Жан дает Джереми время, о котором тот просит — и даже в отель тем вечером возвращается самостоятельно, вызвав себе такси. По дороге до своего номера и в течение всего часа, пока он пытается уснуть, Жан проходит в своей голове все стадии принятия — от отрицания до депрессии. Он злится на самого себя за то, что слишком много требует, за то, что строит какие-то ожидания, которые никогда не оправдываются — ведь это его жизнь, это не впервые, он знает, как опасно на что-то надеяться, — потом он убеждает себя, что он себе эти чувства выдумал, что любой бы чувствовал себя так же на его месте, но всё пройдет, как только он вернется домой. Вот только Жан вздрагивает от каждого уведомления на телефон и выискивает глазами знакомую шевелюру, пока идёт мимо бассейна к бару.

Жан даже не знает, чего он ждёт от Джереми. Того, что тот так сразу предложит ему стать парой? Да Жан и сам, пожалуй, не согласится. Того, что Джереми предложит Жану переехать к нему в Испанию? Но Жан никогда больше не уедет из Франции. Он хочет от него чего-то невозможного, ждёт, хотя сам не знает, что хочет получить, — и потому в итоге он получает неуверенность и этот смазанный отказ.

Жан помнит, что ему осталось всего два дня на отдыхе, и потому он хочет взять от них всё, невзирая на прочие обстоятельства. И он просыпается рано без будильника, выходит на террасу, когда воздух ещё по-утреннему свеж, и стоит пару минут, наслаждаясь тишиной и запахом сосен и моря. Потом — уже привычный ритуал: принять прохладный душ, накинуть легкую гавайскую рубашку, дойти до завтрака ради парочки круассанов и тоста с джемом, а после — спрятаться в тени бара и заказать что-нибудь. Желательно, алкогольное. Нет, конечно Жан не будет убиваться из-за того, что произошло. Он просто закажет себе пина коладу, которую никогда не пьет обычно, и вкус ананасового сока напомнит ему о Джереми ещё раз, прежде чем он скажет себе успокоиться, в конце-то концов.

И всю первую половину дня он искренне пытается делать вид, что всё в норме. Он выпивает два алкогольных коктейля, чтобы делать вид было попроще, но проще почему-то всё равно не становится, он пытается читать книгу на пляже, но не удается сфокусироваться на тексте, он пытается вспомнить, как жил раньше, до встречи с этим чертовым Джереми Ноксом — и понимает, что он не жил, месяцы после расставания были чем-то вроде ада наяву, и только теперь, когда всё начало налаживаться…

Он лежит на шезлонге, положив книгу на лицо, и думает просто заснуть здесь и сгореть к чертям до угольков, когда над ухом вдруг раздается тихий кашель. Знакомый Жану кашель.

Книга исчезает с его лица едва ли не мгновенно, но он вовремя вспоминает о той капле гордости, что у него ещё осталась, и вовремя принимает хмурый вид, исподлобья глядя на Джереми, который стоит прямо на солнце, едва ли не светится и — виновато улыбается.

— Как ты? — спрашивает он мягко, и Жан от удивления даже не может ничего ответить. Джереми присаживается к нему на шезлонг, Жан машинально сдвигает ноги, освобождая для него место.

— Что? — наконец спрашивает он. Джереми озадаченно сводит брови. — Ты… Ты серьезно собираешься просто делать вид, как будто ничего не случилось? — бормочет Жан, чувствуя, как пересыхает во рту. В груди клубком дыма сворачивается какое-то чувство — то ли злость, то ли горькое разочарование.

— Нет, — тут же восклицает Джереми, распахивая глаза, — нет, нет, ни в коем случае. Извини. Извини, Жан, я… — он делает глубокий вдох. Берет Жана за руки, сжимает его пальцы в своих — тёплых. Жан вдруг понимает, что ему больше не хочется выпускать его ладони. — Я очень боюсь проебаться. Но я подумал, правда подумал. И. если ты к этому готов… К чему бы то ни было, я и сам пока не знаю, как всё обернется. В общем, если ты готов, то сезон в отеле заканчивается в октябре. Как и моя работа, — его губы растягиваются в слабой улыбке. — Как ты смотришь на то, чтобы я получил свои деньги и прилетел к тебе в… Париж? Ты вообще в Париже живешь?

— В Лионе, — Жан не может сдержать смешок, — но если ты хочешь, приеду и в Париж. Погоди, — он садится, высвободившаяся из хватки ладонь ложится на бедро Джереми, — ты… ты ведь серьезно, да?

— Я боюсь быть серьезным, — честно отвечает Джереми, и его улыбка выглядит нервной. — Мы можем не называть это так? Серьезные отношения? В смысле, нет, я не предлагаю тебе вступать в отношения прямо сейчас, я просто… Твою мать, — выдыхает он сквозь зубы, и Жан опускает ладонь на его затылок, мягко сжимая волосы. Наконец Джереми успокаивается. Тихо смеётся. — Извини. Сам не знаю, почему так волнуюсь. Кажется, я впервые за свою жизнь оказался в такой ситуации.

— В какой — такой? — Жан озадаченно склоняет голову набок.

Джереми облизывает губы, глядя в ответ с короткой улыбкой. Его волосы чуть вьются от влаги, на скуле Жан замечает крохотные крупицы морской соли; на Джереми снова нет футболки, и его загорелые плечи так и магнитят, будто молят Жана о прикосновении. Он такой красивый, черт возьми — Жан готов повторить это тысячу раз, и всё равно он не найдет слов, которые смогли бы описать внешность Джереми. Эти теплые-теплые глаза, которые опьяняют, словно и вправду пропитаны виски, эти очерченные губы, этот ровный нос и россыпь веснушек на загорелом лице. Морщинки возле глаз от вечной улыбки, седина на аккуратно выбритых висках — заметна только вблизи, когда Жан смотрит на него в упор. Джереми ничуть не смущается под таким настойчивым взглядом.

— Никогда ещё не оказывался в ситуации, где мне самому настолько хотелось быть с человеком, что я был бы готов переступить через что-то внутри себя, — вдруг отвечает Джереми абсолютно серьезно, и Жан, слыша эти неожиданные слова, понимает, что так многого ещё не знает об этом мужчине. Он — алмаз с миллиардом граней, из которых Жану видны от силы десять. И столько ещё предстоит изучить. — Это не какие-то кардинальные перемены, просто… Я думал, что никогда не буду готов. К отношениям.

— К ним вряд ли когда-то можно быть готовым, — мягко отвечает Жан, и Джереми кивает.

— Извини, что я так отреагировал вчера, — добавляет он, — глупо прозвучит, если скажу, что испугался?

— Ничуть.

— Ну, тогда — я испугался, — он нервно усмехается. — Потому что сам боялся думать о том, чем закончится это всё. И надеялся, знаешь, как в детстве… Что тему просто получится не трогать. И проблема решится сама собой. А тут…

— А тут я поступил, как взрослый, спросил и испортил твой план, да? — Жан тихо смеётся, а после ложится обратно, глядя на Джереми из-под прищуренных век. — Буду рад увидеть тебя в Лионе в октябре, — говорит он наконец, этой сменой темы показывая, что Джереми незачем извиняться. — Или в Париже, если до стадии «остаться у меня дома на ночь» мы пока не дошли.

— Спасибо, — тихо усмехается Джереми, а потом вдруг оставляет поцелуй на коленке Жана — кажется, самая ближайшая к нему часть его тела, — и опускает ладонь на его голень. — Снова намереваешься сгореть? Пойдём поплаваем, у меня есть ещё тридцать минут, я ради тебя пожертвую своим обедом.

Жан не может сдержать улыбку. Это кажется ему безмерно глупым: он встаёт на ноги, на горячий песок, Джереми тянет его за руку к воде, и в этот момент Жан вдруг осознает кое-что важное особенно отчетливо. Это простая истина, которая начала открываться ему ещё в девятнадцать, но сейчас, десять лет спустя, оказавшись одним из тех взрослых, на которых смотрел тот Жан, помладше, он понимает это окончательно.

Большинство взрослых — такие же дети, когда дело доходит до принятия решений. Они точно так же не знают, что делают, не уверены в том, что правильно поступают, не знают многих вещей — вот только теперь они выросли, черт возьми, и у них нет другого взрослого рядом, который решит всё за них. Поэтому они — те же дети, которые ни черта не понимают, но теперь на их плечах лежит груз ответственности, и потому они ошибаются, падают и делают глупости, но — делают их самостоятельно. Двигаются почти вслепую.

Именно поэтому Джереми может сколько угодно строить из себя взрослого, пить алкоголь, флиртовать и трахаться с гостями отеля — но потом на горло наступают обычные чувства и необходимость объясниться словами, и он снова становится ребенком, который сидит на стуле и не достает до пола ногами.

И в моменты таких глупых диалогов, когда два взрослых человека на пальцах пытаются объяснить друг другу, что они хотят быть вместе — потому что они взрослые, взрослые не могут просто сказать «давай дружить» или «давай будем встречаться», — в такие моменты они сами себе кажутся детьми от того, насколько запутанной становится речь, насколько смущение затуманивает разум, насколько громко сердце стучит в груди.

Жан сжимает ладонь Джереми крепче, когда они одновременно забегают в воду, врезаясь в волны и заходясь смехом, потому что вода прохладная и тут же окутывает их фонтаном брызг. И Жан, в общем-то, готов принять это по-детски взрослое решение, если это будет означать, что Джереми и дальше продолжит заставлять его улыбаться.

А Джереми тем временем наконец становится самим собой и тянет Жана в воду за плечи, обнимает, притягивает ближе, прижимаясь торсом и горячим дыханием обдавая шею.

— Сейчас будет самый странный комплимент в твоей жизни, — вдруг говорит Джереми, и Жан выгибает бровь, — кажется, у меня фетиш на твой кадык.

Жан фыркает, но ощущает внезапное смущение: он-то наоборот всю жизнь считал свой кадык слишком выступающим и броским, а Джереми говорит такие вещи.

— Да ну тебя, — усмехается он наконец, хлопая Джереми по плечу, но по румянцу тот понимает: понравилось. Они снова начинают вести себя как дети, опускаются под воду с головой, их руки и ноги соприкасаются, когда они выныривают совсем рядом. Джереми вдруг обнимает его за шею, располагает руки на его плечах и замирает возле губ — замирает тяжелым дыханием, трепещущими ресницами и запахом солнцезащитного крема и апельсинов.

— Можно? — спрашивает вдруг в губы Жана, и тот едва не начинает смеяться.

— Гребаный джентльмен, — бормочет он с дурацкой улыбкой, и Джереми прикусывает губу, чтобы не улыбнуться тоже, — то есть, вчера мы трахаемся, а сегодня спрашиваем разрешение на поцелуй?

— Но трахались мы тоже не без разрешения, — напоминает Джереми, не открывая глаз.

— А если я сейчас скажу нет? — Жан хмыкает. Джереми лишь пожимает плечами, двигается ещё ближе, между их губами остаются считанные миллиметры.

— Тогда я не стану этого делать. Я уважительно отношусь к чужим границам, — спокойно отвечает Джереми, хотя Жан догадывается, что ему это стоило бы огромных усилий. Но он не врёт: за все это время Джереми, несмотря на его тягу вечно касаться, несмотря на его тактильность и ласку, ни разу не сделал чего-то без согласия Жана, ни разу не сделал ему некомфортно или неприятно — а это Жан научился очень высоко ценить.

Сейчас он обхватывает ладонями запястья Джереми, глядя на его лицо в каплях воды и намокшие волосы, и Джереми наконец перестает сдерживать улыбку.

Именно в этот момент Жан наконец целует его, — и улыбки сквозь поцелуй это самое потрясающее ощущение, способное обеспечить серотонином на целый день. Джереми опускает ладони ниже, обхватывает его за талию, притягивая к себе, и они целуются, стоя ногами на каменистом дне.

— Джереми, — выдыхает Жан полушепотом ему в губы, когда тот — как обычно — пахом прижимается к его бедру.

— Кажется, у меня есть ещё один фетиш, — отвечает тот, сильные пальцы вплетаются в волосы Жана, пока он притягивает его к себе, чтобы говорить в самое ухо: — твой акцент. Твою мать. — Он утыкается лбом Жану в плечо, и того пробирает смех. — Не шучу. Скажи что-нибудь по-французски.

— Отвали, — тот улыбается, касаясь губами его виска.

— Пожалуйста-пожалуйста, — взгляд щенячьих глаз Джереми устремляется прямиком в глаза Жана. Перед этими большими карими глазами и правда невозможно устоять.

— Что тебе сказать? — вздыхает он, чувствуя себя так, словно его оставили присматривать за непослушным ребенком.

— Что-нибудь покрасивее, — Джереми щурится. Жан хмыкает.

— Je ne peux penser à rien de plus beau que toi, [не могу представить себе ничего красивее тебя] — бормочет Жан с ухмылкой. Джереми смотрит на него глазами-сердечками, но, очевидно, ни слова не понимает.

— Что это значит? — спрашивает он нетерпеливо.

— А тебе всё возьми да расскажи, — хмыкает Жан.

— Тогда сейчас я… — вдруг говорит Джереми, обхватывая Жана ногами за талию и всем весом повисая на нём. Жан чуть вздрагивает, но вода помогает удержаться на ногах, и он подхватывает Джереми под бедра, пока тот оказывается до неприличия близко. — Сейчас уже я поражу тебя своим знанием французского.

Жан медленно вскидывает брови, не зная, бояться ему или… Пожалуй, бояться.

— Итак, единственная фраза, которую я знаю на французском, — говорит Джереми, и брови Жана взлетают ещё выше. — И то, знаю я её лишь благодаря шоу, которые мы ставим. Как же я ещё ни разу не сказал ее тебе, черт возьми?

Кажется, Жан начинает догадываться о том, что это за фраза, и ожидает продолжения едва ли не со страхом.

— Voulez-vous coucher avec moi ce soir? [«вы хотите переспать со мной сегодня вечером?»] — говорит Джереми с таким гордым видом, словно это не он только что на ломаном французском предложил Жану потрахаться. Жан прикусывает губу, потому что смеяться будет неприлично.

— Да… Потенциал имеется, — тянет он, видя смеющийся взгляд Джереми, — ты знаешь её перевод?

— Спрашиваешь, — Джереми фыркает, брызгает водой, — вообще-то я жду ответ.

— Ce soir? [этим вечером?] — издевательски ухмыляется Жан, — Oui, bien sûr. [да, разумеется]

— Ура, — выдыхает Джереми, прежде чем опустить ладони на скулы Жана и поцеловать его, игнорируя соленый привкус морской воды.

🌊🌊🌊

Уже знакомая мелодия играет со сцены, красный свет мягко окутывает Джереми, который стоит в самом центре в смокинге рядом с девушкой в пышном алом платье. Жан уже видел это шоу, он знает эти песни, — но Джереми настолько потрясающе владеет своим телом, что ему кажется кощунством пропустить это зрелище во второй раз.

И вот — брызги света окутывают сцену, динамики издают первые ноты уже знакомой Sparkling Diamonds — и Жан слушает песню о том, что лучшие друзья девушек — это бриллианты, пока Джереми, подхватив одну из таких девушек за талию, кружит с ней, и его лакированные туфли тихо скользят по паркету.

Жан потягивает лимонад, с прищуром наблюдая за Джереми — только за ним, за тем, с каким мастерством он двигается на сцене, за его раскрасневшимся лицом, волосами, что уже начинают выбиваться из идеальной укладки, за сверкающим взглядом и пальцами, что взлетают вслед за каждым движением.

И он уже знает, что делать, когда свет на сцене гаснет, а выступающие, поклонившись, уходят за кулисы — знает так хорошо, словно они практикуют это по меньшей мере пару месяцев.

Жан ждёт его возле заднего выхода, но сегодня Джереми нужно будет присутствовать в баре как минимум до полуночи — к счастью, с Жаном это превращается из скучной работы в увлекательное времяпрепровождение.

— Будешь что-нибудь? — спрашивает Джереми, опуская ладонь на его поясницу, когда они подходят к бару, и Жан сам заказывает себе колу. Сегодня он хочет быть трезвым — так обычно лучше удается запомнить.

Джереми заказывает текилу — и Жан с прищуром за ним наблюдает, потому что замечает задорный блеск в его глазах.

— Меня сейчас возненавидит каждый мексиканец, да и сам я это не сильно люблю, но, — он поворачивается к Жану: в одной его руке стопка текилы, в другой — долька лайма. — Ради зрелища, — он подмигивает, делает два шага навстречу, заставляя Жана поясницей прижаться к барной стойке.

Стопка оказывается опущена на столешницу, а Джереми замирает напротив лица Жана — точнее, чуть ниже, потому что их разница в росте ощутима, когда они стоят так близко. Жан смотрит в его глаза — вечно сверкающие весельем и энтузиазмом, вечно распахнутые в непрерывном желании познавать мир, вечно красивые— карие, теплый цвет, напоминающий жидкую карамель и согревающий лучше солнечного тепла.

Жан сегодня в алой гавайской рубашке, и Джереми вдруг расстегивает две верхние пуговицы, обнажая шею и кожу. Жан, кажется, начинает догадываться — и он бы воспринял это в разы проще, будь он пьян, но он трезв как стеклышко, и дыхание моментально сбивается, пока он облизывает губы.

Как же Джереми идёт все это: бары, ночные клубы, алкоголь — в умеренных количествах, — идёт ему его работа, как ни странно, идёт эта улыбка и вечное желание кому-то помочь. Неважно, сколько ему лет, потому что в такие моменты кажется, будто он моложе Жана — но ещё Жан знает, что завтра утром с ним в одной постели проснется осознанный взрослый мужчина, который принесет ему завтрак, если он только попросит, и сделает всё, чтобы ему было комфортно.

Поэтому он позволяет себе расслабиться, когда ладонь Джереми опускается на его талию, мягко сжимая, а после он осторожно целует его в уголок губ.

Жан с прищуром наблюдает за тем, как Джереми склоняется над его грудной клеткой, и пара капель сока лайма оказываются в ямке между его ключицами. Жан уже знает, что будет дальше: осознание пронзает молнией, — и Джереми действительно насыпает немного соли на покрытое соком место.

Следующее случается в считанные секунды, но гарантированно перекрывает Жану доступ к кислороду: Джереми слизывает соль с кожи Жана, его язык скользит меж ключицами, обдавая одновременно теплом и прохладой, а после — сделав глубокий вдох, — опрокидывает в горло стопочку текилы.

Жан судорожно вздыхает, машинально опуская ладонь на поясницу Джереми, чтобы притянуть его ближе к себе и заставить прижаться бедрами к паху. Джереми открывает глаза и тихо смеётся.

— Хочешь попробовать так же? — ухмыляется он, и Жан сначала даже не разбирает слов.

— Хочу, — наконец отвечает он, пытаясь взять себя в руки. Что-то там было про трезвость? Одна стопка текилы, наверное, не помешает.

Джереми меняет их местами, локтями опирается на стойку, смотрит — с вызовом и доброй усмешкой.

Жан повторяет его действия, только с большей изящностью: пара капель лаймового сока, щепотка соли, склониться, глядя в глаза Джереми исподлобья, медленно провести языком по горячей коже.

Господи, блять, боже.

Текила приятно обжигает горло, и в эти секунды, пока глотает, Жан пытается обнулиться, прийти в себя, понять, как открывать глаза и смотреть Джереми в лицо сейчас.

Но прежде чем он успевает это сделать, Джереми притягивает его к себе за талию и целует — настойчиво и уверенно, но сквозь улыбку. Избавляет Жана от необходимости ощущать эту острую неловкость.

Правда, неловкость всё же возвращается — вспыхивает румянцем на скулах и ушах, жаром в животе, теплом в пальцах, — когда они уже оказываются в номере Джереми, когда дверь уже закрыта и им ничего и никто не мешает, и Джереми, склоняясь над Жаном, с улыбкой берет его лицо в ладони, поглаживает большими пальцами по скулам и шепчет:

— Я бы хотел быть снизу сегодня.

Жан даже не сразу подбирает слова для ответа. Джереми так показывает свое доверие? Переводит их взаимоотношения на новый уровень? Как много для него вообще это значит, если это первый раз за две недели, когда они будут трахаться именно так?

Задавать подобные вопросы вслух, когда дело доходит до секса, — немного глупо, поэтому Жан кивает, коротко касаясь его губ.

— Хорошо, — мягко говорит он. — Ты уверен?

— Абсолютно, — шепчет он, и блеск его глаз сообщает Жану о желании, которое внутри Джереми разгорается ярким пламенем.

Прошло лет десять с тех пор, как Жан делал это с парнями в последний раз — поэтому, хватая с тумбочки смазку, он лишь надеется, что это не должно сильно отличаться от секса с девушками.

В общем-то, он угадывает — вот только Джереми оказывается в разы более податливым, отзывчивым и нуждающимся, чем Пейдж когда-либо была. Он сжимает пальцами подушку, выгибается в спине и высоко стонет, когда Жан тратит драгоценные минуты на то, чтобы растянуть его. Его пальцы двигаются неторопливо и осторожно, с каждым движением он убеждается, что Джереми чувствует себя комфортно и ему не больно — но через время он перестает спрашивать, потому что стоны Джереми говорят за себя.

Убрав пальцы, Жан обхватывает ладонью его член, и Джереми судорожно вздыхает. Жану кажется, что он ещё никогда не вёл себя так во время секса — не выражал эмоции так ярко, не просил Жана быть быстрее или медленнее, не стеснялся быть рядом с ним… собой.

— Как тебе будет удобнее лечь? — спрашивает Жан мягко, поглаживая Джереми по колену. Его ноги — магнит, потому что от возбуждения и напряжения в теле накачанные мышцы бёдер и голеней выступают, а загорелая кожа и выгоревшие светлые волосы лишь добавляют притягательности. И Жан сейчас понимает, что хочет покрыть поцелуями всё его тело, оставить след своих губ на каждом сантиметре, но сейчас у них нет на это времени — и Джереми слишком возбужден, чтобы подвергать его подобной пытке.

Джереми не отвечает на вопрос — вместо этого он переворачивается, чтобы встать на колени и опереться на локти, красиво прогибаясь в пояснице. От этого вида Жана пробивает дрожь.

— Надеюсь, ты тоже любишь побыстрее и посильнее, — Джереми оборачивается на Жана через плечо с ухмылкой, и тот чувствует, как от предвкушения дрожат пальцы.

И Жан дает Джереми именно то, о чем тот просит: уже с первым толчком тот глухо стонет, прижимаясь лбом к сложенным на кровати предплечьям, а звук шлепка кожи о кожу возбуждает Жана лишь сильнее — хотя, пожалуй, сильнее возбудиться уже просто невозможно, когда перед своим лицом наблюдаешь эту потрясающую задницу, эти сильные бёдра, что податливо толкаются навстречу, и этот до неприличия изящный изгиб талии.

Но его колени упираются в матрас, бедра ритмично двигаются, пока пальцами он сжимает талию Джереми, и он отдает ему всего себя — так же, как делает Джереми в ответ. Его глухие стоны не прекращаются, чередуясь с именем Жана всеми тонами голоса, на которые Джереми сейчас способен; он подаётся навстречу, но медленно, словно хочет растянуть минуты, и Жан нехотя подстраивается под замедляющийся темп.

Это гораздо чувственнее, чем всё, что было у них за эти две недели — Жан ощущает это в каждом движении, в каждом жесте, в каждом слове, в каждом осторожном поцелуе, который оставляет у Джереми на плече. И он не уверен, что это возможно физически, но ему кажется, что кончает он дважды подряд — либо же оргазм просто получается настолько долгим, что никак не отпустит. И он заканчивает минутой позже Джереми: всю эту бесконечную минуту тот скулит, умоляя его закончить — и вместе с тем умоляя продолжать бесконечно.

Но в конце концов Жан позволяет ему рухнуть на матрас и сам падает на спину рядом. Ещё минута проходит в молчании, которое нарушает тяжелое дыхание, тихие смешки и звуки поцелуев — это Джереми, повернув голову к Жану, тянется, чтобы коснуться губами его плеча.

— Всё хорошо? — тихо спрашивает Жан, ладонью лениво тянется к волосам Джереми, чтобы растрепать их.

— Всё отлично, — тот улыбается, довольный, как кот на солнце. — Ударная доза активности за вечер. Мне кажется, я отключусь прямо сейчас.

Жан тихо смеется, кивает — мол, понимаю, хоть он и не танцевал сегодня на сцене в течение полутора часов, — а после заставляет себя сесть. Тело отзывается приятной болью в мышцах таза и пресса, а он проводит дрожащей рукой по волосам и делает глубокий вдох. Кажется, он впервые за пару недель дышит полной грудью.

Жану всё-таки удается затянуть Джереми в душ, потому что он сам просит его об этом, — но наконец они устраиваются поудобнее на его тесной кровати, Джереми ложится на руку Жана, прижимаясь к его груди, а тот пальцами невесомо поглаживает его плечо.

— Во сколько у тебя рейс? — тихо спрашивает Джереми, когда Жан уже начинает засыпать. Черт возьми, а он уже и забыл, что завтра летит домой.

— Ночью, — отвечает он, не открывая глаз. — Часа в два-три, кажется. Из отеля уезжаю в одиннадцать.

— Я провожу тебя, — Джереми носом утыкается в ямку над ключицей. — И я прилечу в октябре. Да?

— Прилетай, — Жан соглашается так легко, словно не он весь остаток дня после их разговора метался в сомнениях и думал, стоит ли прыгать в бездну с разбегу. И вот — одно простое «прилетай», и прыжок уже сделан. Жан уже на пути в пропасть, дна которой не видно, и он не уверен, что парашют в его рюкзаке раскроется.

— Серьезно? — Джереми приподнимается на локте, и на секунду — долгую, бесконечно долгую секунду, пока Жан распахивает глаза и ловит взгляд Джереми, — Жану кажется, что он всё неправильно понял. Что Джереми продолжает шутить, а он уже решился на возможные отношения с этим человеком, что у них только что был секс, в котором Жан отдал всего себя, а Джереми, судя по всему, просто… Но нет: он наконец видит глаза Джереми, видит в них недоверие и надежду, видит смущение. И понимает: Джереми и сам до последнего думал, что Жан просто улетит и оставит всё как есть. Это осознание вызывает у Жана непроизвольный смешок, и он тянется, чтобы поцеловать Джереми в нос. Тот тихо усмехается в ответ, но его глаза смотрят всё с тем же вниманием.

— Серьезно, — Жан откидывается на подушку. — Я живу в двухкомнатной квартире, и у меня есть двуспальная кровать. И место для твоих вещей в шкафу. В смысле, если ты полетишь со всеми вещами прямо отсюда, — он мигом смущается снова, всё ещё боясь, что неправильно распознал намерения. Иногда всё, что нужно двум взрослым людям для нормального взаимодействия, это, черт побери, просто поговорить, и у этих двух взрослых с разговорами очевидные проблемы.

— Давно хотел пожить во Франции, — бормочет Джереми, и Жан слышит в его голосе улыбку. — Но ты не переживай. Я тебя ещё до приезда достану. Фотографиями, видеозвонками… К слову, я не очень люблю фото с открытой обнаженкой, лучше просто пресс, или ключицы, или в нижнем белье, на крайний случай, — вдруг говорит он, заставляя Жана подавиться воздухом. — О, или, — Джереми приподнимает голову с запоздалым осознанием, — или ты против такого?

— Нет, я… — Жан хрипит и тут же прочищает горло, замечая короткую улыбку на губах Джереми, — я не против. У меня просто никогда такого не было.

Он ожидает, что Джереми рассмеется, скажет, мол, как так — дожил до своего возраста, и ни одного обмена интимными фотографиями? Да это же почти как остаться девственником… Но Джереми лишь вскидывает брови, часто моргает, а потом кивает.

— Ничего, — мягко говорит он, и уже успевшее напрячься тело Жана вмиг расслабляется, — мы разберемся. Если хочешь, конечно.

— Хочу, — бормочет Жан. Всё — ради этой довольной ухмылки в ответ.

— Сладких снов, — наконец говорит Джереми, целуя его в плечо, и Жан запускает ладонь ему в волосы, шепча то же в ответ.

🌊🌊🌊

Когда Жан приходит на ресепшн со своими чемоданами, чтобы сдать номер и ключ, ему кажется, что на его восприятие мира кто-то наложил плотную серую плёнку. Именно сквозь неё он видит всё вокруг: тяжело осознавать, что уже завтра он будет в своей квартире в родном городе, а через два дня — снова выйдет на работу, будет вынужден вливаться в привычное русло… По спине проходит дрожь мурашек: страшно снова скатиться в депрессивный эпизод, и Джереми за тысячу километров вовсе ему с этим не поможет.

Тем не менее именно Джереми, появляясь на ресепшн ровно в тот момент, когда Жан вежливо улыбается администратору и благодарит её, пробивается сквозь пленку своим вечным светом. Жан улыбается снова, когда видит его, — на этот раз вполне искренне. Джереми в своей форме, вокруг много гостей, так что в их распоряжении — скромные прикосновения к плечу, ладонь на пояснице и взгляды.

— Напиши, когда будешь в аэропорту, — просит его Джереми мягко, ладонь поглаживает по пояснице, и Жану кажется, что у него подгибаются колени, хотя он никогда не был слаб к подобному проявлению чувств. — И когда прилетишь. Я, конечно, буду спать, но утром отвечу обязательно.

— Хорошо, — Жан улыбается, и только в это мгновение, пожалуй, в полной мере осознаёт, насколько Джереми изменил для него эти две недели.

Когда он в этом же месте получал ключи от своего домика, уставший после перелета, он не ожидал ничего. Точнее — ожидал исключительно плохое, по очевидной причине. Но Джереми — Джереми появился так случайно и неожиданно, и Жан так настойчиво пытался не дать ему проникнуть в его жизнь, но в конце концов поддался — и прожил лучшие две недели своей жизни за последнее время. И дело было не только в хорошем сексе (хотя и в нём тоже), — но дело было ещё и в отношении Джереми. В том, насколько он был внимательным к его чувствам и состоянию, насколько заботился о нём, хотя тот ни разу ни о чём его не просил — не то чтобы Жан был настолько не привыкшим к подобным выражениям чувств, но обычно в отношениях именно он был тем, кто заботился. А теперь — заботились о нём. И это было… тепло. Приятно. До дрожи приятно. И он мог наконец немного отпустить нити вечного контроля — и расслабиться. Он редко позволял себе подобное, но ему это удавалось рядом с Джереми.

— Спасибо, — вдруг говорит Жан, потому что только эти слова приходят в голову после такого потока мыслей. Джереми удивлённо хлопает ресницами, глядя на него.

— За что? — спрашивает совершенно искренне, но Жан лишь качает головой, а потом притягивает его в свои объятия.

Джереми обнимает в ответ крепко — понимает, что в следующий раз сделает это ещё не очень скоро, — а Жан устраивает подбородок на его макушке и прикрывает глаза, делая глубокий вдох.

Хо-ро-шо. 

— Хей, детка, — тихо окликает Джереми, поглаживая его по спине, — отойдем на пару минут? У тебя ещё есть время?

— Есть, — бормочет Жан, но отпускать так не хочется: от волос Джереми пахнет цитрусом и морской солью, он сам — теплый и такой мягкий, по-настоящему хорошо умеет обниматься. Жан на самом деле очень боится привязываться к людям — и в этом как раз заключается причина: он не умеет отпускать. Как только он сближается с человеком, он хочет сделать этого человека центром своей вселенной. И хотя за две недели Джереми не стал ему настолько дорог, всё-таки он уже чувствует, как падает сердце в груди от мыслей о том, что им вот-вот придётся попрощаться почти на три месяца.

Джереми выводит его на улицу, за главное здание, там — фонтан, пальмы, зеленая трава. Он обхватывает лицо Жана ладонями и без лишних слов просто его целует, приподнимается на носочках, пытается прижаться ближе. Руки Жана машинально ложатся Джереми на талию, сжимая, мягкая ткань футболки ощущается уже по-странному знакомо. Джереми не может — не хочет — отстраняться: прерывается, чтобы выдохнуть Жану в губы, а после влажно касается своими губами снова, и снова, и снова, и эти теплые поцелуи сводят с ума, Жан чувствует себя гребанным наркоманом — и сейчас ему нужна доза побольше, потому что предыдущее количество наркотика уже попросту не действует.

Но наконец Джереми заставляет себя оторваться от его губ, прижимается к его лбу своим и замирает, прерывисто дыша. В воздухе пахнет теплым вечером и морем, пахнет дыней, шоколадом и персиками, стоит шум цикад, доносится грохот волн. В воздухе пахнет Джереми — Жан выучил наизусть, это его парфюм, шампунь, гель для душа или после бритья — да он понятия не имеет, что именно, но этот цитрус, ментол и апрельская свежесть совершенно точно сведут его с ума однажды.

Он надеется, что ещё сведут.

Жан хочет сказать ему так много сейчас, но не говорит ничего: только смотрит, впитывает взглядом каждый сантиметр его лица. Никогда в жизни Жан ещё не влюблялся так быстро — но с Джереми многое, многое случилось впервые.

— Три месяца — это не так долго. И не так трудно, на самом деле, — шепчет ему Джереми, открывая глаза. Его, карие, подернуты легкой дымкой, смотрит он с некоторым сожалением, но — с привычной надеждой. Иногда Жану кажется, что ему достаточно просто посмотреть Джереми в глаза, чтобы ему стало лучше — и всё больше это становится действительно похоже на правду.

Жан лишь кивает — боится, что голос предательски выдаст его, если он попробует что-то ответить. И он одновременно злится на себя за излишнюю эмоциональность — и хочет показать Джереми все эти эмоции, хочет показать, насколько дорог он стал ему за какие-то четырнадцать дней.

Он прерывисто вздыхает, подавляет эту волну откровений и тянется за еще одним коротким поцелуем.

— Мне наверное пора, — говорит он наконец. Джереми согласно кивает, обнимает за талию, нежно тянет за собой обратно — к дверям здания, — а возле входа касается губами его виска, снова заставляя Жана почувствовать себя нужным.

🌊🌊🌊

Это оказывается до ужаса трудно.

Пережить эти три месяца оказывается до ужаса трудно, и Жан не знает, в чем именно дело: в том ли, что это его первые отношения на расстоянии, или — в том, что ему очень не хватает Джереми рядом, в его руках, а не только на фотографиях. Но, что бы ни было причиной, это по-настоящему трудно — и Жан искренне не знает, на каком топливе выдерживает и выживает эти месяцы. Его будто затягивает в бесконечный водоворот из работы, быта и тревожных мыслей, но, к счастью, проблески света в виде звонков и сообщений от Джереми помогают ему остановиться, сделать передышку. Вспомнить, зачем он здесь.

Но вот, наконец — Жан ключом закрывает дверь в свою квартиру, и у него дрожат руки от предвкушения.

Спуск на лифте, разумеется, кажется бесконечно долгим, как и это мучительное ожидание, когда секунды тянутся как часы — но вот такси заезжает к нему во двор, и он уже сквозь стекло видит знакомую шевелюру.

На несколько окружающих мгновений весь мир перестает существовать — рассыпается звоном согласных в имени «Джереми», отражается от стен блеском его глаз, замирает в воздухе его заливистым смехом и застывает — запахом, по которому Жан так скучал. От него до сих пор пахнет морем и августом, он уже щебечет что-то Жану на ухо, но Жан наконец видит мир в цвете — и тратит пару секунд на осознание того, что случается это благодаря Джереми.

Приезжает Джереми не с пустыми руками — помимо багажа, разумеется: в его руках еще и бумажный пакет с бутылкой игристого и парой упаковок любимого шоколада Жана. Как только они проходят в квартиру, Жан даже не дает ему осмотреться, тут же начиная покрывать его лицо короткими поцелуями, и Джереми это простое действие настолько трогает, что он притягивает Жана в объятия, и они стоят так в коридоре его квартиры добрые три минуты.

Начинает приходить в себя Жан лишь сорок минут спустя: когда они устраиваются в гостиной на диване под пледом, Джереми протягивает Жану его бокал, делает первый глоток, прикрывая глаза от удовольствия. Свет в комнате приглушен, на телевизоре загружается сериал, а за окном начинает накрапывать дождь.

— После перелета это самое лучшее лекарство, — бормочет Джереми с удовольствием, а Жан не может оторвать от него взгляд. Он вдруг осознаёт — и это осознание, как множество других, сходит на него лавиной, — что Джереми правда здесь. В Лионе, в его квартире, на его диване, в гостиной — и всё это правда, правда его жизнь, а не какая-то нелепая шутка. И Джереми пока что будет здесь — разбрасывать свою одежду, да и черт с ним, готовить ужины, оставаться по утрам в кровати, пока Жан встает и собирается на работу — или заставлять Жана остаться с ним, потому что под одеялом тепло, за окном снова дождь, а один день без него на работе точно переживут. — Почему ты так на меня смотришь? — вдруг спрашивает Джереми с прищуром и смущенной улыбкой. Смущение на лице Джереми — вещь редкая, но до того умилительная, что и Жан невольно улыбается в ответ.

— Извини, — бормочет он, но Джереми быстро качает головой.

— Нет, нет, это… мило. Смотришь как на что-то очень ценное и важное. Но почему?

— Пытаюсь поверить, что это всё по-настоящему, — Жан говорит всё как есть. Джереми пару секунд лишь смотрит на него, в глазах — то ли изумление, то ли восторг, а потом он тихо смеется, прежде чем приподняться, приближаясь к Жану, и поцеловать его. На губах остается терпкий вкус сухого вина и сладость чужих губ.

— Точно-точно по-настоящему, — обещает он горячим выдохом в губы, и Жан думает, что, может, и в его жизни наконец начинается какой-то совершенно новый этап.