В стеклянную дверь домика Жана раздается настойчивый стук.

Он нехотя и едва не со стоном поднимается с кровати, потирая виски, и открывает, рассчитывая увидеть там горничную или кого-то из персонала. Однако он видит там Джереми.

Обеспокоенное выражение на его лице без привычной улыбки — вид по меньшей мере необычный, и потому Жан сразу открывает дверь. Глаза Джереми распахнуты, он окидывает Жана быстрым взглядом, а потом опускает ладонь на его предплечье, мимоходом заглядывая за его спину.

— Ты в порядке? — спрашивает он, снова вглядываясь в лицо Жана.

— А что случилось? — тот хмурит брови, не понимая, зачем Джереми вообще пришел.

— Э-э, — Джереми выдает слабую улыбку, — я просто волновался. Уже почти четыре часа дня. Не увидел тебя ни разу за день.

— О, — Жан вдруг удивлённо распахивает глаза: он и не думал, что уже так поздно — давно не смотрел на время. — Я… Я не очень хорошо чувствовал себя, заснул, проснулся недавно и не видел, который час.

— Ну, главное, что ты в порядке, — Джереми быстро кивает, — я, правда… Я уже начал было думать, что вчера что-то не то сказал или сделал. Нет?

Жан прищуривается. Когда Джереми волнуется, он выглядит даже несколько забавно: распахнутые глаза, вскинутые брови, активная жестикуляция, машинальные движения вроде сжимать в пальцах ткань футболки или постукивать костяшками по дверному косяку.

— Всё в порядке, — мягко отвечает он. Джереми тут же улыбается смелее, но вдруг его брови хмурятся снова.

— Ты сказал, что чувствовал себя не очень? Сейчас получше?

— Не особо, если честно, — Жан наконец отходит в сторону, пропуская Джереми в номер, и тот заходит, прикрывая за собой дверь. Сегодня в домике даже не работает кондиционер, и здесь душно. — Как будто температура. Не знаю, состояние так себе, вроде заболеваю, но особо нет никаких симптомов.

— О, — Джереми хмурится сильнее, а потом тянется к его лбу, касается его ладонью, — ты, наверное, перегрелся вчера. Голова болит? Тошнота?

— Да, немного, не страшно, — Жан качает головой, и Джереми вдруг берет его за руку и ведет к кровати.

— Постельный режим, — говорит он строго, и Жан усмехается. — Не шутки. Хотя бы сегодня до вечера полежи. Вчера симптомов не было?

— Ну, может, голова болела, — Жан отмахивается, наблюдая за тем, как Джереми включает кондиционер и настраивает поток воздуха так, чтобы он был теплее и не шел прямо на Жана. — Я в норме. Просто слабость и небольшая температура. Ничего серьезного.

— Я надеюсь, — хмурится Джереми, подходя ближе и садясь к нему на кровать, — принести что-нибудь? Ты ел сегодня?

— Не хотел, — Жан потирает глаза, и Джереми моментально встаёт на ноги.

— Тогда подожди пятнадцать минут, я сейчас. Черт, ну я должен был знать, что тебе не стоит так долго находиться на солнце, почему я…

— Джереми, — вдруг мягко окликает его Жан, и тот растерянно останавливается. Жан берет его за руки, тянет к себе, заставляя сесть обратно на кровать, кладет ладонь на его бедро, скользя по ткани шортов и переходя на оголенную часть кожи. — Ты не виноват в том, что я не очень хорошо себя чувствую. Не бери на себя ответственность за вещи, к которым не имеешь никакого отношения.

— Имею, — Джереми слегка обескураженно хмурится, — если бы я тебя не уговорил, ты бы не поехал вчера с нами, и не…

— Погоди, — Жан вскидывает ладонь в воздух, — ты хорошо себя чувствуешь?

— Да, — Джереми непонимающе кивает.

— Ты заставлял меня ехать? Может, заплатил мне, чтобы я поехал? Или угрожал?

Джереми медленно качает головой.

— Тогда делаем вывод: во-первых, я захотел поехать сам, а значит, дело не в тебе — если бы мне не хотелось, я бы остался в отеле, — Жан берет его за руку, переплетает их пальцы, — а во-вторых, из всех вас плохо сейчас только мне. Это просто реакция моего организма, так что тебя в этом винить никак нельзя. Ясно?

Джереми смотрит на него — внимательно и до того восторженно, что Жан смущается и прокручивает в голове всё, что только что сказал. Ничего ведь такого?

Джереми и сам — мужчина зрелый и взрослый, который по-взрослому ведёт себя в жизненных ситуациях. Но иногда, конечно, даже взрослые могут не видеть элементарных вещей — например, из-за тревоги и волнения.

А вот почему Джереми волнуется за Жана, это уже…

— Я понял, — быстро кивает Джереми, прежде чем взять ладони Жана в свои и оставить несколько коротких поцелуев на пальцах. — Хорошо. Не моя вина. Но поесть тебе нужно. Я буду через пятнадцать минут, воды холодной тоже принесу. Пожелания, аллергии?

Джереми возвращается даже немного раньше — закрывает за собой дверь, снова настраивает кондиционер и дает Жану бутылку воды, прежде чем поставить на кровать контейнеры с пастой с соусом песто, свежими овощами и индейкой на гриле, а следом положить рядом бумажную тарелку с вафлями и кленовым сиропом.

Этот мужчина — чертово совершенство, и Жан, кажется, готов в эту же минуту сделать ему предложение.

Он быстро обрывает эти глупые мысли и поднимает на Джереми изумленный взгляд. Тот усмехается.

— Приятного аппетита, — он кивает, а после плюхается на кровать на спину рядом с Жаном. — Или мне уйти? Не стесняешься есть при других?

— Значит, есть при тебе я должен стесняться, а стоять перед тобой в коленно-локтевой — нет? — Жан хмыкает, выгибая бровь, и принимается за еду. Джереми от этих слов вспыхивает, смущенно смеясь.

— Это другое, — бормочет он, поворачиваясь к Жану и глядя на него с теплом, а потом вдруг снова садится. — Черт, чуть не забыл. Может, обменяемся номерами? Я бы не прибежал к тебе так сегодня, если бы ты написал мне, что у тебя случилось, — его обескураживающая улыбка лишает Жана дара речи. Он и сам не понял, как такое произошло, что за эту неделю общения (и секса) они не обменялись телефонами.

Поэтому он, конечно, без проблем дает Джереми свой номер, а после позволяет ему лечь обратно рядом с собой.

— Расскажи что-нибудь о себе, — просит Джереми, закинув руки за голову и прикрыв глаза. Жан усмехается, а потом кидает быстрый взгляд на часы.

— Тебе разве не надо, ну… работать? — ухмылка появляется на его губах сама собой.

— Выгоняешь меня? — Джереми открывает один глаз и смотрит на него с прищуром. Жан тихо смеётся.

— Ни в коем разе. Просто волнуюсь. Вдруг тебя уволят? С кем мне трахаться ещё неделю?

Джереми прикусывает губу, но все же начинает смеяться, лбом утыкаясь Жану в плечо. Потом тянется выше, заправляет прядь волос ему за ухо и смотрит с непривычной нежностью.

— Ты говорил, что жил в Америке какое-то время, — вдруг говорит он, — по работе? Или для чего? Если это не секрет, конечно.

Жан заметно меняется в лице от этого вопроса.

Это не секрет — просто самая мрачная страница его жизни, которую он всеми силами старается стереть из памяти.

Конечно, Джереми нельзя винить, потому что он понятия не имел, когда спрашивал — но Жан бросает на него быстрый взгляд и думает, правду ответить или соврать.

Ничего ведь не мешает ему сказать правду: через неделю он улетит отсюда, и они уже не увидятся. Что-то больно вздрагивает внутри от этого осознания, и неприятное чувство сворачивается клубком в груди. Ему больно от того, что они скоро разойдутся, как в море корабли? Если ему больно, с этим надо что-то делать.

— Я пытался начать жизнь заново, — Жан начинает говорить и отрезает для себя все пути к отступлению. Джереми замирает, глядя на него с тревогой, но прежде, чем он успевает что-то вставить, Жан продолжает: — Случилось одно… Произошел несчастный случай. Я потерял близких, я был разбит, сменил страну и круг общения, чтобы отвлечься, — он кладет вилку и откидывается на спинку кровати, прикрывая глаза. Вдруг он из чувствует теплую ладонь на своей, Джереми переплетает их пальцы.

— Извини, если бы я знал, я бы не стал спра…

— Не извиняйся, ты правда не знал, — Жан поворачивает к нему голову и выдавливает слабую улыбку. — Погибли мои родители и сестра. Я увлекся алкоголем и наркотиками и уехал в Штаты. Вот, — он пожимает плечами, с дрожью замечая этот ужас в глазах Джереми. Он привык: все смотрят на него так, когда узнают впервые, хотя прошло уже достаточно много лет, чтобы он научился отделять ситуацию от себя, научился не воспроизводить в памяти те эмоции и чувства, не видеть картин.

— Мне очень жаль, — наконец говорит Джереми тихо и крепче сжимает его ладонь. Жан посылает ему улыбку.

— Все нормально, — отвечает отрепетированной фразой, — это прошлое, прошлое бывает болезненным. Я несколько лет жил в Америке, потом понял, что этот период был худшим в моей жизни, и вернулся домой.

— Как ты сейчас? — Джереми двигается чуть ближе, прижимаясь к его плечу своим в безмолвной попытке утешить.

Как он сейчас?

Это вопрос, на который Жан не смог бы ответить даже сам себе.

Он мог бы сказать, что все хорошо — но ехидно ухмыляется в ответ на эту фразу очередной депрессивный эпизод, в котором он провел все время до отъезда в отпуск, и панические атаки по ночам, и проблемы с алкоголем, которые он отчаянно игнорирует…

Но прямо сейчас — в эту минуту, когда он лежит на кровати в своем роскошном домике, из-за стеклянной двери доносится шум цикад, а из окна видно море — прямо сейчас, пожалуй, у него всё хорошо. Настолько, что последние несколько дней он спит без пробуждений, старается не пить до помутнения рассудка и изменения сознания и улыбается больше, чем в сумме за предыдущие пару месяцев.

— Лучше, — отвечает он с улыбкой, а после тянет ладонь Джереми к губам, чтобы коротко поцеловать.

Джереми уходит совсем скоро — извиняется, хоть и не за что, и Жан видит в его глазах боль вперемешку с сожалением. Но он возвращается снова: Жан успевает сходить и взять себе что-нибудь на ужин, приходит в номер с бутылочкой сидра и чувствует себя уже гораздо лучше, когда к нему опять заглядывает Джереми. Он уже не в форме — на нём простые джинсовые шорты и свободная майка, — и он вновь падает на кровать рядом с Жаном, а после, ничего не говоря, тянется к нему за поцелуем.

Это жарко и медленно, Джереми пальцами вплетается в его волосы, Джереми седлает его бедра, Джереми стонет ему в губы, прикусывает, оттягивает и замирает возле самого лица, тяжело дыша.

А потом ладонь Жана тянется к молнии на его шортах, и в считанные секунды шорты оказываются в стороне, а Джереми — на спине, пока Жан, опираясь на локоть, обхватывает ладонью его член.

Они не прерывают поцелуев, просто теперь Жан дрочит ему — быстрыми и уверенными движениями, так, как любит сам, замедляется, когда стоны Джереми становятся чересчур громкими, и затыкает его прикосновением своих губ.

— Вот так, — горячо выстанывает Джереми, когда Жан немного меняет амплитуду, — да, так хорошо, Жан, умница, — с придыханием говорит он, облизывая губы, и ладонь Жана на его члене вздрагивает от этих слов. — О-о, — Джереми слабо улыбается, дышит часто-часто, — как думаешь, смогу довести тебя одними только словами?

— Чересчур самоуверенно, — Жан хмыкает, ускоряя движения пальцев, но чувствует твердый стояк в шортах.

— А я все же попробую, — бормочет Джереми и снова тянется к Жану за поцелуем.

Теперь он включает свою харизму на полную: плавно толкается бедрами Жану в руку, с его губ слетает череда коротких высоких стонов вперемешку с беспрестанным повторением имени Жана, после он сам опускает свою ладонь поверх ладони Жана, замедляет его, помещает свои пальцы между его, пачкая ладонь в собственной смазке.

До такой степени возбужденный Джереми — произведение искусства, потому что его светлые ресницы трепещут, глаза наливаются тьмой, зрачки заполняют собой весь карий цвет. А потом Жан делает пару прерывистых движений, и его глаза закатываются, пока он стонет тихое «Жан», и Жан готов кончить прямо здесь и прямо в штаны, потому что мысли о таком Джереми не давали ему покоя со дня их знакомства — даже если он в этом не признавался сам себе.

А теперь он наблюдает это воочию, и Джереми вцепляется в его запястье крепче, безмолвно моля ускориться.

— У тебя потрясающие руки, — стонет Джереми, пока его глаза затуманиваются пеленой, а грудная клетка лихорадочно вздымается и опускается, — и пальцы, такие длинные и бледные, господи, Жан, я представляю, как ты трахаешь меня этими пальцами, медленно-медленно, растягивая удовольствие — и меня заодно, — он судорожно вздыхает, и Жан тоже втягивает воздух сквозь зубы. — А потом, когда я начинаю умолять тебя ускориться, ты наоборот убираешь пальцы и целуешь — долго целуешь, пока я не начну скулить тебе в губы, и тогда…

— Джереми, — Жан обрывает, выдыхает его имя на стоне и жмурится. Тот крепче обхватывает его ладонь, ускоряя их совместные движения. Жан же пытается незаметно придвинуться ближе, упирается пахом в бедро Джереми, чтобы тот чувствовал его стояк.

— Такой ласковый, — мурлычет Джереми, не унимаясь, тянется к самому уху, — знаешь, когда я впервые тебя увидел, подумал, что ты очень нелюдимый и жутко суровый, злой даже. А потом… Выяснил, что ты на самом деле просто котенок, которому тоже хочется прикосновений. — Свободную руку Джереми тянет к волосам Жана, будто и правда поглаживает, проводя сквозь них пальцами, и Жан невольно ластится к его ладони, прижимается ближе. — Жан, — Джереми прикусывает губу, чтобы сдержать улыбку, — не пытайся скрыть стояк, я чувствую его своей ногой.

— Я и не пытаюсь, — бормочет Жан ему на ухо, силой замедляя движения ладони, но Джереми сопротивляется, вновь утягивает его в поцелуй.

— Ну же, — выдыхает он в губы, и Жан не может открыть глаза, слушая его притягательный бархатный голос — веки тяжелеют от переполняющего возбуждения, — ну же, хороший, не стесняйся, доведи меня, я уже на грани, — он шепчет быстро-быстро, прикусывает его нижнюю губу, заставляя Жана застонать и сжать его член пальцами у основания. Следом он молниеносно спускается на шею Джереми, влажно целуя, проводит языком по ямке между ключицами, слыша дрожащий высокий стон в ответ, а после всё-таки сдается и плавно потирается пахом о бедро Джереми, издавая глухой стон и прикусывая чувствительную кожу на шее.

Этого хватает, чтобы Джереми содрогнулся всем телом, тихо ахнул, пальцами сжимая волосы Жана, и излился в его ладонь.

Жан помогает ему пройти через это ощущение, а после утыкается носом ему в плечо, пытаясь довести себя одними лишь мыслями, словно испытывает на прочность, проверяет, сможет ли кончить только от стонов Джереми, его сбившегося дыхания и ощущения его спермы на пальцах.

И ему удается.

Это даже вызывает у него улыбку, но Джереми лениво проводит пальцами сквозь его волосы, бормочет ему всякие до нелепого милые вещи, и Жан буквально кончает в штаны, прижимаясь пахом к бедру Джереми, от того, как нежно с его губ слетает его имя.

— Знал же, что получится, — выдыхает Джереми со слабой улыбкой, в ответ на что Жан лишь отмахивается, прикрывая глаза. Уязвленное самолюбие хочет оскорбиться, но Жан только улыбается: оргазм обладает чудесным свойством — на пару минут прогоняет все негативные мысли и эмоции из головы, заглушив их волной эндорфина.

Они остаются лежать так ещё на несколько минут, а потом Джереми с недовольным стоном все же садится и морщится, глядя на Жана. Сквозь щель в закрытых шторах пробивается закатное солнце, и падает оно ровно на Джереми сзади, отчего вокруг его головы и растрепанных волос образуется ореол теплого света.

Жан смотрит на него — на Джереми, его вид после оргазма, чуть помятый, но такой довольный, на этот свет, — и что-то в его груди трепещет, бьется о ребра сотней крыльев, что-то давно забытое и почти невесомое. И Жан бессознательно стремится ухватить это чувство, не дать ему уйти, — а чтобы это сделать, он берет Джереми за предплечье и тянет его на себя, роняя за собой на кровать, которая мягко под ними пружинит. Джереми охотно ложится на его грудь и бормочет что-то о том, что он «по-прежнему на работе», но Жан уже не слушает, полностью погружаясь в негу приятного послевкусия.

🌊🌊🌊

Жан и не замечает, насколько привык к нахождению Джереми рядом, пока не наступает следующий день — день, когда Джереми загружен работой с самого утра, и работа эта, судя по всему, с документами, потому что Жан не видит его ни рядом с бассейнами, ни на пляже, ни там, где находятся остальные его коллеги. Однако переживать ему не о чем, потому что ещё утром он получает от Джереми сообщение.

Сообщение это вселяет в него интерес, из-за чего выдерживать часы без Джереми оказывается ещё труднее, но Жан находит любые способы развлечь себя.

9:33

Mon chéri, прошу простить, сегодня я весь в работе. Но, надеюсь, у тебя нет планов на вечер, потому что планирую украсть у тебя пару часов после восьми ;)

Жан усмехается, когда видит обращение на французском — видеть, как человек использует твой родной язык, всегда приятно, но Жан предпочитает это скорее в сообщениях, нежели в живой речи, потому что исковеркать французский очень, очень легко. Особенно этим грешат американцы — о, сколько раз за всю свою жизнь в Штатах он слышал самые разные вариации всем известной фразы из песни Lady Marmalade… [речь о фразе «Voulez-vous coucher avec moi ce soir?»]

Но Джереми старается — и это уже похвально и приятно, — а ещё ему однозначно удается заинтересовать Жана.

Он не знает, чего ждать, потому что вряд ли они собираются уезжать куда-то из отеля в восемь вечера, но его интерес достигает пика, когда на часах уже половина восьмого, — и отчасти его этот интерес крайне радует, потому что он хотя бы помогает отвлечься от беспрестанного круговорота мыслей.

Жан осознаёт, что рано или поздно ему придётся сесть и подумать обо всём, что его беспокоит сейчас в складывающейся ситуации, но ему так не хочется принимать очередное тяжелое решение, что он до последнего оттягивает этот момент.

Джереми поражает его своей пунктуальностью, когда стучится в его номер в восемь ноль-ноль — и тут же хмурится, увидев Жана перед собой.

— Накинь что-нибудь сверху, — говорит он, потому что Жан стоит в одних только шортах. Тот слегка удивлённо вскидывает брови — он-то думал, что они останутся у него в номере, и чем меньше будет одежды, тем лучше, — но послушно надевает футболку и выходит на улицу к Джереми, взяв ключ.

У Джереми через плечо перекинут ремень сумки — кажется, сумка-холодильник, — и он ведет Жана в совершенно неизвестном ему направлении: в противоположную от всех основных мест отеля сторону. Они идут по вымощенным дорожкам под ветвями пальм, пока Джереми щебечет, рассказывая о том, какой ужасно нудной работой он занимался весь день и как устал, а Жан тем временем пытается понять, куда они вообще направляются.

Наконец Джереми открывает перед ним калитку, и они выходят на тропинку, которая ведет к широкому и длинному пляжу. От масштабов Жан даже останавливается, оглядываясь. Песка на этом пляже нет, только крупная галька и камни, ещё теплые после дневного обжигающего солнца, — и Джереми мягко берет его за руку, усмехается, видя изумление на лице Жана, и ведёт за собой дальше, чтобы расположиться на пледах ближе к середине пляжа.

— Не знаю, понравится ли тебе, — говорит Джереми быстро, устраивая им место, — но я этот пляж очень люблю. Он не относится к отелю, сюда могут приезжать местные жители, но он не сильно популярный. И к тому же большой. Здесь самые красивые закаты.

С этим Жан спорить точно не станет. Он наконец отрывает взгляд от морской глади и переводит его на Джереми, замечая, что тот достает из сумки бутылку вина, а следом — клубнику в шоколаде.

Чертов романтик.

Возможно, это должно вызвать у Жана какие-то теплые чувства, или, пожалуй, заставить его улыбнуться, — и в первые пару секунд он и правда ощущает тепло, но потом все те мысли, которые он отодвигал на задний план, вновь настигают его, и на этот раз гораздо более стремительно. Что этот блондин пытается сделать и с какой целью?

— Здесь очень красиво, — говорит Жан наконец со слабой улыбкой. К счастью, Джереми не замечает перемены в его настроении и лишь протягивает ему клубнику, глядя с огоньком в глазах. Жан послушно открывает рот, откусывая ягоду, и видит, как Джереми моргает чаще, а взгляд его подергивается дымкой.

— Да, говорю же, — отвечает он запоздало, а после возвращается к вину, чтобы разлить его в пластиковые стаканчики. — Мы можем даже не говорить ни о чем. Здесь хорошо просто лежать. И пить вино.

— Я бы все же поговорил, — Жан усмехается, чувствуя, по какому лезвию ходит, — расскажи что-нибудь о себе? Пара рандомных фактов, или что-то в этом роде.

— О, — Джереми улыбается, но Жан видит в этой улыбке вымученность. — Для меня это всегда самый сложный вопрос. Я просто… живу. Плыву по течению, — он делает глоток вина и прикрывает глаза. Жан смотрит на него с прищуром и молчаливо ждет, потому Джереми в конце концов сдается. — Я сейчас живу в Испании, но это ты уже знаешь. Вообще я из Калифорнии. У меня всё не так трагично, как у тебя — мне просто захотелось сменить обстановку, а на месте ничего не держало. Потом подвернулась работа в Мадриде, и я переехал. С работы той, правда, давно ушел, но жить остался, потому что страна идеально мне подошла, — лицо Джереми наконец расслабляется: людям всегда это идёт, когда они говорят о том, что любят. — На самом деле, я из тех людей, которые умеют всё, но понемногу, из-за чего создается ощущение, что на самом деле они ничего не знают и не умеют, — он вдруг смеётся, а потом берет клубнику и устремляет задумчивый взгляд на горизонт.

Жан двигается ближе и прижимается спиной к плечу Джереми, всем телом облокачиваясь на него и прикрывая глаза. Джереми с тихим смешком проводит пальцами сквозь его волосы, а потом тянется и коротко целует его в затылок.

Одна мысль, один вопрос не дает Жану покоя всё время, что они сидят на теплых камнях и пьют вино. Он не решается его озвучить, потому что вопрос этот бесцеремонный и прямолинейный, однако он крутится в его голове на бесконечном повторе, пока они говорят, пока пьют вино, пока солнце тонет в море, погружая небо в синеющую тьмой сумерек бездну.

Это свидание?

И если да, то что это значит? Для них обоих, для Джереми?

Что, черт возьми, это значит — и к чему это приведет? 

🌊🌊🌊

Его оглушает звук сирен. Рядом, кажется, по крайней мере пять машин скорой помощи — хотя, черт возьми, зачем так много?

— Девять-один-один, что у вас произошло?

Голос в телефонной трубке звучит с помехами, хотя в руках Жана нет телефона. Свет красно-синих огней слепит, всё кажется неестественно ярким, пока Жан пытается сдвинуть свинцовые ноги с места и сделать хоть что-нибудь.

— …что произошло?

Жан уже знает, что происходит у него за спиной. Он ещё не оборачивался, шея будто окаменела, — но он с сумасшедшей уверенностью знает, что позади него. Знает, в каком состоянии автомобили, знает, что водитель одного из них вышел почти целый и невредимый, с единственной гематомой на ребрах, а в другой машине не осталось ни одного живого человека.

Ни одного из трёх.

— Почему я не поехал с ними? — спрашивает Жан у врача, который подходит к нему с бланками, но его не слышно за гулом сирен и гулом в ушах. Жан говорит громче, пытается перекричать сумасшедший нарастающий гул, но звуки и цвета вокруг становятся просто невыносимыми с каждой секундой: огни ослепляют, заставляют жмурится, от каждого звука хочется закрыть ладонями уши, а все люди, с которыми он пытается поговорить, лишь безмолвно шевелят губами.

— Может, на самом деле ты тоже давно умер и попал в ад?

Жан слышит первую фразу, сказанную ему вживую за все пребывание здесь, и резко разворачивается, чувствуя вмиг подступившую к горлу тошноту. Джереми. Перед ним стоит Джереми, опирается на капот «скорой», смотрит, осклабившись. Это не тот Джереми, которого знает Жан, но это он — и Жан вдруг хмурится. Что здесь делает Джереми? 

— А то, что ты сейчас видишь — твоя бесконечная временная петля, которую ты будешь вынужден наблюдать из раза в раз, из раза в раз проживая тот случай, — Джереми вдруг отталкивается от машины и делает два широких шага навстречу Жану. Тот тяжело сглатывает, пока его окатывает ледяным потом. Для Жана это звучит как самый настоящий ад.

— Что ты здесь делаешь? — спрашивает он хрипло, но Джереми, кажется, его не слышит.

— Хочешь выйти из петли? — вдруг говорит он с ухмылкой, и Жан лихорадочно кивает. — Тогда тебе нужно проснуться. Просыпайся, Жан.

— Ч… Что? — Жан тупо качает головой, а потом картинка перед глазами начинает бледнеть — остается лишь голос Джереми, но в нём уже нет этой идиотской ухмылки. Теперь в нем беспокойство, и он повторяет:

— Проснись, Жан, я здесь. Всё хорошо. Тебе нужно проснуться, — Жан чувствует прикосновение на своей щеке, чувствует руки на талии и тяжелый вес на груди, который ему наконец удается сбросить, чтобы сделать вдох. И вместе с тем, как воздух проникает в его лёгкие, Жан распахивает глаза.

Тьма окутывает его гулким морозом, горячим дыханием, мельтешащими прикосновениями и отчаянием, безнадежным отчаянием, которое заставляет его всхлипнуть. Только после этого он понимает, что всё его тело дрожит, а руки сжимают одеяло с такой силой, что немеют пальцы.

— Жан? — встревоженный голос Джереми окончательно приводит его в чувства, а потом загорается лампа возле кровати, и Жан наконец видит его испуганное лицо, взъерошенные после сна волосы и обнаженный торс.

Точно: после вечера, проведенного вместе, Джереми остался у него на ночь, — и какую же чертовски неудачную ночь он выбрал, и почему только кошмары, которые не беспокоили Жана уже пару недель, вернулись именно сегодня…

Жан потирает глаза, чувствуя, что они мокрые, стирает высыхающие дорожки слез с щек и морщится. Затем садится на кровати, разминая затекшую от напряжения спину, и смотрит на Джереми слегка потерянно и устало. Тот кладет ладонь на его плечо и настороженно ждёт.

— Я тебя разбудил? Говорил что-то во сне? — спрашивает Жан хрипло. Джереми все еще выглядит испуганно, но видит, что он пришел в себя, и немного успокаивается.

— Ты… — он облизывает губы, качая головой, — ты кричал.

Жан отводит взгляд, сжимая челюсти.

— Извини, — наконец говорит он, — у меня иногда… Бывает, это просто кошмары. Не могу контролировать.

— Конечно. Я понимаю. Не извиняйся, — Джереми говорит быстро и взволнованно, не отрывает взгляд от его лица, — ты такой бледный. Тебе дать воды? Или что тебе обычно помогает, что мне сделать, как я могу помочь?

Жан поднимает на него взгляд, и пару секунд ему приходится потратить на то, чтобы унять ноющее чувство в груди. Джереми не обвиняет его в том, каким беспомощным он становится в такие моменты, не отворачивается, чтобы уснуть снова, как иногда делала Пейдж, — он даже не пытается заниматься самоуправством, а спрашивает, что ему лучше сделать. И правда хочет помочь.

— Обычно я наливаю себе виски или пью снотворное, — Жан качает головой. Джереми хмурит брови.

— Если у тебя есть таблетки с собой…

— Надо посмотреть в аптечке, — Жан начинает вставать, но Джереми останавливает его, опуская ладонь на его бедро.

— Сиди, я посмотрю, — говорит он мягко, и Жан снова не может отреагировать ничем кроме удивленного взгляда распахнутых глаз.

Нужных таблеток в аптечке не оказывается, время близится к четырем, так что достать алкоголь тоже не представляется возможным, и Джереми делает все, что в его силах: раздвигает шторы, чтобы в комнату проникал лунный свет, приоткрывает окно, впуская свежий воздух, включает какую-то спокойную мелодию на телефоне и заваривает мятный чай. Жан, укутавшись в одеяло, принимает из его рук чашку, и его пальцы дрожат от такой заботы.

Джереми не задаёт лишних вопросов: сидит с Жаном, отвлекая его бессмысленными разговорами, пока тот маленькими глотками пьет чай, потом ложится с ним, позволяя Жану устроиться на его груди, вновь включает тихую музыку и выключает свет. Жан успокаивается окончательно, когда Джереми перебирает его волосы пальцами и бормочет что-то о том, как вкусно пахнет его шампунь.

— Кот, — вдруг тихо окликает его Джереми, и Жан, уже начавший было проваливаться в сон, приоткрывает глаза. От такого обращения и правда хочется замурлыкать. — Как ты относишься к массажу и спа-центрам?

Вопрос заставляет Жана задуматься, и он приподнимается на локте, щурясь на Джереми.

— Кажется, никогда не был, — отвечает он наконец. — А что?

— О боже, надо срочно исправлять, — Джереми искренне изумляется. — Завтра освобожу вечер и забронирую нам два места, чтобы ты отдохнул. Не против?

— Не против, — соглашается Жан и, боясь упустить чувство сонливости, ложится обратно на широкую грудь и закрывает глаза, чувствуя, как ладони Джереми ложатся на его плечи, сжимая напряженные мышцы.

🌊🌊🌊

Жану кажется, что он ощущает расслабление уже с того момента, как входит в стеклянные двери спа-центра. Джереми привозит его сюда на такси, а ещё говорит, что в отель они вернутся поздно — потому что у него есть планы на Жана и после того, как тот отдохнет. Эта формулировка вызывает у Жана ухмылку, но не более: весь день не дают покоя тревожные мысли, с которыми ему бы точно уже надо разобраться — день отъезда приближается неумолимо. И он лишь надеется, что массаж поможет ему расслабиться и принять какое-то решение, в конце концов.

В помещении играет спокойная музыка, пахнет травами и маслами, им выдают тапочки и мягкие халаты, а после провожают на первую локацию — Джереми по пути рассказывает, что их будет несколько. Для Жана всё это в новинку, так что он впитывает каждое ощущение и просто следует за Джереми.

В сауне они не задерживаются — и входят в просторное помещение с глубокой акустикой.

— Это что-то вроде большого хаммама, — объясняет Джереми, пока две девушки с улыбками приглашают их лечь на поверхность огромного круглого стола посреди помещения. В воздухе витает пар и влажность, дверь закрывается, звуком отдаваясь от стен, выложенных плиткой.

На такую же плитку ложится и Жан — она горячая, отчего его тело вмиг расслабляется, и он позволяет умелым рукам мастера делать с собой все, что нужно.

В этом помещении шумно, потому что каждый звук трехкратно отдается от стен, и Жан прикрывает глаза, пытаясь концентрироваться лишь на том, что делают с его телом. Джереми лежит чуть поодаль на животе, повернув голову к Жану, щурится и смотрит на него с улыбкой.

К самому массажу они переходят лишь после: когда их провожают в другую комнату, где умиротворенная тишина, музыка для медитаций и запах массажного масла. Они вдвоем ложатся на столы, расположенные чуть поодаль друг от друга, и на следующие сорок минут Жан погружается в непередаваемое чувство расслабления и комфорта. Хотя напряженные мышцы болезненно отзываются на сильные прикосновения пальцев, в конце концов это приносит удовольствие, — и выходит Жан из этой комнаты полусонный, со свежей головой, растрепанными волосами и приятной слабостью в теле.

— Здесь есть джакузи, кстати, — вдруг говорит Джереми. Его голос звучит чуть хрипло и так до ужаса горячо, что Жану в голову приходит безрассудная идея. Он берет Джереми за руку, переплетая пальцы, и улыбается:

— Веди.

Выясняется, что джакузи выделяют отдельный для каждого посетителя, чтобы все было как можно более приватно и точно безопасно, так что Джереми пропускает Жана в небольшую комнату с черной плиткой на полу и стенах и закрывает за ними дверь.

Теплая вода и струи воды, бьющие в спину, расслабляют еще сильнее, но придают внезапной бодрости. И Жан опирается на бортик, расставив руки в стороны, пока Джереми лежит на воде рядом с ним с закрытыми глазами. Тогда Жан подплывает к нему и останавливается в воде ровно напротив.

Джереми заинтересованно прищуривается, садится на бортик, мокрые плавки плотно облегают подкачанные бедра, и именно на них Жан опускает руки. Он ничего не говорит: лишь двигается ближе, пока Джереми послушно раздвигает ноги, встает между них, сжимая его бедра чуть крепче, затем — склоняется к его лицу и закрывает глаза, замирая.

Дыхание из губ в губы — дрожащее дыхание, лихорадочное, полное предвкушения и нетерпения, — и в конце концов Джереми сокращает расстояние между их губами, целуя. За этим следуют несколько коротких поцелуев, пока Джереми прикусывает и оттягивает его нижнюю губу, а Жан тянется все ближе, чтобы не терять его прикосновения.

И Жан входит во вкус: плавно ведет губами ниже, касается подбородка, ощущая едва заметную короткую щетину, останавливается на шее, целуя влажно и медленно, языком слизывает капли воды, прежде чем поцеловать снова и прикусить, срывая с губ Джереми глухой стон. Его ладонь тут же вплетается в волосы Жана, а сам он тянется к его уху и горячо шепчет:

— Ты хочешь здесь?

— Ты против? — Жан тут же поднимает на него невинный взгляд, поглаживает его бедра ладонями, и Джереми тяжело сглатывает. — Если не против, нам надо быть потише.

— Живем один раз, — бормочет наконец Джереми и притягивает Жана к себе для поцелуя.

Джереми для Жана — глоток свежего воздуха, апельсиновый сок со льдом в жару, прыгнуть с разбега в прохладное море, гулять под теплым летним дождем. Джереми — что-то новое и иное, неизученное доселе и оттого — такое притягательное и живое. И Жан не может сполна насладиться тем, какие у него мягкие губы, тем, как умело он двигает языком во время поцелуев, тем, как уверенно и крепко его ладони сжимают талию и бедра. Жану недостаточно его поцелуев, касаний, стонов, — но его возбуждают даже обыденные действия, это кажется ему таким глупым, но так пленит: то, как сейчас Джереми спрыгивает с бортика в воду, поправляя пояс плавательных шортов коротким движением, от которого резинка бьется о кожу; то, как он опирается на бортик руками, и его мышцы напрягаются, выступают, приковывая взгляд; то, как он плавно двигается, у него грация чертовой пантеры, никогда в жизни Жан еще не встречал людей, которые двигались бы так же притягательно, мягко, будто плывут по воздуху. И эти будничные действия — во всем: вот Джереми стоит возле бара, постукивая пальцами по стойке, двигает бедрами в такт песне, пока ждет свой апельсиновый фреш, — и у Жана уже пересыхает во рту; вот Джереми прищуривается, глядя в воду, а после — прыгает с пирса в море, в мягкие волны, и каждое его движение — выточенное и выверенное до мелочей и градусов; вот Джереми смеется, болтая о чем-то с барменом, и его широкая улыбка до ужаса заразительна, вот — подхватывает на руки кошечку, которая живет в отеле, чешет ей уши и мило бормочет ей что-то с такой же милой улыбкой — черт возьми, Жан не признается в подобном вслух, но он многое готов отдать, чтобы наблюдать подобную картину каждый день. У себя дома.

Джереми — как новое время года, новая страна, новый напиток в любимом баре, Джереми — эмоции, свежесть, яркость и контраст в каждом действии, взгляде и слове.

И Жан ему отдается — полностью, отдает всего себя сейчас, когда едва слышно стонет в поцелуй и потирается пахом о его пах. Между их членами — два слоя ткани их плавок, но возбудиться это ничуть не мешает, так же как и не мешает продолжать эти движения бедрами друг другу навстречу. Моментами это возбуждает даже сильнее, чем если касаться руками: возможность контролировать темп партнера, просто положив ладони на его бедра, возможность подразнить, подавшись назад, возможность целовать до нехватки кислорода и боли в губах.

И именно это они и делают: под плеск воды и бурление, под эхо, которым их тихие стоны отдаются от кафельной плитки, под мокрые прикосновения, скользящие пальцы, под жадные поцелуи и вдохи-выдохи сквозь дрожь.

— Жан, — Джереми выдыхает, просит, умоляет, шепчет, все, что угодно, только не просто «говорит», — Жан, Жан, детка, я сейчас… Жан, — он утыкается лбом ему в плечо и едва не скулит, ускоряя движения из последних сил. Ему хватает нескольких движений, Жану — укуса в ключицу, который Джереми оставляет в порыве эмоций, — и вот они уже оба пытаются отдышаться, садясь на скользкий бортик джакузи, прежде чем направиться в душевые.

Последним штрихом для совершенного расслабления становится горячий травяной чай, который им предлагают уже на выходе, в прохладном фойе с мягкими креслами, в которые они оба проваливаются с усталыми вздохами.

— Не расслабляйся, у нас ещё один пункт назначения, — Джереми мягко толкает его в плечо и подмигивает. Жан усмехается, кивая.

Этим пунктом назначения — неудивительно — оказывается ресторан. Их встречают на входе, провожают за столик с белой скатертью и видом на пирс, оставляют перед ними меню и приносят лимончелло в качестве приветственного напитка.

— Это мой любимый итальянский ресторан здесь, — Джереми просто сияет, открывая меню. — Да и вообще везде, кроме самой Италии, пожалуй. Здесь владелец — итальянец, так что рецепты все тоже прямиком оттуда, — Джереми и выглядит сейчас потрясающе, особенно после спа, расслабленный, чистые волосы треплет теплый вечерний ветерок, белоснежная рубашка расстегнута на верхние пуговицы, лицо сияет, скулы выделяются в полумраке. Он кладет меню на стол, не отрывая взгляд от страниц, закатывает рукава рубашки, обнажая загорелые локти.

Они заказывают вино, заказывают пасту и закуски, бокалы звенят от мягкого стука, Джереми подмигивает, делая первый глоток. И Жану не терпится спросить, у него даже пропадает аппетит, и в разговоре он участвует до ужаса рассеянно, потому что мысли не дают покоя, но он все пытается подобрать удачный момент. Наконец и Джереми замолкает, потягивая вино и устремляя взгляд на море, — видимо, понимает, что Жана что-то беспокоит, — и тогда Жан наконец выпаливает:

— Джереми, это свидание?

Джереми поднимает на него взгляд распахнутых карих глаз, в которых переливается мёд, хлопает ресницами. Порыв ветра растрепывает его волосы и чуть приподнимает скатерть на столе. Он проводит ладонью сквозь пряди, пытаясь их усмирить, и смотрит на Жана абсолютно нечитаемым взглядом. Официант вдруг приносит их блюда, прерывая неловкую тишину, желает им приятного аппетита, но аппетит у обоих пропадает в тот же миг.

— Если честно, я не думал об этом в таком ключе, — отвечает он наконец тихо, и у Жана внутри за одну секунду совершаются все природные катаклизмы мира, просыпается вулкан, извергая лаву и усыпая все пеплом, который потом смывает огромной волной цунами, а следом с гор сходят лавины и оползни. И он смотрит — смотрит на Джереми и всеми силами пытается сохранить нейтральное выражение лица, тогда как внутри у него — армагеддон.

Он решил довериться, он в последний момент сделал этот выбор, потому что больше не мог просто смотреть на Джереми и воспринимать их секс как секс без обязательств, и вот — вот, что он получил в ответ.

— Да, я знаю, что для тебя это, наверное, кажется странным, — вдруг говорит Джереми, внимая молчанию Жана, — ну, то, что мы вроде бы согласились на связь без обязательств и хорошее времяпрепровождение, и этого у нас точно было хоть отбавляй, но, — он чешет затылок, глядя на Жана несколько виноватым взглядом. — Но в итоге так много времени проводим вместе. Я вообще об этом не думал. Извини, если ты как-то неверно понял мои намерения, я не…

Жану сейчас не хватает только коронного «дело не в тебе, а во мне» — и он будет уничтожен. Вдребезги. В пух и прах.

— Все нормально, — выдавливает он, стараясь сделать вид, что все и правда нормально, а не разваливается на части. — Я просто… Я хотел бы знать точно, что именно между нами есть и… И будет, — он осмеливается сказать это, но на Джереми не смотрит — отводит взгляд на водную гладь и пирс. — Но раз ты сказал, что ничего, значит…

— Нет! — Джереми перебивает его так отчаянно, что Жан вздрагивает. — Нет, нет, я не говорил этого, я просто… Жан, я никогда в жизни не был в серьезных отношениях, я боюсь все испортить, да я вообще не знаю, как это и что от меня ждут, и я просто… — он судорожно проводит ладонью по волосам и облизывает губы.

Жан хочет сказать ему: что же, а я за всю свою жизнь имел лишь нескольких партнеров, но к каждому привязывался до боли, и расставаться с ними было — то же, что отрывать часть себя.

А сейчас я привязываюсь к тебе, Джереми Нокс, и когда я улечу… Когда мой самолет приземлится во Франции, я буду кровоточить. 

Это удивительно для Жана, как Джереми отличается от обычного себя в эту минуту: с этими нервными движениями, с тревогой в глазах, слегка спутанной речью и такой неуверенностью в словах, что становится не по себе.

— Это не окончательный ответ, ладно? — наконец говорит Джереми. — Мне нужно немного времени, все обдумать, разобраться. Ты бы хотел… Ты бы хотел, чтобы из этого вышло что-то большее? Чтобы мы как-то справились с расстоянием и… ну, что-то попробовали?

Жан уже сам не знает, чего хочет — не сейчас, когда он раскрывает обнаженную грудную клетку перед Джереми, надеясь, что хотя бы на этот раз его не ударят, а он — бьет. С ноги. Пыльным ботинком. Бьет, а сам даже не подозревает, думает, что гладит по голове.

— Конечно, я дам тебе время, — говорит он медленно, игнорируя вопрос, — только, пожалуйста, дай мне точный ответ до моего отъезда, — Жану больно даже предположить, что до его отъезда они больше не пересекутся, это кажется бредом, несуразицей. — Не оставляй в неопределенности. Лучше услышать точное «нет», чем уехать без ответа.

— Конечно, — горячо кивает Джереми, — обязательно. Я просто… Я не ожидал, — признается он. Жан лишь кивает, улыбка играет на его губах, но скулы болят от того, насколько она неестественная. — Все мои курортные романы начинались и заканчивались в один вечер. У нас что-то затянулось, — он усмехается, — но я совсем не против.

Жан делает глоток вина, пытаясь прогнать ком в горле, но выходит не сильно успешно.

Он уговаривал себя принять эту авантюру, уговаривал себя рискнуть и выйти из зоны комфорта, уговаривал — и все впустую, потому что он не подумал о самом главном. Ему казалось очевидным, что Джереми тоже этого хочет — но Джереми этим вечером открылся ему в совершенно ином свете, и, как выяснилось, его поведение и все, что было между ними, не говорит вовсе ни о чем. И сейчас Жан чувствует себя обманутым, хотя не оправдались лишь те ожидания, которые он выстроил себе сам.

Он сотню раз взвешивал в своей голове все «за» и «против» складывающейся между ними ситуации и уже понял, что минусов здесь для него гораздо больше, — Жан из тех людей, которые, пережив за свою жизнь слишком много боли, как физической, так и моральной, стараются впредь её избегать. И отношения, тем более — с человеком из другой страны, тем более — он даже не знает, к чему все это придет в итоге, — это самый верный способ обречь себя на боль. Жан этого не хочет, — но почему, почему, блять, его вечно тянет к боли, как мотылька — к огню? И он подсознательно догадывается, что сожжет крылья или просто погибнет от температуры, но из раза в раз летит на свет, как на маяк.

Над морем кружат белые чайки — особенно яркие на фоне сумеречного неба, — где-то на соседней веранде на рояле играют романс, а Жан разливает остатки вина в бокалы и не может оторвать взгляд от последней алой капли, что повисает на горлышке бутылки и никак не может упасть.