7



— …ничего не объясняй, черт, просто иди домой, придурок! — громким шепотом, или уже вовсе не шепотом, кричит Раф в телефон, прижимая одолженный у панка мобильник к своей щеке с большей силой, чем необходимо.

Вокруг, как в подъезде без лампочек, темно. Раф так и не осмелился включить свет в свой спальне, боясь, будто свет сделает Ренди слишком реальным, объемным, настоящим. Рафаэль в какой-то мере все еще пытается верить или внушить себе, что панк в его спальне лишь плод его воображения, галлюцинация. Но ссора с Майком и постоянные упоминания «панков», «логово» и «твой дружок наркоша-суицидник» спускают Рафа с небес на землю, не позволяя уйти от реальности далеко.

— Эй, Арнольд, — тихо зовет панк, — если ты будешь так кричать, тебя разве не услышат там за стенкой? — Ренди указывает указательным пальцем, на котором ноготь покрашен черным лаком, бликующим как могильный мрамор в лунном свете, в сторону закрытой двери Рафа.

Донни сидит в кресле Рафа и выглядит чрезмерно уставшим, потирает красную переносицу, которая начала болеть из-за тяжелых очков, и просит со своего места:

— Раф, тише…

В блеклом голосе Донни нет абсолютно никакой искры, борьбы, силы. Раф даже не обращает на брата внимания, продолжая разглагольствовать в трубку. Ренди, весело усмехнувшись, продолжает неуклюже жевать бутерброд, любезно предоставленный ему Донни. Возле подпрыгивающей ноги панка на полу стоит прозрачный стакан с апельсиновым соком, который несколько дней назад купил Майк. Апельсиновый нравится Майку больше других вариантов соков, и Майк не знает почему. Ренди апельсиновый нравится тоже сильнее других. Но он знает, почему. Или, по крайне мере, догадывается. Думает, что догадывается.

Раф замолкает. Не потому, что послушался Донни и прислушался к его просьбе быть тише. Просто Майк что-то активно отвечает. Раф не удосужился поставить звонок на громкую связь, чтобы другие два парня в комнате слышали Майка тоже. Поэтому Раф единственный, кто знает, что говорит Майк.

Без громкой связи Ренди и Донни слышно только неразборчивый голос Майка, они слышат тон, с которым говорит Майк сейчас, и этого достаточно, чтобы они уловили и почувствовали, в каком нестабильном состоянии сейчас находится Майк. Он прямо как гроза в океане сейчас, несущая в себе миллионы кубометров разрушительной силы, способной навредить и самому Майку. Но что они могут сделать, чем помочь ему? Ничем, будучи не рядом, будучи не вовлеченными в те проблемы Майка, про которые Майк не осмеливается рассказать даже самому себе.

Донни озабоченно хмурится, гуляя по комнате двойняшки взглядом, гадая о возможных причинах, из-за которых Майк сейчас не в себе сильнее, чем требует того ситуация.

Ренди, уже не такой жутко голодный (может, правда наелся, может, аппетит пропал из-за иного), иногда оставляет еду, когда Майк снова звучит слишком громко. Панк-грустная-феечка неловко ковыряет бутерброд, виновно опуская взгляд на свои руки или коленки, или грязь под кроватью Рафа, и вспоминает сегодняшний вечер. Этот дурацкий поцелуй, от которого он не удержался. Из-за которого рухнул весь идеально выстроенный карточный домик. Ренди корит себя за свой поступок. Но… просто в тот момент все казалась таким идеальным для поцелуя. Майк был таким милым, мягче облачка и привлекательнее любимой брошки Люси. Ренди просто показалось, что, проведя вместе весь день, они настроились с Майком на одну волну, почувствовали что-то новое… Наверное, это все почудилось, понуро думает Ренди, только ему, а не им двоим. Майк не ощутил того же, потому что выглядел таким дезориентированным и пойманным в ловушку тогда, когда их губы соприкоснулись в нелепом поцелуе.

Ренди, оставляя тарелку на полу, осторожно касается своих теплых губ, впитавших вкус апельсина, кончиками своих пальцев. Вкус или тепло губ Майка уже не ощущается на губах панка. Но Ренди все равно проходит языком по своим губам, убеждая себя, что чувствует что-то больше сухого вкуса ржаного хлеба или фруктового сладкого сока.

— Я не могу вернуться, Раф, как ты не поймешь, тупица! — кричит в трубку Майк. Он звучит запыхавшимся и на грани слез, его голос немного дрожит, иногда срываясь на писк. Так еще часто бывало в детстве, когда во время драк с Рафом отец требовал от них объяснений, а Раф спихивал всю вину на Майка. И ему приходилось оправдываться там, где не всегда он был даже наполовину виновен.

Сейчас Майк ощущает несправедливость и обиду даже сильнее, чем в детстве. Мир определенно несправедливо пинает его. И люди продолжают причинять ему боль беспричинно. Это бесит. Очень бесит Майка. Но… не сильнее, чем он бесит со своими решениями сам себя.

— Если я вернусь, папа будет спрашивать о том, где я был. Он будет спрашивать, пока не узнает правду, я это знаю! А если он узнает, с кем я был, он запрет меня дома, привяжет к батарее и никогда больше не даст приходить сюда. Меня больше никогда не отпустят одного. Никуда. Меня и раньше не особо-то куда-то пускали, в отличие от вас троих, а теперь… Моя жизнь станет адом, Раф! Гребаным днем сурка, в котором у меня будет только дом и уроки! Я умру от такой жизни уже на вторую неделю!

— Интересно, почему твоя жизнь станет адом, Майк? — ворчит Раф. — Тебе надо было подумать о всех последствиях прежде, чем убегать из дома, тебе так не кажется?

— Но…

— Нет, — рявкает Раф и уперто продолжает. — Переживай, о чем только хочешь. Но ты вернешься. Потому что в противном случае тебя вернет полиция. И если тебя вернет полиция, то тогда папа точно не выпустит тебя больше из дома одного, хотя бы потому, что не захочет привлекать внимание органов опеки, когда ты снова вдруг решишь уйти на денек-другой к своим уличным приятелям… И так, чтобы ты просто знал, утром, папа сказал, что поедет в участок писать заявление о твоей пропаже. Так что лучше бы тебе вернуться до того, как это заявление будет написано. У тебя есть оставшаяся ночь на то, чтобы успокоиться, привести себя в порядок и принять правильное решение. Ты меня понял?

Через динамик телефона зазвучали неразборчивые звуки. Кажется, Майк то ли изнеможенно тихо плачет, то ли ругается себе под нос, или с кем-то переговаривается. Все слишком нечеткое, чтобы понять.

Раф молчит, как и Донни, как и Ренди, давая Майку переварить информацию и решить для себя, что с ней делать. В небольшой спальне Рафа становится жутко тихо, не учитывая производимых Майком звуков. На секунду Раф отрывает от окна, в которое все это время смотрел, взгляд, встречаясь хмурым взглядом с взглядом притихшего Ренди. Панк выразительно приподнимает бровь в немом вопросе. Что? Но Раф ничего не отвечает, просто смотрит снова на темную улицу через окно. За окном кажется так темно, опасно и холодно. Раф на миг представляет себе реку, и плавающее в ее темных грязных водах тело дружка Майки. Интересно, сколько за этими окнами похожим образом потеряно сейчас других жизней? Страшно представить, сколько за пределами этой спальни есть жизней, что будут закончены… Если бы не успел, не проходил мимо… Раф стряхивает эту мысль. Нахрен это. И без того проблем и переживаний хватает.

Понимая, что Майк так ничего и не скажет дельного, Раф привлекает внимание младшего брата, зовя его:

— Эй, бестолочь?

Раф понимает, что Майк слушает его, потому, как стихли шумы и перешептывания на стороне Майка. Раф продолжает, немного успокоившись после того, как выпустил пар.

— Ты все равно не сможешь жить на улице вечно. Может, на несколько недель тебя и хватит. Но потом? Ты вообще думал о потом? Все твои вещи остались здесь. Да и сколько, думаешь, ты протянешь без своего «Адерролла»? Возвращайся. Не глупи. Пока что все еще предотвратимо. Папа не такой монстр, каким ты его представляешь. Он не убьет тебя и не привяжет к батарее, если ты скажешь, что тебе очень жаль, ты так больше не будешь, или типа того… Короче, ты придумаешь, что сказать, тебе не привыкать лгать и извиняться. Как и нашему отцу не привыкать тебя прощать.

Голос Рафа звучит мягко хрипловато, в нем нет прежнего жара, злобы, все, что осталось в темпераментом сосуде, так это усталость и желание, чтобы их жизнь стала мирной как обычно. Желание, чтобы Майк просто сопел, как всегда, под своим детским голубым пледом в своей кровати, а не спал черт знает, где, в панковском логове, где непонятно, насколько безопасно. Ренди сказал, что у них в лофте дверь запирается отверткой, а в диване полно кусающихся кровожадных пылевых клопов. Это не то, с чем Раф хочет, чтобы Майк соприкасался. Майк заслуживает лучшего, не готов к худшему…

Может, Майк раздражающий иногда настолько, что убить кажется его мало, но это никаким образом не перечеркивает их родство и то, что Раф волнуется о брате, когда с тем происходит непонятно что. Так было всегда. Когда одному из их четверки плохо, то неспокойно и остальным троим. У них всегда была эта дурацкая связь. Еще в раннем детстве. А учитывая, что Майк родился самым последним и младший, волнений за него возникает намного больше. В силу возраста у Майка просто больше шансов допустить больше ошибок, которые они трое, Раф, Лео, Донни уже свершали, и от которых могли бы уберечь их заключительное звено.

— Мне надо подумать… — тяжело говорит Майк в трубку. — Может быть, я вернусь завтра, до того, как отец попадет в участок. Я устал обсуждать это и мне надо решить другие проблемы. Давай, Рафаллета. Пока.

Прежде, чем Раф успевает что-то сказать, Майк сбрасывает. Какая наглость! Раф бы взбесился, оставь этот выматывающий разговор ему хотя бы кроху сил. Пусто. Раф ощущает, что внутри него тупо пусто. И ему просто плевать на дразнилки брата.

Раф, опуская взгляд на телефон, видит время, которое они проговорили с Майком. Почти сорок минут. Затем на экране высвечивается главная заставка, на которой установлены обои с дерущимися боксерами на ринге, и Раф откидывает свой мобильник на кровать, пиная подушку пяткой слишком слабо для того, чтобы это принесло Рафу успокоительный эффект. Возможно, когда это все действительно закончится, он поколотит час-другой боксерскую грушу в спортзале. И вот тогда станет легче. Немного. Но станет. Раф знает. Ему всегда легче, когда он что-то поколотит, выпустит пар. Возможно, по этой причине он и привык поколачивать Майка, забывая, что тот не груша и не средство чьего-то успокоения. Может, у Майка было больше причин сбежать из дома, чем им казалось.

— Он сбросил, — хмыкает Раф. — Но, думаю, он меня понял.

— Конечно, он понял, — очень тихо вздыхает Донни, начиная вставать. В его занудном голосе слышится непривычная едкость и обычная усталость. — Ты же так убедительно кричал на него целый час… Надеюсь, отец уже спит, как и Лео. Если нет, и у них появятся вопросы, разбирайся с этим сам. Я умываю руки. Это все не моя работа, чтобы я в ней копался тогда, когда должен отдыхать. А, блин, снова шея заболела…

Донни потирает шею, а Раф поворачивается к брату.

— Ты просто уйдешь спать? Серьезно?

Донни обходит Ренди и отвечает:

— А что тебя удивляет? Уже поздно. Учебу завтра никто не отменял. И в отличие от вас с Майком, мы с Лео печемся о своей успеваемости и не хотим кончить так же плохо как вы, будущие бездомные разгильдяи… — Донни вздыхает и успокаивается. — Спокойной ночи, Ренделл. Не забудь дойти до врача как-нибудь. Обмороки это тревожный звоночек. Надеюсь, ты понимаешь.

Донни кидает на Ренди быстрый взгляд (не понимает), после чего ускользает за дверь, тихонько ее прикрыв, как крышку Ящика Пандоры. Так и есть. Комната Рафа сейчас настоящий Ящик Пандоры, открывать который лучше не стоит.

Раф поднимается на ноги, чтобы запереть комнату изнутри. Неожиданный визит Лео или отца все еще не желателен из-за гостя, развалившегося на ковре. Закрыв дверь, Раф опускает на Ренди тяжелый взгляд и скрещивает на твердой груди руки, чувствуя, как за ребрами все еще немного быстро стучит сердце. Разговор с Майком взволновал не только Майка. Но Раф не подает виду. Он скорее умрет, чем признается кому-то в том, что обеспокоен и напуган.

Раф скользит по панку строгим взглядом. Ренди неуютно жмется, после чего неловко усмехается:

— Что-то не так? Я просто…

Но прежде, чем Ренди успевает сказать что-то еще бессвязное и глупое, Раф, с твердостью командира или генерала, отрезает:

— Нет. Только пискни. Я не хочу тебя слышать. И если кто-то за моей дверью услышит тебя, — громко шепчет Раф, указывая сперва на дверь за своей спиной, а затем на улицу, — я выкину тебя в окно как окурок.

Ренди мечтательно улыбается:

— Всегда хотел научиться летать… Интересно, я полетел бы правда как окурок, красиво вертясь в воздухе, или просто как камень, плашмя и уродливо быстро?

Раф закатывает глаза, сгорбившись на секунду и потирая висок. Появляется головная боль и желание выпить. Но решение этих проблем, знает Раф, у него сейчас лишь одно — сон. Поспи и все пройдет. Раф идет к своему шкафу, потирая зудящие от недосыпа глаза, открывает дверцу и смотрит на панка через зеркало, которое висит на дверце. Зеленые глаза Рафа в темноте немного сверкают, как изумрудные капли, а прищур, с которым Раф смотрит на панка, делают Рафа похожим на тигра, смотрящего из-за засады на хилую косулю.

Раф говорит панку:

— Оставь смехуечки за пределами моей спальни. Это место чистое. Я хочу, чтобы оно таким и осталось после твоего ухода. Спать будешь на полу. И избавь меня от чести видеть тебя раздетым. Ты меня понял? Никаких голых тел. Никаких словесных поносов. Никаких реальных поносов, если на то пошло…

Раф стаскивает подушку, на которой давно уже не спит, с верхней полки и грубо кидает ее Ренди. Панк не успевает поймать подушку. Старая твердая и небольшая подушка врезается панку в лицо, затем падает ему на долговязые ноги. Ренди тихо чихает, спрятав нос в сгибе локтя, и кладет подушку на пол, тут же укладываясь поудобнее на бок и натягивая на себя свою черную куртку как одеяло. Ни претензий, ни сарказма нет. Панк, неожиданно для Рафа, просто молча делает, что ему сказали. Выдрессированный кот.

— Хм… — на лице Рафа появляется тень улыбки. Раф переступает через Ренди, чтобы сесть на свою кровать и озвучивает свою мысль: — Такой покорный.

Ренди, похожий на дрянного котенка, который готов был днем перевернуть всю квартиру, но к ночи так устал, что стал чуть ли не тихим ангельским мышонком, к которому рука так и тянется, чтобы приласкать его, переворачивается набок, лицом к Рафу, и лениво возникает:

— Я не покорный, а покормленный. Накорми голодного бездомного панка. И он станет самым послушным мальчиком на свете, потому что его мозг отключится, когда его желудок заработает. Котелок же начинает варить медленнее, если обожраться? Типа кровь в желудок вся уходит. Или это там по-другому работает?

— Да плевать, — отмахивается Раф, стягивая через голову свою белую футболку и тут же кидая ее на компьютерное кресло, в котором не так давно сидел Донни. Много вещей повидало это кресло. С его помощью они вешали портьеры в комнате Лео, когда тот купил себе новые синие шторы, устав жаловаться-намекать, что прежние шторы слишком пропускают свет, который раздражает его по субботним утрам. Под колесиками кресла все еще можно найти розовые блестки после «шутки» Майка. И многое другое, о чем лучше и не вспоминать…

Ренди обнимает подушку и продолжает негромко бормотать:

— Обычно я не люблю спать на полу, это холодно и неудобно. Но твой ковер такой теплый и мягонький… — Ренди неспешно проводит по длинному ворсу ладонью. Длинные ворсинки щекочут и массажируют ему длинные пальцы. — Напоминает мне щеночка, к телу которого хочется прижаться щекой посильнее и… полежать на нем… может…

Раф приподнимается на локтях и смотрит на засопевшего панка. Ренди выглядит так несуразно по сравнению с этой простой комнатой. Словно плевок розовой краски на строгой картине. Но… для уличного хулигана, любящего разрисовывать стены баллончиками, танцевать в алкоголе и петь унылые песни «Нирваны», Ренди выглядит слишком мило, безобидно и неожиданно приятно — ну, когда не извергает из своего болтливого рта непонятную чушь и не лезет через ограждение прыгать в реку. Сонным панк кажется почти нормальным, юным и глупым. Почти как Майк. Раф смотрит на Ренди и видит просто ребенка, который запутался, как и его младший брат. Ребенка, за которым недоглядели, которого недолюбили.

Этот ход мыслей настораживает Рафа. Ему не хочется думать о шпане с улице как о своем брате, сравнивать то, что несравнимо. Майк лучше. Этот хулиган на полу не имеет значения. Завтра этого панка больше здесь не будет. И никогда больше не будет. Нет смысла столько о нем думать. Пытаться разгадать его, как какую-то загадку.

— Все еще какой-то припизднутый, — вздыхает Раф, останавливая поток своих мыслей.

Раф еще недолго смотрит на мирное лицо Ренди, на его чрезмерно пигментированные розовые волосы и нездорово-бледную кожу, напоминающую старый надтреснувший фарфор, на чуть румяные щеки и крошки от хлеба в уголке губ, не зная, что во всем этом ищет, но не имея силы сразу отвернуться, как не хочется сразу же отворачиваться от красивого здания или собора, привлекшего твое внимание по дороге из точки А к точке Б. Но когда проходит минута-другая, разглядывание становится действительно странным и неловким, и Раф мысленно пинает себя, а физически ложится обратно на лопатки и указывает себе, ворчит себе под нос:

— Ладно. Сон. Надо поспать. Надеюсь, завтра я проснусь, а этот кошмар просто закончится.

Отвернувшись от панка и натянув одеяло повыше на свои плечи, Раф быстро засыпает. Он тонет в ярких и тревожных сновидениях, в которых обнажаются все его потаенные страхи. Смерть братьев. Жизнь в одиночестве, таком холодном, как металл, и бесконечном, как горизонт в пустыне. Потеря контроля на собой в какой-то особо важный момент. Все то, что действительно может случиться. А потому и так пугает. Небылицы тем и смешны, что невозможны, далеки. Но это не небылицы. Как бы Рафу не хотелось, чтобы его страхи были ими.

Раф беспокойно ворочается во сне, отмахиваясь от ночных кошмаров и пытаясь их ударить, оттолкнуть от себя куда подальше, как агрессивных гусей. Может, днем Раф кичится тем, что круче вареного яйца. Но ночью чары, как в сказках, спадают, и все предстает таким, какое есть по смыслу, а не только по форме. Даже сильные в чем-то слабы, а черствые мягчеют в определенных ситуациях. Не все так однозначно, каким кажется в детстве. Взрослея, лучше это понимаешь и видишь. Но пока молод, готов все принять за чистую монету.

Гость Рафа на полу, Ренди, вообще-то, не отстает, тоже видя один неприятный сон. На лбу Ренди появляются хмурые морщинки, в уголке его глаз скапливается немного непролитых слез, дыхание учащается и сердце стучит быстро, как у маленького кролика, увидевшего дуло охотничьего ружья, щеки панка снова бледнеют…

— Отствхм… — неразборчиво сопит Ренди во сне, подгибая коленки ближе к груди и натягивая выше на плечи куртку, как в детстве натягивал до носа одеяло, прячась от буйных ухажеров матери. Так безопаснее. Словно его нет. Словно он слишком маленький, чтобы кто угодно его заметил.

Также во сне, не ведая, что творится, Раф непроизвольно поворачивается на кровати лицом к Ренди, свесив руку с кровати.

Хотя это ничего не значит…

Через пару минут ночные кошмары ускользают из спальни Рафа. На их место приходит уютная тишина. Минута покоя.

╰──────╮⌬╭──────╯

Незадолго до рассвета, когда на Нью-йоркских улочках еще было темно, но не так непроглядно, как пару часов назад, в комнате Рафа, нагревшейся от дыхания двоих парней, послышались шорохи. Тело на длинно-ворсяном ковре Рафа зашевелилось. Тихо заскулило, напоминая волчонка, которому приснилось, как он попал в капкан.

К Ренди не вернулись кошмары. Скулил он от избытка жидкости в своем мочевом пузыре. Это давление внизу живота не давало насладиться панку яркими прикольными снами. И Ренди настырно не хотел просыпаться, продолжая полусонно ворочаться. Он сжался в клубочек еще сильнее, упорно игнорируя позывы тела.

Но, в конце концов, Ренди пришлось проснуться, чтобы не напрудить на ковре. Подобный позор Ренди бы пережил. Но вот собственник этого ковра вряд ли бы.

— Эй, — Ренди сел и подполз на коленях к Рафу, что мирно сопел и не хотел просыпаться. Но ситуация была экстренная, и Раф должен был проснуться. Ренди уже ощущал всеми клеточками тела, как водичка в его мочевом пузыре ищет дырочку для выхода, и потому не отступил и потряс Рафа за руку, бормоча про неотложную помощь.

— Ты забыл про правила? — сонно пробурчал Раф. — Никаких словесных поносов…

— Но, Рафаэль, помочь мне — в твоих интересах, — улыбнулся Ренди и поморщился. — Если ты, конечно, не хочешь, чтобы я описался в твоей чистой комнате.

Раф разодрал веки и хмуро посмотрел на лицо Ренди, которое было слишком близко. Застонав, Раф оттолкнулся от матраса и сел, спустив ноги к полу. Раф потер лицо и негромко проворчал:

— Ты не можешь потерпеть до утра?

— Я не такая терпила, как ты обо мне думаешь, — отозвал с пола Ренди. Вздрогнув, Ренди согнулся и пихнул ногу Рафа. — Выпусти меня уже, водичка на подходе!

Раф поднялся на ноги, тяжело вздохнул и прохрипел:

— Ни за что. Я не собираюсь вести тебя по коридору. Жди здесь. Я найду тебе какую-нибудь бутылку или банку… — Раф приоткрыл дверь и строго шикнул на Ренди, когда тот собрался снова заныть и возразить.

— Гадина, — вздохнул Ренди, сидя в пустой комнате. Снова ощутив поползновения ниже пояса, Ренди уткнулся носом в матрас и застонал: — Нет, нет! Я не могу ждать!

Ренди оторвал голову от матраса и осмотрел спальню. Двери, ведущей в туалет, в комнате Рафа чудесным образом не было, как не было ни одной емкости. Вот блин. Терпеть не было уже сил.

Ренди уже было хотел плюнуть на правила и выскользнуть в коридор, мысленно представляя, как сходит туда-сюда, аккуратно, но при этом не имея понятия, где находится туалет. Но в последний момент, поднявшись и приоткрыв дверь, панк передумал. Испугался. В этом длинном, как глотка Ёрмунганда, коридоре было так темно и тихо. Да и Майк с Рафом столько уже сказали про своего страшного «отца года», что Ренди крайне не желал попасться этому мужчине на глаза и получить от него по шее. Незнакомые старые мужчины — это страшно. Но еще и занимающиеся более двадцати лет боевыми искусствами — это мега страшно.

Опыт общения со страшными взрослыми мужчинами заставил Ренди сделать шаг назад от двери.

Ренди оставил дверь приоткрытой и прошел обратно вглубь комнаты. Адреналин в крови вынудил Ренди проснуться. Мозг панка активно загудел как компьютер, обрабатывающий сложную задачу. И, о чудо, Ренди нашел Решение. Окно! Святая улица. Мать всех сортиров! Ренди, оказавшись в нормальном доме, совсем забыл о прекрасной функции улицы. На улице можно писать! Как он мог забыть об этом…

Подняв окно, Ренди вылез на пожарную лестницу, состоящую из самой лестницы и пролетов, на которых было достаточно места, чтобы посидеть на них с бутылочкой пива и коробкой пиццы.

Вздрогнув сперва от весеннего утреннего холода, а после от выстрелившей из уретры струи мочи, несущейся вниз на серый асфальт, Ренди блаженно выдохнул, а после весело хмыкнул. Подобным он еще не занимался. Не мочился с балкона, смотря на восход. И что-то в том, что делаешь или пробуешь впервые, есть все-таки особенно приятное, классное, запоминающееся. Ренди был уверен, что этот момент ему запомнится, как запомнилась первая пьянка, драка, ночевка в панковском логове, поцелуй с… не важно. Этот момент просто тоже пойдет в его копилку воспоминаний.

Закончив с самым важным делом ночи, Ренди застегнул ширинку на джинсах и присел, не залезая обратно внутрь, на оконную раму. Солнце медленно начинало подниматься. Голубое небо пожелтело как масло, расставившее на теплой сковородке. Вдалеке гудели машины. В этом городе люди вечно куда-то едут. В небе пролетел самолет, оставивший белую полосу, жутко напоминающую Ренди полоску порошка, который его мама любила сильнее, чем его, ее родного и единственного сына.

Послышался шорох и цоканье. Легкий ветерок скользнул по голой коже рук Ренди. Грустно улыбнувшись ворону, приземлившемуся рядом на ржавой металлической трубе, Ренди скрестил на груди руки, содрогаясь от мурашек, пробежавших от холода по его спине, и шмыгнул, подтерев нос, из которого что-то текло… из-за холода. Просто из-за холода.

— Привет, мистер Крылатый, — хрипло поздоровался Ренди. — Подкатываешь ко мне, да? Увидел меня издалека и не смог пролететь мимо?

Черный ворон, пугающе большой, но жалобно облезлый, с отлетающими и летящими по ветру грязными перьями, дернул маленькой черепушкой в сторону голоса панка и перешел по балке левее, остановившись прямо напротив Ренди. Ворон уловил еще звук, но в другом месте, и повернул голову туда, замерев, прислушиваясь к тому, что Ренди не слышал.

Но, хотя слышал, очевидно, меньше, чем ворон, Ренди явно видел больше этой птицы, потому что…

Глаза ворона были голубыми и мутными, как лунный камень, а не черными или карими, как обсидиан. Ворон не смотрел куда-то. Он лишь что-то слушал где-то.

Ренди не был знатоком птиц и не увлекался бердвотчингом как их унылый приятель Стив, ходячая энциклопедия. Ренди был не таким начитанным и умным, как Стив, но все же понял, что ворон слеп.

Приглядевшись к птице, Ренди увидел еще и сколы на клюве, грязь и кровь на черном оперении, заживающие раны под перьями. У Ренди сложилось впечатление, что птица или попала под машину, или ее кто-то терзал… Хотя это не проясняло: ослеп ли ворон от травм, или травмировался от слепоты? Чем птица, маленькая и безобидная, так не угодила миру? Мир шпыняет даже птицу. Даже таракана. Попадает всем. Как-то это не весело.

Ренди сделалось еще грустнее из-за птицы. Грусть скаталась в снежный ком и застряла в груди Ренди, морозя и жаля его мягкое сердце. И он не удержался от тяжелого вздоха и еще одного шмыганья.

— Крг… — тихо сказала что-то птица и шагнула, перебирая лапками по балке, к Ренди.

Ворон подошел к Ренди и ткнулся ему в руку. Не так, как тыкают мертвую кошку палкой на улице. И не так, как кота тычут в сделанную им лужу. Это была скорее дружеская рука, упавшая на плечо. Поддержка. Или сочувствие. Понимание. От звериного отпрыска. Хах…

Ренди фыркнул. Даже ворон его уже жалеет. Дожили.

— У меня нет еды, — дернул рукой Ренди, делая вид, что не считает, что ворону нужно от него что-то кроме еды. — Тебе лучше лететь отсюда, Хугин*.

Хугин, как ликовал его Ренди, все же не улетел и не сдвинулся с места. Вместо того Хугин что-то учуял и повернул голову к окну, «взглянув» на что-то, находящееся внутри. Ренди, тоже посмотрев на комнату, все еще пустующую (и где Раф ходит так долго?), понял, что именно заметил ворон. На полу у ковра все еще стояла тарелка с объедками. Хлеб. На тарелке был хлеб. Хугин уличил Ренди во лжи. Какой молодец.

Ворон снова ткнулся клювом в руку Ренди, но в этот раз нетерпеливо, словно говоря: «Дай!».

— Или, может, у меня все же есть еда… Ты правда умный, да, Хугин? Ладно. Постой тут. Я сейчас. Все равно я не собираюсь это доедать. Ржаной хлеб отвратительный.

Ренди скользнул обратно в спальню, забрал тарелку с пола и резво повернулся к окну, спеша вернуться к своему новому другу. Поскольку окно было полностью поднято, а не улице гулял ветерок, возник сквозняк. От сквозняка дверь в комнату Рафа приоткрылась еще шире. Недолго после этого дальше по коридору открылась и другая дверь, когда Лео бесшумно выскользнул в коридор и направился к кухне, на которой уже несколько минут копошился Раф.

Почуяв хлеб и поняв, что очень голоден, Хугин взмахнул крыльями, попытавшись сесть на тарелку. Когда не получилось, ворон попытался сесть на руку Ренди. Панку быть жердочкой не влекло. И он велел ворону притормозить и вспомнить о приличии. Но Хугин все пытался запрыгнуть Ренди на руку, пока Ренди не догадался поставить тарелку вниз. Керамическая тарелка звонко поцеловалась о холодный металл. Когти ворона зацокали по полу.

— Вот! — громко сказал Ренди и вздохнул, присев обратно. Забывшись, Ренди перестал шептать, его голос стал громче. — Кровожадный зверь… Как же быстро ты из милого и умного превратился в агрессивного и глупого. Не стыдно тебе на того, кто тебя кормит, лапку поднимать? Ну, что молчишь?

— Крг! — гулко гаркнул ворон, повернувшись к Ренди задом и уткнувшись клювом в тарелку. Хугин выбросил с тарелки кусочек листа салата и начал клевать хлеб, совершенно игнорируя человека и больше с ним не разговаривая.

— Все парни одинаковые… — хмыкнул Ренди и подобрал перо Хугина, покрутив его в пальцах и воткнув его себе в волосы. — Получат от тебя, что хотят, а после посылают. Эй, птица, ты же парень, а не девочка? Сюда бы Стива. Он бы…

Ренди не успел договорить.

╰──────╮⌬╭──────╯

Больше, чем холод и сквозняки, мешающий спать свет, пробивающийся через его старые портьеры, запах сигарет и громко играющую музыку, Лео ненавидел шорохи. Шорохи, звучащие не слишком близко и громко, чтобы разбудить спящего нормального человека. Но те шорохи, которые бы услышал любой сверхчувствительный человек, к которым причислялся Лео.

Лео знает, что для многих, в том числе братьев, он кажется просто придирчивым занудой, жалуясь на шумы, холод или запахи, которые другим нисколько не мешают жить, в отличие от него. Но они не понимают, все еще нет, что Лео просто замечает то, на что другие даже не обращают внимания. И, к сожалению, замечает все это Лео не по своей воле. Это его дар, его проклятье. Без кнопки выключения. Нет. Его всегда сквозняки слишком студят, запахи слишком оглушают, громкая музыка вызывает слишком неприятную головную боль…

С годами чуткая восприимчивость стала только хуже. Несколько повзрослев, Лео разучился, как в детстве, веселиться от пестроты ощущений и наблюдений. Бесконечный гам и пестрота мира его вымотала. А усталость сделала раздраженнее. Будучи молодым двадцатилетним парнем, он зачастую ведет себя как старик. Не умеет веселиться, не ходит в клубы или в кинотеатры, на концерты. Любит тишину и одиночество. Ворчит на братьев, когда те кричат или шумят. Ворчит. Лео много ворчит. И это тоже то, что пришло с годами.

Ребенком, Лео бы не ворчал бы из-за курящего человека, что прошел возле него с сигаретой в руке. Ребенком, Лео не лишал бы себя радости смотреть фильмы с братьями, которые всегда выкручивали звук телевизора на максимум, и не ворчал бы на братьев за то, что они врубили громко музыку в соседней комнате. В детстве Лео бы не спал в берушах и не ворчал бы, ворочаясь в кровати, на надоедливо болтающих братьев.

Иногда Лео раздражал самого себя. Лео хотел бы быть как все, хотел бы уметь расслабиться, думать меньше, не замечать ничего, как другие. Но себя так просто не изменишь. Сколько бы Лео не медитировал и не работал над собой, в чем-то сделать себя лучше он так и не смог. И, думается ему, уже так и не сможет. Некоторые характеристики просто даруются с рождения и остаются до самой смерти.

— Всю ночь, — открыв глаза, проворчал Лео, смотря в потолок. — Всю чертову ночь они что-то делают и делают. Почему нельзя просто молча полежать, если не спиться? Почему я должен не спать из-за них? Боже. Как же я ненавижу это. Караи права, надо съезжать отсюда.

Лео потер свое лицо и сел. Одеяло упало с его груди на его ноги. С положения сидя Лео увидел тень света по низу своей закрытой двери. Кто-то включил, судя не по очень яркому свету, свет на кухне. Вздохнув и приготовившись к разборке, придумав, какой выговор скажет, или какую лекцию о важности ночного сна прочитает братьям, Лео спустил ногу к полу. Спустил ноги и вздрогнул. Пол был холодным как пол в склепе. Но холод шел от двери. Лео почувствовал сквозняк. Ох уж этот сквозняк. Придушить бы его. Лео натянул одеяло на плечи, закутался и поднялся на ноги, покинув свою спальню. За ее пределами было в несколько раз холоднее.

— Супер, теперь ты хочешь всех нас застудить… — проворчал Лео и пошел по холодному коридору к комнате Рафа. Дверь в комнату младшего была открыта. И из его спальни сильно дуло. Не Северный Полюс, но достаточно, чтобы на руках появились мурашки.

На кухне так и горел свет. Лео услышал тихий стук, когда Раф закрыл дверцу кухонного шкафчика. Потом Раф чем-то зашуршал.

Кухня была ближе, чем комната Рафа. Но Лео прошел мимо кухни, он не остановился. Холод раздражал и мешал Лео сильнее всего сейчас. Лео пошел сперва закрыть окно в комнате брата. Затем бы, конечно, он вернулся на кухню и надавал бы Рафу по шее. Хотя бы в мыслях. Потому что на деле Лео никогда не прибегал к грубой силе. Не хотел повторять за братом-идиотом, эту грубую силу обожающую.

— Стой. Ты куда? — Раф возник за спиной Лео почти внезапно.

Лео остановился и хмуро глянул на руку Рафа, которой тот схватил его за локоть. Лео убрал руку брата со своей руки, натянул одеяло обратно повыше на плечи и ответил:

— Закрыть твое окно. Просто… Зачем? Тебе снова жарко? Прекрасно. Но зачем морозить всех? И почему ты вообще ходишь, если через пару часов уже вставать. Ты не мог потерпеть до завтрака? Обязательно нужно было идти за перекусом сейчас? Ты же знаешь, что я не люблю, когда вы шарахаетесь ночью по квартире.

— Какая тебе разница, что я делаю, — закатил глаза Раф. — Я тебя не трогаю даже. Иди спи дальше.

— Ты мне мешаешь, — вздохнул Лео и сморщился, подумав о том, сколько раз он уже это говорил людям. Миллион. Не меньше. Удивительно, что его еще никто не убил. Даже не попытался. — Я только хорошо заснул, но ты…

Лео встретился взглядом с Рафом. Младший брат не понимал. На его лице не было ни капли сочувствия. Но вот затраханность от зазвучавшей вновь старой пластинки была очень даже. Лео прикусил себе язык и замолчал. Конфликтовать сейчас, когда и так все через жопу и все на нервах, он не хотел.

— Ладно, я просто закрою окно и…

Лео развернулся, но не шагнул. Раф снова остановил его. Обойдя Лео и встав перед ним, Раф мягко толкнул Лео назад и сказал:

— Свали уже обратно. Я сам закрою свое окно. У меня есть руки. И это моя спальня. Не суйся туда.

Раф всегда задница и грубит к месту и нет. Но в этот раз Лео уловил кроме привычной грубости спешку и волнение. Это показалось Лео подозрительным. И он прищурился, спросив:

— Почему я не могу зайти в твою спальню, чтобы просто закрыть окно, пока ты прибираешь за собой на кухне? Ты что-то прячешь там?

На слове «прячешь» губы Рафа дрогнули. Лео заметил это. Лео хотел спросить, но из комнаты Рафа послышался негромкий шум. Было похоже на голос. Очень похоже. Но глянув на дверь в спальню Донни, Лео нашел ее закрытой. Донни закрывает дверь в свою комнату, только когда внутри. Значит, в спальне Рафа не он. Но кто тогда?

— Или кого-то? — переспросил Лео. — Майк вернулся?

Лео хотел было двинуться к спальне, но Раф шагнул назад, перегородив Лео путь.

— Конечно нет! Иди спать, Лео. У тебя снова какая-то ночная шиза проснулась. Ты слышишь то, чего нет.

Лео качнул головой и попытался протиснуться мимо Рафа, который отступал к своей комнате, не давая Лео дорваться до нее первым.

— Не ври, ты тоже это слышал.

— Я не закрыл окно, это просто птицы снова скачут на пожарной лестнице, — солгал Раф. Слова звучали ровно и убедительно, потому что птицы действительно любят скакать по пожарной лестнице, и их хорошо слышно, если окна открыты. Это заставило Лео засомневаться и отступить. Раф воспользовался этим моментом, чтобы зайти в свою комнату. Лео почти было заглянул внутрь комнаты Рафа. Но Раф успел закрыть дверь быстрее, чем Лео бы опомнился. Дверь разделила Лео и Рафа. И секреты, хранящиеся в комнате Рафа, остались внутри и нетронутыми.

Оказавшись в своей спальне, Раф опустил взгляд вниз. Тень от ног Лео не двинулась. Не ушел, вредина. Подслушивает, небось.

Раф развернулся к окну, стреляя в спину Ренди молниями. Панк что-то бормотал, к счастью, негромко. И слышалось цоканье. Ворон.

Раф увидел ворона, сидящего на белой тарелке, их домашней белой тарелке, когда высунулся в окно и закрыл панку рукой рот. Ренди испугался и замычал. Но Раф сжал руку сильнее и прошипел Ренди на ухо:

— Тихо. Мой брат прямо за дверью, он подслушивает. И если ты издашь хоть звук, пока он не уйдет, клянусь, ты полетишь вниз в ту же секунду.

Ренди успокоился и замер. От горячего шепота у панка по спине пробежали мурашки, как и от внезапной близости. А в животе появилось какое-то странное чувство. Ренди не успел понять, что это было. Потому что слишком скоро Раф сказал чуть громче того еле уловимого шепота, которым говорил ранее:

— Ушел. Можно.

Только Раф убрал руку, как Ренди заговорил, поняв сигнал «можно» как разрешение «можно говорить». Но вряд ли Раф хотел, чтобы панк болтал. Наверняка Раф имел ввиду «можно двигаться» или «можно вползать обратно». Но какая уже разница. Словесный понос так просто не остановить.

— Что это? Фетиш? Хватит закрывать мне рот и душить меня. Мне ведь может и понравится, ты не думал об этом?

Раф закатил глаза и вернулся в комнату. Ренди залез следом. Раф закрыл окно, поставил тарелку, которую облапал ворон, на край стола, и сказал:

— Заткнись, панк. Лео все равно может подслушивать. Не через дверь, так из своей комнаты. У него на удивление чертовски хороший слух. Я не удивлюсь, если когда-нибудь окажется, что Лео наполовину или начетверть мутант.

Раф вернулся на кровать и сел. Ренди опустился на пол, скрестив ноги в позе йога и массажируя свои замершие пальцы. Раф заметил фиолетовые носки Ренди с сердечками-задницами и фыркнул. Это чудо-юдо не перестает его удивлять. Он и суицидник. И панк. И больной доходяга. И бездомный. И теперь еще спасатель голодных птиц и возможный мазохист. Классно.

— Вы все такие странные в этой семье? — задумчиво спросил Ренди. Этот вопрос звучал безумно смешно из его уст.

— Странные? Мы? — весело хмыкнул Раф. — Ты на себя в зеркало давно смотрел? Что это вообще? На твоей голове. И на ногах. Что за носки?

— Это дреды? — указал на свои волосы Ренди. Затем он опустил взгляд и пошевелил пальцами ног. — Носки на мусорке нашел. Показались мне забавными. Они были запечатаны. Никто их так и не носил. Может, это был подарок, который кому-то не понравился…

— Нет, — мягко прервал Раф. — Я про… в целом. Как тебе пришло в голову сделать с волосами это. Или почему мусорка? Почему именно эти носки из всего другого на мусорке?

Ренди задумался. Не найдя ответа, он пожал плечами.

— Не знаю. А почему турник на стене и бокс из всех остальных видов спорта?

— Мне просто нравится?

Ренди улыбнулся. Ответа от него так и не прозвучало. Но ответ и не был нужен. Раф и так уловил суть. «Это просто я».

Раф упал на лопатки, думая попробовать уснуть, но вспомнил и приподнялся обратно.

— Черт, я забыл твою банку на кухне! — громким шепотом сказал Раф.

Ренди, свернувшийся на ковре в клубок, отмахнулся:

— Уже нет надобности, я пописал в окно. Знаешь, ты крайне не расторопный. Пока ты там ходил, я бы уже лопнул, если бы не додумался справить нужду на улице.

— Ты серьезно поссал из моего окна?

— Ага. Ты предпочел, чтобы я поссал на твой пол?

— Нет. Лучше так. Просто, я надеюсь, ты не попал на соседского кота, иначе эта старуха снова не даст мне покоя, — простонал Раф.

Ренди тихо рассмеялся. Почему-то Раф звучал так, словно делал уже похожую шалость и даже получал за нее. Представлять себе Рафаэля, такого сильного и взрослого, получающего ссаной тряпкой по заднице, было крайне занимательно и весело. И этим и занимался Ренди, лежа на полу так долго, что практически уснул, пока Раф его не позвал, заставив отставить засыпание.

— Эй, панк. Ты можешь снова одолжить мне свой мобильник?

— Хочешь записать мне свой номер? — сонно хмыкнул Ренди.

— Ага, только об этом и мечтаю… — закатил глаза Раф. — Ну так?

— Мне впадлу двигаться. Просто вытащи из заднего кармана.

Рафу тоже было лень вставать, поэтому он остался лежать. Чуть стащил свое тело с кровати и потянулся к Ренди, который даже не шевельнулся (хоть бы подполз ближе!). Рафу, впрочем, уже было все равно. Он лишь хотел мобильник, с которого звонил Майку. Незавершенность, оставшаяся после разговора с братом, не давала Рафу покоя. Во сне, когда видел кошмары, Раф лишь сильнее проникся тревогой, груз вины стал тяжелее. Раф и сам знал, что ему надо извиниться перед Майком и прийти к чему-то более приятному. Но кошмары сделали это знание таким очевидным, что Раф не мог его игнорировать. Но, написав Майку со своего мобильника несколько минут назад, Раф так и не получил ответа. И попробуй, пойми, почему. Просто ли Майк злиться на него все еще. Или вдруг что-то случилось? Раф не смог бы уснуть, пока не узнал бы…

≫ От кого: Вы

«Майк?».

«Ты спишь?».

«Если не спишь, ответь».

Раф отправил несколько сообщений с номера Ренди. Но Майк так и не ответил. Наверняка, он просто спит. Это логично. Ночь. Все спят. Ну, почти все. Раф вот нет.

Вместо этого он кусал нижнюю губу, не способный успокоиться. Мысли жужжали в его голове, как пчелы. Что, если завтра по дороге в участок они попадут в аварию и умрут, и Майк так не узнает, что его брату-идиоту жаль за свои слова и поступки? Что, если сейчас в это чертово логово ворвется какой-то неадекват и застрелит Майка за его длинный язык, и тогда Рафу уже не будет, кому сказать все, что он должен сказать? Конечно, это все, вероятно, бредни уставшего мозга, на чью долю упало слишком много впечатлений за одни сутки. Но жизнь, как увидел Раф, иногда еще та темная лошадка. Он и подумать не мог, что у Майка есть друзья-панки, и что один из них будет валяться этой ночью рядом. Жизнь может играть непредсказуемо. Ее шаги сложно предугадать. И все эти «что, если» сводят Рафа с ума.

— Эй, панк, Майк в вашем дерьмологове сейчас с кем?

Ренди не ответил, уже сопя. Раф вздохнул. Эс. Имя этого другого было на Эс. Раф бессовестно покопался в контактах Ренди, на удивление не найдя ни одного подозрительного номера дилера, пока не нашел «Стива». Раф интуитивно понял, что это оно. В переписке не было много сообщений. Но тех, что имелись, было достаточно, чтобы понять, что этот Стив обитатель лофта. Эта локация пару раз всплывала в переписке. В частности, пару раз в последних сообщениях, которые Стив отправил Ренди, и на которые тот не ответил, не смотря на явное беспокойство друга. Ренди и Майк определено имеют много общего, что ж.

≫ От кого: Вы

«Майк с тобой?».

«Это его брат Раф».

«Мне надо, чтобы Майк ответил, если он рядом».

Раф лег на бок, томясь и изнывая. В комнате даже стало светлеть из-за наступившего рассвета. Казалось, время не просто идет, оно несется. Казалось, что-то плохое уже на пороге. Раф продолжал грызть губу, постукивая телефоном по лбу, уже готовясь запустить его через комнату от нервов и злости, но вот сотовый телефон Ренди завибрировал от пришедшего сообщения. «От Стива».

ПРОДОЛЖЕНИЕ НЕ СЛЕДУЕТ…