Мяч.

Чёртов волейбольный мяч, что рассекает воздух и ударяется ровно в край шезлонга Жана, вырывая его из полудремы, в которую он уже успевает провалиться.

Жан вздрагивает от неожиданности, недовольно втягивает воздух сквозь зубы и убирает книгу. Со своего лица. Кажется, он успел заснуть и уронить книгу на себя. Очевидно, сюжет в ней должен быть невероятно захватывающий.

— Ох! Извините! Прошу прощения, не хотел, — обладатель мяча уже со всех ног бежит к нему по пляжу, выпаливая всевозможные извинения, и Жан морщится, садясь, чтобы подхватить мяч с песка и бросить его обратно. Удар получается слегка высоковат, но молодой человек ловит мяч в прыжке, прижимает его к груди и благодарно улыбается. Но — черт возьми — нет, он не разворачивается, чтобы вернуться к парням, с которыми и играл в этот идиотский пляжный волейбол: он продолжает идти вперёд. К Жану.

Жан начинает молиться всем известным ему богам, чтобы прямо под его местом ровно в это мгновение образовалась воронка из песка, в которую он бы радостно провалился вместе со своим шезлонгом. Оказаться бы на абсолютно пустынном пляже. Только море, чайки, тихий шум воды…

— Простите, пожалуйста, — снова извиняется мужчина, наконец останавливаясь, и Жан щурится на солнце, окидывая его взглядом. Он узнаёт белоснежную футболку с вышитой синим цветом эмблемой отеля на спине — и понимает, что перед ним, судя по всему, стоит мужчина из состава команды аниматоров. Футболка сочетается с тёмно-синими пляжными шортами, под которыми Жан видит подкачанные загорелые ноги.

Он вопросительно выгибает бровь. И чего он от него ждёт?

— Я правда не хотел вас разбудить, — добродушно улыбается он, и Жан не может сдержать смешок. — Не хотите присоединиться? — вдруг спрашивает он. Жан, ещё не до конца проснувшись, вообще не понимает, о чём речь, пока мужчина не подкидывает в воздух мячик. — Нам как раз не хватает человека в команде.

— Нет, спасибо, — вежливо отвечает Жан, хотя он уверен: у него на лице написано, куда он посылает этого паренька вместе с его пляжным волейболом. Во всех подробностях.

— Точно? — он улыбается, и Жан искренне задумывается над тем, не устало ли у него лицо: улыбка не сходит всё время с того момента, как он подошел. — В такие часы опасно долго находиться под солнцем. Аккуратнее, не перегрейтесь! — бросает он напоследок, замечая, что Жан не собирается поддаваться, а потом подмигивает ему и, подкинув мяч, несется обратно к своим командам.

Жан фыркает и провожает его взглядом, а потом наконец потирает глаза и закрывает книгу.

Гул людей на пляже снова накрывает его с головой, и он морщится, садясь на шезлонге и потягивая затекшие мышцы.

Не так, конечно, он представлял себе этот отдых.

Впрочем, Жан и сам не знает, на что рассчитывал: обстоятельства, в которых он оказался один в отеле на побережье Средиземного моря, уже ничуть не располагали к хорошему времяпрепровождению, — но он всё-таки хотел по-настоящему расслабиться.

Пока что идёт второй день его пребывания здесь, и он не слишком доволен. Возможно, ему стоит быть менее ворчливым, наконец отпустить себя и просто отдыхать, не думая о том, что будет завтра, — но для Жана Моро это слишком сложная стратегия. Для него, человека, который привык просчитывать все возможные исходы, пытаться предугадать последствия, — человека, который расслабиться может только под воздействием алкоголя.

Что же: на коктейли у него безлимит. Пожалуй, стоит начать, если он хочет успеть утонуть в алкогольном тумане и ожить к концу отпуска.

Эту поездку на побережье Крита Жан забронировал и оплатил ещё полгода назад — и, конечно, он не планировал ехать сюда один. Но он узнал, что многое может измениться за какие-то шесть месяцев — и в нём самом, и в людях вокруг. И до отъезда оставалось чуть больше двух месяцев, когда Жан узнал, что его девушка — Пейдж, девушка, с которой они были в отношениях три года, девушка, которой он собирался сделать предложение на закате на берегу моря, — изменяет ему. Это было горько, тоскливо — и просто по-человечески больно, потому что Жан не мог понять, в каком месте он просчитался и что сделал не так.

Именно об этом он спросил Пейдж, когда она призналась ему во всём сама во время их разговора.

«Знаешь, мне кажется, мы просто слишком разные люди. Мне нужно то, чего ты не можешь мне дать — и, извини, я правда собиралась сказать тебе о том, что происходит, просто не находила в себе смелости».

Эти слова ожогом отпечатались у Жана в подсознании, были болезненным воспоминанием — горьким послевкусием, которое всегда приносило с собой шлейф тревоги и безнадежной тоски.

Жану никогда не казалось, что они разные люди. Ему с ней было хорошо. Настолько, что он забрал её с собой во Францию, на свою родину, настолько, что собирался сделать её своим спутником по жизни — на данный период точно, стараясь не заглядывать далеко вперед.

Всё оказалось так просто для неё.

Жан не стал закатывать истерик, не стал даже повышать голос — потому что знал, что такое смирение и спокойствие иногда бьют даже больнее, — но он тихо попросил её в самое ближайшее время найти другое место жительства и вернуть ему ключи от его квартиры.

Она съехала на следующий же день, и Жан предпочел напиться в баре до беспамятства.

Конечно, никто не собирался возвращать ему деньги за оплаченную поездку — как и билеты на самолет, — а лететь с кем-то другим Жан не особенно горел желанием. У него было не так много друзей, с которыми он был бы не против провести две недели на отдыхе — разве что Кевин, но Жан знал Кевина слишком хорошо: этот человек не умеет отдыхать, как положено, ему подавай ежедневные экскурсии, плотно загруженный график — и главное ни капли алкоголя.

Сначала, погруженный в смятенные чувства, Жан хотел стереть из памяти всё, связанное с этой девушкой, и уж тем более не ехать в место, где они должны были оказаться вдвоём, — но потом гнев сменился торгом, депрессией, и — принятие наступило, Жан вскинул голову и подумал: а почему, собственно, он не может позволить себе раз в год оторваться от утомительной работы и выбраться отдохнуть к морю, если отель и отдых уже оплачены?

Так и вышло, что в конце концов Жан прилетел в этот отель один: с чемоданом, рюкзаком и в гавайской рубашке.

И сейчас, проводя тут свой первый полноценный день после перелета и попыток прийти в себя, Жан уже понимает, что сделал правильный выбор: как бы он ни возмущался о том, что ему досталось бунгало в шумном месте, что иногда людей как будто бы слишком много вокруг, а солнце жарит слишком сильно, — как бы ни возмущался, он всё равно чувствует, как по его телу постепенно растекается расслабление, и понимает, что эти две недели были очень ему нужны.

Но сейчас ему гораздо нужнее подняться наконец на ноги и сделать хоть что-нибудь, иначе он снова уснет в самый разгар солнца на пляже, и оставшиеся дни ему придётся провести в тени номера под кондиционером.

Накинув на плечи нагревшееся полотенце, Жан встаёт на разгоряченный песок и тут же шипит, шагая на погруженный в тень участок.

Ладно: возможно, идея ехать на море была изначально провальной для человека, который не любит жару и солнце.

С тихим вздохом Жан забирает свои вещи и уходит с пляжа, планируя переждать самые жаркие часы в прохладе своего номера.

🌊🌊🌊

Ему снова не дают спокойно полениться на солнце: на этот раз — пытаются заманить на игру в водное поло в бассейне. Температура, если стоять прямо под солнцем, такая, что уже за минуту можно без труда расплавиться, так что Жан прячется под широким зонтом и за стеклами солнцезащитных очков, потягивая молочный коктейль и пытаясь не заснуть, когда перед его шезлонгом останавливается мужчина — в тёмно-синих плавках и снова с мячом в руках.

Жану хочется усмехнуться, потому что через пару секунд он понимает, что это всё тот же мужчина с пляжа — только на этот раз на нём нет ничего, кроме плавок, и за зеркальными стеклами очков, к счастью, не видно, как Жан окидывает его тело оценивающим взглядом. Окидывает машинально, без какой-либо цели.

— Водное поло? — предлагает мужчина с ослепительной улыбкой. Жан качает головой, даже не сняв очков. Аниматор смеётся, качая головой. — Вы, я вижу, слово «отдых» воспринимаете очень буквально. Не перегрелись?

— Спасибо за заботу, — ворчит Жан и берет со столика рядом мобильник, намекая на то, что тому пора отвязаться.

Намек он, к счастью, понимает отлично — и подходит к паре под соседним зонтиком, предлагая им присоединиться тоже. Жан слегка выдыхает и кладет телефон обратно: он наоборот старается брать его как можно реже здесь, чтобы не тратить силы на бессмысленное листание ленты и не портить себе настроение, если увидит что-то, чего видеть не хотел.

Он снова устремляет взгляд на этого аниматора: на его спину, на этот раз.

Вообще-то, такое поведение — не новость: аниматоры в отелях всегда до ужаса прилипчивые, но этот по крайней мере мог бы попытаться быть не таким навязчивым.

По какому-то закону подлости Жан просто не может отвести взгляд от его подкачанной спины и широких плеч, которые удивительно подходят его невысокому росту.

Поймав себя на том, что смотрит, или даже скорее пялится, Жан фыркает себе под нос, а потом откидывается на спинку шезлонга и прикрывает глаза.

Ему не нужно ещё больше проблем.

Не таких, по крайней мере — не таких.

🌊🌊🌊

Жан рыбкой прыгает в бассейн, сложив руки над головой.

Плавно рассекает поверхность воды, входит, чувствуя, как её прохлада обдаёт тело, чувствуя, как мгновенно наступает облегчение.

В бассейне ближе к вечеру уже практически никого нет, а вода остыла, в отличие от воздуха снаружи — по-прежнему жарко, разве что чуть лучше, чем было днём.

Жан выныривает на поверхность, делает глубокий вдох и стряхивает капли воды с волос, проводя ладонью по спутанным кудрям.

— Аккуратнее, — радостный возглас со стороны вдруг заставляет его вздрогнуть и в считанные секунды протереть глаза от воды, чтобы обернуться.

Жан щурится, глядя на мужчину. Кажется, он уже намеренно его преследует. Третий раз за день. Аниматор улыбается всё так же широко, как и сегодня утром: нет, он наверняка ненормальный, невозможно улыбаться так долго и не уставать.

— Я вас обрызгал? Прошу прощения, — бормочет Жан, подплывая к бортику чуть поодаль от мужчины, и опирается на него локтями. Мужчина вдруг скидывает с ног сланцы и ловко садится на бортик рядом с Жаном, спуская ноги в воду.

— Не обрызгали, — он улыбается, — просто прыгать в бассейн с бортика — не очень безопасно. Особенно с вашим ростом, — он посылает Жану многозначительный взгляд. Тот фыркает, мгновенно чувствуя неловкость, а следом — злость на самого себя за то, что его так легко смутить. — Я вас уже который раз за сегодня вижу, и всегда только в одиночестве, — вдруг говорит мужчина, чуть склоняя голову набок. — Вы здесь один? В таком отеле?

— В таком — это в каком? — усмехается Жан, с легкостью подтягиваясь на руках и тоже садясь на бортик бассейна рядом. Мужчина окидывает его долгим взглядом, и Жан тоже уделяет несколько секунд тому, чтобы внимательнее его рассмотреть: в свете закатного солнца его кожа выглядит почти бронзовой, загар к августу плотно уложился ровным красивым слоем. Волосы у него — словно карамель или что-то шоколадное, но сильно выгорели на солнце, и это натуральное мелирование очень идёт ему — сочетается восхитительно с цветом кожи и его глубокими глазами цвета виски со льдом.

Подкачанные бёдра особенно бросаются в глаза сейчас, когда он сидит рядом и его тёмно-синие шорты слегка задираются, обнажая золотистую кожу и выгоревшие волосы.

Жан просто любит смотреть на красивых людей. Этот мужчина — определенно его типаж внешне, но это ничего не значит. Прошло столько лет с тех пор, как он был с парнями, что он практически забыл, каково это. И, тем более, он здесь всего на две недели — последнее, чего Жан сейчас ищет, это связь на одну ночь.

Поймав себя на этих мыслях, он хмурится, ругая себя за то, что вообще позволяет себе думать о подобном и даже предполагает возможный исход.

— Обычно здесь отдыхают семьями, — говорит мужчина с улыбкой.

— А вы за мной следите, и потому сделали вывод, что я здесь один? — язвительно отвечает Жан. Мужчина мгновенно смущается, но проводит ладонью сквозь волосы и быстро находится:

— Нет, — просто отвечает он. — Не слежу. Это моя работа — поэтому вы видите меня так часто. Но, — он вдруг прикусывает губу и окидывает Жана сканирующим взглядом — раздевающим даже, он буквально чувствует себя голым, хотя, технически, так почти и есть: из одежды на нём только чёрные плавки. — Вы выглядите одиноким. Извините, если я ошибся, это просто моё предположение, — он тут же вскидывает руки в воздух, как бы защищаясь, и Жан качает головой, грустно усмехаясь.

— Я не планировал приезжать один, — признается он вдруг. Ага, не планировал — как и не планировал, мать его, изливать душу незнакомому человеку, он ведь даже имени его не знает. Во всём стоит винить те две бутылки пива, которые он выпил днём, спасаясь от жары. — Но в жизни всякое бывает. И вряд ли вас это должно волновать.

— Не должно, — легко соглашается Джереми, отводя взгляд на водную гладь бассейна. Поводит ногой под водой, посылает волны. Порыв ветра по мокрому телу заставляет Жана поежиться, а кожа покрывается мурашками. — Как тебя зовут? — вдруг спрашивает мужчина, и они так ненавязчиво переходят на «ты», это так естественно, словно так и должно быть.

— Жан, — имя срывается с его губ прежде, чем он успевает подумать, надо ли ему это.

— О, — он вдруг вскидывает брови, — я-то думал, что это за акцент. Красивый, кстати. И английский у тебя отличный, — спешит он оправдаться, но Жан лишь кивает, усмехаясь.

У этого парня английская речь чистая — явно из Штатов, хотя какой-то акцент всё же присутствует, едва заметный, скорее просто местная манера речи. На самом деле, это тоже повод задуматься: в таких отелях американцы не часто работают, в команде аниматоров встретить таких — скорее редкость.

— Спасибо, — отвечает он. — Я жил в Штатах довольно долгое время, пока не вернулся во Францию.

— Я, кстати, тоже живу в Европе последние лет… пять. Правда, в Испании, — радостно восклицает мужчина, а потом вдруг вспоминает со смешком: — черт, извини. Люблю наговорить лишнего. Я Джереми, — он протягивает Жану ладонь, и тот пожимает её своей мокрой рукой. Пальцы у Джереми горячие и сухие, а контраст его загорелой кожи с бледной, как у вампира, кожей Жана, выглядит даже несколько забавно. — Ладно, Жан, — говорит он, поднимаясь на ноги и надевая шлепки обратно. Называет его по имени — словно прокатывает на языке, наслаждается звуком, пытается распробовать. — Мне пора, вечером тоже есть дела. Тебе хорошего отдыха, — он подмигивает, взмахивая рукой на прощание, — не скучай. И приходи завтра играть в пляжный волейбол! — Джереми подпрыгивает на месте, не прекращая шаг, руками имитирует бросок мяча, а потом с заливистым смехом уходит по вымощенной камнем дорожке вдаль к основному зданию отеля.

Жан усмехается, не в силах оторвать взгляд, пока смотрит ему вслед.

Наваждение наконец спадает, когда он встряхивает головой, проводит ладонью сквозь волосы и встаёт на ноги, чтобы забрать свое полотенце и тоже вернуться в номер.

Он думает о Джереми всю дорогу до своего домика.

Ведёт этот Джереми себя на все двадцать, конечно, — но выглядит старше, особенно если вблизи, когда можно разглядеть морщинки возле глаз и первую седину на висках, — Жан дал бы ему около тридцати. Ему самому — двадцать девять, так что есть вероятность того, что они ровесники. Жан пытается представить себя на подобной работе — и даже усмехается вслух, до того нелепым ему это кажется.

Он всё же заставляет себя переключить ход мыслей и направить его в другую сторону, но воспоминания о прошедшем дне догоняют его вновь, когда его голова касается подушки.

🌊🌊🌊

Жан выползает из своего номера лишь к одиннадцати часам — чтобы успеть на последние полчаса завтрака, который у него неизменно состоит из чашки кофе с шоколадной булочкой, — а потом ноги сами приводят его в бар неподалеку от главного бассейна. Там тень от навеса, там прохлада от кафельной плитки на полу, там напитки со льдом и гул разговоров и смеха.

Сегодня у Жана не самый хороший день.

Это необъяснимо, но он просыпается с этим осознанием около шести утра. С ним же — проваливается обратно в тревожный сон, просыпается снова уже слишком поздно, чтобы чувствовать себя нормально, но голову забивают беспорядочные беспокойные мысли. Сегодня тревога берет верх над его разумом, и на то нет никакой разумной причины: ему вообще ни о чем не надо тревожиться, но напряжение в теле ощущается как натянутая струна.

В последний раз такой день у него был, пожалуй, практически сразу после расставания с Пейдж. Тогда вся первая неделя состояла из таких дней: бесконечное самобичевание вперемешку с тоской и чувством вины.

Но это прошло. Он выбрался из этого порочного круга, разорвал паутину воспоминаний, надеялся никогда больше не возвращаться… Но вот — он снова здесь.

Он на отдыхе, вокруг — солнце, вкусная еда, счастливые люди, морской воздух, и он должен, он должен быть счастлив тоже, нет ни единой причины, по которой сегодня ему должно быть так плохо, — но всё-таки сейчас ещё только полдень, а он уже садится на высокий стул возле бара и заказывает у молодого разговорчивого бармена ром с колой.

Кажется, вчера он ещё и обгорел на солнце — несмотря на солнцезащитный крем и попытки оставаться в тени. Всё-таки его бледная кожа не способна выдерживать такие испытания, особенно учитывая тот факт, что самостоятельно он не может качественно размазать крем по своей спине. И сейчас плечи и спина выглядят красными и доставляют ему дискомфорт, поэтому он остаётся в тени бара, потягивает через трубочку коктейль, чувствуя, как с каждым глотком алкоголя неприятное склизкое чувство в груди постепенно отступает.

Возле бассейна играет музыка. Что-то летнее и зажигательное, очень громко — возле бара ничуть не тише, они находятся вплотную друг к другу. И у Жана уже даже нет сил удивляться, когда он поворачивает голову и видит, как слева от него к бару подходит уже знакомый ему мужчина — Джереми, конечно, кто же ещё.

Его торс — в каплях воды, на нем только мокрые плавки и сланцы: вероятно, проводил какую-то игру в бассейне, а теперь вышел, чтобы высохнуть и чего-нибудь выпить. Правда, заказывает он апельсиновый фреш. Жан едва сдерживает смешок, делая очередной глоток своей Куба Либре.

Джереми, к счастью, пока что его не замечает: к счастью — потому что Жан сегодня совсем не в настроении поддерживать бессмысленные вежливые разговоры и пытаться улыбаться в ответ. Аниматор болтает с барменом, шутит и сам же заразительно смеётся над сказанным, громко хлопает в ладоши, бросает бармену какую-то фразу на греческом — звучит забавно, но бармен (очевидно, грек) тут же отвечает ему что-то с широкой улыбкой. Из колонок начинает играть Рики Мартин — Жан не знает более летних песен, чем у него, и к этой атмосфере музыка подходит как нельзя лучше: пальмы, ослепительно яркое солнце, морской бриз, вкус рома на языке и запах свежевыжатого апельсинового сока вперемешку с чем-то сладким.

Джереми начинает подтанцовывать песне: он двигается так плавно, словно занимается танцами профессионально, движения его бёдер невольно приковывают взгляд Жана: подкачанные бёдра, обтянутые мокрой тканью плавательных шортов — зрелище, в общем-то, красивое, Жан не может отрицать. Джереми благодарит бармена с широкой-широкой улыбкой, когда тот ставит перед ним фреш, делает глоток, не прекращая движений: это не танец, просто его тело двигается в такт музыке почти непроизвольно, словно он так привык это делать, что движения уже машинальны. И всё-таки Жан не может отвести взгляд — странный парадокс. Этот мужчина — просто чертовски красивая картина для глаз, каким бы навязчивым он ему ни казался: эти загорелые широкие плечи, практически бронзовая кожа на локтях, жилистые пальцы, которыми он сжимает пластиковый стакан. Эти бёдра, икры с отчетливо проступающими сильными мышцами, его торс, выгоревшие волосы, ровный изгиб носа. Возможно, винить во всём стоит ром и жару — Жан никак не может признать, что ему самому просто нравится на Джереми смотреть, — но он не может отвести взгляд.

И Джереми, конечно, замечает.

— О, — радостно восклицает он, в два шага оказываясь рядом с Жаном и приземляясь на стул рядом с ним. Стул для него высоковат, ноги не достают до пола, тогда как Жан со своим ростом упирается носком ступни в кафельную плитку. — Доброе-доброе утро! Точнее, уже день. Правильное начало, — Джереми кивком указывает на коктейль перед Жаном и подмигивает ему. Тот находит в себе силы лишь кивнуть и фыркнуть.

От глаз Джереми это, конечно, не укрывается, но лишних вопросов он не задаёт: просто его взгляд слегка тускнеет, он оглядывает Жана и потягивает свой апельсиновый фреш, пока его нога продолжает подрагивать в такт песне, постукивая по ножке барного стула.

— Ты какой-то гиперактивный, — замечает вдруг Жан почти против воли. Джереми разражается смехом, а потом, всё так же широко улыбаясь, кивает.

— Ага. Есть такое. Движение — жизнь, — замечает он с умным видом. Жан усмехается, покачивая головой.

— Тогда предпочитаю умереть раньше, но не двигаться лишний раз.

— Да я заметил, — смеётся Джереми, — не обижайся. Я по-доброму. У нас тут все такие, как ты — в конце концов, отдыхать приезжают, — он улыбается ему тепло и почти ласково, и Жан невольно посылает улыбку в ответ. Но вдруг радость и безмятежность в глазах Джереми сменяются лёгким беспокойством: — О, это… Ты обгорел? Болит? — он смотрит на плечи Жана, и тот тоже опускает взгляд.

— А, да… Ничего, — отмахивается он, опуская ладонь на плечо, но это движение отдается неприятной болью, а кожа на плече — ощутимо горячая.

— Да нет, — Джереми двигается чуть ближе, глядя на его плечи, — солнечные ожоги это не шутка. У тебя есть что-то, чем можно обработать и помазать? Я вижу, как выглядит, должно болеть, — Джереми беспокоится чересчур сильно для человека, который знаком с Жаном меньше дня, и это искренне вводит его в ступор. Но он наконец обретает дар речи и качает головой.

— Нет, кажется… У меня ничего нет. Не страшно, куплю, если что, — он пожимает плечами. — Не то чтобы они болят, — добавляет он, хотя это уже ложь: просто Жан привык к боли похуже, которой за всю свою жизнь испытал немало, и потому нечто подобное кажется ему незначительным, он даже наверняка не будет обращать внимания, пока кожа не покроется волдырями.

— Слушай, если хочешь, можем забежать ко мне. У меня есть гель с алоэ, мне помогает от ожогов только он, — вдруг предлагает Джереми, и Жан снова удивлённо застывает, не понимая, почему этот практически незнакомый мужчина так парится о его здоровье. В конце концов приходит к выводу, что это издержки профессии — или же он чего-то не понимает, и в Испании все такие дружелюбные.

— Я не… Не нужно, спасибо, — вежливо отвечает он. Джереми вскидывает бровь.

— У меня как раз есть двадцать минут перерыва, — продолжает он. Жан делает ещё один глоток и понимает, что коктейль закончился. Тогда он думает, что слишком невежливо будет просто встать и уйти, распрощавшись, а плечи и правда неприятно горят сейчас, когда Джереми обратил на это такое внимание, поэтому в конце концов Жан нехотя поводит головой, и Джереми забивает последний гвоздь: — Ни в коем случае не настаиваю, просто от него правда станет лучше. Если не хочешь испортить себе отпуск, — он пожимает плечами с усмешкой, и Жан наконец встаёт на ноги. Джереми спрыгивает с высокого стула вслед за ним.

Его отпуск и без того испорчен, думает Жан, но сделать его ещё хуже ему явно не хочется, — поэтому он поддается. По крайней мере, так он оправдывается перед самим собой, потому что этот поступок тут же начинает казаться ему бредовым, — но он действительно направляется вслед за Джереми.

Только сейчас, когда они оба стоят на ногах рядом, в глаза бросается их разница в росте. Джереми ниже Жана сантиметров на десять-пятнадцать, и они в целом довольно сильно отличаются телосложением — Джереми выглядит подкачанным, у него широкие плечи и приземистая фигура, Жан же всегда был чересчур худым. В последние пару лет он немного подтянул мышцы походами в спортзал в свободное от работы время, но на самом деле своим телом он не слишком доволен — а на морском побережье особенно бросается в глаза почти аристократическая бледность его кожи. И ему редко удается загореть: обычно он обгорает, а потом краснота спадает, и кожа остается всё такой же белой. В общем, Жан явно не приспособлен для подобного климата, поэтому, где бы он ни жил за всю свою жизнь, в конце концов он всё равно вернулся в Париж и уезжать оттуда уже не планирует.

Джереми ведёт его за собой вдоль рядов одинаковых домиков к основному зданию отеля. Здесь три линии домиков-бунгало, на каждый из которых рассчитан один номер, ещё одна линия — таунхаусы, в них номеров уже побольше, а дальше всего от пляжа находится большое главное здание отеля. Насколько Жан помнит, в нём нет номеров для съема, но там, судя по всему, живут работники отеля.

Одним из критериев, по которым Жан выбирал отель, была именно местность: и здесь она действительно оправдывает все его ожидания, потому что с террасы его бунгало открывается вид на море, а вся территория усеяна пальмами, зеленью и дорожками из камня.

Они идут рядом по одной из таких дорожек, и Джереми продолжает о чем-то болтать: о погоде, о том, как жарко здесь в августе, но не так, как в июле; о том, что он, на самом деле, до ужаса устал от такой нагрузки практически ежедневно, но до конца сезона ещё два месяца. Жан не то чтобы слушает, но учтиво кивает, пока Джереми не замолкает.

— Ты извини, что я так, — вдруг говорит он и бросает на Жана какой-то встревоженный взгляд, — ты так удивился, когда я предложил. А я просто хочу помочь. Да и ты кажешься интересным, я не могу находиться вечно в компании остальной команды аниматоров, хочется и с людьми общаться тоже. Если ты не хочешь — не настаиваю. Просто приведем в порядок твои ожоги, и больше я к тебе и на метр не подойду.

Жан удивлённо моргает: так, значит, он не случайно встречает его уже в который раз за два дня? Джереми намеренно искал повода перекинуться с ним парой слов, потому что Жан показался ему интересным?

В первые секунды какая-то ворчливая его часть начинает возмущенно стучать кулаками в стену и просит послать этого самонадеянного куда подальше, — но эту часть Жан затыкает. Иногда коктейль с ромом с самого утра — идея очень даже неплохая, потому что всё сразу становится так просто. Всё, что обычно на трезвую голову показалось бы Жану поводом для нескольких дней размышлений, сейчас оказывается делом одной минуты.

Жан здесь один. Совсем. Он напоминает себе об этом — настойчиво и устало. И тут практически нет таких, как он, Джереми сказал правду — этот отель скорее семейный, здесь много пар, замужних и нет, есть компании друзей и семьи, но Жан всегда видит группы людей — по двое, трое, четверо.

И никого в одиночестве.

Жан здесь один, у него впереди ещё двенадцать дней однообразного отдыха, потому что он в своем депрессивно-подавленном состоянии вряд ли найдет силы выбраться на какую-то экскурсию, и прямо сейчас ему предлагают шикарную возможность это время скрасить.

Но просто сказать «конечно, давай пообщаемся» Жан тоже не может — это просто странно, непонятно, так нельзя, это слишком… просто.

И он окидывает Джереми взглядом, прежде чем неловко откашляться. Взгляд Джереми в ответ — взволнованный, выжидающий, несколько виноватый. И только сейчас Жан замечает, что впервые видит его без этой ослепительной улыбки на лице.

— Не говори ерунды, — отмахивается он, — подходи, если хочется. Я всё равно здесь один.

Он не хочет, не хочет, не хочет в этом признаваться, в своем одиночестве и нужде в общении, но слова срываются с губ почти против воли. Джереми на пару секунд замирает с удивленным видом, а потом на его губах — снова — появляется эта улыбка. Ну вот, думает Жан, дал бы хоть немного отдохнуть мышцам.

— Тогда точно подойду, — говорит он — и следом подмигивает — и только в этот момент…

Только в этот момент Жан понимает, что Джереми говорил не про обычное общение.

Чёрт бы побрал Жана Моро и его наивность.

Жан наконец выходит из каменного ступора и продолжает идти в тени пальм вслед за Джереми, но теперь он думает об этом.

Конечно, конечно он думал о Джереми в таком ключе — допустил такую мысль скорее мимолетом, чем всерьез, — но почему-то Жану кажется таким нестерпимо странным, что и Джереми может думать… так же?

Это глупо — такое предположение, как глупо и то, что Жан не догадался сразу, но он просто… Жан не слишком привык к тому, что он может нравиться кому-то из-за своей внешности, а не из-за того, какой он человек. Этот Джереми не знает о нем ровным счетом ничего, а значит, привлечь его могла только внешность. Внешность Жана? Звучит как шутка. Жан не то чтобы склонен к самобичеванию, но это правда, правда очень непохоже на то, как всё обычно происходило в его жизни.

Жан не ханжа и не будет хранить обет безбрачия после неудачного расставания и разбитого сердца, но он просто не думает, что ему сейчас это нужно. От одной мысли о каких-то отношениях накатывает тревога и усталость, но подумать об этом глубже Жан не успевает: они подходят к зданию.

Джереми живет в одном из номеров, которые предоставляют аниматорам и остальному персоналу отеля. Пока они идут по прохладному коридору, он объясняет, что большинство аниматоров живут в комнатах по два-три человека, но у него комната на одного, потому что он в их команде — кто-то вроде босса. Услышав это слово, Жан усмехается, но Джереми гордо вскидывает подбородок.

— Ну а что? — замечает он с улыбкой. — Я работаю в этом отеле третье лето подряд. Знаю здесь все порядки, знаю, что требуется от меня и остальных в команде, знаю, какие номера ставить и как лучше всего развлекать гостей.

— Тебе нравится эта работа? — Жан не удерживается от вопроса, сразу задумываясь над тем, насколько глупо он прозвучал. Но это искренний интерес и непонимание: Жан, конечно, просто не любит людей и взаимодействовать с ними, но даже если бы любил, вряд ли согласился бы на такую работу. Она кажется ему до ужаса неблагодарной: нужно работать с рассвета до заката шесть дней в неделю, всегда улыбаться, всегда быть вежливым и в хорошем настроении… Для Жана это звучит как ночной кошмар, ад наяву. Джереми же вдруг смеется, открывая дверь в номер ключом-картой и пропуская Жана вперед.

— Не представляешь, насколько, — отвечает он с улыбкой в голосе. Да, Жан и правда не представляет. — Я люблю взаимодействовать с людьми, люблю жаркую погоду и люблю танцевать. В общем-то, что ещё надо для счастья, да? — он оборачивается, улыбаясь Жану — широко и безмятежно, как будто у него совсем нет забот, как будто он живет только сегодняшним днем, этим моментом, прямо сейчас. Жан не знал, что есть люди, которые так умеют.

Он не успевает задуматься над ответом Джереми — и над фразой про танцы? — потому что Джереми уже щебечет о способах лечения солнечных ожогов и копается в косметичке в ванной комнате, пока Жан ждет его возле зеркала в коридоре. Наконец Джереми выходит — и протягивает Жану прозрачный тюбик.

— Нужна помощь? — спрашивает он учтиво, но Жан качает головой, тихо благодарит и осторожно покрывает обожженные плечи и грудную клетку тонким слоем геля. Он приятно охлаждает кожу, вызывая легкое жжение, и Жан мысленно ругает себя за то, что умудрился обгореть в первый же день, как те самые неудачники-туристы из ромкомов. — Спина у тебя тоже красная, — вдруг замечает Джереми. — Сверху. Давай помогу? Ты ведь не видишь, вряд ли намажешь хорошо.

Жан неохотно поддается, и Джереми сажает его на стул, потому что из-за роста Жана ему неудобно тянуться так высоко. Жан подавляет смешок.

Он не может перестать думать о своем внезапном осознании — о том, что он понял, когда они ещё были снаружи и шли рядом.

О том, что Джереми хочет с ним пообщаться, — вероятно, и не словами вовсе.

Он не может перестать думать об этом, — но вместе с тем он просто не знает, что и думать. Потому что он никогда не был в таких ситуациях, потому что вся эта поездка — ужасный выход из зоны комфорта, и утром ему обычно хочется забраться с головой под огромное одеяло на его кровати размера кинг-сайз и не выходить из бунгало целый день.

И как это вообще привело его к тому, что сейчас он сидит в номере мужчины, с которым знаком от силы день, и чувствует горячие прикосновения его ладоней к спине?

Джереми до ужаса умело обращается со своими руками — определенно знает, что делает. И хотя это лишь две минуты, в течение которых он покрывает кожу гелем, Жан успевает переосмыслить, кажется, всю свою жизнь. Но вот наконец Джереми отстраняется, бормочет себе под нос «гото-ово», забавно растягивая слоги, и щелкает крышечкой, закрывая гель.

— Возьми себе, — протягивает он тюбик Жану, который приводит себя в чувства и силой пытается не позволить мурашкам появиться на чувствительной коже.

— Не нужно, спасибо, — к счастью, сохранить тон голоса ровным ему хотя бы удается. — Он твой, я могу купить себе новый.

— Ты не израсходуешь много, а мне он всё равно сейчас не нужен, у меня давно загар, — Джереми тепло улыбается. — Вернёшь перед отъездом. Ты, кстати, надолго здесь?

Кстати. Да, говорили они совсем не об этом, — но Джереми умудряется так естественно вводить в диалог эти личные вопросы, что Жан только и успевает удивляться.

— Две недели, — сухо отвечает он. Ему точно пора. — Спасибо, — он поднимается на ноги, и Джереми быстро кивает, улыбаясь. — Увидимся, — он взмахивает рукой, прежде чем выйти из номера — так и не взяв у внезапно растерявшегося Джереми гель.

Всю дорогу до своего бунгало под палящим солнцем Жан размышляет. Размышляет до того глубоко, что едва не проходит свой домик, но вовремя возвращается и наконец оказывается в прохладе за стеклянной дверью. Еще только время обеда, а он почему-то уже так ужасно устал, что падает на кровать и обнимает холодную подушку, закрывая глаза.

Ему не нужна любовная интрижка на десять дней. Ему не нужен чертов курортный роман, о котором он потом будет вспоминать несколько лет спустя с чувством теплой ностальгии и светлой грусти.

Потому что Жан — не из тех людей, которые на такое вообще способны.

И трахается он обычно либо без чувств совсем, просто для того, чтобы забыться, либо — когда чувств так много, что держать их в себе нет никаких сил.

Но согласиться на что-то несерьезное, что-то из серии «забавы ради»? Нет, Жан не знает, что должно случиться, чтобы он на такое решился.

Каким бы красивым ни был этот чертов Джереми.

Каким бы красивым и притягивающим взгляд ни было его тело.

Жан знает, что это плохая идея: либо он потрахается с ним и предпочтет избегать его все оставшиеся дни, а после никогда не вспоминать, либо… Что же, если он вдруг привяжется или влюбится — ему конец. Потому что он не может позволить себе влюбиться, не сейчас, когда боль от предыдущей раны ещё достаточно острая, чтобы регулярно о себе напоминать.