Нина Леонидовна истерично рыдала.

Суок сбежала к своему брату и пыталась его успокоить.

Оля тихо плакала на груди Гурда.

Витя обнимал Зою, не давая ей упасть.

А Герда решительным шагом направлялась к лестнице.

И лишь я сидел тихо и не мог услышать сам себя или понять, что чувствую. Вернее, отчего не чувствую. Так не чувствую, что даже глубоко загнанная злость куда-то исчезла. Осталось лишь шипение старого телевизора.

Мистера Стампа убили. Всего лишь за эти пятнадцать минут. Зачем?..

Нет. Таких, как он всегда хотят убить. Он владеет… Он владел многим. И многими.

Может быть, всеми, кто собрался в этой комнате.

Только они все в этой комнате. А вот Сергея Павловича нет. Для всех он здесь, а на деле, может быть где угодно.

И в охране чёрного хода сегодня Гусев, как будто нарочно. Когда-то давно, они с Сергеем Павловичем ненавидели друг друга. Когда-то давно, мне приходилось пугать Гусева, чтобы он отстал. А теперь Сергей Павлович сам зовёт его в свой дом и там просит о том, о чем уже давно не просил свою жену. Гусев не отказался бы ему помочь и его было бы легко обвести вокруг пальца.

Сергей Павлович мог сказать, что забыл нечто важное у мистера Стампа и попросить его впустить.

Но как он узнал, что я уже вышел?

Очень просто. Да, очень просто. Если это он сидел в туалете там, на втором этаже, он легко мог услышать наш разговор с Кукушкиной. А если это так, я должен что-то сделать, выдать его, прежде, чем он прикажет обратное.

— Заткнись! — резкий голос Герды ворвался в мои мысли. Каким же лишним он звучал здесь и сейчас.

— Отстань! Он ведь умер! Умер! — рыдая, выкрикнула Нина Леонидовна. Словно ей есть дело. Словно для неё это потеря больше, чем для кого-либо ещё.

— Твое нытье ему не поможет! — как и крик Герды. Ему уже ничто не могло бы помочь. Кроме одной только правды.

— Заткнитесь обе! Витя, иди и уйми!.. — Кукушкина кричала… И в её сожаление я верил, несмотря на те слова, что она мне сказала недавно. — Урри! Урри! Скотина!.. — это был почти вой, отчаянный вой человека, не знающего, куда пропасть и за что схватиться.

Урри. Урри… Он едва ли старше Сергея Павловича. И нередко я его замечал, подсматривающим за нашими встречами из-за двери. Мистер Стамп тоже его замечал. Но всегда только говорил мне, что беспокоиться об этом не нужно. И я никогда не беспокоился, но знал, что этот человек один из самых близких к мистеру Стампу людей.

— Его нет, Стамп отослал его, — Смирнов выпустил Кукушкину, чтобы тут же подхватить Нину Леонидовну. Он увёл её и будто приглушил, но совсем утешить не смог, и она все ещё плакала.

Почти неразборчиво, слитно Зоя простонала: «Какглупо», — и снова закричала.

— Олег! Сейчас же иди сюда! — охранник с золотистыми волосами появился из-за парадной двери. — Запри дверь и никого не выпускай! Звони в полицию! И скажи Макару, чтобы тоже все закрыл!

Пока он запирал, Кукушкина уже выхватила телефон из крошечной сумочки.

— Урри! Возвращайся сейчас же! Сию же минуту! Не смей задерживаться!

Казалось, она снова готова была падать, но нет, удержалась и твёрдо сошла по лестнице и встала передо мной, воплощенным гневом. Я хотел, чтобы этот гнев встал перед Сергеем Павловичем. Но я должен был сам быть Сергеем Павловичем. Глупым Сергеем Павловичем. Выдающим себя. Трудно было этого добиться. В первую очередь потому, что я не мог солгать, а сам ничего не делал. Не видел, как это сделал Сергей Павлович. Столько запретов и обещаний наполняли мою память, и обхитрить все это нужно было быстро. — Ну, Сыроежкин?! Тебе не отвертеться! Двери закрыты! Говори!

Я криво усмехнулся и нагло взглянул ей в глаза.

— Обвиняешь на основании личной неприязни? Не думаю, что ты вошла к нему сразу, как я вышел.

Она резко и недовольно выдохнула. Видно, ей было обидно признать, что я прав, но она все-таки себя заставила:

— Нет. Но все гости были тут, внизу, а последняя ещё не успела прийти, её время должно быть сейчас.

— И наверху никого больше не было?

— Никого, раз уж Урри отослали!

— Но тебе откуда знать? Лучше спросить Гусева, он охранял чёрный вход.

Кукушкина гневно вспыхнула, но, через выдох, кивнула.

— Скажи ему идти сюда, Олег. Немедленно!

Но Гусев пришёл совсем не так скоро, как ей хотелось. Он был весь красный, хотя дышал, как будто, ровно.

Я заглянул ему в глаза. Как. Как спросить его, впустил ли он меня дважды? Как заставить его выдать правду? С тех пор, как был школьником, он очень изменился. Научился быть тихим и послушным. Пришлось научиться. Стамп выучил его куда лучше учителей. Не уверен, что теперь смогу разозлить его так, чтобы он невольно рассказал что-то, что стоило бы сохранить в тайне.

— Где ты был?! — Кукушкина тут же накинулась на него, будто думала, что если все виновные хотя бы отчасти поплатятся, станет легче.

— Так, ну… Закрывал все, — неловко и неубедительно пояснил Гусев. — Как вы и велели.

Трудно ли ему было научиться так к ней обращаться, я не знаю. Но с Сергеем Павловичем он нередко жаловался. Особенно, если они пили.

— Ты!.. Болван, — она сморщилась. — Ты после Сыроежкина кого-нибудь сюда впускал?

— Никого. Рано ещё.

Кукушкина испытующе взглянула на меня. Я был согласен сказать, что вина доказана. Только не мог этого сделать.

— И ты никуда не отходил? — задал вопрос я.

Гусев уставился на меня так, как мог раньше, когда его называли Гусем.

— Нет. Внутри дома только, но так, на два шага.

— Ты запирал при этом дверь? — взвилась Кукушкина.

— Да за кого вы меня тут держите?!

— За охранника в доме, где случилось убийство!

Краска схлынула с его щёк. Он несколько раз моргнул и сделал шаг назад, будто сомневаясь, должен ли в эти слова верить.

Затем медленно он всмотрелся в меня. Не в своего коллегу, не посчитавшего нужным объяснить, по поводу чего тревога. Значит, сам понимает, что Сергей Павлович подозрителен. Знает что-то ненормальное.

— Как убийство?.. Это… Шефа, что ли?

— Что ли! А вы все клювами щелкали! И Урри додумался, уехал в город! — казалось, она вся ушла в негодование, но через миг собралась и заговорила твердо: — Так… Ну а до? До того, как Сыроежкин вошёл, все шли по списку?

— Шли. Одна даже не явилась.

— Это кто же такая? — Кукушкина строго прищурилась, но тут же тряхнула головой. — Потом мне расскажешь. Теперь ты видишь, Сыроежкин?

— Что вижу-то? — не знаю, какого ответа она ждала. Сергей Павлович из тех, кто не любит признавать свою вину, как бы его ни загоняли в угол. — Тебя? Гусева? Зал с толпой гостей, при которой ты голосишь? Дальше что?

— То, что никто, кроме тебя, не мог!..

— Ты могла, — с точки зрения логики, это даже проще. И Кукушкина достаточно давно живёт с мистером Стампом, и у неё есть причины злиться на него. Но я не верю, что она это сделала. Может быть, не хочу верить.

А она сама, судя по глазам, не хочет верить даже в то, что кому-то придёт в голову её винить.

— Ты смеешь?..

— А ты что думала? Я буду сидеть и молчать?

Мне бы почти хотелось, в самом деле, сидеть и молчать. Но нельзя.

Сергей Павлович не стал бы. А мистер Стамп… Сам сказал, что хотел бы дать мне свободу.

Я не рад тому, что служит причиной, но готов ухватиться и за это. Если Сергея Павловича запрут. Если он отдаст полиции меня. Если он попробует бежать. Я выберусь.

— Тебе самой это выгодно. И на меня свалить удобно.

— Ты!.. — она осеклась. Выдохнула. — Ничего. Не думай, что полиция не разберётся.

Значит, на Кукушкину не следует слишком полагаться. Это было ясно. И то, что полиция — главная надежда, тоже. Я приложу все усилия, чтобы помочь им узнать правду.

— Эй, новая госпожа, — с другой стороны раздался голос мистера Урри, и тут же появился сам он, весь в чёрном, но наименее траурный из всех собравшихся.

Кукушкина перекинулась на него. Зал огласила звонкая пощёчина, а мистер Урри даже не поморщился…

Пока я смотрел на них, будто тень мелькнула рядом, и через миг я понял, что со мной на диване снова сидят.

Повернулся и увидел темноволосого юношу, в чёрной, романтической рубашке.

Я строго всмотрелся в него, и его чёрные глаза показались мне стеклянными.

Но остальной облик говорил, скорее, о наглой живости. Слишком яркие, будто накрашенные губы, почти улыбались. Так неуместно для обстоятельств, но так уместно для его лица.

— Кажется, эта красавица, прежде, чем переключиться на него, кричала на вас, — без смущения заговорил он. — Почему?

Мне не нравилась его уверенность, его расслабленность и его спокойствие. И улыбка, которая все же явилась через миг.

— А вы кто?

Он словно бы удивился, но тут же сделался ещё наглее, опершись о спинку дивана локтем.

— ЯрославПриключения Растяпкина. Служу господам ТрифатСами три толстяка, детективом, — представился он, почему-то не выдав ни отчества, ни фамилии. Кто такие господа Трифат я тоже не знал, но из всех здесь присутствующих, ими могли бы быть лишь трое, с которыми пришла Суок.

Куда важнее другое. Если он не лжет, то он один из тех, кого в первую очередь следует убедить, что Сергей Павлович виновен.

— Сергей Павлович, Сыроежкин, — представился я, прежде, чем озвучить ответ на его вопрос: — Я последний, кто видел мистера Стампа живым.

Ярослав хитро прищурился и наклонился ко мне почти неприлично.

— Серебряный — это вы?

Казалось, ответ прост. Казалось, подтверждение — ещё один шаг к убеждению. Но я ещё долго молчал, не зная, как побороть вдруг опустившуюся на плечи тяжесть. Серебряный — это я. Я. Но сегодня последний день, и это вдруг так ясно.

— Так и есть, — через силу произнёс я и опустил взгляд.

Но его не смутил. Может быть, его невозможно было смутить.

— Можно узнать, что это означало? Зачем вы к нему так часто ходили?

Откуда ему знать, что часто? Неважно. Если он успел узнать это так скоро, значит, разберётся и в остальном.

И я ответил, спокойно и твердо:

— Я был его любовником.

И снова не произвёл особенного впечатления. Скорее, даже развеселил его. Или привлёк.

— Значит, мы одного поля ягоды, — без тени стеснения отозвался он.

Меня эти слова не удивили. Когда не улыбался, он становился заметно красивым, пусть лишённой мягкости или тепла, тёмной красотой. И эта тёмная красота вполне могла привлекать тёмных людей. Может быть, даже таких, каким был мистер Стамп.

— Вы этим гордитесь? — холодно спросил я. Сергей Павлович спросил бы так. Выдал бы этим себя, но спросил бы. И я должен выдать его, несомненно. — Я — нет. Я был вынужден. По сути, он меня заставил, — Сергей Павлович всегда смотрел на это так. Всегда звал это так. Хотя мистер Стамп совсем не торопил его с выбором.

Ярослав оказался догадливым, может быть, потому, что был знаком с подобной жизнью сам. Он выразительно взглянул на меня и спросил:

— То есть, купил вас?

Я ответил то, что Сергей Павлович говорил мне, и Майе, и своим родным тоже:

— Мне было шестнадцать.

Только я уверен, что он сделал бы тот же выбор в восемнадцать. В двадцать. Сейчас. Осознал бы, что это ему не нравится, только получив все желаемое и обнаружив, что надо платить.

— А мне было шесть, — легко выдохнул Ярослав и усмехнулся. И даже сейчас, не находя чувств для осознания смерти, я не мог не ужаснуться. Может быть, это был холодный, рациональный ужас. И теперь я понимал, отчего его взгляд кажется таким неживым. Погубленная душа… — О, не в этом смысле. Скорее в смысле того, когда кошмар вошёл в мою жизнь и пришлось выбирать и действовать. Ваш случай, конечно, неприятный, но-о… — очевидно, сочувствия Сергею Паловичу у него бы не нашлось, что к лучшему. — Так вы ненавидели мистера Стампа за то, что он владел вами?

— Да, — как можно скорее ответил я.

— И вы это говорите, зная, что вас первым заподозрят? — ещё выразительнее спросил он.

Я опустил взгляд. Перестарался. Нужно учитывать это, когда стану говорить с полицией. Но ему объяснить можно.

— Меня и так заподозрят. И догадаться о моем отношении несложно. Думаю, лучше сказать правду.

Ярослав одобрительно кивнул.

— Разумно, — и как будто тут же забыл обо мне. — Мистер Урри, — порывисто встал с места. — Вообще-то, вы были там, наверху?

— Естественно, — трудно сказать, был ли мистер Урри рад отвлечься от злых слов Кукушкиной. Но его глаза мрачно блестели.

— Как умер мистер Стамп? — слишком просто спросил Ярослав. Так открыто и откровенно…

А мистер Урри… Когда он успел побывать в кабинете мистера Стампа? Был близко к дому, когда ему звонили? Почему Гусев о нем не сказал?.. Не посчитал важным?

— Его задушили ремнем, — отрешенно ответил мистер Урри. — И он как будто даже не сопротивлялся.

Не сопротивлялся. Он позволил убить себя. Позволил. Почему?

Он был так расстроен, когда я уходил, и печальные мысли одолевали его.

Но неужели они были до того печальны, до того мрачны?

И неужели он позволил сделать это, видя моё лицо? Думая, что это я сделал с ним?

Мне показалось вдруг, что я ясно ощущаю весь механизм внутри себя и что этот механизм весь дрожит. Но нет времени у меня на эту дрожь.

— Сыроежкин! Ты!.. Как ты его убедил?! — снова закричала Кукушкина. Я посмотрел ей в глаза и она как будто чуть не отшатнулась.

— Убедил дать себя убить? По-твоему, такое возможно?

Может быть, действительно возможно. Если мистер Стамп был серьёзен. Если был честен. Если он в самом деле хотел отпустить меня и если Сергей Павлович сказал ему, как сильно он ненавидит.

Кукушкина совсем сжалась, хмурясь почти жалобно.

— Не для тебя, — наконец, выплюнула она.

И лишь тогда я заметил странную вещь. Тишину. Даже Нина Леонидовна больше не плакала. Всё молчали. Все слушали наш разговор.

— Мисс Стамп, — то, что Ярослав решился отвлечь все внимание на себя, казалось даже облегчением. — Кажется, я не представился? Ярослав, — и снова без фамилии и отчества. — И так как я детектив, я хотел бы поговорить с вашими гостями, если не возражаете. Если вы их попросите, уверен, они охотнее станут вступать в диалог.

Кукушкина почему-то бросила серьёзный взгляд на мистера Урри.

— Лицензия?

— Конечно, — он легко вытянул карточку из кармана.

Кукушкина молчала ещё какое-то время. Затем, со вздохом, согласилась:

— Ладно. Я им скажу.