Лололошка не может уснуть достаточно долго. У него в голове находится слишком много мыслей об этом вечере. Дыхание сбивается, щёки краснеют, а стыд с каждым разом всё больше и больше накрывает его своим невидимым одеялом. Хочется кричать, плакать и истерично смеяться от неспособности понять собственные противоречивые эмоции и чувства. Хотя он же актёр, он должен как никто другой понимать чужие чувства и легко срывать с других маски. Но всё же сейчас Лололошка не способен в полной мере всё осознать.

Парень сжимает руками подушку в форме серого кота-батона, чувствуя носом его бархатную структуру. Разговор с собственным кумиром вышел совершенно не таким, каким он его себе представлял: ярким, долгим и пропитанным опытом и осознанностью. На деле же всё было странно, скомкано, рвано и пропитано какой-то вселенской тоской и унынием.

Хотя чего Лололошка собственно ожидал от актёра, находящегося до этого в годовом запое, двухлетней депрессии и буквально похороненного в информационном поле? Глупо было надеяться на то, что Джодах расскажет хоть что-то радостное из своей работы.

«Популярность и известность — это не то к чему стоит стремиться. Тебя могут любить и знать миллионы, дарить подарки, говорить комплименты, но это всё пустое! И в какой-то момент ты не будешь ощущать какое-то эмоциональное насыщение от них. Когда тебя узнают пару человек в неделю — это действительно вдохновляет, но что ты будешь делать, когда их станет больше. Когда число, кто к тебе подошёл, перевалит за двадцать? Когда письма от поклонников станут обыденностью? А чувство, что твои личные границы переступают, будут одолевать всё чаще? Что ты будешь делать в принципе от осознания того, что недоброжелатель будет готов не только морально унизить, но и убить за одну оплошность?» — спросил его вчера Джодах, смотря в глубину парка на давно неработающий фонтан.

Лололошка и сам не знал, что будет делать. В глубине души он по-настоящему боится такого исхода событий. Каждая мысль об этом задвигалась на задний план, чтобы на ней не зацикливаться и не так сильно переживать. Большая популярность, известность и огласка — всё это пугает до дрожи в коленях, до хрипоты в голосе, до нервного бега глаз. Да Лололошка далеко не такой популярный, как Джодах, Эбардо и тот же Бартоломью, да и его портфолио на фоне их выглядит как брошюра, которые раздают туристам на въезде в город, но даже сейчас он снискал популярность у узкого круга лиц.

«Узкого круга» сколько в этих словах находится успокоительного для нервной системы. Кардинальные изменения в привычном укладе жизни страшны, а возможный резкий скачок популярности после участия в пьесе может привести как к позитивным последствиям, так и негативным.

Восхваление, чужие улыбки, счастье и удовольствие на одной чаше весов, а на другой агрессия, разочарование, убийство, презрение и зависть. И что перевесит из этих своеобразных продуктов и товара общества неизвестно никому. Для каждого это отношение к весам своё, но Лололошка до сих пор теряется в этом выборе, как в лабиринте, кидаясь то в одну, то в другую сторону.

— Почему всё так сложно? — задаёт Лололошка вопрос в пустоту, раскидывая руки в разные стороны.

Глаза всматриваются в темноту потолка, пытаясь различить там решение проблем. Но это лишь тьма его комнаты, и ответить она не может, а если бы и могла, то навряд ли ответила. Лололошка должен сам находить ответы на свои вопросы и решать проблемы своей жизни — это самая страшная правда жизни, от которой не скрыться, не спрятать голову в песок, не обойти стороной и не закинуть в дальний угол сознания и похоронить её там.

Руки ложатся под голову, а Лололошка вдыхает запах мяты и спелых персиков, исходящий от постельного белья. Губы кривятся, а глаза на секунду прикрываются, чтобы вновь открыться. Сон определённо не собирается посещать его сегодня. Конечно, можно встать с кровати и выпить снотворное, но Лололошке слишком лень идти искать его в будто бездонной аптечке и надеяться, что срок годности его не истёк. Вот ему и остаётся следовать течению собственных мыслей, пока оно не решит прекратить свой ход и остановиться. Прядь кудрявых волос накручивается на палец и оттягивается в попытках успокоить этот буйный поток, но всё четно.

Невольно течение вновь возвращается к тому из-за кого это пиршество и началось — Джодах.

«Нет, нет, никогда не любил, но сейчас не уверен», — звучит в голове фраза громогласным эхом, отбиваясь о стенки черепной коробки и мозга.

Что это было? Признание? Фраза, брошенная без какого-либо скрытого подтекста и смысла? Лололошка не понимает, что это и к чему всё это было. Слишком много вопросов и слишком мало ответов. Множество значений и скрытого смысла можно выудить из простых слов, которые являются лишь набором звуков, сочетающихся между собой. Пальцы с силой оттягивают и сжимают прядь, из-за чего боль почти сразу начинает обжигать кожу языками своего пламени.

— А чего я гадаю? Пойду, завтра и напрямую спрошу!

Уверенность захлёстывает Лололошку, словно огромная волна, заставляя в крови забурлить адреналин и предвкушение и приподняться на локтях. Такой вариант устраивает мозг, но сердце явно не довольно решением своего обладателя, поэтому начинает стучать быстрее, отдаваясь лёгкой вибрацией по рёбрам. На кончике языка чувствуется привкус ванили, марципана, миндаля и чего-то пьянящего, вроде коньяка или ликёра. Лоб горит вместе со щеками, а внизу живота будто летают бабочки, которые трепещут своими маленькими крылышками и задевают ими внутренности. Глаза прикрываются, а на губах расцветает глупая улыбка.

«Так стоп! Что со мной? Неужто простудиться умудрился?! Нет-нет, мне нельзя болеть! Видимо, вставать всё-таки придётся», — грустно думает Лололошка.

Нехотя парень отрывает своё тело от кровати, откидывая одеяло в сторону. Прохладный ветерок обходит тело Лололошки, заставляя вздрогнуть и потирать предплечья в надежде вернуть тепло и комфорт. Лололошка включает настольную лампу, стоящую на тёмной дубовой тумбочке с чёрной ножкой похожей на перекаты кляксы и белым плафоном, с матовым эффектом.

Мягкий бело-жёлтый свет рассеивает тьму, заставляя её прятаться в углах, в глубине шкафа, за шторами. Глаза инстинктивно зажмуриваются, пытаясь защитить сетчатку и радужку от глобальных повреждений. Глаза быстро привыкают к свету, и Лололошка осматривает привычную комнату.

Односпальная кровать с тёмно-синим покрывалом, похожее на ночное небо, с большим количеством подушек, которые создают атмосферу уюта, тепла и комфорта. Чистые белые стены давно скрылись за толщей из собственных картин, которые Лололошка не побрезгует назвать бездарными и безвкусными, и плакатов любимых исполнителей и актёров. Окна закрывают шторы такого же цвета, что и покрывало, не дают лучам солнца пробиться сквозь них. А у стены стоит дубовый шкаф с полками, заставленными книгами, которые он время от времени читает, чтобы разбавить чувство скуки и одиночества. Напротив окна стоит стол с ноутбуком и метрономом.

Лололошка опускает ноги в пушистые белые тапочки и направляется на кухню. Свет включается, заставляя проявиться кухню в стиле морского бриза с белой подсветкой, которая создаёт ощущение лёгкости и воздушности. Лололошка за железную серебряную ручку открывает шкафчик, достаёт оттуда аптечку и начинает искать электронный градусник. Наконец, столь нужная вещь находится и отправляется под подмышку.

Лололошка обдаёт лицо холодной водой, чтобы избавиться от остатков сна, который ему и так не светит, из-за того что электронные часы на духовке говорят, что сейчас шесть часов утра. На плиту опускается турка с кофе, которое плотно укоренилось в его жизни и стало его зависимостью, как из-за терпкого горького вкуса, так и пьянящего насыщенного и неповторимого запаха, который ему теперь что-то напоминает.

Из зала и темноты коридора на кухню важно шефствует Персик — белая голубоглазая кошка породы рэгдолл. Этот маленький пушистый комочек появился у него всего несколько месяцев назад, но даже за столь короткое время Лололошка к ней очень сильно привязался, как и она к нему. Парень специально выбирал самую дружелюбную и тактильную породу, так как его родители однажды обожглись, взяв шотландскую вислоухою, которая обладала весьма своенравным и переменным характером. Лололошка наливает кофе в чашку, пока любимец трётся об ноги, желая получить что-нибудь вкусное.

Градусник противно пищит, а когда затихает, то Лололошка достаёт его и смотрит на него. Однако вопреки всем ожиданиям, температура находится в норме. Градусник откладывается в сторону, а Лололошка задумчиво делает глоток из чашки, смотря в окно.

Множество стеклянных высоток и панельных зданий, верхушки которых врезаются в ночное небо, состоящее из синих, голубых и золотых оттенков, живут своей жизнью. Огни то ярко вспыхивают, то гаснут в окнах, превращая всё это в один единый странный и пропитанный буйством и яркостью танец.

Лололошка делает глоток кофе из чашки, чей пар заставляет стекло запотеть. Персик запрыгивает на подоконник, трётся об руку хозяина и заглядывает своими глазами в его.

— Персик, ты так есть хочешь? — задаёт даже по-собственному мнению глупый вопрос Лололошка своей кошке, которая на это лишь склоняет голову в сторону и как бы говорит «да».

Лололошка достаёт из самого высокого шкафчика пакет корма и высыпает часть его содержимого в железную миску. Кошка последний раз в качестве благодарности трётся об ноги хозяина, прежде чем приступить к трапезе. Лололошка прислоняется копчиком к белой мраморной столешнице и вновь устремляет свой взгляд на город.

— Джодах Ави, — тихо шепчут губы, будто пробуя это имя на вкус и в итоге, приходя к выводу, что на вкус это как кофе, фисташки и виски.

И вновь это странное окрыляющее чувство стучится в двери его сознания. Лололошка знает, что не болеет, но отделаться от этого странного чувства не может. Оно будто изначально было его частью, всегда присутствовало в реальной жизни, но при этом никогда не проявлялось до определённого момента, часа, который пробили метафорические часы внутри его грудной клетки. Золотые оковы будто опутывают его лёгкие и руки, навсегда делая заложником этого противоречивого чувства, которое заставляет чувствовать себя просто отвратительно, но при этом тебе это нравится. Ты страдаешь от этого чувства, душа жалобно ноет и царапает когтями твою выдержку и самообладание, тело горит странным огнём, а голова идёт кругом вместе с остальным миром.

Тебе это безусловно нравится, хотя Лололошка никогда в этом не признается вслух, даже в собственных мыслях, даже не допустит того, чтобы этот слабый едкий и жгучий яд дал возможность прорасти маленьким росточкам сомнения внутри него. Глаза сами собой закрываются. Кофеин не помогает, а непонятное чувство заставляет пошатнуться каркас собственной уверенности и непоколебимости. Оно, словно огромные волны солёного моря, разбивается о его каркас как о могучие скалы, заставляя ползти по нему сеть из трещин и превращаться в белую пену и сотни брызг.

Толчки собственной крови отдаются звоном в ушах, боль из лобной доли медленно перекатывается в височную и затылочную, чтобы вновь вернуться в лобную. Уровень кофеина явно превышен. Ногти больно впиваются в ладонь, а свет режет глаза. Сердце бешено стучит в груди, желая вырваться на волю. Тяжёлый вздох и такой же тяжёлый выдох покидает лёгкие. Лололошка выравнивается на ватных ногах и ставит уже пустую чашку кофе на стол. Парень слишком стар для всего этого.

Любовь — болезнь, а смерть — отрада.

Не делай вид то, что не знал.

О том насколько слаще яда

Бывает той любви оскал.

Ты думал, что никто не знает

О чувствах, что держал внутри,

Что ядом словно прорастает

Любовь как яд, ты посмотри!

Ты любишь боли сладкий привкус,

Что принесла она с собой.

Она прекрасна как гибискус

Страшнее смерти под луной

Но ты при этом не страдаешь.

Ты будто в сладостном бреду,

О коем ты даже не знаешь,

Пока всё шепчешь: «Я люблю».

***

Сан-Фран еле открывает глаза от громкой трели мобильного телефона. Он поднимает голову от рук, понимая, что в очередной раз уснул за столом прямо на документах. Эльф словно и не выпускался из колледжа и института, так как привычки остались прежние и искоренить их не получается. Сан-Фран выпрямляет спину, чувствуя, ужасную боль в шее и плечах, которые естественно затекли от столь неудобной позы. Конечно, старость даёт о себе знать, ибо в молодые годы всё так не болело и не ныло или просто его организм долгое время накапливал в себе эту боль, чтобы именно сегодня и именно сейчас доконать его. Этого Сан-Фран не знает, да и знать не может, поэтому приходиться сквозь боль вставать.

Эбардо проснулся, куда раньше Франа. Хоть парень и очень замëрз вчера, дожидаясь автобус, который как обычно опаздывал, но сегодня чувствовал себя хорошо. Повезло, а то простудиться ещё не хватало. Всё-таки пропускать репетиции и глотать горькие и противные лекарства — сомнительное удовольствие. Да и дышать хотелось полной грудью, а не через раз. Да и Эбардо не сильно горит желанием корчиться от боли при глотании пищи.

Из комнаты Эбардо слышит, что на кухне уже работает чайник, а значит Бартоломью уже встал. И это было довольно удивительно, ибо обычно он спал как убитый до семи часов, а потом ел в одиночестве, и они вместе ехали на репетицию. Однако, видимо, именно сегодня циклическая и повторяющаяся система дала сбой.

Быстро приняв тëплый душ, Эбардо пришёл к брату на кухню. Бартоломью уже доедал овсянку с голубикой и по всей видимости куда-то собирался.

— Утро. Куда-то спешишь? До репетиции же ещё довольно много времени.

Эбардо достаёт кружку, наливая себе чай. Есть откровенно не хотелось, да и создавалось ощущение, что если он положит себе в рот сейчас кусок пищи, то его вывернет наизнанку.

— М? Хочу прогуляться, а потом сразу на репетицию.

— Сегодня значит еду один, — Эбардо усмехнулся. — Ну, ладно, удачи.

Эбардо не сильно задается вопросом, какие у Бартоломью могут быть личные дела. Они уважают границы друг друга: он не лезет в его личную жизнь, Эбардо в его. Правда, иногда Бартоломью становится крайне сложно игнорировать и не обращать внимание на ухажеров своего брата, в лицах которых он уже запутался. Главное, что ничего дальше платонических чувств не заходило.

Вскоре Бартоломью ушёл, и парень остался один. Довольно быстро Эбардо становится скучно, ибо обычно в это время они с Бартоломью перемывают кости СМИ, другим актёрам и своим прошлым режиссёрам, которые думали, что им всё сойдёт с рук, поэтому он стал вспоминать вчерашний вечер, весьма богатый на события и открытия. В этот момент голову посещает одна идея, из-за чего на лице появляется широкая улыбка. Пальцы набирают нужный номер, и шатен ждëт, когда эльф ответит.

Рука тянется к телефону и, Фран не смотря на экран поднимает трубку, прислоняя к своему уху:

— Алло, — устало зевая говорит, Фран на что слышит довольно бодрый и весёлый голос, который его сегодня преследовал в кошмарах, хотя для кого-то эти сны будут эротическими или влажными.

Хотя Эбардо — это кошмар. Вечный непрекращающийся и вызывающий головную боль.

— Доброе утро, господин Сан-Фран, как ночь провели?

— Скажи честно, тебе заняться нечем, кроме как доставать меня? — говорит Фран, устало потирая переносицу, будто это избавит его от головной боли, катализатором которой скорее всего служит защемивший нерв.

— Пока что это самое интересное, — Эбардо усмехается. — А чем вы занимались?

— Не поверишь спал, — говорит Фран.

— Что я слышу? Неужто свершилось чудо и вы всё-таки выбили четыре часа?

«Ага, четыре часа, максимум два, если не час». — Да я сам в шоке, — говорит Фран, закатывая глаза, чувствуя нарастающее раздражение от этого разговора.

— Ну вот, а жаловались, что из-за меня не поспите, — Эбардо хихикает, наливая себя ещё чая. — Раздражëнный вы какой-то, нестой ноги встали?

— Я бы чувствовал себя лучше, если бы ты не нарушил мой сон, и у меня не болела спина и шея, — недовольно бубнит Фран, делая себе чашку кофе, которое больно обжигает язык.

— Ещё скажите, что они болят из-за меня, — закатывая глаза и усмехаясь про себя, наигранно грустно говорит Эбардо.

— Поверь, ты к моим плечам и спине отношение никакое не имеешь и иметь не можешь, — грубо отрезает Франческо.

Фран не особо любит есть по утрам, ибо с утра у него нет никакого аппетита, однако приходится это делать, чтобы не упасть на пол от голодного обморока, ибо почти постоянно эльф ещё и не обедает, а на ужин будто птичка зёрнышки клюёт. Многие говорят, что это прямой путь в могилу и осознанное убийство желудка, с чем он не может не согласиться, однако избавиться от столь вредной привычки не может. Поэтому Фран разрезает купленый круассан на пополам, обжаривает его на сковородке и кладёт на него ветчину, сыр и мытые листья салата. В принципе в сочетании с кофе выходит довольно неплохо, даже почти не тошнит от напитка и еды.

— Ну, вот и хорошо. А вот у меня лопатки от вас болят, так в стол вжали меня вчера. А ведь я вас так к стене не прижимал, — обиженно протягивает Эбардо.

— Ага, спасибо, тебе за милосердие. И вообще ты меня сам начал раздевать. И что я должен был сделать, отдаться тебе? Не много ли хочешь? — раздражённо говорит Фран, откусывая приличный кусок круассана и запивая всё это дело большим глотком кофе.

— Отдаться? А у вас хорошая фантазия, вы случайно не сценарист?

Эбардо подходит к окну, смотря на восходящее солнце, которое прогоняет мглу, раскрашивая небо в нежно-розовые и лиловые отенки, пока ярко-розовые облака закрывают собой первые лучи раскаленной белой сферы, поднимающеейся над крышами домов, образуя нимб.

— Ага, фантазия у меня действительно богатая. Просто взял облапал, искусал всего, ещё и в штаны полез! — злобно говорит Фран, стискивая телефон чуть ли не до треска микросхем.

— Зато запомните меня надолго, да и вы не особо сопротивлялись.

Эбардо усмехается, вспоминая чужое красное лицо и маску серьёзности, которая слишком быстро слетела с чужого лица всего лишь от одних его укусов и прикосновений, которые вроде даже ничего не значили. Всего лишь очередная маленькая шалость, коих в жизни Эбардо было предостаточно. Однако ни одна из них так далеко не заходила или он просто ничего не помнит, ибо иногда перебирал с алкоголем, но ни до такого состояния, чтобы потом утром понимать, что его изнасиловали или использовали. Именно поэтому Эбардо всегда с собой на такие вечера брал Бартоломью, который был неким голосом разума и в случае чего спасал его от сомнительных существ и личностей.

— Как кстати вы с проблемкой вчера разобрались? — интересуется Эбардо, прикусывая губу.

— Ты невыносимый, — говорит Франа, начиная мыть посуду и ударяя себя по лбу. — А как я с проблемой справился тебя должно волновать в самую последнюю очередь!

— Ну почему же в последнюю? Кто знает, может вы не справились с проблемой, а СМИ и эту новость стали раздувать. Нужно же знать готовить мне вазелин или нет.

Щёки Франа вспыхивают красным, а Эбардо видимо решает продолжить доводить режиссёра прямо по телефону, чтобы у него и так оставшиеся и расшатанные до предела нервы сдали. Хотя Эбардо кажется даже мёртвого достанет. Эбардо снова смеëтся в трубку, буквально видя в своей голове чужое смущенное и злое лицо.

— Так говорите у вас спина и шея болит?

— Прекрати! Да, спина болит и плечи. Мне это ещё три раза повторить? — раздражённо спрашивает Фран.

— Не думали о массаже? — задумчиво спрашивает парень, по-видимому что-то придумав явно нехорошее и опасное для его неприкосновенности.

— Массаж? Когда мне на него ходить по-твоему? У меня график иногда обед не пропускает, а тут массаж! — говорит эльф, ставя посуду сушиться.

— Ну и чего же так радикально? До репетиции есть время, а я вполне вам могу помассировать их.

После следующих слов щёки краснеют ещё сильнее, сердце ускоряет свой ход, а лёгкие сжимаются на секунду, не давая вдохнуть расскалённый воздух.

— Что-то я тебе не доверяю. Облапать меня лояльно хочешь?

— Да что вы? И в мыслях не было, просто помощь своему режиссёру, — наигранно обиженно говорит Эбардо, хотя изначально у него и не было даже мыслей о таком, однако Фран видимо даже сам не понимает, как подкидывает ему идеи.

— Конечно, это у тебя и в мыслях не было, а ты мне тогда не снился, — говорит Фран, чувствуя, что ляпнул явно что-то лишнее.

Следующая фраза заставляет Эбардо усмехнуться, прищурившись, и заговорить бархатным голосом:

— Неужели я вам уже и снюсь? И чем же таким мы с вами занимались в вашем сне?

— Ничего необычного. Даже не надейся, — говорит Фран, краснея и вспоминая, как красная верёвка идеально облегала черты чужого тела, как чужие глаза лихорадочно блестели, а белый пар от его дыхания поднимался в воздух. — Чёрт, — тихо выругался Фран, когда спину прострелила острая боль. — Ладно. Чёрт с тобой, куда приезжать?

Услышав положительный ответ на своë предложение, Эбардо называет нужный адрес.

— Буду с нетерпением ждать вас, но советую вам поторопиться, если не хотите, чтобы мы вместе опоздали на репетицию, — говорит Эбардо притарно ласково, на что слышит лишь неразборчивое и недовольное бормотание в телефон.

Эбардо кладëт трубку, начиная всё подготавливать, не сильно понимая, как задать нужную атмосферу, ибо таким пока Эбардо не занимался. Благо интернет пришёл на помощь, как и свечи с аромопалочками Бартоломью для йоги, которые Эбардо не сильно любил, но сейчас они были как никогда кстати. Эбардо в принципе не сильно привлекал химозный запах ароматизаторов, смешенных с воском, как и запах жженного дерева. В фаворитах оставался запах цитрусовых, кофейных зёрен, лаванды и морской соли в специальных мешочках, которые надо было вешать, но из-за отсутствия крючков и каких-либо других крючкообразных предметов, Эбардо просто ложил мешочек рядом с собой на тумбочку возле кровати и засыпал.

Эбардо еле выдвигает стол, накрывая его ненужным полотенцем для удобства и ставит на него баночку с маслом, которую Эбардо не помнит, где и зачем купил. Вроде у него шея затекала, поэтому Бартоломью ему помогал с этим справиться, а вроде наоборот. В любом случае это не имеет значение. Бархатные шторы вновь задёргивают, погружая комнату в темноту, которую рассеивают только свечи и свет, что льется из щели между стеной и дверью.

Парень листает свой плейлист в поисках подходходящей музыки, однако через пару минут понимает, что это бесполезно, из-за того что в большинстве своем это либо металл, либо электронная музыка. Поэтому Эбардо включает первую песню, попавшуюся ему, «Peacefull spring».

***

Эбардо заводит эльфа в квартиру, в которой раздаëтся тихая музыка, широко и приветливо улыбаясь. И это Франу очень не нравится, ибо его сердце чует что-то нехорошее в этой ухмылке и доброжелательности. Однако Фран все равно сюда зачем-то пришел, ослушавшись и свое шестое чувство, и себя, и свой мозг, и свои принципы. А если что-то устоявшееся ломается, значит беды не миновать, особенно, если это предостережение об опасности от своего инстинкта самосохранения. Хотя Эбардо не из тех, кто будет нападать на тебя с ножом в подворотне, но кто знает, всё-таки скидывать его со счетов опасно, крайне опасно.

— А вы довольно быстро, я думал вам понадобится больше времени, чтобы доехать.

— У меня просто есть машина, поэтому всё довольно быстро.

Фран снимает ботинки и вешает пальто на вешалку рядом с другими, шипя от периодической боли. Эбардо же всматривается в каждое его неосторожное движение и вслушивается в болезненное шипение, прикидывая в голове уровень боли и то, с чем ему придётся работать. Всё-таки причинять Франу ещё более сильную боль Эбардо не планирует, ибо тот явно и так не в самом хорошем настроении и расположении духа. И если тот вчера удержал себя от фатального удара по его голове, то сейчас останавливаться или сдерживаться явно не намерен.

— Надеюсь, вы сходили в душ?

Эбардо продолжает вглядываться в чужие черты, пытаясь понять, насколько вероятность получить по-своему лицу прямо сейчас велика.

— Да, в душ я сходил. За кого вы меня принимаете? — спрашивает Фран. — Собственно не важно. Если что репетицию я перенёс на пол часа, так что опоздать не должны.

Эбардо удивлённо вскидывает бровь вверх. Его удивляет то, что для этой маленькой капли внимания и помощи Сан-Фран потратил своё в прямом и переносном смысле драгоценное время. Однако взгляд Эбардо скорее приковывают чужие синяки под глазами, которые он не замечал до этого. Они были глубокими явными и буквально кричали о том, что сон им нужен позарез, как и бледность на лице. А глаза ему кажутся такими потухшими и неживыми, будто кукольные, на которые налип слой пыли. Эбардо невесомо проводит большим пальцем по чужой щеке, ощущая приятную мягкость и тепло, пока Фран с откровенным непониманием следит за его действиями, не решаясь убрать с себя чужую руку, а желая, словно кот, поддаться вперёд. Однако собственная гордость вновь давит на горло, дабы тот задал вопрос:

— Что ты делаешь? Может уже к делу приступим?

В его голосе арктическая стужа опускает столбик термометра до критических значений, и заставляет Эбардо отдёрнуть руку.

— Да-да, вот там комната.

Эбардо указывает на нужную дверь, и они вместе идут в его комнату, где горят свечи с запахом манго и кокоса, играет непринужденная музыка и где царит полу мрак.

— Ты умеешь удивлять. Честно не думал, что ты будешь заморачиваться над интерьером.

— Угу, старался. Всё для вас. А вам бы снять вверх.

Сан-Фран начинает снимать с себя свой свитер с шарфом, который открывает Эбардо прекрасный вид в первых рядах. Довольно подтянутое тело, с укусами на шее и выделяющимися мышцами заставляет удволетворённо хмыкнуть про себя и облизнуть пересохшие губы, растянув их в еще более широкой улыбке, чем предыдущие.

— Может перестанешь смотреть на меня так, будто сейчас съешь заживо? — просит Фран, ложась на специальный стол на руки.

— Не понимаю, о чëм вы опять. Слышали о такой вещи, как самовнушение? — усмехаясь, спрашивает Эбардо, продолжая улыбаться.

— Я уже говорил, насколько ты не выносимый?

— Уже вроде второй раз.

— Только второй раз? Этого крайне мало для тебя.

Парень закатывает глаза, слушая колкости со стороны режиссёра, желая его чем-нибудь заткнуть, желательно кляпом или хотя бы куском ткани. Благо его запас подколов и флирта бесконечный, поэтому через пару минут уже можно наблюдать слишком тихого и красного от смущения Сан-Франа, утыкающегося в свои руки, в попытках скрыть очевидный румянец.

Эбардо берёт с тумбочки баночку с маслом, с запахом пихты и льёт часть на чужую спину. Из-за разницы температур Фран вздрагивает, делая глубокий вдох через нос и выдох через рот. Эбардо укладывает его обратно, из-за чего тот шипит от боли.

Эбардо начинает с мягких и осторожных поглаживаний, дабы разогреть кожу и подготовить существо, что доверилось в его руки, к дальнейшим манипуляциям. Далее Эбардо упирается большими пальцами в расстояние между лопаток и чувствует рефлекторное сопротивление в мышцах, которые похожи на нетронутый камень. И Эбардо боиться, что зажимы снять не получится, ведь тут хотя бы спазмы снять, чтобы стало легче полностью снять боль. Его крайне удивляет, в плохом смысле этого слова, состояние чужого тела, а с губ невольно слетает вопрос:

— Ну и как же вы так умудрились запустить своë состояние? Создаëтся впечатление, что вы вообще на кровати не спите.

— Я бы сказал, что сплю на кровати, однако в последнее время это стол, — говорит Фран, чувствуя как с умеренным давлением чужие руки и пальцы проводят вверх, мягко оглаживая плечи.

— Ну и как долго уже у вас такая «удобная» кровать? Вы бы ещё стоя спать попробовали, — закатывая глаза, говорит Эбардо, с нажимом проводя по плечам.

— Месяца три. А таким я не занимался никогда.

Эбардо накладывает одну свою руку на другую и плавно увеличивает глубину и нагрузку на спину, подмечая зажимы в двух местах, которые не могли не появиться от сна на столе. Сан-Фран сквозь зубы тяжело дышит от ощущения бесконечной беспомощности и власти Эбардо над ним в данный момент.

Эбардо ставит ладонь на ребро и начинает премещать её вдоль линии позвоночника, собирая кожу спины в складку. Пока со стороны слышится ещё более тяжёлое и умиротворённое дыхание.

Эбардо переодически усмехается с реакции Франа, понимая, что тело эльфа изголодалось по прикосновениям, учитывая реакцию парня. А догадки Эбардо о чувствах Сан-Франа сейчас заставляют настроение ещё сильнее подняться.

— Не думали, что у вас уже тактильный голод?

— У меня нет тактильного голода. Я просто не люблю прикосновения, — говорит Фран, когда руки касаются его шеи и нежно поглаживают, упираясь большими пальцами в затылочную часть.

— Если вы так не любите прикосновения, то почему же останавливаете меня лишь в крайние моменты? Да и реагируете вы так, будто вас всё очень даже устраивает.

— Ты в личные психологи, когда ко мне записался? — парирует Фран.

—То есть вы хотите сказать, что я раздуваю из мухи слона?

Эбардо недовольно цокает, закатывая глаза. Разговор с Франом для него отдельная пытка и одновременно отдушина, ибо на второй шутке его уже игнорируют, а эльф реагирует прям на все, распаляя в нем еще большее желание продолжить эти недо препирания.

— Ну, хорошо, допустим, но почему же вы тогда легли?

— Почему лёг? Ну, знаешь ли боль я выберу в последнюю очередь.

Эбардо закатывает глаза от настолько неумелых попыток оправдать столь отчаянную и заинтересованную реакцию на его прикосновения частей тела. Он перемещает руки на плечи и начинает их мягко растирать, иногда «случайно» касаясь своих вчерашних укусов. На такое Фран рефлекторно реагирует: его уши поднимаются вверх, а изо рта вырываются тихие вздохи, которые не получается заглушить, из-за чего Эбардо получает прекрасную музыку для своих ушей.

— Ты это специально делаешь? — спрашивает Фран, краснея и тяжело дыша.

— Не понимаю, про что вы? — говорит парень, хитро улыбаясь и состроив невинное лицо.

— Так я тебе и поверил. Я тебя вижу насквозь, — по-соколинному прищурив глаза, говорит Фран, пока с ощутимым давлением ему проводят вдоль позвоночника.

— Вы ещё скажите, что это неприятно, — закатывая глаза, говорит Эбардо, чувствуя совсем легкий, еле заметный, оттенок раздражения.

— Нет, это очень приятно. Расслабляет и, — Фран решает не договаривать предложение, стискивая зубы, краснея ещё сильнее и тараня головой стол.

Эбардо лишь тихо смеётся с чужой бурной реакции. Ещё один наглядный пример того, что кулон работает, хотя и в первый раз доказательств было более чем достаточно, но всё же парень не мог поверить, что Фран извинился перед ним вот так. Однако видимо дальше его ждёт ещё больше сюрпризов.

Кажется чужое тело и правда слишком устаёт от всего, из-за чего любое бережное отношение воспринимается как зелёный свет для дальнейших более интересных действий. Он, конечно говорил Франу, что его лапать не будет, но при этом ничего не обещал. Эбардо чуть наклоняется к Франу, начиная нежно и горячо шептать:

— А ведь я могу помочь вам разобраться не только с болью в мышцах, но и с голодом вашего тела.

— Мне не нужна помощь в этом вопросе. И не неси чепуху, — говорит Фран, чувствуя чужое дыхание всё ближе к своему уху, из-за чего слюна становится настолько вязкой, что проглотить её не получается.

Фран чувствует, как чужие мягкие губы проводят полосу вдоль его позвоночника, прикусывая место между лопаток, из-за чего эльф приподнимает голову, которую Эбардо укладывает обратно на стол. Эбардо плавно скользит губами от шеи к ушной раковине, что покрывается испариной от дыхания, и прикусывает её, слыша тот самый первый робкий стон с чужих уст.

— Ну и чего вы так напряженны? Постарайтесь расслабиться.

— Как ты мне предлагаешь в такой ситуации расслабиться?! — возмущается Фран.

Эбардо на это лишь загадочно улыбается и пробирается рукой в чужие брюки. Эбардо не понимает, что с ним, почему он это делает и хочет. Ведь раньше эти желания легко подавлялись одной фразой: «это на один вечер». А сейчас хотелось большего, только с ним одним. Хотелось видеть только затуманенные фиолетовые глаза, растрепавшиеся белые волосы и хотелось слышать именно этот низкий вечновозмущающийся голос. Просто хотелось именно его, его одного.

Эбардо мягко поднимает руку вверх и опускает вниз, чуть надавливая, слыша что-то похожее на всхлип.

— Жарко тут, да?

— Да, очень жарко, — отвечает Фран, опустив уши и краснея.

От нового движения руки, которое пускает по телу разряды удовольствия и тепла, которое разливается по венам словно парное молоко, Фран закатывает глаза и проглатывает рвущейся наружу стон. Всё-таки Эбардо не заслужил видеть его таким, никто не должен был вообще видеть его таким уязвимым, открытым и несдержанным, где Фран буквально сдерживает себя от того, чтобы послать человека рядом, либо толкнуться вперёд, прося большего. Однако лежит смирно, словно бревно, ошибочно надеясь, что в случае излишней пассивности его отпустят.

— Не хотите снять лишние вещи, чтобы было полегче?

Эбардо оставляет новый укус на ухе, вызывая у Франа мурашки.

— Мне и так нормально живётся, — стараясь как можно уверенней и твёрже, говорит Фран, чувствуя, приятное покалывание на ухе и жар, что заставляет голову закружиться от подскочившего давления.

Действия руки становятся быстрее и напористее, из-за чего Фран вновь таранит лбом стол, чувствуя, что на грани того, чтобы либо утонуть в этом чёрном бесконечном омуте ещё сильнее, либо ударить Эбардо локтём. И пока чаши весов, к бесконечному сожалению Франа, склоняются к первому варианту.

Как только актëр заметил, что ходит по грани терпения эльфа — резко движения прекращаются, что заставляют облегчённо выдохнуть и выстроить в голове план побега, ибо всё происходящее это уже какой-то новый уровень безумия, который Фран почему-то позволяет себе перешагнуть.

Эбардо не хотелось прекращать всё прямо сейчас, поэтому он убирает руку и тоже залезает на стол, садясь на чужие бëдра, чтобы Франу было сложнее всё закончить.

— Ну, так что скажите? Думаю, ваши брюки вполне можно отложить к остальной одежде. А моë предложение о помощи всё ещё в силе.

Эльф собирается встать и убежать, куда глаза глядят, но чувствует дополнительные вес на своих бёдрах, из-за чего обречённо бьётся головой о стол. Эбардо намного умнее, чем хотелось бы и это удручает. Он словно капкан ждёт, когда жертва подойдёт достаточно близко, чтобы схлопнуть свои железные ставни. И самое печальное, что у него это получается. Может дело в его эмоциях, может в кулоне, а может в странном чувстве в груди, что доканывает его и вызывает колкое раздражение. Фран не знает. Однако факт остаётся фактом, Сан-Фран не может ему отказать или не согласиться на довольно сомнительные предложения, которые озвучивают чужие губы.

Эбардо оглаживает чужие рëбра, переходя на грудь и опускаясь всё ниже и ниже.

«Всё ещё хуже, чем я думал!» — думает Фран, чувствуя руки на своей груди, которые бесстыдно его трогают и гладят, заставляя потеряться в и так смешенных эмоциях.

— Время до репетиции есть, в квартире никого больше нет, как вы там говорили? Никто не сможет нам помешать, — голос Эбардо становится бархатым, и он наклоняется вниз, оставляя укус на чужом затылке.

— Я тебя сейчас ударю, — говорит Фран, стараясь звучать как можно убедительней, однако Эбардо пропускает это мимо ушей.

Дыхание прерывается, когда приятная боль и покалывание прокатывается по затылку и позвоночнику. Мысли превращаются в ещё большую кашу и неразбериху, из-за чего думать адекватно и минимально рационально не получается. Этого и добивался Эбардо, переодически ёрзая сверху, добивая и так хрупкую в этот момент выдержку Франа.

— Ну же, вы точно не пожалеете, если согласитесь.

— Не много ли хочешь? Я уже говорил, что мне не нужна помощь в этом вопросе. Нормально же жил вроде! Нет! Появился ты! Доводишь меня постоянно, а затем так невинно смотришь, что тошнит, — злобно цедит Фран, поглядывая через плечо на чужое нахальное лицо. — Знаешь же, что не могу сейчас отказать, сволочь! — говорит Фран, ударяя себя по лицу.

— А всё потому, что не можете больше врать мне или вы забыли, как работает кулон?

— Не забыл я, как работает кулон. Ты сам сейчас выступаешь в роли катализатора! Довёл до критического состояния и смеёшься! — возмущается Фран, краснея, глубоко внутри понимая, что кулону глубоко плевать, насколько ты возбуждён и доведён до точки кипения, ведь ему важны чувства и зов сердца, а не тела и мозга.

Эбардо смеётся с этих оправданий, которые мозг эльфа, видимо не может нормально структурировать и провести между ними прямую. Поэтому решает для последнего решающего толчка прошептать ему на ухо вопрос:

— Хотите ли вы меня?

Фран от такой откровенности вопроса вспыхивает и кажется, что скоро дым повалит из его головы. Правда убежать от собственных чувств и желаний в этот раз не получиться, ибо Эбардо довольно близко и явно его не отпустит так просто.

«А как далеко он мог зайти в первый раз, если бы Бартоломью не зашёл?» — думает Фран, и от собственных мыслей жар и тяжесть внизу становится ещё хуже, а тело начинает мелко дрожать.

Ответ Эбардо не получает, зато видит, как кончики чужих ушей и щëки вспыхивают с новой силой, а чужое тело становится ещё горячее, начиная дрожать. Эбардо, видя настолько бурную реакцию со стороны, невольно задумывается, что будет с Франом под действием афродизиака. Мозг формирует множество интересных исходов, заставляя парня мечтательно закусить губу.

— Даже интересно, если вы настолько остро на всë реагируете сейчас, то как же вы будете реагировать, если примите какой-нибудь афродизиак, м?

— Я не знаю! Такое чувство будто я это принимаю! Со мной вообще такое впервые. И слезь с меня! — раздражённо с красным лицом, говорит Фран.

Эбардо выполняет его просьбу, но не для того, чтобы выпустить из этого плена, а чтобы дать Франу возможность перевернуться на спину и сесть прямо на его паховую область, прижав его плечами к столу.

Эбардо проезжается по паховой области и, дабы выбить из Франа, нервный вздох, что прекрасно получается, и усмехаясь, говорит:

— Можете и дальше отрицать реакцию собственного тела, но что же тогда упирается в меня сейчас? Во истину что?

Эбардо, кажется, смеëтся даже глазами, направляя свой взгляд в глаза оппонента.

— Бляшка ремня в тебя упирается, — сквозь зубы цедит Фран, чувствуя на себе дразнящий взгляд.

— Если вы так уверены, что это бляшка ремня, то давайте снимем брюки и проверим? Тогда ведь ничего упираться не будет, судя по вашим словам, так?

— А мне откуда знать. Хочешь снимай брюки, хочешь не снимай. Мне плевать, — говорит Фран, с силой зажмуривая глаза и поворачивая голову в противоположную сторону.

Эбардо смеётся несколько раз проводя рукой по штанам, прежде чем в этот раз крайне быстро разобраться с ремнём. Штаны отправляются вместе с бельём на кровать, из-за чего Фран остаётся в одних носках.

Фран в этот момент думает, где он свернул не туда, как к этому пришло и как он согласился и согласился ли вообще. Мозг от перегрева отказывается работать, выдавая лишь телевезионный шум. Сердце болезненно до хрипа бьётся в грудь, пока легкие будто по ощущениям наполняют камнями, из-за чего кислород поступает в них крайне неохотно. Боль в груди нарастает, но Фран терпит, в надежде, что все это пройдет, успокоится, сойдет на нет как-нибудь само: без таблеток и его непосредственного участия. Однако это только начало, только волна перед бурей, дуновение ветерка перед ураганом и пока ему становится только хуже, но эльф молча терпит, пока всё не станет настолько плохо, что бежать и просить о помощи будет поздно.

Из раздумий его выдёргивает удивлённый вздох и нервный глоток кислорода.

Фран поворачивается и сразу жалеет об этом, ибо больше не может отвести взгляд от этой ссюрреалистичной картины, где Эбардо тяжело дышит, смотря вниз на Франа, облизывая пересохшие губы и обдавая обжигающим, как лава, дыханием чувствительную кожу.

— Чёрт! — кричит Фран, запрокидывая голову назад, ударяясь о стол.

Эбардо пересаживается ближе к чужим коленям, после наклоняясь вперëд и опираясь локтями на стол. Парень делает несколько медленных движений рукой вверх-вниз, а взгляд зелëнных изумрудов устремляется вперёд, где встречается с весьма заинтересованным взглядом Франа. Эбардо усмехается и, высунув язык, проводит им на пробу по чувствительной плоти.

Сан-Фран от этого действия чуть не подавился воздухом, который просто не успевает нормально выйти через нос или рот. Руки машинально закрывают глаза от стыда, смущения и всепоглощающего чувства неправильности, порочности и грязи сего действа. Мозг в голове истошно кричит: «Так не должно быть!», пока сердце отбивает бешеный ритм о его грудную клетку, намереваясь выпрыгнуть из этой своеобразной тюрьмы.

Все мысли Франа занимает только стыд и смущение, из-за чего ему крайне сложно расслабиться, получить от этого процесса хоть какое-то удовольствие. Он чувствует только отвращение. Ни сколько от Эбардо, который крайне активно его ублажает, а от себя самого. Фран ненавидит себя за то, что так просто дался в чужие руки, из-за того что не может даже дать достойный словестный и моральный ответ самому себе, почему он так поступил, чтобы чувствовать себя лучше. Фран ненавидит себя за то, что кажется начинает к кому-то проникаться, настолько сильно, что медленно сходит с ума.

Он просто ненавидит себя за чувства.

За эмоции.

За удовольствие.

За реакцию своего тела.

За неспособность его мозга найти для него достойное оправдание, чтобы его изнутри не съедало чувство вины. По ощущениям такое же едкое и обжигающее как и на оскорбления чужой гордости.

От отчаяния хочется закричать, даже заплакать. Однако единственное, что Франческо может позволить себе в этой ситуации, так это закрыть себе рот рукой, чтобы оттуда не вырывались всхлипы боли и чувствовать, как слёзы медленно стекают по его щекам, оставляя за собой мокрые солёные дорожки. Пока сердце вновь-и-вновь толкается в клетку, пуская ужасные разряды боли по всему телу, а недостаток кислорода заставляет комнату закружиться перед глазами и появиться мысль: «кажется я сегодня умру».

Он просто устал.

Он просто не может на это спокойно смотреть.

Он просто не может так спокойно этому потакать и реагировать.

Он просто не может…

Эбардо продолжает, прикрыв глаза. Он бы и не останавливался, если бы внезапно не услышал совсем тихий, жалобный, на грани отчаяния, плач, несмотря на то, что он был слишком тихим и молчаливым.

Эбардо останавливает и со страхом, вперемешку с непониманием и странными нотками беспокойства смотрит на то, как Фран давится воздухом и задыхается в собственных слезах. Он ожидал любой реакции, но точно не этой, поэтому не может сходу подобрать нужных слов. Да и если бы он спросил: «Вы плачете?» То это звучало бы глупо и просто неуместно и даже в какой-то мере ужасно.

До Франа только через пару секунд доходит, что его никто не держит. Однако былого запала на бегство у него нет. Эльф опускает ноги на пол, берёт свои вещи и молча одевается под пристальным взглядом Эбардо, который всё ещё пытался структурировать в голове удобоваримую речь.

Фран вытирает запястьем слёзы, но вопреки всем ожиданиям Эбардо не уходит, а падает на его кровать в позе звезды и устало прикрывает глаза. Мозг начинает работать более менее слаженно, дыхание выравнивается, а сердце успокаивается. Ему становится лучше и из-за чего пропадает предчувствие скорой смерти окончательно.

— Не думай, что это твоя вина, — говорит Фран, не открывая глаза то ли для того чтобы не видить Эбардо, то ли от того, что действительно устал. — Ты прости, если что, за такую реакцию. Просто мне немного тяжело принимать происходящее и то, что ты делаешь со мной, как нечто «нормальное», — говорит Фран, принимая сидячее положение. — Мне просто физически сложно на это смотреть и больно, и страшно, и странно. В такие моменты я не могу ничего контролировать. В такие моменты я понимаю, что не знаю и откровенно не понимаю и части своих чувств и эмоций. Я ничего не понимаю, ничего не контролирую — чувствую себя растерянным, из-за чего верх берёт паника. Конечно, прошлые панические атаки ничто по сравнению с этим, но всё же это не делает ситуацию лучше.

Эбардо слушает эльфа, а в груди постепенно всё больше колет. А от фразы про прошлые панические атаки его передёргивает, а грудь по ощущениям будто осиновым колом пробили, из-за чего сильная боль прокатывалась по всему телу: от головы до кончиков пальцев. Эбардо не знает почему, но ему хочется помочь Франу. Однако парень боится сделать хуже, учитывая, что эльф сам сказал, что не понимает и пугается своих эмоций. Но Эбардо решает, что будет пытаться помочь Франу принять свои эмоции, даже если это займëт очень много времени.

Фран садится на край кровати, держась за него руками, будто может потерять равновесие с секунды на секунду, тяжело вздыхает и смотрит в пол.

Эбардо находит нужные слова и начинает говорить, пытаясь хоть как-то успокоить режиссёра:

— Вам не кажется, что вы слишком часто подавляете свои эмоции? Вам не стоит стыдиться их, я не буду давить на вас.

Эбардо садится рядом с Франом, кладя руку тому на спину и притягивая его ближе к себе.

— Никто не будет вас заставлять резко принять ваши эмоции, но я надеюсь, что вы сможете это сделать постепенно.

Эбардо смотрит в глаза Франа, улавливая в них немой вопрос, кивая. Эбардо даëт эльфу уснуть на своëм плече, поглаживая его спину. Когда Сан-Фран крепко засыпает, Эбардо перекладывает его на кровать в более удобное положение. Видимо его нервная система окончательно сдаётся от недосыпа и большого количества стресса за последние дни и погружает Франа в желанный сон. Эбардо решает, что не будет будить эльфа, пока им не нужно будет ехать на репетицию, ведь синяки под глазами явно указывают на то, что Франу необходим этот сон.

Эбардо поглаживает эльфа по голове, убирая его прядку за ухо. Эбардо вглядывается в чужие черты лица, но после решает всё-таки выйти из комнаты, чтобы не мешать.

***

Лололошка бежит по улице, убирая лезущие прямо в глаза пряди волос. Снег под ногами скрипит и переливается в свете лучей только встающего солнца. Как назло к недосыпу, возможной смерти от кофеина, ужасной головной боли, прибавился ещё и не приехавший автобус, из-за чего теперь Лололошке приходится бежать со всех ног, чтобы не опоздать.

Холодные порывы ветра вместе со снежинками царапают щёки. Размеренное дыхание превращается в сбивчивое и тяжёлое. Лёгкие горят от невидимого огня, а ноги с силой выбивают из асфальта определённые ритм. Вот уже и театр совсем рядом, почти на расстоянии вытянутой руки, поэтому можно перейти на спокойную ходьбу. Лололошка убирает пряди. с глаз и неожиданно для себя врезается в какого-то. Падения не следует. Его придерживают за талию, поднимают на несколько метров над землёй и кружат в незамысловатом танце несколько секунд.

— Привет, Лололошка. Не думаю, что стоит это брать это в качестве приветствия, — говорит Джодах усмехаясь.

«Я идиот! Ох, Время, как стыдно! Когда бежишь, смотри под ноги и вперёд! Сколько раз я уже себе это говорю?!» — корит себя Лололошка, только лишь сильнее сжимая ткань пальто Ави.

Джодах себя чувствует неуютно от такого близкого контакта, инициатором которого является не он. На лице появляется натянутая и нервная улыбка. Колкая дрожь докатывается до кончиков пальцев, а крылья с хвостом нервно дёргаются. Неприятный ком встаёт в горле и отдаёт жаром с противной горечью. Холодный пот обдаёт всё тело, из-за чего даже под толщей тёплой одежды становится холодно. Ангел берёт руки Лололошки за запястья и убирает их с себя.

— Не делай так, пожалуйста. Я не очень люблю неожиданные прикосновения к себе. И чего ты так бежишь? Репетиция вроде только через полчаса.

— В смысле?! — в шоке спрашивает Лололошка.

Лололошка достаёт телефон из кармана и смотрит на экран, где висит сообщение от Сан-Франа про перенос репетиции по техническим причинам. Парень хватается за голову и закрывает глаза.

— Я идиот, — тяжело выдыхая, говорит Лололошка.

— Не переживай по этому поводу. Тебе стоит приготовиться к издевательству над твоими волосами. Поверь это гораздо страшнее чем, кажется.

Джодах улыбается, а Лололошку забавляет то, что в данной ситуации его волнуют только волосы. Сразу все вопросы о вчерашнем вечере покидают голову Лололошки, улетают куда-то далеко за границы мироздания и горизонта. В голове наступает блаженная пустота и чистота, которая пугает и завораживает. Уровень дофамина повышается, губы формируются в лёгкую улыбку, а в глазах загорается тысяча искр, словно россыпь звёзд на небе. Клубы серебристого пара покидают лёгкие, пока они направляются в сторону театра.

Лололошка не может заставить себя оторвать взгляд от Джодаха, подмечая для себя определённые детали, которые обычно никто не замечает или предпочитает не замечать и замазывать с помощью редакторов фотографий. Глубокие синяки явно от регулярного недосыпа, лёгкая белая щетина и еле заметные шрамы от царапин. Глаза, которые казались, были ярко-фиолетовыми, сейчас напоминают скорее бледное стекло лишь с вкраплениями фиолетового. А идеально уложенные волосы из-за ветра растрепались. Он выглядит не идеальным, не таким, каким он представлялся ему в первые секунды встречи, в журналах и на плакатах. Розовые очки треснули и разбились о землю, красивая и идеальная картинка смялась и превратилась в груду помех. Сейчас Джодах выглядит живым что ли?

— Так ты у нас, Лололошка?

Парень до этого погрузившийся и отдавшийся своим мыслям полностью вздрагивает от резкого обращения к себе. Напротив него стоит девушка с короткими волнистыми каштановыми волосами и такого же цвета глазами. Её щёки усыпаны веснушками. Она одета в белый свитер, на который наброшен чёрный фартук с заколками, расчёсками, лаками и кисточками. Она широко улыбается и смотрит на него из-под круглых очков, которые так и норовят съехать ей вниз на кончик носа.

— Да, я Лололошка. А вы собственно кто? — неуверенно начинает он, чувствуя невидимое давление, которое оказывает на него девушка.

— Меня зовут Ашра. Я работаю здесь гримёром. А вас собственно и ищу для работы. Вешайте куртку и идём.

Ашра протягивает руку вперёд в немом жесте приветствия, которую Лололошка неуверенно пожимает. Новая знакомая в нетерпении перекатывается с пяток на носочки, пока Лололошка вешает пальто в пустом гардеробе и идёт к Ашре.

— Всё идём быстрее, а то не успеем.

Ашра хватает Лололошку за запястье и буквально тащит за собой, не обращая внимание на негодование парня, который в какой-то момент затихает, полностью смиряясь с ситуацией. Лололошка даже не замечает, в какой момент оказывается на чёрном кожаном кресле, напротив зеркала с подсветкой и острых глаз, которые с прищуром смотрят на него. Пушистая кисточка с гладкой ручкой погружается в аквагрим на несколько тонов светлее кожи. Методичными и размашистыми движениями грим наносится на лицо Лололошки, который периодически жмурит глаза. Далее в ход идут холодные оттенки, которые подчёркивают как усталость, так и сильный испуг.

— Ты более мирно принял свою участь в отличие от Джодаха.

Лололошка вопросительно смотрит на Ашру, которая хитро улыбается как лиса или змей искуситель. Сплетни и пустые разговоры абсолютно не то, что интересует или могло заинтересовать Лололошку. «Молчание — золото» — кредо и принцип по жизни, которое рушится лишь от одного взгляда на Ашру и её улыбки, отдающей ярко-оранжевым, с розовыми кляксами, ядом.

— Интересно? — спрашивает Ашра, получая вместо ответа неуверенный кивок. — Я хотела поправить его причёску, а он, словно кот, распушил свои перья и стремительно убежал.

Лололошка невольно представляет себе Джодаха с поднятыми кошачьими ушами и распушенным хвостом, который злобно рассекает воздух. Такая странная картина заставляет из горла рваться тихий смех, который Лололошка пытается всеми силами подавить. Ашра, тем временем, орудует плойкой и лаком для волос, чтобы сохранить целостность причёски во время резких и экспрессивных движений.

— А ты, сколько здесь работаешь или так же, как и мы, здесь на определённое время?

— Я здесь работаю уже лет двадцать. До этого ещё пять лет работала в другом театре. Я всегда отвечала за грим, макияж и причёски актёров. Иногда даже помогала с декорациями и звукописью, но это было всего лишь два раза, да и за основную часть работы делала не я.

Ашра вычерчивает расчёской в воздухе белые круги, которые, словно рябь на воде, рассеиваются на и сотни мельчайших белых сфер, и возвращается к работе. Лололошка же сидит в немом шоке, пытаясь переварить в голове информацию о её возрасте. Он, конечно, много раз слышал и видел девушек, далеко не соответствующих своему возрасту, но не настолько.

— Вы очень молодо выглядите.

— Ох, спасибо! Мне довольно часто об этом говорят. Правда, довольно много парней, когда узнают о моём возрасте, сразу кривятся и начинают нелестно обо мне отзывать. А ещё могут задавать довольно личные и неэтичные вопросы. Всё готово!

Ашра заставляет Лололошку прокрутиться вокруг своей оси и остановиться напротив зеркала. Парень сначала не узнаёт себя в мертвенно-бледном с нарочито выделенными морщинами лице, которые он почти сразу скрывает за маской.

— Спасибо-спасибо! Это потрясающе!

Лололошка не собирается накидываться на почти незнакомого себе человека с объятиями, но яркий блеск в глазах говорит за него.

— Да без проблем, Ло.

Ашра дружески хлопает по спине Лололошку, из-за чего тому кажется, что он сейчас выплюнет собственные лёгкие.

Сам парень не любит, когда его имя сокращают для собственного удобства, совершенно не заботясь о его комфорте и этичности. Лололошка же их имена не коверкает и не сокращает, хотя иногда желание выговаривать и произносить имена, которые больше похожи на малосвязанный набор букв, не было от слова совсем. Однако из уст Ашры это звучит как-то слишком лаконично и правильно, поэтому желание поправить или сказать, что ему не нравится, когда его имя сокращают, сходит на нет.

— Привет, Ашра, давно не виделись. Джодах, пока желает повременить, как он выразился «с казнью своих волос» и разрешил мне пройти вперёд, — говорит кто-то, растягивая шипящие и рычащие звуки.

Лололошка поворачивается и видит Кхаини. Не узнать его было бы для него чем-то поистине непозволительным, ибо пять сезонов сериала проведённых вместе — это немаленький срок. Да и ты невольно себя привязываешь к этим существам невидимыми белыми нитями, становишься с ними единым целым на эмоциональном фоне. Общие темы для разговоров со временем сами собой находятся, как и род занятий. А вечера, проведённые за чашечкой чая в слабом свете свечей и морского бриза, становятся чем-то ценным, отдающим теплом в душе и сердце, тем, что в памяти будет ярко блестеть как золото.

Кхаини относится к расе котов. Его серо-чёрное полосатое пушистая мягкая шёрстка и ясные голубые глаза выглядят мило, из-за чего его хочется погладить. На него накинута ярко-оранжевая мантия с золотой вышивкой и кремового цвета рубашка, а в руках он держит золотую маску. Кончик его хвоста скручивается, а уши двигаются из стороны в сторону.

— Пфф, Кхаини, ты как всегда! Ну, какой грим?! Прижми уши, сузь глаза и прижми лапы к себе поближе и будет тебе счастье! — говорит Ашра, легонько щёлкая Кхаини по носу. — Видимо смерть Джодаха настигнет гораздо быстрее, чем он предполагает. Ладно, я пойду! Ещё увидимся, Кхаини и Ло!

Ашра разворачивается на одной ноге и, сложив всё в один широкий карман, выходит из гримёрки.

— Ло? Не припомню, чтобы тебе нравилось такое обращение к себе, — говорит Кхаини, приложив два пальца к подбородку.

— Мне и не нравится, просто чувствую к ней ментальное родство. Почему я вообще должен оправдываться?!

— Не обязан оправдываться, но даже спустя пять лет, ты мне так и не разрешил обращаться к тебе так, как Ашра, — на последнем слове Кхаини мрачнеет и упирает лапы в разные бока.

Лололошка на это лишь закатывает глаза и кривит губы. Настроение окончательно испорчено, хотя только недавно кое-как поднялось, словно хромая лошадь. Повисшую тишину и напряжение, которое Лололошка с Кхаини с секунды на секунду превратят в молнии, рассекающие воздух, разрушает хлопок двери и голос Сан-Франа. Кхаини видимо что-то решив у себя в голове уходит в глубину кулис.

— Лололошка, я внёс небольшие правки в сценарий, — говорит Франческо, протягивая лист А4 парню, который сразу его берёт и пробегает по нему глазами.

— А можно поинтересоваться из-за чего они были внесены?

— Хочу сделать акцент на говорящем, а то будет странно, если он будет где-то на заднем плане. Можно, конечно, поставить акцент с помощью света, но нет! Такое просто не годится!

Сан-Фран прикладывает согнутую в локте руку к груди.

— Ты не видел Эбардо?

— Простите, но нет. Джодаха сейчас во второй гримёрке мучает Ашра, а Кхаини только что ушёл куда-то вглубь.

— Понятно, спасибо. Клянусь! Увижу Эбардо — лично придушу! — злобно говорит Франческо и идёт через сцену в соседнюю гримёрку.

Лололошка устало садится на стул, опираясь щекой на кулак. Простые разговоры вытягивают из него слишком много сил, да и недосып вносит свою лепту. Он прикрывает глаза, чувствуя, только сейчас усталость от всего.

Вскоре в гримёрку входит Эбардо. Разминка с Франом у них во времени произошла пусть и небольшая, но его уже навряд ли получится найти в ближайшее время. Лололошка вообще удивляется, как легко здесь за сценой потеряться, слиться с темнотой, тишиной и гулом коридоров, став с ними единым целым, хотя здание относительно небольшое, особенно если сравнивать со столицей.

— Тебя Сан-Фран искал. Удивлён, что даже на перенесение репетиции на пол часа ты умудрился опоздать, — с презрением и хитро смотря на Эбардо поверх сценария, фыркает Лололошка.

Эбардо на это недовольно закатывает глаза. Всё-таки излишние переживания Сан-Франа о своей репутации пусть его и бесят, но в этом есть резон. Всё-таки от журналистов отбоя не будет, если они узнают о их отношениях. Если это, конечно, можно так назвать. Всё-таки этот кулон обычный подарок, дабы загладить вину, а не чистосердечное признание в чувствах. Хотя кто знает, кто знает.

— Если, что, там нет изменений с тобой. Вообще не понимаю, зачем перепечатывать листы, если тут правок от силы две! Или Сан-Фран настолько ненавидит деревья и ему нечем заняться вечером, что он перепечатывает текст, вместо того, чтобы словестно об этом сказать, — усмехаясь, говорит Лололошка.

Про себя Эбардо усмехается над словами про вечером и нечем заняться. Судя по синякам и словам о четырёхчасовом сне работы у него более чем достаточно. Благо, Фран не приравнивает предрассветный сон к пользе для здоровья и понимает всю плачевность своего состояния. Эбардо, наверное, навестит его в ближайшее время и будет тащить спать на кровати, а не за столом. Ибо стол пользы для спины и самочувствия утром не несёт.

— А ты думал я не умею шутить? У каждого есть чувство юмора. Даже у природы. И ты этому прекрасное доказательство, — говорит Лололошка, злобно прищурив глаза, что Эбардо воспринимает как вызов и толчок к действиям.

— А я смотрю Джодаху всё-таки не перепадёт. В френзоне окажется мальчик, — прикладывая руку ко лбу, говорит Эбардо, видя, как лицо Лололошки вспыхивает красным.

— А я смотрю Сан-Фран всё-таки сорвался и приложил тебя головой о стену или это всё-таки просто уровень твоего интелекта, — отвечает Лололошка, скрещивая руки на груди и самодовольно улыбаясь.

Эбардо решает зайти с козырей, наклоняется к чужому уху и едко шепчет:

— Надеюсь, Джодах сможет тебя приструнить и охладить твой пыл у ближайшей стены.

Лицо Лололошки становится красным как помидор, пока рот рефлекторно открывается и закрывается, не находя нужные слова для того, чтобы ответить Эбардо, осадить его, поставить на место.

— Начали! — раздаётся громогласный голос Франа, из-за чего Эбардо опустив правое веко вниз, показывает Лололошке средний палец, чувствуя своё полное превосходство.

Лололошка стискивает от злости руки, чувстуя, как ногти впиваются в ладонь, а глаза наливаются яростью и желанием придушить надоедливого актёра прямо на месте. Однако сейчас роль и задача совершенно другая, поэтому Лололошка натягивает на лицо маску, которая не скрывает чёрную глубокую синюю бездну, готовую поглотить всё вокруг, чтобы утолить свой зверский голод, и идёт на сцену.

Такие тёплые мгновенья

Внушают яркие сомненья.

И здесь не будет исключенья,

Тогда познаешь все мученья.

Тебе же страшно не бывает

Ведь просто нет тех сил,

Что ты так яростно желаешь,

Пока всё сном не облегчил.

Забыть всё стоит о страданьях,

Любви той горести поры.

Чтоб быть актёром всем в сомнениях,

И криком жалобной души.

***

Джодах плавно отпускает руку Лололошки, и только призрачное тепло, исходящее от подушечек пальцев остаётся. Они кружатся вокруг себя, Джодах прикладывает руку к сердцу и вытягивает её вперёд. Из оранжево-красных языков пламени формируется сердце, которое неожиданно для самого Джодаха становится синим и покрывается инеем. Это сердце излучает лишь холод и боль, пряча жар и свет внутри себя в виде маленького жёлтого пятнышка и лучика.

— Так стоп! — кричит Фран, вскакивая со своего места и интенсивно бья ни в чём не повинный сценарий. — Джодах! Ты читать не умеешь?! Я не понимаю! Один слепой, второй глухой, третий хромой, за четвёртого вообще пришли договариваться и все мозги мне вынесли! Один Бартоломью радует. Молодец!

Бартоломью благодарно кивает, тихо посмеиваясь с остальных, в том числе и Эбардо, который кажется готовится начать новую перепалку, чтобы отстоять свою гордость и честь. Однако, к счастью Бартоломью, летят пока претензии только в сторону Джодаха. Оно и не удивительно: сейчас он здесь самый слабый и уязвимый, даже Лололошка и то может постоять за себя. Однако три года назад Ави был не такой, совершенно не такой. Возможно дело в таблетках, что он принимает горстями, а может и в окружении. Бартоломью точно сказать не может.

— Для кого написано: «Джодах поднимает Лололошку на руки, кружит и невесомо целует в губы?!» Я для кого это пишу?! — злобно спрашивает Фран, заставляя несколько листов помяться. — Или ты уже за годы этого недо актёрствования всё растерял и уже не помнишь, как это делать?

Фран вскидывает бровь вверх, а Эбардо наблюдает за всем этим из-за штор. Ему даже становится жалко Джодаха в какой-то мере, где-то глубоко в душе, где-то очень глубоко, куда не проникает солнечный свет. Всё-таки память у него хорошая, хотя формально в той драке и виноват он.

— Нет, я знаю! П-просто, — дрожащим голосом говорит Ави, прижимая крылья к себе, как пристыженный ребёнок.

— Заткнись. Твой голос понижает IQ всех остальных. Меньше оправданий — больше дела!

Джодах и Лололошка краснеют, поворачивая головы в разные стороны, дабы не пересекаться взглядами между собой от смущения и осознания того, что им предстоит тут делать. Фран смотрит сначала на одного потом на второго и устало потирает переносицу. Только влюблённых на сцене ему и не хватало для полного счастья. Часто такие существа только мешают, ибо их личные эмоции и забота друг о друге перекрывает их актёрский талант и затмевает все фальшивые эмоции. Однако раз эта всё-таки романтическая пьеса, ходящая по грани детектива и эротики, то это можно вполне использовать. Главное, чтобы это неорганичное молчание, неловкость и смущение не было на постоянной основе.

— Всё надо показывать самому, — недовольно бубнит Фран, забираясь на сцену. — Эбардо, подсобишь?

Эбардо не до конца верит тому, что Фран зовёт именно его, но всё же выходит на сцену и становится напротив эльфа, смотря тому прямо в глаза, будто пытаясь найти намёк на шутку или издёвку, но там отражается лишь спокойствие и холодная уверенность.

Фран берёт Эбардо за руку, откланяяся назад, а затем её плавно отпускает, пока сердце Эбардо заинтересованно ударяется о грудную клетку. Эльф кружится вокруг себя и легко подхватывает на руки Эбардо, одну руку положив ему на лопатки, а другой придерживая его под колени. Создаётся впечатление, будто Эбардо для него ничего не весит, пока они кружатся. Эбардо чувствует тёплое дыхание на своих губах от того, как Фран произносит заклинание. Ярко-фиолетовые языки пламени с таким же ярко-зелёными, соединяются в безумном танце, образуя сердце, которое рассыпается на искры. Музыка на фоне затихает, Фран останавливается, наклоняя Эбардо чуть назад. Кажется время остановилось на секунду, дабы Эбардо смог в полной мере утонуть в чужих глазах, почувствовать себя в этой до безумия красивой сказке, в полной мере ощутить, насколько близко и одновременно слишком далеко чужие губы.

Фран наклоняется вперёд, оставляя на губах Эбардо лёгкий тёплый еле заметный поцелуй, словно его и не было. Лицо начинает невольно краснеть, благо из-за прошлой сцены это можно списать на усталость.

Фран плавно опускает Эбардо на землю и, оттряхивая свитер от невидимой грязи, складывает руки за спиной и смотрит на Джодаха с Лололошкой, которые кажется сгорят со стыда сейчас.

— Надеюсь, я понятно всё показал. Вечно всё самому делать приходится, — говорит Фран, осматривая Джодаха и Лололошку и понимая, что те тогда на этой сцене застрянут на долго, бьёт себя по лбу и говорит: — Ладно, чёрт с вами. Делайте как делали.

Фран обречённо махает рукой, возвращаясь на своё место, пока Эбардо удивлённо проводит пальцами по своим губам, ощущая призрачное тепло и сладость чужих губ.

Сан-Фран про себя довольно хмыкает и улыбается кончиками губ, смотря как растерянно Эбардо стоит на своём месте и смотрит на пальцы, которыми провёл по губам. Эльф даже не собирается прогонять его. Ему хочется посмотреть за этой крайне милой картиной ещё несколько коротких мигов. Франу просто кажется забавным, что парень, который буквально прыгает на него, кусает и совершенно не стесняется выражать свою любовь на всех плоскостях, краснеет от обычного еле ощутимого поцелуя в губы, который остальные видимо не заметили или решили проигнорировать. Им же лучше, ибо воспоминания об этом Сан-Фран бы с радостью из них выбил и бровью не поведя. Однако всё же Эбардо очухивается и быстро уходит за кулисы, что заставляет тяжело и как-то по-особенному грустно вздохнуть.

Эбардо вернулся за кулисы, где за всём наблюдал, хитро улыбаясь Бартоломью.

Эбардо всё-таки возвращает самообладание и спокойное выражения лица, а бросив взгляд на брата понимает, что от неловких подколов не скроется.

— Даже не говори ничего, — говорит Эбардо, потирая переносицу.

— Я и не собирался. Или ты знаешь резко появившийся повод для нового разговора?

Бартоломью смеëтся, но больше ничего сказать не успевает, так как репетиция продолжается.

Рука вновь прижимается к груди, пока сердце в виде голубоватой дымке плывёт по воздуху к Лололошке, а как только касается его руки, ярко вспыхивает, превращаясь в чистый огонь.

— Ах, что за головокруженье! Я упаду или умру? Не стоит этого вот прегрешенья, за что позволили вступить мне в эту странную игру?! — вопрошает Лололошка уже не перед Джодахом, а перед Кхаини.

Лололошка стоит на коленях, с жалостью и вселенской тоской, смотря на Кхаини. Он хочет получить ответы, понять, что за странное чувство гложет его, понять, почему всё это происходит с ним. Его плечи мелко дрожат, а пальцы с силой сжимают ткань штанов.

— Ах, как глупы все ваши низшие страданья! Пойми, что всё вот это от любви, что вы питаете напрасно. И говорите: «Помоги!», — говорит Кхаини, приподнимая голову Лололошку за подбородок, заглядывая прямо в глаза.

На дне голубых глаз Лололошка видит дьявольский танец теней, которые словно дикие звери опускаются и поднимаются вниз, разрывая на части свою жертву. На них падает зловещая тень, из-за чего все блики и свет перестают отражаться в глазах, делая стеклянными, бесчувственными и будто застывшими на одном месте. Они смотрят вперёд и одновременно в пустоту и ужас, который всегда находится за твоей спиной. Ты его никогда не увидишь и не познаешь даже часть, лишь будешь слышать его тихий шёпот и желание бежать. Бежать далеко и максимально быстро до собственного дома — крепости, которая тебе не поможет.

— Вы пали ниже, чем предполагалось. Так что в нём такого? Что сердце ваше вдруг затрепетало, и думать вы и не хотите о другом?! — каждое слово Кхаини, словно холодная сталь, которая с громким ударом погружается в деревянные доски невидимого гроба Лололошки.

Лололошка чувствует мурашки, которые бегают по спине, остроту когтей, которые буквально кричат о том, что смогут без проблем превратить его в жалкий кусок мяса, и заставляют волосы встать дыбом. Холодная капля скатывается по его виску под маской, а глаза боязливо бегают от прожекторов к пустующим креслам. Ему никто не поможет, никто не спасёт. Для всех, даже для них самих каждое действие и реплика — простая игра. Она не имеет смысла, сути и градации. Это простая игра на реальных условиях и возможностях. Ты в ней лишь пешка, которая мешает пройти вперёд более сильным фигурам, но при этом ты и прокладываешь им этот путь, поэтому именно здесь и сейчас они ДОЛЖНЫ играть до конца.

— Он столь прекрасен, спору нет, но почему вас это задевает? Неужто зависть ваша пляшет тот концерт, о котором-то никто не предполагает?!

Лололошка встаёт с пола и ментально возвышается над своим собеседником. Кхаини сводит брови к переносице, а его когти готовы с секунду на секунду разорвать ткань собственного одеяния.

— Вы знаете, что красота столь лжива, что не простит вам это никогда. Когда безропотно любили, забудьте это время навсегда!

Кхаини делает шаг вперёд, но Лололошка стоит на месте, даже не шелохнувшись. Он ощущает жар исходящий от другого существа, запах жжёной карамели, шерсти и шоколада и косвенный страх с сомнениями о собственной уверенности. Из-за чего столь громкий холодный и угрожающий образ рассыпается на глазах, превращаясь в горсть серого пепла и других мельчайших частиц.

— Да будет вам, прекраснейший известно, что жизнь моя находится в руках не ваших, а моих. И трогать вы её не в праве, как я не вправе касаться жизней вот чужих.

Лололошка делает шаг вперёд, а Кхаини отступает, ощущая бурлящую внутри злость, даже ненависть.

— Ваш взгляд на мир настолько узок, что вы не видите грехи, которыми ваш благоверный пренебрегает, таща на дно той проклятой реки! — чуть ли не кричит Кхаини.

— Ох, что вы? Вас только это вот смущает?! Моя любовь порочна и крепка! И я не знаю, что же делать дальше, когда узнаю, что его я не увижу никогда! Простит же Время все мои пороки, грехи, слова мольбы! Но не могу я жить без этой столь неправильной любви!

Лололошка наклоняется вперёд, приложив руку к сердцу. Он чувствует, как щёки от злости и нехватки кислорода краснеют, как мозг выбрасывает адреналин в кровь, из-за чего ноги немного пружинят тело для удара или манёвра. Из этого спора они не выйдут мирно. Кто-то обязательно нападёт первым.

— Поймите, что вкусы ваши так отвратны, сколько не взгляни, а значит бросьте вы все эти затеи, а то утоните в грязи. Ваш спутник далёк от святовства! Он мерзкий гадкий и двуличный, каких не видел свет!

— Как вы быстро меняете своё мнение и отношение к актёрам. Я удивлена, — говорит Фарагонда, поглядывая на сияющее счастьем лицо Франа.

— М-да, артефакты сближают и крепкий сон на столе, — усмехаясь говорит Фран, что в принципе не далеко от правды.

— Опять вы за своё? Вам свою спину, шею и плечи не жалко? Всё-таки под старость проблем не оберётесь, — закатывая глаза и скрещивая руки на груди, говорит Фарагонда.

— Не жалко. Как говорится, искусство и красота требует жертв, — говорит Фран, прикладывая руку к своей груди.

Лололошка начинает уверенно наступать вперёд. Кхаини упирается спиной в метафорическую стену.

— Седрик, можно тебя попросить включить прожектор и направить его свет таким образом, чтобы на его глаза падала тень? — спрашивает Сан-Фран, поворачиваясь в сторону молодого парня.

Копна серых волос падает на зелёные глаза в квадратных очках. Седрик начинает с помощью колёсика на дриммере менять направление света. Нужное находится быстро. В наушниках тихо играет мелодия «Аеtheria», которая в последствии будет сопровождать фон то усиливаясь, то затихая. Пальцы сами собой начинают подбирать нужную цветовую коррекцию, останавливаясь в итоге на холодных и мрачных тонах. Такие мелочи и делают театр с выступлениями вживую особенными и волшебными. Цвета, музыка, дым и искусственный снег, с цветами и блёстками — все эти задачи ложатся на его плечи. Однако он счастлив, что может приносить пользу обществу, и с ним считаются как с равным. Седрик поправляет кожаную куртку, наброшенную на светло-жёлтую рубашку.

— Что думаете насчёт музыки, господин Сан-Фран? Композитор очень переживает, что где-то ошибся. Но в случае чего я могу всё исправить: ускорить, замедлить, наложить искажение или эхо.

— Не стоит пока всё хорошо. О правильности и мелодичности говорить пока рано. Это будет известно только после репетиции с музыкой. Седрик, сможешь настроить микрофоны к завтрашнему дню?

Седрик поднимает глаза к потолку и, приложив пальцы к подбородку, явно задумавшись, кивает. Сан-Фран, получив ответ, возвращает свой взгляд к сцене, где всё это время накалялся конфликт. Пара фраз, к сожалению, прошла мимо его ушей. Темп, тембр и эмоции, которые говорящий вкладывает в свой голос, крайне важны в актёрском мастерстве. Однако просьбы повторить сказанное на сцене, за кулисами никто не отменяет.

Лололошка чётко смотрит Кхаини в глаза. Его руки спокойно лежат вдоль тела пока что. Приём, который они собираются провернуть, не сложный, главное в нём — это время. Два существа стоят друг напротив друга, руки у них лежат вдоль тела. Один оппонент заносит руку так, как будто собирается ударить по лицу другого. И в нужный момент вторая рука бьёт по бедру, создавая характерный звук удара. Задача второго вовремя повернуть голову и для правдоподобности приложить к щеке руку или отшатнуться. Этот приём может повторить каждый при желании, но при этом его эффективность поражает и завораживает.

Лололошка замахивается, и тихий удар разбивает тишину как кувалда стекло. Кхаини прижимает лапу к щеке и чуть ли не падает на пол. Лололошка начинает сомневаться в том, что не навредил ему. Парень хочет броситься вперёд и спросить: «всё в порядке?», но ноги будто прикрутили намертво к полу. Лололошка лишь стоит, его тело лучше знает насколько реально и нереально происходящее, поэтому намеренно не даёт своему обладателю всё испортить.

— Клянусь, вы будете прокляты за это! И Время не решит вас много лет спустя простить! Зато мой гнев, копить всё будет эти силы, чтоб, таких как вы навеки истребить! — сквозь зубы, шипя, произносит Кхаини, опираясь на одно колено.

Лололошка выбрасывает одну ногу вперёд и вытягивает руку, но Кхаини его легонько толкает и убегает за кулисы, а за ним бросается туда и парень.

На сцену выходит Джодах с бокалом, в котором плещется багровая жидкость, разбиваясь о его границы, так же как и его надежды на будущее когда-то. От одного взгляда на эту жидкость становится тошно, а желание разбить бокал и забиться в самый дальний угол повышается.

— Так почему ваш нрав, так столь не весел? Неужто все мои слова, настолько сильно вас задели, как не задевали никогда?

Эбардо наклоняется к Джодаху, прищурив хитро глаза. Его едкая ухмылка пробивается сквозь маску, а глаза будто светятся зелёным. Ави лишь закатывает глаза.

— Да будет вам известно, мой хороший, что ранить могут только те слова, что стоят больше, чем мешок зерна. Но только ваши изречения глупы и несуразны как никогда! — говорит Джодах, поднимая подбородок вверх и взмахнув крыльями.

— Ах, как грубы все ваши речи! Я так премного опечален от ваших слов и естества. Но ничего, давайте выпьем за жизнь, за бал и за меня!

Эбардо кружится вокруг себя, приложив одну руку к сердцу, а другую подняв вверх с бокалом. Джодаха прошибает будто током. Никакой грим не может передать ту бледность, которую приобретает лицо Джодаха в эту секунду за маской. Руки начинают дрожать, в горле застревает ком, а глаза нервно бегают от своего бокала к Эбардо, который прислоняет бокал, ко рту маски.

Фран даже не замечает, как быстро пролетает мимо его глаз конфликт, который выглядит довольно неплохо, но всё же ему не хватает деталей, какой-то перчинки, из-за чего внутренний перфекционист злобно негодует и царапает стенки груди, что заставляет недовольно скривиться и зажмурить глаза, дабы внутренне приструнить и заткнуть своего идеалиста.

На сцену выходит Эбардо и начинает препираться с Джодахом. Выглядит всё настолько натурально, что Фран в какой-то момент начинает сомневаться, что это игра, и они не перегрызут друг другу горло прямо здесь и сейчас. Благо, написанные им диалоги сразу развеивают все сомнения.

Франческо не замечает, как с особым упоением вслушивается в чужой бархатный и звонкий голос, мечтательно улыбаясь и вздыхая.

— Да, вы, господин Сан-Фран, прям светитесь! Вас точно не подменили? — беззлобно смётся Фарагонда.

— Нет, вроде. Просто выспался, насколько смог, — отмахивается Фран, не желая распространяться о своих утренних похождениях и приключениях.

Мысли об этом заставляют щёки вспыхнуть красным, а Эбардо это замечает с такого расстояния и приподняв маску подмигивает эльфу хитро улыбаясь, что заставляет уткнуться в листы бумаги.

— Попробуй, ничего страшного не будет, — звучит совсем рядом мужской голос одного из актёров, который почти сразу уходит за сцену.

— Ты сам в этом виноват! — говорит парень в форме полиции.

— Неужто ты действительно думал, что я буду просто общаться с таким как ты? — с издёвкой спрашивает одна из девушек наклоняясь к нему и оставляя на щеке маски едкий и холодный, словно лёд поцелуй.

— Это дело тебе дорого обойдётся, — шепчет вторая девушка в пышном платье, прикрывая лицо веером, которое при этом не может скрыть хитрого лисьего блеска.

Ангел тщетно пытается не слышать слова актёров, которые медленно уничтожают его выдержку. Джодах медленно подносит бокал к краям маски, и от жидкости в воздух поднимается ярко-зелёный пар в форме черепа с костями, который кричит и растворяется в воздухе. Из-за кулис выходит Бартоломью, приложив ладонь боком ко лбу. И как только находит взглядом в толпе Джодаха и Эбардо сразу подбегает к ним. Бартоломью забирает у Ави бокал, заставляя его облегчённо выдохнуть.

— Твои укоры брат не знают граней! Пойми, что смысла не найти в бессмысленной той боли и страданиях, на что сейчас вы Александра обрекли! — злобно говорит Бартоломью, наклоняясь вперёд.

Эбардо фыркает и складывает руки на груди. Неожиданно для себя парень чувствует, что глаза начинает жечь. Пока что жжение несильное, и Эбардо надеется, что успеет доиграть эту сцену и уже потом отойти, чтобы не привлекать лишнего внимания.

— И ты серьёзно видишь в этом то проблемы? Хотя всё это в общем ни о чём! Но если вот это страстно так желаете, простите Александр! — говорит Эбардо, криво кланяясь, на последнем слове осекаясь.

Жжение резко становится куда сильнее, и, кажется, глаза сейчас начнут слезиться. Эбардо понимает, что так доиграть не сможет, а потому, договорив фразу, поспешно ретируется за кулисы.

Однако Фран берёт себя в руки и возвращает взгляд на сцену, однако застаёт только момент, когда Эбардо довольно быстро убегает, пытаясь на ходу снять маску и потирая слезящиеся глаза.

Все с непониманием смотрят ему в след, пока Сан-Фран уже кричит:

— Куда вы?! Что произошло?!

Франческо встаёт со своего места и собирается выяснить причину такого поведения, намереваясь наплевать на свой статус в глазах других, но его останавливает Фарагонда. Она качает головой в разные стороны, показывая, что делать это не стоит. Фран смотрит на неё с растерянностью, злостью и некоторой толикой страха. Его пугает то, что женщину возможно не волнует состояние актёров, и она из числа тех, кто заставляет выступать всех с переломами.

— Продолжаем! — говорит Фарагонда, усаживая Сан-Франа на кресло и хлопая в ладоши. — Мало ли что случилось. Эбардо может и хам, но за кулисами есть врач. В случае чего он уже к нему обратился.

Фран несколько секунд колеблется, но всё-таки сдаётся.

— Да, спасибо ты права.

Франческо проводит рукой по лицу и устремляет взгляд на сцену. Растерянные актёры вновь принимают собирать осколки своих образов и эмоций, которые они буквально создавали по крупицам и частям с помощью пинцета и тембра голоса.

***

Эбардо снимает линзы, начиная промывать глаза, которые до сих пор нещадно жжëт. Когда боль начинает потихоньку уходить, парень достаëт запасную пару и таблетку обезболивающего с каплями. Прохладное спасительное лекарство отправляется в глаза и заставляет облегченно выдохнуть. Эбардо не понимает, чем вызвана такая реакция всё-таки их срок годности истечёт ещё не скоро новая жидкость присутствует, да и аллергии у него никогда не было на это. Эбардо осматривает контейнер от прошлых линз, пытаясь найти ответы на свои бесконечный вопросы в пустоту, но выглядит всё как обычно. В голове появляется одна теория, которая звучит вполне правдоподобно, но пока у него нет никаких весомых доказательств, и каких-либо догадок, кто именно мог это сделать и кому оно вообще надо и зачем?

Парень убирает контейнер обратно, решая, что разберëтся с этим чуть позже. Нужно вернуться, пока его окончательно не потеряли, точнее потерял. Фран наверняка за него забеспокоился, судя по голосу, который на последних словах дрогнул, показывая наружу весь его страх и переживание за него.

Внезапно парень слышит ужасный грохот, а после наступает тишина, которая не предвешает и не значит ничего хорошего. Ужасное предчувствие сковывает грудную клетку, сердце бьется, настолько быстро будто парень болеет аритмией, в горле встает отвратительный ком, а руки с остальным телом предательски дрожат. Из оцепенения Эбардо выходит довольно быстро и резко бросается к сцене, молясь внутри, чтобы всё там было хорошо, а сам звук вызван его больным воображением и слуховыми галлюцинациями, из-за резко повышенного глазного давления и острой боли.

***

Из-за кулис выбегает Кхаини и Лололошка. Они оба тяжело дышат, одежда выглядит небрежно и помято. Маска Кхаини съехала немного вниз, обнажая наружу настоящие и искренние эмоции злости, даже ненависти.

— Попомните слова мои! Вы вот поплатитесь за это! О, Время, вы не достойны ничего! Ни счастья, ни греха и ни надежды! Да будет правда такова!

Кхаини бросается на Лололошку и хватает его за воротник. Маска парня медленно съезжает вниз, показывая раны и синяки.

— Да как вы смеете бросаться с кулаками на человека, что меньше статуса вот вас?! И вы его же так убьёте! Бартоломью, помогайте мне сейчас! — говорит Джодах, бросаясь к Лололошке, расправив крылья.

Ави прижимает к себе Лололошку и обнимает того крыльями. Бартоломью держит под подмышки Кхаини, который упирается ногами и пытается вырваться.

— Да сохраните вы малейшее достоинство! Вы просто грязный и порочный человек намного больше, чем этот просто на просто малец! — злобно кричит Бартоломью, брезгливо кидая Кхаини на пол, из-за этого прокатывается по нему несколько метров.

— Ох, Время, за что мне это наказанье. За что я должен всё это терпеть?! Зачем мне балы, роскошь, эта слава? Да дай же жизнь мне настоящую узреть! Я не прошу у тебя любви и славы, народа, роскоши, дворцовых стен! Я лишь хочу прекрасного счастья для себя и брата, того что дать сам не сумел! — говорит Бартоломью, делая с каждым словом шаг вперёд и останавливаясь чётко по центру, под прожектором, который на него бросает свет. — И я готов тебе служить годами, готов я жить, молиться, созидать, а если все эти слова отбросить, то жизнь свою готов за это я отдать!

Бартоломью скрепляет пальцы в замок, прислоняется лбом к рукам, прикрыв глаза. Наступает тишина, которую по сценарию будет разбавлять церковный хор под фортепиано. Но сейчас его разбавляет резкий скрип, а дальше всё как в съёмке замедленного действия. Прожектор стремительно летит вниз и разбивает голову актёра. Его тело распластывается на полу, пока кровь огромной лужей расползается по полу.

Никто не кричит, просто не может от шока и ужаса. Джодах снимает с лица маску, ощущая как дорожки слёз стремительно скатываются вниз по щекам. Лололошка хочет увидеть, что произошло, рассмотреть, но Джодах ему не позволяет. Ави лишь сильнее прижимает к себе парня, закрывая весь обзор своими крыльями.

— Пожалуйста, не смотри, — тихо произносит Джодах, пока собственные слёзы пропитывают идеально чистую рубашку Лололошки. — Я-я не хочу, чтобы ты через это проходил…

Больше он ничего не может сказать. Из горла рвутся лишь тихие всхлипы и глотки кислорода.

К Смотрящему сегодня ему явно не придётся идти.

И ты стоишь на этой сцене,

Не веря, что сейчас узрел.

Так горестно ты просишь об отмене,

Того что ты там не усмотрел.

А кровь стекает капля каплей,

Так звонко, что намёк на страх,

Он затмевает той же яркой

Той пеленою на глазах.

А слёзы медленно стекают

Куда-то вниз без капли слов

О том насколько сожалеют

О той потере возле строф.

И тишина стоит в том зале,

Где должен разразиться гул

О том, что было в том начале,

Когда сорвался вниз смертельный булл.

А смерть с косою поджидала,

Момент, когда дано забрать

Ту душу, что рассталась с силой,

И чьи часы устали ждать.

А ты же молишь о прощенье.

Своей безропотной души.

За то, что ты проклятой смерти

Не смог простить той красоты.