— Сто лет не ездила на автобусах, — заметила Карина, опираясь плечом на стену небольшого киоска. Фонарь светил с перебоями, а за стеклом свет уже выключили, но названия некоторых газет, журналов и лотерейных билетов можно было разобрать.

      — Осенью до больницы катались с классом, — вспомнил Саванов в противовес словам подруги. — На школьном, правда.

      Девушка фыркнула вместо ответа, всматриваясь в темноту дороги. Где-то там по заледеневшему асфальту к ним должен мчаться автобус, по крайней мере, они не теряли надежды. Но пока транспорт не объявился, Карина впервые за все время их прогулки решила поинтересоваться:

      — Ты мне скажи, как мы обратно будем добираться?

      — До двенадцати, как две Золушки, — парень улыбнулся, хотя, не ясно, переставал ли он вообще это делать сегодня. Радовался выходным и возможности расслабиться после недели учебы, или еще чему-то, ради чего готов был тащиться в неизвестные дали.

      — Допустим, — с явным скептицизмом согласилась девушка. — А с каких пор, чтобы выпить, нам нужно куда-то ехать?

      — В «Венере» была когда-нибудь? — он достал из кармана помятую, несмотря на крайне бережное отношение, сигарету.

      — Пивнушка, названная в честь венерических заболеваний, которые там очень легко заработать?

      — Бар, названный в честь богини любви и красоты, — поправил Денис, чиркая зажигалкой. Запахло табачным дымом.

      У Карины появилось желание присвистнуть в качестве реакции на такие познания друга, но свистеть она не умела. Ладно бы планету упомянул, а тут богиня, да еще и римская. Но вместо восхищения и осыпания его цветами за непревзойденный интеллект, она посмеялась:

      — Видела я богинь любви, в проулке там рядом ошиваются.

      Репутации «Венеры» не позавидовала бы даже беременная школьница, ибо слухов вокруг первой было чуть больше, чем много, хотя Карина выразилась бы крепче. Этот бар считался сердцем всей безнравственности города, но, как ни странно, оставался единственным — или просто самым популярным — местом для отдыха и распития спиртного. И, возможно, эти вещи были самыми безобидными из всего происходящего там.

      — Погоди, — девушка вдруг поняла — не то чтобы она когда-то забыла, — что им обоим по семнадцать, — А нас пустят вообще? Нам же восемнадцати нет.

      Саванов в открытую усмехнулся, случайно или намеренно выпустив дым через нос.

      — Не, там на входе стоят вышибалы два на два метра, в костюмах таких, — он изобразил галстук-бабочку на шее, — и нам придется с ними подраться. Пустят, куда они денутся. Так, кто-то из персонала выгнал бы, если бы узнали, но сегодня — нет.

      Карина пожала плечами. Видимо, все же помимо банальной возможности напиться, причина для хорошего настроения была другая, и не у одного только Дениса. Особенный день.

      Впереди показался свет фар. Парень на всякий случай выкинул вперед руку, призывая водителя остановиться. Позади раздался хруст снега под чьими-то торопливыми шагами, воздух стал еще более морозным от ментолового запаха. Девушка обернулась, и чуть не подпрыгнула, встретившись с зелеными глазами, снова колючими и до дрожи холодными.

      Саша коротко поздоровалась и выбросила окурок в мусорку рядом с киоском. Ничего больше не говорила, никого не подкалывала, не улыбалась, хотя эту эмоцию стереть с ее лица было будто невозможно. Она умудрялась сохранить веселое расположение духа даже во время сессии, когда больше напоминала сумасшедшего ученого, нежели студентку. Глядя на непривычно хмурую девушку, Карина невольно слышала грохот приближающегося стихийного бедствия.

      В последнее время она и не испытывала комфорта рядом со старшей, правильнее сказать, у нее сердце падало в пятки, легкие решали устроить себе выходной, а руки изо всех сил старались выдать нервозность. Она в обморок не падала просто потому, что если бы очнулась на руках Саши, точно взлетела бы с ультразвуком.

      Автобус в форме буханки хлеба затормозил, двери открылись с шипением, скрипом и неохотой. Большая часть пассажиров вышла, а компания из двух девушек и парня наконец оказалась в теплом салоне. Саша прошла вперед и заняла одно из одиночных мест, а Саванов потащил замешкавшуюся подругу в конец. Всю дорогу он периодически бросал неприязненные взгляды на мирно устроившуюся впереди девушку. Чем ему не угодила та, что очень даже угодила ей самой, Карина не знала. Ехала, размышляя об этом и многом другом, и рассматривала пролетающие мимо многоэтажки, покореженные вывески магазинов, похожие друг на друга забегаловки и дорожные знаки.

      Через несколько остановок все трое вышли.

      — В «Венеру»? — догадалась Саша. После положительного кивка, она протянула руку Саванову, который с ней был еще не знаком, но и желанием познакомиться, судя по всему, не горел: — Саша. Для тебя, может быть, даже Александра Владимировна.

      Карина, несмотря на исключительно положительные чувства к девушке, подумала, не ударить ли ее чем. Очевидно, Денис своим из ниоткуда взявшимся недовольством на конфликт напрашивался сам, но если бы Саша слегка сгладила углы, младшая не ощущала бы себя, будто между двух огней.

      — Ага, — с напускным безразличием ответил парень, неохотно пожимая женскую ладонь. — Денис.

      Карине захотелось отойти подальше, ибо по всем признакам что-то сейчас должно было взорваться. Но все обошлось. Они спокойно, даже с облегчением, расцепили руки и разошлись. Драться не собирались, стреляться тоже, значит, и поубивать друг друга по дороге не должны.

      Бар находился не слишком далеко от остановки, так что дошла троица достаточно быстро и без потерь. На вывеске светились три первые буквы и последняя, но получившееся слово тоже прекрасно описывало данное место.

      Мигающий фонарь, вываливающийся из баков мусор, темный проулок рядом, музыка, едва не лопающая окна своими звуковыми волнами, и странные личности, ползающие туда-сюда, как тараканы — словом, неблагополучный район.

      На лицо Саванова вернулась широкая улыбка, вот-вот пойдет всем торчкам руки жать. Саша выглядела, как человек, знающий здесь каждый угол и валяющийся в снегу шприц, что не могло не настораживать, и только Карина с подозрительным видом оглядывалась по сторонам. Перестала, когда наткнулась на чужой мутный взгляд, пугающий почти отсутствующими зрачками.

      — От наркотиков зрачки не расширяются разве? — спросила она вполголоса, сама не зная у кого конкретно.

      — От опиатов сужаются, — пояснила Саша со знанием дела, что младшая списала на издержки учебы в меде. — Этот на чем-то из них сидит, а вон тот, — она указала на другого парня, расположившегося на единственной лавочке, — на солях, скорее всего.

      — А ты на чем? — не удержался Денис.

      — На стуле обычно, — бросила старшая в непривычной для себя манере, с каким-то злым сарказмом, хотя ее шутка казалась вполне безобидной.

      — А я думал, на ч… — он не договорил, перебитый подзатыльником от подруги. Посмотрел на нее обиженно, потирая затылок, та же выразительно закатила глаза. Саша спрятала победную улыбку в вороте куртки и, напустив на себя равнодушия, первой дернула ручку двери.

      Парень, переступив порог, тут же испарился, затерялся где-то в толпе. Карина, закинув верхнюю одежду на заваленную вешалку, проследовала за единственной знакомой из всех здесь находящихся, и нашла еще одну — из-за барной стойки показались рыжие волосы, собранные в высокий хвост. Здесь, в небольшом отдалении от колонок, музыку не приходилось перекрикивать, разве что говорить погромче.

      — Какие люди, — Алина улыбнулась, протирая бокал на длинной ножке куском белой вафельной ткани. — Тебе, — она указала на пытающуюся привыкнуть к обстановке девушку, — за счет заведения налью. Один раз.

      — Сама щедрость, — прокомментировала Саша. Вместо ответа подруга поставила перед ней граненый стакан и плеснула туда чего-то явно алкогольного.

      — Не ревнуй, — бросила Алина, и получив в ответ слабую улыбку, вернула внимание новой посетительнице. — Так что тебе?

      — То же самое, — ответила Карина по причине того, что никаких изысканных коктейлей не знала и не слишком хотела. А еще была уверена, что на вкус они приторные и толку от них никакого.

      Напиток янтарного цвета обжег горло, но на вкус был приятнее дешевой водки. И пока одна девушка пыталась понять, коньяк это, виски или нечто, чего она не знает, другая уже опрокинула вторую порцию и подвинула стакан к барменше, намекая на еще одну.

      Резко выключилась музыка. В ушах зашумело от наступившей тишины, а потом загудело от ликующих криков толпы. Появилось ощущение присутствия на концерте донельзя известного исполнителя. Карина через плечо взглянула на человека, которого встречали столь тепло и бурно.

      Эта персона внешне казалась лишним, выбивающимся из общей гаммы элементом. Слишком идеально сидел на ее плечах пиджак, слишком идеально небрежно были собраны слишком идеальные черные волосы, слишком идеально она улыбалась и слишком идеально смеялась. У всего живого есть изъяны. Кроме нее.

      — Ну как, Ксанакс, по дорожке? — пошутил (пошутил ли?) какой-то парень, когда стало потише. Прозвище в честь наркотика говорило само за себя.

      — Не, бро, я только из рехаба, — ответила девушка, подтверждая очевидные мысли, но выдавая все за юмор. Под потолком пронеслась волна смеха.

      Справа послышалось презрительное фырканье. Карина развернулась к Саше с немым вопросом. Но та не видела, прожигая взглядом фигуру в центре зала, скрытую за множеством людей, большинство из которых правильнее назвать телами на разных стадиях разложения. И, наконец, столь настойчивое внимание было замечено — они встретились глазами. Будто метнули друг в друга по острому клинку. Саша показала ей весьма красноречивый жест и отвернулась.

      Карина попыталась сформулировать вопрос.

      — Вы знакомы? — первое, что пришло ей на ум, но только сказав это вслух, она поняла, что незнакомцам обычно средние пальцы просто так не показывают.

      — Не поверишь — да, — ответила Саша в той же манере, что разговаривала с Савановым. У Карины появилось навязчивое желание провалиться сквозь землю, или хотя бы залезть под барную стойку и не вылазить лет так сто.

      Старшая замерла, глядя в болтающийся в стакане напиток.

      Прошло девять дней. Саша поспешно покидает место проведения поминок. Слишком тяжело. Слишком душно. Стоит вдохнуть морозный декабрьский воздух, и слезы тут же льются, вырисовывая на щеках мокрые соленые следы.

      В первые дни она ушла в отрицание. Не верила, пока не пришла на похороны, и собственными глазами не увидела мертвецки бледное лицо брата в гробу. Пока мать закатывала истерику, будучи вне себя от горя, дочь пыталась ее успокоить, получая в ответ ненавидящий взгляд и беспочвенные обвинения. Именно тогда девушка поняла, насколько важную часть своей жизни потеряла. Не осталось никого, кто любил ее и кого любила она.

      Девять дней — девять кругов ада. Ни в один период своей жизни, как бы сложно не было, Саша не чувствовала столь яркого и навязчивого желания покончить с собой. Невыносимо смотреть на бельевую веревку, мечтая сделать из нее петлю для собственной шеи. Бритвенными станками, когда-то — совсем недавно — принадлежавшими брату, хотелось вскрыть вены. Раздобыть где-то огнестрельное оружие и застрелиться. Купить на последние деньги билет в Петербург и броситься с любого моста.

      Только бы не жить больше, не чувствовать всего этого. Будто сердце вырвали, хладнокровно, жадно, болезненно. И лучше бы буквально вырвали.

      Девушка добирается до дома. Поток слез приостанавливается, оставляя после себя покрасневшие глаза и соленый привкус на губах. Саша заходит в комнату. На верхний ярус кровати забираться не хочется, а на нижнем обычно спал Леша. В последние дни, правда, дома ночевал редко, больше времени проводя у Смирновых. Саша опускается на пол, тяжело сглатывая.

      Знает, почему он проводил там так много времени. Знает, что сама поступила отвратительно. Она смотрит на свои ладони. Трясутся. Как плечи, колени и челюсть. Будто в комнату проник уличный воздух, заставляя дрожать от холода. Но окно плотно закрыто, щели заклеены бумажным скотчем. Девушка в беспричинном на первый взгляд приступе паники запускает обе руки в коротко постриженные волосы, оглядывается в поисках телефона. Обнаружив его на кровати, к которой даже приближаться боится, бросается к гаджету. Не с первой попытки, но все же выбирает нужный контакт, и нажимает кнопку вызова.

      Гудки кажутся оглушительно противным звуком, но скоро сменяются на знакомый голос.

      — Да, солнце?

      Саша бы и рада расплыться в улыбке, ответить что-то смущенным голосом, а потом бегать по комнате, прижимая телефон к груди, как влюбленная школьница, какой она и является, но случай не тот.

      — Ксюш, мне нужно еще, — говорит она быстро, тут же срываясь на всхлип. И добавляет умоляющим шепотом: — Пожалуйста.

      — Сейчас буду, — отвечает девушка и отключается, оставляя Сашу в звенящей тишине.

      Когда Оксана переступает порог квартиры и скидывает на вешалку зимнюю куртку, Саша чуть не сбивает ее с ног, заключая в объятья. Вдыхает запах цветочных духов, что сама же выбирала в подарок на день рождения. Потом отстраняется и целует, пылко и настойчиво. Не может сдержаться, даже если от себя противно.

      Оксана совсем не против. Улыбаясь в поцелуй, она обнимает чужую шею и подталкивает девушку к двери в комнату. Та вновь возвращает себе разум, стоит им оказаться там, отталкивает старшую от себя и смотрит с ужасом, будто не она начала.

      — Блять-блять-блять, — повторяет она, скользя взглядом от одного предмета к другому, словно тонет в бескрайнем море и ищет спасательный круг. А вода забивается в глотку и легкие. Она задыхается, но продолжает говорить что-то несвязное: — Мы не можем… Он…

      Чужие губы нагло обрывают ее на полуслове. Саша снова пытается оттолкнуть, но новый поток слез позволяет лишь сменить близость романтическую на более дружескую — объятья. Это похоже на странный танец, в котором партнеры то приближаются, то отдаляются, не забывая вложить в свои движения тонну эмоций. Когда девушки отстраняются друг от друга, Оксана находит в сумке кошелек и пакетик с белым порошком.

      Наркотики — единственное, что спасает. Саша понимает, что они — зло, грязь, толкающая на грязь еще большую. Но предпочитает терять рассудок в удовольствии, расслаблении и частичном отключении, чем страшно, вырывая волосы и забиваясь в углы. Плевать, что потом будет хуже, что с каждым разом хочется больше, а ломки — худшая пытка. Плевать, что она спит с девушкой своего умершего брата, и на то, что он вообще умер. На то, что он когда-то был жив и любим.

      Саше семнадцать, и ей так проще.

      Она проводит носом по одной из белых полос, снюхивая наркотик с деревянной поверхности треснувшей посередине табуретки, и запрокидывает голову. Смотрит мутными зелеными глазами на повторившую ее действия Оксану.

      Оксана старше. Немного ниже, но в таком положении это не заметно. У нее в глазах остывший утренний кофе со всей его горечью и глубиной цвета. Она вся состоит из остроты — точеные скулы, прямой нос, по-лисьи сощуренные глаза и ровный срез каштановых волос. Малиновые передние пряди обрамляют ее лицо.

      Саша хмыкает, с далекой мыслью, что сама, будучи подростком, больше походит на пацана. Ростом под сто восемьдесят, короткой неаккуратной стрижкой и сбитыми костяшками пальцев. Ее угловатая фигура, скрытая за бесформенной одеждой ни в какое сравнение не идет со змеиными изгибами девушки напротив.

      И Саша оправдывает себя исключительно чужой красотой, когда притягивает Оксану к себе, запустив руку в мягкие волосы. И когда оставляет багровый след на ее шее. И когда оказывается прижатой к кровати.

      В прошлый раз тоже оправдывала. Осознание всегда приходит позже, слишком поздно.

      Они проводят вместе много вечеров. Саша теряется во времени, все превращается в одну размытую картинку. Она либо на пике собственных ощущений, либо в самом низу. Хорошее и плохое, боль и удовольствие — все перемешивается и щедро посыпается белым порошком.

      Когда Оксана говорит, что наркотики — штука не бесплатная и совсем недешевая, Саша впадает в панику. А потом деньги находятся, не без проблем, но чем дальше она заходит в своей зависимости, тем меньше обращает внимание на трудности. Что угодно, лишь бы получить дозу. Опять не чувствовать ничего и чувствовать неимоверно много.

      Оксана никогда не перестает улыбаться. С гордостью глядя на младшую, занюхивающую очередную дорожку, любовно прикасаясь к чужому телу и самодовольно наблюдая за реакцией. Снисходительно, когда Саша называет их отношения «отношениями».

      — Еще скажи «любовь», — смеется девушка, сталкиваясь с непониманием в зеленых глазах. — Солнце, до тебя дотронуться нельзя, если дурью не накачать, какие отношения? Только секс. Хороший, не спорю, буду скучать по нему в Питере.

      Осознание всегда приходит слишком поздно. Никаких теплых чувств. Никакой любви. Никакой романтики. Только похоть, подкрепленная обостренными от наркотиков ощущениями.

      Саша готова на все ради ее внимания, пусть пользуется, пусть не любит, главное, что рядом. А потом и эта слабая связь пропадает, когда Оксана уезжает. Не удостоив даже предупреждением. Исчезает, будто и не существовало ее никогда, только разыгравшееся наркоманское воображение. Жестокая шутка от психики.

      Воспоминания пронеслись перед глазами подобно художественному фильму. Саша сглотнула, тут же ненавидя себя за то, что выдала свое состояние, пусть и такой мелочью. Залпом опустошила стакан, что не переставал наполняться.

      Следующие несколько месяцев она помнила очень плохо и смазано, зато хорошо помнила как ломает, когда пытаешься бросить. Как после большого прогресса срываешься и ненавидишь себя за то, что вернулась в начало. И шанс сорваться есть всегда, спустя пять, десять, двадцать лет. Однажды попробовав, навсегда остаешься в ловушке собственного желания продолжить.

      Если бы только чертова Смирнова не показала ей этот путь. Теперь Саша знала, что не ей одной так «повезло». Оксана видела всех склонных к зависимостям, отчаявшихся, психически нездоровых, и предлагала панацею. Убить, сказав, что спасает — в этом заключалась ее работа. Эра Смирновой-старшей была самой прибыльной для подпольного наркобизнеса города, но все когда-то заканчивается.

      — Скажем так, — Саша кашлянула, пытаясь собрать мысли в кучу. Алкоголь начинал действовать. — Она… бывшая моя, вот.

      Карина сначала понимающе кивнула, поднося стакан ко рту, а потом, осознав сказанное, поставила его на место, ударив стеклянным дном по лакированной поверхности.

      — Погоди. Ты… тебе… — уже второй вопрос все никак не хотел формулироваться, поэтому Саша ее перебила:

      — Постоянно забываю в какой стране живу. Да, мне нравятся девушки, я… вроде как встречалась с ней. Но произошла неприятность.

      Она понимала, что все ею сказанное, как бы ни хотелось назвать это недоговариванием, является чистой ложью. Встречаться — значит, быть в отношениях, а, по словам самой Оксаны, об отношениях не шло и речи. Неприятность — это наступить в лужу в новых белых кроссовках, а ситуацию, в ходе которой человек подсаживает тебя на дурь и пользуется твоим телом, так назвать нельзя.

      И, судя по сведенным к переносице бровям собеседницы, она почувствовала, что всю биографию на блюдечке ей не преподнесут. Но ничего на это не сказала.

      Саша пошарила по карманам, после чего протянула бармену смятую купюру, и, не дожидаясь сдачи, спрыгнула со стула. Предупредив, что сейчас вернется, она направилась к двум дверям в конце зала, и скрылась за той, что помечена кривой буквой «Ж». Ее удаляющуюся спину провожали два взгляда.

      Оказавшись перед раковиной, она умылась холодной водой, стараясь избавиться от признаков опьянения. Взглянула на собственное залитое фиолетовым светом отражение в грязном зеркале, провела ладонью по волосам, зачесывая их назад, и сразу вернула в прежнее положение.

      Тихо скрипнула дверь, впуская в помещение музыку и кое-кого похуже.