В пору первой любви душой овладевают гораздо раньше, чем телом; позднее телом овладевают гораздо раньше, чем душой, иногда же о душе и вовсе забывают.

© Виктор Гюго «Отверженные»

***

Сквозь сон я чувствовал нежное прикосновение к плечу, которое приятно грело кожу. Коснувшись своими пальцами чужой руки, повернулся на другой бок и угодил в тëплые объятия. Вдохнув запах чего-то терпкого и сладкого, я открыл глаза и понял, что уткнулся в обнажëнную грудь Фëдора.

До этого он всегда спал в футболке.

Руки Достоевского приобняли меня за плечи, но я поспешил вынырнуть из его объятий, сбитый с толку. Было непривычно касаться мужчины в таком виде. Касаться к обнажëнной, бледной и гладкой коже груди. Почему-то от одной только мысли я чувствовал себя хуже смущëнного подростка, впервые ощутившего близость. Таковым мне хотелось быть.

— Доброе утро, Эйс, — Фëдор улыбнулся, глядя мне в глаза. Это смущало. — В этот раз ты спал спокойнее.

— Доброе… — растерянно сказал я. — Мне ничего не снилось.

Мужчина поджал губы и поднялся. Моему взору предстала его спина, его удивительно широкие, но худые плечи и аккуратные лопатки, линия изгиба. Несмотря на худобу, Фëдор всë равно казался большим, по сравнению со мной. Наверное, из-за роста и плеч. Или из-за гнетущей ауры, нависшей над ним. Но мне это странным образом подходило. И нравилось.

— Звучит прекрасно.

Встав, мужчина подошëл к шкафу, собираясь одеться. Я тоже стал подниматься и, когда ноги коснулись пола, схватился за шею, заходясь кашлем. Из глаз брызнули слëзы, а изо рта вырвался сдавленный крик боли. Упав на пол, я зашëлся в истерике, схватился за волосы и закричал с новой силой, не переставая рыдать.

Перед глазами, словно вспышка фотокамеры, мелькали воспоминания, которых ранее я не видел. Они шли друг за другом без остановки, добавляя всë больше и больше боли, раскалывая голову на мелкие кусочки. Я сходил с ума, видя ужасающие подробности теперь уже моей жизни, и рыдал, рыдал, рыдал.

Дышать было тяжело, грудь жгло. Я пытался хоть немного вдохнуть свежего воздуха, но не выходило. В глазах стало темнеть, сознание постепенно покидало меня…

— Эйс, дыши! Дыши, молю!

Я закашлялся и пришёл в себя. Сквозь пелену услышал голос Фëдора, потом увидел его обеспокоенное, испуганное лицо. Моя голова лежала на его коленях. Я хотел подняться, но он не позволил и уложил обратно, поглаживая лоб и волосы. Его пальцы дрожали, а сам он бормотал какую-то молитву.

— Фëдор…

— Молчи. Хотя бы пару минут просто лежи, Христа ради.

Не став спорить, я расслабился и прикрыл глаза. В горле першило, но постепенно становилось легче. Гораздо легче. Медленные поглаживания действовали успокаивающе.

— Фëдор? — позвал я осторожно и посмотрел на мужчину.

— Тебе хуже? Лучше? Можешь дышать?

— Всë в порядке, Федь, я в порядке. Правда.

Маджентовые глаза широко раскрылись. Фëдор замер, смотря на меня, как на незнакомца. Его замешательство было непонятным и пугающим. Тогда я поднял руку и прикоснулся к бледной щеке, чтобы привести человека хоть немного в чувства.

И привëл.

Наклонившись, Фëдор впился в мои губы, и я испугался. А через несколько секунд уже отвечал на поцелуй, прижимаясь к мужчине всем телом и сидя на его коленях. Мои руки обвивали его шею, касались плеч, пальцы путались в волосах.

Странное ощущение вседозволенности заполонило сознание. Будто давно забытые чувства вновь обрели власть над разумом и вырвались наружу. Во всех этих прикосновениях, поцелуях, звуках. О каких давно забытых чувствах могла идти речь, если мы были знакомы с Фëдором чуть больше недели? Я не знал и знать не хотел. Именно это и не поддавалось никаким объяснениям. Всему остальному успешно удавалось подобрать.

Тело послушно льнуло к чужому. Фëдор целовал жадно, словно боялся, что я растаю прямо в руках и больше никогда не появлюсь. Он вцепился в меня, сжимая до едва слышного хруста, всеми своими действиями говорил, что ни за что не отпустит. И, несмотря на это, его касания были до безумного аккуратными и нежными. Я захлëбывался в чувствах, которые бурным потоком вырвались наружу, захлестнули с головой и понесли по течению вперëд, без возможности зацепиться хоть за что-нибудь.

Боже! Я готов был взмолиться. За поцелуем поцелуй, от малейшего прикосновения — дрожь по телу. В этот раз мне казалось, что Фëдор не остановится, да и я не остановлю его. Не смогу. Не захочу.

Скрипнула дверь. Мы резко оторвались друг от друга, и я выглянул из-за Фëдора: на нас смотрел ошарашенный Карма, стоящий в дверях. Кажется, увиденное ему не понравилось. Карие глаза буквально сверкали молниями.

— Извините, помешал.

И, хлопнув дверью, подросток ушëл.

Блядство.

Я слез с колен Фëдора и только сейчас понял, в каком развратном виде находился: весь потрëпанный, красный, с опухшими от долгих поцелуев губами и спущенным рукавом футболки. Не хватало для полной картины россыпи засосов.

— Ему стоит переварить увиденное, не спеши, — на первый взгляд голос Фëдора был таким же, как обычно, но уже не третьем слове послышались хриплые нотки от проходящего (я надеюсь) возбуждения. Мужчина осторожно потянул меня за руку, заставляя сесть рядом.

— Я боюсь, он воспринял это в штыки, — не сопротивляясь, я стал приводить себя в порядок.

— Если ему не всё равно на твои чувства, то он поймëт.

Нежное прикосновение. Фëдор приобнял меня и уткнулся губами в висок, успокаивающе целуя.

— Я знаю, но…

— Подумай сейчас о себе, — Достоевский отпрянул. — Лучше сходи в душ, освежись. Я пока позвоню па… Антону Павловичу и попрошу приехать. Тебе нужна его помощь. С Кармой поговорить всегда успеется, вряд ли он сбежит.

Взъерошив волосы и хаотично покивав головой, я поднялся. Пошëл к двери, но кое-что вспомнил и вернулся к сидящему на полу Фëдору. Он приподнял бровь, когда я опустился на одно колено и легко поцеловал его в губы. Быстро и невесомо.

— Спасибо.

И с чистой совестью вышел из спальни.

***

Кармы дома не оказалось.

После утренних процедур я обошëл все комнаты и заглянул на задний двор, но Кармы нигде не было. Меня это заставило заволноваться сильнее обычного, так как не доводилось раньше иметь дел со сбежавшими подростками.

Если этим подростком не являлся я.

Фëдор пытался меня успокоить, убеждал, что в его возрасте это нормально (что я и так знал), но мне всë равно было не спокойно. Только после появления Тургенева и Вицина я немного пришëл в себя.

— Антон Павлович не смог прийти из-за важных дел, поэтому он попросил меня передать лекарства, — Иван всучил мне в руки баночку с капсулами и бумажку с рецептом. — Маяковский сейчас зайдëт.

— Вы не видели Карму?

Мужчины переглянулись между собой и пожали плечами. Тургенев и вовсе скрестил руки, уставившись на меня поражëнно.

— То есть он куда-то смылся?

— По всей видимости, — ответил Фëдор, забрав лекарство и рецепт, так как мои руки нещадно дрожали от волнения. — И, кажется, взял с собой оружие.

— Нам его найти? — спросил Анатолий, готовый прямо сейчас метнуться на поиски сбежавшего подростка.

— Нет, я лучше сам его поищу, — я прошëл мимо русских, но Фëдор схватил мою руку и остановил.

— Эйс, лучше доверь это дело Маяковскому и Вицину. Ты можешь пострадать.

Вырвав руку из чужой хватки, я разозлился. На самом деле, по неизвестной причине, так как повода никакого не имелось.

— Мне стоило сразу пойти за ним, а не слушать тебя, — я не узнал собственный голос. — Хватит беспокоиться обо мне. Не делай вид, что тебе не всë равно. Я должен найти своего ребёнка. И тебе лучше не вмешиваться.

И на этих словах я покинул дом, громко хлопнув дверью, словно в истерике. Дальше ноги понесли меня вперëд.

Осознание пришло только тогда, когда я уже достаточно отдалился от дома. Мне стоило остановиться и как следует всë обдумать. Извиниться за свои слова перед Фëдором пообещал после того, как отыщу Карму.

Внезапно я заволновался по непонятной причине и решил вернуться назад, но переубедил себя и пошëл дальше. Куда вела эта дорога, я понятия не имел, но возвращаться домой было слишком опасно. Некое паучье чутьë било тревогу, не позволяя замедлить или ускорить шаг, посмотреть себе за спину.

Дорога оборвалась у знакомой шахты, в которой дальше по сюжету должна будет пройти арка каннибализма, появление в игре Гончарова и Пушкина. На самом деле, мне повезло наткнуться на неë, это позволяло осмотреться и провести анализ дальнейших действий. Я точно не мог знать, пойдëт ли сюжет по тому же сценарию, или из-за моего вмешательства всë свернëт в неизвестность, и эта шахта так и останется нетронутой. Хотелось надеяться на лучший исход, что хотя бы часть моих знаний будущего пригодится, но с каждым днëм я терял веру в это.

Отбросив мысли об этом, я вернулся к первоначальной цели. Поиск Кармы.

Обойдя шахту в меру своих возможностей, я не стал заходить внутрь. Странно, что на данный момент здесь не было людей, охранявших вход, как это было в оригинале. Возможно, у них был перерыв, поэтому я поспешил вернуться в лесную часть, чтобы не ввязываться в проблемы.

Сев у одного из деревьев, я облокотился о ствол и шумно выдохнул, натягивая капюшон мантии до самого подбородка. Сначала всë было спокойно, пока голову не пронзила ужасная боль, заставившая меня вцепиться в неë и напрячь все мышцы тела. Едва ли не начал кричать, из горла исходили хрипы и скулëж. Я зажмурился, припал к земле и обхватил себя за плечи, сжимаясь в клубок. Клубок нервов. Всë тело свело адской судорогой. Как тогда, утром.

В сознании мешались ранее незнакомые лица, события, имена, места. Они шли друг за другом по порядку, с момента рождения Эйса и до того самого дня, когда он решился на самоубийство. Совсем маленький и хрупкий, он смотрел на мир любопытными глазками. Ольга, женщина ангельской внешности со змеиными чертами, пела ему колыбельные, рассказывала о своей родине и любви к нему, к Эйсу. Мать, которая жила ради сына.

Роджер, худощавый мужчина с тëмными волосами и уставшими янтарными глазами, впалыми щеками. Отец, первое время не знающий как правильно подступиться к сыну. Его строгий взгляд стал появляться всë чаще, их отношения с Эйсом были напряжëнными. Куча требований, кружков, уроков, дополнительных занятий. И желание сблизиться с сыном.

Воспоминания прошлого и настоящего вырвались наружу и смешались между собой, и я чуть не потерял сознание, когда на меня упал этот груз.

Эйсу было больно. Когда исчезла мать, единственная родная душа, ему стало тяжело. Роджер превратился в деспота, тирана, не считающегося с мнением сына. Такая жизнь напоминала мою…

От этих знаний было больно и мне. Наши судьбы оказались достаточно похожи, вот только он сломался и покончил с собой, а я с какого-то хера продолжал жить. Наверное, просто было поздно умирать. Слишком поздно. И страшно.

Когда всë закончилось, судорога прошла, стало значительно легче дышать. Я откашлялся и обнаружил на траве кровь, которую сам же сплюнул. Голова всë ещë гудела, но это было терпимо, по сравнению с тем, что произошло только что. И мне удалось не закричать. Стерев с губ остатки крови, я привëл дыхание в норму.

С чего вдруг воспоминания решили открыться сегодня? Все?

Это напомнило то состояние, когда организм долго не мог очиститься от накопившейся грязи, а потом его внезапно прорвало. Значительно полегчало после такого мозгового штурма, поэтому жаловаться я перестал.

Но то, что я увидел, было отвратительно, мерзко, ужасно. Эйс ещë неплохо держался, моë мнение о нëм сильно изменилось.

— Эйс?

Услышав удивлëнный голос Кармы, я резко поднялся и бросился к подростку, тут же стиснув его в объятиях. Он дëрнулся, но прижался ко мне.

— Господи, ты напугал меня…

— Почему ты здесь?

Я отпрянул и, положив руки ему на плечи, посмотрел в глаза. Строго.

— Карма, это я должен тебя спрашивать, — я старался не перейти черту и не сорваться на мальчика. Из-за боли во всëм теле и недавнего приступа это казалось непосильным. — Почему ты убежал так далеко?

Карма сбросил мои руки и отошëл.

— Мне казалось, ты был слишком увлечëн Фëдором, — чуть ли не рыча, бросил подросток. — Кажется, вам было неплохо и без меня.

— Не говори так, Карма, — я повысил голос. — Ты знаешь, что важен мне.

— Я уже ничего не знаю. Ты внезапно изменился, стал играть в заботливую мамочку, говорил, что мы здесь надолго не задержемся, а сам сосался с этим Демоном!

Обвинения ребëнка ударили по лицу, как звонкая пощëчина. Он был во всëм прав, от начала и до конца. И я впервые не знал, что делать с гневом ребëнка. С его обидой на меня. Разочарованием.

— Карма, прости, я правда повëл себя паршиво, но, пожалуйста, пойми, — я набрал в грудь побольше воздуха, — есть вещи, которые трудно контролировать и невозможно предугадать. Нельзя быть подготовленным ко всему. И… я не могу объяснить наши с Фëдором отношения, так как сам ничего не понимаю. Но как бы это не выглядело, во что бы не превратилось, пожалуйста, не думай, что я тебя брошу. Пожалуйста, Карма. Мне больно ругаться с тобой.

Карма сохранял враждебность добрые минуты две, но всë же отступил. Опустив голову, подросток вцепился в волосы и задëргался.

— Я его ненавижу! Ненавижу! Он забирает тебя у меня!

Взяв себя в руки, я неспешно подошëл к мальчику и осторожно коснулся. Карма поднял голову и посмотрел мне в глаза.

— Карма, никто не заберëт меня у тебя. Никогда. Я дал самому себе слово, что позабочусь о тебе, как о родном сыне. И я его сдержу. Я больше не позволю себе тесного с Фëдором контакта.

Карие глаза расплылись от слëз. Не выдержав, ребëнок прижался ко мне и задрожал от плача. Я стал гладить его по спине и молчал, позволяя ему выплакаться.

— Нет, не надо, — сквозь слëзы выдавил он. — Прости, я не должен заставлять тебя. Если тебе с ним нравится быть рядом, то будь. Я… понимаю.

С плеч упал тяжелейший груз. Я улыбнулся и крепко-крепко обнял Карму.

— Спасибо, Карма. Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, Эйс.

Хруст сухой ветки и шелест неподалёку отвлекли нас. Я напрягся и огляделся, намереваясь списать всё на животное. Карма тоже насторожился, медленно опустив руки и положив их на кобуру. Сердце забилось слишком быстро, предвещая об опасности, и, на каком-то неведомом мне уровне, я ощутил колебания в воздухе. Рывок, и на нашем месте оказалось чёрное нечто, переломившее дерево напополам.

Это… Расёмон?

Внутри всё похолодело от ужаса.

— Акутагава-кун, они нужны нам живыми!

От знакомого крика в голове образовался шум.

Накахара-сан?

Снова рывок (уже в разные стороны), вовремя. На землю приземлился Чуя, смотря на меня своими голубыми глазами, пылающими ненавистью.

Рядом с Накахарой показался Акутагава, чьи глаза источали презрение. Я увеличил дистанцию, смотря на них пристально. Краем глаза посматривал на Карму, который держался в боевой готовности.

— Чёртовы предатели… — зашипел Рюноске, собираясь выпустить Расёмон снова.

— Я сказал, они нужны нам живыми, — Чуя поспешил осадить эспера, но меня ни капли это не успокоило, а Карму и вовсе заставило выхватить пистолет и снять его с предохранителя. — Не думал, что вы ошиваетесь по таким местам. Фёдор бросил вас за ненадобностью или где-то рядом ходит?

Я ничего не ответил. Мафиози цокнул языком и нахмурился. Плохо дело.

— Поймать живыми и невредимыми.

Выдохнув, я увернулся от захвата Расёмоном, и мы поспешили удрать куда подальше, маневрируя между деревьями, которые замедляли Акутагаву. Чуя передвигался за счёт своей способности, поэтому его это не могло задержать.

Нам конкретно так не повезло.

Я чувствовал, что вот-вот нас схватят и вырубят. Удар в спину, и я отлетел на добрых два метра, чуть не впечатавшись в дерево. Тело особо не пострадало, но было чертовски неприятно. Не успел я подняться, как Расёмон ударил меня в бок.

С губ сорвался крик, и я завалился на землю, схватившись за кровоточащий бок. Глубокая рана, содранная кожа и порванная одежда. Это скорее злило.

— Эйс! — раздался крик Кармы, подбежавшего ко мне.

— Акутагава! — взорал Накахара, опускаясь рядом со мной. — Я же сказал, что они не должны пострадать!

— Нет смысла жалеть предателей, — Рюноске появился в поле моего зрения. — Рана не смертельная.

— Аку…

Мгновение. Все звуки затихли.

Я ошалел, ничего не понимая. Оба мафиози застыли в своих положениях, как и мир вокруг. Кроме нас с Кармой. Подросток быстро пришëл в себя и собирался осмотреть меня, но чего-то испугался. Кто-то поднял меня на руки, пока я зажимал кровоточащую рану.

— Ты вообще без приключений не можешь?! — я уставился в злые глаза Тургенева, чей крик резанул по ушам. — Как тебя только вообще угораздило?!

Мне нечего было на это ответить, я пребывал в диком замешательстве и не совсем осознавал, что происходит, даже боль от раны казалась исступлëнной.

— Ваня, время! — крикнул появившийся откуда-то сбоку Маяковский. — Бегите, мы сами разберëмся здесь.

И без лишних слов Иван, рявкнув Карме подниматься и бежать, сам сорвался на бег, сжимая меня в своих руках с невероятной силой. Мне казалось, я почти слышал, как хрустели мои кости.

Ваня и Карма бежали достаточно долго и скоро остановились. Мужчина аккуратно привалил меня к дереву и сел на колено рядом. Наши взгляды пересеклись.

— Задержи дыхание и убери руку с раны, — командным голосом произнёс он, и я немедленно повиновался.

Тургенева объял мягкий свет, и мужчина прикоснулся к моей ране. Происходило что-то невероятное: рана затягивалась, кровь исчезала, одежда восстанавливалась. Это происходило минуту от силы, но заворожило меня настолько сильно, что я не заметил, как всё прекратилось.

Я посмотрел на Ваню, как на неведомую зверушку, а он лишь нахмурился.

— Я, блять, должен злиться на тебя, но тебе каким-то образом удаётся выглядеть очаровательно даже в такой ситуации, — мужчина вздохнул. — Сука, я женатый человек, я женатый человек…

— Что у тебя за дар? — я прослушал половину того, что там бормотал Тургенев, увлечённый лишь одним вопросом.

Ваня посмотрел на меня с лицом лица так, будто я предложил вместе сигануть с обрыва.

— «Отцы и Дети». Дар регрессии, применимый только на человеке, его физическом и ментальном состояниях. От восстановления тела, до восстановления психики.

— Это… звучит необычно.

— Знаю, — Ваня отвёл взгляд, смотря куда-то себе за спину. Карма проследил за его взглядом. Удивительно, что всë это время он молчал. — Всё, пошли, Вова и Толян нас догонят. Идти сможешь?

Я кивнул. Мужчина помог мне подняться, и мы неспешно двинули в сторону дома. Подросток шëл рядом, виновато поглядывая на меня. Раны как и не бывало, ничего не возвещало о том, что меня вообще ранили. Это поражало.

Кажется, теперь я понимаю, почему Фёдор терпит такого вспыльчивого человека рядом. Его дар невероятно полезен.

— Вас послал Фëдор? — прохрипел я, ощущая слабость в ногах.

Иван промолчал, но и так стало всë ясно. Я сжал подвеску в руках, тот самый аметист, который являлся прослушкой. В груди поселилось тëплое чувство, кровь прилила к щекам. Даже после моих слов он всë равно это сделал.

— Он ведь мог этого не делать.

— Мог, — согласился Тургенев. — Но сделал.

Его слова заставили меня усомниться в самом себе.

Маяковский и Вицин действительно нас догнали, и именно в этот момент я умудрился потерять сознание.

Финита ля комедия.

***

Фëдор замер в немом исступлении, узрев на руках Анатолия невероятно уставшего и измученного Эйса, едва держащего свои аметистовые глаза открытыми. Иван стоял позади и ничего не говорил, он и не смотрел в сторону Достоевского, намеренно избегая пересечения взглядов. В этом не было ничего удивительного для них. Владимир всë это время придерживал Карму, положив свою руку ему на плечо. Мальчишка был бледнее смерти, в его глазах плескался животный страх и непомерное чувство вины.

Вернув себе здравый рассудок, Фëдор воззрился на Вицина, на чьём лице отразилось неожиданное сочувствие, обращённое к Эйсу. До этого наëмник испытывал к нему сплошное раздражение, поэтому это и показалось странным.

— Что конкретно произошло? — контролируя чистоту своего голоса, Достоевский смотрел в глаза Анатолия, игнорируя всё остальное. Смотреть на Эйса не стоило. Иначе могло сорвать крышу.

— По всей видимости, мафиози выследили Эйса и Карму и то ли атаковали, то ли просто собирались забрать их, — мужчина мельком глянул в сторону Тургенева. — Эйсу нанесли глубокую рану, но Иван её залатал. Карма не пострадал. Правда, стоило нам с Владимиром только нагнать их, как Эйс тут же упал на землю. Только за пару минут до этого пришёл в сознание.

Невольно Демон всё же посмотрел на парня, который виновато улыбнулся через силу. Появилось желание разозлиться, но сил на это не нашлось. Он просто не мог злиться, хотя должен был, но не удавалось. В который раз вместо должного неодобрения мужчина испытывал что-то стороннее, мучавшее его на протяжении последних дней. Это сводило с ума.

— Эйс, как ты себя чувствуешь? — этого спрашивать он не должен был, но слова вырвались сами по себе. И даже на это злиться не выходило.

Этот змей, иначе его не назвать, продолжал давить эту раздражающую улыбку, словно всё находилось под его контролем. Но это было не так. В глазах чётко отражалось, как ему невыносимо больно и тошно, как он мечтал оказаться в постели и уснуть мёртвым сном. Навсегда.

Фëдору свело челюсть. Он и не заметил, как плотно стиснул её.

— Я немного устал, но сейчас всё в порядке, — стоило только услышать осипший от бессилия голос Эйса, как мужчине с усердием пришлось разомкнуть челюсть, чтобы она не хрустнула.

Лжец.

Фëдор разозлился, но не на то, что Эйс соврал, а на то, что понимал, что ему и незачем говорить правду.

Как же с Осаму было просто…

— Вова, Ваня, Толя, благодарю за оперативность. Толь, я сам понесу Эйса.

На Достоевского уставилось три пары ошалевших глаз. Владимир скептично осмотрел его и фыркнул.

— Федь, не хочу тебя обижать, но…

— Он настолько лёгкий, что даже я смогу удержать его, — холодно отозвался Фëдор, прекрасно понимая, к чему сомнения.

— Знаете, да я и сам могу пройтись… — подал голос Эйс, перестав улыбаться.

— Нет! — четыре голоса объединились в один, и парень замолк, испугавшийся одинаковой реакции четырëх человек. Превосходный результат.

Анатолий всё же передал Эйса Фëдору. Ощутив небольшую тяжесть на руках, он только сейчас заметил, как же сильно дрожит британец и как его колотит. Мужчине пришлось постараться, чтобы не активировать свою способность.

Он… невероятен в своём желании не показывать свои слабости, порождая у меня желание приставить к его горлу нож.

Всë это время Фëдор пытался вывести его на эмоции, спровоцировать, испытать, но парень почти не реагировал, относясь ко всему либо как к несмешной шутке, либо так, будто чего-то не хватало. Эйс не скрывал того, что боиться, вëл себя искренне и заставил Демона признать, что тот поторопился в своих суждениях. И он злился ещë больше, потому что вëлся на это. На искренность, на эти аметистовые глаза и… его отношение.

— Можете идти.

Тургенев вышел первым, в то время как Маяковский и Вицин ещё немного постояли, будто не доверяя, после чего всё же покинули дом. Карма проводил их всë тем же напуганным взглядом, прежде чем закрыть за ними дверь.

Тело в руках зашевелилось.

— Ты понимаешь, как это смущает? — Эйс посмотрел на Фëдора больше недовольно, нежели смущённо. Это возмущало. Самую малость.

— На руках Толи ты был увереннее, — его голос оставался сух. — В ванную?

Ответа не последовало, но он был и не нужен.

Фëдор направился в сторону ванной, а Карма неспешно проследовал за ним, сев у дверей в ванную. Мужчина ничего ему не сказал.

Уже в ванной он помог Эйсу устроиться в ванне, до этого наполнив ту, и встал на колено рядом. Эспер повернул голову в его сторону, смотря скептично. Мужчина старался не смотреть на сеть шрамов.

— И всё же я не понимаю, почему ты так возишься со мной, — он прикрыл глаза, расслабляясь. — В любом случае, спасибо за это. Спасибо и за Ваню с Вовой и Толей.

— Я думал, что ты…

— Никогда бы. Я должен тебя благодарить, а не ругаться с тобой. Если бы не ты, меня бы в живых давно не было, так что спасибо за всё, что ты делаешь.

Сердце пропустило удар, и Фëдор посмотрел на Эйса совсем по-другому. Он и правда отличался от всех прочих, в очередной раз уверяя его в том, что сделал правильный выбор.

В первую их встречу Эйс поначалу показался горделивым и алчным человеком, чья внешность делала всё за него. Но когда они остались наедине, всё круто перевернулось, и Достоевский не мог упустить такую возможность. Их общее проживание только укрепляло его веру, но вместе с тем что-то сильно изменилось.

Демон давно был уверен в том, что перестал быть человеком, но рядом с Эйсом стал сомневаться в своей вере, в самом себе. Взгляд, с которым он всегда на него смотрел, согревал сильнее огня, даже будь мужчина в снежную пургу — холод не коснулся бы его кожи. И сердце… оно будто забилось спустя восемнадцать лет после его остановки, разгоняя кровь с новой силой.

По правде говоря, Фëдор подсознательно намеревался пробиться сквозь стену собственных сомнений, протянуть руку и коснуться пепельных волос, сияющих в лунном свете, заглянуть в глаза-аметисты и снова прильнуть к губам цвета лепестков пиона. Хотелось пройтись по каждому шраму на мраморной коже, оставить на них цветущие поцелуи, пробраться под кожу, в самую душу, завладеть разумом и наконец-то узнать, о чëм он думал…

Но стена оставалась нерушимой, сил не находилось даже свиднуть еë. Мужчина заталкивал свои человеческие потребности и желания в самый далëкий и забытый ящик, накрывал его похоронной чëрной тканью и оставлял пылиться в самом уголке сознания.

Но от Эйса было невозможно оторвать взгляда. Фëдор никогда бы не подумал, что его может привлекать внешняя оболочка, но это было так: Эйс красив. Он не считал свою собственную внешность чем-то особенным, но в тот день, перед зеркалом, подумал, что они идеально смотрелись вместе. Антон Павлович так часто любил говорить: «Вы будто были придуманы друг для друга, предназначены самой судьбой». От этого сердце билось ощутимее.

Невольно коснувшись заледеневшими пальцами тёплой щеки Эйса, Достоевский подавил вздох, прикусив губу. Парень раскрыл глаза и в удивлении посмотрел на мужчину, словно видел в первый раз. Его губы тронула усмешка.

— Всё думаю, за какие такие благие дела Бог ниспослал тебя ко мне, — говорил он и любовался порозовевшим от смущения лицом. Невероятно. — Ты невероятен.

— В чём? Если в «везении», то да, невероятен, — Эйс снова скрыл свои чувства за шуткой, отчего стало невыносимо обидно.

— Во всём, к чему касаешься. Благодаря тебе, я снова чувствую своё сердце.

Опустив голову, эспер скрыл своё лицо волосами, но руки так и не убрал. Фëдор сместил её на подбородок и заставил Эйса смотреть себе прямо в глаза.

— Ты мне не доверяешь? — прямо спросил он, желая убедиться в своей догадке.

Аметистовые глаза задрожали.

— Я… доверяю, но ничего не могу с собой поделать. Шутить — это нервное.

— Тогда, что ты чувствуешь сейчас?

Эйс не отвёл взгляд, не задумался ни на секунду.

— Волнение, сильное. Сердце бьётся без остановки. Хочется плакать и… спать все дни напролёт. Тепло от твоей холодной руки на подбородке, влагу на коже. Желание, чтобы время остановилось. Наверное, всё и сразу.

Ответ поразил мужчину, и он убрал руку от чужого лица, вставая. Злость стала расти внутри. Это… так честно. Так открыто и искренне.

Почему ты такой? Что ты скрываешь?

— Спасибо за честность, — это единственное, что он позволил сказать себе, смотря в эти чистые глаза. — Если я уйду, ты здесь не захлебнёшься?

— Да уж постараюсь, — фыркнул британец, и на лице его появилась хоть и слабая, но такая счастливая улыбка.

Развернувшись, Фëдор покинул комнату, лишь бы больше не видеть. Его сразу же встретил Карма.

— Как он? — спросил подросток, подойдя ближе. Он был обеспокоен и испытывал сильное чувство вины.

— Устал очень, — Достоевский впервые решил потрепать ребёнка по волосам, как это обычно делал Эйс. До этого Карма ему не давался, но сейчас не сопротивлялся. — Сегодня спи с ним ты.

— Я? — Карма удивился. — Это… из-за меня?

Достоевский хмыкнул.

— Нет, просто я не до конца разобрался в том, что чувствую. Не думаю, что сегодня мне стоит спать с Эйсом.

Фëдор ожидал новые вопросы, но мальчик лишь понимающе кивнул. Поразительно.

— Хорошо… но вы ведь снова будете спать вместе, если ты разберёшься? — в карих глазах Кармы показался отблеск непонятной надежды. Мужчина промолчал. — Просто Эйс, кажется, счастлив рядом с тобой. Я… не очень рад этому, но если ему хорошо, то пусть. Я не должен был так остро реагировать.

Убрав руку, Фëдор покачал головой.

— Знай, что для Эйса ты всегда будешь на первом месте, как и любой другой ребёнок для своего родителя, — сказал он и направился к себе. — Присмотри за ним, а то уснёт.

От собственных слов желудок свели судороги.

Оказавшись в своëм кабинете и плотно закрыв дверь, Фëдор вцепился в волосы и стиснул зубы. Навязчивый голос в голове ругал его, критиковал.

Нельзя.

И пока голос продолжал звучать в сознании, мужчина злился всë больше и больше. Не выдержав, он схватил стул и швырнул его на пол. Упал на колени и замер в таком положении.

Только не плакать. Только не показывать, что ты хочешь иного.

Нельзя. Значит, нельзя.