Потолок остро блестел над головой, а я не мог понять ничего. Все ещё белое, все ещё блестящее, это должно значить, что я все ещё в доме госпожи Сноквин… Но в точности, это вовсе не то место, где я был. И не то место, где яркие губы детектива безжалостно включили моего создателя в список…

— Хочешь воды? — вопрос подкрался ко мне очень плавно, но я повернулся к задавшему его резко, почти со страхом. — Ну не надо так пугаться, — примирительно и чуть спешно улыбнулся Мик Урри. Мик Урри. Да, это был он.

И тьма его глаз блестела совсем близко. Он лежал рядом со мной.

— Что произошло?

— Тебе стало плохо, ты совсем ни на что не реагировал, и тебя отправили отдохнуть.

Я снова посмотрел на острый, блестящий потолок. Все верно и очень нехорошо. Поломка не тот путь, которым я хочу выдать Сергея Павловича. Никто не вернёт меня к жизни. А иной причины, чтобы люди заметили, что я не в порядке, нет.

— И теперь я ничего не узнаю… — вяло и безжизненно заключил я.

Но Мик Урри приподнялся и навис надо мной так, чтобы стать единственным видимым в этой комнате.

— Наоборот, ты можешь узнать больше, — прошептал он странно, как будто тайну, слишком личную, чтобы говорить о ней вслух.

— Ты расскажешь мне?.. — он благосклонно прищурился. А я не стал отказываться, пусть совсем, совершенно не верил, что у него нет особенных причин. Пока что, мне их не узнать. А если это ловушка для Сергея Павловича, лучше всего мне попасть в неё, утонуть с головой. — Твой шеф любил профессора Громова?

Мик Урри улыбнулся так, словно хотел показаться смешным и смеющимся одновременно.

— Трудно судить о том, кого любил шеф, и любил ли он вообще. Почему именно Громов?

— Мой дядя… — даже поломка и даже полусбитое сознание не дадут мне сказать не то. Выдать правду как человек на грани ясного сознания, я не смогу.

— Вот как… — тень, тон, взгляд — он и так это знал. Он знал. — Ну и что? — веселость его вдруг мне показалась чрезмерной и упрямой. — Ты ведь не надеялся, что был для шефа единственным?

— Нет, — без раздумья и без сомнений. — Совсем нет. Но его отношение казалось мне особенным.

Глаза Мика Урри стали вдруг непрогляднее ночи.

— Это большее, что шеф мог дать кому бы то ни было. Но даже если бы это была самая чистая любовь в мире, что это теперь изменит? — он снова пытался заставить себя сиять.

Что изменится? Уже ничего не изменится. Кроме смысла и наполнения всего, что было моей надеждой так долго. Но эти слова не для него, Сергей Павлович их бы не произнёс. И я сказал то, что сказал бы он:

— Да ничего. Противно думать, что столько лет унижался даже не из-за своей внешности, а из-за дяди, которого давно нет.

Мик Урри наклонился, наклонился ко мне очень резко, так, что почти задел нос носом, и всмотрелся в глаза. Я замер.

А он отстранился и рассмеялся.

— Никак не могу понять, который из тебя настоящий.

Оба. Оба. Оба!

— Даже не хочешь скрывать, что ты подсматривал? — беззвучно и без вызова прошептал я. Сколько раз я видел его глаза, пока прижимался к мистеру Стампу? Совсем не такие, как сейчас. Злые глаза. Печальные глаза.

— Больше не хочу, — согласился Мик Урри, понизив голос, сделав его удивительно мягким, даже проникновенным. — Мне нечего больше бояться. Незачем теперь отрицать. Шеф, конечно, убил бы меня, — он смотрел в сторону, и теперь казался снова печальным. Но на следующем вдохе улыбнулся и обратил вновь блестящие глаза ко мне. — Он никогда не позволял мне касаться своих вещей.

И я его понял. Понял. Понял.

И протянул ладонь, чтобы коснуться щеки.

Мик Урри тоже видел меня, потому что следил за мистером Стампом.

Только вот правда в том…

— Я думал, ты меня ненавидишь, и я тебя раздражаю.

Он распахнул глаза, широко, даже потрясенно. И улыбнулся теперь нервно, поспешно.

— Ну, так оно и было… Ты всего лишь красивый мальчишка, а мне не нужны были проблемы с шефом.

— А теперь их не будет, — проговорил я, и что-то странное шевельнулось внутри.

Жалость к этой бессовестной лжи.

— А теперь их не будет, — повторил Мик Урри.

Тишина. Только отголоски шума где-то там, за дверями комнаты. И тихий, хрустальный полузвон: в этом доме достаточно подходящих вещей.

Мягко и медленно, я поднял руку, и прижал палец к его губам. Прижал не так, как тот, кто желал бы заставить молчать, но лишь так, как всегда делал мистер Стамп: чтобы рассмотреть вполне, как они сминаются, как поддаются его власти.

Мик Урри не дышал и смотрел так, что наконец стало больно. И я отпустил.

И я потянулся вверх, ощущая, что губы мои полны острых и длинных шипов. И в точности я видел миг, когда они вонзились в его губы. Задолго до того, как я коснулся их сам.

Это ложь. Это ловушка. Это глупо.

Но Гусеву я не нравлюсь, а мистера Стампа больше нет.

Губы Мика Урри очень мягки, а руки умеют быть жадными.

Я закрыл глаза, чтобы не видеть, как тяжела его лёгкость.

А он — он будто боялся позволить мне сделать что-то ещё. И все его действия обернулись почти ураганом.

Никогда такого со мной не было.

Беспорядок, скорость и упрямая ненасытность.

Сотни касаний и поцелуев.

Только глаза горят.

А движения так резки, будто голодны, и к таким я совсем не привык, но как будто от этого лучше, и этого легче.

***

Он дышал и улыбался.

Я делал вид, что тоже.

Казалось, оба мы очень довольны. Может быть, я и правда был доволен. Но позволил утечь лишь коротким секундам.

— Ты хотел рассказать мне про дядю Витю.

Мик тяжело фыркнул и повернулся ко мне, и обнял моё лицо ладонями. Будто он хотел владеть целиком всем, что я вижу и слышу.

— Это не такая уж длинная история… Хотя, когда она случилась, я ещё не служил шефу, так что твоего дядю лично не знал. Но это факт: шеф с ним работал. Он был странный человек, как говорили те, что застали… Хотя если подумать, по их рассказам, он был на тебя похож.

Я улыбнулся лишь через силу. Знал, что Сергей Павлович обиделся бы и улыбнулся бы, чтобы сделать вид, что это шутка.

— Спасибо, — едко и противно. Так и есть, едко и противно. Схожесть лишь ещё одно доказательство.

— Ну ладно… — почти невинно улыбаясь, отмахнулся Мик. — Я ведь говорю, я сам его не видел. Я не знаю, как шеф к нему относился в личном смысле, но потерять такого учёного ему было точно не с руки. Он оскорбился, он желал отомстить тому, кто отнял у него ценного работника. И, может быть, даже слишком крепко взялся за это дело. Вот видишь ли, шеф считал, что Громова убили конкуренты… — он помедлил, глядя мне в глаза, будто уточняя, понимаю ли я. Я кивнул, хмуря брови. Моего создателя убили потому, что он работал с бандитом? Что он мог создавать для него? Много ли людей пострадало от его изобретений? Но эта мысль как будто совсем ничего не значит. Не трогает. Не задевает. — Было ещё пятеро, сам слышал, и все, как я понял, работали над одним и тем же. И каждый принадлежал важной шишке в городе. Вот шеф и думал, что кто-то из учёных первым закончил свое дело, а после его хозяин устранил всех шестерых, чтобы одному владеть нужной технологий.

— Но какой технологией? — я подался к нему, кажется, чувствуя возбуждение куда более настоящее, куда более острое. Сколько Мик Урри знает? Знает ли он, что профессор Громов был роботехником? Может ли догадаться обо мне? Может ли, раз его шеф так и не догадался?..

— Чего не знаю, того не знаю, — почти уныло улыбнулся он в ответ. — Похоже, технология впрямь интересная, раз её так сильно хотели скрыть, и раз шеф считал, что кто-то особенно одаренный так боялся стать не единственным обладателем, что уничтожил даже её создателя. Да и сам шеф не мог смириться. Он так разгневался, что устроил в городе войну… — Мик вздохнул, вновь потеряв всякий блеск в глазах. — И уничтожил целую организацию… Хотя им только туда была и дорога. А вот с остальными помирился, да только так, на словах. Он не переставал в них сомневаться. Эта вот госпожа Сноквин, да ещё господа Трифат, да ещё господин Давицкий — может, ты его не знаешь, а вот его сын почему-то сегодня явился, интересно. А кроме них, ещё хозяева зеркального королевства. У любого хватило бы силы уничтожить шестерых учёных, и в прессе запретить об этом трепать. Но шеф человек упрямый… И чтобы разобраться, он, видишь ли, собрал близких убитых ученых, — тёмная тень накрыла его лицо теперь полностью, — так что, шефа, видно, убили, потому что он почти дотянулся до правды. А значит, все вместе: ты, детишки господ Трифат, эта блондинка, Оля, эта жуткая Герда, запуганная малышка Лиза и несравненная Нина, — тоже можете добраться до истины.

— Подожди, Мик… — понял я только одно. По его мнению, мистер Стамп был убит той же ровно рукой, которой и все учёные.

— Что? Дать время на радостные крики? Действительно, если шефа убил тот же человек, это явно не ты.

— Не я… — эхом повторил я. Нет. Не доказано. Вове не доказано…

— А что, ты в этом сомневался? — хитро прищурился он.

— Нет. Но это может быть и совпадением. Мистер Стамп хотел знать, кто убил ученых, а…

— А случайный убийца случайно решил случайно убить его ровно так же, — почти без ехилства, устало закончил Мик. И потемнел даже ещё гуще. — Да нет. Не думаю. Больно милое совпадение, чтобы шеф собрал в своём доме исключительно подозреваемых и близких убитых.

Я закрыл глаза и мягко высвободился из его рук. Перекатился на спину. Да, за годы с Сергеем Павловичем я привык думать о чем угодно и что угодно, не меняя позы. Тем более, для робота это не так сложно, как для людей, но и люди на это способны. Но так все ещё приятнее. Так все ещё свободнее.

Близкие учёных. И все они здесь. И все они в опасности, если Мик прав. Если он прав.

И даже Сергей Павлович в опасности, хотя он, кажется, совсем ничего не знает о смерти моего создателя.

Моего создателя…

Нет. Все это время, все это время мистер Стамп искал правду об этой смерти. Никто не в опасности. Потому что если бы нас было достаточно, полиция бы раскрыла то дело.

Нужно ещё и все, что знал мистер Стамп, что он нашёл за эти годы.

— А все, что мистер Стамп собрал, кому-то ещё известно? — спросил я, очень тихо.

— Шеф был жадным человеком в вопросе информации… — неестественно легко выдохнул Мик. — Он гонял меня, и многих других с помощью в деле, но не делился. Что-то я и знаю, но всего никто не собрал. Разве что…

Он замолчал. В воздухе будто повис крючек, за который требовалось схватиться как можно крепче.

— Что такое, Мик?

— Подозреваю, что шеф спрятал информацию там же, где и все бумаги.

— И где же? — я раскрыл глаза, и увидел, что он снова склоняется надо мной, слишком серьёзно и почти напряжённо.

— Никто не знает, — ещё одна улыбка, почти пропускающая сквозь себя гнев. — Но шеф однажды давал намёк… — ещё строже, ещё внимательнее. — Ты, случайно, не забирал с его стола красивую книгу?