Момент прибытия их к границе Тридевятого царства Василий помнил слабо. Он уже даже не пытался уползать с крыльца в трясущуюся и качающуюся от быстрого бега избу, потому как прохладный вечер в лицо хоть немного помогал бороться с тошнотой. Василиса объяснила Андрею, в каком углу искать сухие листики, которые должны были ему помочь. Тот кинулся, долго копался в свисающих вдоль стен вязанках, но вроде отыскал нужные. Засунув за щёку пряно пахнущие сухие листочки и семечки, Василий цеплялся за балясины, пытаясь вздохнуть. Вскоре и правда стало полегче, но пока день не начал клониться к вечеру, они так и не останавливались. Избушка на курьих лапах оказалась выносливее и резвее самого быстрого коня.

      А после и вовсе начало твориться что-то невообразимое. Мир вдруг пошёл рябью. По-первой Василию показалось, что у него снова от тошноты да тряски в глазах мутится. Но сколько он ни щурился, вокруг словно накатывали волны, окончательно заставляя потерять верх и низ, лево и право. От этого, несмотря на новую пригоршню листиков, пустой желудок поднялся под самое горло, рот заполнила горькая вязкая слюна, и показалось, что он вот-вот лишится сознания. А может и лишился, потому что, когда удалось поднять тяжёлую, чугунную голову и открыть глаза – вокруг стало темнее. Василиса устало опустилась рядом, садясь прямо на ступеньки. Клубочек свернулся у неё на коленях. Прибыли.

      Впереди виднелся плотный чёрный лес. Но если тот, через который они прошли, был на самом деле тёмно-зелёным от еловой хвои, то тут он был чёрным в самом прямом смысле слова – из антрацитово-чёрной земли торчали изломанные переплетающиеся ветви совершенно чёрных, словно обугленных деревьев. Они вставали практически сплошной стеной, и дальше, судя по всему, торной дороги не было. Андрей достал ковшик с водой, но Василий только головой замотал. При мысли о том, чтобы что-то съесть или выпить тут же становилось дурно. Следом Андрей поднёс воды Василисе, та отказываться не стала. Изба под ними тоже, видно, притомилась и опустилась, неловко поворачиваясь, никак не могла устроиться на голой твёрдой земле.

      — Дальше избушка не пройдёт, пешком надо. Тут, как вижу, граница, вот аккурат по этому лесу и проходит, — Василиса обвела взглядом сумеречные небеса над лесом. — Передохнём и в путь…

      — Эээ, нет, Василиса Яговна, — встрял Андрей. — И без того мы на тебя все свои печали свалили. Дальше уж сами. Мы и сюда-то не чаяли добраться, ты для нас столько уже сделала, что вовек благодарны будем. Если можешь, укажи, в какую сторону идти, и мы дальше пойдём.

      Василиса задумалась, не ожидав, что вот так скоро придётся прощаться. Но Василий уже поднялся, закидывая на плечо тощую сумку. До того было не лихо, лихо начиналось теперь. И от этого спину прохватывало словно бы сквозняком. Если раньше события следовали сплошным потоком, не давая отдышаться, то теперь делалось до ужаса ясным, что они — в другом мире. Что этот мир может с ними сделать, и воротятся ли они отсюда живыми? Видно, Андрей думал о том же, потому что подошёл, укладывая на плечо тёплую широкую ладонь. Стало немного спокойнее. Где наша не пропадала? Авось и тут сдюжат.

      С крыльца раздалось знакомое позвякивание: Белянка спустилась до последней ступеньки, но на чёрную землю ступать не стала, тревожно переступая копытцами. Андрей сам подошёл, почёсывая и поглаживая её на прощанье. Та мотнула головой, звеня колокольчиком, и повернулась к хозяйке, словно что-то сказать ей хотела. Василиса оглядела любимицу, а потом подошла и сняла у неё с шеи красную ленту с серебристым колокольчиком.

      — Если уж меня с собой не берёте, нате, хотя бы это, — она вложила Андрею в руку колокольчик. — Это не простая вещь. Захотите меня позвать — позвоните трижды. Может и не сразу, а как смогу, так явлюсь. Мало ли, куда вас судьба занесёт. И клубок берите, он вас до самого дворца Кощеева и назад потом проводит. А мне без надобности уже, избушка дорогу запомнила, так что до этого места я и без него доберусь.

      Клубок достался Василию. Оба горячо поблагодарили ведунью, пряча прощальные подарки. К тому времени избушка уже вновь начала беспокойно ворочаться, и Василиса поднялась на крыльцо, собираясь в обратный путь. Когда дверь за ней и Белянкой захлопнулась, изба поднялась, встряхнулась и завертелась на месте, смешно перебирая лапами, да вдруг и растаяла, как будто не было.

      Стало ещё более неуютно. Но отступать было некуда, теперь — только вперёд. Вперёд оказалось не так-то просто. Ветки деревьев переплетались в настоящую непролазную чащу, цеплялись за одежду, и вскоре и Андрей, и Василий, ободранные и исцарапанные, проклиная про себя чудо-лес, лезли за резво бегущим впереди клубком, который только что не подпрыгивал. Видно, близость «дома» доставляла клубку искреннюю радость и не терпелось добраться. Но, ничего не поделаешь, приходилось ждать медлительных и неповоротливых людей, потому что Василий крепко держал шерстяную ниточку, не пуская клубок отрываться очень уж далеко.

      Утро ли, день ли, вечер — здесь не было особой разницы, ну или друзья её не замечали. Если сперва они проклинали лес, то потом были благодарны, что он вообще есть. Потому что увидели то, от чего холодный пот прошиб уже основательно. Вроде и знали, что идут в царство мёртвых. А то, что там будут эти самые мёртвые, как-то в голове не укладывалось.

      Деревеньку они заприметили издалека. Обоим было понятно, что с их задачей попадаться кому-то на глаза — самое последнее дело. Поэтому решительно свернули в обход странных, словно бы заброшенных домов, зиявших не закрытыми ничем окнами, покосившихся плетней из тех же чёрных веток, брошенных повозок, рядом с которыми стояли и не падали целиковые скелеты лошадей. А когда один из скелетов наклонился, пытаясь щипать редкую чёрную траву, Василий ощутил, как поднимаются волосы на загривке и макушке. Вот же жуть-то…

      Они едва успели скрыться за большим торчащим из земли камнем, когда из дома вышли двое в крестьянской одежде. Бледные лица их не показывали каких-либо эмоций, движения были неторопливыми, словно шевеление водорослей под речной водой, и становилось понятно, что обитатели деревни — мертвы, но отчего-то двигаются. От соседнего ветхого строения отделилась тень и устремилась к ним. Чуть ближе уже можно было увидеть, что тень повторяет фигуру рослого усатого мужика, который как ни в чём не бывало подплыл к вяло ковыряющимся возле телеги мертвецам. Они о чём-то переговаривались, а после запрягли лошадиный скелет ржавой сбруей. Мёртвые забрались в телегу, а бестелесный полетел следом, что-то говоря тем, кто ехал снизу.

      После этого зрелища они зареклись подходить к строениям и пробирались вдоль редеющих зарослей. Чем дальше, тем больше попадалось мертвых людей, а в один миг впереди показалась сложенная из больших камней громада. Куда там каменным княжеским палатам в Граде? Этот дворец мог вместить таких несколько, да ещё и часть стольного Града в придачу. Дворец уходил ввысь, оканчиваясь острыми шпилями. Гладкие стены таращились множеством стрельчатых окон. Вокруг стоял низкий гул, и Василий сперва подумал, не воют ли это неупокоенные души прежде чем понял, что это ветер гудит между чёрных стен и башен, гуляет в высоких шпилях и поёт до странности тоскливую песню…

      Но стоило подобраться ещё поближе, как стали слышны и другие песни, от которых мурашек по коже стало только больше. Что за притча? У них там что, праздник?

      Дворец был выстроен в форме скобы, и посередине располагался широкий двор, куда вели огромные ворота. Причём, забора ни по одну сторону не было, и ворота стояли сами по себе, распахнутые настежь. А за ним горел костёр, вокруг которого собралась целая толпа мертвецов, горланя песни. Над ними летали призраки, повторяя рисунок хоровода, который затеяли мертвецы на земле.

      — Везёт нам, Андрейка, — еле слышно пошептал Василий, наклоняясь к самому уху побратима. — Мертвяки так горлопанят, что тут хоть что делай, не разберешь. Задача только, как внутрь пробраться. Думается мне, Источник в том дворце и запрятан. Но обойти такую махину, и никому не попасться, будет непросто.

      Клубочек настойчиво тянул его за нитку вперёд, и Василий надеялся, что конечной точкой окажутся покои Кощея. Уж наверняка он держит такую важную вещь, как Источник, где-то поблизости. Как ни веяло жутью от идущего во дворе празднества и мрачных стен дворца хозяина Тридевятого царства, а другого пути у них не было. Оставалось уповать на своё проворство да удачу.

      И если проворства друзьям было не занимать, то удача, видать, в тот день повернулась к ним тыльной стороной…

***

      Где-то выше острой крыши раздался истошный заунывный крик, от которого дрожь пошла по позвоночнику, безжалостно перетряхнув позвонки. Изящная, высокая, затянутая в чёрные одеяния фигура отняла от тонких губ костяную флейту и она глухо стукнула по камню подоконника. Кощей тряхнул длинной серебристой чёлкой, что вечно норовила упасть из-под короны ему на глаза. Вот ведь. Опять бэнши балует. Откуда занесло в их края эту экзотическую заморскую нечисть, Кощей не знал. И как договориться с воющей не по-русски полупрозрачной барышней в лохмотьях не знал тоже. Он уж к ней и так, и эдак, даже на крышу лазил, едва не сорвался вниз с острого шпиля, пока махал ей призывно новой простынёй – старая-то одёжка у бабоньки совсем истрепалась, плохо прикрывая пышные телеса, аж неприлично. На самом деле, даже слети он с самой верхотуры, помереть Кощею конечно не грозило, но и, фигурально выражаясь, собирать свои мёртвые кости с брусчатки дворцового двора, приятного было бы мало. На самом деле ему ничего бы не сделалось, поднялся бы, отряхнулся, да дальше пошёл. К счастью, обошлось, но дикая, хотя и довольно симпатичная бэнши так и продолжала периодически летать над крышами и выть, мешая его музыкальным упражнениям.

      Жизнь у Кощея была не то, чтобы весёлой. Но он и не искал особого веселья. Какое веселье, если даже и не живёшь, а скорее находишься в царстве мёртвых, да не просто так, а в качестве всем этим царством управляющего. То есть, вроде как, на службе. Кто из богов его поставил тут служить и на какой срок, Кощей уже и забыл за давностью лет, хотя вообще на память обычно не жаловался. Просто когда сотнями лет ничего новенького практически не происходит, прошлое невольно затирается вереницей одинаковых дней.

      А с тех пор, как Яга, бывшая ему самой близкой из разношёрстной компании сказок, решила, вырастив себе замену, покинуть этот мир, стало и вовсе печально. Воспоминания о подруге его бесконечных дней до сих пор отдавались где-то за рёбрами глухой болью. Не то, чтобы они часто встречались или проводили вместе много времени, для этого она всегда была слишком нелюдимой и гордой, как дикая рысь. Кощей никогда и не просил о большем, уважая её вольный характер и убеждения. И всё же вспоминать о ней легко и без грусти не удавалось. Единственная оставшаяся память - дочурка, была на неё очень похожа, и в тот единственный раз, когда он её видел, пришлось быстро уйти, чтобы не показывать себя в совсем уж разваливающемся от горя виде. Мысли о том, кого ещё настолько близко подпустила к себе Яга, чтобы он стал отцом её единственного чада, тоже причиняли боль. Пусть и не такую сильную, как её решение добровольно уйти из этого мира, дав жизнь новой сказке. Хотелось что-то сделать для дочери той, что так долго занимала его мысли. Но несмотря на его предложение, юная сказка ни разу к нему не обращалась. Выходит, вся в мать пошла, никто-то ей не нужен. Сколько же лет уже прошло? Сто? Двести? Следить за сменой лет Кощей не видел большого смысла. Всё равно в будущем не просматривалось чего-либо, способного хоть как-то расшевелить его ни живое, ни мёртвое бытие.

      Царство его значилось по номеру двадцать седьмым, то есть, по другому говоря, три-девятым, что несложно понять, если немного знать арифметику. У Кощея с арифметикой было всё в порядке. Он тщательно записывал в огромную книгу душ всех своих подопечных, ведя строгий учёт. И мог в любую минуту сказать, сколько неупокоенных в его царстве отбывало свой срок прежде, чем уйти на перерождение. Хотя отчёта с него никто не требовал. Видимо, богов устраивала его беспорочная служба, как и его самого. Всё равно других идей, чем он мог бы ещё заняться, у Кощея не было. Если так посмотреть, было мёртвое тридевятое чем-то вроде затвора, но не для закоренелых преступников, которым после смерти дорога была гораздо глубже, в подземные царства на искупление грехов, а для тех, кто был небезнадёжен, но для награды в виде облачных светлых кущ всё же недостаточно праведен.

      Вот и болтались у него такие неопределившиеся, занимая себя кто чем, ожидая ухода на новый круг. У кого-то процесс превращения тела в скелет, а затем и в бесплотный призрак, который после растворялся, занимал совсем немного времени, а кто-то болтался между небом и землёй довольно долго. Но, как бы там ни было, относиться к своим подданным с интересом больше положенного Кощей давно зарёкся. Что толку пытаться с ними дружбу водить, если души рано или поздно дальше пойдут своей дорогой? И только он останется тут вечным смотрителем в своём роскошном, но мрачноватом жилище. Впрочем, ему даже нравилось. Гармонировало с вековой меланхолией владыки Тридевятого.

      Иногда становилось совсем одиноко и тоскливо. Тогда Кощей доставал свою флейту из чьей-то берцовой кости и играл печальные красивые мелодии, сидя на широком подоконнике чёрного дворца с видом на пустошь. Мёртвое царство называлось мёртвым не только потому, что пребывали в нём одни неживые создания, но и оттого, что в нём практически ничего не росло, не считая участков чёрной же жухлой травы и скрюченных безлистых деревьев. Такая вот мрачная растительность густо росла по краям Царства и сходила на нет ближе к центру, где и располагался дворец Кощея. Равномерного чёрного цвета землю покрывал неведомо откуда берущийся пепел, который гонял туда и сюда вечно дующий ветер, иногда создавая серые танцующие смерчи, а то и вовсе пепельные бури, после которых приходилось убираться во дворце. И, на взгляд Кощея, это было даже красиво – изгибающиеся воронки, иногда поднимающиеся до верхних этажей дворца, казались странным образом живыми, пока не рассыпались хлопьями, немного напоминающими снег.

      Вообще в Тридевятом понятия жизни и смерти были весьма относительными. Попадали сюда души обычно в виде нежити: ходячие мертвецы, мавки, скелеты да призраки разные составляли большую часть населения. Для житья им особо ничего не требовалось, хотя призрачных деревень по немалой территории было разбросано полно. Так оно мёртвым было привычнее, да и не задерживались они надолго, кроме нескольких. Так уже несколько столетий назад во дворце поселился один очень упорный не-жилец, сохранивший по сию пору исходный вид. Сперва он просто ошивался по коридорам, а постепенно как-то взял на себя обязанности ключника. Таскался с вверенной ему большой гремящей связкой ключей и периодически сгонял в кучу не успевших сбежать от него мертвецов посвежее, чтобы устроить генеральную уборку или ещё какую суматоху.

      Кощей на эту суету взирал обычно философски, но потихоньку всё же запомнил, что звать его самозваного помощника Лукой. Сам же он гордо именовал себя тиуном, а остальных — исключительно холопами. Новопреставленные, при жизни бывшие из разных сословий, бывало, обижались, но драки между мёртвыми особого смысла не имели. Как хошь морду бей, а коли всё равно никто боли не испытывает, так и радости от драки никакой. А с призраками и того сложнее — сквозь них кулаки проходят, а те только ржут и обзываются.

      Учитывая, что с развлечениями в тридевятом было негусто, частенько мертвяки и сами с удовольствием включались в создаваемую Лукой деятельность и шаркали по замку с разной ветошью, пока он не начинал вновь блестеть отполированным чёрным камнем в тусклых лучах загробного жёлто-серого светила.

      Оное светило висело в равномерно грифельных небесах и носило красивое и поэтичное на взгляд Кощея название: Луна мертвецов. Вот только, в отличие от настоящей луны мира людей, она не могла превращаться в тонкий месяц, навеки замерев в круглом состоянии, и только светила то ярче, то более тускло, обозначая таким образом день и ночь. Мёртвая, как и всё остальное. Для Кощея её бледный свет, однако, представлялся довольно романтичным и достойным увековечивания в стихах, свитки с которыми пыльной горой громоздились у него на столе, вызывая ворчание Луки. Дескать, никакого порядку. Но уж тут владыка был непреклонен: прах к праху, тлен к тлену, а его личные поэтические пыльные залежи никто трогать не вправе. Он тут царь или кто, в конце-то концов?

      Ничто не предвещало беспокойства, очередной день клонился к закату. Неспешно прогуливаясь по дворцовым коридорам, Кощей с неудовольствием хмурил белёсые брови, взирая на развешенные везде разной степени сохранности полотнища, местами напоминавшие больше клочки паутины, чем ткань. В разнокалиберных кувшинах красовались отломанные ветки чёрных деревьев. Кощей припомнил, что на прошлой, кажется, седьмице Лука испрашивал дозволения на празднование летней Задушницы. Выходит, в мире людей сейчас лето. Что ж, раз уж кивнул в задумчивости на настойчивые уговоры ключника, придётся потерпеть некоторый шум и мельтешение. Про себя Кощей посетовал, что не слушал внимательнее, что именно готовилось. Вдруг не нужно было соглашаться?

      Предчувствия его не обманули. Сперва в тусклом сероватом свете, означающем вечер, когда небо окрашивалось в желтоватые и серо-синие цвета, внизу под окнами во дворе началось небывалое, условно можно назвать, оживление. Мертвецы тащили ветки, и Кощей поморщился — и так возле дворца почти ничего не росло, а они последнее разоряют. Следом вдруг припомнились нежные лепестки чёрных тюльпанов, которые каким-то чудом расцвели под его окном однажды. Увидев первый раз пробивающиеся из-под земли острые стрелки, владыка Тридевятого тогда замер в изумлении. Он видел подобное в мире живых, а вот в его царстве такого никогда не бывало.

      После он каждый день приходил, наблюдая, как медленно раскрываются широкие блестящие иссиня-чёрные листья, тянутся вверх стебли, а на концах покачиваются от бесконечных ветров нежные бутоны. Чтобы защитить странные растения, Кощей даже соорудил вокруг ограду, чтобы пепельная буря не сломала хрупких цветов. Когда один за одним тюльпаны наконец раскрылись, показывая желтую сердцевину, ликованию его не было предела. Сразу подумалось, что надо показать эту красоту Яге. Как не презирала она всякие «бабские штучки», а красота живого мира никогда не оставляла её равнодушной. Бывать в его царстве ведьма отказывалась напрочь, говоря, что она покамест не померла, чтобы на ту сторону шляться, поэтому единственным способом показать ей чёрные тюльпаны было срезать их и попробовать найти избушку в бескрайних лесах.

      Тогда Яга посмотрела на него очень внимательно своими золотисто-янтарными очами, тряхнула коротко подстриженными рыжими волосами и, принимая цветы, вдруг невесомо погладила пальцы. Она вся была резкой, порывистой, огненной. Изредка она показывала страсть, но почти никогда — нежность. Та ночь оставалась одним из самых горько-сладких воспоминаний. Она казалась бесконечной, а пролетела в один миг. Рядом с Ягой ему словно передавалась часть её тепла и пламени, так что горячая кровь вновь бежала по обычно застывшим венам. Как если бы он был... но такого, конечно же, быть не могло. Хотя ощущение тепла сопровождало его тогда ещё долгое время. Как ни пытался потом понять Кощей, что такого увидели в этих цветах, а может быть, в его глазах, янтарные очи ведуньи, да так и не понял. Потому что больше они уже не увиделись.

      Если Яга не хотела, чтобы её нашли, обнаружить избушку было невозможно. Она и раньше надолго пропадала, потом так же внезапно объявляясь, принося в его жизнь запах степных полынных трав, смолистых сосен, согретых солнцем. Её губы были вкуса сладкой полевой земляники... Проходило совсем немного времени, и она вновь оставляла его одного в серо-пустом мире Тридевятого царства. Но Кощей был счастлив и этим. Счастлив до того самого дня, как подарил ей злополучные чёрные тюльпаны. Больше в его царстве никогда и ничего не росло.

      Из воспоминаний его вырывал металлический, резкий, тревожный звон, разнёсшийся по всему дворцу. А следом ещё более усилившийся шум. И он уже был не похож на праздничные песни, что горланили последний час хором призраки и мертвецы возле разведенного каким-то образом хилого костерка. Они даже ухитрились устроить танцы, где мавки и прочие навьи задорно кружились, да так, что у кого-то отвалилась рука. Но это не остановило танцора, он взял её оставшейся и весело помахивал в такт азартным прихлопываниям и дружному топоту, чем вызвал завывающий смех всей развлекающейся братии. А вот сейчас снизу никого не было, всех как ветром унесло.

      Что-то этот звон же означал... Но вот что, он не мог припомнить. Что-то важное! Кощей встрепенулся и решил было выяснить, но по ступеням лестницы уже раздавался топот, шарканье и возбужденные переговоры. Возглавлял шествие Лука, с гордым видом, словно только что единолично совершил как минимум подвиг. За ним, зажатые между мертвецами, показались двое... Новенькие? Этих Кощей точно не помнил. Не может же быть, чтобы пропустил. Они были бледные и ободранные, мало выделяясь из толпы. Над головами и под потолком вились призраки, среди которых оглашала всё своим уже порядком надоевшим всем воем бэньши. На неё шикали, но та не унималась, тыча пухлыми пальцами вниз, на обмотанных теми же ветхими кусками ткани, которые раньше украшали стены дворца мужиков. Или, вернее, парней. Надо же, мысленно посочувствовал Кощей, такие молодые померли, ещё б жить да... жить.

      Многое видели глаза Кощея, а вот живых людей в своём царстве он лицезрел в первый раз. Глаза хотелось потереть, но это было бы совсем не солидно. Поэтому он первым делом выпрямился, занимая на своём железном, местами ржавеющем, троне подобающее положение. Ну а скучающее и мрачное выражение было для него настолько естественным, что мышцы лица с трудом принимали любое другое и норовили вернуться к исходному при первой возможности.

      Скорее всего, к этому моменту странные гости были уже полумертвы от страха. Ещё бы — в живом мире видеть толпу призраков и мертвецов никому не приходилось. И Кощей тешил себя надеждой, что выглядит не менее впечатляюще. Хотя, по большому счёту, значения это не имело. Тем временем под руководством Луки мёртвые доволокли живых к подножью его трона и бросили, заставив простереться ниц перед правителем.

      — Его величество, повелитель ужаса, безжалостный тёмный властелин всея Тридевятого царства, Кощей Бессмертный! — возвестил, приосанясь, Лука, основательно вошедший в роль. — Прости твоих верных ничтожных приспешников, что отрываем тебя от многомудрых дум о судьбах мира. Эти жалкие холопы посмели не только вероломно проникнуть в нерушимые границы нашего благословенного царства, но и посягнули на святая святых! Пытались стащить, презренные собачьи дети! Трепещите теперь пред гневом владыки!

      Он выдержал внушительную паузу и словно бы стал выше, не горбясь, как обычно, а возвышаясь над лежащими пленниками грозной тенью. Тем более, что стало темновато, и Кощей мановением руки зажёг горящие холодным зеленоватым светом факелы. Вышло эффектно, отметил он про себя, и вновь вернул взор к людям, старательно не показывая своего интереса. Взгляд, как на земляного червя, у него всегда получался на отлично... Погодите, что? На святая святых? Не может же Лука говорить о... Точно! Сам же и поставил в незапамятные времена вот такой сторожевой сигнал, на случай, если кто-то без его ведома сдвинет с места Источник! Но за всё время такого ни разу не случалось. Выходит... Вот теперь Кощей и впрямь был недоволен. Да что там, зол. Если что и было ценного в Тридевятом царстве, так это Источник. И располагался он в неприметной зале за дверь, которую Кощей посещал ежедневно, проверяя, ровно ли горит зелёным светом парящая в чёрной скорлупе тонкая игла с нитью. Каждый раз рядом с Источником Кощей испытывал умиротворение, если не тихую радость. Потому что Источник омывал его чистой силой, как ключевой водой. Если эти люди могли что-то сделать с Источником...

      — Лука, — голос отразился от сводов, холодный и пробирающий до костей, как порыв ледяного ветра, так что вздрогнули даже неживые зрители. — Спасибо за службу. Останься, остальные — вон.

      Разочарованно, но очень тихо перешептываясь, мертвяки покинули залу, прикрыв за собой массивную дверь.

      — Вы двое. Я ещё узнаю, как вы попали сюда. Но сперва — вы действительно хотели что-то сделать с Источником?

      Первым поднялся тот, что посветлее. Он выпутался из тряпок, в которые его замотали, и вскинул на Кощея пронзительно-голубые глаза.

      — Это моя вина, царь Кощей. Побратим за мной увязался. Отпусти его, а я...

      Второй, на вид покрепче, черноволосый, но такой же молодой, тоже сел, просто с треском разорвав свои путы.

      — Не слушай его, владыка мёртвого царства! Это я затеял...

      Чувствуя, как от всей этой истории и шума начинает ломить в висках, Кощей поморщился. Хотелось немного тишины и покоя прежде, чем он разберётся, как следует. Не слушая говорящих наперебой людей, Бессмертный поднялся, взмахом останавливая бессмысленную трескотню.

      — Довольно. Лука, запри этих... в темницу, — редко, но случалось, что попавшая в Тридевятое душа ухитрялась-таки натворить что-то, за что требовалось наказание. Вот тогда и пригождались те самые темницы, представляющие собой зарешеченные пустые каморки в подвале дворца. Посидев в тиши и одиночестве, мертвецы обычно быстро понимали свои ошибки и впредь спокойствия не возмущали. — Я разберусь с ними... позже.

      Полный сознания собственной важности, ключник приоткрыл двери, за которыми толпились любопытные, не успевшие разбрестись по своим делам, и выбрал самых дюжих, которые толпой просто взяли пленников в охапку и с трудом потащили по узкой лестнице вниз.

      Кощей прикрыл глаза. Вот не было печали! Первым делом надо было проведать Источник, вторым — посмотреть древние записи. Вдруг запамятовал, а такие случаи уже бывали? Потому как что делать с неведомо как попавшими в его царство, вот морока, живыми людьми, владыка совершенно не представлял.