— Знаешь, если бы я у тебя тогда не украл этот патрон… — голос Игоря предательски ломается в конце. Снег за окном летит вверх, вся улица залита неестественным, даже для электрических фонарей, оранжево-розовым цветом. Игорь боится, что если он скажет еще хоть слово, то незримое присутствие за спиной исчезнет.
Он знает. Нет, он лучше всех знает, что отца давно нет. Что он лежит под двумя метрами холодной земли Ковалёвского кладбища.
Тепло. Дыхание. Шелест страниц. Ощущение мягкого, но пристального взгляда.
— Девушка есть у тебя? — он не слышал этот голос столько лет, что удивительно, как знакомо звучит каждая интонация.
Игорь знает, что если он обернется, то увидит своего отца расхаживающего с чаем по комнате. На лице старшего Грома не будет ничего, кроме искреннего любопытства и заинтересованности не изменившейся обстановкой. Игорь даже сначала не понимает, в чем заключается вопрос, он просто слушает. Вспоминает и запоминает. Как скрипят половицы под чужим весом, и дыхание… Дыхание, чуть тяжелое и с хрипотцой от частого курения. Запах сигарет возвращается в квартиру. Всего вдруг слишком много — звуков, запахов, ощущений. После двадцати лет пустоты это слишком, оно везде: щекочет шею, прилипает за ушами, забивается в горло, жжет глаза…
— Ну, а что… Нормальный вопрос, — звук удара по груше прерывает его оцепенение. Игорь поворачивает голову и смотрит на место, где в лучах однотонного оранжевого света, раскинув руки, должен лежать Сережа. Если бы он там действительно был, его волосы, такие же яркие как свет, разметались бы по подушке. Игорь никогда не признается вслух, что это очень красиво. Игорь быстро отводит глаза, стараясь не смотреть на отца. Всё это и так невыносимо до свербящей в боли в груди, не хватало только осуждения его жизненного выбора.
— Тебе бы тогда хватило патронов… И ты… И ты был бы жив, — нет ничего сложнее в жизни, чем произнести это вслух. Эта вина, что он носит на протяжении десятилетий, настолько вгрызлась в него изнутри, что пред глазами уже нет ни крови, ни холодного синего света подвала, ни криков людей вокруг. Есть только ощущение. Ощущение чуть тяжелого, уже согревшегося от рук куска металла, что он легкомысленно положил себе в карман. Игорь до сих пор чувствует как патрон оттягивает карман его куртки, хлопок взрыва в маленьком дворе, запах пороха. Это была его ошибка — самая большая в жизни.
— А чего ты ремонт не сделаешь, а? Или это теперь так модно? — он как будто не слышит. Ходит вокруг рассматривает детали, задает ничего не значащие вопросы. Не понимая, что произошло, что Игорь натворил. Но какая-то старая привычка, заржавевший механизм внутри, заставляет Игоря поднять глаза от стакана с чаем и задумчиво оглядеть кухню и потолок.
О ремонте уже заходила речь и не раз. Каждый, кого Игорь приводил в эту квартиру, с кем он был в отношениях, порывался что-нибудь изменить, переклеить, переставить. Только не Сережа, он всегда так трепетно относился к чужому пространству. Игорь не давал. Казалось не правильным просто взять и выкинуть вещи, уничтожить окружение, в котором он вырос. Все это было такой же частью его как голос, руки и ноги. Стабильность и неизменность дома было тем, что всегда спасало его.
— Это все равно бы случилось. Днем раньше, днем позже, неважно, — Игорь смотрит, смотрит, смотрит… В глаза, так похожие на его, на хмурый наклон бровей, на руки, сжимающие чашку с чаем, которые в детстве дарили безопасность и в итоге спасли ему жизнь. Игорь чувствует себя таким маленьким сидя напротив, хочется поглубже закутаться в яркую олимпийку и чтобы ему ласково взлохматили кудри на голове.
— У меня была такая жизнь, что другого финала и быть не могло, — отец буравит его взглядом. Игорь слышит, что не было произнесено вслух. «Не повторяй моих ошибок» — говорит ему отец, а Игорь искренне старается услышать. Он действительно рад был бы не повторять, но вина забившаяся под кожу не дает расслабиться, не дает забыть, показывая ему единственный путь.
— Живи дальше.
— Да я пытаюсь, — Игорь не врет, в последнее время действительно пытается. Что-то наконец сдвинулось с места, с натугой заскрипело и, наконец, заработало.
— Да я вижу, — Игорь уверен, что не будь он сейчас взрослым и чуть выше отца, ему бы дали щелбан, как когда он проигрывал в шахматы. В конце концов, Игорь действительно сделал парочку неверных ходов, но у него есть время все исправить.
— Хорошо хоть, кто-то есть. Пока, — Игорь не может не дернуть уголком губ в мимолетной улыбке. Действительно, кто-то есть.
Он вспоминает разговор со своим отцом незадолго, до того злополучного дня. Игорю тогда нравилась одноклассница, Саша с черно-белой кофтой в клетку и тяжелым портфелем. Он не может припомнить ее лица, но помнит, как она помогала таскать книжки из библиотеки в класс, лучше всех рисовала стенгазету и красиво смеялась. Тогда Игорь в темноте вечера, освещенной лишь цветными бликами телевизора, спросил у почти спящего на диване отца.
— Как понять, что она та самая? — Игорю правда было интересно, как-то ведь люди сходятся, начинают гулять вместе, обниматься и курить на лавочках в парке. Как они умудряются среди тысячи выбрать кого-то одного и не ошибиться. Вряд ли продумывание шагов поможет и здесь.
— Хм, не знаю, малой, о таком лучше говорить с дядей Федей, — в конце отец рассмеялся, будто услышал шутку, которую Игорь не понял. Потом он замолчал и задумчиво уставился в телевизор, — главное… м-м-м… чтобы тебе хотелось стать лучше. Людей, вместе с которыми рвешься вперед, надо беречь.
Игорь рассматривает острые оранжевые углы на лице своего отца, ищет в его глазах что-то кроме светлой грусти и легкого ехидства. Он знает, понимает Игорь. Знает, кто должен спать сзади на кровать. Знает, кто с утра встанет, будет ворчать на старую газовую плиту и немытую турку, пока будет готовить завтрак. Знает, и вроде, считает достаточно приемлемым.
Это такое облегчение осознавать, что его принимают. Игорь все равно бы никогда не отказался от того, что у него есть, за что он бился… Но все равно прекрасно, когда можно обойтись без борьбы.
С Серёжей хочется действительно становится лучше. Разрешить ему побелить потолок, снять старые обои, поменять полы, отреставрировать мебель. Хочется приносить из ближайшего цветочного астры и рвать веточки голубой ели. Получать меньше ударов и не обдирать костяшки об лица очередных мудаков. Хочется, до зуда в кончиках пальцев, целовать нос и щеки, раскрашенные бледными веснушками. Возвращаться хочется. Немыслимо не вернутся.
Ему жаль, по-человечески жаль своего отца, у которого это так вновь и не появилось. Жаль себя, потому что отцу Игоря оказалось недостаточно, чтобы хотеть вернуться почаще. В детстве он думал, что работа была важнее и дороже его, что отец любил справедливость, больше чем сына. Теперь Игорь понимает, что отец любил только его и свою работу. У него больше, по-сути, ничего не осталось. Игорь старается, правда старается, не повторять судьбу отца. Хотя, до недавнего времени у него не очень получалось. Юля, Дима, Сережа — все они потихоньку оттаскивают его от единственного пути, который оставила ему вина.
— Мечтаешь о чем? — отец улыбается и вспоминает, наверное, про стиралку, Диснейленд и новый кассетник. Все о чем Игорь сейчас думает, это о шахматах на троих с дядей Федей, компоте из малинового варенья и времени, которое невозможно вернуть. Он сам понимает, что все его мечты находятся далеко в прошлом, и от этого, он не может перестать оборачиваться.
— Не знаю, не думал пока еще, — он кладет голову на руки и опускает взгляд в стол. Он чувствует, что обманывает самого себя, а человек напротив слишком хорошо его знает, чтобы поверить в неуверенность слов. Игорь ощущает изменение, пространство кренится, как будто кто-то перенес вес с одной ноги на другую. Он чувствует человека позади себя и так боится обернуться. Игорь понимает, что на самом деле отца там н…
— Ну, так подумай, — Игорь чувствует движение, а потом большую теплую руку на своем плече. Игорь не позволяет дрожащему звуку вырваться из груди, не позволяет себе обернуться и, как в детстве, уткнуться носом в отцовскую куртку. Стало вдруг так страшно, как было только когда он был совсем маленьким, и за окном гремели раскаты грома. И спрятаться хочется нестерпимо.
— Пап, ты только не уходи, — он практически возненавидел мысль отпустить. Игорь уже один раз отпустил, сказал «добро» и был готов ждать дома в десять вечера, но вернулся один… И в последний момент, когда он уже хочет обернуться и вцепиться в рукав куртки, Игорь открывает глаза. Его собственная рука сжала правое плечо в надежде удержать хотя бы кусочек исчезающего тепла. Оцепенело он оглядел комнату, судорожно вздохнул и сел на кровати.
Свет за окном был не оранжевым, а белым, скорее лунным, чем фонарным. Игорь знал каким-то внутренним чувством, которое есть у каждого человека в месяцы нескончаемой темноты зимы, что занимался рассвет. Рядом закутавшись с головой в одеяло, спасаясь от света, спал Сережа. Игорь видел только рыжие волосы, торчащие во все стороны из-под тяжелой синей ткани. Игорь вновь тяжело вздохнул, подрагивающими пальцами провел по белому тонкому запястью и пошел на кухню.
Вода из чайника показалась ему живительной силой, горло пересохло и саднило так, слово он кричал несколько часов. Игорь уверен, что не издал во сне ни звука. Громкие кошмары снились только Сереже: он всегда скрючивался весь, сжимался и бормотал что-то про огонь, а потом начинал просить у кого-то прощения. Игорь же, как сейчас, всегда вставал, вырвавшись из кошмара, и тихо уходил в другое место, чтобы перевести дух. Как Сережа просыпался и находил его в тот момент, когда Игорь в нем особо нуждался, все еще оставалось загадкой.
В этот раз Сережа нашел его на полу, где Игорь сидел обложившись своими старыми альбомами с рисунками. Игорь смотрел на ту самую фотографию, которую он сделал в то последнее залитое солнцем утро. Сережа тихо присел рядом, накинул ему на плечи часть одеяла и положил лохматую голову Игорю на плечо. В момент в Игоре что-то наконец лопнуло, и он скорее увидел свои слезы, чем почувствовал их. Сережа мягко вытер следы с щек рукавом толстовки и положил холодную тонкую ладонь на левое плечо. Игорь вздрогнул, весь сжался и, не отводя взгляда от фотографии, прислонился к чужому боку.
— Игорь, поговорим? — прошептал Сережа, обнял его и ткнулся холодным носом ему в шею. Звук его дыхания и мягкое давление рук, было таким же реальным, как и у него всего несколько минут назад.
— Поехали в Диснейленд?