золотой период нашей молодости

Первая сигарета за день в курилке за университетом оказывается последней и, к сожалению, сережиной, с издевательским ярко-оранжевым фильтром — предрассветная пьяная мысль, подкинутая вадиковским самогоном, поменяться одной сигой из разных пачек друг с другом уже не кажется столь высокочувственной. Теперь, апельсиновая, она позорно истлевает в пальцах вместе с осознанием того, какой же все-таки этот день сегодня отвратительный. И сигареты Серого тоже.

   У Олега еще с первыми лучами яркого мартовского рассвета мысль подселилась с плеча — предчувствие такое, где-то в солнечном сплетении щекотало, будто что-то дерьмовое за сегодня должно случится, что нервы еще порядочно тряхнет. Сколько не отметай — все равно паскудно иронично волком к Волкову обратно тащится.

   Олег за ночь страшно, но предсказуемо не выспался, — серый завтра вставать к первой — да ладно тебе пару серий всего зря я его четыре часа качал что ли. И в восемь пятьдесят один, еще на Фрунзенской, приходит осознание, что опоздал на тест по профессиональному английскому у Дмитрия Васильича, что дает его каждый понедельник — уже в университете его выставили за это за дверь прямо на глазах кураторши под тающие уже за дверью кафедры смешки. Получив выговор от нее и пару поддерживающих сообщений от Вадика, — первым всплывает фирменное да не ссы олежек он просто пидор. Сережа, если бы знал, посмеялся — первая половина дня прошла на твердую двоечку — Волков выходил из одной лекционной, чтобы попасть в другую и светил хмурой рожей на всех. Но Сережа, сука рыжая, все это время отсыпался с выражением лица как у младенца после кормежки:

   — Не, я щас никуда не поеду. Может к третьей подойду.

   В конце концов у Олега третий пропуск по проф английскому и осознание, что кажется подставленный мент никого не убивал.

   Олегу после переезда в столицу вообще много чего кажется. Например — с каждой новой учебной неделей все больше, что на своих морально-волевых он университет закончит толком и не начав. Смотря на Сережу, который задачи за задачей решал, постоянно добавляя новых от своих одногруппников, чтобы денег заработать, и со всем стабильно тревожно, по-своему справлялся, находясь в своей стихии, что-то в недрах все внутренности прогрызало, будто сонойская крыса. Хотелось под стать Сереже быть, не тупой же, в школе все говорили — способный, просто ленится.

   На волковские серый ты же такой умный помоги а Сережа все невозможные свои глаза щурил, но помогал, и с его помощью способный-но-ленивый Олег закончил школу, выпустился и все еще продолжает учиться. Сам Разумовский брал себе работ столько, что из-за них всех даже рыжей макушки видно не было — олеж я же для нас стараюсь выучусь разбогатеем и будем жить при-пе-ва-ю-чи. Разбогатеем, так разбогатеем, ты только спать-то не забывай, Серый.

   Еще раньше — что Сережа радикально меняется, быстро освоившись на новом месте. Спустя пару месяцев Олег понимает, что раскрывается полностью, не скованный суровыми детдомовскими реалиями. Разумовский все так же читает всю русскую классику, что найдет в библиотеке, предпочитает вечера в окружении кодов и формул, но к этому всему добавляются цитрусовые сигареты, — где достал такие вообще? — несколько хороших знакомых и любовь к футуризму. Сережа так и говорит — теперь и культурно пообщаться с кем-то, кроме Олега можно, зная, что никакие Козловы за фиолетовый на ногтях не отпиздят. 

   Вдобавок к фиолетовому идет белоснежная Марго, — можно просто Рита — которая этим самым фиолетовым теперь и красит Серому ногти. Просто Рита действительно — просто, пусть на первый взгляд так не скажешь — как снег в ноябре волосы делают ее похожей на белую ворону на фоне всех ребят с курса. Олегу кажется, что она одна из причин сережиного расцвета — после встречи с Марго приходит с сияющими скулами и половину вечера подшофе рассказывает почему джой дивижн лучшая рок-группа семидесятых и все, что запомнил от девушки про эзотерику.

   Олег от всех этих кажется отмахивался, потому что — это же Сережа. Родной Сережа, с которым вместе пиздили вещи с уделки и убегали всегда вместе за руку, вместе на галерке, — пойдешь во дворы сегодня? — Сережа, за которого в очередной раз подрался с Козловым за разорванный альбом, который растерянный в ночи после кошмара — поцелуешь меня?

   Без Разумовского Волков не протянет до диплома, и до дома, пока едет в электричке, полной людей, и до желанной субботы. Главное, чтобы они сами друг друга не перегрызли, а остальное, как говорится, мелочи.

   Олег неосторожно хлопнул входной дверью и, будто неуверенно, через пару секунд посыпалась побелка, с потолка приземлившись на темную голову — Сережа все собачился, что еще один такой раз и для роутера, дышащего на ладан, кажется скоро придется искать коробку, чтобы похоронить на кладбище для всего, что электрическое — компьютерный мир в схватке с Волковым не победил. На автомате отправляя ключи в свободный полет до захламленной тумбочки, Олег проходит в единственную комнату, а там Сережа сидит на диване в напряженной Падмасане с полувысушенной башкой — волосы его длиннющие все еще медные у корней, и с таким выражением лица, будто Титаник из-за него потонул — явно не о Брахмане задумался. И не о бедовом роутере, который подозрительно перестал подавать признаки жизни.

   — Решил вообще на пары не идти? — Разумовский словно и не замечает Олега и на хлопок дверью не психует, хотя, Волков знает, он может мигом вспыхнуть из-за любого другого пустяка. Он подходит к Сереже почти вплотную настороженно, неторопко, в глаза родные лисьи старается заглянуть. — Серый, все нормально?

— Нормально, — голос у Сережи тихий, знакомый, не предвещающий разлетающихся на битые осколки тарелок — Волков вспоминает, что нет их — новые еще не купили, а из старых только две сиротливые остались, те, что забыты прошлыми хозяевами. 

   — Че сидишь тогда так? 

   Как — Олег все еще не знает. У Сережи бывает такое — уткнется пустым взглядом в одну точку и думает о своем. Его тогда надо растормошить, чтобы не лезли в голову всякие... мысли.

   — Сережа.

   От бархатного сережа тут же оттаивает, перестает на отклеивающийся плакат Арии, что рядом со шкафом, пялиться, смотрит теперь взглядом псины подбитой на Олега.

   — Олеж, у меня волосам пиздец пришел.

   Волков от неожиданности слегка отстраняется от понурого лица Разумовского, глупо хмурится на патлы его многострадальные. Да вроде никаких изменений, так же все — непросушенные только.

   — И ты из-за этого на пары не пошел, серьезно?

   Олег знает, что Сережа не пропускает свои занудные лекции — повышенную стипендию получать все-таки хочется. А щас че, перехотелось что ли.

   — Да, серьезно, — теперь шипит сквозь зубы, обидчивый, и отворачивается дерганно к окну.

   Опять эти его перепады настроения — с одного на другое, как ворона за окном мельтешит по веткам, пока Волков тяжело вздыхает, настраиваясь Серого успокаивать. На диван рядом садится, смотрит на профиль его — мартовское солнце сквозь тюль подсвечивает его волосы — они почти весь острый профиль скрывают, только нос птичий и видно.

   Сколько бы не выебывался, патлы свои Сережа любил. Пусть и вечно жаловался, что волосы спутываются — расчесать невозможно, кончики секутся, в глаза и рот всегда лезут; летом из-за жары так вообще единственное желание — попросить Волкова отстричь все рыжие пряди хотя бы под каре неуклюжей лесенкой, как в детдоме было. Но все-таки ухаживал, промывал до блеска, небольшие колтуны вычесывал терпеливо и, чего уж там, ими гордился — не зря же с конца школы отращивал заново. Да и Олегу нравилось — через пальцы шелковистые пряди пропускать, пока целует, высокие хвосты заплетать. Плюсов точно больше, чем минусов, поэтому Серый особо не заморачивается со стрижкой, а Олег продолжает с любовью волосы перебирать. 

   Поэтому Волков снова вздыхает и начинает на выдохе с тихой нежностью.

   — Что случилось с волосами твоими?

   Сережа поворачивается к Олегу, смотрит все еще оскорбленно, но Волков видит — во взгляде плещется плохо скрываемое ликование от того, что его слушать будут. Нравится ведь, когда болтает много, ловит на себе волчий заинтересованный взгляд, улыбается коротко, незаметно.

   — Помнишь, я говорил, у меня шампунь закончился? — начинает неуверенно, теребя кольцо на пальце. — У меня на новый не хватало и я у Риты одолжил, у нее же там куча их стоит всяких, большей половиной не пользуется даже. Она мне отдала какой-то, говорит, должен подойти. Ну я сегодня помыл с ним голову и после него волосы жесткие пиздец просто, Олег. Ну я расстроился и выкинул его, короче. А он же еще дорогущий, наверное — Марго дешевое не берет. Зачем взял только.

   Не смотря на то, что скудное начало каждого рассказа превращается в то, что под конец Серый уже руками машет остервенело и повышает голос, этот монолог так и остается гомеопатическим и неловким будто. Чувство остается, словно недорассказал — а ты, Волче, ожидаемого конца так и не услышишь — и сразу так неприятно отчего-то. И от этого сережиного подавленного совсем уж на стену лезть хочется.

   — Как по мне, все такие же красивые, — Олег тянется рукой к кончикам, задевая вскользь.

 — Конечно, тебе все красиво.

   — Потому что так и есть. Забей ненадолго, Серый. Что-нибудь придумаем, обещаю, — Волков говорит спокойно, потому что правда — придумаем.

   Сережа взгляд переводит на него такой, что что аж скребет где-то за ребрами. Разговор закончили — Олег не тупой.

   Тем же вечером сидит на балконе, курит вторую, пока чернеющее небо Москвы съедает все пространство двора — только неестественно яркое пятно луны и видно. Олег все придумывает, как и обещал, пока Сережа снова весь среди этих цифр, алгоритмов, программ, пребывая где-то не с ним, строчит коды свои замысловатые; в разговорах отвечает односложно — че за тон замогильный? — как-будто сдох кто.

   У Олега еще с середины декабря припрятана заначка на джинсовку новую. Старая, еще с детдомовских времен Петербурга, все уже во всех каких только можно и нельзя местах протерлась — где теперь найти такую. Где-то на рукаве даже зашитая прорезь светит из-за драки около входа в дешевый клуб в подвале — а вот будешь думать перед тем как во всякие передряги лезть волче. Серый рассуждал легко так, будто не при делах совсем, хотя по ебалу Олег из-за него и получил — сидел тогда за барной стойкой, неосторожно пальцами стуча налево-направо с чернильными ногтями этими, своими. 

   Убегать пришлось формально наугад, лисами в чужие дворы — никак не запоминающиеся районы столицы светили тусклыми фонарями, все одинаковые. Олегу даже спустя двадцать минут все казалось, что кто-то шелестит следом, раз даже шуганулся каких-то пьяных подростков — утащил хихикающего Серого в переулок за машины, который в темноте улочки конечно сразу полез целоваться.

   Дома разморенный Сережа смоченной в растворе ваткой еще пьяно водит по чужому лицу, вытирая уже подсохшую, не льющуюся рекой кровь из разбитого носа и умозаключает как-то философски — таков золотой период нашей с тобой молодости олеж — и протрезвевший еще на улице Волков закатывает глаза, сдерживая недовольные выдохи.

   Все вертится в голове — надо, не надо? У них и так все фатально с деньгами. Разумовский уже неделю ходит по квартире бездельный — все как будто умные вусмерть стали олег никому больше ничего не надо. Олег понимает — надо, конечно, просто у всех деньги, как и у них, закончились, остается только к знаниям тянуться. Больше знаешь и умеешь — получаешь, соответственно, также больше. 

   До стипендии полторы недели, а жить на что-то нужно — уже второй день одну, приготовленную Олегом, гречку жрут. Но так Серого хочется порадовать, лицо его посеревшее теперь оправдывает прозвище и за несколько часов уже надоедает, сил нет смотреть, хочется вернуть родную резкую улыбку. Даже ссоры, вспыхнувшие на пару минут из-за ничего Волкову и то больше нравились, чем убитый Сережа — будто с полотна Лагрене сбежал.

   — Ты спать идешь? — недовольный Разумовский второй раз заглядывает на балкон, только по плечи веснушчатые высунулся. Его всегда рыжим осыпает, когда на улицах появляются намеки на солнце — их сейчас еле видно, из-за блеклого света луны Сережа кажется фарфоровым — красивый такой.

   — Докурю.

   Серый, нерешительно постояв у входа, показывается полностью, содрогаясь от холода из-за настежь открытого окна, — луна взамен солнца привела с собой суровый северо-западный — ближе неспешно подходит, забирая только подоженную сигарету из холодных пальцев. Ну нет, только не выкидывай.

   — Я спать хочу, а ты такими темпами прямо тут уснешь, — отвечает Разумовский на вопросительный взгляд и затягивается, тут же померкнув — не цитрусовая. 

   — Так я докурить хотел, а не сигой делиться.

   Сережу током дергает будто — так бывает, когда придумывает очередную гениальную херню. Он отворачивается от раскрытого окна к Волкову и улыбается хитро, глаза сощурив.

   — Знаешь, что такое цыганский поцелуй?

   Разумовский отрывисто затягивается дважды и, не дождавшись ответа, целует в губы, нагнувшись. Олег тут же льнет доверчивый в ответ, тянет до невозможного ближе, молчаливое — ты не отпускай только. Серый такой вкусный, родной, привычный — Волков полностью в нем, уже с корнями не вырвешь. Он соскучился за день ужасно, пока Сережа в ноуте свою будущую цифровую империю строил — скоро получать будет больше, чем у Олега налички набирается за год. Разумовский в приоткрытый рот выпускает сначала сигаретный дым, потом язык, проходясь по губам, сразу кусая за руки под своей футболкой, молчаливый посыл — убери блин холодно. Волков за неимением другого, привычно в волосы лезет, проходясь по рыжине до затылка, но Серый быстро отстраняется, мазнув неосторожно губами напоследок, только сигарету в рот вставляет.

   — Быстрее давай, Волче.

   Отсутствие тепла рядом кажется неприятным, словно холодом накрыло.

   Тогда вопрос надо не надо отпадает сам собой.

   Но в лэтуале после пар Волков понимает, что ничего в шампунях этих не смыслит — у него в ванной на полке одинокий три в одном стоит. Серый, конечно, трещал про многоступенчатый уход за волосами нещадно, но Олег скорее на голую поясницу любовно пялился, чем слушал и теперь вот стоит, игнорируя взгляды консультанток и напечатанной ярко накрашенной девушки около стенда с косметикой, что напротив. Пожинает свои плоды. Волков тогда глупо понадеялся на свою зрительную память — этикетку цветастую запомнить хотя бы — что-то про агаву и кератин было точно.

Спустя еще десять минут раздраженной ходьбы возле и просьбы покинуть магазин, если ничего не берете, наконец находит драгоценное — вроде оно. Для сухих, новая ультрасовременная формула, без парабенов и — по-волковски — прочей хуйни. Олег даже бальзам берет, той же фирмы, с теми же свойствами — че бы нет, раз пока хватает. Консультантки спокойно выдыхают и возвращаются к ленивому рассмотру ногтей, когда Волков спустя двадцать минут выходит из магазина. Олег знает — это еще одно место, в котором он никогда больше не появится, пусть Серый сам ходит.

   Сережи дома не оказывается — ушел наконец-то грызть гранит своих интеллектуальных информационных технологий. За все время его отсутствия Волков, нервный, успевает отмыть кухню до блеска, скурить две сигареты на этой же самой кухне, — поздно вспоминает про олег в квартире только не кури — прибраться в единственной комнате и гречку по новой отварить — из-за сережиных заебов в магазин вчера так и не сходили и в холодильнике по-прежнему грустно пустуют полки.

   Он и раньше дарил Разумовскому подарки, ничего необычного — только чувство всегда было, что это лишнее, ненужное им сейчас. Неловко еще так было — и за альбом в седьмом классе, — бегал за ним за четыре квартала, искал по отделам, где дешевле, но обязательно с толстыми листами, пожалуйста, — и за заколки, конечно фиолетовые, сворованные в магазине недалеко от детдома, куда прошмыгнул незаметно от Марии Петровны — Сережа вечно нудил на челку, что в глаза лезла — конспекты писать неудобно да и не порисуешь толком. Олег знал, — ты только попроси серый если надо будет — что Серый не попросит, но все равно нес. Сережа каждый раз светлел и улыбался нежно так только ему, а Олегу только это и нужно было, этого вполне достаточно.

   — Ты чего, в армию уходишь что ли? — Сережа смотрит из прихожей, спрашивает ровным тоном, веселым, даже слишком.

   — С чего бы?

   — Светишься весь.

   — Не, куда мне... — Волков трет шею неловко — жест из детства, когда не знает куда деть все эти чувства, что при Разумовском так легко наружу лезут.

   — Что-то случилось? — Серый спрашивает обыденно, одолженную ветровку Волкова вешает рядом с зеркалом, пылящимся со времен СССР, но Олег, даже не смотря на Сережу, знает — он сейчас весь натянут, как струнка — еще сильнее потянешь и придется эту струну заменять. 

   — Иди сюда.

   Сережа как ждал — садится рядом, положив голову на чужое плечо, гладит по руке нежно.

   — Я тут подумал, может отстричь волосы? Ну знаешь, раз ухаживать за ними сейчас я все равно не смогу. Марго сказала, что может помочь, чтоб как в прошлый раз не получилось.

   — Не надо ничего отстригать. 

   Волков протягивает пакет, до этого лежавший рядом — упаковать как-нибудь наверно надо было, но поздно, да и не праздник же. Серый сводит брови на переносице удивленно, но пакет забирает.

   — Что там? 

   Олег от тона его заискивающего чувствует под сердцем разливающуюся нежность трепетную — куда он уйдет от него, в какую армию.

   Сережа, видит что в пакете, улыбается ему так ярко, зубасто, — клыки его едва неровные видно — что у Олега что-то в груди разливается кислотно-желтым, как нежданное солнце в вечно хмуром родном Петербурге.

   — Олег, у нас теперь вообще нет денег, да? — Серый смеется и тянет Волкова к себе, спрашивает куда-то в шею. — Шампунями моими питаться будем?

   — Не, на твои деньги с домашки чего-нибудь купим, — Олег считает своим долгом поставить перед фактом хоть в чем-то — Сережа только смеется.