Наверное, можно было сказать, что наши с Фëдором отношения изменились в лучшую сторону.

Новое утро мы встретили вместе и долго не хотели вставать, пока я всë же не поднял себя и мужчину заодно, чем он особо доволен не остался, но сопротивления не оказал. Мы и словом не обмолвились, а вот после завтрака Фëдор позволил мне посмотреть на его бюджет…

Тут я чуть не полысел.

Так выяснилось, что лучше мне вести бухгалтерию, потому что Фëдор бестолково распоряжался финансами. Он не имел ничего против моего вмешательства, даже искренне поблагодарил за мою озабоченность данным вопросом. Я с нервным смешком рассказал ему о своей работе в мафии, и мужчина понял, что смешного здесь было мало. Зато мысли о том, а стоит ли покидать это место, напоминали бред сумасшедшего.

Я сомневался. Чем больше общался с Фëдором и находился в атмосфере этого дома, тем сильнее привязывался и к мужчине, и к дому. Отношение Фëдора ко мне тоже претерпело изменение, он будто перестал издеваться и испытывать мои нервы, оставив лишь немного холода. Его тон стал мягче, взгляд теплее, а прикосновения больше не вызывали страх. Это и пугало, и радовало одновременно.

Достоевский хоть и обладал пугающей аурой, неизменным мрачным выражением лица и жесткой манерой поведения, оставался человеком, а не ужасным Демоном. В общении с близкими он раскрывался с иной стороны, и постепенно я проникся к нему пониманием. Казалось, что было между нами некоторое сходство, сближающее нас. И что-то ещë, по сей день неуловимое.

Сегодня я не только встал рано и успел приготовить завтрак, но и испёк Шарлотку. Карма всё ещё спал, а Фёдор уже с самого утра работал. Его мешки под глазами значительно уменьшились, так как на сон он стал уделять больше времени, и всё благодаря мне. Ранее я упоминал, что этому человеку удавалось засыпать в неудобных позах, крепко сжимая моё тельце в своих руках. Он не только умудрялся засыпать в таком положении, но и, чёрт возьми, высыпаться, будто всю ночь обнимал подушку, а не костлявое тело.

Когда дела на кухне были закончены, я разбудил Карму и зашёл к Феде, чтобы поговорить с ним перед завтраком. Эспер сидел за компьютером, на нëм была открыта куча различных программ, в некоторых из которых я точно не разбирался, но большинство казались вполне знакомыми. В кабинете информатика мне доводилось бывать не так регулярно, в отличие от нашего многоуважаемого физрука, поэтому и разбираться в коде и прочих вещах времени не было. Да и вряд ли бы у меня что-то вышло-то на пьяную голову.

Подойдя к Достоевскому, я осторожно притронулся к его плечу, неотрывно смотря на бесчисленное количество цифр и текста, осознавая, что очень далёк от этого многогранного мира технарей. Куда мне, литератору. Литератору до мозга костей. Которому жизненно необходимо было знать наизусть все факты об отечественных классиках нашей всеобъемлющей литературы. И хвалить, хвалить, хвалить…

— Слушаю, — даже не повернувшись, произнёс Фёдор, продолжая стучать по клавишам.

Наблюдать за тем, как он работает, мне по каким-то причинам нравилось, и за это я себя ругал, а желание покинуть это место становилось всë слабее и слабее.

— Информационное бюро, — я сказал два простых слова без дальнейшего пояснения.

Достоевский развернулся на стуле, посмотрев на меня с немым вопросом во взгляде, и я ухмыльнулся. Не всё-то ему было известно в этом мире. Не всегда-то он мог прочесть меня, как открытую книгу, даже если я ничего не утаивал.

Тем не менее, я продолжал молчать. Фёдор вздохнул.

— Я не совсем понял, — признался он, чем доставил мне сплошное удовольствие. Достоевский и не понял, разве не забавно.

— Помнишь, ты предложил мне начать своё дело, чтобы у меня были гарантии беззаботной жизни после окончания нашей сделки? — кивок. — Информационное бюро.

Очи эспера прояснились, и в них мелькнул интерес.

— Я об этом даже не подумал, — Федя улыбнулся. — Миром правит информация. На этом можно неплохо заработать.

— Именно, — я сложил руки за спиной, подхватывая настрой сожителя. — Труднодоступная информация, актуальная для каждого нечистого на руку человека.

— И люди, имеющие прочную репутацию, способные её добыть благодаря своему статусу, но имеющие порочные секреты.

Глаза в глаза.

Не было ни единого сомнения в том, что Фëдор меня поймëт. Подхватив мою мысль, он самостоятельно развил еë дальше. И это подкупало.

Он меня понимал без лишних объяснений.

Дело в том, что я был человеком, не терпящим сложностей в словах. Часто мои коллеги и друзья порицали меня за то, что я вкидывал куски информации, половину вещей держа в голове. Мне было трудно понять это, пока кто-то не объяснил, что люди просто не поспевают за ходом моих мыслей и не часто выходят за рамки общепринятых норм, поэтому им нужно говорить много простых и понятных слов, вместо пары сложных. Честно, легче никому не стало. По крайней мере, я чувствовал себя тем самым взрослым, который разжёвывает детям базовые вещи. Самое смешное, что мой нынешний на тот момент класс понимал меня с полуслова.

Поэтому, наверное, мне было только в радость общаться с Фëдором. Я понимал его, он понимал меня. Да, мы начали странно, часто удивлялись мышлению друг друга, но постепенно, кажется, привыкли к странностям, лишь иногда поражаясь чужому ходу мыслей. Это походило на обычный процесс притирки, сошедшихся людей, ранее не живших вместе, а только встречающихся в свободное время. Было ли с Фёдором интересно? Безусловно, особенно когда тот вытворял что-то неожиданное, отчего сердце стремилось побить все рекорды по скорости и лопнуть, вызывая внутренне кровоизлияние.

Как наш вчерашний разговор. Совет Фëдора поначалу действительно показался странным и с какой-то стороны безумным, но мне хватило ночи, чтобы поразмыслить над ним. Не так уж и было странно немного поиграть в счастливую семью. К тому же, самого Фëдора такая ситуация устраивала, чего он не скрывал. Возможно, стоило попробовать.

Я поутих в своих размышлениях, когда цепкий взгляд Фёдора обшарил меня с ног до головы, и оставалось только поблагодарить его за то, что не раздел. Стало в крайней степени неловко.

— Нравлюсь? — отшутился я, чтобы успокоить расшалившиеся нервы. Пускай подобное уже доводилось спрашивать ранее.

Федя ещё раз окинул меня оценочным взглядом и прикрыл рот и нос, отвернувшись. Я закусил губу, испытывая смешанные чувства и прекрасно понимая, что может означать подобное действие. От этого становилось немного не по себе. Ладно, много.

— Тебе идут вещи с высоким горлом, — приглушённо выдал Достоевский, смущая меня.

Сердце пропустило удар.

— Правда? Спасибо, буду знать, — растерянно ответил я, обняв себя за локти.

Никогда к этому не привыкну.

— Знаешь, я хочу кое-что проверить, — Фёдор внезапно поднялся и подошёл, взяв меня под локоть и подведя к зеркалу во весь рост, которое было только в этой комнате.

Я удивлённо посмотрел на эспера, вскинув бровь.

— Проверить что? — поинтересовался я.

Вместо ответа Федя положил свою руку мне на плечо и повернул мою голову в сторону отражения, зафиксировав в таком положении. Я закатил глаза и присмотрелся. Первое, что бросалось в глаза, — контраст. Мы с ним смотрелись гармонично в плане цвета, прекрасно сочетаясь. А второе — вся картина в целом.

Дыхание перехватило от увиденного. Я никогда не задумывался над тем, как мы выглядим со стороны, но теперь картинка плотно засела в голове. Это было красиво.

— Теперь тебе понятны эти внезапные шутки, — Фёдор не выразил ничего, но я-то видел по его глазам, что он поражён не меньше моего. — Что думаешь?

— Шедевр на миллион долларов, и у меня сейчас кровь пойдёт из носа, — честно признался я.

Тяжесть чужой руки исчезла с плеча, и я отошёл, отвернувшись, чтобы привести себя в порядок. Сзади раздалось хмыканье.

— Необычно, — бросил Фёдор. — До последнего не верил, что такое существует. Не могу понять, что чувствую.

Я поразился тому, как открыто сейчас высказывался Достоевский. Слукавлю, если скажу, что это было неприятно.

— Я тоже не до конца разобрался, — улыбнулся я, повернувшись к Феде. — Ах да, завтрак.

— За ним подробнее обсудим твоё дело.

— Обычно за стол работу не принято нести, но не имею ничего против… дорогой.

— Хорошо, душа моя.

Нервный смех сорвался с обоих уст.

***

На сей раз дома собрались абсолютно все, включая людей Фëдора и Антона Павловича с Маяковским. Но был среди них человек, которого я не знал лично, хотя припоминал. Показалось, что мне уже приходилось видеть его ранее, мельком. Словно мы когда-то случайно столкнулись в дверях, извинились и на том забыли друг о друге. Примерно такое ощущение и складывалось.

Это был мужчина, немногим ниже Тургенева, крепкого телосложения. В пепельный блонд закралась седина, а в глазах цвета индиго таилась неизведанная глубина. Он держался обособленно, сам по себе, словно не являлся частью образовавшейся компании, но пришëл вместе с людьми Фëдора.

Я долго всматривался в незнакомого мужчину, пытаясь вспомнить, где мы могли с ним видеться.

— Забыл представить вас, — Достоевский заметил моë замешательство и поспешил на помощь. — Анатолий Юрьевич Вицин, ещë один наëмник. Обычный человек, не эспер, если проще.

Я не успел кивнуть, как появившийся в гостиной, где мы все и образовались, Карма внезапно выскочил передо мной и указал в сторону Анатолия.

— Это он притащил Демона к нам!

Анатолий невозмутимо воззрился на подростка, после посмотрев мне в глаза. Тогда-то до меня дошло.

— Значит, — я сделал паузу, — это я с вами всë время общался по поводу поимки Достоевского.

— Именно так, — сухо произнëс Вицин, и картинка сложилась.

Я не забыл этот голос. Именно он держал меня на плаву две недели до появления Фëдора. Именно этот человек своим чëртовым голосом заставлял меня брать себя в руки и не нервничать.

И именно этот человек обманул меня.

— Забавно.

Я прикрыл рот, задумчиво разглядывая мужчину. Мне ведь пришлось заплатить ему за предоставленные услуги. Неприятно…

— Тебя что-то смущает? — спросил Фëдора, положив руку мне на плечо.

Не дëрнувшись, я не отрывал взгляда от Анатолия, который смотрел в ответ. Возможно, он понимал, к чему было это «забавно».

— Эйс?

— Неприятно, что меня обманули, но с другой стороны: это того стоило.

Теперь я заглянул в глаза Фëдора, и он крепче сжал моë плечо, чуть приблизившись ко мне.

— Могу возместить…

— Считай, что это было моë приданое.

Вскинув брови, Достоевский только на секунду потерял дар речи, а потом подозрительно мило улыбнулся.

— Хорошо. Меня это устраивает.

Деликатное покашливание Тургенева заставило нас оторваться друг от друга. Мужчина нахмурился.

— Хорош трещать, голубки, давайте лучше по делу начнëм говорить, — пробурчал он, скрестив руки.

Карма сел рядом с ним на пол и что-то шепнул на ухо. Иван кивнул, а Карма задумался и расслабился. Мне стало интересно, что между ними такое было.

— Ваня прав, — вступил Антон Павлович. — Расскажите, что вы там придумали.

И рассказать решил Фëдор. Мы сидели с ним рядом: он в кресле, а я на подлокотнике. По какой-то причине мужчина незаметно для остальных взял мою руку в свою и несильно сжал еë. Поначалу не было понятно, как реагировать, но я решил отпустить ситуацию и последовать совету.

Представить нас образцовой семьëй.

Когда Фëдор закончил, слушатели переглянулись, каждый между собой.

— Информационное бюро? — переспросил Антон Павлович, и в нашу сторону предосторожно покосился Тургенев, играющий с Кармой в ладушки.

— Всё так, — я улыбнулся, наблюдая за тем, как Ваня нянчился с подростком. Удивительно, но они нашли общий язык. — Официально можно вести обычную деятельность обычного информационного агентства, а тайно заключать сделки с той информацией, которой… не стоит быть общедоступной. Общедоступная информация не так ценна. Можно как официально сотрудничать с организациями, так и тайно. Главное создать определëнный имидж и вызвать доверие у толпы, а уже потом идти на крупные сделки.

— Я рад, что ты всë же решился взяться за это дело… — Фëдор улыбнулся, сжав мою руку сильнее.

Но через мгновение он снова помрачнел и отвëл взгляд. Антон Павлович обеспокоился этим, но вмешиваться не стал, лишь похвалил меня за идею.

— С таким подходом ты далеко пойдëшь, мальчик мой.

Я неспешно кивнул.

У меня было несколько причин основать именно информационное агентство, одной из которых являлся Фрэнсис Фитцджеральд. С ним было выгодно сотрудничать, а для этого стоило заработать себе хорошую репутацию и, на всякий случай, создать тайну вокруг своей личности. Из-за Портовой мафии я был вынужден на первое время сделать свою личность нераскрытой.

Это всë ещë казалось рискованным, начинать своë дело, создавать целую организацию: взнос денежных средств, поиск сотрудников, создание имиджа, поиск информации, привлечение партнëров… Но что-то подсказывало, что оно окупится.

Насчëт названия я пока не думал, а вот насчëт своей личности — ещë как. Аметистовый Змей — белая королевская кобра с аметистами вместо глаз. Информация — драгоценные камни, информаторы — ядовитые змеи. Эйс был похож на змею, на королевскую кобру. Внешность делала своë дело. К тому же, у меня была отличная маскировка в виде мантии, которую я дополнил ещë несколькими элементами одежды для практичности.

Таким образом родилась легенда: Аметистовый Змей, обретя великие знания, решил обнародовать их. Что-то действительно будет слито в сеть, а что-то я всë же придержу для себя любимого. Помимо общедоступной и актуальной информации, будут появляться сомнительные вбросы, но подтверждённые фактами. Компромат на некоторых чиновников и предпринимателей, на тех, кого давно хотят разоблачить. Но ещë более серьёзные тайны останутся в тени и откроются тем, кому их будет выгоднее продать.

Всë очень просто: официально агентство будет работать, как и все другие. И когда наступит подходящий момент, я спущусь в подполье. И начну со знакомых мне конкурентов мафии. Работа с ними будет долгосрочной. Убедив их в своей надëжности, я смогу рассчитывать на то, что они разнесут по всей подпольной сети обо мне и моëм, казалось бы, маленьком деле.

Опасно. Рискованно. Заманчиво.

И пока я вещал, Пушкин и Маяковский в это время играли в свои игрушки: русская рулетка. Зощенко наблюдал за ними со стороны вместе с Вициным. Кажется, они делали ставки. Антон Павлович сидел на диване, рядом с ним умиротворëнный и пугающий Гончаров.

Своеобразная семья пребывала в полном составе.

— Это очень практично, — глубоко задумавшись, произнёс Чехов, поглаживая свою бородку. — И у Феди сразу станет меньше проблем, если кто-то начнёт заниматься сбором полезной информации.

— Ох, я надеюсь на хорошую скидку, — ухмыльнулся Фёдор, повернув голову ко мне.

Я всё не мог выбросить из головы тот наш разговор перед зеркалом. Нужно было быть полнейшим глупцом, чтобы не признать — мы тянулись друг к другу на ментальном уровне, несмотря на все сложности нашего общения и этот чëртов уговор. Это нельзя было объяснить простым языком, это необходимо было ощутить самому.

А я нашёл свой ответ: Фёдор был похож на одного моего дорогого друга из прошлого, с которым нам пришлось прекратить общение из-за моих консервативных и категоричных родителей. Этот человек был старше меня на десять лет и приехал из Польши. Один. Мы познакомились в при странных обстоятельствах и буквально за пару встреч стали близки. Мне было четырнадцать, ему — двадцать четыре.

Я чувствовал в нём что-то родное, и он тоже. Возможно, это была моя самая первая любовь. Но родители это прознали, заметили, почувствовали сердцем. Отец заставил моего старшего брата проследить за мной, и тогда всë и вскрылось. Но со мной разговор не вышел, и тогда отец угрозами заставил друга расстаться со мной навсегда.

В тот день я чуть не выбросился из окна, будучи импульсивным подростком. Один из старших братьев, тот самый, втащил меня обратно в комнату, не давал вырваться, отчего по всему моему телу появились синяки и царапины. Брат тоже тогда пострадал — вывих левой кисти. В четырнадцать я уже был крепким и высоким подростком. Именно поэтому мне всё ещё было некомфортно в этом теле. Душе просто тесно.

И я заметил ещё одну странность: Фëдору удавалось спасать меня в кошмарах, когда чужие руки сжимались на шее. Когда мои руки сжимались на шее. Рядом с этим человеком действительно было комфортнее.

Достоевский улыбнулся, продолжая смотреть мне в глаза, и я улыбнулся в ответ.

— Надежда умирает последней.

— Может, нам их оставить? — зашептал Саша, наклонившись к Вове. Я покосился в их сторону.

— Ага, и они тогда сразу устроят тут и того, и это, прямо на этом кресле, прямо вот так, — фыркнул Маяковский.

— Нет! — внезапно воскликнул Карма, вскочив на ноги, и на него тут же стали обращены все взгляды. Наступило минутное молчание, за которое подросток успел пропотеть раз семь. — То есть, я…

Мальчик опустил голову, уставившись в пол. Тургенев вздохнул и поднялся.

— Всё, хорош сплетничать, дуэлянты неразлучные, — мужчина окинул их хмурым взглядом. — В своих личных жизнях лучше бы разобрались, а не к другим лезли, казановы.

Александр почему-то помрачнел после слов Вани и кинул взгляд в сторону Гончарова, который даже не обратил внимание. Нахмурившись, Пушкин посмотрел на Фёдора, но уже озлобленно.

— Маяк, мне нужно в кого-нибудь пострелять, — задубевшим голосом произнёс мужчина и поднялся.

— Иди пока, я чуть позже подойду. И вон, мальца возьми с собой, — Володя кивнул в сторону Кармы.

— Так, с вами двумя ребёнка оставлять опасно, так что я присмотрю за ним, — Тургенев неодобрительно глянул на стрелков.

Они покинули гостиную в таком составе. Михаил тут же отправился за ними, сказав, что ему необходимо закурить, иначе он сойдëт с ума. Я его не очень понял, но и не собирался.

— Эйс, мальчик мой, я должен поговорить с тобой насчëт твоего здоровья, — начал Антон Павлович, и я со всем вниманием уставился на него.

— Всë очень плохо? — поинтересовался Фëдор.

Мужчина глубоко вздохнул и протëр пенсне. Я очень волновался и переживал из-за вердикта, который он мог вынести, поэтому сидел, как на иголках. Маяковский и Вицин же делали вид, что их в комнате нет.

Почему они вообще остались?

— Как сказать… — Антон Павлович усердно пытался подобрать слова, но чего-то опрелелëнно опасался. — Лекарства тебе выдавали лично в руки?

Я заторможенно кивнул.

— Всë так. Всë же что-то с лекарством?

— Да. Потому что это не лекарство, а усилитель, который принимают эсперы. Его запретили во многих странах, в число которых входит и Япония, потому что из-за него эсперы часто доходили до предела и погибали. И, по меньшей мере, тебя отпаивали им год.

Фëдор дëрнулся и нахмурился. Он не ожидал услышать это, как и я. Всë моë нутро жалобно заныло, застонало, умоляя о смерти. К горлу подкатил приступ тошноты, но я подавил его.

Рука Достоевского плотно сжала мою, удерживая меня в реальности.

— Понятно… — сам себе кивнул я, чувствуя опустошение. — Это из-за него моë состояние резко ухудшилось?

— Всë верно, — Чехов сцепил руки в замок. — По всей видимости, после твоего второго обморока они сменили курс на более слабый препарат, потому что твой организм не выдержал такой пытки. Но это только усугубило ситуацию. Лучше было вообще его тебе не давать.

Я выдохнул и закрыл глаза, судорожно приходя в себя. Всë это время меня пытались убить таким способом. Может быть, Эйс даже не кончал жизнь самоубийством, а просто потерял сознание, пока мылся, и захлебнулся.

Но чего Мори пытался добиться таким образом? Он как-то прознал об обратном эффекте способности Эйса?

— Эйс…

Прозвучал выстрел. Громкий. Мы все обернулись и подождали какое-то время. Раздался ещë один выстрел.

— Кажется, нам с Гончаровым стоит проверить, что там происходит, — кивнул Антон Павлович.

В итоге в гостиной остались только я, Фëдор, Анатолий и Вова. Первый выждал ещё какое-то время, после чего встал со своего «царского» места и усадил на него меня. Пристроившись рядом, он продолжал держать мою руку.

— Эйс, позволишь мне сделать тебе ещë один подарок? — издалека начал Достоевский, улыбаясь уголками губ, хотя в глазах его осталось беспокойство.

— Допустим, — неуверенно произнëс я.

— Превосходно, — выдохнул мужчина и наконец отпустил мою руку. Он посмотрел в сторону остальных. — Теперь Вицин будет твоим временным телохранителем, а Владимир станет первым человеком в твоей организации.

Я впал в ступор. Посмотрев в сторону мужчин, заволновался. Кажется, они не были особо воодушевлены данной новостью. По крайней мере, Вицин точно не горел желанием быть моим телохранителем, явно испытывая ко мне антипатию. Оно, возможно, было и понятно.

— А… зачем? Разве в этом есть нео?..

— Не отказывайся, — оборвал меня Фёдор. — Они — лучший вариант. К тому же, это лишь временно. Как и всë остальное.

Я подавил истеричный смешок, одной рукой начав царапать шрам на тыльной стороне ладони. Из-за этого Достоевский снова обратил внимание на мою особенность и внешне выразил своë недовольство.

Хочу въебать.

— Спасибо?..

— Считай, что это мой подарок в честь юбилейной пятидесятой шутки о нашей супружеской жизни, мой драгоценный супруг.

Анатолий, как не посвящëнный, приподнял бровь и уставился на своего непосредственного начальника в некотором замешательстве, в то время как Владимир усмехнулся в сторону. Он не особо выразил свои эмоции по поводу новой роли, что в какой-то мере было хорошо. Наверное.

Фëдор, не обращая внимание на наëмников, достал откуда-то ошейник и протянул мне. Я посмотрел сначала на него, потом на Маяковского и Вицина, затем снова на ошейник, а после на Достоевского. Он взглядом указал в сторону первого. Вздох сдержать не удалось. Взяв металлический обруч в руки, я посмотрел на мужчину. Не верилось, что Фëдор позволял мне надеть ошейник на его, казалось бы, названного брата. Был в этом какой-то подвох

Я посмотрел на спокойного до чëртиков Владимира, но заметил его неуверенный взгляд. Достоевский эту часть с ним мог и не обговорить.

— Моя способность всегда пугала подчинëнных, потому что нельзя было предсказать, когда я отниму чью-то жизнь, — руки опустились на колени. Крепко сжав ошейник и обдумав всë ещë раз, я кинул его Владимиру. — Надень сам, если не передумал. Если что, я в любое время могу его снять.

Покрутив ошейник в руках, Володя пожал плечами и нацепил его на шею. Раздался характерный щелчок, и я вздрогнул. Этот звук выбивал у меня почву из-под ног.

— Тебе идёт, — Федя усмехнулся. — Может, ещё намордник…

— Я тебе щас колено прострелю и ходить заставлю, — глухо отозвался Маяковский, мрачно уставившись на мужчину. — Всё, меня ждут.

Эспер покинул комнату, следом за ним Анатолий. Пройдя мимо, он посмотрел на меня, как на последнюю тварь, совсем этого не стесняясь. И это вызвало во мне смешанные чувства. Будто вернулся в мафию, где так на меня смотрел каждый от мала до велика.

Я пересел с кресла на диван и развалился на нëм, вздыхая от усталости. Сегодняшний день вымотал меня ментально. Держать лицо и выглядеть спокойно было трудно, но я старался, очень старался. И мои старания должны были хоть как-то окупиться.

За день на меня навалилось слишком много. Хотелось просто расплакаться от усталости и внезапно нахлынувших воспоминаний, которые отдались жжением на шрамах.

Фёдор навис над мной, создавая тень. Я прикрыл глаза и нахмурился.

— Вторая часть подарка, — произнёс Достоевский, и я состроил скорбное выражение лица. Молю, просто уйди. — Можешь управлять моими людьми, и они будут слушаться тебя, как и меня. Единственное ограничение: это не должно мешать моим планам.

Становилось сложнее. Было такое чувство, что Фëдор делал всë возможное, лишь бы удержать меня здесь подольше. Или сделать меня ему обязанным. И ведь нельзя было отказаться от его подарков. Но можно было послать.

— Федь, я благодарен, но знаешь, что?

— Допустим, нет.

— Пожалуйста, сходи нахер.

***

Сидя на краю кровати и вслушиваясь в шум за дверью, я теребил в руках подушку и дышал. Дышал, чтобы привести себя в сознание, не дать чувствам овладеть разумом и просто забыть тот страшный кошмар наяву. А там, за пределами комнаты, гости прощались с хозяином дома, который, скорее всего, плотно прикрыл дверь, закрыв еë изнутри, занавесил все окна и потушил во всех комнатах свет. Он столкнулся в коридоре с Кармой, отправил его в комнату, а сам почти беззвучно зашëл в спальню.

Я продолжал сидеть на краю, тихонько покачиваясь и сильнее теребя подушку. Смотреть в сторону Фëдора боялся, потому что именно он стал причиной моего тревожного состояния. Я боялся, что за столь короткий срок привязался к нему сильнее, чем к кому-либо в прошлой жизни. Боялся позволить себе обмануться этой заботой и ответной привязанностью. Это забавной шуткой. Я боялся, что угодил в ловушку.

Я не поднял голову, когда Фëдор встал напротив. И тогда он сел передо мной на колени, положив одну руку рядом. Маджентовые глаза заглянули в мои с особым интересом и странным волнением. Это подействовало на меня, и я понял, что всё это время не сдерживал слëз, которые беспрестанно стекали вниз по щекам, оставляя после себя солëные дорожки.

И сейчас он видел мои слëзы.

Я не спешил вытирать лицо. Продолжал сидеть в том положении, в котором находился. И не отрывал взгляда от этих манящих, дьявольских глаз.

— Что с тобой? — осторожно спросил мужчина, надеясь на ответ.

Он коснулся моих пальцев, проверяя реакцию. Убедившись, что я не отдëрну руки, смело накрыл еë своей. Худой, но всë же широкой, по сравнению с моей.

— Мне кажется, что это заходит слишком далеко, — честно признался я. — Буду откровенным: меня стало тянуть к тебе. Это нормально?

Фëдор не удивился. Только убрал свою руку и расслабился.

— И с чего же ты это взял?

— Ты не замечаешь этого?

— Чего?

Поджав губы, я отложил подушку в сторону и задумался. Был только один способ проверить, действительно ли между нами что-то происходило, или это я бредил наяву, спутал сон с реальностью.

— Можно я проверю свои чувства? Мне будет нужна твоя помощь, — прошептал я, чтобы скрыть хрипотцу в голосе.

— Смотря, в чëм заключается моя помощь, — Достоевский сел ближе.

— Поцелуй меня.

Фëдор удивился и долго оставался в таком положении. Я хотел уже сослаться на шутку, но внезапно мужчина встал, приподнял мою голову за подбородок и наклонился к моему лицу. Снова заглянув в самую глубь глаз, он опалил губы своим дыханием, и только после накрыл их своими.

Я замер, чувствуя чужие и горячие губы на своих собственных. Они ждали одобрения, которое не заставило себя долго ждать. Обхватив шею Фëдора, я приоткрыл рот в знак приглашения, и им не приминули воспользоваться. Мужчина запустил пальцы в мои волосы, немедленно проник языком в рот и утянул в хаотичный поцелуй. Он продлился недолго, хотя казалось, что прошла целая вечность.

Наши губы разомкнулись, мы отдышались. Посмотрели друг другу в глаза.

— И как? — хрипло спросил Фëдор, уперевшись своим лбом в мой. — Понравилось? Хочешь ещë?

— Хочу, — не думая ни о чëм, признался я. Мои щëки горели от смущения.

Для меня это было неожиданностью, но поцелуй с Фëдором вышел необычайно «глубоким». В нëм присутствовала какая-то недосказанность, желание большего и сомнение. И был он достаточно умелым, приятным, желанным.

Я хотел ещë.

— Я тоже хочу.

И мы снова слились в поцелуе, более спокойном, долгом и чувственном. Вторая рука Фëдора легла под лопатки, и я вздрогнул. Он был готов повалить меня на кровать, о чëм упорно намекал. И тогда я разорвал поцелуй первым.

Лишь бы отдышаться. Не зайти непростительно далеко.

— Прости. Увлëкся.

Кивнув, я посмотрел Достоевскому в глаза и снова смутился. Моргнул, для верности царапнул один из шрамов и выдохнул.

Это реальность.

— Кажется, мы оба увлеклись.

Фëдор сел рядом.

— Я… не могу дать вразумительный ответ.

— Тогда лучше лечь спать.

— Да, так будет лучше.