Я почти рассмеялся. Хотелось. И было очень горько.
Я обнял лицо Мика руками. Он показался мне до странности красивым. Самым красивым наивным идиотом на свете. Ну конечно, вот он и назвал причину. Вот и показал цель. Это было так быстро. Это было так просто.
Книга ключ к бумагам мистера Стампа. Понимаю.
А вот он не понимает, как важны со мной слова. Каждое отдельное слово.
— Нет. Нет, Мик, случайно не взял.
Не было там случайностей. Да и то, что книга красивая нужно ещё доказать. Сейчас она не красива, сейчас она разделена. Если бы только Мик спросил прямее, спросил, отдавал ли мистер Стамп мне книгу, или взял ли я у мистера Стампа книгу, я бы не смог увильнуть. Но любое дополнение, вроде того, что книга была красивой — и уже есть лазейка. Его же вопрос и вовсе… Непригоден.
Он вздохнул, но так, словно собирался просто пожать плечами. На «нет» — нет суда.
— Ну… А почему ты смеёшься? — возмущение он сыграл почти по-настоящему, и все же, лишь сыграл.
Я не смеялся, но, думаю он ощущал моё веселье, все тонущее в горечи.
— А ты смешной.
Мик тихо хмыкнул.
— Ну, шеф считал так же…
Мы не успели продолжить: где-то рядом сначала наверху, а затем — ближе, всюду, поднялся шум. Кто-то бежал и кричал.
Затем завизжали женские голоса.
Мик вскочил. А затем виновато повернулся ко мне, силясь улыбнуться.
— Я… Схожу, проверю. Вернусь и расскажу тебе.
— Не надо, — я говорил мягко. Мне больше не нужна была его ложь, и его старательная веселость. — Не возвращайся. Я уже в порядке. Только, Мик…
— Да? — снова он обернулся уже у двери. Даже если бы я просил, умолял и держал его руки, он все равно ушёл бы. Как-нибудь, хитро, скользко и виновато.
И я сказал, беспощадно и весело:
— Предохраняйся в поисках своей книги.
Он вытаращился так, словно хотел потерять глаза вовсе, нервно улыбнулся, улыбка затвердела…
И лишь через миг ему хватило сил кивнуть и сбежать.
Я рассмеялся, всё-таки не сумев себя удержать.
Бедный-бедный Мик. Даже если он видел меня, он не понял меня. И не в пошлости дело, а в том, что он от меня её не ожидал.
Чуть-чуть интересно, зачем он выбрал меня первым. Но, вероятно, ответ очень прост: «С кого-то нужно начинать». Если я правда был первым — похоже, с моего выключения прошло некоторое время. Наверное, день, и не меньше.
А ведь мне понравилось быть с Миком. Обидно. Но не слишком: он увёл меня от толпы, он увёл меня от Гусева. И я снова почти свободен. Я могу оставаться в этой комнате, пока Гусев не скажет, что пора домой. А когда он это скажет, неизвестно, но пока что он даже не знает, где меня положили. Я действительно сам с собой, и не скован ничем, кроме запретов Сергея Павловича. Он запретил мне уходить и убегать из дома госпожи Сноквин, кроме случая, когда я получу разрешение от Гусева или не будет объективной, адекватной причины, вроде пожара. А в этом случае, велел садиться в машину и ехать только домой, и вообще, покидать участок вокруг дома госпожи Сноквин только в машине и только в сторону дома, кроме того невероятного случая, когда Гусеву понадобится приказать иное.
Что ж, Гусев — не Сергей Павлович. Он ещё не задерган страхом моего бегства и ещё не приучен затыкать все дыры. Я буду ловить каждое его слово, если понадобится.
Шум вырвался на улицу, я точно это понял. И медленно, словно бы лениво, встал на ноги и добрел до окна.
И тут же почувствовал себя зрителем очень странного громкого сериала.
Первой я увидел Герду — средоточие болезненного, снежного, сверкающего света. Солнечные лучи вонзались в её нездорово белую кожу, делали её ещё белее, и насквозь пронизывали волосы, ставшие будто прозрачными, лишь для того, чтобы показать во всей полноте, что она совершенно, бесповоротно нагая.
Это было так странно, так непонятно, что я потерял в себе эмоции, и чувствовал лишь одно: ничего настоящего я, на самом деле, не вижу.
Но у роботов не бывает снов, и никто бы не провел телевизор к окну.
Хорошо, что сейчас мне не перед кем изображать Сергея Павловича. Думаю, ему бы она понравилась: фигура у неё из тех, что зовут «сочными». Я знал это и тогда, когда она ходила одетой, но тогда не было причин реагировать.
Запоздало я понял, что и она, и Кай кричат. Кричат оглушительно, сорванно, с гневом и болью.
— Не смей идти за мной!
— Почему?! Я ведь правильная Герда!
— Ты вообще не Герда! Ты — кукла!
И все равно, чувствовал себя так, словно продолжаю смотреть сериал, безумно далёкий и чужой. И оттого смешной, как будто.
Правильная Герда… Разве это не смешно? Разве можно быть правильным кем-то? Для мистера Стампа я был правильным Сергеем Павловичем. Для Гусева — совершенно нет. Для всех быть правильным невозможно.
Что до «куклы» — это ещё смешнее. Слово подходило не только ей, но и ему самому, все это время. Оба были холодны и безразличны, будто их перевозили с места на место для красоты.
Но теперь оба кричали с таким отчаянием, что уже было не усомниться ни в одном: живые…
Герда упала на колени, Кай кинулся прочь, а за ним, словно метель, взметнулись, побежали мужчины в белом, и с ними — точка тьмы с тонкой алой каплей.
А другие, целая толпа тьмы, гости, остались беспомощные, словно побитые.
Лишь через долгие секунды к Герде подошли служанка и Оля. И ещё позже мужчина со строгим лицом, — сын Давицкого, если я верно понял Мика, — который отдал ей пиджак.
А я все стоял и стоял у окна, рассеянно, будто и правда мог быть вечно просто зрителем.
И как зритель, бесчувственно я наблюдал, как Мик говорит о чем-то с Зоей. Говорит очень тихо, очень быстро, очень нервно, будто надеясь сбежать, но оставаясь на месте под взглядом её глаз. Владеет ли она им? Я сомневаюсь. Никто, кроме мистера Стампа не мог бы. Если мистер Стамп смог.
Но пока, верно, есть причина, почему Мик не может уйти. Вероятно, она в книге. Но я все ещё не прочёл и не хочу спешить. Это последний подарок, самый последний, каждая строчка в нем — важна.
Я услышал, как хлопнула дверь, и чуть торопливо попытался снова видеть всех, а не только Мика. И понял, что из служанок снаружи осталась лишь одна.
Раздался голос Герды, такой же спокойный и ровный, каким был всегда, словно никакого крика и не было:
— Мне все равно. Я больше не нужна. Я ничего не отморожу, потому что моё тело не зависит от температур, потому что ничего не чувствует, потому что я — робот.
Все тело дернулось. Робот?.. Все это время в мире был ещё один робот, в точности похожий на человека?! Ещё один!..
Мне очень хотелось прыгнуть в окно и подбежать к ней, и сказать, что мы — одинаковые. Но, как обычно, я не мог.
Теперь уже не имело значение все, что я знал о Герде прежде. Она — робот. Делит ли она ту же боль, что и я? Во всяком случае, она должна принадлежать кому-то и чьим-то приказам служить, так что не получится больше сказать, какая же она сама. Конечно, все это время она заменяла человека, но только этот человек был безумен — или так нам сказали. И она гналась за Каем, словно не могла иначе, но его приказ заставил её остановиться.
Трудно. Не хватает информации. Ничего не хватает.
Я зачем-то снова нашёл глазами Мика, а он вдруг встретил мой взгляд. Но вид у него был растерянный, ошарашенный, а вовсе не понимающий.
Ну же, Мик, догадайся! Догадайся! Ты видел так много, ты знаешь так много, ты уже понимаешь, что есть два разных меня, пусть как шутку, но если задумаешься, ты ухватишься, ты поймаешь, ты сможешь! Догадайся!
Но я не мог не только крикнуть, не мог ни жестом, ни взглядом его об этом просить.
Никогда. Никак. Ничем.
Рядом прозвенели бубенцы, напрасно и зря, мучительно.
Мик не понимал. Мик улыбался, нервно и пораженно. В его глазах даже тенью не пробежала мысль.
Все застыло. Я не верил, что время двигается, потому что ничто не из менялось.
Я почти с ненавистью услышал звон снова. Если бы служанка вошла ко мне, я бы накричал на неё, и это осталось бы верно для образа Сергея Павловича.
Мик не отпускал моего взгляда, но улыбался, и мои губы тоже по-дурацкий растянулись.
Никак. Никогда. И ничем.
Никак. Никогда. И ничем.
Никак. Никогда. Ничем.
Ну сколько можно звенеть?!
Я повернулся резко к двери. Я осознавал, что злюсь не на звук и не на служанку. Я знал, что не она придумала прицепить на туфли глупые бубенцы. Но я все равно схватился за штаны, чтобы выйти и потребовать эту звенящую дрянь оторвать, наконец-то!
Но когда уже надел, когда поднял рубашку, все эти мысли исчезли.
Потому что я услышал крик. Слишком однозначно ужасный.
Я выбежал в коридор и едва не столкнулся с охранником из дома мистера Стампа, с Олегом.
Крик не повторялся, но я ещё помнил, откуда он шел.
Длинный коридор остро блестели и казался почему-то мрачным и грязным.
А дальняя его дверь вдруг раскрылась и медленно, точно зачарованно, нам навстречу вышла служанка. Она шагала так ломано и медленно, что недавно раздражавший меня звон туфель стал совсем странным. И пугающим.
Она шагала, не видя нас. Когда мы оказались рядом, услышали тихое, убитое:
— Не понимаю. Не понимаю…
На вопросы она не отвечала.
Ещё раз зазвенели туфли. Сзади к первой сужанке подбежали две другие.
— Эли, Эли, что случилось? — голос одной из них оказался необычен. Тон — строгий, но само произношение, голос — будто бы у нее во рту, или даже прямо в горле ещё лежал кусочек горячего пирожка.
— Я не понимаю!.. — Эли сорвалась на крик и всхлипнула в голос.
Не сговариваясь, мы с Олегом дошли до двери.
И оба остались стоять.
Спиной к окну, в высоком кресле, точно бы на лучезарном бело-прозрачном троне, лежала госпожа Сноквин.
И она была мертва.
Убита.
Так в точности, как и мистер Стамп.
Но только теперь я видел лицо. Лицо, которое снилось бы мне, имей я возможность впрямь видеть сны. Безразличное, не кричащее. Тёмное, но спокойное, даже скучающее.
Неправильное. Неживое.
Я видел боковым зрением, что Олег повернулся, и слышал его тихие слова:
— Она мертва.
Ни одна из служанок не выдала ни звука. Пока не зазвенело снова, куда-то прочь от нас и от госпожи Сноквин.
— Нужно позвонить в полицию, — медленно произнёс Олег.
— И в скорую, — согласился я.
Мы вышли в коридор — смотреть на госпожу Сноквин больше не было сил.
Как это могло случиться? В шаге от нас, в одном шаге. Даже не на другом этаже.
Я закрыл глаза, ожидая ответа.
Да нет, что же я? Так всегда и бывает. Именно так. За тонкой ширмой, совсем под носом все это и происходит. Сергей Павлович прятал меня прямо в своей комнате долгое время.
Сергей Павлович…
Мне пришлось отвлечься и объяснить все скорой, но это прошло мимо, механически.
Прогнать мысль не получилось бы: у Сергея Павловича не было причин убивать госпожу Сноквин. Никакой. Ни одной.
Я верю, он мог подделаться под человека, убившего учёных, когда убил мистера Стампа, но эта женщина…
Ничего не складывается. Ничего не работает.
Неужели Мик прав?
Неужели не Сергей Павлович?..
Я не понимаю.
Я не хочу…
— Мы можем войти туда? — сын Давицкого серьёзно смотрел на меня. Наверное, уже несколько секунд.
— Конечно, — только зачем? Зачем всем смотреть на это? Всем, и даже Герде, уже одетой в платье, но все ещё явственно сломанной?
— Снова ты, Сыроежкин, — Кукушкина не последовала с другими, осталась, мрачно сияя глазами.
— И почему же в этот раз? — не хотелось защищать Сергея Павловича. Но если он не виноват, нет смысла продолжать стоять на этом.
Может быть, я что-то пропустил? Может быть, связь с госпожой Сноквин ясна Зое, но не мне?
— Потому что ты один оставался в доме, пока все были снаружи.
Хотелось вздохнуть, по-настоящему, по-человечески.
— Вовсе нет, ещё здесь был ваш Олег.
Олег повернул голову к нам.
— Верно, все это время я занимал туалетную комнату.
Зоя мрачно хмыкнула. Я уверен, она куда умнее пустых обвинений. Но как и мне, ей хочется, чтобы это все-таки был он. Чтобы он ответил за все. Только если это несправедливо, нет смысла. Нужно понять, нужно залезть глубже, нужно выяснить больше, и может быть, причина найдётся.
Мимо, очень напуганно, пробежала девушка, которая единственная могла бы быть той самой «запуганной малышкой Лизой».
— Ну а ты что делал, Сыроежкин?
— Тому, что я делал, есть свидетель, — с такой наглостью, что даже мне самому стало противно, сказал я. И кивнул в сторону Мика.
Он обезоруживающе улыбнулся.
— Ну, это правда. Я даже видел тебя… Я, определённо, видел тебя в окне, и ты решил уходить только за несколько секунд до того, как закричали.
— Но кричала служанка, а не госпожа Сноквин, — признался я, как-то рассеянно. Правда, ведь было так тихо… Если бы не было тихо, звон бубенцов не раздражал бы меня. — И вообще, она что-то разбегалась прежде, чем нашла её…
— Кто это там разбегался? — без спешки, но и без той улыбки, что не могла не явиться в прошлый раз, в коридор вошёл и детектив. Видимо, именно он гнался за Каем вместе с теми, в белом. Видимо, не поймал.
— Кто-то из служанок, их послали искать госпожу Сноквин, — Кукушкина, казалось, готовилась смириться. Обсудить все варианты.
Не уверен, что сам был готов к такому обсуждению. Голова стояла на том, что нужно следовать логике, и была так обидно права, но я ещё не мог поверить, что ошибся.
— Ярослав, наконец-то, — в коридор выбрались Суок и Тутти, вдвоём. Он держал её за руку, слишком крепко. — Позвони домой, пусть пришлют машину. Если мы с Суок останемся до полиции, мы не сможем вернуться домой вовремя, и в этом будешь виновен только ты.
Он не успел ничего ответить: в разговор тут же проскользнула госпожа Асырк, державшая Герду так крепко, словно та вырывалась. Хотя это было не так, и Герда шла совершенно спокойно, словно… Ни боли, ни счастья смерть возможной хозяйки ей не принесла.
— Какая мудрость в столь юные годы, господин Тутти. Ваши опекуны сделали прекрасный выбор. Действительно, нам всем не нужны эти хлопоты и проблемы. Ради мисс Стамп мы готовы были потерпеть, но в этом доме не осталось хозяина, и лучше его покинуть как можно раньше. Верно, мастер Гурд?
Мастер Гурд неожиданно схватил за плечи Олю, как будто ровно так же, как Асырк держала Герду. Оля вскрикнула.
— Да, я согласен с вами, госпожа Асырк.
Улыбка к Ярославу все же вернулась, только она была очень раздраженной:
— А вы не охуели ли? — раздельно и почти по слогам спросил он.
Выражение крайней злобы на лице госпожи Асырк не удивило меня. Удивило другое: Кукушкина, не издав ни одного лишнего звука, прошла мимо меня, и мимо него, и Мик, и Смирнов прошли вместе с ней. Молча.
— Ну вот, и мисс Стамп это понимает! Идём, быстро.
Ни один мат в мире, произнесенный вслух, не сумел бы выразить такой же возмущённой беспомощности, как глаза Ярослава в тот момент. Но он все же попытался, как, почему-то, пыталась сопротивляться и Оля.
— Вас мнение полиции об этом исходе вообще не волнует?
Что ответила Асырк я не смог разобрать, потому что вдруг повергушая ко мне лицо Оля выкрикнула:
— Это правда, Сергей, вы слышали, как ходит служанка много раз?! Не только когда госпожу Сноквин нашли?!
Я растерянно кивнул ей только глазами.
Гурд слишком грубо, с силой потянул её к выходу, и вырваться у неё, верно, не было никакого шанса. Но у самой двери, она закричала снова, совсем отчаянно:
— Та девушка, которую видела Лиза, она сейчас здесь, она переодета в служанку, её зовут Эля!..
Лишь теперь мастер Гурд остановился. Остановились все.
Ярослав резко повернул в сторону той служанки, которая была так потрясена смертью хозяйки.
Долгие мгновения.
Затем крик, голосу которого я вначале не решился поверить:
— Хватай!
Но взгляд, глаза в глаза. Гусев крикнул это, Гусев!
Воздух прошёл дрожью, и я с трудом мог не улыбаться.
Мне было все равно, кого нужно схватить.
Я понял это по движению за спиной, я повернулся тут же, и понял, что другая, не Эли, а та, у которой голос словно в горле остался кусочек горячего пирога, убегает. Она ворвалась в комнату, где осталась госпожа Сноквин, и я кинулся за ней, пока ещё никто не успел осознать.
Очень быстрая, она уже выскочила в окно. Но я — за ней следом. Приказ Гусева работал. Работал так хорошо! Он был таким коротким, таким свободным!
Я не был ни в чем уверен, я мало что понимал. Но я гнался, гнался за ней, а с неё от скорости слетел белый парик, и длинные темные волосы хлестнули по воздуху.
Хватай, хватай, хвататй!
Мы приблизились к воротам. Миновали их!
Верно, ведь приказ Сергея Павловича был такой: если у Гусева не возникнет другой приказ. И вот он, такой размытый, каких я не слышал давно! Никаких условий, никаких «а после», ничего!
И все же, я должен был её схватить. Бежала она быстро, но человеческой выносливости не хватило бы все равно.
Я протянул руку и в следующий раз смог схватить её за волосы.
Она даже не вскрикнула. Только дёрнулись назад. Я подскочил, чтобы схватить её совсем.
И остановиться. Я мог бы дальше ничего не делать, совсем. И тогда к нам бы подошли. И что было бы дальше?..
Она посмотрела мне в глаза. Без злости, без обиды, даже без страха. А с неясной тоскливой жалостью и сожалением.
Она бросила взгляд туда, откуда должны были прибежать все остальные. А затем…
Вдруг приблизилась к моему лицу.
И поцеловала меня в губы. Но не это точно бы током прошило все моё тело.
Мысль. Не моя мысль. Не моим голосом. Краткая, грустная мысль:
«Держись. Ты не один».
Я знал, это её голос в моей голове. Она такая же точно.
Она вырвалась и бросилась прочь.
А я мог бы остаться стоять так, долго, может быть, вечно. Если бы позволил себе. Если бы позволил.
Но через силу, почти через боль в голове, я заставил себя. Я побежал снова.
Приказ был схватить. И пока я не схвачу её, этот приказ действует. И я могу искать, могу не находить её, могу все, что только угодно, пока пытаюсь её поймать.