Джодах пытается вжать голову в горло своего свитера и прикрыться крыльями, дабы не было видно, как сильно у него горят щёки. От одних только мыслей становится дурно, а голова идёт кругом от повышенного давления и жара, что собирается в горле и грудной клетке. Крылья за спиной заинтересованно трепещут, из-за чего Ави начинает приглаживать перья, пытаясь успокоить самого себя, своё тело и организм, который в отличие от своего обладателя готов к чему угодно будь то драка, обычная перепалка или перестрелка. От таких сравнений левое крыло начинает болеть и ныть, а перья чуть колышутся и заостряются на концах, чувствуя еле уловимую угрозу от одних только мыслей и воспоминаний.

— К тебе поедем или ко мне? — спрашивает Лололошка, двумя пальцами начиная ходить от его плечей к шее, плавно переходя на скулы.

Приятные мурашки пробегают по телу. Слюна становится настолько вязкой, что проглотить её кажется невозможным. Язык инстинктивно проходит по пересохшим губам, которые чуть приоткрываются, чтобы стабилизировать сбивчивое и тяжёлое дыхание. Джодах не понимает, что с ним. Паника медленно подкрадывается к нему, словно хищник, желая вцепиться в его тёплую и мягкую сочную плоть своими клыками. Тело бьёт слабая дрожь, которая прокатывается волной, отдаваясь в пальцы и в ноги, из-за чего ему кажется, что он сейчас полетит вниз, больно ударяясь о камни, а потом его лёгкие будет медленно наполнять вода, пока Ави будет тонуть.

Ангел с силой зажмуривает глаза, пока чёрный фон не начинает идти рябью от количества цветных кругов, которые налезают друг на друга, сливаются вместе, распадаются на маленькие пузыри и плывут в пространстве. Правая рука, сжимает запястье левой, чтобы остановить дрожь, хотя это делает только хуже. На лице появляется нервная улыбка, а в глазах отражается страх, даже животный ужас перед тем, что даже не произошло и не начиналось.

«Надо дышать. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох», — повторяет в свое голове Джодах, приложив руку ко лбу и пытаясь удержать нить спокойствия и умиротворения, которая у него была секунду назад.

— Эм, Джодах, я что-то не то сделал или сказал?! — с беспокойством спрашивает Лололошка, сразу пытаясь его как-то успокоить, держа руки на расстоянии, чтобы не сделать ещё хуже.

Все окружающие звуки вокруг заглушает звон в ушах. Пальцы с силой сжимают волосы на голове, оттягивая их, пытаясь успокоиться и привести спутанные в клубок мысли в порядок. Желудок скручивает болезненная судорога, пока по щекам стекают слишком холодные слёзы. Зрачки вместе с бликами чуть подрагивают, пока всматриваются сквозь пелену солёной влаги в мокрые камни и знакомые черты. Пытаясь найти хотя бы косвенный намёк на жестокий и пропитанный сквозящим могильным холодом, и жестокостью кремний, но впереди видит лишь сверкающий и сияющий надеждой, теплом и любовью лазурит.

Джодах сжимает дрожащими пальцами чужие предплечья, падает на колени, игнорируя прострелившую их боль, и сквозь слёзы смотрит на Лололошку. Его губы дрожат, пока пытаются что-то произнести, но получается ужасно, из-за недостатка кислорода в лёгких, его голос хрипит, дрожит и периодически пропадает. Однако даже сквозь все эти звуки удаётся с трудом, но различить слова и смысл, который Джодах в них закладывает.

— Н-нет, т-ты зде-здесь н-ни прич-причём. Эт-это т-толь-только м-мои проблемы, и-и я дол-должен с-сам с ними б-бороться, — говорит Джодах останавливаясь, чтобы жадно ртом ухватить струю кислорода, и продолжает: — П-правда пол-получается уж-ужасно…

Лололошка чувствует, как чужие слёзы обжигают его кожу и будто прожигают её насквозь, чувствует, как сильно дрожит чужое тело от невидимой опасности и просто чувствует чужой страх, неуверенность и панику. Лололошка до сих пор не понимает, что сделал не так, но одно стало ясно: Джодах панически боится физической близости. По каким конкретно причинам парень не знает, да и не догадывается. И так понятно, что это что-то далеко не радужное, тяжёлое и травмирующее. Возможно, даже относится к их самому первому разговору, где Лололошке показалось, что актёр соврал. Даже если и так он имеет на это право, но это нельзя это просто хранить в себе, надеясь, что вместо новой порции яда, эти воспоминания частично сольются с бездной беспамятства. Это никогда не произойдёт, если не пытаться что-то менять, смирятся и смотреть страху в глаза. Пристально и тягуче долго не отрывая глаз, до того момента, пока спокойствие не опутает своими нитями твоё тело, а сознание станет девственно чистым.

— Всё хорошо, спокойно. Здесь только я и больше никого. Если хочешь, то можешь поплакать, если тебе станет легче, — говорит Лололошка, присаживаясь на колени, и раскрывает руки в зазывающем жесте.

Джодах просто поддаётся вперёд и падает в чужие объятия с какой-то отчаянной надеждой и рвением. Его руки смыкаются на чужой спине, пока чёрная толстовка с рисунками на рукавах в виде голубого огня, пропитывается влагой. Лололошка кладёт руку на его спину, и осторожно гладит Ави по маховым крыльям, чувствуя всё напряжение, которое забивается в их мышцах, из-за чего потом придётся мучатся от боли, если ничего не сделать. Но позволит ли Джодах себе помочь в таком ключе, вопрос другой.

— Я-я н-наверное сл-слишком проб-проблемный, — шепчет Джодах, чуть улыбаясь от тепла и спокойствия, которое к нему вновь возвращается, даже не постучавшись в дверь.

— Даже если и так, то ты — только моя проблема. Самая дорогая и нужная проблема, которой стоит хотя бы немного заботится о себе и своём здоровье, как ментальном, так и физическом, — говорит Лололошка, задумчиво проводя последний раз по чужим крыльям, и продолжает: — У меня дома есть чай с мятой, он поможет тебе успокоиться, так что, наверное, поедем ко мне.

Джодах пытается накрыться крыльями, как только чувствует прилив жара к щекам. Желание отстраниться, убежать или спрятаться от прикосновений почему-то отсутствует полностью, и это вызывает в голове огромный диссонанс. Что-то резко изменилось точно и бесповоротно после договора, после очередной панической атаки, после поддержки, которая ощущается сейчас как-то по-другому. Не так как было в полицейском участке или после его возвращения в мир живых. Есть сейчас в них что-то особенное, чарующее, обжигающее, заставляющее сомневаться в собственной адекватности и реальности происходящего. Хочется про всё забыть, отбросить прошлое в сторону, на задворки сознания, чтобы жить настоящим и светлым чарующим будущим, чтобы, наконец, отдаться спокойному течению реки, что уносит вдаль туман, тревоги и переживания.

Ави только сейчас понимает, что на него смотрят с ожиданием ответа, но он ничего не может даже сказать. Язык будто отнимает, из-за чего во рту он ощущается как какой-то лишний придаток. Поэтому Джодах лишь отрешённо кивает головой. Лололошка протягивает ему руку, чтобы помочь встать.

— Мне кажется всё должно быть немного наоборот, — говорит Джодах, усмехаясь и поднимаясь с камней.

— Так покажи, как надо, — говорит Лололошка с вызовом, дёргая Ави на себя. — Всё-таки самый известный и один из лучших актёров это ты.

Лололошка улыбается, смотря на то, как Джодах краснеет с каждой секундой всё сильнее, прижимаясь к нему почти вплотную, как чужие крылья вновь заинтересованно и чуть нервно трепещут вместе с хвостом. Ави неловко кладёт свою руку на чужую талию, пытаясь уловить в чужом взгляде недовольство, злость или раздражение, но ничего не находит. Джодах делает неуверенный шаг вперёд, пока Лололошка делает шаг назад. Пальцы смыкаются вместе, и их будто навеки связывает белая нить из кристаллов, пока они кружатся в незамысловатом танце. Тёмно-фиолетовая кофта качается на поясе в такт движениям, а в небо взмывают тысячи золотых светящихся точек — светлячков. На периферии уши улавливают плеск воды и волн, которые играют между собой, набрасываясь, разбиваясь в белую пену и сливаясь с ровной гладью воды.

На ветвях деревьев сидят и тихо ухают совы, пока листва тихо шелестит, переговариваясь между собой. Полная луна льёт свой белый свет на два силуэта, что кружатся в танце, медленно задыхаясь, лишь от присутствия друг друга рядом. Они смотрят друг на друга и понимают, что знакомы больше вечности, что даже это слово не может в полном объёме охватить весь тот срок, что они пережили вместе.

Лололошка, прикрыв глаза, кладёт свою голову на грудную клетку Джодаха и слушает стук его сердца, который то ускоряется, то замедляется. Лололошка медленно и глубоко дышит, пытаясь запомнить и уловить все малейшие нотки запаха кофе, как он понял, эспрессо с двумя ложками сахара, корицей и мускатным орехом. Парень чувствует тепло, исходящее от чужого тела и лилового свитера, который он его заставил купить.

— Оно быстро стучит, — заключает Лололошка, когда его наклоняют назад, заставляя прогнуться в спине и поддерживая под лопатки.

— Это потому что ты рядом, — отвечает Ави, чувствуя, как сердце начинает стучать ещё быстрее, будто у него аритмия.

— И как мы до дома будем добираться? Всё-таки два часа ехать на автобусе, а потом идти три километра пешком снова не хочется, — говорит Лололошка, останавливаясь и неловко почёсывая затылок.

— Я могу открыть индивидуальный портал, — непринуждённо говорит Джодах, пожимая плечами.

— Ты с ума сошёл?! В обморок упасть хочешь или от перенапряжения умереть? — встревоженно спрашивает Лололошка.

— Не надо делать из меня пенсионера или немощного. Мне до этого ещё жить и жить, — говорит Джодах, начиная чертить в воздухе руны.

Ави поднимает вверх указательный и средний палец, чтобы нарисовать ровный круг, потом плавно начинает вычерчивать звезду и символы, которые не удаётся рассмотреть, прежде чем они исчезнуть, растворившись в воздухе, рассыпавшись при этом на тысячи белых искр. Ангел плотно сжимает губы в тонкую линию, а по виску стекает капля холодного пота от напряжения.

Пространства рвётся и расходится в разные стороны, словно ткань любимой рубашки, словно мозаика, рассыпаясь по краям на фиолетовые частицы, отражая в себе пространство подъезда. Всё-таки открывать индивидуальные порталы в самих квартирах и домах нельзя по причине регистрации и ведении учёта таких немногочисленных перемещений. Каждый такой переход фиксируется и определяется за два щелчка, как и входящие в портал. Так что проникновение на частную собственность определят быстрее, чем ты сможешь войти в портал.

Джодах кланяется, выпрямляет руку в приветственном жесте. Лололошка пытается не засмеяться, берёт за руку ангела и заходит вместе с ним в портал, который сшивается белыми нитями и схлопывается. Ави прикладывает руку к голове, которая начинает гудеть и немного кружится, из-за чего он пошатывается и опирается рукой на стену.

— Ты точно в порядке? — обеспокоенно спрашивает Лололошка, открывая дверь ключом.

— Да, просто я и так уставший был, вот и на здоровье сказывается. А так обычно всё в порядке, — отмахивается Джодах, вешая кофту на крючок.

Персик сразу выходит из комнаты и, склонив голову, улыбается, чувствуя напряжение и особую атмосферу, что висит между её хозяином и Джодахом. Персик в глубине своей кошачьей души тихо смеётся и буквально кричит: «А, я знала, что так будет!» Она прекрасно знает, что произойдёт дальше, даже не нужно быть экстрасенсом или иметь в своей тумбочке карты таро. Однако для вида Персик проходит на кухню и начинает тереться о ноги своего хозяина, чтобы получить что-нибудь вкусное, пока тот делает чай с мятой.

— Персик, подожди секунду.

Кошка садится на пол и смотрит прямо в глаза Лололошке, как бы говоря: «Я всё о тебе знаю, и чем вы будете заниматься тоже». Лололошка кладёт в её миску мясо и ставит на стол две чашки, от которых исходит белый пар, который вырисовывает в воздухе странные символы в форме сердец и волнистых линий. Лололошка кладёт свою голову на руку и томно вздыхает, с улыбкой смотря на Джодаха, который искренне наслаждается чаем без сахара или мёда. Как он только это делает?

— Насколько долго твои крылья находятся в напряжении?

— Что ты имеешь в виду? — недоумённо спрашивает Джодах.

— В плане ты ходил на массаж, чтобы расслабиться, убрать напряжение? Мышцы в крыльях быстро забьются, а потом будут болеть при незначительной травме, — говорит Лололошка, отпивая из кружки чай и грея об неё руки.

— Будем откровенны. Я последние лет пять-семь вообще никому не позволял себя касаться, а во время работы на моего отца мои мысли были заняты тем, как бы не умереть или не упасть в обморок на съёмочной площадке от переутомления. Так что некогда было этим заниматься, — говорит Джодах, смотря на своё отражение в чашке.

— То есть ты никогда не давал им отдых?! — шокировано спрашивает Лололошка, чуть не расплескав чай по столешнице.

— Разве банального сна недостаточно? — спрашивает Джодах, допивая чай.

— М-да, тяжёлый случай. У меня есть необходимые знания о том, как убрать напряжение и масла специальные имеются, но массаж подразумевает под собой прикосновения и достаточно много. Сможешь ли ты это выдержать? — обеспокоенно спрашивает Лололошка, ложа свою руку на руку Ави.

Джодах отводит глаза в сторону и поджимает губы. Мозг работает на пределе возможного, пока нервная система истошно кричит, словно сирена, одно единственное слово: «Нет». Однако ангел пытается игнорировать голос своей нервной системы, точнее того что от неё осталось, и кивает, прикрыв глаза.

— Хорошо. Я пока всё подготовлю, а ты прими душ. Полотенце и всё нужное ты там найдёшь, — говорит Лололошка, ставя чашки в мойку и проходя в свою комнату.

Лололошка задёргивает бархатные шторы, чтобы скрыть от чужих глаз всё, что здесь будет происходить. Он на телефоне включает песню «Old Stones», и лёгкая музыка наполняет комнату, унося вдаль мысли, чувства и переживания. Огни восковых свечей чуть подрагивают, наполняя комнату запахом мёда, кокоса и кофе. На тумбочку с характерным звуком опускается баночка с массажным маслом, с запахом мяты и сосны.

Лололошка тяжело выдыхает, слыша быстрый стук собственного сердца. Глаза пытаются найти какую-либо несостыковку или лишнюю деталь, которая может напугать, испортить атмосферу или нарушить его планы. Однако все, так как и должно быть: свечи, музыка, аромапалочки, задёрнутые шторы, масло и закрытая, до поры до времени, тумбочка. От одних мыслей, чем он будет тут заниматься, если всё удастся становиться дурно: давление стремительно растёт, дыхание прерывается, щёки горят красным, благо из-за небольшого количества света это не видно, а голова идёт кругом. Будь здесь сейчас Персик, наверняка осудила бы его, но ему повезло, кошка, видимо, решила сегодня поспать в другом месте.

«Лололошка, всё запомнил, надеюсь. А то выйдет всё весьма плачевно, особенно, если учитывать, кого ты выбрал себе. Да и травмы нам не нужны, поэтому душ, презервативы, смазка и что-то, что его может успокоить или расслабить. А то паническая атака совершенно не то, чего мы хотим добиться. Собственно всё», — сказал ему тогда Эбардо, протянув книгу с названием «Искусство боли».

«Эм, ладно, спасибо, что ли?» — сказал тогда Лололошка, уходя, краснея как цветок мака.

Его размышления прерывает Джодах, который стоит, переминаясь с ноги на ногу, без свитера, пока не высохшие капли воды блестят в свете свечей и стекают вниз, впитываясь в одежду. Лололошка чувствует, как слюна становится вязкой настолько, что проглотить её не получается. От такого вида дар речи просто пропадает, тонет на подступах к голосовым связкам и отдаёт сладко-горьким и ни на что не похожим ядом.

Лололошка чуть замешкавшись, указывает на стул, мол, садись на него и ляж на руки. Ави лишь подчиняется этому немому приказу. Почему-то у него создаётся ощущение, что он скоро окажется под лавой, обжигающей вязкой и ярко-оранжевой лавой, стоит ему только прикрыть глаза, довериться и отдаться в чужие руки. Однако голос паники и страха сразу затихает, когда одно из его крыльев поднимают, запускают пальцы в пух и проводят плавно от концов к основанию, чуть надавливая посередине. Джодах на секунду затаивает дыхание, но затем продолжает глубоко дышать, вдыхая запах аромопалочек, масла и свечей. Руки Лололошки медленно подходят к основанию крыла, пока он сам вслушивается в каждый вздох и чужое дыхание со стороны, иногда вглядываясь в чужие неподвижные черты лица, где ресницы чуть подрагивают от дыхания.

Всё напряжение, как и ожидалось, скопилось в основании крыльев, поэтому чтобы убрать всё, понадобиться приложить усилия. Лололошка большими пальцами упирается в крыло, примеряя уровень давление так, чтобы оно было ощутимо и не перетекло в боль, начинает точечными движениями проводить по основанию. Напряжение понемногу уходит, из-за чего мышцы уже не ощущаются, как нетронутый огромный камень, и работать становится легче. Лололошка упирается костяшками пальцев в него, прекрасно понимая, что зажимы снять не получится, максимум облегчить спазмы забитых мышц, которые всегда находились в состоянии готовности к манёвру или атаке.

Тишина кажется чересчур неловкой, но при этом никто из них не хочет её нарушать. Джодах смотрит куда-то вперёд, в темноту и бархат штор, пальцы с силой сжимают и разжимают воздух, дыхание становится с каждой секундой всё более тяжёлым и прерывистым. На тело накатывает жар, из-за чего губы чуть приоткрываются, чтобы стабилизировать дыхание и температуру тела. Становится слишком спокойно, будто буря, что до этого разрывала, больно царапала и впивалась в кожу маленькими льдинками, резко затихла. Крылья полностью обмякают в чужих руках и пушатся от удовольствия, делая себя, его более чувствительными и податливыми.

Лололошка про себя отмечает эту маленькую победу и тепло улыбается. План идёт как надо: ровно, гладко и чётко, не оставляя и малейшей проплешины для ошибки. Джодах находится сейчас на пределе спокойствия, удовольствия и умиротворение. Тело реагирует на каждое прикосновение с какой-то отчаянной отдачей, чуть сиплое дыхание, переходящее во вздохи, никто не скрывает и не пытается скрыть с помощью ладони.

— Как себя чувствуешь? — мягко и осторожно интересуется Лололошка, чувствуя, будто шагает сейчас по минному полю и в любой момент может, раздастся оглушительный взрыв, который снесёт всё на своём пути.

— Расслабленным, спокойным и живым, — говорит Ави, поворачиваясь в сторону Лололошки и заглядывая тому в глаза.

На стенах тени, и блики устраивают свой собственный танец.

— Живым? — переспрашивает Лололошка, явно не ожидая такой ответ на свой вопрос.

— Не использованной вещью, — поясняет Джодах, вставая со своего места и подходя к Лололошке.

Они смотрят друг на друга непозволительно долго, пытаясь найти, что-то кроме яркого огня в глазах друг друга. Джодах боится протянуть руку к этому огню, боясь ещё раз болезненно обжечься, а Лололошка лишь делает шаг вперёд, готовый вступить в этот обжигающий омут, вкусить запретный плод и просто отдаться неизвестности. Ави отступает назад, когда Лололошка делает несколько шагов к нему навстречу. Шаг вперёд, шаг назад. Это начинает походить на странную игру, правила которой никто из них не знает и смысл которой дойдёт только утром, с первыми лучами солнца и первым румянцем на щеках.

Джодах спотыкается и падает на кровать, из-за чего матрас под ним прогибается, будто запоминая его пропорции с хирургической точностью. Лололошка смотрит на него сверху вниз и усмехается, когда чужие крылья и хвост с силой и характерным звуком бьют по покрывалу.

Парень собирает остатки своей выдержки, терпения, уверенности и, приподнимая подбородок Джодаха, затягивает того в пропитанный нежностью поцелуй, отдающий лишь странной сладостью и ядом, которые заставляют кровь бурлить, в венах, как воду в чайнике. Никакого напора, чтобы не спугнуть. Лололошка запускает свои пальцы в волосы Джодаха, снимая резинку и начиная массировать корни. Ави удовлетворённо мычит, не высказывая какое-либо несогласие. Язык невесомо проходит по губам, смачивая их и прося пустить, что ангел и позволяет.

Ресницы Ави чуть подрагивают, сознание и здравый рассудок его покидают на ближайшее время, оставляя после себя лишь блаженную пустоту и спокойствие, словно течение, вместе с лавой, что начинает обжигать его внутренности. Джодах тянет на себя Лололошку, прижимаясь к нему всем телом, будто боясь потерять, будто он может исчезнуть и всё, что здесь происходит — простой мираж, сладкий сон или экстравагантная фантазия молодого художника, набрасывающего на свою палитру самые яркие краски.

Они отстраняются друг друга, из-за чего нить слюны тянется между ними и блестит в свете свечей. Их тяжёлое дыхание прерывает молчание. У них обоих глаза затягивает ярко-розовая пелена, которая заставляет мир потерять свои чёткие контуры, очертания и контрастность. Лололошка стягивает с себя футболку и ёрзает на чужом паху, вызывая смущённой вздох со стороны.

— Ты точно этого хочешь? — спрашивает Джодах, чувствуя, как только один вид и отношение Лололошки к нему сейчас выбивает у него почву из-под ног, заставляет его выдержку шататься из стороны в сторону, как весы.

— Если я скажу да, то вы пойдёте на это? Переступите через себя? Позволите любить вас так как никогда и никто не любил, господин Александр? — с придыханием говорит Лололошка, сжимая у основания чужие крылья, заставляя Джодаха задыхаться ещё больше.

Мысли Ави путаются, становятся одним единым клубком, который никто и никогда не сможет распутать. Думать здраво не получается, поэтому он присоединяется к этой странной игре, которую затеял и начал его партнёр. Джодах кидает Лололошку на кровать, сжимая его запястья и нависая сверху. Дрожащие огни свечей отражаются в его глазах, пока керосин или бензин в их крови распаляет огонь страсти всё больше и больше, заставляя сжигать всё на своём пути.

Джодах припадает губами к чужой груди, осторожно проводит мягкими губами по коже, вырисовывая только себе известные узоры, и находит отклик глубоко внутри. Сердце Лололошки буквально бьётся в такт тягуче сладким и медленным движениям, отдаваясь лёгкой вибрацией по рёбрам. Джодах поднимается вверх к шее и лёгонько прикусывает её, заставляя Лололошку встрепенуться, откинуть голову на подушку, открывая полный доступ к своему телу, выдыхая раскалённый до критической температуры кислород из лёгких.

— Вам я позволю всё что угодно и всегда скажу «да», — томно шепчет Джодах, обжигая дыханием шею, по которой пробегают приятные мурашки.

Свежие укусы почти сразу исчезают, а по тем, которые остаются, Ави проводит языком или оставляет лёгкий поцелуй, чтобы загладить свою вину. Джодах мягко проводит, еле касаясь, губами по ключицам, зажимает не сильно один участок кожи зубами и смотрит за реакцией со стороны. Лололошка тяжело дышит, его грудная клетка быстро и хаотично ходит вверх и вниз, будто пытаясь дотронуться до чужой, чтобы ощутить волны жара, исходящие от кожи. Его взгляд давно находится на грани осмысленности и сладкого беспамятства.

— Мой хороший, я сейчас тебя отпущу, но даже не думай попытаться выбраться, а то мне придётся применить к тебе особые меры, — шепчет Джодах, легонько прикусывая чужое ухо.

Лололошка тяжело сглатывает вязкую слюну и тихо выдыхает. Ави ждёт от него ответа, хитро прищурив глаза. Всё идёт как по хорошо написанному сценарию Сан-Франа. Каждая реплика и вздох отточен до идеала. Это лишь игра, маленькая и незначительная игра в этой маленькой комнате, которая выполняет роль сцены.

— Да, господин Александр, — говорит Лололошка, медленно задыхаясь от тепла и удовольствия, что приносят чужие губы.

Джодах мягко улыбается и отпускает чужие руки. Ави, еле касаясь подушечками пальцев, чуть надавливая на кожу, проводит от чужой груди, к талии и к тазовым костям. Красные следы остаются на коже, а потом почти сразу исчезают. Крылья за его спиной широко раскрываются, когда чужие руки начинают их поглаживать у основания, легонько оттягивая перья. Джодах старается не обращать внимание на новый прилив жара, из-за чего кажется, что скоро пар от дыхания и напряжения повисшего между ними, начнёт подниматься вверх, под потолок, и опускается ниже. Кончик языка, еле проводит по затвердевшей бусинке и втягивает его, создавая вакуум, пока вторая рука осторожно трёт и оттягивает вторую.

Лололошка теряется в своих ощущениях и чувствах, которые он сейчас испытывает. Мозг кричит о том, насколько это неправильно, не естественно, что не может быть этого пресловутого «они», ведь всё что здесь происходит против природы и принципов, что воздвигло для него общество, что он сам для себя воздвиг. Однако сейчас ему тесно в рамках и золотой клетке, в которую он себя заточил по доброй воле. Но сейчас эта метафорическая клетка плавится, тает и рассыпается на металлическую пыль, от чужих осторожных, горячих и пропитанных нежностью прикосновений, к которым Лололошка только поддаётся вперёд.

— Прошу вас! Не томите! — жалобно просит Лололошка, проглатывая часть звуков.

Ави спускается к низу живота, из-за чего картинка перед глазами Лололошки теряет свои чёткие очертания, размывается, словно акварель на бумаге, превращаясь в абстрактную картину какого-то постмодернистского художника. Чёрные джинсы ужасно давят, но как только Лололошка пытается их снять, Джодах перехватывает его руки и фиксирует над головой, из-за чего Лололошка издаёт разочарованный вздох.

— Вы столь нетерпеливы. Однако если вы так хотите, то я могу вам это обеспечить, — Джодах на секунду замолкает, будто что-то вспоминает, а затем продолжает: — Кто мог подумать, когда пробьют все те часы. Я ночь той страсти и любви пройду не с женщиной из высокого порока, а с юношей, что чище Времени слезы.

— Ах, Время, правый! Я не для этого вам власти столько дал, ну, правда что ли! — стонет от досады Лололошка, впиваясь в чужие губы, пытаясь через него показать всю свою готовность, доверие и открытость к партнёру.

Джодах отвечает неуверенно, боязливо, чувствуя, будто его толкают к пропасти к чему-то страшному, но при этом неизбежному. Однако мягкие и осторожные прикосновения говорят, что больно не будет, что всё будет хорошо, что его не используют в корыстных целях, а потом выбросят, как ненужную и поломанную игрушку. Что Джодах может получить раз в жизни удовольствие, отдаться и довериться партнёру без остатка, что может просто отдохнуть от всего и забыться. Забыться не в алкоголе и собственных проблемах, забыться не в работе до обморока или нервных срывов, а в руках любимого человека, который готов тысячу раз сказать ему: «Я люблю тебя просто так!», пока это не отпечатается в его мозге, как прописная истина и не станет с ним одним единым целым.

Стягивая оставшуюся одежду с Лололошки, Ави выпускает его чуть припухшие губы из этого плена и смотрит на картину, открывшуюся перед ним и недоступную для чужих глаз. Не будь он актёром, а художником, то наверняка бы это нарисовал или сфотографировал, чтобы каждый день вспоминать об этом момента. Лололошка от столь пристального и изучающего взгляда краснеет и поворачивает голову в другую сторону, пытаясь закрыть глаза ладонью, что вызывает тихий смешок без капли издёвки или презрения со стороны.

— Вы великолепны, — говорит ангел без доли сарказма, целуя внутреннюю часть бедра.

Хочется остановить время и растянуть эти мгновения на сотни и тысячи часов, остаться в этой сказке как можно дольше, и продолжать чувствовать странный огонь в груди, который становится с каждой секундой сильнее и невыносимее. Однако при этом он кажется слишком родным и естественным, он будто всегда был с ним, прятался в глубине груди и только ждал этот момент, чтобы вспыхнуть в одну секунду, как спичка.

— В-всё в тум-тумбочке, — сквозь стоны и тяжёлые вздохи говорит Лололошка, пока чужая рука тягуче медленно поднимается вверх и опускается вниз.

Джодах останавливается, за деревянную ручку открывает ящик, и его лицо сразу вспыхивает красным, а из ушей с секунды повалит пар. Джодах не думал, что до этого дойдёт, даже можно сказать в глубине души боялся. Тело бьёт мелкая дрожь от страха и неуверенности, а это самые страшные вещи, которые стоит в эти секунды затолкать за дверь своего сознания и закрыть на замок, чтобы они не просочились через узкие щели в голове к мозгу. Грудная клетка боязливо останавливается на одном месте и резко опускается вниз. Ави не может заставить себя двинуться, сделать первый шаг на встречу вполне естественным желаням и потребностям, поэтому его руки застывают в воздухе, как и крылья, а глаза пытаются прожечь в ящике дыру, заставив исчезнуть оттуда всё то, что там находится. Хотя всё вроде давно предрешено, решено самой судьбой и его чувствами, так почему он не может ничего сделать дальше? Почему останавливается? Что ему мешает? Что гложет глубоко внутри и поедает как опарыши?

Лололошка приподнимается с кровати и обнимает Джодаха, осторожно массируя крылья за его ушами. Он ничего не говорит, просто не может произнести пару незначительных слов, но Джодах его понимает. Будто у них есть особая ментальная связь, по белоснежным струнам которой в его голову медленно и верно перетекают слова, которые формируются в предложения:

«Если ты этого не хочешь, я пойму и буду ждать сколько нужно. Я понимаю, как тебе сейчас тяжело. Я не знаю через что ты прошел, и не буду спрашивать, пока ты сам мне не захочешь об этом рассказать. И поверь, я всегда буду рядом».

Ави буквально слышит в голове этот чистый и бархатный голос, пропитанный теплом, и улыбается, смахивая слезу, которая собирается скатиться по щеке от незримого счастья и спокойствия. Он сжимает руку Лололошки в своей, всё-таки ангел не обязан и не будет проходить через это один, сжигая свои чувства с помощью отвращения, презрения и колкой ненависти к себе и своему существованию.

Переступать через себя слишком тяжело и больно, а торговаться с совестью не входит в его юрисдикцию. Однако сейчас именно та самая ситуация, которая не требует отлагательств, не даст время на подумать и которое нуждается в одном чётком ответе прямо здесь и сейчас, в эти секунды и минуты. Джодах должен либо решиться, либо отступить. Воображаемые чаши весов шатаются не в силах остановиться на одной какой-то отметке, пока мозг, насколько это возможно, работает.

Лололошка терпеливо ждёт, сжимая чужие крылья у основания и перебирая внутренний пух, вдыхая запах кофе и книг, который сейчас звучит совсем по другому: как-то по-особенному тихо, приглушённо и успокаивающе. Джодах что-то решает у себя в голове, наконец, закончив торги и переговоры со своей совестью, и кидает на кровать всё содержимое тумбочки, с каким-то странным отчаянием и отторжением.

— Вы можете встать перед кроватью, лечь на бок или на живот? Лучше встать.

Лололошка беспрекословно: без вопросов и уточнений, чтобы, видимо, ещё больше не напугать своего партнёра, сползает на пол и пару секунд смотрит на Ави, пытаясь передать ему собственную уверенность. Кончиками пальцев он проводит по основаниям маленьких крыльев за ушами и на коленях разворачивается к Джодаху спиной.

Джодах тяжело выдыхает, распаковывая один из серебряных пакетиков и положив руку Лололошке под грудь, осторожно, будто он хрупкая фарфоровая кукла, кладёт его животом на кровать. Он бережно и трепетно приходит короткими поцелуями вдоль позвоночника, оставляя небольшие укусы между лопаток, из-за чего слышит тихий стон со стороны. Крылья за спиной дёргаются, а те, что за ушами пытаются прикрыть красное от смущения лицо. Лололошка поворачивает голову и улыбается.

— Вы меня хотите одними прелюдиями довести? — мягко интересуется Лололошка, смотря на Джодаха, пока в его глазах отражается огонь от свечей.

Джодах нервно усмехается, пытаясь снять собственное напряжение, продолжая в глубине души надеяться на то, что всё именно так и закончится. Однако не сегодня, далеко не сегодня.

Ави щедро купает пальцы в смазке с химозным запахом черники и мяты, которой всё равно никогда не затмит тот, что исходит от Лололошки, насколько бы насыщенным и концентрированным он не был. Джодах кладёт свою руку на чужую поясницу и накрывает Лололошку крылом, дабы согреть и успокоить. Хотя парень вроде и не сильно переживает по этому поводу.

Джодах начинает с одного пальца, очень стараясь быть осторожным, бережным и нежным, дабы причинить минимальный дискомфорт партнёру под собой. Он ревностно следит за тем, какое рефлекторное сопротивление вызывает, слыша толчки собственной крови в ушах. Джодах тяжело выдыхает, будто пытаясь не задохнуться под толщей воды, которая забилась ему в лёгкие, продолжая малой амплитудой плавными круговыми движениями убеждать тело Лололошки, что всё хорошо, истошно кричать и бежать никуда не надо. Мышцы со временем утихают, стабилизируясь и полностью отдаваясь ситуации, пока пальцы отпускают сжатое в них покрывало. Джодах даёт им ещё немного времени увериться в этом, только подводя второй палец на позицию.

Лололошка выворачивает свою руку, прекрасно понимая всю тяжесть ноши, которую Ави взвалил на свои плечи, только согласившись на эту авантюру. Пусть и с его подачи, но всё же решающее слово было и остаётся за Джодахом. Ведь Лололошка не может за него отвечать и знать, что твориться у того в голове. Джодах благодарно пододвигается, вперёд вкладывая туда свою руку и некрепко сжимая чужие пальцы.

— Как себя чувствуете? — интересуется с нотками тревоги в голосе Джодах.

— Странно… Даже сложно объяснить, — еле слышно говорит Лололошка, пытаясь сфокусироваться на своих ощущениях, чтобы дать более точный и конкретный ответ.

— Не больно?! — испуганно спрашивает Джодах, застывая на месте без движения как статуя.

— Нет, определённо нет, — отвечает Лололошка, прикрывая глаза, намекая, что можно продолжать.

На всякий случай Джодах добавляет ещё смазки и плавно скользит вторым пальцем по первому. Где-то на середине Лололошка бросает рваный вздох, который в любую секунду был готов раствориться в шуме музыки, которая сменилась на «Еvening Mood», и замирает, на долю секунды чуть приподнимаясь на тазовых костях и сжимая покрывало.

— Остановимся? Это не тест на доверие, — спрашивает Джодах, из-под полуприкрытых глаз смотря на то, как Лололошка чуть рвано дышит через рот.

— Нет, всё в порядке, продолжайте, — говорит Лололошка, полностью восстановив своё дыхание и успокоившись.

Ави смиренно глотает рвущейся наружу воздух и слова, понимая, что он сейчас совершенно не в том положении и месте, чтобы спорить и возникать. Да и Лололошка сам всё для себя решил давно, так что сейчас сокрушаться над этим просто бессмысленно. Введёт сразу оба — будет больно, поэтому приходится продолжать эту крайне интимную, смущающую и поступательную карусель.

На здоровую руку анестетик действует как заморозка, она немеет и по логике должна стать менее чувствительной, но Ави слишком сильно концентрирует на ней своё внимание, чтобы абстрагироваться от остального мира, что волей-неволей реагирует на каждую минимальную отдачу. Лололошка толи от злости, толи от слишком долгого ожидания или смущения бьётся головой о матрас, случайно сжимая пальцами чужой пух крыла, которым его накрывают. На это действие Ави лишь проглатывает тихий стон, не давая ему возможности выйти за барьер в виде губ и зубов.

Джодах плотно складывает три пальца клювиком и пристраивает сразу три. Лололошка свободной рукой комкает покрывало и почти прижимает голову к груди, жмурясь как котёнок, но при этом молчит. Ави целует его между лопаток, плавно спускаясь к пояснице, как будто это может помочь что-то компенсировать и затмить не самые приятные ощущения в жизни.

Ангел оставляет его в покое, чувствует молниеносный укол в грудь от хрипа облегчения со стороны. Вытерев руки салфеткой, которые также стояли на тумбочке, он мягко приваливается на Лололошку своим весом так, чтобы не нагрузить весом, но дать почувствовать собственное тепло, дополнительно накрыв крыльями. Нежно целует его в шею, плавно спускаясь на плечи, и легонько проводит носом по уху.

— Это не то, что должно нравиться, — вкрадчиво и успокаивающе шепчет он.

— Я знаю, — отвечает Лололошка, прикрывая глаза, полностью расслабляясь в чужих руках.

Джодах проводит губами по задней части шеи, прежде чем подняться. Убирает взмокшие волосы с лица партнёра и гладит спину несильными массажными движениями. На уровне интуиции повторяя за Лололошкой.

— Я тебя услышу и всегда пойму, — еле слышно шепчет Лололошка, улыбаясь кончиками губ.

Джодаху хочется истерически рассмеяться с самого себя, от того как отчаянно его собственные глаза пытаются убедить его в том, что всё это обман. Что перед ним далеко не Лололошка, а Рейчел. Та кто лишила его надежды на будущее, та кто впервые так сильно втоптала его в грязь, размазав кровь по асфальту, та кто в открытую смеялся над ним, хитро блестя глазами, та, кто лишила его самого главного и ценного в жизни: принятие своей любви и желания.

Однако, чтобы получать от этого процесса хоть какое-то удовольствие и прогнать наваждение, нужно представлять именно Лололошку: Лололошку, смеющегося с очередной глупой шутки Эбардо, Лололошку, искренне наслаждающегося чашкой кофе и закатывающего глаза от наслаждения, Лололошку, который своими невесомыми прикосновениями и присутствием сумел разбудить в его груди, давно похороненные и покрывшиеся коркой льда, чувства.

Кое-как структурировав этот образ у себя в голове Джодах осторожно входит, из-за чего со стороны слышится злобное шипение и нецензурная брань. Ави останавливается: с одной стороны нужно вроде действовать по давно известной и проверенной схеме: нужно провести руками по пояснице, простимулировать низ живота, чтобы облегчить боль и дискомфорт. Однако с другой стороны перед ним лежит Лололошка, с которым нельзя механически и по стандартам. Это будто некое табу, которое Джодах принял для себя, но которое при этом нигде не обговаривалось или упоминалось.

Джодах начинает действовать плавнее и поступательнее. Он никуда не спешит, так как не хочет, чтобы воспоминания о Рейчел в эти мгновения были самыми яркими, только не то, что не давало ему спать по ночам, только не то, что не заставляло его нервную систему содрогаться и биться в конвульсиях и метафорической боли такого же метафорического сердца, которое разбивали из раза в раз. Однако оно же не настоящее, его не видно и возможно даже не существует, пока настоящее быстро перекачивает кровь по венам. Его можно бить, ломать, рвать на части! Ему ничего не будет, в отличие от его обладателя. И только Лололошка решился взять эти осколки в руки, и пока они больно впивались в подушечки пальцев, склеить всё вместе.

Стратегия оказывается крайне верной и правильной: Лололошка сам двигается ему навстречу, краем глаза следя за реакцией. Лололошка сам показывает все углы и направления, Джодах же просто задаёт темп. Не слишком быстрый, не тягуче медленный, а комфортный, устраивающий их обоих, как глубину и интенсивность. Комнату наполняют тяжёлые вздохи, пальцы сжимают покрывало, а взгляд становится всё менее осмысленным. Джодах покрывает спину Лололошки поцелуями и засосами, пока тот сжимает в пальцах основания его крыльев, выгибаясь в спине.

Сначала начинает шуметь в ушах почти до глухоты, словно они находятся под толщей воды, которая оказывает сильное давление на барабанные перепонки. Ноги, которые секунду назад казались ослабевшими, становятся как вата, из-за чего Джодах опирается на край кровати, чтобы не упасть. Внизу чувствуется приятное освобождение от невидимых оков страха, стыда и отвращения его собственного личного мира.

Ноги всё ещё чуть подрагивают, но Ави выпрямляется и берёт расслабленное тело Лололошки на руки, чтобы отнести в ванную, подмечая, что покрывало, скорее всего, отправиться в стирку. Джодах погружается с Лололошкой в тёплую воду с белой пеной и лепестками роз. Ави только и успевает удивляться тому, когда Лололошка всё успел подготовить, что невольно возникают подозрения насчёт того, что ему кто-то помог, но об этом стоит думать в самый последний момент. Лололошка в его руках буквально засыпает. Ангел набирает в руки немного шампуня и начинает массирующими движениями распределять его по голове и волосам, плавно спускаясь на плечи и ниже.

Лололошка и Джодах лежат на кровати и смотрят друг на друга. Лололошка лежит на чужой груди, пальцем рисует собственные узоры и усыпает чужую шею ленивыми поцелуями и еле ощутимыми укусами. Парень обнимает его за шею, пока Джодах гладит его по спине, иногда останавливаясь на лопатках.

Свечи давно погашены, а белый шлейф дыма унёс с собой все воспоминания вдаль. Музыка еле бьёт из динамика, из-за чего её невозможно услышать, не приложив усилия. В воздухе витает запах черники, мяты, кофе и чего-то нового, пока гирлянда в форме звёзд ярко светит над их головами.

— Совершенно не так я себе представлял наше с тобой «чаепитие», — усмехаясь, говорит Джодах, на что Лололошка лишь пристыженно и смущённо отворачивается.

— Тебе понравилось? И как ты себя чувствуешь? — спрашивает, чуть погодя, Лололошка, заглядывая в пурпурные глаза, которые будто светятся изнутри.

— Чувствую себя прекрасно. Спасибо тебе за эту ночь, Лололошка, — произносит Ави, целуя парня в висок.

А мне говорили, нету такой любви,

Где забота будет с любой стороны,

Где не будет страданий, боли, тоски.

Где будет лишь счастье от всего вопреки.

А мне говорили, нету такой любви.

Все жили и так живи.

По стандартам от ненависти до любви.

Проклиная себя за все те грехи.

А мне говорили, нету такой любви,

Где вместо ссор у вас будут цветы,

Где вместо боли, скандалов будут холсты.

Холсты той самой неземной красоты.

А мне говорили, нету такой любви

Где слёзы будут не от тоски,

Где падать я буду от красоты,

Где я лишь запомню все эти черты.

А мне говорили, нету такой любви

Возможно, ошиблись со своей стороны.

Все жили, а ты так не живи

Просто гори, люби и живи.

***

Сильный грохот разрезает тишину зала, где все места занимают тихие, невидимые и молчаливые зрители. Эхо отражается от стен вместе с криком боли, который на подступах к выходу превращается в жалобный хрип и стон с бульканьем. Седрик отползает, держа перед собой в дрожащих руках окровавленный нож. Перед глазами простирается сплошная белая пелена с плавающими цветными пятнами. Стёкла в очках разбиты и все в трещинах, из-за чего попытки что-либо разглядеть походят на абстрактную картину, где на него из всех углов смотрит пара глаз и теней. Он не понимает, что происходит, не может понять, где нападающий, тот, кто выстрелил в его руку, когда тот в состоянии аффекта погрузил нож в его тело.

Слёзы обжигают щёки, горло с лёгкими передавливает страх, который с каждой секундой накрывает всё больше. Седрик слышит чужие шаги и то, как топор царапает идеально ровную и гладкую поверхность пола, но при этом не может понять, откуда ждать опасность. Звук скрежета заполняет всё пространство и слышится отовсюду и одновременно нигде. Седрик прекрасно понимает, что бесполезно держать впереди себя нож, в надежде, что кусок металла, пусть и острого, способен его защитить от решительно настроенного убийцы.

Седрик буквально слышит, что собственное сердце, как часы, издаёт свои последние удары, жалобно ноя под слоем костей и плоти. Оно знает, чем это закончится, оно знает, что всё что здесь происходит, было и будет неизбежно и боится, жалобно сжимается, припадая к противоположной стороне груди и готовится лететь вниз.

И сам Седрик знал, что это произойдёт, знал, на что идёт и чему ему будет стоить всего одна ошибка, но продолжал копать, собирать информацию на чёртову флешку, после работы ходил по разным заведениям, задавал вопросы, записывал ответы и всё вносил в ноутбук. Его работа, его жизнь оказалась его же смертью и ядом. Седрик шагал по острому лезвию, пока не сорвался и не полетел стремительно вниз, больно ударяясь о границы пустоты и небытия.

— Ну-ну-ну, ты же знаешь, что детишкам нельзя играть с ножом? — раздаётся совсем рядом приторно сладкий голосок, который заставляет пробежать по спине мурашки и сделать резкий выпад влево. — Упс, попробуй ещё, авось получится.

Голос становиться ещё ближе, но бежать уже некуда, да и сил у него нет. Всё пространство в голове занимают мысли о боли огромной, всеобъемлющей и обжигающей боли. Кровь уже не может впитываться в одежду и начинает собираться в маленькую лужицу. Седрик делает выпад вперёд и слышит злобное шипение, после которого следует удар в грудную клетку. Кислород выходит из лёгких, а зал оглушает крик, вместе с хрустом. Рот наполняется кровью, которую приходится сплюнуть на пол, чтобы не захлебнуться и не умереть, хотя сейчас это его единственное желание, которое затмевает все остальные.

Нож с силой выбивают с помощью удара ручки топора в центр ладони. Из глаз вновь текут слёзы, пока рот жадно хватает кислород, пока каждый вздох отдаётся болью и огнём. Два пятна, которые являются чужими глазами, смотрят ему прямо в душу, проходят по ней когтями, впиваются, заставляя слой гладко-мышечной мускулатуры расходиться в стороны, а предсердия и желудочки сокращаться быстрее и сильнее, выталкивая кровь из артерий в вены и капилляры. Тело горит огнём и одновременно обливается холодом, из-за чего всё тело бьёт сильная дрожь, которую не получается и никогда не получится унять.

Кто бы что ни говорил, а смерти бояться все. Каждый встречающийся с ней взглядом боится её на подсознательном уровне, чувствует её дыхание и могущество. Чувствует, что ещё секунда и его нить жизни оборвётся навсегда, что это не кошмарный сон, после которого обязательно наступит утро, которое заберёт с собой остатки и прогонит наваждение.

На секунду мир проясняется становиться слишком чётким, и Седрик может поклясться, что видит, как на первом ряду сидит девушка. Её ярко-красные глаза смотрят прямо на него, белые длинные волосы спадают на плечи, чёрный плащ развевается от невидимого ветра, а острая пара ножниц с натянутой между пальцев золотой нитью, чей свет чуть подрагивает, как только лезвие трётся о неё. Седрик нервно сглатывает, почему-то у него возникает стойкое ощущение, что это именно его жизнь в чужих руках так подрагивает, предчувствуя, что её сейчас оборвут навсегда, и он уже никогда не проснётся от этого кошмара и навсегда забудет о том, что такое боль, чувства, тепло и жизнь.

От этих мыслей по щеке скатывается самая горькая, самая болезненная и горячая слеза. Седрик сейчас жалеет о том, как много не сказал, как мало прожил, что не сможет попрощаться, как следует со своими друзьями, близкими и родными, не сможет поблагодарить Сан-Франа за предоставленное место и возможность поработать с ним. Не сходит с Ашрой на очередную прогулку по городскому парку, разговаривая обо всё на свете, не проведёт очередной новый год с приятной книгой и компанией, не отметит премьеру и успех пьесы и много чего ещё, о чём мечтал и казалось успеет.

— В любом случае твоя смерть была лишь вопросом времени. Неважно когда бы я тебя убил сейчас или когда-нибудь потом. Смотрящий просто ускорил этот процесс. В любом случае, так уж и быть отвечу на все свои вопросы и дам написать прощальное письмо: я же не изверг какой-то, — существо наклоняется к Седрику, который вжимается в стену и хищно улыбается, облизывая губы, пока в глазах его танцуют черти. — Тем более тайну могут хранить двое только и только в том случае, если один из них мёртв, а за это я спокойно. Подбирай вопросы основательно.

Существо начинает ходить из стороны в сторону, насвистывая незаурядную мелодию, пока топор отяжеляет левое плечо.

— З-зачем ты это делаешь? — хрипя, сквозь боль еле выговаривая слова, которые застревают в горле, спрашивает Седрик.

— Вау, хоть кто-то умеет задавать правильные вопросы! А то я уже думал, что никто его никогда не задаёт. А то вечно: «Кто ты?! Что ты?! За что так со мной?!» — говорит существо, закатывая глаза. — Зачем я это делаю? Хмм, для этого должна быть причина? Ладно-ладно, шучу! Просто некоторые существа не имеют права на существование: убийцы, насильники, алкоголики, наркоманы — всё это грязь, гниль и падаль, которая очерняет общество! А методы, которые использует полиция или медики слишком лояльные. Существа не меняются! — существо от злости с силой сжимает топор до побелевших костяшек и, замахиваясь, ударяет о стену.

По штукатурке ползёт сеть из трещин, а белые куски падают на пол, подымая в воздух облако пыли. Порванная ткань бархатных штор качается из стороны в сторону на парочке нитей. Седрик вздрагивает, его кожа белеет до состояния только выпавшего снега, отвратительный ком страха, собственной крови и горечи встаёт в горле, а слёзы перестают течь, будто бы сами бояться гнева со стороны на себя. Благо, убийца быстро успокаивается, запрокидывает голову к потолку и истерически хохочет, пока топор с громким ударом пробивает деревянный пол.

— Боишься? — спрашивает существо, усмехаясь. — Не надо отвечать. Знаю, что боишься. Даже самые смелые существа с такими ранениями, при виде и наличия знаний о том, на что способен этот топор, забиваются в угол, дрожат и просят прощения. Однако судьба и так им дала слишком много шансов для реабилитации, но время тик-так! Вышло! И ладно бы обычные работяги, но нет! Самые популярные и известные актёры, оперные певцы и режиссёры! Отвратительно…

Презрительно сощурив, говорит убийца, потянув топор за собой, из-за чего щебки стали превращаться в кольца и спирали.

— А почему именно Джодах?! — в отчаянии срывая голос, кричит Седрик, выплёвывая на пол новый сгусток крови.

— Джодах, Джодах, Джодах! Что вы все заладили как заевшая пластинка?! Аж бесит! Он не больше чем очередной напыщенный индюк, возомнивший себя мессией. Думает, что все свои ошибки ему достопочтенная публика простит! Ну, же хлопайте! — обращается он в зал, где стоит гробовая тишина, пока безумный оскал становится ещё шире. — Что я собственной и говорил! Он не ангел и не святой, думаю, смерть будет рада его скоро увидеть, и она согласна с моими словами.

Седрик еле поворачивает голову, чтобы посмотреть за спину своего мучителя и взглянуть в черты девушки. Она кривит губы в отвращении, а потом мягко улыбается, пока её глаза хищно блестят, а лезвие быстрее проходит по нити.

— Он как Рэйчел, Окетра, Калеб, Кавинский, Мускат, Бартоломью и все остальные прогнил насквозь. Извини, если разочаровал и не рассказал, какую-нибудь слезливую или захватывающую историю мести. Могу рассказать тебе о том, как Эбардо пытался покончить с собой! Этот урод должен был когда-нибудь быть изрезан своими же издёвками, жаль он не умер. Дело бы быстрее закрыли, а так мне приходится скрываться и путать следы от Смотрящего. Умеет же Джодах себе выбирать, — убийца театрально вскидывает руки вверх и прикладывает ладонь ко лбу. — Эбардо взял лезвие и начал наносить себе порезы. Сначала несильные, боялся боли, бедный. Потом кожа вдруг разошлась в разные стороны, и кровь выступила. Это и стало точкой невозврата! Порезы стали увереннее и глубже, а крови больше!

Существо с силой сжимает плечи Седрика чуть ли не до хруста, пока тот безрезультатно пытается абстрагироваться от всего того безумия, что здесь происходит, слиться с тишиной, умереть в лучшем случае, лишь бы не слушать этот ужас. Однако смерть не собирается разрезать нить, а лишь что-то очень долго и упорно ждёт, склонив голову в правый бок.

— Только вот он Сан-Франу успел позвонить. Удивлён, что он в полуобморочном состоянии к нему поехал, открыл дверь и вылечил. Этот и все его поступки достойны уважения, хоть и помешали моему плану, — убийца останавливается, набирая в лёгкие порцию кислорода, пропитанную запахом металла, и продолжает: — Что ж, думаю, Эбардо довольно настрадался, из-за последствий чужой жизни. Почему только всё это не переросло в ненависть? Кто его знает. Да и ты настрадался, из-за чужой жизни и своих раскопок в мёртвой зоне.

Седрик поднимает на него свой невидящий взгляд и, хрипя от боли, спрашивает:

— Что ты хочешь от меня?

— М-да, ты из той коллегии и правда самый умный. Скажем так. Я тебя обещаю отпустить, накачав амнезиаком, если ты мне скажешь, куда ты спрятал флешку, — тепло, словно кофе со взбитыми сливками и миндалём, просит убийца, мягко поглаживая Седрика подушечками по бьющейся артерии и волосам.

Седрик злобно стискивает зубы, а в его глазах вспыхивает огонь. Он даже не думает об этом варианте. Чужие слова все пропитаны жгучей ложью, болью и попытками вывести его на эмоции и сомнения, хотя всё давно решено.

— Иди к чёрту! — злобно шипит Седрик, скидывая с себя чужие руки и, собрав последние силы, бьёт убийцу ногой в грудь. — Я жду лист бумаги, ручку и очки.

Убийца скалиться и от досады пробивает дыру в сцене.

— Собственно чего я и ожидал?! Что ж, надеюсь, ты готов к тому, что последние минуты своей жалкой жизни ты проведёшь в агонии, — выплёвывая каждое слово, словно яд, существо.

— Я на это надеюсь, — решительно отвечает Седрик, улыбаясь, пока в его глазах горит уверенность, синим огнём.

Насколько смерть моя трагична?

Насколько будет тяжело

Всем тем, кто так меня запомнил

До пепла будет ссожено.

Но почему-то страха нету

И я не знаю почему.

Иль боль сознание затмила,

Иль сам себя сейчас убью.

А смерть уже совсем уж рядом

Но страха нету всё равно.

Надеюсь, так меня запомнят

И в памяти всё будет ссожено.

***

Сегодня утро у Смотрящего начинается далеко не с чашки крепкого кофе, чтобы проснуться и избавиться от головной боли, которая преследует его как облако серого дыма. Очередная вредная привычка, выработанная организмом за годы работы, губительная для сердца, мозга и сердечно-сосудистой системы, хотя Смотрящего это не сильно волнует или когда-либо волновало. Адреналин и кофеин бил в голову, заставляя всё напряжение и давление отступить на задний план, а мысли разложить по десяткам, даже сотням полок в его голове.

Однако сегодня спасительный напиток не удалось выпить, да и поспать нормально собственно тоже. Хотя четыре часа сна сейчас кажется чем-то поистине прекрасным и подарком с выше, поэтому грех жаловаться, по крайней мере, ему так кажется. В любом случае сейчас Смотрящий должен стоять в городском центральном театре, смотреть на труп Седрика, которого он какие-то шесть недель назад подозревал в доведении до суицида.

Будь он новобранцем, у него бы скрутило желудок от этого зрелища. Белёсые глаза смотрят в зрительный зал. Рот разрезан от уха до уха, из-за чего распахнутая широко челюсть, съехала в левую сторону. Лужа тёмной липкой крови давно засохла. Живот вспорот, из-за чего внутренние органы буквально вывалились наружу и уже даже не сокращались и пульсировали на последнем издыхании. А из остатков грудной клетки торчит железный штырь, на котором висит табличка с надписью «Какова цена ошибки и несговорчивости:)».

Единственные кому Смотрящий сочувствует в данной ситуации, так это актёрам, которые пришли на репетицию и увидели это пугающее зрелище. Смотрящий чувствует, что должен чувствовать какой-то отклик в душе, должен что-то сказать Джодаху, который стоит рядом с ним и немигающим взглядом смотрит на труп, но не может. Не может физически подобрать в голове нужные слова, составить смысловую цепочку. Смотрящий чувствует, что должен его успокоить, утешить и поддержать в данный момент. Может он и не понимает, какого это терять друзей и хороших знакомых, но подозревает, что очень больно.

Многие сравнивают это чувство с опустошением с ледяным холодом и чувством незавершённости. Однако Смотрящий и так себя постоянно чувствует и ничего вроде живёт, дышит, хотя тут скорее больше подходит слово существует. Существует как пустая оболочка, способная лишь выдавать эмоциональную базу, неспособная на поддержку, сочувствие, минимальную эмпатию. В глазах против его воли скапливается влага, которая стекает вниз по щекам.

— Чёрт! — тихо ругается он, поворачивая голову в другую сторону, чтобы скрыть этот позор и слабость от чужих глаз.

Джодах, услышав со стороны ругательство и заметив краем глаза чужие слёзы, раскрывает своё крыло и притягивает им Смотрящего ближе к себе, согревая пухом и обнимая. Смотрящий растерянно смотрит на Джодаха, пока тот успешно делает вид, что этого не замечает и всё так, как и должно быть.

— Просто зачем? — ничего не понимая, спрашивает Смотрящий. — Я не тот о ком ты должен переживать и беспокоиться. Я сам смогу справиться со своими проблемами. Это просто…

А что просто? Просто это на словах звучит, но всё что он сейчас чувствует это сложно, неподъёмно и необъяснимо. И от этого мозг начинает плавиться и утробно выть от боли, что разрывает на части то, что у него в груди осталось.

— Хватит себя добивать. И о ком я должен, по-твоему, переживать? Лололошка сейчас лежит дома, отдыхает и не увидит весь тот ужас, что здесь происходит. А ты себя в который раз доводишь тем, что ничего не чувствуешь по этому поводу, — Джодах на секунду задумывается, прикидывая в голове, согласиться ли Смотрящий на эту авантюру и, приходя к выводу говорит: — Может тебе к психологу сходить?

Смотрящий закатывает глаза и недовольно кривит губы. Ему не нравится идея того, что в его голове и чувствах будут нагло и бесцеремонно копаться, думая, что имеют хоть какое-то представление о его внутреннем мире. Нет, точно нет. Целостность и нетронутость собственных мыслей и переживаний для него важнее. Если не будешь трогать рану, она не будет болеть. И это главное. Просто не обращай внимание, забудь и дай ей зажить самостоятельно. Тромбоциты, лейкоциты и эритроциты прекрасно справятся с этой задачей: не зачем мешать процессу заживления посторонним вмешательством.

— Не смей это начинать. Просто… Давай забудем об этом? И продолжим делать вид, что этого не было, хорошо? — говорит Смотрящий, угрожающе, поднимая указательный палец вверх.

— Мне не нравится то, как ты всё время отвергаешь помощь. Будь она медицинская или дружеская. Один раз, ради меня, если тебе настолько тошно от мыслей о том, что ты сам примешь это решение и ошибёшься.

Джодах знает, что сейчас используют самую мерзкую и противную манипуляцию на своём лучшем друге, но не может ничего с собой поделать. Этот разговор начинается и заканчивается ничем из раза в раз. Ави будто бьётся головой о стену, оставляя кровавые следы на ней, но ничего не происходит, кроме появления новой боли.

Смотрящий смотрит за спину Джодаха и видит Кхаини, который пытается быстро пройти мимо, старательно прикрывая левую лапу. Джодах ещё что-то говорит, но Смотрящий его не слушает, а бросается вперёд и с силой сжимает лапу Кхаини. Тот задавленно и испуганно на него смотрит, пытается выбраться из сильной и цепкой хватки следователя. Оранжевой рукав с золотыми узорами и рубашка обнажает на всеобщее обозрение ужасные ожоги второй степени, где на неровных краях виднеются частицы фиолетового цвета. Смотрящий начинает сжимать чужую лапу ещё сильнее, из-за чего Кхаини кривиться от боли.

— Что вы себе позволяете?! — вопрошает актёр, пытаясь как-то выкрутиться из этой ситуации.

— Да так хотел оформить приглашение в наш замечательный участок, а то вы там только один раз появились. Как-то нечестно по отношению к остальным. Не находите? — спрашивает Смотрящий, злобно прищурив глаза. — Вы кстати к какому психиатру ходите? Понимаете, память у меня слабая начинает подводить…

Кхаини испуганно бегает глазами по залу и инстинктивно делает шаг назад. Зрачки становятся узкими как у змеи, тело обливается холодным потом, тело мелко дрожит, шерсть поднимается вверх, а хвост с силой бьёт по полу. Когти то высовываются, то вновь прячутся в подушечках и шерсти.

— Джейс вроде! Или я не прав?! Поправьте меня! И не вы ли закончили в прошлом химический колледж?! Так что скажите в своё оправдание?! Или мне из вас каждое слово придётся вытягивать?! — злобно кричит Смотрящий, чувствуя чужую дрожь.

— Я-я, м-мне ж-ж-жаль, — шепчет Кхаини со слезами на глазах и вставая на колени. — Я не хотел! Я не знал! Я всё расскажу, только не убивайте, пожалуйста! Я не знал, для чего ей это всё надо было! Я делал, что от меня просили! Она давила на больное, я не мог по-другому!

Кхаини опускается на колени и начинает громко рыдать. Все находящиеся в помещении резко замолкают и смотрят на разворачивающееся представление. Никто не может двинуться с места. Они замирают, словно марионетки без кукловода, не в силах двинуться с места. Смотрящий смотрит на существо перед собой с презреньем, искренним чистым отвращением и, схватив Кхаини за воротник, рубашки и мантии с силой встряхивает и буквально кричит:

— Имя!

Кхаини еле лепечет буквы, которые не получается расслышать должным образом, из-за чего Смотрящий с силой, жгучей ненавистью, которая бурлит в его крови, бьёт Кхаини по лицу. Удар приводит в чувства, заставляет почувствовать жгучую боль, а слёзы новым потоком брызнуть из глаз. На щеке удар наливается кровью. Смотрящий вновь с силой его встряхивает, заставив его ноги оторваться от пола.

— ИМЯ!

— Ладно! Это!

Раздаётся несколько громких хлопков, и Кхаини ничего не успевает ответить. Вместо слов и звуков выходит бульканье крови. Кхаини ошарашенно опускает голову вниз и смотрит на то как пропитывается кровью его одежда, как боль распространяется по телу, а ноги подкашиваются, и он еле стоит, приложив руку к животу. Глаза боязливо бегают от ранения к залу, пока рот заполняет кровь. Пространство начинает плыть, по краям расползается тьма, и Кхаини замертво падает на пол, пока тонкая струйка крови собирается в лужу на полу.

Смотрящий тяжело вздыхает, предчувствуя ещё больше бумаг и сжимает и разжимает пальцы, дабы вернуть им чувствительность. Во рту ощущается горечь, привкус металла и соль. Губы болезненно кривятся, пока рот жадно глотает каждую новую слезу, которая скатывается по щекам.

Джодах просто падает на пол, его крылья безнадёжно распластаются по полу, пока пустой взгляд всё ещё смотрит в одну и ту же точку, где секунду назад его лучший друг стоял с Кхаини. И теперь его нет. Ави даже не знает, что чувствовать, какая эмоция из всех наиболее подойдёт сейчас, для этих событий, для этого самого момента. Смотрящий помогает ему подняться с пола и ведёт к выходу, куда так же направляется Эбардо, держащий под руки Сан-Франа, который, кажется, с секунды на секунду упадёт на пол от шока, сердечного приступа или чего похуже. И Смотрящий даже не хочет знать, что в его понимании значит хуже, что сейчас произошло, послужил ли он сам толчком к таким последствиям или просто был чеховским ружьём, которое рано или поздно должно было выстрелить, у охотника.

Следователь не хочет знать, что из этого является правдой. Не горит желанием осознавать, что этот труп именно его вина, последствия его неосторожных действий, застланные пеленой нахлынувшей резкой и неожиданной ярости. Смотрящий не хочет знать, что на его руках стало ещё больше крови, что груз вины, что будет висеть на нём вечными тяжёлыми кандалами, станет ещё больше, тяжелее и хуже. Он не хочет это осознавать ни сейчас, ни потом. Это не стоит его нервов, внимания, последней возможности здраво мыслить, оценивать свои силы и работать.

Всё хорошо ведь так?!

Всё хорошо, правда?!

Правда, ведь?!

Пожалуйста, скажите, что это правда!

Насколько больно оставаться с собою

На том берегу, на той стороне,

Где будут лишь слёзы от горьких историй

Плач и стон о своей же судьбе.

Насколько больно оставаться с собою,

Лишь зная о том, что никто не придёт.

Что двери эти никто не откроет

И от смерти тебя никто не спасёт.

Насколько больно оставаться с собою

Лишь слушая громкую мерную тишь,

Слушая мысли ночною порою

И ты ведь не плачешь, только кричишь?

Насколько больно оставаться с собою

В души глубине ненавидя себя,

Коря за ошибки, боли, невзгоды.

Руками, скрывая свои же глаза.

Насколько больно оставаться с собою

Всю помощь и меры храня в стороне.

Почему ты сейчас плачешь, ведь это не горе?

Не горе на том же глухом рубеже.

***

— Господин Сан-Фран, дышите, я рядом, — говорит Эбардо, поддерживая эльфа под руку и усаживая его на стул.

— А я что не дышу что ли?! Я дышу, я спокоен! — взрывается Сан-Фран, хватаясь за волосы и оттягивая их.

— Не очень похоже на это, — говорит Эбардо, ложась на чужие колени и смотря прямо в глаза своему режиссёру.

Эбардо обнимает Сан-Франа за талию и прижимается ближе, вдыхая аромат ванили и фиалок. Эбардо пытается вложить в этот жест всю свою любовь и заботу, на которую только способен, которая не сгорела вместе со смертью, которую он не утопил ещё в этих вечерах, чья суть и границы теперь кажутся донельзя размытыми.

Эбардо невесомо носом проводит сквозь одежду по низу живота, чувствуя обжигающее тепло другого существа. Бабочки своим отвратительным скопом забиваются Сан-Франу в лёгкие и не дают дышать, пока зелёные глаза привычно из-под ресниц смотрят на него по-особенному тепло и доброжелательно. Эбардо до сих пор носит линзы, Сан-Фран в этом плане не хочет ничего менять, но если понадобиться он напишет по ним целый сценарий и оду, чтобы убедить Эбардо в их красоте.

Эбардо тоже страшно, только не за себя. За себя он не боялся и не боится, что тогда, что сейчас, но вот Сан-Фран — совершенно другой случай. Он то самое редкое исключение из правил, которое Эбардо не знает, как нашёл, как смог так легко и просто получить. Всё до сих пор кажется постановкой какой-нибудь пьесы, которая закончится смертью одного из героев. И это будет обязательно самый красивый и трагичный момент с цветами, горестными речами и холодным или горячим мрамором.

Или им придётся расстаться раз и навсегда. Эбардо уже представляет, как смотрит в экран собственного телефоне, где рядом с Сан-Франом стоит высокая красивая богатая и уверенная в себе девушка. Представляет, как они широко улыбаются и машут публике с цветами и наградами. Буквально видит эти яркие выраженные чёрным жирным шрифтом объявления: «У лучшего режиссёра появилась девушка! Кто же она?!» «Сан-Фран официально заявил о начале отношений» и от этого становится тошно. Смешно, но даже собственная смерть не казалась такой страшной, как лишиться Сан-Франа. Как какая-то фантомная боль, как какое-то странное чувство — тихий отголосок одной из параллелей.

Эбардо чувствует, как начинает плакать тихо и бесшумно на автомате, чтобы его никто не услышал и не обвинил в слабости. Сколько бы ему не говорили о том, что плакать — это нормально, слёзы — это нормально, в голове всё равно срабатывает некий защитный механизм, который перемыкается, ломается и начинает дымиться при малейших изменениях в схеме. Ему становится стыдно, он начинает испытывать чувство вины за то, что позволяет себе так ярко проявлять эмоции, и от этого ему становится ещё хуже, слёзы ещё сильнее текут из глаз, а чувство вины накрывает его своей огромной волной.

— Что случилось? — мягко интересуется Сан-Фран, не комментируя чужие слёзы, а лишь массируя и перебирая между пальцев волосы Эбардо.

— Простите, что так много себе позволяю. Просто… — Эбардо останавливается и отводит взгляд в сторону, пытаясь подобрать нужные слова, которые подойдут в данный ситуации, и неуверенно начинает говорить: — Я-я боюсь вас потерять, боюсь увидеть когда-нибудь ваши фотографии с другим существом рядом, боюсь проснуться один. Я слишком сильно вас полюбил!

Последние слова даются с огромным трудом. Эбардо будто резко срывает с раны пластырь, надеясь, что та не начнёт кровоточить и болеть. Парень с силой утыкается головой в чужие колени то ли от смущения, толи от отчаяния, толи от злости, которая накрывает его своим одеялом от собственных мыслей. Рука Сан-Франа останавливается на одном месте. Мозг начинает дымиться и гореть вместе с лицом. Фран чувствует, как чужие пальцы с силой сжимают его свитер, и начинает решать в своей голове слишком сложную загадку или пазл, состоящий из пяти тысяч маленьких деталей. Почему-то у него не получается сложить идеальную картину, понять, что ему только что признались в любви, в самых чистых ярких и непорочных чувствах. Хотя о какой идеальной картине может идти речь, если она сейчас лежит у него на коленях и изредка поглядывает на него своими зелёными глазами.

Для Эбардо эти секунды растягиваются на минуты и превращаются в часы. Он уже успевает за это время несколько раз проклясть за то, что всё это сказал, начал, позволил взять чувствам и эмоциям над собой вверх. Он же актер мог как-то выкрутиться из этой ситуации, отшутившись, неловко отвернуть голову и оправдаться сценарием, но уже поздно. Слова произнесены — их уже не вернуть назад, а оправдания на фоне его бурной реакции будут выглядеть слишком неправильно, неестественно и несуразно, поэтому приходится тягуче долго ждать ответа, ждать, когда его грубо дёрнут за волосы и холодно произнесут: «Ты действительно думал, что тебя кто-то может полюбить?», рассмеются в лицо или ударят и кинут, заставив проскользить по полу несколько метров.

Эбардо знает это — проходил. И не раз и не два. Каждый раз его чувства жестоким и наглым образом разбивали, поэтому он поклялся себе в какой-то момент больше никогда и ни за что не привязывать и проявлять любовь к кому-либо. Из-за этого смирение с собственной ориентацией было скорее похоже на пытку, где Эбардо знал исход и не делал никаких шагов вперёд. Он лучше закроется в себе, будет продолжать играть роль морального для общества урода, что угодно лишь бы не дать себе возможность чувствовать это пресловутое чувство «любовь».

Эбардо и не замечает, как его вновь начинают гладить по голове, как приятные и трепетные прикосновения заставляют сердце трепыхаться, а щёки гореть огнём. Не замечает, как с интересом блестят чужие глаза, а чужие губы формируются в улыбку, выражающую лёгкую усмешку.

— Эбардо, взгляни на меня, — ласково и мягко просит Сан-Фран.

Эбардо растерянно поднимает голову и встречается сразу с чужими глазами, чувствуя, как в груди что-то легонько кольнуло, отдаваясь жаром во всём теле. Франческо хмыкает, улыбаясь и пытаясь сохранить невозмутимость на лице, но опущенные вниз уши и румянец на щеках выдаёт его с потрохами.

— Вы что-то хотели от меня? — спрашивает Эбардо, чувствуя, как сердце пропускает удар где-то под рёбрами, на какую-то секунду перестаёт перекачивать кровь и выполнять свою рутинную и однотипную работу.

— Да. Скажи мне, пожалуйста, как ты себя чувствуешь сейчас, рядом со мной, — просит Сан-Фран, хитро улыбаясь и явно затеяв что-то интересное.

— Чувствую? С вами? — растерянно спрашивает он и, получив уверенный кивок, подбирая нужные слова, начинает говорить: — Я чувствую жар по всему телу, мне сложно дышать. Иногда меня сжигает ненависть, когда кто-то подкатывает и флиртует с вами. Иногда мне хочется прижаться к вам и никогда-никогда больше не отпускать. Почему-то мне кажется, что я могу вам доверить всё что угодно, что знаком с вами буквально всю свою жизнь, будто могу позволить себе делать то, что было под запретом долгое время. И, и я чувствую себя живым.

Все эти слова и фразы Эбардо пытается шептать максимально тихо. Они кажутся и ощущаются на языке какими-то чужеродными и неестественными, будто полчище пауков, которые перебирают своими мохнатыми лапками паутину. Эбардо не хочет, чтобы Сан-Фран всё это слушал, так внимательно, с таким неподдельным интересом, с такими счастьем и удовольствием. Эбардо всё ещё ждёт удар, нецензурную брань и какой-либо подвох. Ведь не может быть всё так просто. Не может быть такое, чтобы Сан-Фран просто так попросил его произносить все эти слащавые и красивые речи вслух, будто стишки на утренник. В этом обязательно скрывается двойное дно. Оно просто обязано там быть!

— З-зачем вы спрашиваете и заставляете меня это говорить? — голос предательски дрогает, а глаза так и норовят прервать зрительный контакт, который длится, кажется, слишком долго.

— Да, так просто стало интересно, испытываю ли я нечто подобное к вам или нет. Посещают ли такие мысли мою чистую голову или нет. Хочу ли я стать с вами ещё ближе или нет, — говорит Сан-Фран, подпирая свою щёку указательным пальцем.

— И-и к какому выводу в-вы пришли? — как-то слишком отчаянно и дрожащим голосом спрашивает Эбардо, чувствуя, что сердце с секунду на секунду готовится остановиться и полететь куда- то вниз, навстречу осколкам прошлого.

— Я решил послать всё к чёрту и дать себе небольшой перерыв в отношениях с другими, чтобы провести как минимум оставшиеся года только с одним существом…

Сан-Фран широко улыбается, следя за тем как эмоция одна за одной сменяется на лице Эбардо, не способная задержаться дольше, чем на доли секунд.

— И-и с к-кем? — дрожащим голосом спрашивает Эбардо, чувствуя как влага снова стоит в его глазах.

Сан-Фран нежно гладит его по щеке, перемещает руку и придерживает Эбардо за подбородок, заглядывая ему в глаза. Ногти невесомо царапают кожу шеи, заставляя мурашки, от предвкушения чего-то, пройтись по телу.

— Ты здесь кого-то видишь кроме себя? — задаёт риторический вопрос эльф и впивается в чужие губы, явно устав от собственной игры, которую он сам затеял.

Эбардо на чужих губах чувствует привкус сигаретного дыма, которым Франческо совсем недавно заглушал полученный стресс, холодной малины, белого шоколада с привкусом крови. Эбардо встаёт и настойчиво кусает чужие губы, будто изнемогая от жажды, не заботясь о боли, что принесут маленькие ранки. Сан-Фран чувствует умеренное давление на своих запястьях, которые прижимают к стене. Эбардо легонько коленом давит на чужой пах, заставляя режиссёра с силой его укусить, из-за чего он выпускает его губы из плена. Франческо злобно смотрит на него, тяжело дыша, и пытаясь в собственной голове сформулировать сбивчивые мысли, которые превращаются в узлы, петли и путаные схемы с множеством неизвестных переменных.

— Невыносимый, заносчивый, жаждущий внимания актёр! — выплёвывает Сан-Фран, злобно сверкнув глазами и пытаясь сохранить лицо в таком странном и смущающем положении.

— Ваш актёр, — поправляет его Эбардо.

— Сейчас кто-то договорится и совершенно случайно окажется лежащим без сознания на полу, — без особого запала говорит Сан-Фран, склонив голову влево.

— Понял! Не надо! — с напускным страхом говорит, Эбардо поднимая руки вверх.

— То-то же. А вообще, по логике, мы сейчас должны убиваться из-за смерти звуковика и актёра, а не вести тут светские беседы. Ох, Время, теперь им всем замену искать и обучать с нуля! За что мне это наказание?! Во что только Джодах вляпался?! Одни проблемы с ним! Просто невозможно. Ведь на двадцать пятый год всё обязательно должно было пойти не так! Но чтобы настолько?! Убийства, СМИ в спину дышат, а мы тут о любви и чувствах рассуждаем. Мы точно больные. Теперь я даже понимаю Джодаха. Хотя он просто на голову отбитый, без инстинкта самосохранения, а я что?! Я вроде как ответственный режиссёр, с головой на плечах, а голова всё равно забита другими проблемами! — чуть ли не кричит Сан-Фран, вскидывая руки к потолку и ударяя себя по лицу. — Я просто устал от всего, что происходит. Я уже не вывожу.

Фран устало опускает руки вниз и кладёт свой подбородок на чужое плечо. Эбардо чувствует, как чужие слёзы пропитывают его одежду и теряется. Франческо просто не позволяет себе так ярко выражать эмоции, в глубине души чувствуя, что выше этого и просто не имеет право на такое. На его плечах лежит слишком много ответственности, и он не имеет право давать слабину: точно не сейчас, не когда другие нуждаются в его помощи, поддержке и силе, не тогда когда всем поголовно плохо, графики и планы горят ярким пламенем, а дрожащие пальцы буквально в шаге от того, чтобы перенести или вовсе отменить пьесу. Не тогда, когда груз ответственности становится слишком тяжёлым, из-за чего руки сгибаются в локтях, чтобы выдержать эту тяжесть. Однако Сан-Фран уже не может физически это выдерживать, маска непоколебимости всё больше трескается, дозы никотина увеличиваются вдвое и подкрепляются несколькими таблетками валерьянки, пока груз собственных нерешённых вопросов и проблем заставляет медленно задыхаться в своём собственном серо-голубом дыме.

Франческо просто уже начинает не справляться, хотя вслух никогда не попросит о помощи. Ему это не нужно, ему придётся справляться с этим в одиночку, хотя ничего не меняется и по ощущениям, никогда не менялось. Хоть, какая-никакая стабильность в его жизни остаётся, однако звучит всё равно не очень. Звучит просто ужасно ни больше, ни меньше.

— Прости, я не должен был… Это мои проблемы. И нечего ими тебя обременять. Просто не придавай этому значения. Такое случается периодически — это нормально.

— Н-нормально? — растерянно спрашивает Эбардо, вглядываясь в чужие черты, на что получает утвердительный кивок.

— Такое случалось раньше пусть и не так часто. Раз может СОРОК! — спокойно говорит Сан-Фран, нервно усмехаясь и прикладывая руку ко лбу. — За двадцать пять лет работы не так уж и много. Давай просто сделаем вид, что этого не было? Я в порядке, правда. Я так думаю…

Спокойно говорит Сан-Фран, широко улыбаясь. Эбардо беззвучно открывает и закрывает рот, просто неспособный подобрать нужные слова и выражения, которые могли успокоить и сделать ситуацию более располагающей к себе.

— Всё хорошо, правда. Не забивай этим голову. Мои проблемы — мои проблемы, твои проблемы — мои проблемы. Всё до боли просто, — желая просто отмахнуться и свести этот не самый приятный разговор к своему логическому нулю, говорит Сан-Фран.

— Звучит несправедливо. Может, дадите себе перерыв? Отдых? Хотя бы на день забудете обо всём, нельзя же так с собой! — восклицает Эбардо, с силой сжимая чужую руку, чтобы у Сан-Франа не было и малейшей возможности его проигнорировать в очередной раз.

Главное правило, которое Эбардо усвоил в этих до боли странных и запутанных отношениях так это: не позволяй, не отпускай, не бросай. И сейчас действует сразу все три. Выводить на откровенный разговор Сан-Франа, всё равно что биться о каменную стену. Эльф умело отмалчивается, односложно отвечает, а потом незаметно уводит разговор в совершенно другое русло, неловко улыбаясь и отводя глаза в противоположную сторону. Однако не сегодня и не сейчас. У Эбардо просто заканчивается терпение, которое казалось до это бесконечным и вечным течением реки.

Он просто не может на это смотреть, как Сан-Фран убивается, из-за остальных из-за чего не может даже решить, кто больший жертвенник: Джодах или Сан-Фран. Его пугают одни только мысли о том, что Франческо в тишине и глубине своей квартиры работал столько, лишь бы не оставаться наедине со своими мыслями, чувствами, тревогами и переживаниями, лишь бы не дать тяжёлым и мрачным мыслям взять вверх над собой. Страшно представлять, что испытывал и сам Джодах в эти секунды, осознавая, что всего лишь один шаг его отделяет от сохранения жизней большинства. Страшно даже предполагать, что убийца решит покушиться на него или Лололошку, а дальше над его собственной могилой будут ронять скупые слёзы.

«Как тяжело позволять другим любить себя. Ты просто обещаешь, что когда-нибудь разобьёшь им сердце», — звенит в голове фраза, с который Эбардо не может не согласиться.

Он панически боится разбить чужое сердце первым, затушить слабый огонь свечи слишком быстро, отравив чужую душу её белым дымом и воском. Это слишком больно, слишком неправильно и до дрожи в коленях страшно. В реальной жизни нет красивой точки, как в книге, «они жили долго и счастливо, умерев в один день». В большинстве случаев существо остаётся одно и длительный или не очень промежуток времени несёт это бремя у себя на плечах. Под конец жизни, получая долгожданное смирение и встречу с частичкой себя на небесах.

— Отпусти меня, пожалуйста, — напряжённо просит Франческо, чувствуя всю невыгодность своего положения сейчас.

— И не подумаю. Дел у вас сейчас кроме заполнения бумаг в участке никаких нет. А этот разговор я не вижу смысла больше откладывать, — произносит Эбардо, прищурив глаза.

— Удивительно, что тебя это волнует. Ну, пытаюсь, я стресс и усталость перекрыть работай и никотином. Это не повод за меня беспокоиться. Я не первый и не я последний, кто так делает. Если хочешь поговорить о моём моральном состоянии то, с этим надо обращаться ни ко мне, а к моей медицинской страховке. И о каком отдыхе может идти речь?! Всё горит и полыхает в производственном аду! И тут не сработает отдых! Если я отдохну мне, не станет легче! Никогда не становилось! Я лишь ненавижу себя за это ещё больше! Ненавижу за то, что отдыхаю, не работаю, ничего не делаю и с трудом поднимаюсь с кровати! Вот он я настоящий! Трудоголик, идеалист и ужасный моралист, презирающий в душе собственное существование и мечтающий в глубине души покончить со всем этим! Однако слишком слабый, чтобы наложить на себя руки. Если ты хотел вывести меня на искренность, эмоции и чистосердечное признание, то, поздравляю, у тебя это прекрасно вышло! — кричит Сан-Фран, махая руками в разные стороны, периодически хватаясь за волосы, в попытках успокоиться, пока слёзы стекают по щекам. — Как я и говорил это слишком далеко заходит, уже зашло. Ну, же ударь меня. Я же вижу, как ты это хочешь сделать. Я не буду сопротивляться: я это заслужил.

Эльф спокойно улыбается, прикрывает глаза и расставляет руки в разные стороны. Эбардо сейчас чувствует, как колет сердце и рвётся душа. Он корит себя за то, что не видел очевидных отклонений и красных флагов, которые его партнёр вскидывал, вверх прося о помощи и от этого становиться больнее. Парень поддаётся вперёд и сильно обнимает Сан-Франа, пытаясь вложить в эти объятия всю любовь и нежность, чтобы облегчить боль чужих раны хотя бы на долю секунды. Он не знает, что должен сделать для того, чтобы Франческо отдыхал и чувствовал себя лучше, но знает, что готов пойти на всё.

Ты плакал горькими слезами,

Уткнувшись носом мне в плечо

И эти слёзы разрывали

Мне душу, сердце, горячо.

И пусть я слёз не понимаю

Язык той боли на столе,

Что ты писал когда-то в ванной

Своей же кровью на стекле.

Я спрашивал тебя о боли,

Что ты держал в душе своей.

Но ты молчал, уж много крови

Текло по рекам прошлых дней.

Я помогу тебе смириться

С той болью, что переходит в крик,

Что разрывает душу в клочья,

Чтоб ты в душе давно поник.

Позволь мне к сердцу прикоснуться,

Что так болит в груди твоей.

Ну, почему же чувства гнуться

Не так как ветви тех аллей.

***

Смотрящий стучит по двери костяшками пальцев ровно три раза, прижимая к груди чёрный чемодан с документами, так он чувствует себя спокойнее и уверенней. Как будто если он переступит порог этого помещения, то упадёт в пропасть своих страхов, переживаний и тревог, будто мысли, что до этого спокойно роились в голове, словно пчёлы, вырвутся наружу и начнут больно жалить, будто произойдёт что-то непоправимое, если он просто по обыкновению возьмёт показания у психотерапевта.

Из кабинета слышится чёткое и уверенное: «Войдите!», и Смотрящий опускает золотую ручку вниз. Джейс что-то пишет несколько минут в своём блокноте, не обращая внимание вошедшего, а Смотрящему как-то неловко отрывать его от дел и заставлять обращать внимание на свою скромную персону. То ли виной странная атмосфера напряжённости, то ли его личная неприязнь к мозгоправам, то ли страх того, что собственный язык выложит все карты на стол. Джейс отрывает взгляд от своей рукописи, поправляет очки и приветливо улыбается.

— Здравствуйте, господин Смотрящий. Сколько лет, сколько зим! Вы по делам своей нервной системы или по делам о правонарушениях? — интересуется Джейс, усмехаясь.

— Ты знаешь, что я всегда выберу второй вариант, даже если это на самом деле первый, — холодно отвечает Смотрящий, садясь напротив психиатра.

— Очень жаль, а так хотелось собрать полную коллекцию. В последние месяцы работы у меня прибавилось. Ко мне ходит чуть ли не весь театр кроме Сан-Франа. В этом вы с ним очень даже похожи. Хотя думаю, скоро он меня почтит своим присутствием, — говорит Джейс, улыбаясь. — И вы же помните, что-

— Всё что сказано в этом кабинете — остаётся в этом кабинете. Вы давали клятву о неразглашении, поэтому некоторые вещи о пациентах и ваших сеансах вы умолчите. Я знаю — проходили, — раздражённо отвечает Смотрящий, закатывая глаза.

— Мне кажется, вы слишком напряжены. Успокойтесь. Вы же не на допросе у начальства. Будете чай? — непринуждённо спрашивает Джейс, уже держа у руках прозрачный чайник, в котором плавают листья мяты, крыжовник и кусочки персика.

Смотрящий смотрит на Джейса непозволительно долго для себя, до побелевших костяшек, сжимая портфель с бумагами. Уверенность всё сильнее и быстрее покидает его, из-за чего тело начинает бить мелкая дрожь, прокатываясь по плечам и позвоночнику. Следователь берёт себя в руки, коря за проявленную слабость, и осторожно кивает. Джейс улыбается ещё шире, наливая в чашки ароматный чай, оставив без комментариев состояние Смотрящего.

Джейс делает глоток, обжигая кончик языка и поправляя съехавшие на кончик носа очки, и берёт в руки блокнот. Смотрящий боязливо бегает глазами от аккуратных пальцев, что держат ручку с блокнотом, до чужих черт лица, поджимая губы.

— Ох, простите, профессиональная привычка. Предполагаю, что сегодня ваша очередь задавать вопросы, а мне на них отвечать, — усмехаясь, говорит Джейс, откладывая блокнот с ручкой в сторону.

— Предполагаю, что да. Начнём с простого, меня интересует два ваших пациента. Довольно давних. Джодах Ави и Кхаини. Меня не интересует содержание сеансов, только особенности и специфика их поведения.

— Хорошо. Джодах Ави был направлен ко мне из-за проблем с алкоголем. Впоследствии у него была диагностирована хроническая депрессия. Около года назад ему были назначены антидепрессанты, однако смею предположить, что он их не пил, так как его эмоциональный фон оставался стабильным и периодически падал вниз.

— Хорошо. Рассказывал ли Джодах о людях, которые, возможно, могли бы его убить? — интересуется Смотрящий, делая глоток из чашки.

— Нет. В основном он акцент делал на собственном отце, но он вроде умер год назад, если я не ошибаюсь. В основном я пытался проработать проблемы с доверием, прикосновениями и завышенными ожиданиями к себе. Я помог выработать минимум тактильности, дальше дело было только за ним. И любовь тут не причём. Любовь — это не лекарство от всех болезней. Она не сделает тебя уверенным, не заставит тебя непредвзято ко всему относиться, не заставит тебя переступать через свои рамки и зону комфорта. Тут скорее про внутреннюю борьбу, про непринятие себя и своих желаний долгое время. И это не вылечится с помощью любви — это так не работает, — говорит Джейс, вычерчивая кистью руку в воздухе круги и делая небольшой глоток из кружки.

— Насколько его моральный фон был тяжёлым? — с непонятной для себя тревогой в голосе спрашивает Смотрящий.

— Я бы сказал, что он находился в стадии тяжёлой хронической депрессии. И он однозначно был готов покончить с собой, если бы представилась такая возможность. Я бы даже сказал, что он и сейчас готов это сделать только в менее активной стадии. Для этого шага ему нужен толчок, достаточно сильный, — грустно отвечает Джейс.

Смотрящий несколько секунд смотрит на психиатра, пытаясь найти в его глазах намёк на шутку или лёгкую усмешку, но его глаза остаются такими же непроницаемыми. Пальцы сквозь перчатки с силой впиваются в ладонь, пытаясь успокоить своего обладателя, сказать, что он не виноват в том, что происходило и происходит с его другом. Однако эти слова растворяются, тонут и меркнут на подступах к мозгу, превращаясь в нескладный гул из звуков, похожий на шипение старого телевизора.

— Что-то мы отвлеклись. Вы же хотели узнать и о Кхаини, не так ли?

— Да, желательно как можно больше. И подозреваю, что он больше никогда не сможет к вам прийти.

Джейс прикладывает руку к груди, чувствуя небольшой укол в самое сердце. Это совершенно не то, что должен чувствовать психолог. Просто непозволительно проникаться и перекладывать на себя проблемы пациентов. В таком случае о профессии можно просто забыть, поставить огромный крест, развернуться и уйти. Однако Джейс иногда позволяет себе такую слабость вроде небольшой привязанности к пациентам, и сейчас он узнаёт такую страшную новость, повестку о смерти как во время войны. И это заставляет землю под ногами пошатнуться, а крылья за спиной нервно встрепенуться.

— Кхаини страдал от диссоативного расстройства идентичности, а если говорить простым языком, то раздвоением личности. Ему были назначены препараты, которые он пил на протяжении последних пяти лет. На последнем сеансе он попросил назначить ему новое лекарство, так как эти таблетки перестали работать.

«Я просыпаюсь в каком-то странном месте и не понимаю, что происходит», — прошептал Кхаини, схватившись за голову.

«Не надо нервничать», — спокойно ответил Джейс, поднимая руки вверх.

«Прошу выпишите мне что-нибудь», — сдавленно со слезами на глазах просил Кхаини.

Джейс крутит головой в разные стороны, дабы прогнать наваждение и воспоминания. Это совершенно не то, что может сейчас помочь. Он должен сосредоточиться на рассказе.

— Его вторая личность была, мягко сказать, агрессивной и была опасна для общества.

— Могла ли она пойти на убийство? — спрашивает Смотрящий.

— Конечно. Только в этом случае должно было произойти что-то травмирующее и ужасное для первой личности. Одной неприязни или ненависти к Джодаху было бы ей не достаточно. Разве что кто-то намеренно не провоцировал её появление. Травмы, шантаж, угрозы или доведение до критической точки было бы достаточно.

— Ясно. Благодарю. Можно последний вопрос?

— Да, конечно, — говорит Джейс, разводя руками. — Помощь следствию -моя прерогатива.

— Что могут означать участившиеся убийства?

— Скорее всего утечка информации и срыв серийника. Всё-таки жертва всё ещё жива, ходит и дышит на этой земле. Подобраться к ней не получается и убийцу начинает ломать. Ощущение власти над другим существом опьяняет, а с каждым разом идти на это решение становится всё проще, что в какой-то момент серийник забывает об осторожности и тут в дело должны вступить вы, — отвечает Джейс, сложив пальцы вместе и указывая на Смотрящего.

— Что ж надеюсь, что это произойдёт как можно скорее, — Смотрящий запинается из-за вибрации телефона. — Я отвечу. Вы не против?

— Ваше право, — отвечает Джейс, проводя раскрытой ладонью по воздуху и положив её на колено.

— Здравствуйте, господин Смотрящий. Надеюсь, не отвлекаю, — звучит в трубке встревоженный голос Дилана, а сами обращения пугают.

— Не отвлекаете. Что-то случилось? — чувствуя нарастающую панику, спрашивает Смотрящий.

— Д-да! У нас колоссальная утечка информации! СМИ всё разболтали общественности! И-и обвиняемым становится Джодах!

Смотрящий ничего не отвечает, чувствует, как телефон выскальзывает из пальцев, как глаза нервно бегают по помещению, а ноги подкашиваются, из-за чего он садится обратно на кушетку. Пальцы на автомате набирают в строку поиска «Последние новости». Мир, кажется, замирает в эти мгновения, вечно холодное и спокойное сердце летит куда-то вниз, а зрачки боязливо сужаются, пробегая по одной и той же строчке несколько раз, чтобы убедиться в реальности происходящего:

«ДЖОДАХ АВИ — ПРИЧИНА ВСЕХ УБИЙСТВ, КОТОРЫЕ ПРОИСХОДЯТ НА ДАННЫЙ МОМЕНТ. А ПОЛИЦИЯ ЦИНИЧНО ЗАМАЛЧИВАЕТ ВСЕ ДЕТАЛИ ДЕЛА. НЕУЖТО МЫ ЭТО ПРОСТО ТАК ОСТАВИМ?!»