ГОД ЧЕТЫРЕСТА ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЯТЫЙ
Се Лянь никогда не запоминал свои сны. По крайней мере, хорошие (кошмары оставались в его сознании надолго).
Весьма досадно: он знает, что хотел бы запомнить такой чудесный сон. Кто-то держит его в объятиях. Он, не открывая глаз, прячет лицо глубже у кого-то на груди; его окружает знакомый запах. Свежий, лесной, чистый и будто бы немного дикий.
Уголки губ бога приподнимаются, и он тянется обнять своего спутника за шею, притянуть ближе.
— Хун-эр, — довольно вздыхает он, чувствуя, как Хун-эр прячет лицо в его волосах, как по его телу прокатывается дрожь.
— Дянься.
Его голос теперь звучит по-другому… глубже, спокойнее. Должно быть, так Хун-эр и говорил бы, если бы не…
Скорбь разъедает Се Ляню нутро.
Прошло четыре столетия с тех пор, как бог его потерял. Четыре столетия, и Се Лянь не забывал о нём ни на день. Никогда даже не пытался забыть. Но… случаются моменты, подобные этому, когда он вспоминает, какой сильной бывает боль.
— …Мне, наверное, уже пора просыпаться, — с некоторым сожалением бормочет Се Лянь.
— Наверное, — соглашается иллюзия. — Но если хочешь поспать ещё немного, то почему нет? У тебя есть время.
Слишком много времени.
Се Лянь упирается ладонями Хун-эру в грудь и поднимается, пока не оказывается сидящим у юноши на животе.
— Будь на всё твоя воля, я бы жил в праздности до конца времен.
— А разве это плохо? — Се Лянь ладонями чувствует чужой мягкий смех.
Принц, наконец, открывает глаза (только во снах он ещё способен видеть) и, как и каждый раз до этого, мечтает не забыть этот вид к утру.
Потому что если бы повзрослевший Хун-эр действительно выглядел так…
Ладони Се Ляня скользят по груди юноши, поднимаются выше, обхватывают лицо. Он улыбается невозможно мягко, поглаживая линию челюсти.
Его Хун-эр всегда был очень красивым.
Только сейчас Се Лянь замечает чёрную кожаную повязку, скрывающую правую половину лица юноши, и хмурится.
— Хун-эр, — тихо зовёт он, поглаживая нежную кожу под повязкой. — Что случилось с твоим глазом?
Юноша сначала кривится, затем, смутившись, отводит взгляд в сторону, будто ожидает, что его отругают.
— …Я его потерял, — бурчит он себе под нос.
— Как, упаси Небеса, ты умудрился его потерять?
— Сделал кое-что глупое, — юноша встряхивает головой. — Это не важно.
— …Конечно, важно, — морщинка между бровей Се Ляня становится только глубже. — На этом свете только один Хун-эр, и он очень для меня важен. Заботься о нём со всем усердием, хорошо?
Юноша под ним вскидывает одну узкую изящную бровь… и вдруг резко садится. Се Лянь от неожиданности чуть не слетает с него кубарем, недостойнейшим образом взвизгнув, но юноша ловит его, обхватив за талию.
— Я… эмм!..— Се Лянь затихает, сам не зная, что собирался сказать.
Стыд всегда накрывал его с головой, стоило поймать себя на таких мыслях. Разве можно было думать о мёртвых подобное? Какое неуважение… У него даже не было ни одной причины думать, что Хун-эр когда-либо хотел…
Но когда длинные прохладные пальцы проскальзывают ему под одежды, дрожь пробегает по всему его телу, а лицо вспыхивает.
— Это…!
— …немного лицемерно с твоей стороны, не думаешь?
Се Лянь распахивает глаза (когда он успел их прикрыть?) и видит… самодовольную усмешку Хун-эра, сжимающего в руках кольцо. То самое кольцо, которое всегда висело на цепочке у Се Ляня на шее, теперь аккуратно надето на мизинец Хун-эра. Юноша поднимает руку повыше, чтобы было лучше видно.
— Ты всегда так хорошо обо мне заботился, — шепчет Хун-эр, и Се Лянь поначалу готов провалиться сквозь землю. Это его собственный сон, а он думает о таких неприличных, неподобающих, совершенно излишних вещах, когда Хун-эр просто пытался его похвалить. Но потом… Чувства сжимают ему горло. — Но кто позаботится о тебе самом, Дянься?
— …Я пытаюсь. Я пытаюсь изо всех сил, честно, — Се Лянь бросает на Хун-эра быстрый взгляд из-под ресниц, его руки всё ещё обвивают юношу за шею. — Я просто не так хорош в этом, как ты.
— И тебе одиноко, — тихо говорит юноша, печально сведя брови.
— …Да, — признаётся Се Лянь и добавляет, пытаясь как-то это оправдать: — Но не всё так плохо! Я, наконец, научился заплетать волосы!.. Не так хорошо, как ты или Му Цин, но и не ужасно. А моя готовка…
Он морщится.
— В общем, мне теперь хватает денег, чтобы обедать вне дома, так что я — ммммпф!
Губы, накрывшие его, прохладные, но мягкие и всегда такие любящие. В эти тихие, нежные мгновения, которые он обречён позабыть, Се Лянь всегда счастлив. С довольным вздохом он растворяется в поцелуе, прижимается ближе, а Хун-эр пропускает его волосы между пальцами.
— Я скучаю по тебе, — выдыхает юноша Се Ляню в губы, притягивая его к себе. — Я так сильно по тебе скучаю.
Боль разливается у бога в груди, потому он знает.
Это не навсегда. Он твердит себе это снова и снова, но…
Бессмертие — это длинный и одинокий путь.
— …Я люблю тебя, — тихо говорит Се Лянь в ответ, сжимая между пальцами ткань рубахи на спине Хун-эра. Эти слова всегда заставляют юношу в его руках дрожать, целовать его отчаяннее, пока мысли бога не становятся медленными и горячими, как подогретая карамель.
— Я люблю тебя, — твердит он сбивчивым шепотом, надеясь, желая, мечтая…
Остаться здесь ещё ненадолго. До конца времен, если это возможно.
— Я найду тебя, — хрипло обещает Хун-эр, скользя руками ниже по спине бога, крепко обхватывая его талию. — Клянусь, я найду тебя.
Се Лянь опускается с ним на простыни, в его мыслях туман и что-то вроде недоумения.
Найдёт его?
Что он имеет в виду?..
СТУК!
Резкий звук прорывается в сон, и Се Лянь стонет уже не от удовольствия, а от раздражения.
— …Дянься?
Это последнее, что он слышит, видит, чувствует, пока мир вокруг снова не погружается во тьму. Он просыпается…
В придорожной канаве.
Се Лянь садится, потирая висок; весь сон уже успел стереться из памяти, но бог помнит, что это был хороший сон и он не хотел просыпаться. Что ж, это сейчас не главная его проблема.
Больше Се Ляня беспокоит разбудивший его звук: смесь ругани, криков, резких приказов и звона мечей. И где-то совсем недалеко кто-то вдруг вскрикивает:
— ЗАЩИЩАЙТЕ НАСЛЕДНОГО ПРИНЦА!
«Да» — молчаливо соглашается Се Лянь, сверля невидящим взглядом темноту под веками. «Защищайте наследного принца. Его разбудили слишком рано, у него затекла шея, и он желает маньтоу. Поторапливайтесь!»
Конечно, они говорили не про него.
Посидев на холодной земле и пожалев себя примерно с четверть фэня (так начиналось каждое его утро), Се Лянь вздыхает, нашаривает кольцо на серебряной цепочке и подносит его к губам.
— С добрым утром, Хун-эр, — бормочет бог (он сказал эту фразу уже сто семьдесят семь тысяч двести тринадцать раз). — Сегодня будет хороший день.
Матушка любила повторять, что говорить о мире следует с добрыми намерениями, и тогда добро вернётся к тебе. Удача Се Ляня по-своему феноменальна, но с хорошим отношением и верой в лучшее, возможно, сегодняшний день не закончится ураганом, наводнением или каким-нибудь ещё бедствием.
Всё это Се Лянь себе говорит, вслушиваясь в звуки битвы на главной дороге. Сражение и не думает стихать, напротив, становится всё отчаяннее и беспорядочнее.
Но сначала волосы. Их надо расчесать и забрать в причёску. Если к тому моменту драка не рассосётся, что ж, он вмешается. В обычной ситуации он пришел бы на помощь незамедлительно, но сейчас… Что бы ни было в том сне, там Се Ляню было хорошо. Его разбудили слишком рано, и у него раскалывается голова.
О, и последнюю маньтоу он съел три дня назад. Возможно, поэтому его голову словно пронзили копьём.
Когда с волосами покончено (он убрал их в аккуратный низкий хвост), Се Лянь прислушивается. Он ожидал, что императорская стража уже со всем разобралась, но…
— ОТРЯД, СТРОЙСЬ!
И-и-и-и… они всё ещё дерутся.
Се Лянь вздыхает, почесав ухо. За прошедшие столетия его слух невозможно обострился, и сейчас звуков вполне достаточно, чтобы разобраться в происходящем. Сражаются два отряда; отменная сталь и штыки из дешевого чугуна. Отступников больше, чем стражей… и, судя по звукам, они загнали охранников принца в угол и окружили.
Некомпетентные, второсортные бойцы.
Се Лянь, когда ещё был Наследным Принцем, сам выбирал себе сопровождающих и стражу. Каждого, кто служил ему, он отобрал своими руками. Обучением занимался Фэн Синь, но Се Лянь проверял всех до последнего.
Хотя Наследный Принц и сам был в состоянии сразиться с любым захватчиком, целью имперской стражи было убедиться, что ему не придётся тупить о разбойников свой меч и тратить на такой пустяк своё драгоценное время.
Но времена изменились. Теперь никакое дело он не назвал бы недостойным своего внимания, а ещё… Он слышит испуганный плач принца, которого защищают эти воины, и не остаётся никаких сомнений… этот принц — просто ребёнок.
— …Жое, — бог глубоко вздыхает, поднимаясь на ноги. Лента вся извивается и льнёт к рукам от нетерпения: ей всегда нравилось быть полезной. Се Лянь вздыхает ещё раз, отмахиваясь от духовного орудия с легким раздражением. — Не встревай.
Лента печально обмякает.
Потребовалось время, чтобы они привыкли друг к другу. По правде сказать, в этом в гораздо большей степени виноват Се Лянь. В течение многих лет… потребовалось время, чтобы он окончательно пришёл в себя. Хорошо, что он был один, потому что в то время он был склонен к…
Вспышкам безумия.
Бывали случаи, когда он срывался на Жое, когда та пыталась ему помочь. Однажды он спускался к реке и споткнулся по дороге; Жое бросилась ему на помощь и, как обычно, обмоталась вокруг запястья, но в тот раз…
Другой её конец случайно скользнул ему по горлу.
И Се Лянь вдруг вспомнил, чем именно является это орудие. Как оно появилось на свет.
В такие моменты он срывался. Он хватал её, будто пытался задушить, он рвал и резал её, захлёбываясь в рыданиях.
«Ты убила моих родителей.»
«Почему ты мне помогаешь?!»
«О боги, ты убила моих родителей!»
Было время, когда Жое боялась его. Она дрожала от страха каждый раз, когда подбиралась ближе… но так и не перестала пытаться поймать его, когда он падал. Постепенно за прошедшие века они начали доверять друг другу.
— Прикрой меня, хорошо? — тихо просит Се Лянь.
Он накидывает капюшон, скрывая верхнюю половину лица и глаза, а Жое обвивается вокруг остальной голой кожи, прикрывая нос, губы, подбородок и проклятую кангу на шее.
Лицо ему лучше не показывать — после происшествия с Цирком Баньюэ прошло не так много времени. Есть основания полагать, что шумиха ещё не утихла и по округе гуляет не меньше десятка приказов о заключении его под стражу (хотя Се Лянь почти уверен, что не нарушал никаких законов).
Что ж… Иногда достаточно оказаться не в том месте не в то время.
Се Лянь в раздумьях поднимается по дороге. Сейчас он выглядит, как нищий попрошайка, так что Фансинь лучше оставить в ножнах во избежание лишних вопросов. Он сходит с дороги и наощупь выбирает бамбуковую палку попрочнее и поровнее. Найдя неплохой образец, он отламывает её одним движением запястья.
Не сильно хуже их оружия.
Выше по дороге маленький мальчик прячется за своими стражниками, сжавшись в комок и закрыв голову руками. Он дышит так часто, что даже плакать выходит с трудом.
— П-почему они… что я им сделал?! — всхлипывает ребёнок, пятясь. Он спотыкается и ползет назад, пока не врезается спиной в стенку своей опрокинутой повозки.
— Ничего, скорее всего они пытаются надавить на ваших родителей, — выплёвывает стражник, вставая перед принцем. — Послушайте, просто оставайтесь за мной, и всё..!
Вместо слов из его рта вылетает кровь, заливает доспех, брызгает принцу на лицо. Разбойник выдёргивает меч из его груди.
Этому мальчишке всего одиннадцать, и он никогда не видел ничего страшнее разбитой коленки. Он не готов к такому ужасу, он может только кричать, сжавшись в комок, и ждать неминуемой гибели, но…
Ни один клинок его так и не касается.
А битва, хотя почти вся его стража пала, отчего-то становится ожесточённее. Кажется… напавшие мятежники… почему-то проигрывают?
— Да откуда он вылез?!
— Слушай, парень, если остынешь чутка, возьмём в долю!
— СИЛЫ НЕБЕСНЫЕ, МОЯ НОГА!
Дрожа всем телом, маленький принц медленно и осторожно выглядывает из-за спин оставшихся стражников.
Тогда он видит его впервые.
Струящиеся белые одежды, полностью закрытое лицо и темные волосы, выбившиеся из-под капюшона. И он двигается…
Ни разу за свою жизнь юный принц не видел, чтобы двигались так. Он движется, как вода, плавно, текуче, с неземным изяществом.
Не имея при себе ничего, кроме длинной палки, он обезвредил и вырубил всех мятежников — они остались лежать вдоль дороги, кто без сознания, а кто — стеная от боли.
Все тридцать человек пали…
От руки одного-единственного практически безоружного воина.
Последний бандит падает на землю… и вместе с ним падает вырубившая его палка.
— Ты в порядке, дитя?
Принц вскидывает глаза, побелев, как простыня, но…
Человек, опустившийся перед ним на колени, вовсе не выглядит страшным. Только немного пыльным, да и одежды у него не новые и успели испачкаться. Но он совсем не пугает.
— Д… да! Я в порядке! — отвечает принц громким шепотом.
— Ты не ранен?
Мальчик трясёт головой, его голос после пережитого ещё не обрёл силу, но…
— Господин! — мальчик торопится сесть, не сводя взгляда с рук незнакомца. — Это вы ранены!
Се Лянь бездумно переводит взгляд на свои конечности — это глупо и бессмысленно, он постоянно забывает, что не сможет их увидеть. Когда он проверяет… Когда проводит ладонями по предплечьям, он понимает. Милостивые небеса, его всё-таки покромсали.
Хотя чего ещё он ожидал, решив подраться спросонья, не имея при себе полноценного оружия? Ему нечем было парировать удары. Как неловко, ужасно неловко… Что бы сказал его Наставник, будь он здесь!..
— О, тут совершенно не о чем волноваться! — с улыбкой отмахивается Се Лянь (раны кровоточат так сильно, что от этого простого действия ещё больше крови проливается на землю, до ужаса пугая и маленького принца, и его стражу).
По какой-то причине спасённые им люди никак не желают отпускать Се Ляня с миром. Они забирают его с собой во дворец, объясняя свою настойчивость тем, что спасителю наследника престола следует хотя бы перевязать раны.
Се Лянь снова и снова пытается убедить их, что в этом нет необходимости, но они не отпускают его ни в какую.
Что ж, ладно. Ему странно принимать от Юнъани милостыню. Хотя это, он полагает, скорее благодарность — всё же, Се Лянь спас жизнь наследнику их престола. Полежать пару дней в лекарской палате не так уж и плохо. По крайней мере лучше, чем в канаве у обочины. Будет больше времени на сон.
Хотя и в этот раз сон ускользнул из памяти, стоило наступить утру, Се Лянь всё равно доволен, просыпаясь на мягкой постели. Он лежит на боку, свернувшись под покрывалом, и вслушивается в щебет птиц за окном.
И даже отвернувшись, он всё равно слышит топот маленьких ног. Се Лянь не оборачивается, но лёгкая улыбка трогает его губы.
— Это весьма грубо, если ты не знал.
Шаги замирают у двери, маленькое сердце пропускает удар, вдох обрывается. Се Лянь улыбается шире.
— Подглядывать за людьми нехорошо.
— Я не подглядывал! — тут же возражает голос.
Это голос мальчишки, которому, вероятно, всего одиннадцать лет.
Се Лянь сворачивается на больничной койке, подтягивает колени поближе к груди и теребит серебряную цепочку с подвешенным на ней кольцом.
— Значит, это маленькая птичка шумит под крышей?
— Может быть, — отвечает мальчик, надувшись.
— Птицы не разговаривают, — отчитывает его Се Лянь (впрочем, без настоящего недовольства). — Ты беспокоился?
— …Вы пытались защитить меня, а вас ранили, — бормочет мальчик, топчась в дверях. — Я хотел убедиться, что вы поправитесь.
Выражение лица бога смягчается. Он садится, опираясь на руку, и похлопывает ладонью по краю своей кровати.
— Тогда иди сюда и проверь сам.
Мальчик мнется пару мгновений, а потом всё же подбирается поближе и осторожно забирается на кровать. Се Лянь протягивает ему одну забинтованную руку. Ребенок смотрит на неё с опаской, и Се Лянь легонько подталкивает его плечом.
— Давай… Почему бы тебе не шлёпнуть по ней пару раз? Это совсем не больно.
— …Вы хотите, чтобы я вас ударил? — принц хмурится и трясёт головой. — Я не стану!
— Не бойся, — успокаивает его Се Лянь. — Я уже здоров.
Но мальчик всё ещё колеблется, так что Се Лянь пробует первым, с размаху ударяя себя по предплечью.
ШЛЁП!
От звука мальчик чуть из собственной кожи не выпрыгнул, но… Се Лянь даже не морщится.
— Видишь? — бог шевелит пальцами. — Я в порядке.
Мальчик улыбается (почти незаметно).
— …Господин?
— Хммм?
— Как вас зовут?
На какое-то мгновение между ними повисает тишина.
— …Фан Синь, — отвечает он наконец. Странное имя, но представиться Хуа Се он не рискнул. Только не после того случая с козлами… пусть он и был десять лет назад.
— А тебя как зовут?
— …Вы и так знаете, разве нет?
Фан Синь качает головой и, вздохнув, объясняет:
— Я путешествую и повидал очень много мест. Так много, что не всегда знаю, кто какими землями правит.
Что ж, звучит логично.
— Лан Цяньцю, — бормочет мальчишка и, наконец решившись, очень осторожно стукает незнакомца по руке. Под повязками сложно разобрать выражение лица, но ему кажется, что Фан Синь улыбается.
— Видишь? — он поднимает руку, показывая её со всех сторон, а потом тянется и треплет мальчишку по волосам. — Ты не можешь причинить мне боль, Лан Цяньцю.
— …Люди обычно зовут меня не так, — с лёгким удивлением замечает мальчик.
Се Лянь догадывается. Когда он был ребёнком, никто не звал его по настоящему имени. Да и позже… «Дянься», «Ваше Высочество», «Ваша Светлость» и так до бесконечности. Мама всегда звала его «сынок», а ещё… «Гэгэ».
Кое-кто называл его «гэгэ». Когда-то очень-очень давно.
Но никто никогда не звал его по имени.
— …Прошу прощения, Тайцзы Дянься, — тихо говорит Се Лянь, снова потрепав ребёнка по волосам. — Я давно отвык от общества знатных и благородных.
Лан Цяньцю криво улыбается, не зная, что человек перед ним не может видеть его улыбки.
— Ну и ладно! Мне так даже нравится!
С этого момента юный принц отчего-то решил посещать лекарские покои так часто, как только позволяло его расписание. В перерывах между занятиями, после завтрака, обеда и ужина; он приходил, стоило ему проснуться утром, и по вечерам перед тем, как отходил ко сну.
Даже императорская чета заметила его интерес.
— …Этот Даос его очаровал, ты не находишь? — замечает как-то его матушка, наблюдая за сыном из-за плеча короля.
Король Юнъани кивает, не отрывая взгляда от юного принца, хвостиком следующего за раненым заклинателем. Королевская чета уже узнала, что этого заклинателя зовут Фан Синь, он молод и сведущ во многих вопросах.
— Никогда не видел, чтобы он кого-то так слушался. И при этом совершенно добровольно, — Король вздыхает, разминая шею.
Их сын весьма талантлив в боевых искусствах. Может, немного наивен, куда без этого, но все ещё одарён. Если бы он только посвятил себя обучению, он бы…
Тем временем во дворе принц вдруг прервался прямо посреди своей пространной болтовни о прошедших уроках и вскинул на Фан Синя взгляд любопытных глаз.
— Учитель Фан Синь, я могу задать вопрос?
— Я не учитель, — со вздохом напоминает ему Фан Синь. — Спрашивай.
— Почему вы прячете своё лицо?
Под повязками Се Лянь улыбается.
— Я не такой как ты, дянься, — тихо отвечает он. Он притворяется. Он повторяет чужие слова.
— Что вы имеете в виду? — спрашивает Лан Цяньцю, склонив голову к плечу.
— Я не красивый.
«Лжец» — думает Се Лянь про себя. «Он солгал мне»
Юный принц не верит ни единому его слову.
— Да быть того не может! — он трясёт головой и тянется, чтобы дёрнуть заклинателя за особенно длинную прядь. — У вас красивые волосы, так что и лицо не может быть таким уж страшным!
Се Лянь сдерживает порыв отшатнуться.
Он отвык от прикосновений.
Побои, удушение, поножовщина — это ему давно знакомо. Но обычные прикосновения… он позабыл о них всё. После пыток Безликого Бая… мягкие прикосновения приводят его в ужас. Он боится их, не верит им. Это обман.
— …Это совсем не связанные вещи, — бормочет Се Лянь.
— Голос у вас тоже красивый, — замечает Лан Цяньцю, развернувшись и начиная идти спиной вперёд. Он не сводит с заклинателя весёлого взгляда, продолжая идти, спрятав за спину руки. — А ещё ваш нос чуть-чуть видно, — он подаётся вперёд, присматриваясь. — И он тоже очень даже ничего!
К сожалению, Се Лянь прекрасно осознаёт, что он красив. О, как же он научился ненавидеть эту истину, ненавидеть каждый раз, когда кто-то называл его красивым.
— …Может, я уродлив внутри, — шепчет он.
Принц останавливается.
То, как Фан Синь говорит об этом… Он не пытается шутить или поддразнивать, нет… Эти слова звучат от всего сердца, будто он верит в то, о чём говорит.
— …Даже если так, то зачем прятать лицо?
— Если человек ужасен, достойна ли его красота восхищения?
— Мммм… — хмурится ребёнок. — Но вы совсем не ужасный! Вы меня спасли.
— Я слышал, что они назвали вас принцем, — напоминает ему Се Лянь. — Кто знает, может, я хотел проникнуть во дворец?
Мальчик замирает, обдумывая сказанное, и заклинатель вздыхает.
— Ты слишком наивен, Дянься. Это станет твоей погибелью.
— И ничего я не наивный! Я просто… — Лан Цяньцю пожимает плечами и улыбается от уха до уха. — Я просто доверяю вам, вот и всё!
Он отбегает чуть в сторону, Се Лянь слышит, как он возится с чем-то.
— Фан Синь! — заклинатель поворачивает голову на звук, вскидывая бровь. — Наклонитесь немного, я не могу достать!
Се Лянь слегка раздражён, но он подчиняется.
Стоит ему опуститься, и Лан Цяньцю заправляет ему что-то за ухо и быстро отстраняется, смеясь.
— Вот! — лицо мальчишки сияет улыбкой. — Пусть вы и в бинтах, но теперь всё равно красиво!
Се Лянь тянется проверить и… он замирает.
Это цветок. В его волосах… цветок.
Ох…
Принц не может этого увидеть, но впервые за века глаза Се Ляня под повязками начинает жечь.
Однажды так уже сделал кто-то другой. Когда у него ничего не было. Когда он был ужасно, невыносимо одинок.
Тогда Се Лянь не оценил поступка, не сказал даже слов благодарности.
А потом Умин исчез.
Небеса, Се Лянь успел позабыть, как сильно он скучал по этому призраку. Он сохранил тот цветок, пока лепестки не истлели, осыпавшись пылью. Ничего иного не осталось в память об Умине — последнем, кто был к нему добр. Единственном поцелуе, который Се Лянь выбрал сам.
— …Спасибо, — тихо говорит заклинатель, поглаживая пальцами лепестки. Юный принц вглядывается в его лицо, удивлённый переменой настроения.
— За цветок, — объясняет Фан Синь. — Он красивый.
Про себя он жалеет, что не смог сказать этих слов тогда.
Что ж… он всегда медленно учился.
Идут дни, его раны окончательно заживают (его не отпустили, пока они не исцелились полностью, хотя он утверждал, что в порядке, ещё на второй день). Когда приходит день его отбытия, сам Король Юнъани предлагает ему должность.
Должность Советника.
Король предлагает ему взять Наследного Принца Юнъани себе в ученики. В конечном итоге, все при дворе успели убедиться, как прекрасно он осведомлён, как хорош в науках и в обращении с оружием. В искусстве владения мечом Фан Синь не знал себе равных.
Разве есть кто-то более подходящий юному принцу в наставники? Разве кто-то сможет взрастить нового правителя лучше него?
Се Ляню кажется, что всё это — жестокая шутка.
И всё же…
Когда он вспоминает, на что чуть было не обрёк народ Юнъани… Это кажется справедливой расплатой.
В конечном итоге, была причина, по которой он потерял Умина. Была причина, по которой он принял проклятые канги. Он совершил преступление, и он несёт за него расплату.
Это справедливо.
Он соглашается принять наследного принца как своего ученика и вместе с ним принимает новое звание.
Наставник Фан Синь, Императорский Советник.
Слава о его остром уме и талантах разлетелась в дальние уголки земли. Многие видели, как он прогуливается по дворцу, а вокруг него вьётся молодой принц, обожающий своего Наставника до потери пульса.
Он носил черный и золотой шелк, дорогие ткани — и золотую маску, скрывающую верхнюю половину его лица. Никто никогда не видел его глаз.
Наставник Фан Синь — терпеливый учитель. И наказания, и награды он раздаёт справедливо.
До этого момента у Се Ляня никогда не было учеников, но, к его удивлению, преподавать ему даже нравится. Единственное, о чём он сожалеет, — неспособность сблизиться с мальчиком. Лан Цяньцю так очевидно этого хочет.
В каком-то смысле Се Лянь проникается к этому ребёнку симпатией и сочувствием… потому что понимает его, как никто.
Его детство было очень одиноким.
У него не было равных. Не по-настоящему.
Что-то больше всего похожее на дружбу у него сложилось с мальчиком, которого с детства готовили умереть за принца, если потребуется. А когда Се Лянь попытался подружиться с кем-то еще… Что ж… Всё вышло не лучшим образом.
Се Лянь держит молодого принца на тщательно выверенном расстоянии. За одним исключением.
Есть кое-что, что стирает границы между богатством и бедностью, особенно среди женщин.
И это роды.
Королева Юнъани была уже не в том возрасте, чтобы носить дитя, и все это знали. Король боялся, что она не сможет выносить ребёнка до срока, и даже врачи выражали опасения.
Но никто не был готов потерять их обоих.
Он сидел рядом с постелью, на которой лежала Королева, и держал за руку её безутешного супруга. Он объяснял, что с такой потерей крови ничего уже нельзя сделать.
Лан Цяньцю едва исполнилось четырнадцать, когда её не стало.
И, благие Небеса, как же он плакал.
В одиночестве, потому что его отец утонул в собственной скорби и не пришел к нему. И Се Лянь, он…
Он знает слишком хорошо, каково это — скорбеть в одиночестве.
Это был единственный раз, когда Наставник Фан Синь раскрыл для юноши свои объятия, и его ученик бросился в них, цеплялся за его одежды, содрогаясь от рыданий, плача по единственному, чего у него теперь нет — по своей матери.
— Когда-нибудь боль станет меньше? — шепчет он.
Время уже глубоко за полдень, они сидят на мраморной скамейке в дворцовом саду. Спина Наставника безупречно прямая, но принц плакал так долго, что сполз и теперь лежит, пристроив голову на колене своего учителя.
— Не станет.
Се Лянь склоняет голову, вслушиваясь во всхлипы мальчика. Он медленно и осторожно поглаживает Лан Цяньцю по волосам. Так нежно…
Наставник всегда был с ним таким холодным, таким далёким… Принцу неоткуда было узнать, какие мягкие у него руки, какое утешение они могут принести.
— Но, знаешь, моя матушка любила повторять одну фразу, — тихо продолжает Наставник, мгновенно завладев вниманием Лан Цяньцю. Всё же Фан Синь говорил о себе крайне редко.
— …Какую? — сорванным голосом спрашивает принц.
— Когда я был ребёнком, я обожал строить золотые дворцы. Помнишь такую игру?
Принц мелко кивает: дети играли в неё, кажется, с начала времен.
— Да… — Се Лянь призрачно улыбается. — Я старался изо всех сил, корпел над каждым дворцом… и закатывал ужасные истерики, когда они падали.
— Я вам не верю, Наставник, — фыркает Лан Цяньцю.
Фан Синь какое-то время молчит, опустив голову.
— Сейчас в это сложно поверить, но я был избалованным ребёнком, — в его голосе сквозит что-то похожее на раскаяние. — Мне потребовалось много времени чтобы усвоить урок.
И расплачивались за эти уроки другие люди. Так много других людей.
— Но… — Се Лянь вздыхает. — Она научила меня, что и в этом есть смысл. Золотые дворцы всегда будут падать, и это тоже часть игры.
Лан Цяньцю, притихнув, прижимается щекой к ноге своего Наставника.
— Чем мне это поможет?
Нежные пальцы гладят его по волосам.
— Утрата — часть любви, — объясняет Се Лянь, запрокинув голову. Он знает, что солнце ещё не село. Он хотел бы увидеть, как оно падает за горизонт. — Но это не значит, что любовь того не стоит. Те, кого ты любишь, всегда с тобой, куда бы ты ни отправился.
— …Как? — Лан Цяньцю вскидывает взгляд, и как раз успевает увидеть, как уголки губ его Наставника изгибаются в улыбке.
Мягкой, нежной, исполненной горечи.
— Моя матушка… придумывала названия каждому блюду, которое она готовила, даже если это была обычная рисовая каша.
— Как придворные повара?
Наставник умиротворённо вздыхает: рыдания принца затихли, и теперь юноша только время от времени хлюпает носом.
— Она говорила, что так любое блюдо станет особенным. Достойным королевского застолья. Хотя, между нами, готовила она просто ужасно.
Се Лянь жалеет о каждой несъеденной миске.
— И теперь я тоже по-особенному называю всю еду, которую готовлю, — поясняет он. — В память о ней.
Повар из него вышел не лучше, чем из неё.
— …Что с ней случилось?
Улыбка Фан Синя будто бы примерзает к губам. Лан Цяньцю наблюдает за его неподвижным лицом; он долго молчит.
— …Я подвёл её, — вот единственное объяснение, которое даёт Наставник.
Между ними повисает тишина. Наконец, Лан Цяньцю задаёт ещё один вопрос.
— Наставник Фан Синь?
— Хммм?
— Почему вы носите кольцо на цепочке, а не на пальце?
Се Лянь напрягается.
Конечно, ребёнок углядел кольцо: они практикуются с мечом каждый день на протяжении последних трёх лет.
— …Оно слишком ценное, — бормочет Се Лянь. — Не хотелось бы его повредить.
— Но вы же носите другие украшения, и вас они ничуть не заботят, — принц хмурится.
— Так и есть, — многое было даровано ему вместе с титулом, ведь Королевский Советник должен выглядеть соответствующе. — Но это кольцо осталось от дорогого мне человека.
Лан Цяньцю не пытается притронуться к кольцу — он знает, что Наставник не на шутку всполошится — но разглядывает его со всем тщанием.
— От… члена семьи?
Се Лянь какое-то время раздумывает над ответом. Он использовал это кольцо, притворяясь вдовцом, бессчетное число раз. С тех пор, как путешествовал с Цзян Ко.
В этот раз он пытается быть немного более честным.
— …Оно принадлежало человеку, в которого я был влюблён, — тихо говорит Се Лянь. — Но его… больше нет.
По какой-то причине эти слова совсем не успокоили Лан Цяньцю, хотя история матушки Се Ляня принесла ему утешение.
— Что с ним случилось?
Се Лянь тянется к кольцу у себя на шее, вертит его между пальцами, нежно и любяще оглаживает ободок. Наконец, он отвечает так же, как и в прошлый раз, когда его ученик спросил про матушку:
— …Я очень сильно его подвёл, — признание выходит немного хриплым.
Очень много раз. В стольких вещах, что Се Лянь утратил счёт.
Лан Цяньцю больше ни о чём его не спрашивает, только прижимается теснее, и Се Лянь ему позволяет. Он терпелив, он даёт мальчику выплакаться, а потом на руках относит принца в спальню, когда тот проваливается в беспокойный сон.
Эту ночь Се Лянь проводит в саду.
До самого рассвета он сидит, запрокинув голову к небу, бездумно глядя на звёзды, которые уже не может увидеть. Он чувствует лунный свет на своих щеках, чувствует ночной бриз в волосах, вдыхает запах распустившихся цветов.
Се Лянь многого не понимает.
Когда он принял проклятые канги более четырёх столетий назад, он был готов постепенно исчезнуть, кануть в забвение.
Умин был его последним верующим. Без него Се Лянь должен был со временем обратиться в ничто. Двинуться дальше. Может быть, снова увидеть Хун-эра. Но…
Его душа продолжила существовать.
Она не исчезла тогда… И она всё ещё здесь сейчас.
Се Лянь оглаживает кольцо, откинувшись в мягкую траву.
Кто верит в него теперь? Никто не станет ему молиться: люди забыли его, а те, кто помнит, скорее проклянут его имя.
— …Зачем я здесь? — шепчет он.
Было время, когда жизнь Се Ляня была исполнена сакрального смысла. У него были цели, были причины. Была бесконечная вера в себя и в правильность пути, который он избрал.
Но что это было, если не скитания по пути покаяния? И когда его путешествие окончится?
Его маска лежит на земле рядом с ним — редкое мгновение открытости. Обычно он снимал её только в безопасности своих комнат.
Его слепые глаза широко раскрыты, в них отражается мерцание звезд и выжженные символы проклятой канги.
В детстве он так же проводил ночи в дворцовом саду Сяньлэ. Он откидывался в траву и считал звёзды, но всегда засыпал быстрее, чем успевал сосчитать их все. В те времена Му Цин и Фэн Синь укладывались по обе стороны от него.
Фэн Синь всегда был напряженным и тихим; он из кожи готов был выпрыгнуть каждый раз, когда они с принцем сталкивались локтями. А Му Цин… в такие вечера его не тянуло ругаться и сквернословить. Он лежал, вытянув руки вдоль тела, и обеими руками держался за траву. Темные волосы растекались вокруг его головы, и он смотрел на небо.
Как-то Се Лянь спросил его, что он делает, и Му Цин объяснил, что об этом любил говорить его отец. Му Цин почти ничего не рассказывал про отца, Се Лянь знал только, что тот был резчиком по дереву в родной деревне Му Цина у подножия горы Тайцан.
«Мы с сестрой иногда лежали с ним на траве, когда он возвращался с работы» — говорил его друг, пока звёзды освещали его глаза. «Прямо как мы лежим сейчас».
Се Лянь не заметил тогда, как Фэн Синь приподнялся на локте и повернулся на бок, разглядывая говорящего Му Цина с нечитаемым выражением лица. Му Цин тогда так и не отвел взгляда от неба, так что он не заметил тоже.
«Он часто дразнил нас, говорил, что мы улетим в небо, если не будем крепко держаться за траву.»
Му Цин обычно со свойственным ему цинизмом насмехался над подобными вещами, но… не в этот раз.
В его голосе не было издёвки, а только… тоска. Тоска, которую Се Лянь тогда не понимал.
Се Лянь помнит, как повернул к Му Цину голову, сложил руки на животе, помнит, как шевелил в сапогах пальцами ног, чтобы они не мёрзли, помнит, как спросил…
«Где твой отец, Му Цин? Мне кажется, я никогда его не встречал»
Его друг молчал так долго, что Се Лянь решил, что он не ответит. Но он ответил, и его голос был таким тихим, таким беззащитным.
Ни высокомерия, ни снисходительности… и никакой враждебности.
«…Он отпустил траву, Ваше Высочество»
Только боль, заполнившая его до краёв. Боль, которую Се Лянь со временем поймет так хорошо.
Но тогда принц не сказал ни слова, только протянул руку, нашарил в темноте ладонь Му Цина и сжал. И вместо споров или бормотания о недопустимости подобного… друг Се Ляня изо всех сил сжал его ладонь в ответ.
Своей свободной рукой Се Лянь нащупал пучок травы побольше и запустил в него пальцы, перебирая травинки.
«Тогда я не отпущу» — прошептал он и не стал жаловаться, когда Му Цин стиснул его ладонь до боли. «Я обещаю».
В тот раз он так и уснул, держа Му Цина за руку.
В полудрёме он чувствовал, как Фэн Синь поднял его на руки и понёс обратно во дворец. Се Лянь ничем не показал, что не совсем спит — ему нравилось, как его прижимают к себе. Он слышал сквозь сон, как Фэн Синь, обернувшись к Му Цину, бросил мрачно, но… сочувственно: «Ты никогда не говорил. И словом не обмолвился».
Му Цин отставал от них на пару шагов. Его руки были намертво сцеплены за спиной, а взгляд устремлён в землю.
«Ты никогда не спрашивал»
Се Ляню следовало бы тогда задать ему много вопросов — теперь он об этом знает. Было время, когда он отчаянно желал вернуть всё назад. Изменить всё. Броситься в храмы Му Цина и Фэн Синя и молиться, пока не сядет голос. Извиниться за… за всё.
Теперь он знает, что им же лучше, если они не услышат от него вестей.
Не стоит ворошить былое.
Теперь, лёжа в королевском саду Юнъани, Се Лянь отпускает траву.
Он слепо тянет руки вверх, шелк рукавов соскальзывает с предплечий, собирается у плеч, а его пальцы тянутся к небу. Будто бы он может собрать в ладони звезды, если только дотянется.
Но он не улетает.
Что-то держит его крепко привязанным к земле, и он понятия не имеет, что.
Он напрягает зрение, но вокруг лишь пустота. Уголки его губ ползут вниз. Как бы он ни старался, он никогда ничего не видит.
Только тьма.
***
Идёт время, и наследный принц Юнъани взрослеет. Он уже не испуганный мальчишка, а дерзкий юноша, исполненный чрезмерного рвения.
Во время тренировочных поединков он до сих пор не может победить Наставника, но он вкладывает в это все силы. Он любит охоту и выпивку, и не отказывает себе ни в том, ни в другом. Как и у Се Ляня в своё время, у него есть несколько друзей. Возможно, не таких близких, как хотелось бы, но друзей, с которыми можно разделить приключения и спиртное. Чаще прочих рядом с ним оказывается юноша по имени Ань Лэ. Он следует за принцем подобно тени.
Наставник никогда не удостаивал его своим вниманием, только изредка бросал холодный взгляд из-под этой его золотой маски, но Ань Лэ было это безразлично. Ему достаточно нашептывать принцу на ухо всякое, когда Фан Синь не видит.
Сеять семена.
— Твой Наставник, — тянет Ань Лэ, проводя клубникой пару раз по губам, прежде чем откусить. — Он всегда держится в отдалении, так?
Принц бросает взгляд на своего учителя — Фан Синь с мягкой вежливой улыбкой отказывает сразу нескольким придворным дамам, положившим на него глаз.
— Мне кажется, он просто стесняется!
Юноша склоняет голову набок, наблюдая, как Наставник соглашается на танец с молодой и куда менее привлекательной девушкой, с которой никто не хотел танцевать весь вечер. С ней он ведёт себя совершенно очаровательно и даже целует ей руку, когда приходит время разойтись.
После него к этой девушке подходит сразу несколько юношей, и Наставник выглядит крайне довольным собой.
— …Но он не женат, да? — продолжает Ань Лэ, закинув ноги на стол.
— Его Путь самосовершенствования подразумевает чистоту помыслов, — поясняет принц.
И даже если бы это было иначе… принц слышал, как Фан Синь говорил о своём любовнике, которого потерял. Лан Цяньцю подозревает, что его Наставника и вовсе не интересуют женщины. Но это личное дело учителя, и не принцу об этом рассказывать.
— У него хоть друзья есть?
— Я, — мгновенное отвечает принц, расплывшись в озорной улыбке. — Я его друг.
— … — Ань Лэ сочувственно улыбается юноше и хлопает его по плечу. —Ты его ученик, Ваше Высочество. Ученик, а не друг.
Улыбка стекает с лица принца. Оно становится наполовину расстроенным, наполовину… упрямым.
— Если он не примет моей дружбы, то у него и вправду нет ни семьи, ни родных, — бормочет Лан Цяньцю, покачивая головой. — А это слишком ужасно.
Ань Лэ поднимает свой бокал, пристально наблюдая поверх него за Императорским Советником.
— Иногда правда ужасна, — он дергает плечом. — Так устроена жизнь.
Но Лан Цяньцю желал, чтобы жизнь была устроена иначе, и… Когда ты принц и мир принадлежит тебе по праву рождения, легко поверить, что ты сможешь его изменить. Изменить, лишь пожелав видеть его иным.
Однажды в полдень посреди урока каллиграфии принц откладывает кисть в сторону.
— Наставник Фан Синь?
Его учитель устроился на подоконнике у раскрытого окна, опершись спиной о раму и подогнув под себя одну ногу. Сегодня его волосы заколоты иначе, собраны в низкую прическу гребнем из черного нефрита с золотыми прожилками. Несколько свободных передних прядей мягко покачиваются, когда в открытое окно залетает легкий ветерок.
— Что такое?
— Вам снова грустно?
Какое-то время его учитель молчит.
Се Лянь наловчился отвечать на такое. У него есть несколько фраз, помогающих избежать лишнего внимания, и он с лёгкой улыбкой использует свою самую частую отговорку:
— Этот старик просто устал, Дянься. Продолжай урок.
— …Вы ведь совсем не старый, — ворчит принц. — Когда вы так себя называете, это странно звучит.
Се Лянь ничего на это не отвечает и снова отворачивается к оконному проёму. Юный принц понятия не имеет, что его наставник не видит чудесных пейзажей, а просто наслаждается бризом.
Его состояние… циклично, как смена сезонов.
Бывают времена, когда у него нет сил. Нет цели. Когда ему хочется только спать и прятаться. Когда всё пугает его, хоть он об этом молчит. Когда он чувствует себя хрупким, вывернутым наизнанку, как будто любое вмешательство разобьёт его.
Эти времена… они приходят и уходят, и Се Лянь не знает, почему. У него нет слова, чтобы описать их, он просто… выцветает.
Но это проходит. Если подождать, оно всегда проходит.
Се Лянь был в таком состоянии последние два года, и он более чем готов с ним попрощаться.
— …Наставник Фан Синь?
Он вздыхает и немного сутулится.
— Да?
— Почему вы всё ещё носите маску?
Наставник не отвечает юному принцу сразу же. Сегодня Фан Синь одет в шелк глубокого небесно-голубого цвета, а вдоль его рукавов золотой нитью вышиты цветы. Это чудесный оттенок, подчеркивающий цвет кожи и волос учителя: Наставник выглядит подобно ожившей картине.
— Я давно рассказал тебе, почему, ваше высочество. Ещё в день нашей первой встречи.
Се Лянь не двигается, когда слышит скрип отодвигаемого стула и звук приближающихся шагов Лан Цяньцю.
— Но вы совсем не уродливы, — настаивает принц. — Мы оба это знаем.
Теперь он стоит прямо напротив Се Ляня, и бог слышит, как колотится от волнения маленькое сердце. Сколько сейчас этому ребёнку? Шестнадцать? Как быстро течёт время.
— Помнишь ли ты, что я тогда тебе ответил? — тихо говорит бог.
— Но и внутри вы тоже не уродливы, Наставник.
Рука тянется к нему. Се Лянь чувствует движение воздуха. И, когда он чувствует нежное касание кончиков пальцев к самому краю маски, что-то в нем ломается.
— Остановись, — предупреждает он. Первый и единственный раз.
Но Лан Цяньцю слишком увлёкся своим исследованием, и он не слышит.
Когда-то Се Лянь обожал прикосновения, особенно такие добрые и нежные. Он льнул к чужим ладоням и находил в них успокоение: он не один в темноте.
Теперь в его памяти осталось лишь одно.
«У тебя всегда были такие красивые глаза»
ХЛОП!
На какое-то мгновение они оба потрясённо замирают.
Се Лянь вжимается в оконную раму, подрагивая и прижимая ладонь к груди. Голова Лан Цяньцю мотнулась в сторону, на его щеке уже налился красным отпечаток ладони.
Это очень мягкий удар, если учитывать реальную силу божества войны… но след от него горит огнём.
Когда Се Лянь открывает рот, в его груди рождается голос, который он не использовал много лет. Он говорил как бродяга, потом как учитель, а сейчас… как что-то намного выше.
— Ты забываешь своё место, мальчик, — он шипит, как потревоженная змея.
Принц медленно тянется потрогать след на своей щеке, он удивлён настолько, что даже не чувствует злости.
— …Моё место? — спрашивает он.
Се Лянь прижимает к груди обе руки, пытаясь унять сотрясающую кисти крупную дрожь.
— Не трогай меня, — шепчет он.
«О боги, умоляю… просто не трогай меня»
Между ними повисает долгая тишина, наполненная только заполошным, испуганным стуком сердца.
— …Простите меня, — бормочет принц, будто бы враз став младше. В его голосе искреннее раскаяние и… одиночество. Такое одиночество… — Прошу вас, Наставник, не злитесь на меня… Я просто… Я просто хотел…
Се Лянь ничего не отвечает, его нижняя губа подрагивает.
Потому что он знает.
Знает, что мальчик не имел никаких дурных намерений. Что он лишь пытался… сблизиться с кем-то. Се Лянь знает, какое это одинокое чувство. Он вздыхает — долго и тяжело — и ловит юного принца за запястье, прежде чем тот успевает сбежать.
— Прости меня, — тихо говорит бог, опустив голову. — Я поступил неверно, ударив тебя.
Се Лянь очень давно пообещал себе, что больше не причинит никому вреда, пойдя на поводу у своего гнева.
— Я был напуган.
Глаза Лан Цяньцю распахиваются и наполняются сожалением.
— Я-я… мне очень жаль, Наставник, я не… я ничего не хотел…
— Я знаю, — тихо обрывает его Се Лянь. — Закрой глаза.
— Я… что?
— Если хочешь посмотреть, — ровным тоном объясняет учитель. — То делай, как я говорю.
Поколебавшись мгновение, принц подчиняется. Се Лянь тянется к его лицу и проверяет, легонько прикоснувшись самыми кончиками пальцев к закрытым векам (от чего у принца вдоль позвоночника пробегает дрожь), а потом закрывает Лан Цяньцю глаза своей ладонью.
Брови принца под ладонью Се Ляня сходятся на переносице.
— Наставник, — бормочет он. — Я не понимаю…?
Рука, до этого державшая Лан Цяньцю за запястье, перехватывает его кисть и подносит… подносит…
Его ладонь прижимается к щеке Наставника, и он чувствует отсутствие маски.
Вот… вот что Наставник имел в виду, говоря, что разрешит «посмотреть».
Ему требуется немного времени, чтобы начать двигаться. И стоит ему потянуться, как его пальцев касается лицо…
Лицо, в котором нет ни единой уродливой черты.
Кожа под его пальцами идеально гладкая, без единого изъяна. Ни одной морщинки (и кто там что говорил про возраст, ха!), симметричные черты лица. Удивительно тонкие и изящные.
Мягкие. Юные.
Принц ожидал совсем не этого. Он хмурится, взяв лицо Наставника в ладони.
— Как вам вообще в голову могло прийти называть себя уродливым? — он настолько увлечен процессом, что забыл о стеснении. — Вы прекрасны, Наставник Фан Синь.
Человек в его руках не отвечает, и только сейчас принц обращает внимание: его учитель дрожит.
Едва ощутимо, но всем телом, от макушки до пяток.
— …Наставник Фан Синь, — бормочет принц, и его ресницы щекочут Се Ляню ладонь. — Вы всё ещё боитесь?
Нет ответа.
— Кто-то сделал вам больно, да?
Большие пальцы Лан Цяньцю гладят Наставника по щекам. Их подушечки шершавые от многолетних тренировок с мечом.
Се Лянь стискивает зубы и тяжело дышит, стараясь не поддаваться панике. Крылья его носа трепещут. Ему удается — краткое мгновение честности — едва заметно кивнуть.
Эти руки держат его крепче.
— Я никому больше этого не позволю, ладно? — клянётся принц с яростным убеждением. — Однажды я стану королём, и я буду сильным, я буду даже сильнее вас. Я никому и никогда не позволю причинить вам боль. Я обещаю!
Бог почти улыбается.
— У тебя доброе сердце.
— Это не просто слова! Я клянусь!
Как страшно видеть слабость самого сильного человека, которого ты только знал. Пусть лишь на мгновение.
Лан Цяньцю это не заботит, по крайней мере, не сейчас. Он просто не хочет видеть своего учителя таким напуганным и печальным. Таким одиноким.
— Я верю, что ты будешь пытаться, — предлагает компромисс учитель, и Лан Цяньцю хмурится.
— Я правда—!
Воздух взметнулся вокруг него — и Наставник исчез из его объятий. Принц распахивает глаза, резко втянув в себя воздух, и в смятении оглядывается по сторонам.
— НАСТАВНИК?!
Се Лянь мягко приземляется на садовую дорожку под окном (двумя этажами ниже). Его маска уже на месте.
— Закончи урок каллиграфии, — строго говорит он, сложив руки внутри рукавов. — Иначе про тренировку вечером можешь забыть.
С этими словами он исчезает в саду.
Принц наблюдает из окна, как он уходит, и вдруг понимает: его Наставник действительно, поистине одинок.
И все, чего в конечном итоге Лан Цяньцю хотелось, — это шанса стать к нему чуть-чуть ближе. Возможно даже встать рядом, если Фан Синь позволит.
Но время шло, и его учитель оставался всё так же недосягаем. Единственным исключением стал день, когда Лан Цяньцю исполнилось семнадцать лет.