Дождь лил с самого утра. Видимо, в небесную канцелярию наняли новую уборщицу, которая пришла в ужас от царившей там грязи, и теперь ведрами выливала воду для мытья полов.

А страдал от этого почему-то Кэйа. Он с тоской оглядел грядки с помидорами, клубникой, красной капустой и дыней, что неведомым чудищем расползалась по земле. Те самые, которые поливал вчера вечером, таская воду из колодца. Те самые, от которых болела поясница и ныли почки. Про мозоли на пальцах от неудобной лейки и говорить не стоит.

Что за мировая несправедливость!

Знал бы он, что начнётся такой ливень, то мог бы подольше погулять по пляжу, а не бежать как угорелый на свою ферму.

Он жил тут почти месяц, и все это время в долине Стардью стояла летняя, оглушающая жара. Несколько раз на небо набегали тёмные тучки, но из них выдавливалось лишь пару капелек — они испарялись от зноя, не долетая до земли. Все равно что дразнить путника в пустыне миражом колодца.

Кэйа стоял на террасе, попивал давно остывший кофе и слушал, как барабанит по железной крыше дождь. Электричество вырубилось пару часов назад, а генератор он приобрести не успел. В летней кухне-пристройке имелась старая газовая плита, но Кэйа был уверен, что многие годы назад в неё вселился дух наёмного убийцы тире пиромана, потому что на каждую его попытку зажечь огонь, плита отвечала мини-взрывом и норовила спалить не только спичку, но и его пальцы. Поэтому сегодня, решил Кэйа, он устроит себе день детокса. Будет пить воду и есть салат из свежих овощей, которые вчера он все-таки додумался собрать.

Не так уж и плохо, если подумать.

День тянулся медленно и лениво. Кэйа зажег масляную лампу, чтобы не сидеть в полной темноте, нашел даже коробочку с запасными свечами из вощины, и устроился на кровати с увесистым томом по огородничеству и садоводству (когда-нибудь, мечтательно подумал он, я куплю себе большое и уютное кресло и поставлю его около камина, чтобы греть себе ноги зимой… а может, не будет никакого кресла, а я просто вернусь обратно в свою квартиру, кто знает).

К вечеру ливень не прекратился. Его мерный звук убаюкивал — приходилось по несколько раз перечитывать один и тот же абзац, чтобы вынести из него хотя бы что-то. Кэйа задремал: советы по подкормке и удобрению почвы, укоренению черенков и другие нужные в сельском хозяйстве вещи действовали на него как снотворное: наверное, это многое говорило о нем, как о фермере.

Дом был построен много, много лет назад, и старые доски пропускали через себя все звуки: кваканье лягушек на озерце, шелест листвы, бульканье воды в ведрах, которые Кэйа вчера бросил на тропинке с мыслью, что уберет их как-нибудь потом — и сначала Кэйа даже не понял, что это не дождь стучит по крыше и навесу, а кто-то действительно барабанит в дверь.

Стук повторился. Кэйа бросил взгляд на старинные часы с кукушкой: почти девять вечера. Никто в Пеликане не решится идти на ночь глядя в его глушь, тем более в такой дождь. Значит, оставалось всего несколько вариантов. Маньяк, грабитель или сектант. А может, как пакетик с растворимым кофе, какой он пил на долгих нудных дежурствах: три в одном. Из всего этого перечня Кэйа боялся только последнего. Однажды, когда он ещё спокойно жил-поживал в городе, в его квартирку заглянула соседка, милая, добрая бабуля, ну точно божий одуванчик, принесла свежеиспечённые пончики, а за чаем вдруг, совершенно неожиданно для Кэйи, блаженно улыбнулась и спросила:

— Мальчик мой, а знаешь ли ты, что все есть гриб?

Оказалось, она исповедовала странную религию — мушрумство — которая гласила, что в начале был только гриб, потом он дал споры, и из них сотворился весь остальной мир. А все люди, животные и вещи были лишь мицелием, что рано или поздно вернутся к началу. Кэйа слушал ее, кивая в нужных местах, обещал прислушаться к себе и почувствовать в своём теле зов природы, а, выпроводив ее, закрыл на защелку дверь, долго стоял на балконе, курил, много думал… И в итоге пожарил на ужин целый лоток шампиньонов. Он уважал грибы, но лишь те, что аппетитно лежали в его тарелке.

…Мальчика-подростка, укутанного аж сразу в два дождевика, Кэйа признал сразу. Это был Рейзор, ребёнок-маугли, что жил в самой чаще леса. Они виделись несколько раз в магазине у Пьера, когда тот отдавал продавцу свежую оленину, мясо кабана и ведро ещё живой рыбы. А вот второй гость был для него совсем незнакомым.

И… Ух ты. Очень-очень красивым.

Кэйа смотрел на него, выхватывая из дождливой, сырой темноты все новые детали. Бледная кожа, черная рубашка и джинсы (были ли они такими изначально, либо же это дождь забрал у них настоящий цвет?): намокшая одежда облепляла стройное, высокое тело, не скрывая никаких деталей. Широкие плечи, адамово яблоко, по которому стекала грешная, опасная капля дождя, удивительно тонкая талия, ее без усилия можно было обхватить руками и сомкнуть пальцы. Мокрые пряди волос ржавчиной целовали лоб и виски.

А потом их взгляды встретились. На Кэйю напала странная, непонятная немота: он не мог выговорить ни слова, шум дождя приглушался, словно дом его накрыло куполом, не пропускающим никаких звуков. И глаз отвести — тоже не мог. Незнакомец молчал тоже. Кэйа видел, как на секунду потухли его глаза, но потом загорелись вновь — еще сильнее и ярче.

Они смотрели друг на друга — долго, крепко, будто бы пытаясь таким образом узнать все, что нельзя спросить словами. Тишина скрывала ветер, ливень, кваканье лягушек, шелест деревьев. Чудная это была тишина. Никогда раньше Кэйа такого не испытывал.

Ее нарушил Рейзор — беспокойно подергал незнакомца за рукав и тихо спросил, шмыгая покрасневшим носом:

— Дилюк?..

Первым отшатнулся от косяка Кэйа, пропуская их в дом. Дилюк — имя, с виду ласковое, щекочет горло тополиным пухом, крылатками кленового семент — вталкивает в тепло сначала Рейзора, снимает высокие резиновые сапоги, и только потом входит сам, прикрывая за собой дверь. Бегло оглядывается, словно бы подмечая только известные себе детали, и протягивает Кэйе руку:

— Прошу прощения за столь поздний визит. Дорогу дальше размыло. Мы можем остаться здесь на несколько часов? Не волнуйтесь, я заплачу за постой.

Его ладонь обжигающе холодна. Сколько же он ходил под проливным дождем?

— Без проблем, — говорит Кэйа, морщась от собственной хрипоты; не в силах оборвать рукопожатие. Может быть, его собственное тепло хоть немного согреет бледную, почти прозрачную кожу с реками вен, — Могу предоставить камин. Света нет, поэтому не пугайтесь полутьмы. В какой-то мере, так даже уютнее, не так ли?

Дилюк чуть хмурится, совсем немного, и не заметишь сразу (он вот заметил).

— Разве на все фермы мэрия не должна выделять запасной генератор?

— Должна, — Кэйа чуть улыбается и с непонятным для самого себя сожалением выпускает его руку, давая возможность пройти ближе к огню, — Но их все прихватизировал для своих нужд «ДжоджаМарт», на новый я пока не накопил, а в стареньком, что остался от деда, давно свили гнезда ласточки.

Теперь же Дилюк мрачнеет. Выражение его лица меняется — с тибетского лиса, познавшего дзен, оно расцветает ещё не злостью, но уже раздражением.

— Эти пройдохи… — он проходит дальше, помогает Рейзору сбросить дождевики, снимает со спины потрёпанный походный рюкзак — тому от такой непогоды хоть бы хны в отличие от его носителя — достаёт пару полотенец и термос, — Снимай с себя все мокрое, у меня есть запасная одежда.

— Не понимаю, зачем вы отправились меня искать. Даже плащ мне свой дали, а сами вот как намокли. Ещё заболеете… — бормочет Рейзор, пока Кэйа подкидывает в камин дров, а Дилюк убирает его штаны и свитер в пакет, — В пещере было тепло и сухо… почти.

Дилюк не цыкает, но чуть закатывает глаза.

— Во-первых, никаких «вы». Во-вторых, за тебя волновался Беннет. Он позвонил и сказал, что просил тебя пережидать бури у него дома, а не в пещере. Очень переживал, боялся, что с тобой могло что-то случиться, раз ты не пришёл.

Рейзор скукоживается. Он ведь совсем ребёнок, понимает Кэйа, ребёнок, который привык во всем полагаться на себя, не надеясь на других.

— Он сказал это просто из вежливости, — упрямится волчонок, — Я… не хотел его напрягать.

Дилюк выдыхает, прикрывает глаза. С его волос на лицо течёт вода и кажется, будто он плачет. При свете камина Кэйа может различить, что на самом деле они у него совсем не ржавые, а ярко-алые как вишнёвый сок. Какой странный цвет — словно бы в детстве его окунули в чан с вином или киноварью. Цвет кораллов на океанской отмели. Цвет самого счастливого детского воспоминания.

— Рейзор, запомни. Есть то, что люди говорят из вежливости, но есть и предложения искренние, исходящие от сердца. И им надо верить, не стоит отказываться. Беннет будет очень рад, если ты придёшь к нему в гости. Неважно, из-за непогоды или просто так. И его папы тоже. Старый Гил спит и видит, как научить тебя работать кувалдой, чтобы это не значило.

— Хорошо, я запомню, — Рейзор кивает,— Дилюк… вам… тебе самому бы переодеться. И что такое кувалда?

Дилюк оглядывает себя. С его рубашки, джинс и волос на дощатый пол медленно скатывается вода. Наверняка ему зябко. Даже огонь не сможет так быстро согреть человека в мокрой до последней ниточки одежде.

— У меня в шкафу найдётся пару подходящих вещичек, — с готовностью говорит Кэйа. Он представляет, как неприятно липнет ткань к телу. Тут и до чего-то серьёзного недалеко, — У нас примерно один размер, должно подойти.

— Я не хочу тебя напрягать, — отвечает Дилюк.

Кэйа и сам не понимает, почему это сказал. Раньше он всегда с собственническим рвением относился к своим вещам, даже в отношениях у него не было такого, чтобы он предложил кому-то свою одежду. Но Дилюк мёрз, Дилюк искал этого мальчика незнамо сколько часов, Дилюк мог заболеть. А ещё… Ну, Кэйа был слабым человеком, которому понравился этот чужой, незнакомый парень. Может быть, они могли бы стать хорошими знакомыми. Или даже, кто его знает, друзьями?

На друзей не заглядываются в первую встречу как на произведение искусства, не смотрят, как старый пират глядит в морскую пучину, где исчез алый русалочий хвост, унося с собой его сердце, мерзко пропел в голове тихий голосок, но Кэйа предпочёл не анализировать собственные потайные желания.

— Ты сказал это из вежливости? — вдруг уточнил Рейзор.

— От чистого сердца!

— Тогда, Дилюк, — медленно кивнул сам себе Рейзор, — Ты не имеешь права отказаться, так? Я все верно запомнил?

Ого! А в этом мальчике были зачатки хорошего такого манипулятора. Дилюк смерил их обоих нечитаемым взглядом тибетской лисы. «Спелись», — буквально говорил он. И опять вздохнул:

— Ты прав. В таком случае я не могу отказаться.

Они втроём устроились у камина. Дилюк в его одежде выглядел полностью сдавшимся на милость случая, и Кэйа не смог удержаться: встал за его спиной и методично просушивал полотенцем его длинные непослушные волосы. Высыхая, они становились мягче и пушистее — как коробочки хлопка. Кэйа наклонился ниже, тихо проговорил так, чтобы Рейзор, клевавший носом, их не услышал:

— Мне жаль, что не могу предложить ничего горячего. Чайник и плитка электрические, так что до включения света я немного бытовой инвалид.

Дилюк чуть задрал голову, посмотрел на него сверху вниз.

— Раньше… в подсобке была газовая плита. Ее демонтировали?

— Она ещё там, — подтвердил Кэйа, удивляясь такой осведомленности, — но работает из рук вот плохо.

— Все норовит поджечь не только конфорку, но и руку? — Дилюк хмыкнул, — Я знаю, как с ней сладить. Можем вскипятить воды на чай. Или приготовить что-то простое.

— Медвежья лапа! — восклицает Рейзор мигом проснувшись, — Давайте сварим ее! Я хотел подарить ее Беннету, говорят, она приносит удачу… Но и съесть — тоже неплохо!

Уж кому-кому, а самому мишке эта лапа удачи точно не принесла.

— Ее очень легко готовить, — воодушевлённо продолжал волчонок, — Всего-то надо отварить часа четыре, достать, остудить, пинцетом выщипать шерсть, подпилить когти, опять отварить, оставить на ночь в воде с уксусом, промыть ее, опять сделать маринад, оставить ещё часов на двенадцать… А потом можно приступать к готовке!

Они с Дилюком переглянулись.

— Пожалуй, — осторожно, чтобы не обидеть Рейзора, сказал Кэйа, — твоему другу она нужнее. А мы можем сделать яичницу.

— Яичницу… — Рейзор поник.

— С фасолью и грибами?

— С фасолью… И грибами…

— И беконом, — наконец вспомнил Кэйа о запечатанной пачке, лежащей в погребе. Хорошо, что дом этот строили в те времена, когда о холодильниках и речи не шло, поэтому он мог сохранять в холоде мясо, молоко, масло и пельмени даже сейчас.

— Беконом! — Рейзор воспрял, — Давай!

В чулане Кэйа нашел несколько потрепанных пледов — в летнюю кухню можно было пройти по внутренней лестнице, минуя дождь, но жар камина все-таки туда не долетал. С лампой и свечами, закутанные с головы до ног, они выглядели как приспешники тайного ордена. Кэйе так и хотелось обернуться и спросить у Дилюка: а знаешь ли ты, что вся жизнь — это гриб? Мушрумство в массы!

Тут его дернули назад, придержали за локоть. Ухо опалил тихий голос Дилюка, отчего по шее и спине пробежали мурашки:

— Осторожнее. Здесь не хватает ступеньки. Иди аккуратнее.

И правда, дальше следовала пустота. Кэйа редко пользовался этой лестницей, предпочитая обходить по улице.

Спустившись, расставив свечи по всем подходящим поверхностям, запалив их и вдохнув приятный сливочно-медовый запах, все трое собрались перед плитой. Дилюк огладил ее белые бока, стирая с них пыль. Зажег спичку. Миг — и огонек уже игриво трещал, пожирая паутину с соседних конфорок. Кэйа выложил на сковородку ломти бекона, дождался, пока весело зашкворчит жир и разбил туда же полудюжину яиц, что принесла ему Марни, рекламируя своих курочек.

Ели прямо так, не утруждаясь поиском тарелок в потемках. Кэйа понял, что голоден — салаты, конечно, хороши, но полуночная яичница была куда привлекательнее. Наевшись — они с Дилюком, не сговариваясь, отложили мальчику большую часть мяса, все-таки растущий организм, — Рейзор положил голову на сведенные руки и задремал. Кэйа лениво пил из щербатой кружки ромашковый чай и, набравшись решимости, спросил:

— Откуда ты знаешь про плиту и ступеньку? Я не с претензией, мне просто интересно.

Дилюк медленно, по-совиному закрыл и открыл глаза. Его губы совсем чуть-чуть дрогнули в грустной улыбке, но вслед за ними дрогнуло и сердце Кэйи. Что же с ним творится сегодня? Он никогда на него не жаловался, стометровку пробегал без отдышки, на рекорд академии, знаете ли, а тут вот, посмотрите-ка.

— Мальцом прибегал сюда почти каждый день. Сначала Альб гонял меня чуть ли не с лопатой, а потом привык. Научил меня стрелять из рогатки, держаться в седле — у меня тогда был пони, Колокольчик, чинить мельницу, обрабатывать древесину… На рыбалку меня брал, за грибами в тайный лес, даже к ведьме один раз приводил, на лодке выходили с ним в море, да и ещё много чего делали, сейчас и не вспомнить. Если бы не он, то… — Дилюк чуть смешался, — Самое глупое, что я думал, что его так и зовут — Альб, так и называл, пока не уехал. Только потом узнал, что звали-то его Орионом, а я просто не расслышал правильно его фамилию в первый раз. Альберих, да? Ты его внук?

— Самый настоящий, единственный и неповторимый, но, видимо, не очень-то любимый, — отмахнулся Кэйа. Орион Альберих был странным человеком — кому ещё могла прийти в голову идея завещать свою землю тому, кого он видел хорошо если раз в жизни? Или два. Тут Кэйа вспомнил одну важную вещь и чуть не ударил себя по лбу от досады. — Кстати, мы ведь и не представились друг другу нормально. Я — Кэйа Альберих, недавно переехал сюда, все ещё не очень понимаю, зачем. Но очень стараюсь понять.

— Я знаю. Весь Пеликан судачил о новом фермере, который в первую же ночь заблудился, не смог найти дорогу к дому и узнал секрет полишинеля, — Кэйа почувствовал, как на лицо набегает краска — ну да, он постучался в соседний коттедж, кто же знал, что откроет дверь ему не добрая хохотушка Марни, а сам мэр в одних фиолетовых шортах, но Дилюк только хмыкнул, качая головой, — Мое имя ты уже знаешь, но на всякий случай: Дилюк Рагнвиндр. Живу в поместье около гор, за железной дорогой.

Они вновь пожали руки. И теперь ладонь Дилюка была теплой — как нагретая солнцем земля. На выпирающей косточке запястья Кэйа замечает маленький шрам необычной формы, напоминающий метку на карте «сокровища здесь» — и у него перехватывает дыхание. Потому что — искристый летний день, запах йода, водорослей, и соленое море, лижущее голые ноги, и скользкая от воды пристань, и заливистый русалочий смех на Кэйино «а мне правда можно в твое царство?».

С треском и грохотом прямо на стол падает старая, потемневшая от времени шкатулка, и они в испуге — словно кто-то подглядывал за ними с балок потолка — расцепляют руки.

Инстинкты Кэйи, которые в долине прикрыли глазки и задремали, поднимают его на ноги. В призраков он не верит, но, по словам отца, дед всегда был странным человеком, вдруг в посмертии ему стало скучно?.. Или все-таки — сектант? Дилюк на вскакивание Кэйи только приподнял бровь и деловито пододвинул шкатулку к себе, провел пальцами по тонкой искусной резьбе.

— Я ее помню. Альб хранил в ней открытки и самые дорогие ему семена. Я открою? — дождавшись кивка, он отдернул железный замочек и замер, — Тут… письма? Одно для меня, для тебя и…

Дилюк достал сразу связку конвертов, перевязанных красной лентой. Кэйа поднёс поближе свечу, и они склонились над пожелтевшей бумагой, пытаясь разобрать блеклые чернила. На верхнем уголке каждого конверта были написаны инициалы, но ни Дилюку, ни тем более Кэйе, который ещё плохо ориентировался в горожанах, они ничего не дали.

— Ладно, сейчас не время копаться в прошлом, — Дилюк убрал их обратно и закрыл шкатулку, и держа в руке конверт со своим именем, потормошил Рейзора, — Дождь почти утих, пора нам уходить.

И точно, шума, приевшегося за этот день, больше не было. Только звонкая капель срывалась с деревьев и барабанила по крыше. Они вернулись в дом, собрали рюкзаки, закутались в просохшие дождевики. Рейзор зевал, и Кэйа понял, что и сам готов упасть в кровать и проспать до самого утра, но… Ему дико не хотелось, чтобы этот день, этот вечер, что принёс ему двух незваных гостей, заканчивался. Странное разочарование поселилось где-то внутри и скребло сердце злыми кошками. Он проводил их до порога, вышел на террасу, вдохнул ночной, полный влаги и запаха мокрой земли, воздух. Волчонок ускакал далеко вперёд, напоследок пожелав спокойной ночи, а Дилюк замешкался.

— Надо будет… — он замолчал, прочищая горло, — Разобраться с теми письмами. Не просто так они там хранились. Как ты на это смотришь? Я мог бы помочь.

Кошки внутри замурчали. Кэйа даже не стал прятать улыбки, которая лезла на лицо. День может закончиться, дождь может пройти, но, кажется, это не помешает продолжению их странного, но такого приятного знакомства.

— Согласен. Тогда… до встречи, Дилюк?

Дилюк расправил плечи, будто сбросив с себя тяжёлый груз. И тоже улыбнулся — почти совсем незаметно, но этого было достаточно. Можно было начинать коллекционировать его улыбки — такие они были красивые — блики солнца на морской воде, русалочье небо.

— До встречи, Кэйа.

Он проводил их взглядом до самой калитки. Дальше за спинами сомкнулись кусты жимолости, ирги и жасмина. Часы показывали далеко за полночь. Кэйа лег в постель, укрывшись одеялом с головой, ни о чем особо не думая, не строя никаких планов. Пусть все идёт так, как задумано.

Утро встретило его бьющим в окна солнцем. О вчерашнем дожде говорили лишь лужи на земле, да цепочка двух пар следов. В ванной на перекладине так и осталась висеть одежда Дилюка — ещё один повод для встречи. И, кстати, она все-таки была черной.

Кэйа вышел на улицу и зажмурился от тепла. А потом присвистнул. Под навесом стоял новенький генератор, и яркие блики играли на его хромированных краях. А рядом — плетёная корзина, накрытая кремовой ажурной салфеткой. Кэйа снял ее, поразившись нежности ткани, заглянул внутрь. Три бутылки вина, лоточек с одуряюще ароматной земляникой и записка. Кэйа раскрыл ее и опять улыбнулся.

«К.

Вчера я не смог достойно поблагодарить тебя за помощь. Генератор мощный, пользуйся им, если электричество опять обрубят. Ниже мой номер.

Дилюк»

Кэйа повертел в руках бутылку, вчитался в этикетку с названием винокурни. В голове быстро сложился пазл, о котором он не думал, не гадал.

…На первом курсе полицейской академии им преподавали латынь. Лектор была строга и неистова. Она говорила: если в разгар перестрелки вас вдруг спросят все склонения, вы должны отчеканить их не хуже пуль из ваших пистолетов. Даже сейчас он мог сносно читать и даже что-то там говорить, а потому…

Винокурня с ее необычным названием и девизом.

«Рассвет»

Dilucum.

Дилюк.

Имя, подходящее человеку, к которому огонь ластился нежнее чем к кому-либо.