Прохлада номера убаюкивает, и Жан засыпает на пару часов: он выспался ночью, все вроде бы было в порядке, но так и клонит в сон, и он не планирует сопротивляться.

Итог прост: второй день отдыха проходит даже скучнее первого.

Контрастный душ немного помогает ему взбодриться, а потом он приводит себя в порядок, берет книгу, солнцезащитные очки и телефон и выходит из номера — на ужин.

Книга — это что-то вроде ритуала. И он связан не столько с чтением, сколько с тем, чтобы отдать дань воспоминаниям, прошлому, детству и своей семье.

Он делает так каждый раз, когда приезжает на море, и этот год не должен становиться исключением, какими бы ни были обстоятельства.

Жан делает это после ужина: берет бокал белого вина в баре, а потом спускается по вымощенным камнем ступенькам, проходит по дорожке, чувствуя, как к вечеру ветерок стал прохладнее, прикрывает глаза на пару секунд, чтобы вдохнуть соленый морской запах и на эти мгновения перенестись в места его детства.

Его детство, пожалуй, было не лучшим, но он не считает правильным жаловаться.

Жан садится на разогретые за день камни возле берега, делает глоток вина и несколько молчаливых минут любуется закатом. Закат над морем — потрясающее зрелище, особенно сейчас, особенно когда так ярко чувствуется этот морской запах, когда небо чистое, почти без облаков, но ветер гонит волны к берегу, и они разбиваются об острые камни с тихим всплеском.

Жан любит спокойное море и водную гладь, но он обожает шторм. Он надеется, что в один из дней здесь ему повезет, и море выйдет из себя хотя бы ненадолго, покажет, как брызги могут долетать даже до камней, покажет, каким громким бывает шум волн.

Но сейчас Жан делает глубокий вдох, ставит бокал рядом на гладкую поверхность и открывает книгу.

Вряд ли он прочитает хотя бы строчку, но он продолжает делать так из года в год — и не простит себе, если что-то изменится сегодня.

Книги — всегда на французском, вино — всегда белое, если удается найти. Над морем кружат чайки, тихие хлопки их крыльев мешаются с пением волн, с шипением, с которым пена выпускает песок из своих объятий.

Жан скучает, так до ужаса скучает — и в эти моменты он чувствует себя особенно одиноким.

Он делает так, чтобы на короткие мгновения вернуться в то время, когда ему было пятнадцать, когда он сидел на набережной в порту Марселя и проживал самые счастливые свои годы. Жан помнит так хорошо, словно это было вчера: они сидят на пирсе, свесив ноги к воде — здесь мелко, да и портовые обычно не любят, когда так делают, но секретное оружие Жана — Элоди. Девочка двенадцати лет сидит рядом с ним, ест свое мороженое — мята-шоколад, Жан до сих пор не понимает, как ей мог нравиться этот вкус, — и ее густые длинные волосы цветом в глубокую беззвездную ночь развевает ветер.

Никто никогда не прогонял их, потому что Элоди улыбалась, Элоди смотрела на них своими оленьими серыми глазами, Элоди брала Жана за руку и восклицала: «Жан, Жан, смотри, какой флаг на том корабле!» — и этот детский восторг всегда заставлял взрослых мужчин смягчаться. Жан бросал на них извиняющиеся взгляды, но они лишь качали головой, мол, сидите, сколько влезет.

И они сидели. Марсельский порт, закат над заливом, чайки в небе и тепло тела сестры сливается с его собственным теплом.

Жан скучает. Скучает так сильно, что и представить нельзя.

Боль притупилась с годами, стала бесцветной и практически глухой, но, когда Жан оживляет эти воспоминания и проводит время так, как сейчас, — боль тихонечко скулит в груди, напоминая о том, чего уже никогда не вернуть.

О том, как больно терять, если так сильно привязываешься.

Жан читает. Вино обжигает горло, хотя оно практически ледяное, порыв ветра переворачивает страницу.

Жан сидит на камнях до тех пор, пока солнце не догорает до углей на горизонте, а влажный воздух не становится таким густым, что, кажется, проведи сквозь него рукой — и останутся борозды.

Сумерки перетекают в ночь, но звезд пока не видно. Сегодня Жан не хочет их дожидаться — он и без того чувствует себя чересчур потерянно и тоскливо, — и потому он поднимается на ноги, берет пустой бокал и возвращается обратно — вверх по дорожке, к свету фонарей, к гулу разговоров, шуму музыки, который не утихает даже вечером.

В это время на улице находиться гораздо приятнее: прохладный ветерок обдувает его лицо, пока Жан решает пройтись по территории отеля. Это бесцельная прогулка, но он просто не хочет возвращаться к себе в номер сейчас: слишком велика опасность попасть в сети меланхолии и обнаружить себя уже ближе к утру пьяного в стельку, потому что целью было напиться и забыться.

И он идёт по бесчисленным тропинкам, и вдруг слышит музыку более отчетливо: она доносится справа, оттуда же — мерцает свет. А главное — песня ему знакома, это ведь один из известных саундтреков к фильму «Мулен Руж». Всё, что хоть сколько-нибудь напоминает Жану о доме в чужой стране, неизменно притягивает его, — так что он идёт на звуки и свет.

И выходит к небольшому амфитеатру. Останавливается в некотором изумлении, оглядывая количество людей, сидящих на ступеньках и стульях внизу, ближе к сцене — а потом на саму сцену и падает его взгляд.

Следом падает и его челюсть. На землю. Возможно, с треском.

И Жану нужно сделать лишь пару шагов, чтобы вглядеться получше и убедиться, что ему не мерещится — что это правда Джереми сейчас танцует на сцене в строгом костюме — рубашка, пиджак, бабочка, ну вылитый Кристиан. Девушка в алом платье, что синхронно двигается с ним рядом, — несомненно, ещё одна из команды аниматоров, но этим вечером она исполняет роль Сатин.

Жану требуется некоторое время, чтоб осмыслить, что здесь вообще происходит.

Он спускается чуть ближе к сцене, присаживается с краю на свободное место и не отрывает взгляд от Джереми.

Джереми потрясающе владеет телом. Жан никогда не был фанатом танцев, но он уверен: танцы не могут не понравиться, если танцевать будет Джереми. Рубашка плотно обхватывает его предплечья и локти, брюки идеально сидят на бедрах и заднице, блеск лакированных ботинок и эмоции героя, которые отражены на его лице во время танца, — на Жана словно наложили какое-то заклинание, словно он попал под чары и не может выбраться, потому что его всё полностью устраивает.

Действующие лица на сцене сменяются, каждый эпизод и танец вызывают бурю аплодисментов, и Жан, уже сам не замечая, как, начинает хлопать тоже.

Это выглядит эффектно: декорации на сцене — точно под «Мулен Руж», песни звучат из динамиков, а свет софитов падает на сцену ровными мощными лучами, освещая каждое действие танцоров.

Джереми появляется не в каждом танце, конечно, — сделать передышку ему тоже надо, — но каждый раз, когда он появляется, Жан жадно ловит взглядом изгиб его талии, плотно обхваченный рубашкой и жакетом, ловит каждое движение бёдер: эта плавность, с которой он совершает каждый шаг, каждый поворот, сводит с ума.

Жан чувствует себя странно — словно это просто какой-то сон, словно ему это снится, вот только ощущается слишком реалистично. Но нет: это по-настоящему, он аплодирует финальной сцене, наблюдает за тем, как вся команда аниматоров выходит на поклон, и не перестает изумляться. Они сами ставят танцы. Восхитительные танцы. Жан не слишком разбирается, но он только что видел своими глазами, как красиво это было, и он не позволяет себе сомневаться.

Жан поднимается и уходит прежде, чем шоу успевает закончиться.

Амфитеатр погружен в алый свет, аплодисменты становятся громче, когда он выходит на тропинку и направляется обратно к своему домику.

Этой ночью он спит без пробуждений, и ему снится Джереми — Джереми в смокинге, который танцует под песню Sparkling Diamonds, и каждое плавное движение его бёдер в этом сне предназначается только Жану и никому больше.

Он просыпается со странным ощущением в теле и не может удержаться от соблазна закрыть глаза и снова прокрутить в памяти отрывки этого сна. Красивого, в алых оттенках Мулен Ружа и с тихой музыкой на фоне. И с Джереми — с Джереми, который танцует и наслаждается вниманием Жана к его телу.

🌊🌊🌊

С самого утра Жан пребывает в состоянии странной диссоциации — словно не до конца выходит из своего сна, словно перестает видеть хрупкую грань между реальностью и выдумкой. И состояние это настолько непривычное, что Жан даже не пытается запить его алкоголем с самого утра.

Но он думает о Джереми.

Думает, когда принимает душ утром, и включает воду похолоднее, чтобы не ощущать этого рвущегося наружу возбуждения. Думает, когда пьет кофе за завтраком, оглядывая соседние столики. Думает, когда намазывает на плечи солнцезащитный крем и вспоминает прикосновения его рук вчера днём.

Но главное — он думает и осознаёт, что та рациональная его часть, что вчера яростно боролась против всего этого, сейчас просто молчит и смиряется. Она спокойно сидит в углу и наблюдает за тем, как Жан переживает свою би-панику, пока глядит на Джереми возле бассейна. Джереми болтает с какой-то парой, смеётся, парень протягивает к Джереми стеклянную бутылку с пивом и тот легонько ударяет по ней своим пластиковым стаканчиком. Жан отсюда не видит, но готов поспорить, что там снова какой-нибудь свежевыжатый сок.

И эта рациональная часть его рассудка, единственная, на которую он полагается, потому что из остальных частей кровь отлила в совершенное иное место, — эта рациональная часть забивает последний гвоздь в крышку гроба своими до ужаса рациональными доводами.

Она говорит ему: ничего ведь страшного не случится, если ты просто потрахаешься с ним, сбросишь напряжение и хорошо проведешь время. Она говорит: он кажется интересным, может, с ним даже есть о чем поговорить, — но ты и сам знаешь, что во время секса гораздо важнее то, как он стонет.

Она говорит: это ни к чему тебя не обязывает. Сразу разложи перед ним все карты, объясни условия, на которых согласишься — вот увидишь, он будет за. Ты хорошо проведешь время, он — развлечется, развеется, прервет рутину.

Она уговаривает его. Точнее, конечно, это уговаривает себя он сам. Потому что ему до ужаса хочется на такую авантюру согласиться.

И кто Жан такой, чтобы сопротивляться, когда даже самая разумная его часть говорит ему, что это неплохая идея?

Он сглатывает ком тревоги в горле. Заказывает холодный кофе и просит добавить в него немного коньяка. Бармен смеётся, но просьбу выполняет.

Джереми появляется возле бара как раз в тот момент, когда первый глоток алкоголя вперемешку с кофеином оказывается у Жана на губах.

— Ты мне чем-то напоминаешь вампира, знаешь, — смеётся Джереми вместо приветствия и без приглашения опускается на стул рядом. Впрочем, Жан не возражает — лишь кивает и делает ещё один глоток. — Прячешься в тени от солнца. Легко обгораешь. Вечно какой-то мрачный. И из номера своего выползаешь, когда близится уже время обеда, — он с ухмылкой кидает взгляд на часы на руке.

Сегодня он в футболке, за что Жан ему искренне благодарен: вряд ли после своих сновидений и не отпускающего потока мыслей он смог бы спокойно смотреть на его обнаженный торс. Но ничуть не помогают слегка растрепанные волосы Джереми, аккуратный беспорядок прядей, который выглядит так притягательно, что хочется провести сквозь них пальцами, потянуть ближе, коснуться; ничуть не помогают его покусанные губы, не помогает и то, как пальцами он машинально разглаживает ткань шортов на бедрах.

— Ага. А еще, разумеется, кровь пью, — язвительно отвечает Жан, вызывая волну смеха в ответ.

— Как твои плечи, кстати? — заботливо интересуется Джереми, а потом двигается ближе, проникает в личное пространство Жана, оказываясь так близко, как Жан не готов его ощутить — и потому он слегка отшатывается, вызывая в глазах Джереми сначала недоумение, а затем — вину. — Прости, я… Всё нормально? — настороженно спрашивает он.

Жан сам понятия не имеет, что вызвало в нем такую реакцию, но подсознательно догадывается: та самая уцелевшая рациональная часть его мозга пытается предостеречь. Не подпускай ближе. Не позволяй коснуться.

Жан почти физически ощущает, как эта часть уменьшается с каждой секундой, и он не имеет над этим контроля. Просто его разумная часть смиряется, утихает, пожимает плечами, говорит, мол, ладно. Раз хочется, то не беспокойся. Ничего страшного не случится, если ты просто позволишь себе расслабиться, хорошо провести с ним время и забыть. Не принимай близко к сердцу. Просто не привязывайся.

Жан чувствует, как помещение перед глазами слегка покачивается, потому что та самая разумная его часть больше не способна удерживать его от сумасшедших поступков, которые могут сделать ему больно.

А сопротивляться своим желаниям Жан никогда не умел.

— Все хорошо. Извини, — он натягивает улыбку, — плечи вроде бы получше. Не знаю. Меня и вчера они не сильно беспокоили, — он хмыкает, снова вызывая у Джереми широкую улыбку.

— Как скажешь, — смеётся он, а потом его взгляд падает на стакан перед Жаном. — Не знал, что французы нормально относятся к холодному кофе, — замечает Джереми. — Итальянцы считают это кощунством. Хотя для них кощунство — любой кофе, кроме обычного эспрессо…

Жан невольно улыбается: этот мужчина так легко переходит с темы на тему, обсуждает с ним всё что угодно, будто бы так хочет поговорить — на любую тему, лишь бы продолжать диалог. Это кажется ему одновременно странным — и приятным. Потому что это лестно, когда кто-то правда считает его интересным.

Или привлекательным.

Сейчас для подсознания Жана нет разницы между этими вещами, по правде говоря.

— Каким бы это ни было кощунством, я не собираюсь пить горячий кофе, когда и без того умираю от жары, — с серьезным видом отвечает Жан, и что-то в этой фразе вновь вызывает у Джереми смех. — И вообще, это кофе с коньяком. Так что не имеет значения.

— Не сомневался, — Джереми подмигивает ему. Снова. Щурится, когда солнечный свет падает ему на лицо, и ресницы красиво роняют тень на щеки, когда он улыбается. Морщинки возле глаз выделяются сильнее — потому что улыбается он, как Жан уже выяснил, очень много.

Какой же он, блять, красивый, и как же Жану от этого плохо. Почти физически.

— Кстати, — вдруг говорит Джереми, и Жан почему-то уверен, что сейчас последует вопрос, который придётся совершенно не к теме. Впрочем, не то чтобы Жан был против. — Ты любишь танцы?

Этот вопрос вводит его в ступор. Серьезно, первые пару секунд он просто пялится на Джереми, и лицо у него наверняка такое, как будто Джереми спросил у него, как часто он смотрит порно. Потому что Джереми уже открывает рот, чтобы — как будто бы — извиниться за вопрос и узнать, все ли у Жана в порядке, но потом закрывает его и выжидающе смотрит.

У Жана в голове происходит короткое замыкание. Потому что алкоголь, жара — и воспоминания о вчерашнем вечере — мешаются в опасный коктейль внутри. И перед глазами уже не этот Джереми — в футболке и шортах в один тон с эмблемой отеля на груди, — а тот самый, в костюме в стиль «Мулен Ружа», в белоснежной рубашке, которая обхватывает эти выступающие локти плотной тканью. И этот Джереми перед его глазами снова танцует, каблуки туфель скользят по паркету сцены, и у Жана пересыхает во рту. Он часто моргает и пытается сделать вид, что он в полном порядке.

— А что? — голос всё равно звучит более хрипло, чем он планировал. И давно он потерял умение владеть собой в подобных ситуациях? Он был уверен, что безупречен в этом, но теперь он не уверен уже ни в чём.

— Некрасиво отвечать вопросом на вопрос, — Джереми ухмыляется, и Жан вдруг краснеет. Он надеется, что лицо у него успело обгореть хотя бы немного, потому что иначе румянец на его бледной коже моментально бросится в глаза. — Я дважды в неделю здесь провожу мастер-классы. По танцам. Подумал, может, хоть так удастся заставить тебя разнообразить времяпрепровождение, — он опирается локтем о барную стойку, подпирает ладонью подбородок, потом проводит свободной ладонью сквозь волосы, растрепывая их лишь сильнее.

— О, — Жан не может скрыть изумления в голосе, — я не… Не то чтобы я умею танцевать.

— Так для этого и приходят на мастер-класс, — по-доброму смеётся Джереми, — чтобы научиться. Но я, конечно, не заставляю, — он тут же вскидывает руки в воздух и спрыгивает со стула, взглянув на время.

— А что хоть за танцы? — спрашивает вдруг Жан, практически против воли: конечно, не собирается он идти ни на какие танцы, он ещё не чокнулся, и он совершенно не умеет двигаться так, как того требует подобный вид активности.

— Бачата, — отвечает Джереми с широкой улыбкой. Жан видит, как в его глазах загорается довольный огонек, и уже один лишь этот огонек подначивает его согласиться.

— Это не… — хмурится вдруг Жан, — ее танцуют с партнером? Или я путаю? Извини, я не сильно разбираюсь в…

— Нет-нет, ты прав. Правда, сольная бачата тоже бывает, но у нас будет парная, она проще, — Джереми шагает ближе к Жану, ладонью упираясь в барную стойку прямо рядом с ним. — Если ты об этом переживаешь, то твоим партнером могу быть я, — ухмыляется он вдруг.

Жан только-только успевает подумать о том, что такой исход, пожалуй, будет одновременно катастрофой и благословением, поэтому даже не знает, что ответить.

— Возможно, это хорошая идея, — наконец отвечает он, медленно кивая. — Но я пока не знаю, приду ли вообще, — спешит оправдаться он, но по огоньку в глазах Джереми понимает: тот видит его насквозь и уже знает, что смог его заинтриговать.

— Ну, если вдруг соберешься, — он прикусывает губу, сдерживая ухмылку, и машинально опускает ладонь на предплечье Жана, — то сегодня в четыре часа дня, в танцевальном зале. Он находится в здании, которое примыкает к зданию отеля, — он бросает очередной быстрый взгляд на часы, чуть хмурясь. — А теперь, прости, вынужден тебя оставить. До встречи, — Джереми снова подмигивает и, потрепав Жана по плечу, молнией улетает к бассейну. Жан потирает место, которого Джереми только что касался, и вновь пытается прислушаться к голосу рассудка, но он… нет, не молчит. Он говорит, что ему стоит пойти на этот чертов мастер-класс, и Жан готов выругаться, потому что это кажется ему бредовой, сумасшедшей идеей, но…

Ты улетишь домой через десять дней и никогда больше его не увидишь. Таких посетителей, как ты, у него сотни. Не воспринимай близко к сердцу.

Жан отставляет стакан в сторону и выходит из бара, понимая, что ему срочно нужно к морю: нырнуть в волны и остудить голову.

🌊🌊🌊

Жан стоит перед зеркалом в номере, нервно постукивая пальцами по деревянной поверхности туалетного столика.

Он одет в обтягивающую черную майку из хлопка, которая подчеркивает мышцы его рук и талию. Когда-то он смущался из-за того, что его почти изящная талия так контрастирует с шириной плеч, но сейчас оценивающе окидывает себя взглядом в зеркале и остается вполне доволен. На его ногах — простые серые брюки, самые легкие из тех, что он привез с собой: в других наверняка будет жарко или попросту неудобно.

Жан понятия не имеет, в чем ему следует быть одетым — и чего вообще ждать. Он проводит ладонью сквозь непослушные волосы, пытаясь придать им нормальный вид, и понимает, что — какого-то черта — он волнуется.

Устав от самого себя, Жан наносит парфюм на запястья, надевает кеды и, повесив на пояс сумку, выходит из номера, плотно закрывая стеклянную дверь.

Сначала он хочет прийти немного позже начала — чтобы Джереми уже решил, что он не появится вовсе, чтобы… Жан понимает только в этот момент: он ведет себя как гребаная школьница, которую позвали на свидание, — а ему, вообще-то, в этом году исполнится тридцать. Жан мысленно дает себе пощечину и направляется прямо по вымощенной камнем дорожке — к нужному зданию.

Джереми стоит возле входа со стаканчиком в руках и смотрит в экран телефона, — но поднимает взгляд сразу, как только слышит чужие шаги, и его губы тут же расплываются в широкой улыбке.

— Кого я вижу! — тянет он, убирая телефон в карман белоснежных брюк. — Я и не думал, что ты придешь, если честно. Извини, что позволил себе сомневаться в твоих намерениях, — он ухмыляется, подчеркивая очевидно шутливый подтекст, но в глазах и правда виднеется удивление. Жан скептически хмыкает, а потом Джереми вдруг протягивает ему ладонь. Жан недоуменно выгибает бровь. Ладонь не исчезает, он выжидающе смотрит, и Жан послушно вкладывает свою ладонь в его пальцы — лишь для того, чтобы Джереми поднес его ладонь к своим губам и оставил быстрый поцелуй на тыльной стороне, неотрывно глядя Жану в глаза.

Жана будто ударяют кулаком под ребра, потому что дыхание вмиг перехватывает в горле, пока он ошеломленно смотрит на улыбающегося и расслабленного Джереми, который выпускает его ладонь из своей, но от изумления Жан даже не опускает руку: она так и повисает в воздухе.

— Позволите пригласить вас на танец, месье..? — Джереми поводит пальцами, как бы требуя от Жана его фамилию, но тот лишь хлопает глазами. — Эй, я тут вообще-то пытаюсь быть джентльменом, — наконец смеется Джереми, — ты уже нашел себе другого партнера на занятие? — он пытается сделать вид, что обижен, но лукавый взгляд выдает искреннее веселье.

— Н-нет, я… Нет, — бормочет Жан, прочищая горло. — Это было… неожиданно.

— Мне жаль, что для тебя простые знаки внимания — это неожиданно, — Джереми вдруг треплет его по плечу, и Жан выгибает бровь, различив в его голосе сочувствие. — Кстати, выглядишь потрясающе.

— Спасибо? — удивление все не уходит из голоса Жана, и Джереми смеется, наконец сжалившись над ним. Допивает то, что оставалось в его стакане, одним глотком, а потом манит его за собой.

— Идем. Скоро начнут подтягиваться люди.

В танцевальном зале — как, впрочем, практически в любом подобном месте, — стены завешаны зеркалами, а еще, к счастью, есть кондиционер, и потому Жана встречает прохладный воздух и эхо шагов.

Когда Джереми входит в образ преподавателя, он слегка меняется — трудно это не заметить. Жан стремится затеряться среди людей, но удается ему это лишь на первом этапе: когда Джереми рассказывает о том, в каком ритме обычно танцуют бачату, и показывает самые простые шаги и движения, вслух считая до четырех и восьми.

Жан практически пускает слюни, глядя на то, как плавно и изящно двигаются его бедра. Блять, блять, блять — он ведь знал, что это провальная идея, знал, что он ни черта не умеет танцевать — и знал, что его слишком легко возбудить, когда он видит что-то, что ему нравится.

Да, у него определенно есть фетиш на бедра.

Жан мысленно проклинает себя, и, видимо, выражение его лица становится чересчур мрачным, потому что он то и дело ловит на себе обеспокоенные взгляды Джереми.

— Итак, давайте повторим четыре базовых движения бачаты, — он хлопает в ладоши, привлекая всеобщее внимание, — а потом разделимся на пары и попробуем вместе с партнером.

Жан едва заметно вздрагивает. Он повторяет движения — и он уверен, что получается у него из рук вон плохо, — а потом думает, что было бы славно сбежать прямо сейчас. Или если бы пол раскрылся прямо под ним и позволил ему провалиться под землю… Жану даже без разницы, куда именно, пусть даже в сам ад, в котел к чертям, — лишь бы предотвратить надвигающуюся катастрофу.

А Жан чувствует её приближение, как кот своими усами чует приближение хищника.

— А теперь предлагаю разбиться на пары и попробовать повторить те же движения, но уже вдвоем, — говорит Джереми и тут же манит Жана к себе пальцем.

И Жан даже не знает, что хуже: то, что в ближайшие тридцать минут ему придется выдерживать прикосновения этого восхитительно красивого мужчины к своему телу — или вероятность того, что танцевать он мог бы с кем-то другим, абсолютно ему незнакомым.

Ему едва удается сдержать накатившую панику, но он все же подходит к Джереми, и тот останавливает его напротив себя, опуская ладони на его талию.

Горячо. До ожогов. Жан проклинает себя за то, что вообще — черт побери — согласился. Ну чем он думал?

— Есть две вариации позиции, если вы танцуете с партнером, — начинает Джереми, обращаясь к аудитории. — Нет, на самом деле, их конечно больше, но я покажу вам две основные, поскольку иначе у вас случится передоз информацией, — он улыбается, а потом бросает быстрый подбадривающий взгляд на Жана. — Первая позиция — открытая. Подходит, если вы видите своего партнера впервые на этом занятии и хотите избежать тесного контакта. Для этой позиции вам нужно лишь взяться за руки, образуя круг. Правая в левую, левая — в правую, — он берет Жана за руки, демонстрируя, теплые ладони крепко обхватывают его собственные. Большинство пар повторяют эту позицию, и Жан с облегчением замечает, что они либо вовсе не смотрят в их сторону, либо — смотрят только на Джереми. — В этой позиции тяжелее танцевать в зале, где много людей, но мы постараемся, — подмигивает он. — Однако, если вы близки со своим партнером, или же если вы не против тесного контакта с незнакомцем — в этом случае спросите, не возражает ли ваш партнер, — наставляет Джереми, и Жан наполняется молчаливой благодарностью к нему за это предупреждение. — В такой ситуации можете встать в закрытую позицию, — он оборачивается к Жану и вопросительно смотрит, прежде чем тихо уточнить: — я могу показать на тебе? Ты не против?

— Не против, — Жан отвечает, пожалуй, быстрее, чем следовало, но у него внутри начинается самый настоящий пожар, и он уверен, что сгорит дотла, если Джереми его сейчас не коснется.

И он касается.

— На самом деле, есть несколько вариантов. Ноги обязательно должны соприкасаться, — он прижимается к бедрам Жана так, что его правая нога оказывается зажата между ног Джереми, и Жана обдает жаром. — Руки можно расположить на лопатках друг друга. Вот так, — он мягко берет руку Жана, заставляя его обхватить Джереми за торс и устроить ладонь на его правой лопатке. Сгибом локтя Жан соприкасается с его левым боком, и Джереми тут же притягивает его ближе, тоже опуская ладонь на его лопатки, а левая рука Жана оказывается в плену пальцев Джереми. Он поднимает их сцепленные руки чуть выше и встает чуть удобнее. Колени Жана едва не подкашиваются сами собой, но он старается их расслабить. — Во-от так. Понятно?

Все согласно мычат, начиная занимать позиции и имитировать позу, в которой стоят Джереми с Жаном. Джереми выпускает Жана, чтобы тот слегка выдохнул, окидывает его улыбающимся взглядом, а после, когда все замирают в ожидании, продолжает:

— Итак, — он снова встает с Жаном в закрытую позицию: почему-то тот ожидал другого, но такой исход его более чем устраивает. — Теперь попробуйте потренировать базовый шаг со своим партнером, — говорит Джереми громко, — и осторожно, не наступайте друг другу на ноги, — смеется он, вновь обращая взгляд на Жана. — Ну что, попробуем?

Жан кивает, не уверенный, что чувствует ноги и вообще сможет двигаться сейчас, но Джереми направляет терпеливо и внимательно: делает шаг в сторону, заставляя Жана повиноваться и зеркально повторить движение, потом — возвращается, снова меняет ногу и ставит другую на носок.

Жан действует почти машинально — они так близко, что Жану почти физически тяжело это выдерживать, так близко, что для Жана, у которого больше двух месяцев ни с кем не было столько тесного физического контакта, это мучение, и он задерживает дыхание, когда Джереми при движении пахом потирается о его бедро.

Блять, блять, блять.

Ну кто, черт побери, заставлял его вообще выходить из номера сегодня?

— Теперь попробуйте шаг квадратом, — командует Джереми, и Жан слушается — на ватных ногах, и хотя, основываясь на его положении в их позиции, вести танец должен именно Жан, вся сила сосредоточена в руках Джереми.

На его губах играет улыбка. Он словно издевается. Он совершенно точно знает, какой эффект производит на Жана, и ему это нравится — так что он с удовольствием продолжает и даже позволяет Жану прокрутиться вокруг своей оси, умело перехватывая его руки и ладонью скользя по его шее, прежде чем взять за руку.

— Говори, если что-то не так, — замечает Джереми тихо, хоть и с улыбкой: видимо, выражение лица у Жана становится каким-то совсем потерянным и жалким, потому что Джереми замедляется и дает ему время прийти в себя.

У Жана горит лицо — и ему кажется, что на его памяти он впервые настолько теряется перед человеком.

Он никогда не относил себя к людям, которых легко смутить. Наоборот: он без проблем может познакомиться с человеком, если тот ему понравился, он умеет делать комплименты и первые шаги, ему не составит труда заботиться, не жалея сил — так, как он делал с Пейдж, отдавая ей всю себя.

Но Джереми… Джереми — это что-то иное. Глоток свежего воздуха — столь яркий и насыщенный кислородом, что от переполненности темнеет в глазах и спирает дыхание; Джереми — волна Атлантического океана, пенистая и обжигающая холодом, волна, которую Жан ловит, словно серфингист, и ему совершенно сносит голову от скорости, ветра и брызгов в лицо.

Это невыносимо — но невыносимо хорошо, и потому Жан все-таки готов это выносить.

Джереми включает латиноамериканскую музыку, и они продолжают: все те же простейшие движения, которые выучили в самом начале занятия, все та же закрытая позиция — грудь к груди, бедра тесно прижимаются друг к другу, и Жан чувствует запах парфюма Джереми. Кожа, мускус, морская соль и едва заметный запах пота и разгоряченных тел.

Зал наполняется смехом, гулом голосов, воздух нагревается постепенно. Джереми включает мелодию побыстрее — и объявляет, что на сегодня она будет последней.

Жан выкладывается на полную.

Он до сих пор уверен, что в танцах он до неприличия плох, но Джереми ободряюще кивает, пальцы едва заметно поглаживают между лопатками, он снова и снова направляет его движения, повторяя тихое «всё в порядке, не страшно», когда Жан оступается, путает ногу, или его ладонь выскальзывает из хватки Джереми.

Они останавливаются, как только заканчивается песня: Джереми прижимает его спиной к своей груди, одна его ладонь лежит на талии Жана, нога — все так же меж его бедер.

Жан, пытаясь отдышаться, оглядывает остальных в зале: все улыбаются и выглядят до ужаса довольными. Кто-то переговаривается, те партнеры, которые изначально пришли парами, стоят в объятиях или просто держатся за руки.

Джереми выпускает его, и, несмотря на разгоряченный воздух в помещении, Жану не хочется терять его тепло.

— Вы были потрясающими, — Джереми начинает аплодировать первым, и к нему постепенно подключается весь зал. — Спасибо, что пришли! Буду рад видеть вас снова!

Он провожает гостей: отвечает на вопросы одних, обнимается с другими, улыбается, похлопывает по спине. Жан в это время надевает сумку обратно на пояс, застегивая ремешок дрожащими пальцами, и чувствует приятное жжение в мышцах бедер. Он удивляется, как от такого количества общения и вежливых улыбок у Джереми не садится батарейка.

И вот они остаются в зале вдвоем.

Жан даже не знает, почему не уходит вместе со всеми: просто ему кажется, что нужно как-то отчитаться перед Джереми, нужно дать ему обратную связь — в конце концов, если бы не он, Жан наверняка бы просто спал сейчас в своем номере. И, к тому же, как бы ни было трудно это признавать, Жану понравилось — ему было комфортно именно благодаря Джереми, а еще — черт побери — он уверен, что если Джереми прямо сейчас выкинет еще что-нибудь, у него точно встанет.

— Ну как? — Джереми устало улыбается ему, а потом манит за собой — к выходу из зала. Они останавливаются возле одного из зеркал, недалеко от двери.

— Неплохо, — отвечает Жан, пытаясь сохранять непринужденный вид. Джереми смеется.

— Ты, кстати, отлично двигаешься. Пластика хорошая. Ещё пара занятий — и от профессионала будет не отличить, — Джереми ему подмигивает. Он, конечно, льстит, но что-то в груди Жана все равно приятно теплеет от этих слов.

— А ты явно занимаешься этим профессионально, да? — спрашивает Жан прежде, чем успевает осознать вопрос. Джереми кивает с улыбкой.

— Вряд ли могу назвать это своей работой, скорее для души… Но здесь, кстати, тоже выступаю. Приходи посмотреть, — он играет бровями, и Жан пытается сделать удивленный вид — начинает расспрашивать Джереми так, словно не он вчера сидел на нагретых ступеньках амфитеатра и как завороженный смотрел на сцену.

Они выходят из душного зала — но на улице ничуть не лучше, жаркий и влажный воздух тут же окутывает их с головой, и Джереми вдруг снимает футболку, не прекращая говорить.

— Что делаешь сегодня вечером? — спрашивает вдруг Джереми, когда они останавливаются на пересечении двух дорожек: Жану надо направо, Джереми — налево. Жан вопросительно вскидывает брови: вряд ли Джереми хочет пригласить его куда-то в чертовом отеле во время рабочего дня? — Мы обычно остаемся в баре после полуночи на пару часов. Аниматоры там нужны скорее для контроля и развлечения, но по факту на нас никто не обращает внимания. Может, раз мне удалось вытащить тебя на мастер-класс, ты снова согласишься прийти потанцевать и выпить ещё и вечером?

Жан сам не знает, почему он соглашается и на это предложение тоже.

Сегодня вроде бы не чертов день «говори да на всё, что слышишь». Может, он просто перегрелся? Но, пожалуй, все дело в том, как Джереми смотрит на него своими карими щенячьими глазами, в том, как улыбается — искренне и по-доброму, в том, как касается его предплечья, задерживая теплые пальцы.

Возможно, это будет его глобальной ошибкой, но на часах немного за полночь, когда Жан проходит в стеклянные двери, и его тут же окутывают биты, грохот музыки и блики света.

Он находит Джереми возле барной стойки: он болтает с какой-то девушкой, смеётся, Жан видит на нём рубашку, верхние пуговицы которой расстегнуты по законам жанра, а в пальцах он сжимает бокал. Кажется, пина колада: Жан чуть морщится, представляя, как это должно быть сладко, а потом останавливается возле бара в паре шагов от Джереми и делает уже привычный заказ:

— Куба либре, пожалуйста, — говорит он бармену, — и, если можно, побольше рома.

— Что угодно, — бармен подмигивает ему, но Жан остается невозмутим. Джереми избавляется от собеседницы сразу, как видит Жана.

— А вот на этот раз я не сомневался в том, что ты придешь, — он хлопает его по плечу, широко улыбаясь. — Как прошёл вечер?

— Неплохо. Скучновато, — признает Жан, а после благодарит бармена и делает первый глоток напитка. Рома паренек и правда не пожалел: приятно обжигает горло, заставляя Жана прикрыть глаза.

— Потанцуем? — вдруг спрашивает Джереми, когда песня сменяется на что-то более мелодичное. Жан вскидывает брови и хочет сказать что-то про свой напиток, но мужчина опережает: — Не беспокойся. Крис присмотрит, — он бросает взгляд на бармена, и тот с ухмылкой кивает.

И Жан соглашается.

Этой ночью Джереми впервые ведёт себя с ним немного иначе.

Он уже даже не скрывает попыток соблазнить Жана: сначала они танцуют просто как получится, двигаясь в такт музыке, соприкасаясь локтями, держась за руки, — а потом Джереми вновь занимает позицию для бачаты, и песню включают как раз удивительно подходящую, — и Жану ничего не остается, кроме как подстраиваться и двигаться в том же темпе, пока всё слегка кружится перед глазами от выпитого алкоголя и жары.

Джереми ведёт себя гораздо менее скромно, чем во время занятия.

Он совершенно намеренно трется пахом о бедро Жана, глядя ему в глаза, он беспощадно касается его талии, плеч, рук, он танцует в два раза активнее самого Жана, — но Жан уже не может сопротивляться.

Весь этот день в его мыслях был только Джереми. Джереми на сцене, Джереми в костюме, Джереми в плавках и с мокрым торсом, Джереми…

Джереми в его руках. Джереми и его движения бедрами. Джереми, прикрывающий глаза, чтобы простонать имя Жана…

Жан слегка вздрагивает и часто моргает, чтобы прогнать наваждение. Щеки вспыхивают, горят, и Джереми от этого лишь распаляется. Он снова двигается с Жаном, двигается беспощадно, заставляет его испытывать эти муки в тщетных попытках скрыть стояк, — и когда они наконец возвращаются к бару, оба тяжело дыша, ладонь Джереми замирает на его талии.

Они пьют, танцуют, снова пьют, держатся за руки, грудь к груди, прикосновения ног, жар между бёдер и пальцы, бесконечные касания пальцев — к ладоням, к шее, к груди, Джереми умеет касаться невзначай, делая это настолько естественно, что каждый раз у Жана дыхание перехватывает в горле, а на руках выступают мурашки.

Жан не помнит, сколько он выпил, когда понимает, что на сегодня ему точно хватит. К счастью, в нём ещё остается немного здравого смысла и инстинкта самосохранения — и он говорит Джереми о том, что ему пора идти, склоняется к его уху и пытается перекричать музыку, пока Джереми прижимает его к себе ближе, запуская ладонь в его волосы.

Жан получает такое непривычное удовлетворение от этой близости с практически незнакомым человеком — хотя прошло уже три дня, и Джереми он видел здесь чаще, чем кого-либо ещё, так что неудивительно, что ощущается он уже как старый знакомый. Вероятно, виноват во всём алкоголь — и парфюм Джереми, точно он, Жан никогда не умел устоять перед мускусно-табачными запахами, не на этой загорелой коже, от которой исходит светящееся тепло.

— Я тебя провожу, — говорит Джереми в ответ. — Мне все равно потом возвращаться сюда, хотя бы подышу воздухом.

И они выходят на свежий ночной воздух.

На улице непривычно тихо — особенно когда они отходят на приличное расстояние, двигаясь в сторону номеров. Ночь окутывает прохладой, и это такое облегчение после душного бара и такого количества выпитого, что Жан делает глубокий вдох, прикрывая глаза.

Пахнет морем. Где-то на пальмах стрекочут цикады, и умиротворение охватывает его тело с ног до головы.

Они тихо переговариваются ни о чем, пока идут вдоль ряда домиков, и наконец Жан останавливается на подходе к своему. Джереми смотрит на него с пьяной улыбкой, но его взгляд — абсолютно трезв.

Что-то меняется в воздухе вокруг них в считанные секунды: какая-то искра, вспышка, щелчок, — и Жан уже чувствует осторожную ладонь Джереми на своей талии и стоит ровно напротив него, глядя в его глаза.

Джереми смотрит расслабленно, но ждёт. Чего он ждёт? Жан прерывисто вздыхает, и ладонь Джереми вдруг опускается на его шею, заставляя Жана склониться и замереть прямо возле его губ.

Несколько секунд они оба слышат лишь стук собственных сердец в висках и чужое горячее дыхание, а потом Жан первым сокращает расстояние между ними и целует его.

Джереми отвечает с таким энтузиазмом, словно ждал этого с самой первой встречи.

Они целуются, пока Жан обхватывает его талию ладонями, заставляя прижаться ближе, и Джереми бедрами вжимается в его пах, привстает на носочки, запускает пальцы в волосы. Это сбившееся напрочь дыхание, это звуки нетерпеливых поцелуев, когда губы размыкаются, лишь для того чтобы сомкнуться вновь, это выдохи и полустоны друг другу в губы, потому что они оба достаточно пьяны для такого.

Это попытки прижаться ближе, хотя между их телами и без того не остается ни единого сантиметра пространства.

Джереми отстраняется первым, пытаясь отдышаться, но Жан никак не может насладиться мягкостью его податливых губ, и потому тянется за еще одним поцелуем, целует на этот раз коротко, едва ли не нежно, чувствуя, как ладонь Джереми спускается вниз, проглаживая по спине.

Они отстраняются — словно в трансе или в каком-то сне, смотрят друг на друга, пытаясь взять себя в руки.

Джереми приходит в себя первым.

Его губы растягиваются в слабой улыбке. Он проводит ладонью сквозь волосы — Жан видит, как дрожат его пальцы, — а потом выдает с легкой хрипотцой:

— Спокойной ночи, Жан.

Спокойной ночи.

Жан бормочет что-то в ответ — что-то, потому что он и сам не разбирает, его разум затуманен и не воспринимает происходящее, — а потом Джереми удаляется, на прощание взмахнув рукой.

Жан открывает дверь номера и заходит в прохладу спальни, замирая в ступоре посреди тёмной комнаты и прокручивая в голове ещё раз то, что произошло в последние несколько минут.

Спокойной ночи, Жан.

Спокойной, черт бы её побрал, ночи.