Дня за два до Нового года отец вспомнил о том, что он, собственно, отец. Поэтому тридцать первого, пока мать занималась приготовлениями, а Карина нарезала огурцы, раздражаясь каждый раз, когда кружочки не получались одинаковыми по ширине, мужчина, трезвый, как стеклышко, понемногу перетаскивал блюда и раскладывал вилки на клеенку вместо скатерти. Он же поставил посреди зала стол-книжку, что до этого стоял в углу и был завален так, что не разберешь даже чем конкретно.

      До кухни едва доносились звуки одного из советских фильмов, что крутили по телевизору целыми днями перед праздником. Мигающие огни гирлянд в чужих окнах были особенно заметны в вечернее время. Желтый свет лампы под потолком разливался теплом. Атмосфера квартиры впервые стала напоминать семейную и уютную.

      Карина пыталась отвлечься от воспоминаний и предчувствий на раскладывание зеленых кружков по тарелке, на помощь матери в вытаскивании из духовки ароматной запеченной в пакете курицы, на расставление бокалов и поедание заботливо почищенных мандаринов. Тревожные мысли отходили на задний план тяжело и неспешно, неприятно щекоча корень языка.

      За стол сели перед самыми курантами. Мать между всей суетой успела надеть платье и накрасить ресницы, отцу было достаточно того, что утром он побрился, моментально помолодев, и брызнулся столетним одеколоном. Карина считала, что если она не в домашних шортах, значит, выглядит празднично, даже если кто-то не видит торжественности в спортивных штанах. В конце концов, ей даже налили шампанского, конечно, она — само воплощение новогоднего настроения.

      Стрелка старых часов указала на римскую цифру двенадцать, и три бокала ударились стеклянными стенками под звук курантов из телевизора и под всеобщее «С Новым годом!».

      — С новым счастьем! — добавила мать, залпом выпивая пузырящуюся жидкость. Карина, сделав лишь деликатный глоток, выдавила улыбку. В новое счастье ей совсем не верилось.

      Посидев с медленно пьянеющими родителями чуть меньше часа, попробовав все блюда понемножку и скривив лицо в сторону дрожащего под таким натиском холодца, девушка предпочла скрыться в своей комнате, прихватив мандаринов и конфет с красивыми фантиками.

      Удивительный феномен — именно в новогоднюю ночь спать хотелось сильнее и раньше. В обычные дни Карина ворочалась по два часа, потому не высыпалась, даже если ложилась вовремя. Каникулы такую проблему решали, но имели свойство быстро заканчиваться.

      Девушка бездумно полистала всевозможные соцсети, попереписывалась с Савановым, который, судя по глупым опечаткам и абсолютному бреду в сообщениях, был в вусмерть пьян, и, поняв, что заняться нечем, а глаза неумолимо слипаются, отодвинула край одеяла, планируя под него забраться.

      Голоса за дверью стали громче. Первой на крик, более визжащий, сорвалась мать. Затем послышался низкий тембр отца.

      В груди одновременно застряли два желания — выйти и не выходить ни за что. По-детски накрыться с головой одеялом, будто оно спасет от всех и всего. Когда что-то — тревожные мысли нашептывали: «или кто-то» — с грохотом упало, девушка не удержалась на месте. И с осторожностью выглянула ровно в тот момент, когда от рук отца на бок заваливался стол, а еще не успевшие даже остыть блюда оказались на старом узорчатом ковре. Мать, забившаяся в угол, вскрикнула, снова этим оглушающим визгом. И, с ужасом заметив дочь, кивнула в сторону коридора.

      Схватив с кровати телефон, Карина юркнула в дверь, затем в коридор, запрыгнула в ботинки и, схватив куртку с вешалки, бросилась в подъезд. По лестнице сбегала с пульсирующей мыслью «она сама попросила», и едва успела затормозить, чуть не врезавшись в возникнувшую впереди соседку.

      — Куда спешишь? — без намека на серьезность спросила Саша, прежде чем взглянуть в чужое перепуганное лицо. После — сама моментально переменилась, и вопрос сформулировала иначе: — Что случилось?

      Карина сглотнула, оборачиваясь. Любой ответ казался неподходящим, неуместным и глупым, поэтому вместо него она бросила:

      — Ничего, — и собралась пройти дальше. Путь преградила рука, схватившаяся за перила лестницы.

      — Стой, — попросила Саша, хотя ощущалось это скорее как требование. — Дома что-то?

      — Да, — голубые глаза гневно сверкнули. Девушку такая выходка, хоть и приправленная беспокойством за нее же, раздражала с пол-оборота. — Пропусти.

      — Иди, если горишь желанием встретиться с гостями. В погонах, — старшая недовольно выдохнула. — Когда правда нужно, их, сука, не дождешься.

      — Там поли… — вопрос Карины прервал противный писк домофона.

      Саша, не теряя времени, схватила ее за локоть, таща за собой наверх. Пришлось быстро подниматься, быстро находить ключи в сумке, быстро проворачивать нужный — удалось даже попасть в замочную скважину с первого раза, после чего младшую, у которой перед глазами все вертелось сумасшедшим калейдоскопом, втолкнули в квартиру.

      Наступила тишина. Или просто Карина не слышала ничего, кроме белого шума. Потом до заложенных ушей донеслось слово «куртку», а перед глазами возникла раскрытая ладонь. Девушка, больше рефлекторно, чем осознанно, сбросила с плеч наскоро накинутую вещь и протянула соседке.

      — Я ее бросила, — выдала она тихим голосом без уточнений. Осознание ударило в голову резко, не предупреждая, лишь окатывая виной и страхом с ног до головы. — С ним.

      Вздрогнула от прикосновения чужих рук к плечам.

      — Карин, посмотри на меня, — попросила Саша, умудрившись вложить в эту просьбу мягкость и твердость одновременно. И Карина послушно заглянула в зеленые глаза. Они всегда казались колючими кедровыми иглами, впивающимися в кожу не смертельно, но адски больно, но сейчас стали пушистыми ветвями лиственницы. Теми, что кислеют по весне. — Ты все сделала правильно. Они взрослые, позаботятся о себе сами. И о тебе должны, но раз не могут, придется самой. Услышала?

      Карина кивнула. Саша побегала взглядом по ее лицу, будто делая выбор в своей голове, а потом решительно притянула к себе, заключая в объятья. Младшая ненадолго впала в ступор от столь неожиданного тактильного контакта, неуверенно коснулась чужой талии, будто та может ударить током. А потом вцепилась в женскую спину, будто та была островом посреди океана и оазисом в пустыне. Пальцы смяли ткань рубашки, лоб ткнулся в плечо.

      Она часто обнималась с одноклассницами по любому поводу, даже просто в качестве приветствия, но в этих объятьях ощущала себя иначе. Чувствовала безопасность. Не такую, как рядом с Савановым, что-то на уровень выше.

      Ментоловый холод и запах вишни вытесняли тревогу. Тепло, гораздо значительнее, чем физическое, комфорт, и все, чего Карина никогда не чувствовала после любого пережитого стресса. В носу защипало от подступающих слез. А когда в голове — лишь на секунду — мелькнуло ужасающее слово на букву «д», появился страх. Захотелось оттолкнуть, отскочить, как от тянущихся к рукам языков пламени, но в то же время совсем этого не хотелось.

      Девушка, не показывая взрыва эмоций, что жгли до углей грудную клетку, отстранилась, выпуталась из кольца рук. Саша спокойно отпустила. Жестом указала в сторону кухни. Небольшой и уже знакомый путь. Без слов и комментариев произошедшего. Будто не было этой минутной близости, а может, ее значимость была до ничтожного мала.

      Карина расположилась на том же месте, что и в прошлый раз, также разглядывая уже совсем неинтересный интерьер, чтобы отвлечься от странного, витающего нимбом вокруг головы, чувства. На стол приземлилось две кружки, зашумел чайник.

      — Сегодня без пива, — сказала Саша, шаря по дну большой зеленой коробки в верхнем шкафчике в поисках последнего чайного пакетика. — Тем более, мне на сегодня хватит.

      — Ты пила? — вскинув брови, спросила Карина. Зная, как сама меняется от воздействия алкоголя, она не видела тех же изменений в девушке. Или хотя бы каких-то изменений. Помимо новой тактики поддержки.

      — Нет, топор, — вполне ожидаемо ответила та, оборачиваясь через плечо. — Хотя, нет. Разводной ключ.

      — И кого ты разводишь, интересно? — усмехнулась младшая, раздумывая, в каком смысле можно интерпретировать слово «разводить», кроме двух, до которых дошла сама. Саша добавила еще один.

      — Не кого, а что.

      Уголок ее губ фирменно пополз вверх, пока она закидывала в кружку все-таки пойманный пакетик. Карина, даже не вдаваясь в смысл сказанного, от одного только этого действия, поспешила перевести взгляд на поверхность стола. Такая привычная мимика и такая непривычная реакция. В поле зрения появились пальцы, наматывающие нитку с ярлычком на прозрачную ручку. Захотелось тоже куда-то деть руки, будто сейчас они слишком неестественно и глупо лежали на коленях, сцепленные в замок.

      — Ты просто не выглядишь пьяной, — вернула Карина прежнюю тему, с которой ее собеседница так ловко перескочила.

      — Да, ни одного зуба не выбила, — самодовольная улыбка с лица Саши испарилась. Она объяснила, развернувшись к щелкнувшему кнопкой включения чайнику: — Я не пью почти. Научилась понимать меру. Я, знаешь ли, не всегда была такой приятной собеседницей. Когда-то со мной трезвой общаться было невозможно, а с пьяной — страшно. Для будущего врача бить ебальники как-то не очень профессионально, не думаешь?

      Маты в ее речь вписывались неожиданно, но от того более гармонично. Как говорить с невероятно интеллигентным человеком, который не выпускает из рук томик Гюго, цитирует великих, и считает оттопыренный мизинец во время чаепития дурным тоном, но грубости в речи совершенно не стесняется.

      — Врача? — переспросила Карина, удивленная тем, что не узнала этого раньше.

      — Медсестры, — поправила старшая под бульканье льющейся из чайника воды. — Пока что.

      Посчитав, что чай заварился достаточно, Саша подвинула кружку ближе к гостье, а пакетик заставила выполнять свою работу дважды. После вопроса об учебе, она, как любой уважающий себя студент медколледжа, мысленно достала из кармана двухкилометровый свиток с историями за все четыре года обучения. Откопав в шкафчике и бросив на стол пачку печенья с кусочками шоколада, она принялась рассказывать о том, как пожалела о прогулах, но прогуливать не перестала, как целовалась с безногим манекеном, как совмещает работу с учебой, и много различных «как», после которых Карина решила, что быть врачом ей точно не хочется, хоть это и очень весело.

      — Сама куда собираешься после школы? — поинтересовалась Саша, закончив свою концертную юмористическую программу.

      Младшую этот вопрос с девятого класса вводил в экзистенциальный кризис. В детстве, насмотревшись фильмов по НТВ, она представляла себя взрослую в потертой кожанке, допивающую третью чашку кофе перед доской с фотографиями, соединенными красными нитями. У нее обязательно должен был быть пистолет в кобуре и умная немецкая овчарка на каждом задании. Потом мысли о дрессированной собаке привели ее к кинологии — тогда она узнала, что это наука не о кино. Дальше фантазия переносила ее во многие профессии — от творческих до крайне серьезных. Словом, кем она только не хотела быть. Но стоило поставить перед ней выбор, как лицо застывало в выражении полного непонимания, а плечи, как в замедленной съемке, поднимались и опускались.

      — Не знаю, — призналась девушка, размешивая сахар в напитке. — Туда, где учат пингвинов переворачивать.

      Саша посмеялась, после чего посоветовала:

      — Главное, не в этой дыре.

      Карина хмыкнула так, будто ей только что сказали, что небо голубое, трава зеленая, а пчелы полосатые. Сбежать из такого города хотел бы каждый хоть немного здравомыслящий житель, особенно подросток, а для девушки остаться здесь — то же самое, что сунуть голову в петлю. Собеседница сразу поняла, что выразила абсолютно очевидную мысль.

      — Точно, — протянула она и с намекающим видом добавила: — Ну, нормальная жизнь тебе на пару месяцев обеспечена теперь. Жаль, что всего на пару.

      — В смысле? — пальцы сильнее сжали ручку кружки.

      — Смирнова твоего видела, — невозмутимо пояснила Саша, поднося к губам печенье. — Пытаюсь понять, знаешь ли ты, какой он сейчас красавец.

      — Он не мой.

      — Да, говорить ему трудно, — обойтись без минутки юмора старшая, конечно, не могла, как и без того, чтобы нагло перебить гостью, которая только набрала воздуха в легкие перед своей речью.

      — …это во-первых, — продолжила Карина, закатив глаза и про себя назвав шутку «старческим каламбуром». — Во-вторых, откуда ты знаешь о нем… нас… наших отношениях?

      — Аля, — девушка пожала плечами, подтвердив предположение младшей, заранее начав злиться на рыжую бестию за болтливость. — Она не сказала ничего лишнего и не собиралась, просто я любопытная.

      «Или беспокоишься».

      Мысль возникла в голове против воли. Вместе с ней — все еще непривычное тепло у основания одного из левых ребер. Уголки губ поползли вверх, и чтобы удержать их на месте, требовались титанические усилия.

      — А видела ты его где? — спросила Карина, стараясь отвлечься.

      — В больнице. У меня там практика и подработка. Серьезную работу нам, конечно, не доверяют, и чаще всего я релаксирую за мытьем полов, но всякое бывает. Недавно вот узнала, что делают с человеком, у которого сломано ребро, во всех подробностях.

      — Ты про Данила? — в ответ на это Карина получила положительный кивок.

      — Да. И шнобель его двухметровый теперь еще больше будет, особенно, если не срастется нормально. Не скажу, что мне его жаль, — призналась Саша, после махнула рукой. — Ладно, эта ситуация мне даже понравилась. Слегка.

      — Конкретно его недолюбливаешь или у тебя садистские наклонности?

      — Последнее, — с совершенно серьезным лицом ответила девушка. — У меня два трупа под кроватью и кошка в подвале повешенная. Ты следующая, — после зловещей паузы, сопровождаемой закатывающимися голубыми глазами напротив, она продолжила уже честно, но не слишком прямо: — Он многим насолил. А мне… Мне Смирновы, в целом, не очень нравятся. Не считая Али, она из этой конченной семейки самая нормальная.

      Шестеренки в мозгу младшей зашевелились, в поисках информации об еще одном Смирновом. Осознание она обозначила вслух:

      — А. Есть же еще… — имя вертелось на языке, но никак не вспоминалось, — как ее.

      — Неважно, — твердо бросила Саша, явно демонстрируя нежелание говорить об этой особе, даже передернув плечами, будто от холода. — Чай допивай, уже устаканилось все, наверное.

      Когда кружки уже опустели, а разговор вязаться почти перестал, Карина собралась домой. Желания уходить, а точнее, возвращаться, не было, как не было и выбора в этом вопросе.

      Саша принесла кофту, которую все время забывала вернуть, и вызвалась проводить в столь дальний путь до соседней двери. За куском дерева стояла тишина, поэтому провернув ключ в замке, младшая ступила за порог. Больше всего она ненавидела тот факт, что в собственную квартиру ей приходится заходить с осторожностью и опаской. Но, на первый взгляд, все действительно «устаканилось», поэтому девушка махнула рукой соседке, и исчезла в глубине коридора, следом за щелчком закрывшейся двери.

      Силуэт матери очерчивался в полумраке кухни. Она на таком расстоянии слабо напоминала живого человека, даже не обернулась, хотя появление дочери прекрасно услышала. Словно изготовленная из воска печальным творцом, женщина застыла, не шевелясь. Несмотря на плохой обзор, Карина была уверена, что она смотрит невидящим взглядом в окно, а глаза у нее сухие и красные. Высокая прическа и платье добавляли картине тоски и горечи вместо желаемой праздничности.

      Раньше девушка, увидев мать в таком состоянии, бежала к ней со всех ног, обнимала как можно крепче, но та будто душой находилась совсем в другом месте, тело же ее тряпичной куклой болталось, движимое детскими руками. Сейчас Карина предпочитала делать вид, что ничего не происходит, даже если за ее спиной пожар, поэтому подавила внутреннюю жалость. Переступая через разбросанные по ковру салаты, закуски и различные испорченные блюда, она вернулась в свою комнату.

      Не раздеваясь, легла спать. Сон пришел быстро, беспокойный, тревожный, сопровождаемый абстрактными, незапоминающимися кадрами, что заставляли брови съезжать к переносице.

      Где-то в горле сидело противоречивое, странное чувство, такое же, какой была вся эта ночь.