Наши дни

— Хаяма, вы прилично отстаете. Ваша последняя контрольная, о боже мой, — в потрясении распахнул свои прекрасные очи сенсей* и принялся массировать пальцами висок, словно у него резко разболелась голова. Жаль, пялился он в этот момент на «парашу» в журнале, а не на обладателя столь значимого повода для гордости в самом негативном смысле этих слов. — Девять баллов? М-да, — завис на несколько секунд, а после продолжил выносить мне приговор траурным голосом: — Боюсь, если вы продолжите в том же духе, то экзамен вы провалите, — отбросил доказательства моего позора на стол с нескрываемой брезгливостью и поднял на меня долгожданный взгляд.

Я разволновался. Но моих печальных оценок это волнение, к сожалению, не касалось. С математикой у меня было туго всегда, а соображать на занятиях, когда перед тобой сидит нечто божественной красоты, вообще довольно сложная штука. В голове постоянно крутилось только одно — икс плюс игрек. И это были вовсе не алгебраические уравнения.

— Хаяма? Вы спите или просто предпочитаете хранить молчание?

— А что вы хотите от меня услышать, сенсей? Я делаю все, что могу. Но, видимо, математика — это не мое.

— Судя по оценкам по остальным предметам, школа — это вообще не ваше, — не удержался от подкола мой любимый юморист, и я бы посмеялся, если бы все действительно не было так грустно. — Экзамены не за горами. Что делать будем, Хаяма-кун? — выжидающе застучал он по столу перьевой ручкой.

На совершенно бессмысленный вопрос я лениво пожал плечами. До появления в школе этого человека мои оценки, кроме моих родителей, мало кого волновали в принципе, да и были вполне себе терпимыми. Меня тянули за миловидную, по словам друзей, физиономию, прилежное поведение, и реальный багаж моих знаний никого особо не беспокоил. Учителю же моя физиономия была, судя по всему, ни о чем. И я лихо стал получать то, что по праву заслуживал. Спасало этого человека от моих проклятий только его же невероятная привлекательность. В своего обидчика я был откровенно влюблен.

— Ладно, Хаяма, — продолжил учитель думать за меня. — Давайте сделаем так. Сколько у вас сегодня уроков?

— Семь, — соврал я на всякий случай, чтобы избежать тонны домашнего задания, но, как выяснилось, сделал это очень даже зря.

— Тогда зайдите ко мне после последнего. Предлагаю вам пару дополнительных индивидуальных занятий. Попробуем вас подтянуть. Что скажете?

***

Весь шестой несуществующий урок я благополучно профантазировал, а к концу седьмого был совершенно уверен в том, что под словами «индивидуальное занятие» учитель имеет в виду романтическое свидание под луной, а в слове «подтянуть» он стопроцентно ошибся приставкой. Затушил мой, казалось бы, неугасаемый энтузиазм раскрытый учебник математики, алгебраическая прогрессия и маячащая у доски чужая задница. Нет, она, конечно, восхитительна, но, любоваться ею при несколько других обстоятельствах, мне было бы куда приятнее.

Учитель выводил на доске параболы, за окном смеркалось, я безнадежно пялился на стрелки настенных часов. От осознания того, что время не стоит на месте, а я все еще девственник, меня накрывало волной страшного разочарования. Математика перестала усваиваться в моем организме окончательно примерно после десяти минут всей этой тягомотины, и я, бросив это безнадежное дело, принялся вслух искать доказательства несправедливого ко мне отношения.

— Уеда тоже отстает.

Перестав разрисовывать доску, учитель развернулся и с явной претензией оглядел мою не настроенную на учебу позу: руки скрещены на груди, нога закинута на ногу.

— Не у меня одного настолько паршивые оценки, — продолжил я свое нытье.

— И?

— Почему сейчас я здесь один?

— Видимо, вы не так безнадежны как остальные, Хаяма. Они посчитали, что справятся сами, — кажется, сделал он попытку меня приободрить и со значением указал взглядом на мою тетрадь. — Я ответил на ваш вопрос? Соберитесь, Хаяма-кун. Нам еще многое нужно с вами усвоить.

От того, что учитель идет на контакт, я расслабился только сильнее и съехал по стулу еще чуть вниз.

— Сенсей, если вы думаете, что сейчас на меня снизойдет просветление, то вы крупно ошибаетесь. Я не понимаю ровным счетом ничего из того, что вы говорите. Как и все остальное время, если это как-то касается математики. А, как правило, это касается математики всегда. Очень жаль, кстати. Я больше чем уверен, вы очень интересный человек.

Учитель взял паузу на переваривание моего незамысловатого подката, который наверняка был воспринят им как попытка выклянчить снисхождение, и, отложив мел, стал закатывать рукава своей голубой в белую полоску рубашки, предрекая мне этим жестом крайне «увлекательный» вечер:

— Если вы хотя бы попытались немного сосредоточиться, Хаяма…

— Ничего бы не изменилось. Я обделен талантом считать в уме. Но только этим! Правда! У меня другие есть! — отлип я от спинки стула и подался к учителю умоляюще.

— Например?

— Скрипка! Я играю на скрипке! Хотите серенаду вам изображу? Только, пожалуйста, поставьте мне за год это жалкое «хорошо».

— «Изображу»? Звучит неубедительно.

— Я просто давно не практиковался, — сказал честно, хотя соврать в данной ситуации было бы куда более логичным вариантом. Но моя к сенсею симпатия и очень большой энтузиазм не позволяли мне начинать наши с ним отношения с откровенного вранья.

— То есть профессионально музыкой вы не занимаетесь?

— Ну… Сейчас — нет.

— Значит, математика вам точно пригодится.

— Но я ничего не понимаю! — застонал я в отчаянии и для убедительности бухнулся лбом на стол.

— На то я и учитель, Хаяма. Я учу вас тому, чего вы не знаете.

— И знать не хочу, к сожалению.

— Да, к моему огромнейшему, — оглядел учитель мое показавшееся из книги несчастное лицо совершенно равнодушно и снова развернулся к доске.

С его непрошибаемостью могло конкурировать лишь мое упрямство. Я окончательно забил на его попытки сделать из меня человека чуть умнее нынешней версии и продолжил сам себя развлекать. Тем более что мне это с легкостью позволяли.

— Сенсей.

— Да, Хаяма-кун, — сделал учитель многозначительный тяжелый вздох.

— Мы же здесь одни.

— Рад, что хоть что-то вы сейчас понимаете.

— А что если, завтра я пойду к директору и скажу ему, — еще раз прикинул, стоит ли произносить это вслух, но, поняв, что не теряю ровным счетом уже ничего, продолжил: — что вы меня домогались.

В кабинете воцарилась тишина. Мел перестал скрести о доску, движение руки учителя остановилась. Он вновь обернулся, осмотрел меня на признаки вменяемости и, что-то для себя определив, спросил:

— А если я скажу ему, как все было на самом деле?

Поняв, что неосторожное высказывание мне благородно простили, я невинно улыбнулся и оставил попытки уйти в шантаж. Но только их.

— Сенсей.

— Я понял, сегодня мы заниматься не будем, — бросил он повержено руки по швам, расслабил галстук на шее и устало упал в учительское кресло.

— Вам же плевать на мою успеваемость. Вам важна статистика общей. Вернее, это волнует директора. Так ведь? И явно сидите вы здесь со мной не по своей воле. Так что, даже если это не поможет, вы в любом случае меня вытяните. Я угадал?

— А если это полностью моя инициатива?

— Значит, — уставился я в потолок, выискивая там вариант поинтереснее, — я вам нравлюсь, — рискнул озвучить смелое предположение и от сказанного взбудоражился сам. Реакции же со стороны моего объекта воздыхания не поступило никакой от слова совсем. Отчего я придал своему выводу очередной саркастический окрас: — А еще у вас очень большие проблемы с личкой. Потому что подкатывать вы вообще не умеете. Серьезно? Дополнительное занятие? Что за отстой?

— У вас богатое воображение, Хаяма-кун. Вам надо книги писать. Думаю, в этом направлении вы бы точно преуспели.

От столь сомнительного комплимента я довольно осклабился. И на радостях от от того, что все мои изречения не ставят в штыки, а реагируют на них совершенно адекватно, стал говорить все, что приходит мне на ум.

— Вам когда-нибудь признавались в любви, сенсей?

Учитель промолчал, но движением бровей дал ясно понять, что вопрос то ли совершенно неуместен, то ли откровенно туп. Я сделал ставку на второе и продолжил его пытать:

— А ученики?

Оторвавшись от спинки кресла и облокотившись на стол, учитель с серьезным видом сцепил руки в замок.

— Почему мы вообще сейчас разговариваем с вами на эту тему?

— А если я скажу, что вы мне нравитесь, — опередил язык ход моих мыслей, и я почувствовал, как полыхает лицо. В голове две секунды назад все выглядело слегка иначе: щеки учителя покрываются красными пятнами от смущения, я же горжусь своим первым в жизни признанием. Реальность оказалось далека от моих о ней представлений, а ответ учителя — тем более.

— Я вам посочувствую, Хаяма.

— Значит, дело, действительно, в директоре, — продолжил я диалог в прежнем духе, чувствуя, как в животе растекается что-то неприятно тягучее и, обволакивая внутренние органы, больно сжимает их в тугой комок.

— Теперь узнаем в конце триместра, какой из вариантов ближе к правде, — произнес учитель легкомысленным тоном, явно не догадываясь, что все сказанное мной ранее ни разу не шутка.

— Подождите, но, если я вам нравлюсь, вряд ли вы поставите мне плохую оценку. Разве нет?

— Значит, вы в выигрыше в любом случае, — приподнял уголок губ как-то несвоевременно и вышел из-за стола. — Вы свободны, Хаяма. На сегодня все.

«В смысле все?» — запаниковало мое внутреннее я в попытке переварить случившееся и огрело мое лицо горячим шлепком жестокой действительности. Меня отшили.

Куча мыслей закрутилась в моей голове спутанным клубком, и я, пытаясь лихорадочно осознать, что делать дальше, смог вычленить одну единственную — «исправить». Отчего быстро собрал рюкзак и преодолел ровно половину пути до выхода. А, благодаря, вылезшему из ниоткуда и запрыгавшему по уязвимым мозгам теннисным мячиком «сейчас», встал к учителю веснушчатым носом.

Подталкиваемый мыслью о том, что более подходящего момента сказать о своих чувствах, чем этот, мне точно не представится, и маразматической верой в чудеса, я, вмиг сократив разделяющее нас расстояние, развернул сенсея за крепкое плечо и накрыл его губы своими. Через пару секунд сомнительного для него и неописуемого для меня удовольствия я лежал на учительском столе, пока пол с шелестом накрывал белоснежный ковер из многочисленных математических конспектов, чуть ранее лежавших на столе вместо меня. Самого учителя на мне, к сожалению, не было. От мощного толчка в грудь между ребер неприятно ныло. Под ними, как бешеное, прыгало сердце.

— Простите, сенсей, — выжал я, действительно, сожалея, но лишь о том, что не родился девчонкой.

Учитель был ошеломлен. Это прекрасно читалось по его напряженному лицу. Заговорил же он совершенно спокойно:

— Дело в директоре, Хаяма. Я вас в любом случае вытяну. А теперь… просто идите домой.

— Только это вовсе не способ получить хорошую оценку. Вы мне, правда, нравитесь, — решился я на откровение, сползши с учительского стола, и вцепился в лямки рюкзака как в спасательный круг.

— Тогда мне, правда, очень жаль.

Очередного удара под дых избежать не удалось. Наоборот, неприятные ощущения в районе солнечного сплетения усилились в сто крат. Я вдруг почувствовал небывалую слабость в ногах и, чтобы не выглядеть совсем жалким, опустившись на корточки не по своей воле, принялся собирать с пола разлетевшиеся бумажки.

Ко мне заботливо подступили:

— Не надо, Хаяма. Я сам.

— Это же я скинул. Я соберу.

— Я справлюсь, — опустился учитель рядом и попытался забрать у меня листы.

— Мне не сложно.

— Хаяма-кун, — остановил он меня настойчивым тоном, а после окольцевал запястье моей руки. Надежда на благополучный исход «дивного» вечера блеснула на горизонте маленькой искоркой большой надежды, но тут же погасла, когда меня некрасиво потянули в сторону двери.

Пребывая в полном недоумении и стоя в так любезно приоткрытом для меня дверном проеме, я уставился на учителя с видом «Вы совсем?».

Нет! В теории с отказом смириться было вполне себе можно, но откровенный посыл в направлении куда подальше пережить я был точно не готов. Чувствуя, как внутри меня знатно подгорает и это вовсе не несчастный огонек надежды, я понял, что мне срочно требуется отомстить. «Сейчас» запульсировало с новой силой и расплющило несчастное «исправить» всмятку как сырое яйцо. Не найдя способа лучше, чем снова все повторить, я ударился губами о губы учителя, на этот раз себя подстраховав: руки окутали чужую шею, на бедном сенсее я буквально повис. Мы целовались.

В попытке прекратить все это безобразие, меня схватили со спины за ворот рубашки и мощным рывком дернули назад. Раздался характерный треск рвущейся шмотки, на полу школьного коридора звучно запрыгала одинокая пуговица. Мои мечты, наконец-то, сбывались — меня раздевали, жаль, что без особого на то желания. Хотя и с этим утверждением я был готов поспорить несколько мгновений спустя…

— Что здесь происходит?! — разорвал тишину школьного коридора возмущенный крик, и мы, синхронно друг от друга отлипнув, обернулись на звук.

Три пары округлившихся глаз сверлили нас с нескрываемым осуждением.

Сенсей стыдливо опустил в раскрытую ладонь пылающее лицо.

Я молчал.