Фран сидит на железном белом стуле возле палаты Джодаха и уже час наблюдает за тем, как Лололошка нервно ходит из стороны в сторону, будто пытаясь протоптать овраг или яму для воды, пока Эбардо с силой сжимает его руку, ища в нём поддержки. А что он может сделать? Сил в нём моральных не так много, а каждое новое потрясение всё сильнее добивает его выдержку, заставляя сознание плыть, на глазах наворачиваются влагу отчаяния, а руки дрожать. Однако он должен быть сильным или хотя бы умело делать вид, что в нём ещё есть эта самая сила. С другой стороны притворяясь он ничем не поможет ни себе, ни другим лишь сделает хуже своему шаткому моральному состоянию, где он буквально висит над пропастью, пытаясь не упасть и не впасть в истерику.

— Лололошка, прекрати ходить из стороны в сторону, это раздражает, — говорит Фран без какого-либо раздражения, ибо сил на возмущение просто нет.

Лололошка злобно поворачивается в его сторону. По его щекам и опухшим красным векам текут слёзы, а зубы жалобно скрипят под натиском челюсти. Лололошка буквально хочет придушить Сан-Франа на месте, убрать с его лица это раздражающее безразличие и циничность, он хочет нещадно бить его головой об пол, пока чужая кровь не окрасит его, пока чужой вечно возмущающийся и раздражающий голос не перейдёт на жалобный хрип, а из глаз не потекут слёзы. Он просто не понимает, как в такой ситуации можно быть таким спокойным и одновременно пренебрегать всеми. Как можно в принципе делать вид, что ничего серьёзного не происходит, когда буквально за стеной существо борется за свою жизнь, балансируя на грани жизни и смерти.

— Заткнитесь! — злобно шипит Лололошка, сжимая пальцы в кулаки, а на его глаза падает угрожающая тень.

— Твоё хождение туда-сюда не поможет ему. Тут только и остаётся, что надеется на чудо, — так же спокойно говорит Фран.

Эбардо отрывает взгляд от пола, слыша начинающуюся перепалку. Эбардо дëргает эльфа за халат, пытаясь остановить, ведь споры сейчас ничем не помогут, а лишь добавят больше проблем. Однако уже поздно. Лололошка срывается и с силой бьёт рукой по чужому лицу. Его трясёт от переполняющей его ненависти, глаза безумно и лихорадочно блестят, пока сердце выбивает бешеный ритм о его грудную клетку.

Фран удивлённо и ошарашенно проводит кончиками дрожащих пальцев по всё ещё горящей огнём щеке. Его взгляд становится злобным и одновременно отрешённым, пока боль новой волной не докатывается до мозга.

— В вас есть хоть капля сопереживания и человечности?! Вас ничего и никогда не волновало и не волнует! Броситься на актёра — пожалуйста, оскорбления — вперёд, задеть за больное — прекрасно! В вас ничего нет! Вы не достойны ни любви, ни сопереживания, ни сожаления, — говорит Лололошка с силой сжимая Франа за грудки, поднимая на пару метров и с силой ударяя его о стену.

Фран встаёт со своего места, плотно сжимая губы. В груди медленно нарастает боль, а слёзы предательски обжигают холодные щёки и щиплют глаза. Ноги ощущаются словно вата и подгибаются под собственной тяжестью, пока во рту стоит отвратительный вкус металла, желчи и соли. Вздох выходящий через рот и нос выходит слишком тяжёлым даже для самого эльфа и падает в груди, словно огромный камень.

Эбардо сжимает кулаки, он сам убедился в неверности этих слов. Сан-Фран тоже, безусловно, не белый и пушистый в данной ситуации, но оставлять всё так и позволять его калечить он не собирается. Парень собирается встать, но режиссёр мешает ему.

— Эбардо, не стоит, — устало говорит Фран, не давая ему возможности встать и наброситься на Лололошку.

— Н-но!

— Никаких но! — угрожающе говорит Сан-Фран.

Договорить Эбардо не дают, перебивая, поэтому приходится поумерить свой пыл и лишь продолжать наблюдать за ситуацией. Хотя теперь Эбардо прожигает в груди Лололошки дыру, желая всего самого плохого и ужасного, плотно сомкнув губы, чтобы, не дай Время, слетевшие с его уст злые, пропитанные концентрированным ядом слова не стали новым поводом для ссоры или очередной истерики.

Сан-Фран осторожно подходит к Лололошке и кладёт ему руки на плечи. Сейчас его фиолетовые глаза до невозможности яркие, будто только распустившиеся цветы фиалки. Он до невозможности грустно и тяжело улыбается, понимая, что тот самый разговор, которого он так сильно боялся настал. Хочется не открывать рот вовсе и дальше молчать, попутно делая вид, что он действительно безэмоциональный урод, каким его все считают, но собственный рот уже не заткнуть:

— Я знаю как тебе тяжело, прекрасно понимаю, какого это стоять рядом с палатой, где умирает твой самый близкий человек…

Руки сжимаются на чужих плечах, голос предательски дрожит, а слёзы скатываются от одних воспоминаний про бабушку, которая действительно относилась к нему с пониманием, добротой и любовь. Фран ещё помнит, как он сидел на печке и слушал её сказки, произнесённые тихим чуть скрипучим и глуховатым голосом, помнит, как они вместе готовили и играли в прятки, где у Франа всегда было своё секретное место, которое он так ей и не раскрыл.

Вот только болезнь была беспощадна. И с каждым днём ему приходилось смотреть на то, как она медленно и верно угасает, пока полностью не закрыла глаза во сне. Хоть в этом ей посчастливилось.

— Я плохо проявляю эмоции, мне тяжело это делать, но такой уж родился. Тут уже ничего не поделаешь, но поверь всем сейчас тяжело. И мне в том числе, — тихо говорит Фран.

— Н-но, — Лололошка не может даже подобрать слов.

— Всем тяжело, но ты сильный и ты сможешь это вынести. И Джодах сильный, так что хоронить его раньше времени не стоит, — говорит Фран, грустно улыбаясь.

— Вы правы… Простите за то, что ударил, — виновато говорит Лололошка.

— Ничего, заслужил.

Сан-Фран ободряюще ударяет Лололошку легонько по спине и удволетворённо прикрывает глаза. Больше он ничего не говорит — не хочет. Даже такие ободряющие реплики забирают у него слишком много физических и моральных сил, из-за который ноги подкашиваются и он готовится разбить голову о белую плитку.

Вернуть самообладание спустя небольшой промежуток времени у Эбардо всë-таки получается, учитывая, что конфликт разрешился, однако он замечает, как Фран пошатывается и вовремя встаëт, подхватывая его на руки. Эбардо усаживает Франа рядом, а после поднимает взгляд на Лололошку и Фарагонду и намекает, чтобы они оставили их одних.

Фран устало кладёт свою голову на плечо Эбардо, чувствуя, как его волосы нежно и трепетно перебивают. Блеск собственных глаз разрезают веера ресниц, а грудная клетка тяжело поднимается и опускается.

— Я так устал, — шепчет Фран тихо еле слышно, чувствуя мягкие поглаживания на щеке, по которой его ударили. — Когда это уже всё закончиться?

— Вряд ли скоро, — правдиво отвечает Эбардо, хоть от этого и не становится легче.

— Знаю, что не скоро, но я не уверен, что смогу продержаться ещё! — говорит Фран, начиная плакать и прижиматься к Эбардо.

Эбардо заключает эльфа в объятия, начиная поглаживать его по спине и давая выпустить накопившиеся эмоции. До этого момента он даже не предполагал, какие демоны и сколько боли хранится в чужом сердце. Почему-то казалось, что эльф сильный и совсем относительно справляется, всё контролирует и он сможет вывезти на себе любую ситуацию, однако Эбардо глубоко ошибся и сейчас платит за это тем, что смотрит на чужие слёзы и страдания не в силах как-то помочь.

— Даже если и так, то вам необязательно держаться одному. Я буду рядом, чтобы помочь.

Пальцы с силой сжимают чужой халат, а его натурально трясёт. В ушах ужасно звенит, будто они находятся под толщей воды, а слёзы текут вниз, принося с собой сильную головную, ни с чем не сравнимую, боль. Дыхание сипит и прерывается, пока лёгкие пытаются нормально впустить кислород в судорожно сжимающийся орган, который сводит болезненная судорога, что заставляет сложиться чуть ли не по полам от острой боли.

— Больно, очень больно, — хрипит Фран, морщась и тяжело дыша.

— Где?

Фран не отвечает на вопрос Эбардо, а лишь берёт его руку и кладёт на быстро стучащее в груди сердце, чей стук ощущается даже на расстоянии.

— Оно всегда болит. Ему плохо, оно задыхается, оно просто неправильное, сломанное, — говорит Фран, глуша в себе очередной всхлип.

— Не нужно так. Оно прекрасно, как бы вы не утверждали обратное.

— И что же в нём прекрасного? Оно как я такое же сломанное, неправильное, больное…

Фран сжимает до побелевших костяшек чужую одежду, ища в этом успокоение и способ уменьшить боль от происходящего вокруг, от боли внутри, что донимает его каждый день.

— Не нужно, я вас таковым и его не считаю и не отступлю, пока вы не поймëте, — говорит Эбардо, пытаясь притянуть режиссёра ближе, но этому мешает подлокотник.

— Я просто устал…

Сан-Фран полноценно забирается и садится на чужие колени, чувствуя спасительное тепло и нежность в свои сторону, которая заставляет плакать и прижиматься ещё сильнее, пока на грудь будто давит камень, а во рту стоит горечь. Всё эти прикосновения слишком сложно принимать и понимать. Они будто адресованы не ему, нет они точно не должны были быть адресованы когда-то ему. Фран их просто не заслуживает.

— Вы уверены, что не хотите обратиться к психологу?

— Не знаю, я не готов обращаться к кому-то ещё. Это просто усталость. Это пройдёт, — говорит Фран сам не веря в свои слова, но об этом распространяться и не планирует.

Фран прикладывает ухо к чужой груди, слушая чуть нервный, но при этом ровный стук чужого сердца, который действительно успокаивает и помогает дышать. Глубокий вдох и такой же выдох. Действия повторяются, а лёгкие будто раскрываются наконец на полную. Собственное сердце больше не стонет от раздирающий его боли, лишь тихо стучит, вторя чужому, будто пытаясь до него достать, дотронуться, когда грудные клетки вдруг соприкасаются вместе.

Фран заинтересованно смотрит в чужие глаза, которые выражают тоже лёгкое непонимание и смущение, когда два сердца вдруг резко делают один особо сильный толчок, о клетку из рёбер, а затем начинают будто переговариваться между собой.

Эбардо осторожно прикасается своей рукой к чужой грудной клетке, чувствуя нервный вздох, а затем кладёт свою вторую руку на своё сердце.

Фран опускает взгляд на его руку и отводит глаза в сторону, когда собственное сердце заинтересованно ударяет в грудь, услышав эту немую просьбу. Уши опускаются вниз, а щёки краснеют, ибо сердце врать не умеет в отличие от своего обладателя.

— А оно громко стучит, не знаете случайно почему?

— Не знаю, почему оно так стучит…

Фран врёт неумело и крайне нелепо. Всё он прекрасно знает и понимает, только говорить и признаваться в этом не хочет, ибо это слишком стыдно и чересчур смущающе. А в голове звучит в добавок ещё и до одури сладко, что к горлу подкатывает противный ком, а во рту стоит вкус молочного шоколада с лаймом. Эбардо же забавляет ответ. Он прекрасно читает чужие эмоции и понимает, что Фран врёт. Он для него словно открытая книга, причём горячо любимая и единственная в своём роде.

— Да неужели? А мне вот кажется, что вы всё знаете.

Эбардо убирает руку с груди и кладëт еë на чужую щëку, поглаживая большим пальцем, дабы полностью заместить боль и ещё не потухшие языки пламени приятными прикосновениями.

— Оно просто чувствует, что ты рядом. Вот и стучит, — говорит Фран, краснея, отводя глаза в сторону и опуская вниз уши.

— Похоже теперь я могу лëгко узнавать о вашем состоянии и без кулона, ваше сердце в отличие от некоторых не врëт, — говорит Эбардо, оставляя поцелуй на щеке, а после укладываясь голову на грудь.

Фран откидывает голову на стену и смотрит на яркий свет, из-за чего перед глазами начинают летать цветные пятна и приходится с силой зажмурить глаза и опустить их в пол, чтобы вернуть всё в норму.

— Да, ладно вам, неужели вы хотели и дальше врать о вашем состоянии?

Фран закатывает глаза на колкость в свою сторону. Вот надо было ему сорваться когда-то на одного заносчивого актёра, надо было довести его до истерики? И в итоге это привело к таким весьма странным и интересным последствиям, за которые Фран уже платит своими нервами и спокойствием. Что ему мешало и дальше бросать лишь колкие замечания и не давить на больное? Но прошлое уже не изменить, да и Сан-Фран уже не уверен, что хочет что-то менять. А зачем? Ему и так хорошо в чужих объятьях, ему впервые настолько хорошо за столь долгое время находится рядом с кем-то и понимать, что его не бросят, ведь его скорее настигает понимание того, что точкой невозврата может стать он сам, что пугает.

— Хотел бы, но не могу, — говорит Фран, смотря сияющими от счастья глазами в чужие, хотя уголки губ всё так же опущены вниз.

Фран невольно начинает вновь нежно перебирать чужие волосы, чувствуя, как о него удовлетворенно трутся щекой. Франческо хочет раствориться в этом тепле и нежных прикосновениях. Хочет отдаться им полностью, потонув под их жаром и нужностью для собственного тела, мозга и сердца.

Эльф никогда не думал, что эти прикосновения будут настолько желанными и приятными для него. Всегда, когда кто-нибудь пытался до него дотронуться тот вздрагивал, чувствовал фантомную боль в теле и пытался убежать. Казалось, что его ударят, сделают больно, а дальнейшие действия перерастут во что-то крайне болезненное и травмирующее. Однако Эбардо доказывает ему каждый раз обратное, помогая поверить в невинность данных прикосновений, даже заставляет действовать самому и просто поддаться своим желаниям с искушением, немного приобняв его.

— Не думал, что у вас тоже есть часы тактильности, в которые вы готовы сами меня обнимать.

— Мне просто хорошо с тобой, вот и обнимаю, — отвечает Фран, прикрывая глаза, чтобы Эбардо не смотрел в его глаза, и краснеет.

Сан-Фран обнимает Эбардо сильнее, желая утонуть в его тепле — и вдыхает запах лайма, манго и персика, который хочется вдыхать вечно, даже больше понимания самого смысла этого слова. Его уши удволетворённо дёргаются, когда тот прижимается ближе, начиная мурчать и тереться о его грудную клетку. Всё-таки для Эбардо это огромный прогресс, из-за того что Фран так открыто говорит о своих эмоциях и не шугается их. Эбардо даже тихо посмеивается, довольный, что Франческо, наконец, признаëт проблему.

— Мгх, возможно насчёт тактильного голода ты был прав, — шёпотом говорит режиссёр, опуская вниз уши.

Было неприятно и непривычно признавать свою неправоту в каких-то вещах, особенно в том, что касается его тела. Хотя по ощущениям они давно друг друга не понимают, ибо всегда хотят и требуют разное. Фран думает об одном, а тело о другом и как только предоставляется возможность противоречит своему хозяину и делает то, что ему хочется: поддаётся вперёд, требует ласку и прижимается к предмету своих желаний. Оно уже давно устало от своего владельца вместе с сердцем и мозгом, из-за чего кулон, который для самого Сан-Франа является проклятьем, для них спасительный глоток кислорода.

Тишина давит на уши, а Фран просто сидит, не двигаясь, ибо слишком устал от всего происходяшего, которое всё ещё не укладывается в голове и заставляет теряться. Эбардо же скоро становится скучно просто сидеть, поэтому он снимает с него шарф, закатывает воротник и начинает дышать в чужую шею.

— Щекотно! — смеясь говорит Фран, пытаясь отодвинуть от себя Эбардо, который не сдается и продолжает своё занятие, видя счастливое и красное от смущения лицо.

Фран звонко смеётся, чувствуя, как на глазах уже начинают наворачиваются слёзы, а шею продолжают невесомо щекотать горячим дыханием.

— Ну, хватит! — молится режиссёр еле отодвигая от себя Эбардо, накрывая его губы рукой.

Лицо всё горит, уши опущены, волосы растрепались, а шея покрылась испариной. Такой вид для Эбардо просто услада для глаз, поэтому он достаёт телефон и делает селфи на память, пока режиссёр ещё не пришёл в себя и ничего не понял.

— Так я сейчас приду, — говорит Фран, слезая с чужих коленей, делая свой внешний вид более опрятным и спускается вниз по лестнице.

Сан-Фран направляется в кафе на первом этаже, скорее для посетителей нежели для пациентов, так как по ощущениям сидеть тут придётся долго, а Эбардо голодным оставлять не очень хочется, а то ещё его съест. Эльф заходит в небольшое помещение под мелодичный звон колокольчика, из-за чего на него сразу обращают внимание.

Сан-Фран окидывает быстрым взглядом эльфа. Синие волосы, голубые глаза и до боли знакомая ярко-розовая майка с рисунком кота. Его Фран не мог не узнать.

— Здравствуйте, неужто вы, господин Чарли? — с усмешкой спрашивает Фран, протягивая руку для приветствия.

— Сан-Фран?! Сколько лет, сколько зим?! Сколько мы уже не виделись? Лет двадцать?! — с усмешкой спрашивает Чарли, радостно пожимая чужую руку.

— Двадцать один год, шесть месяцев и десять дней, — говорит беззлобно эльф, закатывая глаза.

— Твоя педантичность и точность, как всегда, на высшем уровне! Давно новостей о тебе не было, я уже думал, что ты уже умер.

Фран улыбается. Память любезно подкидывает воспоминания о проведённых вместе годах в магической академии, когда они вместе с Чарли сидели за одной партой в душном кабинете, разговаривая между собой на особо скучных уроках и делясь едой. Чарли не оттолкнул от режиссёра ни неопрятный внешний вид, ни следы от побоев, ни одежда уже давно отжившая свой век. Он понимал его, его проблемы и ситуацию и всегда с радостью ждал его в своей съёмной комнате, прекрасно понимая, что какой-нибудь удар для Сан-Франа может стать последним.

Чарли всегда при каждой их встрече заваривал чай с мятой, обрабатывал его раны, а потом включал какой-то незамысловатый фильм на фон, ибо они в основном разговаривали между собой, не обращая внимание на то, что играет на фоне. Когда же пришло время расстаться, улететь в разные города, то на глаза навернулись слёзы, пока его обнимали в аэропорту.

Номер затерялся среди десятка и сотни других таких же контактов, а сообщения были донельзя сухими и просто не доходили до адресата, ибо их нещадно стирали под чистую.

Фран уже и не надеялся встретить его вновь, всё-таки Тринадцать от Междумирья находится слишком далеко, да и то, что Чарли покинет столь любимые и родные места была крайне мала. Франческо там не держало ничего кроме Чарли, поэтому и расставание было не столь болезненным, каким могло быть.

— Просто мягко намекнул СМИ, что пока меня беспокоить и трогать не стоит, — говорит Фран.

— Даже так? Аж страшно иметь с тобой дело. Тебе как обычно двойной эспрессо с ложкой сахара? — спрашивает Чарли, уже загружая кофемашину.

— Два латте, если можно и пончик с ягодной начинкой и шоколадом, — неловко говорит Фран, видя как чужие брови взмывают вверх.

— С чего это ты решил изменить вкусам? Сам же говорил, что «латте — не кофе». Ты тут с кем-то или кого-то ждёшь на выписку? — спрашивает Чарли, ставя два картонных стаканчика.

— Актёра отравили, а так сижу тут с остальными жду новостей…

Фран беззаботно пожимает, хотя на душе начинают скребсти когтями кошки, заставляя чувствовать вину и страх за чужое состояние, которое может так и не стабилизироваться.

— Вот оно как… — протягивает Чарли, опустив глаза в пол. — Я думаю, что он сможет выбраться, кто бы это ни был.

— Я тоже на это надеюсь, — грустно улыбаясь, говорит Фран.

— Но не будем о грустном! Как дела? Как сам? У тебя наверняка накопилось большое количество историй, — говорит Чарли, ставя на стойку кофе и пончики, а сам Фран протягивает ему несколько крупных купюр.

— Сдачи не надо, — говорит Фран, видя ошарашенное лицо Чарли.

— Я не могу это принять! — возмущается он.

— Ну, раз так, то считай это за твою доброту, честность и хорошую работу, — говорит Фран улыбаясь. Дела нормально, историй и правда много, что времени не хватит их рассказать, поэтому стоит всё-таки для этого выделить отдельную встречу. А сам страдаю, работаю, документы заполняю, — отмахивается Фран.

— Если ты настаиваешь, — говорит Чарли, кладя деньги в кассу. — Сироп добавить и как на личном фронте?

— Добавить в один с мускатным орехом, другой с тираммису. А на личном всё, как всегда, глухо и пусто.

Сан-Фран не сильно горит желанием распространяться о своих предпочтениях и вкусах, которые даже для не просвещенного Чарли покажутся весьма странными и дикими.

— Я вижу, как у тебя всё глухо, — смеясь, говорит Чарли.

Сан-Фран не понимающе на него смотрит, пытаясь понять, куда направлен его взгляд. Однако данное занятие не приносит никаких плодов, ибо уловить куда именно направлен чужой взгляд не получается.

— У тебя уши дёргаются, — говорит Чарли.

— Ну дёргаются и что? — спрашивает Фран, откровенно ничего не понимая.

— Зря ты пропускал уроки биологии. Знал бы, что во время появления первого полового партнёра в зимний период у эльфов часто непроизвольно дёргаются уши. А так они обычно неподвижны, — протягивает Чарли, хитро улыбаясь.

Фран пытается сохранить невозмутимость на лице, но щёки предательски краснеют, а уши опускаются вниз.

— И кто же эта несчастная или несчастный? — спрашивает Чарли, протягивая эльфу стаканчики с кофе.

— Я не буду отвечать на этот вопрос, — отвечает Фран, недовольно сведя брови к переносице.

— Как хочешь. В любом случае скажи несчастная это или несчастный?

— Отстань, — беззлобно говорит эльф, забирая всё и идя к выходу. — Ещё встретимся, только домашний номер назови.

— Ты вообще не изменился. 50-49-324, — говорит Чарли, опираясь на стойку и махая ему рукой.

Сан-Фран, как можно быстрее, идёт наверх, видя уже вернувшуюся Фарагонду с Лололошкой и Эбардо, который всё так же сидит на стуле и терпеливо ждёт его, сложив руки в замок и опираясь на них лбом, явно незаинтересованный в разговоре с Лололошкой или Фарагондой. Режиссёр начинает идти медленнее, а возле стульев останавливается и протягивает Эбардо десерт с кофе.

— Это, конечно, не двойной эспрессо, да и по крепости похож на какао, но тоже весьма неплохо, — говорит Фран.

— Двойные стандарты? — спрашивает Лололошка, скрестив руки на груди. — Или всё-таки особое отношение?

Эбардо берëт предлагаемый десерт и напиток и коротко благодарит. Парень начинает пить латте, наблюдая за разворачивающимся разговором, скорее похожий на обмен колкостями или остротами. Фран поворачивается в сторону Лололошки и спокойно холодно чеканит:

— Обычная забота. Не вижу тут ничего странного и криминального.

— А вот я вижу, — с усмешкой, говорит Лололошка, наклонившись вперёд, сложив руки за спиной и хитро улыбаясь.

— Интересно, что? — спрашивает Фран, откусывая ягодный пончик и делая глоток кофе.

— А давайте у Эбардо спросим. Он же не просто так здесь сидит! Вот почему ты называешь его «господин Сан-Фран»?.

— Что за глупые вопросы? — раздражённо спрашивает Фран, вскидывая одну бровь вверх, начиная переживать, как бы Эбардо не ляпнул что-то лишнее.

— Господин Сан-Фран, отвечает Эбардо. Просто «господином» называю либо из-за возраста, либо положения на работе, либо, когда существа находятся в любовных отношениях.

— Ну, и зачем мне этот экскурс?

— Я уже говорил, что отвечает Эбардо.

Лололошка выжидает ответ на свой вопрос. Эбардо принимать участие в этом разговоре не собирался, но кто его спрашивал? Эбардо бросает быстрый взгляд на эльфа, что всем своим видом показываеь, что стоит молчать, и лишь усмехается, закатывая глаза. Учитывая, сколько раз их уже ловили вместе, оправдываться довольно глупо и бессмысленно, но парень всë же говорит:

— Думаю, десять лет разницы достаточно для такого обращения. А что ты что ожидал услышать?

— Да так, ничего. Я просто помощи хотел попросить у тебя. Для меня это очень важно, — говорит Лололошка, смотря чётко ему в глаза.

Эбардо вопросительно приподнимает бровь, явно ожидая сам вопрос, но его так и не следует. Лололошка же не говорит, что конкретно хочет попросить, так как даже произносить это в слух слишком тяжело и стыдно. Тем более если это услышит Фран с Фарагондой, то точно его не поймут, хотя нет. Сан-Фран может и поймёт, но вот Фарагонда. Она женщина старых понятий, а выслушивать очередную порцию охов и вздохов о том, какая молодёж пошла, не очень хочется. Пусть сама Фарагонда ему это и не говорила, но почему-то создаваётся впечатление, что его уже презирают, хотя может это всё-таки из-за того, что он ударил ни в чём не повинного Франческо, который сам был явно на пределе, но не мог этого показать. Не Лололошке судить о нежелании и невозможности показывать те или иные эмоции, далеко не ему. Лололошка ничего не знает ни о чужой ситуации, ни о чужом моральном состоянии, ни о демонах, что его могут грызть изнутри, поэтому судить о существе по-первому впечатлению было самой настоящей ошибкой, как и допущение мыслей о том, что Фран не имеет вообще ни на что право раз пару раз сорвался, раз требовал от актёров, как казалось на первый взгляд, больше меры, раз недостаточно и неправильно переживает. Сам же парень себе ни раз говорил о том, что стоит быть терпимее и добрее по отношению к другим, так почему вдруг сам не следует этим правилам?

От самого себя становится тошно, из-за чего желудок завязывается в узел, а к горлу подкатывает отвратительный жгучий и горький ком, вместе с новым потоком слёз, которые проглатываются, как только Лололошка поднимает голову к потолку, где в глаза ему сразу бьёт яркий свет лампы.

«Хватит себя жалеть!» — злобно кричит собственный мозг, из-за чего в ушах начинает звенеть почти до глухоты, а губы поджимаются от разряда боли прокатившегося по вискам, лобной и затылочной долях.

Лололошка с силой зажмуривает глаза, из-за чего среди непроглядной темноты начинает видеть летающие цветные пятна, которые сталкиваются между собой, сливаются в одно единое целое, а затем образуют фонтан из брызг, который рассыпается по границам этого чёрного пространства.

Лучше не становится, а как только Лололошка открывает глаза, то становится ещё более тошно, а из груди вырывается печальный вздох, будто какое-то временное нахождение, где нет ничего кроме насыщенного чёрного, могло ему помочь и спасти от окружающей действительности. От самого себя даже становится смешно.

— Помогу чем смогу, — говорит Эбардо, решая не распрашивать сейчас, мало ли какую реакцию это вызовет и к каким последствиям приведёт.

— Надеюсь эти знания в итоге мне пригодятся, — говорит Лололошка, косясь краем глаза на дверь палаты.

Эбардо видит, куда направлен взгляд Лололошки, и вздыхает. Да уж, события на предыдущем инциденте не останавливаются и выбивают почву из-под ног у ещё большего количества существ. С какого момента всё пошло не так? Почему это происходит? Зачем кому-то это делать? Неужто действительно кто-то настолько сильно упивается чужими страданиями, что готов марать руки и из раза в раз причинять боль безучастным существам? Всё эти вопросы посещают голову Эбардо в один миг, не давая вздохнуть, а сердцу продолжить свой ход, что пугает, но далее всё возвращается в свой обыденный ритм.

Руки Лололошки безнадёжно опускаются вниз, спина образует дугу, пока собственные пальцы с силой сжимают собственные плечи, пытаясь найти в самом себе тепло, успокоение и надежду. Однако становится лишь хуже: его трясёт, слёзы вновь текут из глаз, а ногти до боли впиваются в плечи, так и норовя проткнуть их насквозь.

— С ним всё будет хорошо, он и не с таким справлялся.

— Я-я х-хочу верить, ч-что в-всё будет х-хорошо с ним, н-но не могу! — кричит Лололошка, из-за чего его крик эхом отбивается от стен.

— Крики сейчас не помогут, нам остаëтся в данный момент только надеяться.

— Я-я понимаю, Эбардо! Однако надежда мне ничего не даст: ни ответов, ни гарантий, ни тем более уверенности! — говорит Лололошка, жалобно всхлипывая и начиная задыхаться от того, насколько быстро и судорожно сжимаются собственные лёгкие.- Что мне может дать уверенность? Слова врачей, то что он откроет глаза, то что сможет после этого нормально двигаться, не оставшись при этом парализованным! — говорит Лололошка, всплёскивая руками.

— Тебе придётся найти хоть что-то, что даст тебе уверенности самостоятельно. Если у тебя случится истерика от этого не станет лучше ни ему, ни тебе.

Эбардо понимает, что слова тут не помогут, поэтому осторожно ставит стаканчик на пол и встаëт, подходит к Лололошке. Он хочет ещё что-то сказать, но его прижимают к себе и начинают поглаживать по волосам, пытаясь успокоить. Лололошка начинает успокаиваться и дышать ровнее, спокойнее и тише, не пытаясь жадно ухватить каждую струйку кислорода, глаза сами прикрываются, а руки безнадёжно виснут вдоль тела, пока собственная голова утыкается в чужую грудную клетку.

— Почему жизнь так несправедлива по отношению к тем, кого ты любишь?

— Жизнь вообще, к сожалению, штука несправедливая. И с этим ничего не поделаешь.

— Даже не понимаю, как ты с этим справляешься…

— Ну скажем так, я справляюсь не один, а с помощником — Эбардо усмехается, отстраняясь, но всё ещё стоя рядом.

— Хех, я даже знаю твоего помощника, — грустно усмехаясь, говорит Лололошка.

Эбардо неловко улыбается и чуть косится на Франческо. Фран подмечает этот взгляд на себе и отводит глаза в сторону, делая вид, что ничего не происходит, и сам он ничего не видит. Правда, предательский румянец и опущенные уши за стаканчиком кофе не особо получается скрыть. Фарагонда же снисходительно хмыкает и кладёт Франу руку на плечо, из-за чего тот вздрагивает от испуга и поворачивается в её сторону, смотря растерянным взглядом в её спокойные и добрые глаза, ожидая вопроса или замечания. Однако Фарагонда просто наклоняется к его уху и тихо шепчет:

— Я вас не осуждаю и осуждать не буду, ибо это не входит в мою компетенцию, но вы сделали правильный выбор. Не упустите его.

Фарагонда убирает руку с его плеча и отстраняется, заставляя Франа серьёзно задуматься над своими словами, которые пока не несут для него никакой смысловой нагрузки. Эльф пока не понимает смысл слов о выборе, ведь он пока никого и ничего не выбирал, а спросить на прямую как-то неловко, ведь сойти за глупого и не понимающего не очень хочется, поэтому между ними повисает напряжённая и неловкая тишина, пока из палаты не выходит врач и не кивает в знак того, что можно заходить.

Лололошка сразу срывается с места и садится на стул рядом с Джодахом, сжимая и нежно целуя чужие пальцы, пока горячие слёзы окропляют собственную одежду. Эбардо и Фран бояться нарушать эту идиллию, хоть как-то прикасаться к тонкой нити, образующей эту атмосферу, поэтому просто стоят рядом друг с другом, не в силах перешагнуть порог, будто, если они это сделают, то земля под ними дрогнет, разойдётся в разные стороны и заставит провалиться в свою бездну.

— Я могу положить фрукты в вазочку, а вы идите. Достаточно с вас нервов, — мягко говорит Фарагонда, забирая у Эбардо и Франа пакеты.

— Н-но, — растерянно говорит Фран, вытягивая указательный палец вперёд.

Фарагонда кладёт свою руку на его плечо, грустно и нежно улыбается, тяжело вздыхая и смотря своими серыми глазами в чужие, пытаясь ему что-то сказать и передать через этот взгляд.

— Вам следует отдохнуть. Хватит себя доводить. Вы уже ничем не сможете ему помочь. Остаётся только ждать. Я вам позвоню, если что-то измениться, — тихо говорит Фарагонда, поглаживая Франа по спине и заставляя под этим напором сдаться. — Эбардо, проследи за ним, пожалуйста. Отвлекли любыми способами и, ради Времени, не давай ему работать, хорошо?

Франу уже не нравится данное предложение. Причём его высказывает и говорит даже не Эбардо, а Фарагонда, которая пусть и весьма поверхностно, но знает об их натянутых взаимоотношениях. Хотя можно ли их сейчас назвать натянутыми, если сейчас они спокойно общаются между собой, проводят время вместе и крайне увлечены обществом друг друга, если это, конечно, можно так назвать. Наверное, всё же нельзя, пусть Фран часто и раздражается, ворчит и пытается оттолкнуть от себя существо, слишком сильно боясь привязаться.

— За это не переживайте, работать он у меня не будет, — говорит Эбардо, усмехнувшись и протягивая руку вперёд.

— С тобой приятно иметь дело, — говорит Фарагонда, пожимая его руку. — Хоть на руках его несите.

Фарагонда махает рукой и исчезает за дверью палаты, а Фран смотрит в чужие глаза, которые хитро блестят, а на чужих губах расцветает предвкушающая улыбка.

— Ты не посмеешь! — угрожающе говорит Фран, прекрасно понимая, что на Эбардо это не сработает.

Тот его закономерно не слушает и берёт эльфа на руки, попутно собирая и ловя на себя непонимающие и удивлённые взгляды других пациентов, не обращая внимания на оставленный кофе, пока Сан-Фран хочет провалиться сквозь землю от смущения и стыда, невольно, прижимаясь лицом к чужой груди.

— Вы все сговорились что ли?! Даже поработать нормально не дают уже.

— Если бы вы нормальное количество времени уделяли на отдых, то мы бы меньше отрывали вас от неё.

— Шесть часов — это норма.

— И опять вы за своë, — говорит Эбардо, закатывая глаза, а затем добавляет: — Уф, и всё-таки вы нелëгкий

— Ты меня сам взял на руки так что терпи или молчи, — говорит Фран утыкаясь и трясь о чужую грудь.

Про вес Эбардо больше ничего не говорит, а когда Фран начинает потираться, прищуривает глаза. Такой беззащитный и по-особенному милый вид режиссёра заставляет в груди рождаться странное чувство умиротворения, спокойствия и тепла.

— Похоже, сейчас доедем и продолжим объяснительные.

— Ещё раз пошутишь про «продолжение» и я тебе сломаю рёбра, — угрожающе говорит Фран.

— Если бы все ваши угрозы были бы правдивыми, я бы из больницы не выходил.

Эбардо тихо смеëтся, проходя рядом с кофетерием, и выходит на улицу. Сан-Франа вновь усаживают за руль, а Эбардо садится рядом, невинно улыбаясь, из-за чего эльф не находит в себе силы даже на злость. Он слишком устал за такое короткое время, чтобы хоть как-то ярко на это реагировать, поэтому просто едет к Эбардо, надавливая на педаль, пока из груди вырываются лишь тяжёлые вздохи.

— Знаешь, что я заметил? Чем тебе хуже становится, тем сильнее ты пытаешься это скрыть и «забыться» рядом со мной. И эта тенденция мне очень не нравится, — говорит Фран, сжимая руль до побелевших костяшек, а затем расслабляется.

Эти слова вызывают у Эбардо лишь смех, ибо он чувствует себя прекрасно. Психолог с таблетками прекрасно помогает, поэтому такая мелочь не пошатнёт его. Он верит и знает, что Джодах справится, что-то ему подсказывает это. Однако настроение режиссёра явно не способствует спокойной атмосфере, а лишь предшествует гнетущей и давящей на плечи тяжёлым грузом.

— Что же вы хотите сказать этим? — спрашивает парень, вскидывая одну бровь и подавляя рвущейся наружу нервный смех.

— Хочу сказать этим, что если тебя что-то беспокоит, то не стоит топить это в алкоголе, сигаретах и сексе. Посмотри на меня! Разве похоже, что я стал счастливее от употребления никотина в каких-то немыслимых масштабах? — Фран спрашивает это без какого-либо запала, лишь с ощущением вселенской грусти и тоски на душе, которая падает в виде чёрной слизи куда-то вниз.

— Вы переживаете из-за мыслей, что все эти встречи связаны с тем, что я пытаюсь заглушить боль?

— Не в этом дело. Я просто не готов к отношениям на таком уровне. А если я тебе сделаю больно?! Такое уже было! Какая вероятность, что это не повториться?! — восклицает эльф, тихо плача.

От собственного из груди вырывается всхлип, а глаза тускнеют, приобретая свой изначальный пыльный оттенок. Чувство вины наваливается на плечи и пускает по телу разряды боли. Фран бы и потонул под этим гигантским потоком, если бы Эбардо осторожно не положил руку Франу на плечо, пытаясь успокоить его. Сан-Фран на секунду поворачивается, видя мягкую улыбку Эбардо и тяжело вздыхает.

— Я не хочу причинять тебе боль и дискомфорт.

— Вы боитесь что-то пробовать из-за этого?

— Да, я не хочу пробовать ничего из-за этого. Прикосновения — это мой максимум. Я не могу гарантировать тебе ничего кроме них, — говорит Фран, опустив голову.

— Значит ограничимся прикосновениями, — говорит Эбардо, поглаживая сценариста по плечу.

— Разве тебе достаточно будет? — с сомнением спрашивает Фран.

— Без вашего согласия, я дальше заходить не буду.

— Ладно можно попробовать, но в случае чего меня остановишь. Пусть я базу и знаю, но ничего не умею. Никогда таким не занимался и не собирался…

— Хах, делаете исключение ради меня?

— Ага, считай себя исключением из правил, — говорит Фран, усмехаясь и останавливаясь возле дома.

Ремень щёлкает — и Франческо выходит на улицу, галантно открывая дверь для Эбардо, который сразу обнимает его руку и трётся о его шею дабы подбодрить и медленно ведёт за собой, всем видом показывая, что назад дороги нет и не будет.

***

«Проснись»

Звучит где-то отдалённо чужой голос, отбиваясь от стенок мозга и превращаясь в шум прибоя, вода которого омывает его тело, заставляя пряди волос по-змеиному скрутиться. Структуру перьев перебирают ледяные потоки воды, которые своими поцелуями обжигают кожу и заставляют сделать первый самый болезненный вздох. Солёная вода заставляет зажмуриться от боли и закашлять, в попытках восстановить дыхание, ухватить ускользающую из пальцев нить жизни, за которую борьба сейчас кажется бессмысленной.

Джодах сквозь ужасную боль садится в воде и сжимает в руках пепельно-серый мокрый песок. Белая пена неприятным и неказистым осадком остаётся на мокрой одежде, пока глаза боязливо смотрят наверх, где привычно светит яркое белое солнце, больше похожее на светильник или неумело сделанный торшер, так же неумело вписанный в интерьер.

Крылья ужасно ломят, когда от лёгкого трепыхания они начинают мутить воду. Во рту ощущается привкус собственной крови, слёз и этого чёрного моря, из-за чего сердце жалобно скулит, с силой ударяясь о рёбра и заставляя прокатиться горячую, даже обжигающую, волну боли от грудной клетки до кончиков пальцев лёгким покалыванием. Попытки встать не увенчиваются ничем хорошим, они разъезжаются в разные стороны, дрожат и как будто застревают в этом странном вязком болоте, из-за того, что вода начинает жить собственной самостоятельной жизнью. Она, то становится вязкой как воск или смола, а потом вновь принимает своё изначальное жидкое состояние.

А есть ли вообще смысл в этой борьбе? Там, в реальном мире его ничего не ждёт. Из-за него пострадала Ашра, из-за него умер Бартоломью, из-за него Эбардо сейчас находится на перипетии между нормальным состоянием и одной единой истерикой и нервным срывом. И всё из-за него, из-за того, что убийце не удалось завершить своё дело сразу, с первого раза. Из-за того, что именно его смерть не наступила должны страдать другие. Нет его в живых — нет проблем, все счастливы, никто больше не пострадает, никто не умрёт, никому не придётся расплачиваться за его ошибки и существование.

Джодах принимает позу эмбриона, прижав к себе колени и накрывшись крыльями. Первая волна накрывает тело ангела, но затем разглаживается, сливаясь со спокойной гладью. Слёзы медленно текут вниз от осознания своей ненужности и безвыходности данной ситуации, в которую он попал. Огромный валун будто ложится ему на грудь и сдавливает, не давая вздохнуть.

«Проснись, пожалуйста!» — кричит кто-то в глубине его уставшего и воспалённого мозга, так утробно и отчаянно, что сердце на секунду замирает.

У Джодаха не отсталость и капли моральных сил бороться дальше. Отдать свою жизнь за близких — не самое худшее решение. Тем более, здесь так тихо, спокойно и мирно. Здесь нет проблем и осуждений, угрозы и недопониманий, страха и боли, только блаженное ничего. Вторая волна накатывает на его тело, разбиваясь на белую пену и кляксообразные капли, которые сливаются с небольшой волной, которая приподнимает Джодаха и дальше, будто бежит к берегу. У него нет смысла сражаться и двигаться дальше. Тихо умереть — обо всём забыть, отдать свою жизнь за счастье других, зная, что больше не увидишь чужих улыбок, побед, не займёшься любимым делом, не будешь просыпаться под мягкие поцелуи утром. И никогда не скажешь простое:

«Я тебя люблю».

Столько несказанных слов, несделанных дел и возможностей. Во время жизни ты об этом не задумываешься, думаешь, что всё успеешь, всё попробуешь, всё сделаешь, но смерть наступает быстрее, чем ты успеваешь что-то сделать из этого бесконечного и всеобъемлющего списка. Третья волна накатывает на него и заставляет захлебнуться водой, медленно задыхаться, чувствуя, как лёгкие наполняет вода, и когда смерть почти настигает его, то вода отступает. Она даёт передышку, возможность всё взвесить и осознать. Никогда смерть так отчаянно не пугала и манила одновременно. Страх толкает на то, чтобы приподняться на руках, чтобы поднять голову к свету, однако руки с ногами и крыльями вязнут в этой чёрной субстанции.

Голова опускается к груди вместе с удручённым взглядом, который пытается рассмотреть в этой поверхности собственное отражение, которое из раза превращается лишь в разводы акварели на листе бумаги. Язык проходит по пересохшим и потрескавшимся губам, отзываясь металлом на вкусовых рецепторах. Тишина давит, и Джодах бессильно закрывает глаза, желая умереть хотя бы безболезненно.

— Джодах, ты плачешь? — спрашивает испуганно голос Лололошки.

— Нет, я не плачу, — говорит Джодах, устало, смотря в бездну моря.

И слова Ави являются чистой правдой: глаза, несмотря на всё остаются сухими и пустыми. Чья-то рука опускается на его плечо и с материнской заботой и любовью гладит его, переходя на крылья, с той самой любовью, которую Джодах никогда не чувствовал.

— Ты плачешь очень тихо и незаметно. Для того, чтобы плакать не нужны слёзы, — говорит Лололошка присаживаясь напротив него.

Лололошка представляет из себя чистый белый и золотой свет, сзади него колышется пара белых крыльев, а над головой сияет нимб, с которого свисают золотые звёзды. И узнать его получается только по этим неповторимым лазурным глазам, на дне которых плещется яркий свет бирюзы.

— Ты ведь лишь образ, которое создало моё подсознание, чтобы отговорить от этого выбора? — скорее утверждает, нежели спрашивает Джодах, поднимая на него пустой взгляд.

— Даже, если я отвечу отрицательно, ты мне не поверишь, поэтому просто знай, что я буду всегда тебя ждать и буду рядом, — говорит Лололошка, обнимая Джодаха и накрывая своей парой крыльев.

Эти прикосновения такие же мягкие трепетные и нежные, в них не чувствуется фальши, наигранности и сладко-красивой лжи. Джодах утыкается в чужое плечо и начинает тихо плакать, пока чужие пальцы перебирают его волосы, заправляя одну из прядей ему за ухо.

— Я-я не з-знаю, что д-делать! Выживу я — п-пострадают другие! Даже ты! Умру я — причиню б-боль всем, кому я был дорог! Я-я просто з-запутался! — сквозь всхлипы кричит Джодах, сжимая чужую белую мантию.

— Я не стану тебя в чём-либо убеждать — это не поможет тебе принять правильное решение. Просто послушай своё сердце и мысли. Прими правильное решение. Тебе пора просыпаться. Тебя все заждались, — говорит Лололошка, вставая со своего места и собираясь уйти, но его останавливает Джодах, потянув за край белого плаща.

— Что я увижу, когда проснусь? — спрашивает ангел севшим голосом.

— Не попробуешь — не узнаешь, верно? А теперь лети, ты здесь задержался, — говорит Лололошка, мягко улыбаясь и рассыпаясь на тысячу золотых блёсток и искр, которые оседают на воду.

Ави сжимает в пальцах песок и пытается раскрыть крылья. Сейчас всё обрело какой-то смысл, подоплёку, устойчивый каркас для простого желания жить и существовать. Часть перьев остаётся в этой слизи. Джодах пытается взлететь, но лишь корчится от боли, которая причиняет слизь, которая пытается от него оторвать кусок плоти. Первая, вторая и третья попытка оказываются неудачными, а четвёртая волна сзади него набирает силу, чтобы окончательно погрузить Джодаха в свои пучины и заточить в своё царство. Однако Джодах не бросает попыток выбраться, вспорхнуть в серую высь, разрезая воздушное пространство своими крыльями, бороться за свою жизнь, которая резко обретает самую высокую и большую ценность.

Джодах не хочет быть заключённым этой невидимой чёрной и ледяной клетки. Это не то, чем должна кончиться его история! У этого должен быть абсолютно другой исход, другой выход! Молчаливое смирение со смертью — самый настоящий подвиг или высшая ступень отчаяния?

Отчаяния из-за того что у тебя никого нет, ты чувствуешь себя одиноким, беспомощным и слабым в этом огромном и жестоком мире. Слабым настолько, что не можешь выносить этот груз и вес проблем, наваливающихся на плечи нескончаемым скопом. Слабым настолько, что каждый глоток кислорода и ментальная борьба за жизнь кажется бессмысленной и отзывается лишь ужасной разрывающей болью. Слабым настолько, что выход находится там, где его изначально не было и не могло быть.

Смерть — это пустота, конец твоей истории, вырванная и испачканная в чёрных чернилах страница книги, безбрежная пустота с воем и гулом неутихающего ветра. Дальше не будет ничего. Это лишь конечный итог, сумма всех выборов и решений, которая решила всё за тебя. Ты не обретёшь новое счастье, новую возможность реабилитироваться, начать всё с чистого листа. И пусть у тебя вырастет пара белых или серых крыльев, они не подарят тебе желанного ощущения пьянящей свободы и искреннего счастья, они лишь будут тянуть тебя вниз, в чёрную ледяную бездну пороков и грехов, совершённых когда-то. Ты будешь лишь кричать как слепой о том, как прекрасен мир, но так и останешься слепым, не видя то, что своими решениями ты просто прижёг рану огнём, но никак её не вылечил, не продезинфицировал и не наложил банальный пластырь. Ты лишь обрёк себя на последствия ещё более страшные и болезненные, чем ощущал до этого.

Это только и только твой выбор? Но насколько его правильность соответствует реальности, что лишь больно режет своим острым ножом тебя на части? Подумай и реши!

И такая судьба точно не для Джодаха, точно не для него. Ави вольная птица, которая больше не хочет находиться, в чьей бы то ни было клетке, даже в своей собственной. Ему тесно в рамках, воздвигнутых обществом, им самим, собственным травмированным мозгом и телом. Кулаки с силой ударяют по воде, заставляя тысячи брызг и мельчайших капель взлететь. Крылья расправляются, ощущая ледяной ветер, глаза направляются всеобъемлющей уверенностью, которая ярким оранжевым пламенем вспыхивает в его глазах. Джодах собирает оставшиеся у него силы и вверх, чувствуя, как с кусками кожи и перьями слизь отрывается от его тела, пока полностью не отпускает. На несколько секунд из-за боли, которая обволакивает разум своим белым туманом, Джодах теряет ориентацию в пространстве и почти вновь падает в эту бездну, но собирается с силами и низко планирует, взмывая вверх и разгоняя перисто-кучевые облака, которые вместо грозовых туч принимают свой более дружелюбный облик.

Пряди волос прилипли к лицу, из его глаз текут ручьи горячих слёз счастья под звонкий заливистый и истерический смех, смешанный с рыданиями. С крыльев вниз опадают перья, а капли крови окрашивают поверхность этого моря в багровый, приближенный к вину. Лёгкие наполняет ледяной воздух, который их еле задевает, как будто боится навредить, обжечь, превратить в один единственный сплошной кусок льда. Сейчас Джодах в безопасности.

Неожиданно пейзаж полностью меняется, окрашиваясь в яркие оттенки и принимая более приятный и красивый вид. Серый пепел превращается в изумрудный пушистый ковёр из травы, которая колышется от тёплых дуновений ветра вместе с маленькими полевыми цветами: васильками, незабудками и ромашками. В разные стороны тянутся чистые и сверкающие разливы рек, в основаниях которых, вниз из заснеженных гор, срываются потоки искристой воды, которые разбивают о гладкие камни и превращаются в белую пену. По ярко-голубому небу переходящему в синие оттенки плывут белые воздушные облака.

Джодах боязливо спускается на землю и осматривается по сторонам. В воздухе пахнет свежестью, влагой и хвоей, которая наполняет лёгкие и заставляет почувствовать спокойствие и удовольствие, которое заставляет почувствовать себя живым.

Облако чёрного дыма выплывает из пустоты, формируясь в женский силуэт. Ярко-красные глаза, приближенные к цвету крови, впиваются в Джодаха, словно железные крючья. На плечи девушки ниспадают длинные белые волосы. Чёрная мантия с капюшоном, с вышитыми серебряными узорами, развевается на ветру.

Джодах буквально чувствует, как от этой девушки исходит могильный холод, который заставляет каждую клетку задрожать от страха и чувствовать то, что перед ним стоит существо, превышающее по силе саму жизнь, саму вечность. Ави машинально делает шаг назад, раскрывая крылья на полную. Девушка же просто стоит на месте и не собирается нападать на ангела, она достаёт изнутри мантии золотую нить и ножницы. Джодаху хватает одного взгляда на нить, чтобы понять, что это его жизнь, которая сейчас подрагивает в руках смерти.

Нить натягивается между лезвиями ножниц. Свет от неё начинает подрагивать от страха. Тело Джодаха начинает бить дрожь от того, что вся его борьба была бессмысленной, что сейчас всё так просто оборвётся, что его жизнь сейчас закончится. Кольца опускаются вниз и соединяются вместе, и куски от лезвий ножниц разлетаются в разные стороны, а нить остаётся целой.

— Приветствую, тебя, Джодах Ави, — говорит Смерть холодным почти полностью лишённым эмоций голосом.

— З-здравствуйте, г-госпожа С-Смерть, — дрожащим голосом говорит Ави, неловко кланяясь.

— Не стоит. Как ты видишь, твоё время ещё не пришло. И тебе пора возвращаться обратно на землю. Однако у тебя наверняка есть вопросы, на которые я, так уж и быть, отвечу.

Смерть продолжает смотреть на Джодаха и ждать, пока тот сможет хоть что-нибудь сказать, разорвав при этом оковы страха перед ней. Ни раз она встречает таких существ, ни раз перед ней дрожат от страха, даже самые стойкие, ни раз она смотрит на них и ждёт чего-то, сама не понимая чего.

— Где я был? Кем я буду? Что меня ждёт? — спрашивает Джодах, стараясь смотреть собеседнице в глаза.

Почему-то у Ави такое чувство, будто он может задать именно три вопроса, хотя о лимите не было и слова.

— Ты был в чертогах. Ты сейчас не жив и не мёртв, ты просто существуешь. Ты смог спасти себя от забвения. Кем будешь? Не поверишь, актёром, — говорит Смерть, усмехаясь. — Что ждёт? Будущее, любовь, работа и новая встреча со мной. А теперь тебе пора, идём за мной.

Смерть протягивает свою руку вперёд, и Джодах неуверенно берёт её за неё и начинает вместе с ней идти по белым мраморным ступенькам, которые формируются в полноценную лестницу с золотыми витиеватыми перилами. Она ведёт куда-то вниз, в некуда, в пушистость и мягкость облаков.

И всё блаженное забвенье

Стирает всё с лица земли.

Пока ты будто приведенье

Решаешь свой итог судьбы.

Ты видишь свет в конце туннеля,

Что словно нимб перед тобой.

Сияет ярче лионеля,

Зовя за славой и судьбой.

А всё вокруг горит намного ярче,

Всё затмевая пред тобой.

И ты не умер. Просто бредишь

Во сне, пред славной, той судьбой.

***

В последние секунды, прежде чем переступить через невидимую границу жизни и смерти, Джодах бросает взгляд на Смерть, которая смотрит на него, сложив пальцы и с силой сжимая острую блестящую косу. Ави знает, что они встретятся, когда-нибудь в далёком или не очень будущем, но всё же момент следующей встречи хочется оттянуть на десятки, даже сотни лет вперёд. Право жить не вечное, имеет пусть и размытые, но границы, оно длится чуть больше пары столетий или наоборот меньше десятка. Оно есть у всех, и при этом его нет ни у кого. Его нельзя отнять, нельзя забрать и получить в качестве награды, надо просто быть, существовать в рамках этих правил и, возможно, твой собственный срок пребывания в этом прекрасном мире станет чуть больше. Джодах не говорит Смерти, прощай, ведь они всё равно встретятся, при других обстоятельствах, условиях и возможностях, но встретятся. И тихое «до свидание» так тихо и робко звучит с его губ, будто он прощается со старым другом.

Джодах открывает глаза и сразу жалеет об этом. Яркий белый свет их нещадно режет, причиняя сильную боль. Лёгкие раскрываются, и Джодах делает первый неуверенный вдох, из-за чего в грудной клетке появляется тупая боль. Сбоку слышатся приглушённые слова и звуки, а небольшое колебание воздуха помогает уловить движение сбоку. Всё тело ноет и жалобно стонет от боли, но всё же Джодах сквозь неё поворачивает голову влево и встречается с теми ясными синими глазами, в которых блестят кристаллики слёз, а на лице сияет улыбка. Ави чувствует, как Лололошка сжимает его руку, и от неё исходит приятное тепло.

— Пожалуйста, никогда так не делай! — говорит Лололошка, утирая слёзы с лица, но они вновь текут по его щекам.

Джодах не может сдержать улыбку. Он не понимает, что Лололошка имеет под словами «никогда так не делай», но и не будет. Ави не собирается покидать его, ставить свою жизнь под удар или доводить его до слёз. Джодах не хочет, чтобы его возлюбленный стоял, убивался и горько плакал над его могилой. Джодах не хочет, чтобы последнее прикосновение, которое получил бы Лололошка, было ледяным и болезненным. Ангел не хочет, чтобы последними словами и звуками, которые навеки отпечатаются в голове, были крики и стоны боли.

— Я хочу отдать тебе вечность, — шепчет Джодах и привстаёт на руках.

Лололошка замирает, прикрывая рот руками. В его глазах будто вспыхивают две яркие звезды, которые своим сиянием затмевают все остальные. Ави осторожно убирает его руки и приподнимает за подбородок. Они на несколько секунд замирают, не в силах двинуться сделать шаг навстречу этому ярко-розовому яду, который медленно растекается по венам, заставляя сердце радостно трепетать. Непослушная белая прядь волос выбивается из чужой причёски и, щекоча, подзывает к себе, к действиям, но Лололошка лишь смотрит с какой-то чересчур отчаянной надеждой на Джодаха.

Джодах несколько секунд смотрит в синюю длань космоса чужих глаз, пока чувства не берут вверх. Ави трепетно касается манящих и столь желанных губ, отдающих холодной черникой и мятой. Лололошка чувствует, как огромная волна жара накатывает на него, погружая в свои глубины, как сердце в груди быстрее сокращается, а пальцы погружаются в чужие мягкие волосы, притягивая ещё ближе. Мозг затуманивает лишь пьянящая страсть, пока яд в его крови хочет только больше.

Они просто наслаждаются друг другом, пока можно, пока губы не устанут, пока их никто не видит и не может уличить в столь неправильных чувствах. Они задыхаются только от одного присутствия друг друга, от тепла, от сладости, что дурманит и опутывает своей паутиной, как паук. В эти секунды они друг для друга мир, полный радости, тепла, нежности и спокойствия.

Джодах нехотя отстраняется от Лололошки оставляя за собой ниточку слюны, которая рвётся рассыпаясь на бриллианты. Однако Джодах не даёт себе даже поразмыслить над ситуацией, чтобы вновь не остановиться от показа и выражения собственной всеобъемлющей любви.

Лололошка чувствует как чужие мягкие, и тёплые губы вновь прикасаются к его коже, вызывая табун мурашек и приятное покалывание в кончиках пальцев. Джодах начинает осыпать лицо Лололошки мягкими поцелуями, проходя по щекам, скулам и лбу, а Лололошка лишь заливисто смеётся, пытаясь закрыться руками.

— Джодах, Лололошка, простите, что вас отвлекаю, понимаете у меня работа, дела, убийца и всё такое. Поэтому, Джодах, можешь дать показания? — спрашивает Смотрящий, держащий в руке блокнот и ручку.

Джодах и Лололошка застывают на месте, смотря в белёсые глаза, а потом друг на друга. Лица обоих вспыхивают красным. Лололошка пытается скрыться за тонким халатом для посещений, а Джодах лишь растерянно хлопает глазами.

— С-сколько ты уже здесь стоишь?

— Час уже, — спокойно говорит Смотрящий.

— Час уже?!

— Ага, я невидимым умею становиться, — говорит Смотрящий закатывая глаза. — Ладно шучу я только недавно пришёл, и если бы вы повесили табличку на дверь, то и не заходил вовсе. Однако мне надо обязательно взять у вас показания, ждать результатов экспертизы и работать.

На последнем слове Смотрящий недовольно сводит брови к переносице и кривится от горького вкуса полыни на кончике языка, вспоминая большое количество бумаг, которое предстоит разобрать.

— Как твоё плечо?

Смотрящий вопросительно смотрит на своего друга. Плечо всё ещё болит, довольно сильно и даже обезболивающее не может перекрыть это ноющее и жгучее чувство. Из-за этого страдает координация, манёвренность, да и в принципе это очень усложняет жизнь. До этого простые действия выглядят и ощущаются как настоящее препятствие и самая настоящая пытка. Смотрящий может попросить больничный, отгул или незапланированный отпуск, но проблема в том, что в этом случае его отстранят от дела и возможно закроют на него глаза, оставив в подвешенном состоянии. Такое происходило и не раз, в основном из-за денег и банального нежелания работать. Но стоят ли жизни существ простой лени и некомпетентности? Стоят ли эти две вещи на одной ступени, из-за чего выбор в какую-либо из сторон будет в равновесии с другим? Стоят ли все его страдания и здоровье, чужие жизни и спокойствия?

На последний вопрос, Смотрящий давно нашёл ответ: «да, да и ещё раз да!». Все его старания стоят того. Ради этого он пошёл в органы, ради этого был готов убить годы жизни на обучение и получение квалификации. Его не привлекает слава, известность или деньги. Для него ценность имеет только жизнь, существование других и привнесение света в этот мир, ни больше, ни меньше. И этим всё сказано.

— Нормально. Что ж начнём, не будем затягивать. Замечали ли вы какие-нибудь странные взгляды на вас, на ваши предметы личного пользования или действия?

Джодах ненадолго прикрывает глаза, пытаясь сквозь пелену тумана забытья вспомнить хоть что-нибудь, малейшую странность или реакцию не соответствующую ожиданиям и обще принятым нормам, но ничего. Лишь безбрежная пустота под шум океана и гулких помех, словно в экране телевизора. От напряжения начинает болеть голова, а в глаза от яркого света будто впиваются несколько иголок, которые медленно натягивают нерв.

— Нет, точно нет, — говорит Джодах, смотря на одеяло, сам не веря собственным словам.

— Хорошо. Лололошка, кто-то заходил в гримёрку, после того как ушёл Джодах?

— Нет, точно нет. Эбардо стоял, справа от меня и о чём-то очень бурно говорил. Кажется что-то про СМИ. Да, что-то про них. Кхаини стоял слева и внимательно слушал, изредка добавляя свои комментарии. Правда, они были какими-то странными, будто пустыми и не имеющими смысла, хотя может мне показалось. Всё-таки в этот момент я повторял в голове реплики из сценария, слушая в пол уха Эбардо, поэтому Кхаини слышал не особо. Это в принципе объясняет, почему его фразы были, будто обрывками, — говорит Лололошка, приложив пальцы а подбородку, пока Смотрящий делает несколько пометок в блокноте, а потом грубо что-то зачёркивает.

— Я вас понял. Джодах, в какой-то момент вы разбежались в разные стороны. Вы никого не заметили выходящим из неё или внутри?

— Когда я туда забежал, там была только Ашра, она копалась в своём кармане. Она собирала шпильки, что были рассыпаны на полу. Они всегда лежали в стеклянной коробке, осколки которой там тоже валялись. Ашра порезалась об один из них, когда собирала. Я ей помогал. Я не помню, откуда бутылка взялась на столе. Я её не доставал из своей сумки, она изначально там стояла. Я просто не обратил на это внимание! И всего пары глотков хватило, для того чтобы я оказался здесь, — тяжело вздыхая говорит Ави.

— Не переживай, Ашра в порядке и всё обошлось. Помнишь, ты говорил, что у тебя есть врождённый и приобретённый иммунитет к некоторым ядам. Каким именно?

— Врождённый к волчьим ягодам, мухоморам, бледным поганкам, борщевику, белладонне и белене. После нескольких попыток отравления, я выработал у себя иммунитет к некоторым ядам: талий, фосген, свинец, диоксиды, токсины и тетраэтилсвинец, так же сейчас у меня есть минимальный иммунитет к рицину, — твёрдо и уверенно говорит Джодах.

Его взгляд холодеет и становится по температуре приближенном к северному полюсу. Пальцы с силой сжимают белое одеяло, пропитанное запахом спирта и медикаментов. Перевязанные у основания крылья прижимаются к спине, и боль обжигает своими языками пламени, которые медленно затихают.

— Кто об этом знал помимо меня? — спрашивает Смотрящий, нервно стуча кончиком ручки по листу, который от этих ударов нервно трепыхается.

Джодах на несколько секунд задумывается, прикусывая от усердия нижнюю губу, прокусывая её в итоге до крови. Чёрные тени пугающе падают на его глаза, в которых еле дрожат два белых блика. Два пальца соединяются и прикладываются к губам. Лололошка кладёт свою руку на его крылья и осторожно поглаживает маховые перья, которые довольные подрагивают. Ангел смягчается в чертах, не пытаясь больше уловить нить, которая вечно ускользает, словно хитрая лиса, стоит только задеть её кончиками пальцев. Ломать над этим голову бессмысленно: воспоминания не появятся из ниоткуда, должен появиться толчок, спусковой механизм, который даст возможность прояснить ситуацию и дымку воспоминаний. Если продолжить об этом думать, то воспоминания не вернуться, а головная боль лишь усилится.

— Ты, Эбардо, Джейс и Ашра, вроде всё.

— Точно? — переспрашивает Смотрящий, видя растерянность и неуверенность в чертах своего друга.

— Точно. Я об этом старался не распространяться. Говоришь об этом на каждом шагу — заведомо наводишь курок пистолета на свой висок. Зачем обладать козырями в рукаве, если ты их раскрываешь перед врагом?

Смотрящий выводит на листке множество символом, превышающих количество, сказанное Джодахом в несколько раз. Его лицо максимально сосредоточенно и непоколебимо. А глаза вчитываясь в каждое предложения, будто что-то видят, особое, что не видят остальные. Смотрящий вычленяет информацию из текста, впитывает и обрабатывает её, выстраивая в голове сразу несколько цепочек. Они не связаны между собой, эти цепочки абсолютно разные. Некоторые из них идут дальше и утыкаются в тупик из бесконечных и вечных вопросов и переменный. Другие же разваливаются на ходу, превращаясь в пепел или жалкие обломки. А третьи не обретают как таковую осязаемость, каркас и просто исчезают. Однако это не даёт ответов лишь утыкается в новые вопросы.

Однако некоторые цепочки начинают выстраиваться в полноценные теории и догадки, которые не имеют достаточно подкреплений, из-за чего конструкция получается довольно шаткой и неустойчивой. Кажется, ещё немного и всё просто развалится, разрушится, распадётся на множество отдельных частей, не имеющих связующие и нити преткновения. Но вопреки всем ожиданиям четыре башни стоят. Кривые, косые, неказистые, с множеством отсутствующих кирпичей, но стоят. От них он и будет отталкиваться в дальнейшем.

Однако не стоит забывать, что в процессе проверки одной версии может появиться ещё несколько, которые придётся либо откидывать, либо разрушать, либо превращать в полноценные кирпичи для башен. И если к одной из них они не подойдут, то это не значит, что теорию надо будет отвергнуть и задвинуть в самый дальний ящик. Не все детали важны, но при этом внимание стоит уделять всему и даже больше.

Смотрящий щёлкает ручкой, погружает блокнот с ней в портфель и защёлкивает его. Смотрящий проводит пальцами в чёрных перчатках по синякам под глазами. Профессиональная привычка всё делать в перчатках, боясь за сохранность улик и отпечатки пальцев, переросла в ситуацию, когда Смотрящий их просто забывает снять. Да и нежелание обнажать шрамы от ожогов, порезов и пуль тоже присутствует. Иногда даже Смотрящий забывает как они выглядят, а когда снимает впивается взглядом в каждую неидеальность кожи и проводит подушечками пальцев по шершавой поверхности, чтобы понять, что всё это реально. Чтобы вновь случайно окунуться в воспоминания о страшном прошлом, чтобы вновь почувствовать себя живым.

Смотрящий сжимает пальцы в кулак, наблюдая, как чёрную кожу разрезают трещины, потёртости и складки. Пальцы вновь разжимаются и подрагивают пару секунд. Плечо простреливает боль, из-за чего Смотрящий невольно корчится, чувствует противный холод на спине и горькое разочарование в себе.

— Лололошка, можешь нас оставить не на долго? — просит Джодах, миловидно улыбаясь во все тридцать два зуба, на что получает согласный кивок.

Хлопок двери звучит для следователя как удар молота в зале суда. Однако Ави в лице не меняется. Черты его лица всё такие же спокойные и умиротворённые. На лице всё та же улыбка. Смотрящий садится на край кровати своего друга, хотя тот даже ничего не говорит. Смотрящий всё понимает по взгляду, по намёку. Такого суть его самого — читать других существ как открытую книгу или постараться это сделать. Правда, Джодах немного другой случай, именно он позволил ему понять, что его способностей не достаточно, что актёрам или существам склонным к патологической лжи довольно просто сливаться с толпой, что сам Джодах может спокойно скрыть от него любую неугодную информацию о себе. И это дало толчок пересмотреть свои убеждения и отношения к другим существам.

Сам Джодах начал вызывать лёгкое недоверие, но оно быстро сошло на нет, стоило ему только протянуть Смотрящему полное досье и автобиографию о себе со всеми вытекающими буквально в руки следователю, с которым они буквально были знакомы меньше года. Смотрящего это тогда одновременно позабавило и вызвало большое уважение. Столько своего свободного времени убить на то, чтобы ходить по инстанциям и собирать документы и всё ради того, чтобы ему начали доверять, надо постараться. А свободного времени у юного таланта тогда было не шибко много, если учитывать, насколько часто Джодах буквально задыхался и падал от усталости рядом с ним.

— Ты, мой дорогой друг, не меняешься. Я же вижу, что тебе больно, а ты лишь молчишь и делаешь вид, что всё хорошо. Не надо мне такое спасение, при котором ты умрёшь или сильно пострадаешь, — говорит Джодах, скрестив руки на груди, и закатывает глаза, возвращая их к собеседнику.

Смотрящий лишь закатывает глаза, чувствуя колкое раздражение, которое неторопливо поднимается от медленно бьющегося сердца.

— Задам тебе встречный вопрос: можешь перестать вести себя как жертвенник и играть роль бессмертного святого? Тебя пытались убить дважды. И спасли тебя врачи и чистая удача! Третий раз может стать фатальным.

— Я просто переживаю за остальных…

— Ты ни во что не ставишь собственную жизнь?

— Тогда почему я стараюсь продлить собственное существование? — презрительно фыркает Джодах, впиваясь ногтями в собственную плоть.

— Ты должен перестать заниматься работой! — говорит Смотрящий, сводя брови к переносице.

— Ты и малейшего понимания не имеешь о том, насколько она для меня важна! — вскрикивает Джодах, приложив руку к груди.

— Ты просто эгоист, не заботящейся ни о себе, ни о других, — холодно чеканит следователь.

— Хватит! Хватит! Хватит меня доставать! — кричит Джодах, с силой бья по кровати.

В его глазах стоят слёзы, зубы стиснуты от злости, вместе с пальцами.

Щёки горят пунцовым оттенком, а в глазах плещется чистая и концентрированная злость, которую Смотрящий не видел за весь свой опыт работы, от чего ему становится некомфортно, и он чувствует, как чувство вины щекочет своими лапками совесть.

— Хорошо, я не прав, прости. Не стоило мне на тебя так давить, — говорит Смотрящий, отводя глаза в сторону.

Джодах усмиряет свой пыл и сжимает в своих руках руку Смотрящему и заглядывает тому в глаза. Тяжело вдыхает через нос, выдыхает через рот и прикрывает глаза.

— Пожалуйста, если я для тебя дорог, то постарайся не умереть и не пострадать ещё больше.

Джодах знает, что сейчас бессовестно манипулирует чужими чувствами, эмоциями и переживаниями. Знает, что это неправильно, не этично, мерзко и неправильно с моральной точки зрения, но ангел просто не знает, как ещё заставить своего друга прислушаться к себе, не делать глупостей и чуть больше уважать жизнь данную ему.

— Если ты так беспокоишься за меня, то я могу нанять охранника или применить защитное заклинание, да это будет отнимать много сил, но в отличие от других существ оно не может совершить ошибку, — говорит Джодах, грустно улыбаясь.

— Хорошо. Делай, как считаешь нужным, — обречённо говорит Смотрящий, вставая с места. — Мне позвать господина Лололошку?

— Будь добр.

Смотрящий выходит в полупустой холл и показывает Лололошке жестами на дверь. Парень сразу срывается со своего места и, попрощавшись со следователем, возвращается в палату к Джодаху.

— Насколько долго знакомы с господином Смотрящим?

— Ммм, лет двадцать, может двадцать пять? — неуверенно отвечает Джодах.

Лололошка подходит к Джодаху и приподнимает его подбородок вверх. Ангел пытается отвести смущённый взгляд в сторону, но вновь и вновь натыкается на бездонную лазурь, которая затягивает в свой личный мир и индивидуальное царство. Серебряные блёстки — блики, формируются в форму сердца, а затем вновь рассыпаются в блестящие белые хлопья. Губы сами формируются в улыбку трепетную, нежную, спокойную и насмешливую.

— Я готов принять твою вечность, — шепчет Лололошка у его губ.

А ты горишь и всё страдаешь

О боли ты уже всё знаешь.

Но говоришь любовь принять,

Что б тайну страшную узнать.

О тех же страшных прегрешеньях

Словах же колких и сомненьях.

Что всё сжигают на пути,

Что б тайну страшную снести.

А ты сияешь всё же ярче

И всё отчаянней и жарче,

Чтоб сохранить всё в глубине

Те чувства в страшной чёрной мгле.

***

Фран глубоко в душе не понимает, как всё пришло к такому странному и довольно занимательному исходу, по вкусу напоминающим горький и терпкий шоколад с кофе, который отдаёт лёгким покалыванием на языке и где-то глубоко в душе. Фран не знает, почему каждый раз при виде в глазке знакомых изумрудных хитрых глаз открывает дверь и впускает его внутрь. Возможно, неосознанными толчками к действию является банальное сострадание к Эбардо, из-за его явного нежелания находиться в собственной квартире, или странное чувство комфорта и чужого присутствия, которое разбавляет бесконечное тягучее и холодное одиночество собственного дома.

Такие встречи по вечерам стали обыденностью, чем-то неосознанно великим, волшебным и умиротворяющим. Как будто всё было так всегда, как будто Фран всегда кого-то ждал, в глубине души, но ждал, надеялся и изнемогал от скорой встречи.

А с ними появилось и странное, до боли противное и незнакомое чувство в груди, которое медленно и верно поедает его, отдаваясь жаром во всём теле. В такие моменты, кажется, что сердце вот-вот остановится или разорвётся на отдельно взятые части. А в лёгкие будто забиваются лепестки или шипы роз, которые больно ранят.

Эльф и сам не заметил, как стал готовиться к этим встречам, как сам неосознанно их ждал, не пытаясь зарыться в работе или бессоннице, длинною в жизнь, чтобы не думать о том, насколько в его мире пусто, серо и одиноко.

Сан-Фран начал подбирать различные фильмы или мюзиклы, прекрасно зная, что где-то вначале ему положат голову на колени, а к середине поднимутся, и будут шептать на ухо слащавые пропитанные жаром и чистейшим пороком слова, от которых маска не возмутительности сама полетит вниз и разобьётся на части. Сан-Фран всегда знал, что последует за этими словами, поэтому всегда принимал душ и переодевался в более лёгкую одежду, несмотря на лёгкий холод, от которого по коже бегали мурашки.

Франческо всегда наполнял один бокал виноградным соком, ибо ненавидит алкоголь, а другой вином, которое казалось, скоро закончится, но этого почему-то не происходило. Он знал, что они лишь успеют сделать только один глоток, из-за чего до утра они будут стоять почти полные. Сан-Фран знал, что всё начнётся с ленивых поцелуев в шею и объятий, которые перерастут в секундную похоть и яркое обжигающее желание чего-то большего. Сан-Фран знал, что как только очередной фильм закончится, его возьмут за руку и потащат за собой, ярко сверкая глазами.

Фран никогда ни на чём не настаивал, лишь позволял делать Эбардо с собой всё, что придёт тому в голову и даже больше. Он лишь отдавал и отдавался, не прося ничего взамен. Лишь всматривался в чужое лицо сквозь пелену удовольствия на глазах, лишь молчал, изредка роняя короткие вздохи. Каждый раз чужие раскалённые губы, отдающие острым перцем, корицей и лаймом, проходят по его телу, сдавливают грудную клетку и находят отклик где-то глубоко внутри, за стеной из рёбер и плоти. Мягкие губы дурманят и дают забыться и забыть о проблемах, пока не прокусывают кожу до крови, возвращая в реальность и изнемогая от жажды, заставляют лишь задыхаться и гореть, гореть и гореть, заставляя поддаваться вперёд.

И в эти секунды всё перестаёт иметь значение: музыка на фоне затихает, а глаза смотрят на него сверху вниз. Улыбка становится всё ярче и затмевает собой всё вокруг. Огни свечей лишь дрожат от сбивчивого дыхания, шторы чуть колышутся от еле уловимого ветра, тени танцуют на стенах свой собственный бальный танец, пока наручники врезаются в запястья своей бархатной мягкостью.

Однако сейчас всё по-другому, будто что-то щёлкнуло и резко переменилось. Так резко и неожиданно, что не удаётся собраться с мыслями и осмыслить ситуацию. Эбардо лежит на кровати и, отвернув голову куда-то в сторону, всматриваясь во тьму квартиры, тихо и беззвучно плачет. Слёзы медленно скатываются по щекам и заставляют белую простыню, с запахом лаванды, промокнуть. Ноги согнуты в коленях и разведены, руки раскинуты в разные стороны, как если бы тот делал снежного ангела. Фран останавливается и приподнимает Эбардо так, чтобы тот принял сидячее положение. Эльф нежно с его щеки большим пальцем вытирает слезу и тихо спрашивает:

— Что случилось?

Для Франа не так важно собственное благополучие, как благополучие его партнёра. Он может и не показывает это, но на самом деле вслушивается в каждый вздох и слово, внимательно следит за реакцией, действиями и эмоциями, отражающимися в глазах. Если его партнёру плохо, то он остановится, не станет его ещё больше доводить до точки невозврата и истерики, не будет говорить глупые и крайне жестокие фразы: «Потерпи. Не плачь. Не порти настрой. Мне плевать чего ты хочешь». Это совершенно не та дорожка, которую следует выбирать, если вы, конечно, не хотите испортить со своим партнёром отношения. Получаешь ласку, любовь и удовольствие — отдавай всё это взамен. Иначе другое существо может подумать, что вас не заботят его чувства и переживания и просто уйдёт, оставив на губах лишь дёготь, полынь и яд, который будет отравлять вас с помощью навязчивых мыслей и переживаний.

— Ничего всё в порядке, продолжайте, — тихо отвечает Эбардо, пытаясь выдавить из себя улыбку, но это выходит криво и больше походит на оскал.

Фран подползает ближе и находится на расстоянии вытянутой руки. В его глазах отражается лишь сочувствие и тревога. Сердце почему-то в груди болезненно ноет и стонет, отдаваясь эхом в мозге и лёгкой вибрацией по рёбрам.

— Я же вижу, что тебе плохо. И в таком состоянии я продолжать не намерен, — отрезает Сан-Фран. — Я сделал тебе больно? Что-то не так сделал или сказал? Ты только скажи, и мы это обсудим.

Белая прядь выбивается из его причёски и качается вперёд вслед за движениями головы. Эбардо отрицательно вертит головой, поджимает под себя колени и утыкается в них, пытаясь скрыться от сапфировых глаз, которые хотят лишь помочь, приласкать и спасти. Фран, видя, что Эбардо не способен сейчас ничего сказать, достаёт красный клетчатый плед из шкафа и укутывает в него парня. Его рука ложится на его спину и не спеша проходит от плечей к лопаткам.

— Простите, — всхлипывая, говорит Эбардо, отнимая голову от коленей.

— За что ты извиняешься? — недоумённо спрашивает Сан-Фран, продолжая гладить его по спине.

— За то, что испортил вам жизнь своими слезами и проблемами! — кричит Эбардо, разводя руки в разные стороны.

Сан-Фран качает головой в разные стороны. Никогда он не думал, что будет когда-нибудь сидеть на собственной кровати со своим актёром и успокаивать его. Никогда он не думал, что будет за кого-то так сильно переживать. Всегда на первом месте в собственной жизни стоял именно он, хотя это очень сильно шло в разрез с его привычками, с его желанием утопить себя в бумагах и работе. Желании заняться хоть чем-нибудь, чтобы заснуть без задних мыслей и лишних раздумий о собственной жизни, чувствах и эмоциях, которые медленно тлели всё это время в его груди, отравляя само его существование.

И тут в его жизнь врывается Эбардо, точнее его простое и вполне объяснимое желание помочь пережить огромную потерю и смириться с этим. Сан-Фран просто делал то, что считал нужным, правильным, естественным. Просто помогал, не толкал сразу в пропасть навстречу изменениям, лишь спокойно подталкивал, давал поддержку, физический контакт, если того требовала ситуация. Не давил, по крайней мере, старался. Неосознанно позволял делать с собой всё, что угодно, таким образом, давая возможность накинуть на себя золотые цепи привязанности и чего-то странного и непонятного то, что горит в нём ярким огнём, тухнет при виде страданий Эбардо, а потом вновь вспыхивает, заставляя задыхаться в жаре, сладости и дурманящем тумане.

— Тебя это тревожит? Ты ничего не испортил и никогда не портил. Я бы даже сказал, что ты привнёс в неё какой-то особый свет и смысл. Если хочешь, можем ещё фильм посмотреть. Хочешь я сделаю какао с зефиром тебе после ванны? Не обязательно заниматься этим, можем просто пообниматься или просто посидеть рядом. Что думаешь? — говорит Фран, неловко улыбаясь и почёсывая затылок.

Уши опускаются вниз, глаза прикрываются, не выдерживая зрительного контакта, а на щеках появляется лёгкая краска. Эбардо не верит собственным ушам. Уголки его губ ползут вверх, а слёзы перестают течь. Сердце начинает стучать быстрее и разгоняет по телу приятное тепло, которое даёт ощутить на кончике языка вкус холодной малины и ванили. Парень невольно краснеет. Слышать комплименты в свою сторону и получать заботу просто так всегда приятно, и в эти секунды ты понимаешь, насколько ты дорог этому существу и насколько оно дорого для тебя. Ты начинаешь ценить эти редкие мгновения спокойствия ещё больше и ещё сильнее, чем до этого.

— Ведёте себя, как слащавый романтик. Стареете, господин Сан-Фран, — усмехаясь, говорит Эбардо.

— И не говори, — Франческо демонстративно кашляет в кулак. — Вот уже песок сыпется. Что ты только разглядел во мне. Ума не приложу.

Эльф надменно фыркает и закатывает глаза, широко улыбаясь. Фран накидывает на тело растянутую лиловую майку и чёрного цвета шорты. Правда одежда не сильно помогает скрыть недавно появившиеся засосы и укусы, но его это не волнует, ибо в своём доме он может выглядеть как угодно. Резинка зажимается между зубов, пока он делает на голове незатейливую гульку.

— Даже не знаю. Вы просто являетесь предметом моих желаний. Есть в вас что-то особенное, завораживающее и заставляющее меня задыхаться этой странной сладостью, — говорит Эбардо, мечтательно вздыхая и одевая свою одежду.

Уши Франа чуть дёргаются, а смущение накатывает новой волной, заставляя вжаться в воротник майки, пытаясь его скрыть. Эбардо прекрасно знает, на какие точки лучше всего надавить, чтобы вогнать непоколебимого и холодного режиссера в краску, как довести его до точки кипения и как заставить задыхаться от удовольствия, и умело этим пользуется. Однако тут ещё играет немалую роль содействие Франческо в этом. У него было множество возможностей оттолкнуть его, выгнать, не открывать или просто отказаться, но он по каким-то только самому себе известным причинам, так не сделал. И это Эбардо заставляет ломать голову над загадкой, на которую он с меньшей вероятностью получит когда-нибудь ответ, и желать новой встречи ещё больше.

Фран несёт Эбардо на руках в ванную, где вода была уже приемлемой температуры и где витает горячо любимый насыщенный запах лаванды и соснового бора. Эбардо начинает прижиматься к Франу и тереться о него, не желая отпускать, но одежду снять надо, поэтому он нехотя становится ногами на махровый ковёр и стягивает верхнюю одежду с интересом, осматривая его тело с ног до головы, будто он не видел его до этого десятки раз.

Сан-Фран ложится в ванную так, чтобы у Эбардо возможность устроиться между его ног и лечь на его грудь, что тот с радостью делает.

— Хотели бы как-нибудь повторить? — с усмешкой спрашивает Эбардо, прекрасно зная ответ на свой вопрос.

— Ну, даже не знаю, — с наигранным смущением говорит Франческо.

— Мы могли бы в следущий раз попробовать обездвиживание или стимуляцию, что скажете?

— Ладно, обездвиживание звучит интересно, а стимуляция, ну, такое.

Эбардо мурчит, чувствуя, как эльф наносит шампунь и чуть потирается о чужую шею. Эбардо тоже начинает перебирать чужие волосы, снимая и бросая резинку на стиральную машинку, убирая одну из прядей за заострённое ухо. А после вновь обводит пальцами ушную раковину, вновь не наблюдая сопротивления.

— Вы же говорили, что мне нельзя пока их трогать, пока мы не супруги или не пара, — теперь Эбардо, наконец, задаëт интересующий вопрос, который крутиться у него на языке последние три недели.

— Я говорил лишь правила принятые у нас, но не говорил, что буду им следовать, — говорит Фран, пока собственный мозг и мысли с желаниями шепчут: «Я просто вижу в тебе своего партнёра и супруга».

Эбардо усмехается, не очень-то веря этим словам, но ничего не говорит. Лишь разворачивается, ложась Франу на грудь и начиная накручивать на палец белый локон, улыбаясь, пока его глаза будто блестят из-под ресниц.

Фран чувствует горячее дыхание в шею и пытается отвернуться, дабы скрыться от очередного укуса бедной шеи, которая не успевает заживать, даже после ускоренной регенирации, но его слабым местом вновь пользуются, слегка болезненно кусая и заставляя откинуть голову назад.

— Ну, что ты хочешь услышать? — спрашивает Фран, когда в качестве извинений Эбардо начинает, будто кот, тереться о шею и грудную клетку, где сердце заинтересованно стучит. — И как всегда твоё коронное «ничего», — говорит Фран, смывая водой пену с чужих волос.

Фран тяжело дышит, всё ещё пытаясь прийти в себя и наконец спустя столь долгое время осмыслить происходящее между ними последний месяц. Однако спустя долгий и кропотливый анализ, который помимо головной боли даёт весьма скудные ответы, становится понятно одно: он себе нашёл партнёра, к которому рвётся его сердце, от которого уши дёргаются, а тело лишь поддаётся вперёд. Его хочется слушать вечно, с ним хочется быть постоянно, прижимать к себе, целовать и одаривать любовью. Его просто хочется сделать счастливым всеми возможными способами.

Фран не знает и не понимает, когда именно настигает это пресловутое понимание того, что ты хочешь защищать это существо, но именно сейчас он чувствует нечто подобное и не хочет, чтобы это чувство в нём умирала. Не хочется ограждать, не хочется бежать. Лишь тихое смирение наполняет его душу, пока губы формируются в лёгкую и непринуждённую улыбку, а глаза чуть прикрываются смотря в чужие.

Фран осторожно кладёт Эбардо руки на талию, будто тот хрупкая фарфоровая кукла, сажает к себе на колени и обнимает, чуть прикусывая мочку уха, из-за чего собственные уши дёргаются последний раз, так как им только что дали понять, что это их партнёр на ближайшую вечность.

Возможно потом Фран пожалеет о столь импульсивном поступке, но точно не сейчас. Эбардо на это лишь тихо вздыхает и замечает, как немного заострённые уши резко перестают нервно дëргаться почти каждую секунду, что видел он на протяжении всего этого странного периода времени. В голову приходит мысль, что на досуге стоит побольше почитать про эльфов, ведь есть хороший повод пополнить свои не очень обширные знания в этой теме и наконец понять, что нравится и что принято у их расы в романтическом и интимном плане, а то будет крайне неловко и неудобно, если Фран в итоге по его вине нарушит все культурные правила, из-за чего ему будет досаждать чувство вины. Эбардо обнимает Франа за шею, смотря в его глаза и чуть усмехаясь.

— Похоже не только у меня есть наплывы тактильности.

Эбардо немного задумывается, смотря на пену и вспоминает о линзах, которые не снял, хотя следовало бы перед душем.

— Подождите, я сейчас линзы только сниму, — говорит парень неохотно вылезая из воды и заставляя коврик на полу насквозь промокнуть.

— Ты носишь линзы? — спрашивает Фран, пусть и не раз видел, как тот ходит с коробочкой для них.

Эбардо достаëт коробочку для них из верхней полки зеркала и начинает снимать линзы, довольно быстро с этим заканчивая и закапывая капли.

— А вы не знали? Я не очень-то прячу их дома.

— Замечал просто я думал, что твои глаза того же цвета, что и линзы, — говорит Фран, пожимая плечами.

— Ну да, я редко хожу без них, неудивительно, что кажется, что это естественный цвет…

Эльф видит, как от его слов Эбардо начинает нервно кусать губы и удручённо опускает взгляд в пол. Чужие пальцы с силой сжимают и разжимают воздух, а карие глаза боязливо отводятся в сторону, не желая пересекаться с фиолетовыми, которые пытаются донести до него, что всё хорошо, не переживай по-этому поводу, и я не огорчён и не разлюблю. Только это не помогает, видимо для Эбардо эта тема болезненная и неприятная.

Фран осторожно вылезает из воды нежно обнимает Эбардо за талию и утыкается лбом в его макушку, вдыхая запах лайма и мяты. Его руки осторожно начинают гладить тело под собой, дабы убедить в том, что для него чужая внешность ничего не значит.

— Не стоит так об этом переживать. Я буду в любом случае рядом.

Его руки перемещаются на чужие плечи и начинают потирать их, переходя на лопатки. Эбардо хочется верить в эти слова, поэтому он старается гнать неприятные мысли, куда подальше, особенно когда последующие действия Франческо заставляют чуть ли не лечь на него, прикрыв глаза.

— Хах, скорее всего повторюсь, но вы прирождённый романтик, — говорит Эбардо усмехаясь.

— Не романтик я…

— Значит всё-таки прилив нежности?

— Да-да, опять я со своими нежностями. Совсем старый стал, — говорит Фран тихо смеясь. — Ещё полежим?

Фран получая ответ, кивает и вновь залезает в ванную, где Эбардо вновь на нём устраивается как на подушке, осыпая его шею ленивыми укусами и поцелуями, заставляя эльфа покраснеть и прикрыть рот рукой.

— В кого же ты такой ненасытный?

— Какая разница? Вам разве не нравится?

— Нет, меня всё устраивает.

— Значит не вижу проблем.

Эбардо хитро улыбается и возвращается к своему излюбленному занятию. Через пару минут парень всë же отстраняется, но лишь за тем, чтобы смыть с волос шампунь, а заодно и с тела режиссёра пену. Фран смотрит в чужие глаза, медленно начиная гладить Эбардо по спине, чувствуя приятное покалывание в шее и понимая, что ему хочется ещё. Об этом просить довольно неловко, да и даже в голове звучит странно. Хотя как хоть что-то может звучать странно рядом с Эбардо?

— Можешь меня укусить ещё раз? — спрашивает Фран, краснея, опуская уши вниз и отводя глаза в сторону.

Эбардо удивлённо хлопает глазами, а затем хитро улыбается, примыкая к чужой шее. Уж чего-чего, а то что эльф сам попросит продолжить, вместо того, чтобы отнекиваться, этого парень не ожидал. Фран откидывает голову назад, начиная тяжело дышать, когда горячий язык проходит по следам, еле задевая ранки. Возможно он поспешил с озвучиванием своих желаний, ибо это слишком приятно, а собственные руки усаживают Эбардо к себе на колени, чтобы затем обнять, прижавшись ухом к груди, слушая стук уже чужого сердца, который в разы спокойнее его. Фран берёт Эбардо на руки и выходит из воды. Он укутывает его в махровое полотенце, несколько раз протерев чужие волосы, и несёт в гостиную.

— Я мог дойти и сам, всё-таки нелëгкий.

— Ты для меня ничего не весишь.

— Да ладно? Прям лëгкий лëгкий?

— Как пушинка, — говорит Фран, целуя Эбардо в лоб, от чего тот краснеет и теряется.

— Всё от ваших тренировок в таскании документов от театра до машины и от машины до квартиры.

— Да-да, всё документы. Они родные, — усмехаясь говорит Фран, укладывая Эбардо на диван и вешая полотенце на подлокотник.

— Я всё ещё не против какао, — говорит парень, проводя пальцем по чужому подбородку.

Сан-Фран направляется на кухню и начинает там колдовать. Кипяток заливает какао-порошок не полностью, чтобы добавить молоко, и приятный сладко-терпкий запах наполняет кухню и заставляет прикрыть глаза от удовольствия. Пухлый белый зефир, посыпанный для красоты какао, плавает в чашках и украшает их. Чашки вместе с пачкой овсяного шоколадного печенья отправляются на деревянный поднос, и эльф приходит к Эбардо, который с интересом смотрит начало какого-то фильма.

— Что за фильм? — спрашивает Франческо, ставя поднос на стол и присаживаясь рядом с парнем.

— «Дорога в никуда».

Эбардо берёт в руки чашку какао и ложится на плечо Сан-Франа. Сладко-горький вкус обжигает кончик языка, наполняет спокойствием и счастьем. Зелёные глаза встречаются с сапфировыми и улыбаются. Они понимают друг друга без слов, будто они обладают скрытой ментальной связью. Эбардо накидывает один конец пледа на Франческо, и они продолжают просмотр фильма, чувствуя, как сердца ускоренно бьются и как тонкая иголка с ниткой начинает их души медленно сшивать вместе. Каждое лёгкое прикосновение отдаётся жаром, только уже не похожий ни на один другой.

Как сладки те воспоминанья

Что дарят счастья не страданья,

Где столь порочен внешний вид,

Где жаркой страстью ты убит.

И ты лежишь в объятьях друга,

Где есть блаженная услуга,

Отдаться ночи и любви,

Где чувства будут все чисты.

А ты молчишь и всё гадаешь,

Быть может ты, то толком и не знаешь,

Где есть любовь, где есть ответ

На твой единственный билет.

***

Лололошка идёт по улице, пока жухлая хрустит под ногами. Деревья давно сбросили свой наряд и просто стоят и ждут уже новый белый и сверкающий. Холодный ветер мощными порывами обжигает щёки и пробирается под тёплое пальто, невесомо проводя своими языками по телу. Серые облака покрывают собой всё небо и не собираются рассеиваться в ближайшее время, а лишь набирют силы для того, чтобы разразиться холодным дождём.

В его груди свою силу набирает страх и беспокойство. Лололошка уже сожалеет о том, что решил предложить Эбардо эту встречу, чтобы тот ему помог. Однако отступать, стоя у его двери явно слишком поздно. Лололошка даже не понял, как поднялся по лестнице и оказался возле двери чужой квартиры. В груди сердце быстро бьётся, а дыхание становится более прерывистым и тяжёлым, когда в горле застревает противный горький ком.

За дверью слышится тихое копошение и её открывают. Лололошка встречается взглядом с Эбардо. Лололошка по его эмоциям не может понять, что чувствует и испытывает Эбардо по отношению к его присутствию, так как там была скорее смесь из различных эмоций, некоторые из которых даже не получается различить в полной мере и прочитать, что вводит в лёгкий ступор и заставляет растеряться.

— Привет, Эбардо, — говорит Лололошка, чересчур неловко улыбаясь и махая ему рукой, всё-таки эпизод с Франом был свеж, как в его в памяти, так и чужой.

— Ну, привет, — говорит Эбардо, тяжело вздыхая.

Эбардо пропускает его в свою квартиру явно с неохотой, но для приличия пытается изображать на лице гостеприимство. Лололошка боязливо снимает верхнюю одежду и проходит за Эбардо на кухню и садится за стол.

Лололошка чувствует себя крайне неуютно под пристальным и острым взглядом Эбардо. Диалог начинать очень не хочется, а зубы лишь нервно кусают губы до крови. Тишина давит на уши, вместе тревогой и тяжёлым одеялом, сотканным из страха.

Кипяток заливает заварку в чашках, в которые опускается по ложке мёда, и они ставятся на стол.

Через пару минут такого явно неуместного и раздражающего молчания Эбардо начинает барабанить ногтями и прожигать взглядом в Лололошке дыру, из-за чего тот рефлекторно пытается вжать голову в воротник, а затем тяжело выдыхает и начинает говорить:

— Я понимаю, что это может прозвучать странно, но ты вроде разбираешься в таких делах, поэтому…

Лололошка мнётся, не желая приступать к сути, что раздражает Эбардо и заставляет его сильнее стучать по столу чёрными острыми ногтями.

— Может перестанешь тянуть резину, и перейдëм к сути?

— Да, конечно. В общем, ты не знаешь, что мне надо сделать, чтобы Джодах согласился на близость.

Лололошка краснеет до кончиков ушей, утыкаясь лицом в чашку, что вызывает у Эбардо хитрый и ехидный смешок. Он в принципе не думал, что к нему когда-нибудь обратятся с таким интересным вопросом и весьма заманчивым предложением, но всё же бывает в первый раз верно?

— Неужели всë настолько плохо, что ты решил меня вовлекать в ваши постельные игры?

— Прекрати издеваться! — вспыхивает уже от злости Лололошка, что не мешает Эбардо продолжить издеваться и насмехаться над чужой неопытностью.

— Да, я ещё не начинал, учитывая твой похоже, нулевой опыт.

— Откуда мне по-твоему его брать? — раздражённо, закатывая глаза, говорит Лололошка.

— Откуда мне знать, у тебя нужно спросить, откуда и зачем ты собираешься его получать.

— Смейся, сколько влезет. Так что, поможешь?

Лололошка смотрит на него с такой надеждой, что Эбардо не может отказать себе в удовольствии вогнать бедного парня в краску и показать ему все прелести мира своих и не только фантазий. Всё-таки такая изоощерённая форма для того, чтобы отомстить представиться ему возможно ещё нескоро, поэтому следует смаковать каждую секунду данного шоу-комедии, как самый дорогой алкоголь.

Лололошка провожает растерянным взглядом Эбардо, который исчезает в дверном проёме, но быстро возвращается со странной книгой в руках «Искусство боли» с такой же странной и сомнительной обложкой.

— Ну, посмотрим, что можно сделать…

— Эм, я точно должен это читать? — спрашивает Лололошка, открывая и почти сразу закрывая книгу, краснея.

— Ты сам пришёл, к тому же, я уже давал почитать эту книгу Джодаху, чтобы он лучше понял себя, но похоже он ничего не понял.

— Ты серьёзно давал это Джодаху почитать?! — вскрикивает Лололошка, окончательно не понимая, как Ави мог согласиться на прочтение чего-то подобного.

— Угу, если, наконец, откроешь книгу, то ещё и его пометки найдëшь фиолетовыми стикерами и текстовыделителем, мои естественно зелёного цвета.

— Ты хочешь сказать, что он серьёзно помечал понравившиеся ему вещи?!

Лололошка кладёт руки на голову уже откровенно ничего не понимая в поведении ангела. То никаких прикосновений, то сейчас такое. Эбардо же ходит вокруг него словно лис, хитро улыбается и сверкает глазами, сложив руки за спиной, явно наслаждаясь произведённым эффектом. Конечно, он ожидал более бурную реакцию, но и это тоже было весьма неплохо.

— Так ты хочешь узнать или нет?

— Хочу, но меня просто очень смущает наполнение книги…

— А как ты тогда собрался действовать дальше-то? — будто с претензией спрашивает Эбардо.

— Эх, рассказывай.

Лололошка сдаётся, махнув рукой. Пусть ему не хочется слушать про наполнение книги, но у него нет выбора, поэтому он опирается рукой на щёку и пьёт чай, пытаясь не краснеть и им не подавиться.

Лололошка смотрит на Эбардо из-под лба, чувствуя крайнюю степень неловкости и злости. Он уже жалеет, что вообще к нему обратился, но назад дороги уже не было, как и возможности вернуть время вспять. Лололошка должен отвечать и соответствовать своим решениям, поэтому продолжает крайне неохотно и в пол уха слушать объяснения Эбардо, пока тот ходит из стороны в сторону, пытаясь ему что-то втолковать и объяснить, что получается довольно туго и со скрипом, ибо воспринимать информацию на слух не очень, да и множество аспектов вызывает ещё больше вопросов, чем может обработать мозг за минуту.

— Можно помедленнее, пожалуйста.

Эбардо с силой ударяет по чужим плечам и улыбается ему, заставляя Лололошку вздрогнуть. По телу пробегают неприятные мурашки, а следить за Эбардо становится крайне сложно.

— Можно мне не общие инструкции, а касающиеся именно Джодаха?

— А что ты без общих инструкций собрался делать? Так мы с тобой заработаем только ужасную боль, много потерянных литров крови и никакого удовольствия. Можно даже сказать разрыв, — говорит Эбардо злобно усмехаясь, вновь с силой ударяя по чужим плечам.

— Ай, больно! — возникает Лололошка. — По мне слишком мягкая ассоциация с тем, что будет со мной, если я не буду знать все тонкости, — говорит Лололошка, потирая место удара.

Лололошка кривится, сжимая губы в тонкую линию. Он делает последний глоток чая и ставит пустую чашку на стол. Его руки, сомкнутые в замок, ложатся на стол, а острый слегка прищуренный взгляд направляется в сторону Эбардо, который продолжает вводить парня в краску, а затем с силой бьёт его вновь по плечам. Тут уже Лололошка не выдерживает, всё-таки нервы и терпение у него не железное и точно не бесконечное, поэтому он рисует цепи в воздухе, из-за чего Эбардо лишается возможности двигаться и застывает на одном месте, с руками, лежащими вдоль туловища.

— Прекрати! Меня! Бить! — сквозь зубы цедит Лололошка, на что слышит звонкий смех.

— Если ты так остро реагируешь на такое, то в принципе, в случае, чего сможешь себя защитить и обезопасить. Или ты только во время таких разговоров так агрессируешь? — спрашивает Эбардо, чуть задумывается, вспоминая вчерашнюю встречу с Франом, и без проблем нейтрализует заклинание.

— Смогу защитить себя? — не понимая, спрашивает Лололошка. — Ты снова издеваешься?! Он выше меня в два раза почти!

— А ты думаешь, что тут всё от роста и возраста зависит? Что за стереотипы? — спрашивает Эбардо, усмехаясь и складывая руки на груди.

— То-то я думаю, почему господин Сан-Фран всё ещё не лишил тебя сознания.

Лололошка презрительно хмыкает и закатывает глаза. Эбардо начинает его понемногу раздражать и выводить из равновесия, получив над ним косвенную власть вроде того, что ему больше не к кому обратиться, кроме самого Джодаха. Однако парень скорее сквозь землю провалится, чем спросит Ави об этом. Однако даже злость не может заставить его взять свою гордость в руки и загнать к выходу из этой квартиры, лишь бы больше не видеть эти зелёные глаза, поэтому Лололошка продолжает сидеть, периодически ёрзая на стуле.

— Было бы удивительно, если бы он это сделал, учитывая, как он стыдиться в самом начале, да и потом тоже, старается действовать, как можно нежнее и беспокоиться каждую минуту, — Эбардо заносит немного не в ту сторону — и он окунается в воспоминания, прикусывая губу.

— Ты точно говоришь о Сан-Фране? Сан-Фран стыд, нежность и беспокойство каждую минуту звучит, как совершенно не совместимые вещи! Ты точно не говоришь о девушке лёгкого поведения, — спрашивает Лололошка, вскидывая одну бровь вверх.

— Опять судишь книгу по обложке. И с чего это мысли о девушках лëгкого поведения? Что ты, что Джодах, одни и те же догадки. У вас случаем не один мозг на двоих?

— Ну, кто виноват в том, что с Сан-Франом ассоциируется всё, что угодно, но не нежность и стыд? И вообще свои тараканы оставь в своей голове. Лучше скажи, что его может расслабить и успокоить.

— А что мне только в ваших тараканах рыться? Хм, а вообще можно использовать аромапалочки или например сделать массаж, я даже могу помочь тебе с палочками и маслом. Надеюсь этот-то вариант ты осилишь.

— Осилю. У меня есть законченные курсы по нему, — говорит Лололошка тяжело выдыхая.

Он почему-то до этого этот вариант даже не рассматривал. Почему-то казалось, что надо успокоить с помощью какой-то особой техники, а не с помощью простых прикосновений. Однако так скорее всего не выйдет, ибо воспоминания о том, насколько остро Джодах на такое реагирует, довольно свежи в памяти. С другой стороны, Ави буквально во время третьей встречи направлял его руку туда, где именно он может его касаться, не боясь слишком яркой реакции со стороны и последствий в виде истерики или нервного срыва. Поэтому это действительно могло сработать, только вот подводки ко всему этому явно не наблюдается. Не может же он просто подойти к Джодаху и просто сказать: «Давай зайдём ко мне домой чай попьём, а я тебе заодно массаж сделаю». Даже в голове это звучит слишком глупо и несуразно, у Эбардо, наверное, именно так и было. Но тут уже вопрос другой: как Сан-Фран на это согласился? У Лололошки в голове отказывается складываться картинка, а кусочки пазла не соединяются, сколько по ним не бей.

— Вот и замечательно. Значит подготовлю тебе нужное, если у тебя чего-то нет. Также советую не забывать о смазке и презервативах, если, конечно, хочешь избежать боли.

— Так хорошо стартовый набор я понял, — краснея, говорит Лололошка. — Если что-то ещё, что я должен знать?

Лололошка видит, как Эбардо хитро прищуривается и блестит глазами, что ему очень не нравится и заставляет нервно ёрзать на стуле. На чужом лице расцветает широкая улыбка, больше похожая на оскал, а его плечи вновь сжимают, явно забыв про магическое предупреждение.

— Конечно есть, ты же хотел все тонкости.

— Да хватит меня трогать! Применяй свои приёмы на ком-нибудь другом! — возмущается Лололошка, до того как слышит тихий шёпот на ухо.

— Не перебивай меня, ты хочешь знать то, что тебе нужно? — спрашивает Эбардо, отстраняясь на секунду, чтобы посмотреть на произведённую реакцию и продолжает: — Чудно. На твоëм месте, я бы сначала попробовал направить своë внимание на крылья, хвост и шею.

— Меня пугают твои познания. Выходи крылья, хвост и шея? — спрашивает Лололошка, пытаясь подавить смущение.

— Ни одного тебя. Угу, можешь попробовать его ещё приковать, ну тут уж решайте сами, — говорит Эбардо, беззаботно пожимая плечами.

— Нет ну сковывать я его точно не буду! И не мечтай! — говорит Лололошка, тыкая в его грудь.

— Как хочешь. Эх, Сан-Фран оказался не против связывания, сегодня возьму верëвку, — он усмехается, отлипая от парня и нормально садясь рядом.

— С чего ты вдруг решаешь мне рассказать про Сан-Франа?

Лололошка чует в этом разговоре и откровеннии какой-то подвох, но только вот именно какой не может понять, ибо всё остаётся в чужих чертах таким же неизменным. Да и сам он по ощущениям просто хочет этим поделиться из вредности, дабы доказать ему, что Сан-Фран не такой и это Лололошка на самом деле ничего не понимает и не может разглядеть за ширмой этих холодных и циничных эмоций нечто большее.

— Просто хочется с кем-то поделиться, а мы с тобой в одной лодке, так что вряд ли ты будешь трепаться об этому кому попало и с кем попало.

— Допустим? — настороженно отвечает Лололошка.

Эбардо аж сияет от счастья, присаживаясь напротив него и начиная с запоем рассказывать о своём служебном романе, опираясь щекой на руку и мечтательно прикрыв глаза.

— Знал бы ты, как он вздрагивает и смущается от обычных прикосновений. Но при этом всё равно позволяет его трогать, даже на рабочем месте. Сильнее всего он реагирует на укусы мочки уха, в такие моменты кажется ещё чуть-чуть, и он задохнётся от всех прикосновений.

— Даже не хочу знать, что ты такого сделал, что Сан-Фран вдруг решил тебе позволять такое.

— Просто вырвал из этого круга работы и позаботился, — Эбардо усмехается.

— Мне даже жалко Сан-Франа. Ты ему вечно не даёшь работать со своей тактильностью, флиртом и желанием перенять всё внимание на себя, — усмехаясь, говорит Лололошка.

— Будто в этом что-то плохое есть, он и так спит на столе, так как вечно доделывает работу, — говорит Эбардо закатывая глаза и складывая руки на груди.

— Я же не говорю, что это плохо. Если ему нравится флаг ему в руки и вперёд!

— Вот и отлично, а то в моëм бы шкафу появилось ещё кое-что помимо верëвки и прочего.

— Даже не хочу знать, что у тебя в шкафу помимо верёвки, — говорит Лололошка усмехаясь, а затем продолжает: — Скелет есть?

— Нет, и к твоему счастью сегодня не появится, — шутя, говорит Эбардо.

— Как вы милосердны. Не думаю, что я будучи скелетом останусь в твоём шкафу. Скорее убегу.

— Кстати о птичках, мне бы тоже помощь не помешала. Хотелось бы найти больше литературы о эльфах.

— Говоришь тебе нужна литература по поведению эльфов? — переспрашивает Лололошка, задумчиво, рисуя в воздухе треугольник перечёркнутый по вертикали, из-за чего на стол падает книга в тёмно-фиолетовой обложке с рисунком башни.

Эбардо берёт в руки книгу и внимательно её осматривает со всех сторон, что вызывает у Лололошки улыбку.

— Думаю это можно считать платой за помощь?

— Вполне. Надеюсь, написано подробно? — настороженно спрашивает Эбардо.

— Да-да всё в подробностях, даже картинки есть, — говорит Лололошка зевая и покачивая кистью руки.

— Отлично. Даже интересно, зачем нашему юному и невинному актёру нужна была такая книга.

— Зачем-зачем, надо было в колледже обязательно сдавать экзамен по повадкам всех существ, — недовольно бубнит Лололошка, всё ещё помня бессонные ночи, проведённые за конспектами и учебниками.

— Что-то я не помню таких экзаменов, — говорит Эбардо, прищурив глаза и начиная задумчиво стучать пальцем по своему подбородку.

— Ну, ты не помнишь: у вас система другая была. Надеюсь, тебе понравится и господину Сан-Франу тоже.

— А уж я-то как надеюсь. Устрою сегодня господину Сан-Франу сюрприз.

Лололошка кивает. Честно он не ожидал вообще услышать о Сан-Фране именно в таком ключе и узнать о нём так много, но всё же бывает в первый раз. Как-никак ни одно существо не может похвастаться стопроцентными знаниями, о ком-то. Это просто невозможно. Всегда останется лазейка, маленькая дырочка, которая приведёт к раскрытию новой черты личности другого существа, которая до этого момента казалась блёклой и невозможной.

— Даже мне уже страшно, что ты затеял. Не представляю, как Сан-Фран не боится отдаваться в твои руки, — говорит Лололошка, усмехаясь.

— Говоришь так, будто у меня в планах закопать его в лесу. Между прочим есть такая штука как доверие. А вообще его больше пугают его эмоции, он их не понимает, — говорит он и переводит взгляд на книгу, на пару секунд замолкая.

— Что ж частичное непонимание своих эмоций действительно многое объясняет…

Лололошка упирается руками в стул и отводит глаза в сторону. Он даже почему-то не рассматривал вариант с тем, что у эльфа может быть что-то не так в эмоциональном плане. Почему-то казалось, что вся эта предвзятость лишь следствие возвышения себя над остальными, но Лололошка даже рад, что глубоко ошибался. Всё-таки разочароваться в кумире окончательно не хотелось.

— Вообще я захотел узнать о эльфах по-подробнее из-за того, что не понимаю некоторые действия Сан-Франа. Например, недавно он укусил меня за мочку уха, а его уши тут же перестали дëргаться. Это вообще что-то значит или просто совпадение?

— Вообще на языке эльфов это значит, что он тебя обозначил, как своего партнёра на ближайшую вечность, если уши и правда перестали дёргаться.

Лололошка смотрит, как до Эбардо долго доходит смысл его слов и смеётся, когда тот вскидывает брови вверх, а его лицо вспыхивает красным. Ожидать это действие от Франа и правда нельзя было, особенно так резко и неожиданно. Это удивляет, но похоже у Эбардо это в голове всё ещё не может уложиться. Ведь это странно получать, да и в принципе ожидать от эльфа, с которым у них отношения строятся чисто на постели, так ведь? Ведь с чего бы Сан-Франу делать из него своего партнёра? Может так проведённая вместе ночь на него подействовала, может ещё что-нибудь, но не может же это быть признанием в любви! Это же глупо, смешно! Не так ли?

— У тебя прям внутренняя борьба идёт. Ты действительно не хочешь в это верить или просто, как Джодах, боишься привязаться, ведь в самом конце пути будет очень больно отпускать? — спрашивает Лололошка, склонив голову вправо.

— Привязываясь, мы всё равно подписываем себя на боль, рано или поздно.

— В этом вы с ним действительно похожи. У меня даже вопросы о вашей дружбе отпадают.

— Похоже не похоже, понять бы что сейчас мне делать… — парень вздыхает, сжимая книгу в руках.

— Всё будет хорошо. Если ты так сильно переживаешь, то спроси на прямую. Думаю, он ответит тебе и не станет пытать ожиданием и недосказанностью, — говорит Лололошка, ободряюще хлопая Эбардо по плечу. — Мне уже пора, завтра увидимся на репетиции.

Лололошка встаёт со своего места, накидывает на плечи пальто, натягивает ботинки и, пожав руку Эбардо на прощание, уходит. Всё-таки пока Эбардо надо всё обдумать и прочитать как следует, а он будет только мешать.

***

Фран, как обычно сидит скрючившись над документами, неторопливо попивая давно остывший кофе. Ему и обычный давно не прельщает, а тут холодный, горький и который заставляет болезненно скривиться от отвратительного вкуса. В принципе всё было не так плохо, как могло бы быть, ибо стрелка часов ещё даже не перевалила за девять часов вечера, а работа уже была почти завершена. Ручка уверенно пишет на последнем листе бумаги, который откладывается в сторону. Сан-Фран удволетворённо откидывается на спинку стула и улыбается, прикрыв глаза. Радость от того, что его ждёт крепкий сон длинною в десять часов заставляет сердце радостно стучать, а уши дёрнуться.

Удручает разве только то, что такой шанс ему выпал спустя почти пять месяцев работы на износ, где две недели пришлось провести в больнице, из-за сильного переутомления организма, но на это можно спокойно закрыть глаза, ибо главное, что он вообще выпал. Всё-таки ходить вечно в полусонном состоянии и пить кофе как воду — крайне сомнительное занятие, да и опасное. Как-никак шутки про сердечный приступ могут стать далеко не пустыми словами и банальным предупреждением, чтобы его напугать.

Собственный поток мыслей прерывает звонок в дверь, из-за чего приходится встать и потянуться, хрустнув спиной. Фран несколько раз поворачивает щеколду и, открыв дверь, видит на пороге Эбардо. Его это даже не удивляет, лишь является привычной картиной мира, поэтому он почти сразу пропускает его в свою квартиру.

— Здравствуйте, господин Сан-Фран, как вечер? — улыбаясь, спрашивает Эбардо.

— Вечер прекрасно проходит. Вот работу только полностью закончил, так что сегодня посплю прекрасные десять часов.

— Неужели все звëзды сошлись - и вы, наконец, выкроили нормальное время для сна? — Эбардо усмехается и проходит в квартиру, снимая верхнюю одежду.

— Мне самому не верится, — говорит Фран, приложив руку к груди и наигранно откинув голову назад.

Эльф привычно заводит Эбардо в свою спальню, гасит свет и, взяв ноутбук со стола, ложится на кровать. Фран видит, что Эбардо медлит и вскидывает бровь вверх. Это было, как минимум, странно для него, ведь обычно тот сразу удобно устраивался на его плече, а тут стоит и растерянно смотрит на него. Сан-Фран начинает беспокоиться, что сделал что-то не то, сделал больно или обидел чем-то, поэтому слегка испуганно спрашивает:

— Что-то случилось? Я сделал что-то не то?

— Я хотел поговорить.

— Поговорить? Хорошо. Присаживайся или ложись, — говорит спокойно Фран, откладывая ноутбук в сторону, хотя в этот момент сердце в его грудной клетке пропускает удар.

Эльф внимательно следит за тем, как Эбардо неловко ложится рядом с ним, будто боясь прикоснуться, что вгоняет в ступор.

«Что я уже сделать успел?!» — восклицает у себя в голове Франческо, пытаясь вспомнить, что он уже успел сделать, чтобы так обидеть Эбардо, что тот даже боится пересекаться с ним взглядом.

Тишина ужасно давит на уши и заставляет сжаться, а на плечи ужасно давит окружающая атмосфера. Фран буквально чувствует напряжение, повисшее в воздухе, но разговор начинать не решается. Всё-таки было бы как-то неправильно извиняться за причину чего ты не знаешь. Эбардо же какое-то время думает, как лучше начать, и после, наконец, прерывает неловкую тишину:

— Для начала, можете сказать, что для вас значат наши отношения? — Эбардо решает начать не с вопроса о действиях режиссёра.

— Что для меня значат наши отношения? — спрашивает Фран, на секунду задумываясь, как бы более ёмко и чётко изложить свои смешанные чувства, которые он не до конца понимает. — Давай сразу кое-что уясним: я могу где-то ошибаться и неправильно трактовать свои чувства. Хорошо?

Эльф с лёгким страхом ожидает вердикт. Всё-таки далеко не разговор о чувствах он ожидал сегодня, но в любом случае это стоило ожидать рано или поздно. Без чувств не было бы ничего, лишь сухое соитие, которое причиняло бы боль обеим сторонам. Без чувств не было бы «их», пусть это местоимение и звучит слишком громко. Ведь пока нет никаких «их», есть только он и Эбардо и странное чувство в груди, которое Фран охарактеризовал как любовь пусть всё ещё в этом и не уверен. Эльф берёт чужую руку и кладёт себе на грудь, чувствуя быстрых стук собственного сердца и начинает крайне медленно и неуверенно говорить:

— Для меня наши отношения значат нечто большее, чем просто постель, уже давно. Я не знаю, как их описать и что следует говорить в таких ситуациях тоже, но знай для меня эти чувства никогда не были и не будут игрой, сколько бы я не утверждал обратное, — говорит Фран, с силой сжимая чужую руку и нежно улыбаясь.

От следующих слов Фран краснеет, отводит взгляд в сторону и опускает уши. Он конечно подозревал, что его об этом спросят, но не настолько же скоро. Видимо у Эбардо всё-таки дошли руки и появилось время, чтобы почитать о его расе немного больше, чем ему хотелось бы, из-за чего тело рефлекторно напрягается.

— И именно поэтому вы меня обозначили как своего партнёра? — наконец, задаëт интересующий вопрос Эбардо, тихо посмеиваясь с реакции Франческо.

— М-можно и так сказать. Даже не знаю, что меня нашло в тот момент. Я просто поддался эмоциям и искушению в тот момент, — говорит Фран, а сам в голове думает: «И чтобы никто другой на тебя не смел класть свой глаз».

Сан-Фран пока решает умолчать о метке за чужим ухом. Так эльфы обозначают своих партнёров и защищают их от других. Для любого существа метка за ухом — знак стоп. К такому мало кто прибегает, ибо ошибка и дальнейшее разочарование может стоит слишком дорого, чтобы отдать своё сердце в руки другого существа, но Фран решил рискнуть. Он и сам не знает почему, ибо даже переполненный чувствами и эмоциями он мог себя контролировать, но в тот момент, что-то толкнуло его со скалы и заставило утонуть в этом омуте чувств, просто поддавшись вперёд.

— А я кое-что узнал о вас во время прочтения довольно занимательной литературы.

— И что же ты узнал обо мне? — спрашивает Фран с улыбкой и лёгким оттенком тревоги.

Эбардо приживается к Франу, целует в кончик уха и прикусывает мочку, плавно спускаясь к шее. Эльф лишь с интересом наблюдает за чужими действиями, кажется понимая, что хочет сделать Эбардо. Он не противиться этому лишь откидывает шею назад, чтобы тому было удобнее. Эльф чувствует, как холодными пальцами, проводят по разгорячённой коже останавливаясь на пространстве между ухом и шеей, где медленно и верно бьётся сонная артерия. Эбардо шепчет заклинание, а режиссёр на это лишь тихо мычит от небольшой боли, на что он лишь целует его в щёку.

Эбардо отстраняется явно любуясь своей работой, а Фран растерянно проводит пальцами по метке, хлопая глазами и смотрит на Эбардо в ожидании объяснений.

— Зачем тебе это?

— Чтобы никто больше не засматривался на вас кроме меня, — говорит притворно ласково Эбардо.

— А ещё меня вечно попрекает в ревности, — говорит Фран, скрестив руки на груди.

— Напомнить кто первый начал? — Эбардо усмехается и утыкается эльфу в шею, прижимая его к себе за талию.

— Ну-ну, не горячись. Щекотно, — говорит Фран, поглаживая Эбардо по волосам и начиная смеяться от горячего дыхания в шею.

В этот раз Сан-Франу не удаётся так просто уклониться и спрятаться от него, так как Эбардо прижимает его к себе за талию, а затем начинает осыпать поцелуями, слыша со стороны лишь звонкий смех. Сценарист пытается выбраться для приличия, но особого запала в нём нет, поэтому так получается, что он лишь гладит Эбардо по спине, плечам и груди.

— Теперь тебя и вечером на нежности тянет? — спрашивает Фран, вскинув бровь вверх. — Стабильная система дала сбой?

— Я читал, что вам такое нравится, поэтому и решил быть тактильным почаще, — парень усмехается, а затем продолжает: — Или что-то не так?

— Ну, да мы эльфы действительно любим и ценим такое просто удивительно, что ты переступаешь через свои принципы ради меня.

— Но ведь и вы часто переступаете через себя ради меня, так что же удивительного?

— Ну, это правда. Переступаю через себя ради тебя, а ты ради меня. Звучит как залог здоровых отношений, где мы идём на уступки друг другу.

— А до этого вы считали наши отношения больными? — парень посмеивается и легонько прикусывает чужую шею.

— Нет, я не считал, просто они мне казались и кажутся немного странными, — говорит Фран, чуть морщась. — Ладно ты прав, — говорит Фран, начиная массировать чужие плечи и смотря в глаза, — мне действительно это нравится — и я не хочу, чтобы это заканчивалось.

Фран прижимается к Эбардо ближе, выдыхая раскалённый воздух в его шею и еле касается метки, чувствуя лёгкую дрожь под собой и жар. На его лице расплывается широкая улыбка, а пальцы вновь зарываются в волосы, наслаждаясь их мягкостью и красотой с блеском.

— Какой грязный приëм в нашей игре, — Эбардо тяжело выдыхает, начиная мурчать и тереться о чужую шею.

— Какая игра такие и правила. Тем более правила созданы, чтобы их нарушать, не так ли? — спрашивает Франческо, делая своеобразный массаж Эбардо.

— Неожиданно, что из нас двоих сейчас их нарушаете вы.

Эбардо улыбается, довольно прикрывая глаза. Ему сейчас очень хорошо и кажется, что он попал в какую-то сказку, которой суждено будет закончится и раствориться. Однако пока этот момент не настал, Эбардо хочет оттянуть момент осмысленния, как можно дальше, хочет смаковать каждую секунду, пытаясь определить все скрытые нотки чувств и эмоций сполна.

— Не всё же мне внимание получать, — шепчет Фран, поглаживая Эбардо по спине.

Франческо хочет утонуть в чужом тепле, прижаться ещё ближе, пусть ближе уже просто некуда. Эбардо посмеивается и прижимается ближе к эльфу, руки же тянуться к заострённым ушам, начиная их поглаживать и массировать, чтобы расслабить Франа. Хотелось, чтобы сценарист расслабился не меньше его самого. В этом ведь вся прелесть отношений, где один готов сделать и отдать всё ради другого лишь бы ему было хорошо. Где они готовы делиться теплом и разделять минуты удовольствия вместе, не забирая всё внимание только на себя.

Глаза Франа сейчас искрятся счастьем, пока Эбардо даёт ему то, что нужно в зимний период: тепло, заботу и прикосновения, которые не делают больно. Эльф удволетворённо мычит, трясь о чужую шею, явно намекая, что его всё устраивает, и он хочет ещё. Эбардо только усмехается от чужой податливости и тактильности, поэтому продолжает, иногда переходя на метку, что вызывает у Франа дрожь и рефлекторное опускание ушей вниз, по которым затем проходят пальцы.

— Ты зачем меня мучаешь? — спрашивает Фран, лёжа уже будто на иголках и жмуря глаза, как котёнок.

Эбардо не отвечает, а лишь продолжает свои действия чисто из праздного любопытства, насколько у Франа хватит терпения, так просто лежать и ничего не делать.

Франческо понимает спустя пару секунд чужие намерения и гасит свет, из-за чего серебряный свет луны ровно падает в середину комнаты, а чужие глаза будто светятся зелёным изнутри, становясь для него в какой-то момент единственным источником освещения. Эльф чувствует, как в его волосы с нажимом зарываются и закатывает глаза, прижимая голову к чужой груди. Собственные руки прижимают Эбардо ещё ближе, и Фран начинает тяжело дышать на чужое ухо, заставляя его покрыться испариной.

— Если ты не прекратишь, то это может привести к серьёзным последствиям, — говорит Фран, прекрасно понимая, что Эбардо пропустит его слова мимо ушей.

— А можете подробнее рассказать о зимнем периоде у эльфов? — Эбардо игнорирует предупреждение Сан-Франа, продолжая поглаживать чужие уши.

— Зачем спрашиваешь, если книгу читал?

— Мне хочется услышать объяснение от вас, да и к тому же, вдруг я что-то упустил важное.

— В этот период мы очень активно ищем себе партнёра. У вас людей весной начинается обострение, а у нас зимой. Партнёр нам нужен для семейного быта, объятий, ну и остального, — говорит Фран, стеснительно отводя глаза, когда мочку уха осторожно оттягивают.

— И что же вы делаете, когда находите партнëра? — Эбардо посмеивается, видя столь яркую реакцию Франческо.

— В основном мы просто так лежим, позволяя друг другу касаться ушей.

— Похоже я пошёл не по системе и начал «немного» раньше.

— Да-да, ты сломал эту систему, так как в начале самого периода начал их касаться и кусать, — недовольно бубнит Франческо.

Эбардо на это лишь закатывает глаза, чувствуя вновь на себе этот прищуренный взгляд. Благо, эльф сейчас максимально близко к нему и полностью в его власти, что заставляет Эбардо приблизиться к его уху, которое резко дёргается, когда по нему проводят кончиком горячего языка. Сценарист тихо мычит, прикусывая сгиб ладони, щёки ярко вспыхивают красным, а на глазах уже собираются маленькие кристаллики слёз.

— Н-не д-делай так б-больше, — тяжело дыша и прерываясь, говорит эльф, поддаваясь вперёд, когда его начинают гладить по щеке.

— Вам не нравится? — шепчет на ухо парень, чувствуя, как эльф прижался к его руке, ища в ней опору и поддержку.

— П-просто это с-слишком для меня, — шепчет Фран, смотря на Эбардо из-под дрожащих ресниц.

Эбардо не собирается продолжать после просьбы Франа, хотя раньше бы пошёл на перекор любым просьбам лишь бы добиться яркой реакции и увидеть столь желанные эмоции и отдачу в свою сторону. Однако сейчас не хочется доводить бедного эльфа до точки кипения, тем более мало ли вдруг это предупреждение было всё-таки о боли, поэтому Эбардо просто достаёт из кармана коробочку с наушниками и протягивает один Франу, который тот охотно надевает. Эбардо ставит громкость на среднюю и в наушниках начинает играть песня «Hidden in the sand», которая убаюкивает и усыпляет, из-за чего вскоре на Эбардо начинает мирно посапывать Сан-Фран. На лице вновь расплывается улыбка, ведь в голову опять приходят сравнения Франческо с котом. Эбардо решает не будить Сан-Франа, ведь сон эльфу просто необходим, ибо только два раза за два месяца, уже даже почти за три, Эбардо видел его выспавшийся и счастливым и это стоит явно исправлять, ибо смотреть на измученные черты лица — удовольствие крайне сомнительное, а сердце буквально разрывается от чужого жалостливого взгляда в эти моменты, из-за чего Эбардо просто не может продолжать свои действия в отношении Франа и лишь отходит или отворачивается в сторону.

Эбардо сползает, ложась и укладывая поудобнее сценариста, чтобы утром его шея и плечи не так сильно болели. Безусловно, на данном этапе Фран точно довериться и отдастся в его руки без малейших вопросов, но слышать болезненное шипение со стороны от каждого неудачного движения не очень хочется.

Фран ложится поудобнее рядом, обнимая Эбардо за талию, из-за чего тот тихо посмеивается, убирая с чужого лица некоторые пряди.

— Только попробуй это кому-нибудь разболтать, — говорит Фран, краснея, когда Эбардо поворачивается, обнимает его в ответ и утыкается головой в его грудную клетку.

— Не волнуйтесь, буду молчок. Если вы ещё не поняли, то рассказывать о этих встречах без вашего согласия я в принципе не буду, — говорит Эбардо, прекрасно зная, что это правило он уже частично нарушил.

Эбардо улыбается и начинает мурчать и тереться о грудь эльфа, слушая учащëнное биение сердца, прикрыв глаза, просто наслаждаясь музыкой, которая предназначена только ему одному.

— Оно снова быстро стучит.

Эбардо через время всë-таки отрывается от чужой груди, целуя его в кончик уха и утыкаясь лицом между чужой шеей и ухом. Фран от такой нежности несильно краснеет, но ничего не говорит лишь прижимает Эбардо сильнее к себе, прикрывает глаза и мягко улыбается, вдыхая пьянящий запах лайма с перцем, который вместе с приятной музыкой на окулеле забирает его в своё царство Морфея.

***

Смотрящий сидит, сгорбившись над бумагами и, пытаясь сквозь пелену головной боли и глазного давление, пытается прочитать написанное. Однако буквы решают на страницах сыграть в догонялки, поэтому перепрыгивают с одного места на другое, вытягиваются и уменьшаются, из-за чего прочитать без очков становится невозможно. Смотрящий понимает, что это занятие довольно бессмысленное, поэтому откладывает бумаги в сторону, понимая, что потом всё равно придётся к ним вернуться, через боль, кровь и слёзы, но вернуться. К сожалению, эта очередная пачка бюрократии не требует отлагательств и не может потерпеть до завтрашнего дня, как будто она куда-то исчезнет или может куда-то убежать. Конечно, если бы такое произошло, то Смотрящий бы только обрадовался, отсутствую всей или половины стопки, но всё же заполнение бумаг было и будет его обязанностью и личным кошмаром.

В кабинете стоит тишина, которую вдруг нарушает стук дверь. И под громогласный возглас: «Войдите!» в кабинет входит Кейт в белом халате с небольшим количеством бумаг, скрепленных степлером. Она откидывает голову назад, чтобы убрать с лица, мешающие каштановые волосы, с заколкой в виде голубого цветка. Её карие глаза, цвета кофе с небольшим добавление молока, смотрят сначала на Смотрящего, потом на бумаги. Она закусывает губы, явно желая что-то сказать, но не может этого сделать без разрешения старшего, как будто весь мир рухнет, если Кейт произнесёт пару слов. Как будто нарушение этого негласного правила карается и может привести к не самым приятным последствиям.

— Кейт, что ты хотела? — спокойно спрашивает Смотрящий, поднимая на неё свой уставший и измученный взгляд.

Боль в плече обжигает и помогает прийти в сознание на короткий миг, помогает выбросить из головы все буквы и бесконечные цифры, от которых голова идёт кругом, а в глазах рябит. Таблетки обезболивающего никак не помогают и это удручает. Хочется хотя бы на миг забыть о неприятном чувстве боли, от которого хочется стиснуть зубы и зашипеть. Однако такого счастья собственный организм, выработавший лояльность ко всем обезболивающим, ему не собирается предоставлять, от чего становится тошно.

— Господин Смотрящий, пришли результаты экспертизы. Думаю, это вас заинтересует, — говорит Кейт, протягивая бумаги следователю, которые тот сразу берёт и, приложив руку ко лбу, пробегает глазами по тексту.

— Яд не является искусственно созданным или покупным. Он имеет растительное происхождение и его явно делали в домашних условиях, так как дозировки довольно не точные. Это существо может и разбирается в химии и ядах, но видимо из-за спешки ошиблось. Поэтому вместо моментальной смерти была медленная и мучительная.

— Уанакорс? — спрашивает Смотрящий, поднимая вопросительный взгляд. — Насколько я помню, это растение запрещено выращивать почти по всему Междумирью, так как исходящий от него запах во время цветения вызывает галлюцинации, а пыльца является мощным наркотическим веществом ярко-фиолетового цвета.

— Отнюдь, всё так. Его в принципе довольно сложно выращивать. Нужны теплицы со специальным орошением, удобрением и фильтрацией воздуха, поэтому вариантов, где это могли вырастить не особо много, — говорит Кейт, заправляя прядь за ухо.

— Например? — спрашивает Смотрящий, не отрывая головы от бумаг.

— Я прикрепила лист к отчёту, а Дилан нашёл все адреса.

Смотрящий находит предпоследнюю страницу и читает все адреса. Большинство из них его не привлекают, ибо их давно выкупили и переоборудовали или снесли, ибо территория пустует, здания становятся аварийными, а дети и подростки имеют свойство отключать инстинкт самосохранения и кидаться в самое пекло опасности. Однако средь череды бессмысленных и ненужных адресов находится один, который привлекает внимание следователя. Если Смотрящему не изменяет память, то раньше на этом заводе производили химикаты и различные удобрения, поэтому там, скорее всего сохранилось нужное оборудование, а система очистки воздуха там всегда была. Для установки теплиц не так много и нужно, а если учитывать, сколько стоит пять грамм пыльцы уанокорса, то заработок в семь раз превышает расходы.

— Сейчас отправлюсь на место, — говорит Смотрящий, накидывая на плечи чёрный плащ.

— Подождите! Вас шеф вызывает к себе, сказал, что дело важное.

«Только этого мне ещё не хватало. Ещё больше бумаг надо заполнять?» — думает Смотрящий, кивая, и выходит из кабинета.

В холле из стороны в сторону ходят сотрудники и потерпевшие. Некоторые из них спокойно сидят, некоторые плачут, а некоторые пустым взглядом смотрят в стену. Смотрящий на это уже даже не обращает внимание, не испытывает даже малейший отклик и желание помочь всем и сразу. Смотрящий просто привык к этой странной и вечной тяжёлой холодной атмосфере подавленности. Да и по ощущениям ничего и не изменилось. Раньше он находился в примерно таком же месте, ощущая на себе вечный пристальный взгляд родителей, который сквозь одежду пробирал тело холодом, из-за того что он не мог быть идеальным. Вместо камеры с решёткой была полу пустая комната, четыре ярко белые стены и маленькое окно, в которое еле пробивались лучи солнца.

Иногда требования были настолько высоки, что достать до них было физически невозможно. О похвале ни шло и речи, Смотрящий для них был всегда недостаточно сильным, умным, спортивным и дисциплинированным. В нём всегда было что-то не так, начиная от внешности и заканчивая эмоциями, половина из которых была под теневым запретом. Ведь тебе нельзя плакать — ты мужчина, не будь таким угрюмым — ты портишь всем настроение, не злись — твоё мнение здесь ничего не значит, тебе больно — терпи, пока можешь. Ведь ты обязан, ты должен быть сильным, ведь ты парень.

От одних только воспоминаний становится безумно горько, а глаза щиплют слёзы. Руки начинают болеть и мелко дрожать. Так хочется сейчас посмотреть им в глаза, ударить по лицу и с силой крикнуть:

«Вы этого добивались?! Теперь вы довольны?!»

Однако говорить это уже некому. И с одной стороны Смотрящий должен чувствовать горечь от расставания, боли и утраты, а с другой он просто не может. Эти существа убили в нём всё, что можно было и нельзя. И он должен был как-то бороться с этим сам, как-то возродить в себе все чувства, заставить себя испытывать эмоции и не корить себя за то, что ты физически не можешь это сделать. От их отсутствия тебе не сложнее и не легче. Для тебя любое изменение в мимике — это прогресс, а всё остальное время ты лишь марионетка в руках кукловода, который нехотя дёргает за ниточки, пытаясь заставить зрителей поверить, что ты испытываешь и переживаешь хоть о чём-то.

«М-да, и почему именно сейчас? Чего это меня на ностальгию потянуло?» — вопрошает Смотрящий, опуская золотую ручку двери вниз.

— Господин Смотрящий, проходите. Не бойтесь, — звучит спокойный и глубокий голос Арнира.

Смотрящий нервно переступает с ноги на ноги, прежде чем ступить на территорию кабинета. Следователь смотрит в пол, боясь пересечься взглядом со своим шефом. Становится страшно, что сейчас его отчитают, сделают выговор и отстранят от работы, а это последнее, чего он хочет. Арнир пусть и довольно снисходителен, но его добродушие и терпение не бесконечное, поэтому стоит один лишний раз дёрнуть за тонкую струну, и она порвётся.

— Поднимите на меня глаза, — всё также спокойно просит Арнир, но в его голосе прослеживаются нотки металла, которые звенят нескладным гулом.

Смотрящий подчиняется и встречается с глазами цвета металлика. Белые крылья Арнира плотно прижаты к спине, золотые звёзды свисают с сияющего нимба и чуть покачиваются. Не будь на нём полицейской формы, от которой исходит мрак, серьёзность и непоколебимость, то спутать его с ангелом довольно легко. И только сотрудники и сам Смотрящий знает, что этот образ лишь красивая блажь и сверкающая обёртка, которая скрывает под собой нечто пугающее и страшное, если разозлить его. Смотрящему стоило только один раз увидеть Арнира в гневе, чтобы желание оступиться и не следовать кодексу пропало навсегда.

— Вы хотели меня видеть? — неуверенно начинает следователь, отводя в сторону.

— Да, меня очень не устраивают темпы работы, если вы понимаете, о чём я, — говорит Арнир, смотря на следователя поверх рук.

— Но, господин Арнир! Дело нельзя закрыть так быстро! — говорит в отчаянии Смотрящий, приложив руку к груди.

Арнир хищно улыбается, по-особенному сверкая глазами. И в этом странном блеске на секунду мелькает что-то странное, и пока неизвестное.

— Что вы, я не про это. Я понимаю, что убийцу можно ловить на протяжении десяти лет. Я сейчас говорю о вас, о вашем здоровье и физических способностях.

«Почему всех так волнует моё здоровье? Если стою на нога и ходить могу, значит, здоров и могу работать», — раздражённо думает Смотрящий. — Я в прекрасной форме и прекрасно себя чувствую, и если позволите, то я хотел бы отправится на обследование одного из заброшенных заводов.

Арнир крутит ручку между пальцев и прищуривает глаза. Улыбка исчезает с его лица, уступая место плотно сомкнутым губам. Длинные золотые волосы, собранные в аккуратный хвост, будто тускнеют на несколько тонов вместе с глазами. Кончик ручки упирается в стол, пока Арнир указательным пальцем перекатывает её с одного бока на другой, явно о чём-то думая. Смотрящий начинает чувствовать ледяную ауру, которая буквально исходит от Арнира. От усердия чистое лицо разрезают морщины, которые через секунду разглаживают.

— Господин Смотрящий, вы можете врать сколько угодно себе и мне, но врачам лучше известно, в каком вы сейчас состоянии. Поэтому на задание вы отправитесь с опером Доктором Блэком. И это не обсуждается.

В глазах Арнира начинают плясать черти, которые разжигают там огромный костёр, который готов в любую секунду сжечь следователя, поэтому приходится смириться с отягощающими обстоятельствами. Смотрящий привык работать один, ведь тогда ему никто не мешает и не крутится под ногами. Всё можно делать в своём собственном темпе: тихо и размеренно или наоборот быстро и резко. С напарником же надо находить общий язык, обговаривать каждое действие, план и разговоры, чтобы случайно всё не испортить и не заставить преступников разбежаться, как тараканов по углам. Одно неосторожное действие и выстрел пистолета, может стать фатальной ошибкой и разрушить красивый карточный домик, где последней картой обязательно будет смеющийся Джокер.

— Доктор Блэк, проходите и не стесняйтесь. Господин Смотрящий просто сегодня немного не в духе, — говорит Арнир, прикрыв глаза и махая кистью правой руки.

Из маленького кабинета, где обычно сидит заместитель шефа полиции, выходит довольно молодой парень, от которого так и веет неопытностью, уверенностью и юношеским максимализмом. Его волосы по цвету напоминают чёрную смолу, а глаза как у него такие же чистые и белые, словно первый снег. Форма полицейского ему определённо не идёт, она кажется какой-то неправильной и никудышный, как будто маленький ребёнок, таким образом, водружает на свои плечи огромный неподъёмный груз ответственности. Невольно Смотрящий задумывается о том, что форма врача будет идти ему гораздо больше и это вызывает тихий ехидный с нотками презрения смешок.

— Здравствуйте, господин Смотрящий. Я был наслышан о вас. В основном только хорошее, — говорит Блэк, пожимая руку в перчатке и приветливо улыбаясь.

Смотрящий его счастье не разделяет, но пытается изображать хотя бы малейшую заинтересованность и каплю радости средь безбрежного и бесконечного моря. Он ощущает всю неуверенность и зажатость в чужой хватке, чувствует лёгкую дрожь от страха и смотрит своему напарнику в глаза. Страх лучше всего раскрывает чужие эмоции, чужие намерения и мысли. Существо благодаря этому открывается и становится как на ладони. Смотрящий всматривается в чужие глаза, дрожащие блики и тени, которые падают от ресниц, и когда находит, то что ищет, улыбается в глубине души, радостно смеётся и наполняется тихим и молчаливым ликованьем. Однако его лицо остаётся непроницаемым.

— Это хорошо, думаю, мы с вами сработаемся. Господин Арнир, разрешите идти? И дайте мне двадцать минут.

Арнир согласно кивает, расплываясь в улыбке, чей смысл теперь Смотрящий понимает. И ему очень не нравится то, как шеф играет на его чувствах и эмоциях, которых по этому поводу набирается слишком много, из-за чего они собираются в голове огромным скопом больше похожим на чёрные каракули на белом листе, которые не удаётся разобрать и разложить по полочкам. Закономерные вопросы всплывают сами собой: «Он хочешь, чтобы меня убили? Зачем весь этот цирк? Это проверка на верность и преданность?».

Нескладный гул в голове перебивает только хлопок двери и гул мотора. Смотрящий только сейчас понимает, что плотно сжимает руль до побелевших костяшек, а во рту уже ощущается металлический привкус собственной крови на кончике языка, который медленно подкатывает к горлу отвратительным комом и тошнотой. Палец сам нажимает на кнопку блокировки всех дверей. После характерного щелчка Блэк съёживается и пытается слиться с креслом в единое целое. Ему явно становится некомфортно от мысли, что в случае чего убежать не получится. Блэк себя чувствует как крыса, запертая в коробку или клетку, которая судорожно пытается выбраться за её границы.

— Как давно вы работаете в органах? И почему вас называют доктор? — спрашивает Смотрящий, смотря вперёд.

Ему не обязательно смотреть в чужие глаза, чтобы чувствовать страх, который синим полотном стелется по полу, словно туман по тонкой поверхности озера раним утром.

— Работаю четыре года. А доктором называют, так как я работал до этого десять лет врачом криминологом. В основном трупы вскрывал, но имел дело и с наркотическими веществами.

— И что же вас заставило сменить свой покой и рутину, на бюрократию и беготню за преступниками? — спрашивает Смотрящий без какого-либо интереса, но существу на другом конце провода это знать не обязательно.

Чувство, что сейчас абсолютно незнакомые существа наблюдают за ним и вслушиваются в каждое слово, заставляют в глубине души смеяться, а адреналин выплеснуться в кровь, из-за чего глаза лихорадочно блестят.

— Обвинения в краже оборудования и реактивов, — спокойно отвечает Блэк, смотря куда-то вперёд и сжимая в руках ремень безопасности.

— Даже так? И неужто с таким обвинениями берут в органы, — презрительно хмыкая, спрашивает Смотрящий.

— Дело закрыли, а обвинения сняли. Правда, репутация была испорчена, вот и перевёлся.

Блэк смотрит на Смотрящего, поднимает прямую ладонь вверх, кладёт большой палец в центр и зажимает его, и следователь слышит тихое, но при этом чёткое и звенящее наполненное отчаянием слово:

«Помогите!»

— Даже так бывает? Я оказывается, многое не знаю о том, где работаю. Ваше имя мне кажется смутно знакомым. У вас есть брат?

Блэк чувствует, как сердце буквально насквозь протыкает стрела, и по его изгибам кровь медленно стекает вниз. Он не знал, как всё это произошло, как это получилось, как он оказался в практически безвыходной ситуации. Блэк оступился всего один раз, но этого хватило для того, чтобы его нога сорвалась, и её больно ранили камни. Он знал, что опасно браться за это дело, опасно иметь хоть косвенную связь с ним, но всё равно согласился работать над этим делом. Всё равно посмотрел в эту чёрную бездну, которая неожиданно посмотрела в ответ и широко улыбнулась, напоследок сверкнув глазами, прежде чем исчезнуть. И Блэк не думал, что платой за промашку станут угрозы убийства его брата, думал, что всё обойдётся, будет как прежде. Но это прежде больше никогда для него не настанет. Кража реагентов, поддельные документы, личность и закрытие дела за баснословные деньги, и кража секретных документов, для слабого кивка демона своим напарникам, чтобы те перестали избивать его родную кровь, слишком большая цена, что он мог заплатить. Блэк находится на поводке, один его неверный шаг убьют его брата, а его голова полетит вслед за чужой

— Да, есть. Он сейчас на заработках, — словно робот, говорит заученную ложь Блэк.

— Ясно. Мы на месте, — говорит Смотрящий, глуша мотор.

Блэк поднимает глаза на возвышающееся здание завода, и его бьёт крупная дрожь, зрачки боязливо сужаются, а кожа бледнеет, становясь как чистый лист. Горло обжигает подступающий всё ближе страх и паника. Смотрящий смотрит на него и самодовольно хмыкает. Карты неожиданно сходятся в одном единственном месте, превращаясь в огромную мигающую красную точку, размером с яблоко. Пальцы в перчатках сжимаются, предчувствуя, что скоро окажутся в чужой крови, а костяшки вновь будут разбиты. Тяжёлый вздох и такой же тяжёлый выдох, Смотрящий поправляет воротник пальто и поворачивается в сторону своего сопровождающего.

— Если хотите, можете остаться в машине. Я не нуждаюсь в вашей помощи. Справлюсь один. Тем более это всего лишь проверка завода, не более, — непринуждённо говорит Смотрящий, пожимая плечами.

— Д-да, н-наверное, так и сделаю, — говорит Блэк, чувствуя, как каждое слово царапает и отдаётся горечью в горле, пока в микро наушниках раздаётся истерический и заливистый смех.

Смотрящий хлопает дверью и, утыкаясь руками в дно карманов, сгорбившись, направляется в сторону полуразрушенного здание, чьё время эксплуатации наступило давным-давно. Под ногами хрустит снег, стекло и гравий. В воздухе витает незримый запах опасности, адреналина и крови. Уголки потрескавшихся от холода губ дрогают и ползут вверх, предвкушая вкус драки и собственной победы. Хотя плечо может его подвести, но это не имеет значение. Смотрящий включает рацию и коротко говорит одну единственную фразу, с улыбкой на лице:

— Пятнадцать минут.

Следователь со щелчком снимает затвор с пистолета и держит палец на курке, легонько постукивая по нему. Взгляд его как всегда холоден и непроницаем, даже и не скажешь, что он собирается сейчас входить в длань чужого ужаса и ночных кошмаров. Смотрящий открывает дверь и переступает через порог.

— Стоять! Куда направляетесь? — звучат громогласно и опасно голоса двух высоких мужчин.

Смотрящий быстро осматривает небольшое помещение, ограниченное бетонными стенами, пропитанными плесенью и влагой. Весь пол усеян стеклом, камнями, штукатуркой и бетоном. У одной из стен стоят высокие железные стеллажи, покрытые слоем пыли и на которых стоят тяжёлые коробки, и оставшееся оборудование. Чуть поодаль располагается железная и проржавевшая лестница. Смотрящий возвращает свой взгляд на существ и достаёт из кармана удостоверение.

— Можно мне пройти?

Пятнадцать.

На этот вопрос его грубо отталкивают в стену. Справа на него замахиваются, но Смотрящий вовремя уворачивается и удар приходится на стену. Звучит самый первый выстрел. Штукатурка и бетон крошится, поднимая в воздух большое количество пыли. Нога с силой бьёт в чужую грудную клетку, выбивая из лёгких кислород.

Четырнадцать.

Горло передавливает чужая рука, пока на глазах выступают слёзы от недостатка воздуха. Несколько ударов костяшками пальцев приходит в скулу и нос, из-за чего кровь алыми струйками стекает вниз, а крупные капли падают на пол. Смотрящий опускает голову вниз, чтобы кровь не попала в дыхательные пути, резко поддаётся назад и с силой бьёт нападавшего в грудную клетку, из-за чего тот отлетает к стеллажам, на котором коробки опасно качаются из стороны в сторону.

Тринадцать.

Горло сильнее пережимают и тянут назад. В глазах начинает темнеть, а туман медленно окутывает взгляд. Смотрящий собирает оставшиеся силы и с силой бьёт нападающего ногой по коленным чашечкам. Тот теряет равновесие и хватка ослабевает. Резкий прилив кислорода заставляет голову закружиться. Следователь выворачивает нападавшему руку из-за чего тот кричит от боли и бьёт его коленом в грудь.

Двенадцать.

Густая кровь срывается с губ на пол. Смотрящий наносит удар в чужую челюсть и слышит характерный хруст. Звучит второй выстрел. Пуля медленно входит в чужое плечо. Противника захлёстывает ярость и его удары становятся более остервенелыми. Смотрящему не удаётся уклоняться. Собственное плечо противно ноет и его простреливает боль. Металлический привкус во рту и лёгкое головокружение не даёт соображать и найти выход из данной ситуации.

Одиннадцать.

Смотрящий отходит назад, в какой-то момент, утыкаясь ногами в железную лестницу. Новый удар в нос заставляет перед глазами залетать большое количество звёздочек, а мир на секунду превратиться в одно единое белое полотно. Звучит новый выстрел, направленный в потолок. Пара камней и кусков бетона падают вниз, отдаваясь лёгкой вибрацией по перилам. В ушах ужасно звенит, а удары собственного сердца становятся болезненными. И вдруг приходит решение.

Десять.

Руки хватают голову нападающего и бьют его о перила. Один раз, второй, третий. Чужой лоб покрывают царапины и ссадины. Кровь окрашивает идеально чистую трубу. Чужие ноги с силой бьют его в живот, но Смотрящий со всей силы наносит последний удар, и тело обмякает.

Девять.

Второй нападавший бежит прямо на Смотрящего, но тот перемахивает через перила, чувствуя отдачу в ноги. Боль прокатывается по телу, а затем стихает. Плечо жалобно ноет и горит вместе с лёгкими. Пару рёбер явно повреждено. Глаза всё так же прищурены и пропитаны холодной ненавистью, хотя Смотрящий и начинает сомневаться в собственной победе.

Восемь.

Кулак проносится справа от его лица. Смотрящий перехватывает руки мужчины и резким движением опускает их вниз. Чужое колено бьёт чуть ниже диафрагмы и кровь тёмными сгустками капает на пол. На глазах выступают слёзы, которые сразу стираются перчаткой.

Семь.

Ещё один выстрел просвистел и пришёлся в колено нападавшему. Всего на секунду он потерялся в пространстве из-за боли, но потом его перекрывает подступивший адреналин и ярость. Смотрящего валят на пол пистолет отлетает куда-то в сторону, прокручиваясь. Кулак из раза в раз попадает по лицу, из-за чего нос с губами окончательно разбиты.

Шесть.

Следователь собрав все силы бьёт коленом по чужому подбородку и резко вскакивает на ноги, бросаясь к пистолету. Его хватают за плечо и резко тянут за него, из-за чего от боли всё заливает белым, а ноги подкашиваются. Противник бросается к пистолету, но Смотрящий откидывает его в дальний угол ногой.

Пять.

Выбраться из этой ситуации кажется невозможно. Смотрящий блокирует каждую атаку, нанося лишь слабые удары. Его тело начинает выдыхаться от усталости и полученных ранений. Он сжимает чужие кулаки, чувствуя, как ноги начинают скользить по полу, а руки на сгибе подрагивают и ослабевают.

Четыре.

Взгляд мечется от разъярённого взгляда по помещению, находят выход в виде стеллажей. Смотрящий резко отпускает чужие руки, мужчина от неожиданности теряет равновесие и летит вперёд. Смотрящий наносит финальный удар в спину, из-за чего он врезается в стеллаж. Коробка опасно качается и летит вниз, разбиваясь о чужую голову. Железные детали рассыпаются по полу, а нападавший теряет сознание.

Три.

Смотрящий тяжело дышит, вытирая тыльной стороной ладони кровь с губ, и подбирает пистолет. Наручники крепятся на двух запястьях, пока цепь упирается в железную балку перил. Всё тело жалобно ноет и стонет, прося малейшую медицинскую помощь со стороны, но Смотрящий в очередной раз ему отказывает.

Два.

Следователь поднимается по лестнице и открывает железную дверь. Несколько существ в химической защите поворачивает головы на звук. В углу сидит существо без сознания. Его тело привязано к стулу, рот заклеен серой клейкой лентой, а тело усыпано ссадинами, ранами, синяками и гематомами. Вокруг него образовалась приличная лужа крови, которая свернулась и стала на несколько оттенков темнее, чем было до этого. Смотрящий направляет пистолет в толпу и громогласно объявляет:

— Полиция! Всем поднять руки вверх и не двигаться! Сопротивление бесполезно!

Один.

В помещение врывается множество существ с оружием наперевес. Кого-то валят напал, кого-то прижимают к стене, кто-то кричит о том, что он не виновен. Смотрящий же освобождает пленного и закидывает его руку себе на плечи. Ему явно понадобится медицинская помощь.

На улице его уже ждёт скорая помощь с мигалками, Блэк и Арнир, от которого исходит ярко-жёлтое свечение, которое заставляет зажмуриться. Врачи сразу забирают у него пострадавшего и окидывают оценивающим взглядом. Блэк накидывается на Смотрящего с объятиями и, плача, говорит тихое пропитанное всеобъемлющим счастьем:

— Спасибо.

Смотрящий лишь легонько хлопает Блэка по плечу, чувствуя, как тепло и спокойствие разливается по его телу.

— Господин Смотрящий, вы обратитесь за медицинской помощью? — спрашивает его Арнир, прекрасно зная ответ.

Смотрящий вырывается из объятий, которые в данной ситуации причиняют боль, отвечает:

— Конечно, господин Арнир, но точно не сегодня. У меня ещё назначен на сегодня допрос.

Ты карты с силой те сжимаешь

Не зная, как тебе пойти

Возможно, ты и угадаешь,

Мотив, убийцу и кресты.

Что на кону стоит известно,

Хоть и не хочешь вспоминать,

О Том насколько будет больно,

О том, как будут все страдать.

А чувство смерти подгоняет

Идти всё дальше и быстрей,

Так будто и она не знает,

Где будет смерть средь тех аллей.

Как будто озарённый блеском

Средь облаков и серебра.

Прогонят думы с громким треском,

Где боль до пепла сожжена.

А ты бежишь средь тех раздумий,

Что давят грудь ещё сильней.

Где ты не знаешь тех, кто умер,

Но всё же думай, сожалей.

А смерть всё крови жаждет больше,

Желая всё себе забрать,

Но ты не думай, что обманом

Её ты сможешь избежать.

***

Смотрящий устало зевает, направляя луч света в алые глаза напротив, где зрачки сужаются как у змеи. Стены давно пропитались сыростью, поэтому их медленно и верно захватывает плесень. Только стол, два стула, лампа и бумаги с ручкой — всё это является типичной атрибутикой допроса, которая скорее даже стала формальной. Наручники издают звон и дребезжания от попыток выбраться из кандалов.

— И долго мы в молчанку будем играть? В твоих интересах сейчас всё рассказать. Может даже за содействие следствия тебе скосят срок.

Смотрящий откидывается на спинку стула и закидывает ногу на ногу. Преступник злобно скалится и бьёт хвостом по пыльной поверхности пола.

— С чего бы мне это делать? У вас на меня ничего нет, да и если есть, то деньги решат абсолютно всё, — говорит существо, хищно улыбаясь и приподнимая подбородок вверх, ощущая на языке пьянящий вкус победы.

— К твоему сожалению твоё дело имеет косвенную связь с моим. Так что откупиться от меня будет сложно, если не невозможно.

Собеседник закатывает глаза.

— Тем более у меня есть кое-что, что заставит тебя говорить.

— И что это? Пытки? Ха! Вы не посмеете, это превышение полномочий! — говорит существо, злобно прищуривая глаза.

— Вы действительно прекрасно осведомлены о моей работе и своих правах. Однако это не то. Что же будет с вами, когда об этом узнает СМИ и общественность?

Смотрящий встаёт со стула, наклоняется максимально к чужому лицу и махает перед лицом парня флешкой. Его зрачки опасно сужаются, улыбка меркнет, а лицо бледнеет.

— Ведь это твоя флешка, не так ли, Люциус?!

А ты сейчас дрожишь от страха,

Как будто суть не уловил,

Где ждёт тебя твоя оплаха,

Где ты могилу свою рыл.

А страх сильнее всё сжимает

До дрожи, боли всех костей.

А что ты на меня взираешь,

Как будто я твой страшный зверь?

Ты будто чувствуешь дыханье,

Дыханье смерти над собой.

И чувство жаркого преданья

Страшит тебя, никто иной.

А ведь ты мог всё сделать тихо

Мог замолчать или пропасть,

Но ты решил всё сделать лихо

Закон тем самым обогнать.

Но получилось очень вяло

И я стою перед тобой.

А ты сидишь уж больно тихо

Не мёртвый и не весь живой.