Несколькими годами ранее

— Держи, — вяло сунул младший под нос другу исписанный синими чернилами тетрадный лист. Бумажка выглядела пожеванной и из белой превратилась грязно-желтую уже, наверное, месяц тому назад. Отдать такую или ради приличия перенести писанину на свежий листочек — подросток пытался решить весь вечер еще вчера. В итоге, оставил все как есть: он не хотел, чтобы текст выглядел как подарок. Это было всего лишь скромное жалкое бездарное, по его мнению, утешение.

— Мм? — заправил Дайски длинную светлую челку за ухо, чтоб не мешала, и пробежался взглядом по выстраданным столбикам иероглифов. Каждая складочка замызганного листочка была верным тому подтверждением.

Младший смотрел в сторону и всеми силами старался казаться безразличным к персоне напротив. Только кончики ушей под взъерошенными в мочалку волосами жгло так, будто их подпалили. А предательски сбивчивая речь безжалостно выдавала его непреодолимое волнение:

— Получилось как-то так, в общем… Дерьмово, на самом деле… Просто выкинь, короче. По фигу.

— Ты серьезно? Это мне? — в приятном удивлении посмотрел Дайски на хмурого друга.

— Тебе, — ровно подтвердил тот и неохотно добавил голосом на тон ниже: — Только на этом все.

— Все, в смысле больше никаких подарков на праздники в ближайшие лет десять? — хохотнул Дайски беззаботно и принялся жадно вчитываться в текст. Благополучно разделался с первым куплетом и в распирающем его восторге прижал лист к груди: — Согласен! Она суперклассная!

От несвоевременной похвалы младший почувствовал лишь давление и неосознанно глубоко устало вздохнул.

— Другое все.

С тем, что улыбка и лицо напротив понятия несовместимые, Дайски смирился буквально в день знакомства с этой не по-детски угрюмой непростой личностью. Поэтому и сказанное другом сейчас воспринял как его самый обычный повседневный бубнеж. 

— Звучит так, словно ты меня отшиваешь, — предположил старший в шутку. Но чужое многозначительное молчание заставило Дайски на мгновение застыть: — Ты ведь несерьезно сейчас, верно?

— А по лицу не понятно? — появилось в голосе друга неподдельное раздражение.

— Вот по этому вот? Которое на тебе всегда?

— Достал, — несдержанно произнес младший и сбил собеседника с толку окончательно. 

— Прости? — понадеялся Дайски, что ему послышалось.

— Заколебал! — пришили парня бесноватым взглядом. — Бесишь! Отвяжись! Видеть тебя больше не могу! И слышать! Так понятнее или, блин, тебе на китайском объяснить?!

Дайски подвис, сдвинул высветленные химией брови над переносицей, уставился в строгие черные глаза и через долгие десять секунд поисков того, что нашло на друга, бодро щелкнул в воздухе пальцами:

— А! Я понял. Это из-за него, — указал он на свою расплывающуюся под глазом фиолетовую тень, имея в виду вовсе не синяк, а автора данной работы. — Я же не умер, дурачок. На тебе вообще ни царапины. В следующий раз мы точно не попадемся, — непринужденно махнул он рукой на события трехдневной давности, легкомысленно приподняв уголок разбитых в то злополучное утро губ.

— В следующий раз?! — выхмыкнул младший нервный смешок. Он не хотел переходить на личности, но эта непрошибаемость его, честно, убивала. В планах было все сказать и уйти, а не выворачиваться наизнанку, чтобы его правильно поняли. — Ты, блин, издеваешься?! Дело не в отце! Дело в тебе, идиот! Ты все решил за меня, а кто нравится мне, ни фига не спросил!

Стоически стерпев оскорбление, старший сподобился на вынужденный вопрос: 

— Хорошо, и кто же? — Руки надменно скрестили на груди. Тонкую бровь изогнули скептически.

— Девчонки, вот кто! — принялся подросток страшно алеть, готовый провалиться сквозь землю от незапланированных глупых откровений. — Я ни разу не такой как ты! Я нормальный, блин! Хватит мне навязывать свои больные интересы! Достало!

— То есть, по-твоему, мне лечиться пора?

— Не… Не знаю, — снова перешел мальчик на монотонное бурчание, устав от тяжелого диалога спустя пару ненужных чужих вопросов. — Попробуй. Вдруг поможет.

На него обиделись:

— Придурок.

— Рад, что ты это понял. Больше не звони мне, — развернулся младший в обманчивом облегчении и вялым шагом двинул прочь.

— И что, ты просто уйдешь?! — не поверил Дайски в происходящее, невольно хохотнув. Но, осознав, что оборачиваться друг не собирается, проглотил несвоевременную улыбку. — Стой, дурак! — скомандовал он, нагнал и дернул беглеца за плечо.

Тот грубо вывернулся:

— Не трогай меня!

— Хватит, — снова попытался Дайски к нему прикоснуться, но в следующую секунду больно получил по руке.

— Сказал же!

— Да постой ты.

— Хорош! 

— Не уходи, — превратился приказной тон в нежный лепет, а панику дополнило отчаяние. — Пожалуйста. Я же тебя так…

— Заткнись уже! — затрепетало от злости у младшего все внутри. Горячие ладони с силой сжали лямки школьного рюкзака. Он догадался, что ему скажут.

— …люблю.

— Да ты издеваешься, — захотелось мальчишке оглохнуть. Теперь пылали не только уши.

— Пожалуйста, — почувствовал Дайски, как под веками начинает нешуточно гореть, и все же заставил младшего резко обернуться, пожалев об этом буквально одно мгновение спустя.

— Еще раз меня тронешь, и будет в миллион раз больнее чем в прошлый раз. Обещаю.

Дайски застыл, в чужих глазах читалась ненависть. Так на него смотрели только однажды, ровно три дня тому назад. И эти взгляды не отличались практически ничем. Охваченный диким чувством несправедливости, он ощутил, как в груди поднимается мощная волна негодования, и, не в силах сдержать эмоциональный всплеск, начал очень заметно меняться в лице. На этот раз сносить чужие хоть и словесные, но удары и забиваться в угол от страха, он уж точно не намеревался.

— Что? — исказила его черты жалобная гримаса, но тут же исчезла. На губах снова появилась неуместная улыбка. Только теперь она была совсем другой. — Обещаешь?.. Ну так иди! — произнес Дайски в ядовитом шипении. — Уйдешь сейчас и будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь, — сделал он эффектную паузу и угрожающе пригнулся к другу чуть ближе. — Я тебе не обещаю. Я тебе клянусь, котенок.

В воздухе повисло напряжение. Оба не моргали. Младший демонстрировал непоколебимость, хотя с трудом верил в то, что мальчишка, которого он знает, и тот, кто сейчас стоял перед ним, один и тот же человек. Старший просто желал, чтобы его боялись. Сбыться его желанию пока было не суждено.

— Значит, договорились, — заключил младший скупо и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, теперь ушел навсегда.