

— Я не понимаю, о чём Вы говорите, отец.

Пока приговор не озвучен, Чуя не собирался сдаваться. Возможно, что всё ещё не так плохо.

— Не понимаешь? Так я напомню тебе. Или лучше ты сам мне расскажешь, как мог сын знатного рода лечь под мужчину! 

Госпожа Накахара зажала ладонью рот, чтобы не закричать, и медленно опустилась на колени в своём убежище.

Чуя чувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Всё-таки они были столь неаккуратны, что их заметили и узнали. Это конец. В ушах нарастал гул, а колени подгибались. Все слова и мольбы разом улетучились из головы. 

— Что же ты молчишь? Гадкий мальчишка, испачкавший имя нашей семьи мужеложеством с этим выродком Дазаем! Как мне отмыться от этого?! Даже если я вышлю тебя к семье твоей матери, это никогда не смоет того позора, которым ты покрыл нас! 

Чуя не спорил. Он молча выслушивал крики отца, ожидая его приговора. Изгнание? Или отец отречётся от него? Юноша не был готов к подобному, но он молча примет всё, потому что понимает свою вину. Мужеложество — грех, но Осаму... С ним Чуя готов был пойти против самих богов. И всё же он понимает, какой позор для семьи его связь с племянником императора.

— Ты подумал о своей матери, сёстрах, брате? Обо мне, в конце концов?! Теперь каждый будет говорить, что сын Накахара — подстилка Синего Карпа! Ты сделал это мне назло, сознавайся, урод!

Отец схватил Чую за ворот и резко дёрнул вверх, чтобы заставить сына посмотреть себе в глаза. Лучше бы Чуя и дальше созерцал землю под ногами. Лицо отца было багровым, а глаза налились кровью. 

Голова сильно дёрнулась назад, а удар крепкой мужской руки болезненно отдавался по всей левой стороне лица, но Чуя не издал ни звука. Сфокусировав взгляд, он снова посмотрел в лицо родителя, ожидая дальнейших действий и готовясь принять весь отцовский гнев. Но, видимо, Чуя не до конца оценил всю глубину и силу ненависти отца к Дазаю. Господин Накахара снова ударил его.

— Почему ты молчишь?! Или ты уже не мужчина и не способен отвечать за свои поступки?!

Чуя с вызовом глянул ему в глаза.

— Мужчина, отец.

Ноздри господина Накахары раздувались, как у быка. Вот-вот, и из них повалит пар. Зубы скрипели за плотно стиснутыми губами, а глаза бешено блестели. 

— Как смеешь ты называть себя моим сыном?! Ты — жалкая подстилка! Как смеешь ты называть себя мужчиной?!

Чуя молчал, стискивал зубы. Его всегда учили быть почтительным к родителям, и из последних сил он сдерживался, чтобы не нарушить этот завет предков. На каждое обидное слово он представлял ладони Осаму, закрывающие ему уши. На каждый удар по лицу — губы, ласкающие эти же места. Когда отец рассёк ему губы и бровь, Чуя испугался. Ему придётся придумать весьма правдоподобную историю, чтобы Дазай поверил, что он поранился на тренировке или упал с лошади, в противном случае, никто не может предсказать реакции Осаму. 

Отец, гневно и тяжело дыша, отошёл от сына. Чуя ждал. Глупо было даже надеяться, что отец отпустит его сейчас. Скорее всего, велит седлать коня и не медля убираться из столицы под покровом ночи. Боги! Как же юному Накахара это надоело. Возможно, действительно, стоит отказаться от своей семьи, покрыв имя позором, и поступить на воинскую службу. Уехать как можно дальше от всех интриг, распрей и традиций. От Осаму... Нет, это было выше его сил. Синий Карп давно и слишком крепко поселился в сердце юноши. Такое чувство не вырвать с корнем, не спрятать среди воспоминаний. Одно то, что ему приходилось делить Осаму с женой и наложницами, уже заставляло Чую сжимать кулаки и зубы и выть от раздирающей душу ревности. И пусть он знает, что Дазай испытывает страстные чувства лишь к нему, а остальные — его долг и необходимость, ревность всё равно подло скребёт под рёбрами. С той самой минуты, когда самоуверенный Осаму Дазай, наплевав на приличия и отсутствие согласия со стороны молодого господина Накахары, впился в его губы, Чуя знал, что обречён. 

Из раздумий и воспоминаний его вырвал крик матери и последующий за ним удар по плечам. Боль алыми цветами растеклась по спине, рукам и груди, а Чуя рухнул коленями на гравий. Головы он так и не поднял, но понял, что отец принёс тяжёлую бамбуковую палку, которой наказывал самых провинившихся слуг. Следующий удар пришёлся по уже горящему плечу, и юноша не удержался от того, чтобы дёрнуться всем телом от боли. Рядом матушка просила отпустить его, но отец вновь приказал ей убираться, если не хочет присоединиться к сыну. Чуя так и не понял, ушла матушка или нет, но удары не прекращались. Они сыпались на руки и плечи, спину и ноги, когда он уже полностью распластался на дорожке. Чуя стискивал зубы так, что чувствовал привкус крови во рту, но молчал. А удары палкой не прекращались до тех пор, пока весь его мир не утонул в этой боли. 

Главное, чтобы Осаму ни о чём не узнал...

***

Но Осаму Дазай узнал. Той же ночью, ещё до того, как луна скрылась с небес. Мальчишка-слуга, который за несколько серебряных монет присматривал за семьёй Накахара по просьбе племянника императора, бросился ко дворцу, едва Чуя рухнул на землю. Он не осознавал, насколько всё серьёзно, но получил от Синего Карпа весьма чёткие инструкции, что должен немедля доложить, если решит, что младшему господину угрожает хоть малейшая опасность. По правде сказать, Осаму предполагал, что если отец Чуи узнает об их связи, то последнему может грозить беда. Знал он и о ненависти бывшего чиновника императора к его племяннику, который в один день лишил его статуса, доверия императора и голоса в совете. Единственное, что было не ведомо молодому человеку, так это истинная её глубина. 

Когда в покои к окрылённому минувшим днём и вечером Осаму постучали, эйфорию как ветром сдуло. Уже в тот миг он почуял неладное. А когда доверенный слуга протянул шнурок с маленькой голубой подвеской в виде рыбы, что передал ему у ворот мальчишка, сердце Дазая упало. Не медля ни минуты, он бросился к конюшням, где схватил первого попавшегося жеребца и велел десятку стражников следовать за ним. Племянник императора имел от Юкичи бумаги, разрешающие покидать дворец в любое время, об этом знали на каждом посту, посему, за неимение иного приказа, охрана не стала тормозить мчащегося на всех парах Дазая Осаму, распахнув перед ним ворота. Всадник, припавший к шее жеребца, злыми глазами смотрящий только вперёд, скрылся на улицах ночного города. 

Волшебство ночи разбилось так внезапно, что Осаму ещё не до конца понимал, что он будет делать, когда достигнет поместья Накахара. Он не спросил, что с Чуей, но сердце болезненно сжималось при одной только мысли о нём. Чуя не был слабым, но его воспитание... Он никогда бы не решился пойти против традиций и воли старших. Во всём, кроме их чувств друг к другу. А ведь именно Осаму был инициатором их отношений. Он хотел его любить так эгоистично, что наплевал даже на ненависть отца Чуи к себе. Теперь же он что сделает? Ворвётся в дом аристократа только, чтобы удостовериться, что с возлюбленным всё в порядке? Да! Плевать Осаму хотел на приличия, как и на то, что дядя, скорее всего, накажет его. Ну накажет и ладно. Юкичи слишком ценит Осаму, чтобы реакция на его поступок была резкой.

Дазай едва не свалился с коня, затормозив так, что бедное животное встало на дыбы у ворот поместья. Кулак тяжело обрушился на крепкое дерево ворот.

— Немедленно откройте!

Голос его был громок и крепок, ничем не выдавая паники в душе мужчины. Не как любовник, но как представитель императора требовал он впустить себя в чужой дом.

***

Шаркая ногами так, что сводило зубы от звука, слуга добежал до покоев господина и упал на колени. Он заламывал руки и причитал, не поднимая глаз от земли.

— Господин Накахара, — старик трясся от страха, — он здесь. Синий Карп здесь!

Хонто Накахара ожидал этого, но, признаться, не так быстро. Стало быть его гадкий сын действительно что-то значит для выродка Дазая. Но вот только Синий Карп может хоть захлебнуться своим ядом, а поднять руку на аристократа ему не позволит даже император. А вот за проникновение в дом знатного господина этот выродок ещё ответит. Хонто оскалил в улыбке зубы и взял со стола ткань, вытереть руки, которые он тщательно отмывал. 

— И чего же столь высокий гость хочет от нас?

Слуга запнулся прежде, чем ответить дрожащим от слёз голосом:

— Он требует встречи с молодым господином.

Предсказуемо. Неспешной походкой Хонто Накахара приблизился к шкафу, откуда извлёк украшенные золотом ножны. Проверил — легко ли клинок покидает их.

— Передай Синему Карпу, пусть возвращается утром. Молодой господин устал и отошёл ко сну.

— Простите, но с ним дворцовая стража, — слуга уже дрожал всем телом, не зная, кого боится больше — своего господина или Дазая. — Он говорит, что пришёл, как человек императора.

Ладонь Хонто стиснула ножны. "Вот как. Не зря говорят, что ты всё видишь и знаешь. Значит, ты уже в курсе, раз явился со стражей." Вымученное подобие улыбки появилось на губах господина.

— Тогда пусть будет моим гостем.

***

Осаму уже собирался приказать стражникам сломать ворота, когда те наконец открылись. Отдав приказ четверым охранять лошадей, с остальными он бросился на поиски Чуи. Переполошённое поместье гудело, не взирая на глубокую ночь, люди выглядывали на улицу, что было Дазаю только на руку. Он останавливал каждого, требуя проводить его к младшему господину, пока не нашёл слугу, знающего, где именно искать Чую. Грея ладонью Эфес меча, Осаму следовал за ним по тропинкам поместья, подгоняя. К его удивлению, слуга привёл Дазая не в покои, а к баракам прислуги, обитатели которых сейчас жались на улице, будто опасались зайти внутрь. В тот миг в голове советника императора не осталось ни одной мысли. Он слепо потянулся к обшарпанной двери, толкая её и входя в мрачное полутёмное пространство. Старые доски скрипели под каждым его шагом, пока мужчина приближался к единственной занятой циновке, над которой склонилась старая женщина. В крючковатый пальцах, что потеряли твёрдость от возраста, она держала тряпицу, то опуская её в миску с водой, то протирая бледное бескровное лицо человека, лежавшего на циновке. 

— Всё будет хорошо, господин, — шептала женщина. — Поспите, и боль уйдёт. Завтра снова будете здоровы и бодры. Завтра никакой боли не будет...

Мир замер. Мир рухнул. Ноги едва слушались Осаму, когда он заставил себя подойти к "постели", на которой лежал бледный юноша в ореоле растрёпанных рыжих волос. Он дышал тяжело, с хрипами. Губы и скулы в крови. Осаму было плевать, кто так избил его, с этим он разберётся позже, сейчас важнее всего Чуя. Дазай мягко коснулся плеча старушки, и она отползла в сторону, уступая ему место. Мокрая тряпка перекочевала из её морщинистых рук в крепкие руки мужчины. Осаму осторожно коснулся ей разбитых губ, стирая кровь, но та довольно быстро вновь появилась. Дазай понимал, что это может значить. Он практически заставил себя поднять прикрывающий тело Чуи кусок ткани, чтобы от увиденного волосы на затылке встали дыбом.

— Здесь есть лекарь? — мёртвым голосом поинтересовался Осаму.

Женщина молчала.

— Есть или нет?!

— Нет, господин.

— Мне нужно увезти его.

Не слушая причитаний старухи, что господина трогать нельзя, Осаму со всей осторожностью поднял Чую на руки. Он знал, что его нельзя перемещать, что у него повреждены внутренние органы и сломаны кости, но также знал, что на счету каждая минута. 

— Не смей умирать, — прошептал Осаму, неся на руках любимого к воротам. — Я не позволю.

Как только он вышел из барака, стража окружила своего господина, не позволяя никому приблизиться на расстояние обнажённого клинка.

***

Осаму продолжал нести неподвижное тело, переставшее дрожать и издавать хриплые звуки на вдохе, лишь сильнее стискивал его в руках. Чуя замолк несколько минут назад, когда Дазай направлялся по дворцовому комплексу к своим покоям, где его уже должен ожидать лекарь, за которым заранее был отправлен один из стражников. Осаму бережно опустил свою ношу на шёлковые подушки, и среди их густого цвета ночного неба Чуя казался бледной фарфоровой куклой. Грязной, поломанной, но по-прежнему невероятно прекрасной. Поправив прядь рыжих волос у лица, племянник императора отступил от ложа, пропуская лекаря дяди. 

Это был уважаемый при дворе учёный муж в летах, но ещё крепкий и с ясным умом. Он склонился над юношей, цокнул языком и взял его руку в свои ладони, прижав к запястью пальцы. Покачал головой. На всякий случай прижался ухом к груди и приподнял веки. 

— Господин, — учёный муж не смотрел на Дазая, но не потому, что боялся, — он знал, что Синий Карп не карает за правду, — но потому что не хотел видеть этого человека разбитым. Не хотел, чтобы этот гений стеснялся своей утраты. — Господин, боюсь, что лечить мёртвых не в моей власти. Дух этого юноши уже покинул тело. Всё, что нам осталось, достойно проводить его.

Осаму знал это с того момента, когда Чуя в последний раз захрипел и содрогнулся всем телом. Но не хотел верить. Отрицая очевидное, он пытался удержать самого себя от безумия, маячившего на границе его разума. Удержаться в мире, который быстро и неотвратимо превращался в руины. Дазай был из того сорта людей, что всегда руководствовались исключительно разумом. Для него принятие решения никогда не представлялось чем-то сложным, потому как в выбор никогда не вмешивались мораль или чувства. Почти никогда. Чуя Накахара стал этим исключением из всех правил. Чуя Накахара одним взглядом заставил разум замолчать. Он стал для Осаму самим воплощением жизни, яркой, наполненной желаниями и мечтами. 

Осаму подошёл к ложу и опустился рядом, взяв ладонь Чуи в свои руки.

— Господин, — лекарь согнулся в поклоне, — я могу приготовить Вам отвар.

— Не стоит, — мёртвым голосом ответил Дазай, не отрывая глаз от лица Чуи. — Со мной всё будет в порядке. Можешь идти.

И, расшаркавшись, лекарь удалился. Но на следующий вечер вернулся, прознав, что молодой господин весь день не покидал свои покои, отказываясь даже от приёма пищи.

— Так нельзя, — причитал мужчина. — Вам необходимо хотя бы поесть. Не говоря уже о том, что тело молодого господина нужно передать огню. 

Осаму не хотел отвечать. Поглаживая пальцами холодные ладони Чуи, он потеряно смотрел в его лицо. За минувшие сутки молодой человек нашёл кувшин с водой, платок и умыл лицо и руки юноши, стерев с них грязь и кровь. Дазай немало удивился тому, что не желает возвращаться в поместье Накахара, чтобы пустить кровь убийце. Ему стало так пусто, что любая мысль, кроме как отойти от Чуи, быстро становилась незначительной и ненужной.

— Господин, если Вы не сделаете этого, мне придётся доложить Его Величеству. 

Он хочет, чтобы Осаму отдал Чую. Хочет забрать у него то единственное, чем Дазай дорожит. 

Мужчина в злом отчаянии стиснул пальцами одежду на неподвижной груди возлюбленного.

— Господин, Вам больно. Но Вы должны принять с достоинством это испытание богов. Подумайте о бедном юноше. Его смерть была не естественной. Отдайте тело огню, пока злой дух не забрал его.

Глаза Осаму округлились. "Злой дух," — беззвучно произнесли губы. А если не злой? Если...

Впервые за сутки Дазай поднялся с ложа, отпустив руку Чуи. Ноги слушались не слишком хорошо. Но лицо лекаря посветлело от этих действий.

— Вот так, господин. Я пришлю распорядиться о похоронах.

— Нет, я сам. Единственное, могу ли я просить тебя о небольшом одолжении?

— Конечно, господин, — сложив руки перед собой, мужчина поклонился.

Осаму подошёл к изящному столику с глубокой вазой и, порывшись в ней, достал красивый браслет из крупного розового жемчуга. Удовлетворённо кивнув, убрал его в шёлковый голубой мешочек с вышитой лазурной нитью рыбой.

— Я хочу попросить госпожу Озаки собрать цветы для прощания.

Осаму протянул мешочек с подарком лекарю. Тот с сомнением посмотрел на императорского племянника, но протянул руку и взял.

— Почему именно её? При дворе много девушек.

— Мне нравится её вкус, — выдавил из себя улыбку Дазай.

***

Молодой человек потерял счёт времени, и когда в покои постучали, Осаму мог только гадать, который сейчас час. Он заставил себя вновь оторваться от Чуи, подняться на ноги и, плеснув в лицо воды из чаши, пригладить мокрой рукой волосы. 

— Господин, — раздался снаружи женский голосок, — меня прислала моя госпожа Озаки. Могу ли я войти?

Это противоречило этикету, и если девушку поймают ночью одну в покоях мужчины, ей не поздоровится. Особенно женщину из гарема императора... Но то, что задумал Дазай, намного хуже. Он спешно подошёл к дверям и приоткрыл их, впуская ночную гостью в длинном тёмно-синем плаще с глубоким капюшоном, скрывающим лицо. Ещё не видя его, Осаму уже по походке понял, кто перед ним.

— Благодарю, что пришла, госпожа, — криво улыбнувшись, Осаму отвесил лёгкий поклон.

Ночная гостья скинула капюшон, и по тёмной ткани плаща рассыпались яркие волосы оттенка зимней зари. Её глаза, вызывающие у людей не меньший ужас, чем глаза Дазая, холодно сверкнули в свете свечей.

— Да уж, — голос Озаки стал более глубоким и твёрдым по сравнению с тем, который она изображала при стражниках на улице. — От таких приглашений не отказываются.

Из широкого рукава на подставленную ладонь женщины упал знакомый Осаму мешочек с вышитой рыбой, а затем императорская наложница бросила его Дазаю, ловко поймавшему вещицу.

— Это был мой подарок.

Озаки оскалилась.

— Такие подарки слишком опасные. Оставь себе. Чего ты хочешь?

Осаму улыбнулся. Коё Озаки всегда нравилась ему своим умом, хладнокровием и целеустремлённостью. Однажды он помог ей скрыть... некоторые факты её тёмного прошлого. И сейчас надеялся на ответный жест.

— И всё же, может, оставишь себе?

Мужчина протянул ей мешочек, но ответом был полный равнодушия взгляд. Вздохнув, Осаму бросил его на стол.

— Хорошо, — он тяжело вздохнул, собираясь с мыслями. Как оказалось, произнести свою задумку вслух было труднее, чем думать о ней. — Мне нужны твои таланты.

Лицо Озаки вытянулось и побледнело.

— Что? Ты с ума сошёл?!!

— Да, возможно, — быстро и сбивчиво заговорил Дазай, опасаясь, что ведьма уйдёт. — Но мне правда это необходимо. Коё, я никогда не просил тебя ни о чём. Сейчас прошу. Один единственный раз. 

— Нет-нет-нет! — всплеснула она руками. — Ты не понимаешь, о чём просишь! Я больше не занимаюсь этим. Тем более — во дворце! Ты хоть представляешь, что меня ждёт, если хоть кто-то узнает?!

— Никто не узнает. Коё, — мужчина схватил её за руку, и ведьма вздрогнула. Он подтащил её в ложу, указывая на бездыханное тело, — посмотри на него. Разве он заслужил смерти?

Лежащий на подушках мёртвый юноша был бледен, но невероятно красив. Возможно, красивее всех, виденных когда-либо Коё людей. 

— Это судьба, Дазай, — прошептала Озаки. — Боги прервали его жизнь. 

Губы Осаму сжались в тонкую линию, а глаза угрожающе сощурились. 

— Его жизнь оборвали не боги, а один сын бродячей собаки, которому я когда-то оставил его жалкую жизнь. И вот, что получил за это. 

Коё молчала, не давая ответа. Тогда Осаму выпустил из пальцев её хрупкое запястье и сполз вниз, встав перед ней на колени.

— Посмотри на меня, ведьма! Я, гордый человек, никогда ничего не просящий, сейчас умоляю тебя. Мне не о чем больше молить богов, кроме смерти. Но я молю тебя. Верни мне его.

Озаки не нашла в себе сил отвести глаз от лица мёртвого юноши и опустить их на Синего Карпа. Женщина готова была поклясться, что никто и никогда не видел хитрого и решительного племянника Юкичи таким. Разбитым, отрешённым от мира, потерявшим надежду и смысл жизни...

— Сколько он мёртв?

Вопрос ни к чему её не обязывающий и не дающий согласия, но Озаки уже для себя решила.

— Около суток.

Осаму лёг грудью на шёлк покрывала и протянул руки, вновь переплетая свои пальцы с холодными пальцами Чуи. 

— Плохо, — Коё склонилась над юношей, разглядывая его. — Слишком долго. Я не знаю, насколько сильно травмирована ци. Сила и возможности цзянши напрямую зависят от того, как быстро случился переход.

— Но он будет собой? — уточнил Осаму.

— Более или менее. Его разум останется, но повреждений не избежать.

Мужчина ещё раз взглянул в лицо возлюбленного. Для себя он тоже всё решил.

— Когда ты сможешь это сделать?

Коё отстранилась и неохотно ответила:

— Медлить нельзя. Мы должны успеть до того, как он сам восстанет. У тебя есть пустые молитвенные таблички? — Осаму кивнул. — Неси их. Восемь штук. Киноварь, нож, пиалу и тонкую кисть. И ещё...

Ведьма осеклась, словно боялась говорить дальше. Но тяжело вздохнула и закончила:

— Он будет голоден, когда очнётся. Очень голоден. Найди того, кто станет его пищей.

Осаму молча кивнул, собрал всё необходимое для ведьмы. Требуемые вещи были расставлены перед ней на столе, и Коё, откинув рукава, принялась греть киноварь.

— Дай руку.

Дазай, не спрашивая, протянул ей ладонь, по которой ведьма полоснула кинжалом.

— В краску.

Снова, не задавая вопросов, мужчина выполнил её требования, разбавляя киноварь своей кровью. Озаки, перемешав получившийся состав, обмакнула в него кисть и принялась писать заклинания на бумажных табличках. Осаму отошёл от неё.

— Лучше завяжи руку, — бросила ведьма, не отвлекаясь от своего занятия. — Будет плохо, если он учует твою кровь. Хотя, я до сих пор не понимаю, как и где ты собираешься его держать.

— Это не должно волновать тебя.

Дазай открыл один из сундуков в смежной комнате, куда ушёл, и вытащил из него алый пояс. Немного помяв его в руках, пока размышлял, он извлёк оттуда ещё лёгкий полупрозрачный красный платок. Коё удивлённо подняла бровь, увидев, с чем вернулся Осаму. Но ему было всё равно. Сев рядом с телом Чуи на кровати, он обернул поясом его руку, сжатую в своей.

— Дазай...

— Займись делом, госпожа, — прервал Осаму Коё. — Остальное тебя не касается.

Женщина покачала головой, догадываясь, что собирается делать Дазай.

Закончив писать заклинания, она разложила часть из них вокруг Чуи, одно положила на грудь и ещё одно на лоб. Поколебавшись, последнюю бумажку ведьма протянула Осаму. 

— Когда придёт время, — шёпотом заговорила Коё, — она должна быть закреплена у твоего лба. Она охранит твой разум. Она позволит тебе оставаться человеком хотя бы в твоей голове.

Было видно с какой благодарностью во взгляде Осаму принял её подарок. Он прижал заклинание к груди.

— Я буду в вечном долгу перед тобой.

— Просто забудь обо мне. Это будет лучшая благодарность. 

Озаки набросила на голову капюшон, скрывая лицо, и направилась к дверям. Но в последний момент остановилась, обернувшись.

— У тебя ещё примерно час до того, как он очнётся. Подумай ещё раз, Дазай. Назад пути уже не будет.

Как только женщина скрылась за дверью, Осаму улыбнулся и набросил поверх их с Чуей голов алый платок. Его губы коснулись холодной щеки.

— Я свой выбор сделал. И перед богами я выбираю тебя.