Параллельно с тем, как «Рука Тьмы» и Чан обоюдно пытались ужиться в хате Вальмонта, в их кампусе, подобно растущему с завидным упорством меж обильной кирпичной кладкой пешеходных дорожек цветку, тихо и незаметно зародилась и расцвела любовь, пожалуй, самой неожиданной парочки, что видал свет. И началось все, как ни странно, с той же кофейни. И стрижки. Но обо всем по порядку.

Из преподавательского состава университета, помимо вышедших на пенсию стариков вроде Дяди Чана, в «Антик Кофе» бывали многие. Существовало даже негласное расписание, согласно которому в кофейню в определенные дни бывали лишь определенные преподаватели (благодаря чему многие экзамены были сданы автоматами за халявные напитки и еду или приняты во вне учебное время). Так, преподаватели предметов для археологических специальностей приходили, обычно, по вторникам, историки  — по четвергам. Один из немногих преподавателей, кто преподавал и там, и там, приходил по средам — пересечься с единственным приятным ему коллегой с курса истории кино и, вместе с тем, руководителем бизнес-кружка.

Обычно они садились в самом дальнем углу, лишенном окон и отведенном под несколько квадратных будок с диванами и милыми лампами с зелеными абажурами, как в банках или библиотеках, на столиках, заказывали разные напитки и говорили по нескольку часов. Говорил, правда, преимущественно Ларри, успевая мимоходом прикончить несколько чашек капучино и столько же сэндвичей. Касахара же чаще молча цедил свой зеленый чай, отвечал по необходимости короткими, емкими фразами, тщательно обдуманными и выверенными. Уж такими они были разными. Хоть и были оба преподавателями, но образ жизни вели кардинально разный.

Для Ларри преподавание было лишь побочной работой, куда он ходил забавы ради. Его основным полем деятельности была его собственная успешная киностудия, производившая преимущественно нишевые, но успешные фильмы и лишь парочку франшиз для массового зрителя. Он занимался ею так долго и накопил столь внушительный багаж знаний и опыта в киноиндустрии, что в какой-то момент заскучал. Узнав о вакансии преподавателя истории кино в университете, сразу же поспешил на нее устроиться. И вот он, известный в индустрии человек, купавшийся в деньгах, преподавал забавы ради уж пять лет, со студентами был добр и в меру строг, чем моментально снискал себе любовь всего кампуса.

Касахара же, как и большинство прирожденных ученых, в преподавание пришел от нужды. В родном Токийском университете он долго не задержался — был уволен из-за несогласия с начальством. Начальство полагало исследования бумажного производства и видов японского декоративно-прикладного искусства помимо оригами нерелевантными в современном мире и хотело, чтобы талантливый ученый Касахара сконцентрировался на чем-то еще. Оттого Касахара без раздумий перевелся в один из парижских университетов и несколько лет занимался изучением и описью имевшихся у них экспонатов, пока те не закончились. На горизонте замаячили очередные проблемы с начальством, и последний год работы во Франции Касахара потратил на переписку с другими университетами по всему миру в поиске места, где ему бы позволили заниматься собственными исследованиями. Ответили лишь из Сан-Франциско, но при условии, что Касахара будет преподавать. Это было терпимым вариантом, гораздо лучшим, чем все, на что он мог рассчитывать. Так Касахара оказался в университете, где и преподавал и работал и по сей день.

С другими преподавателями Касахара толком не общался. Он не особенно интересовался другими сферами и не любил спорить о своей, чужие научные работы читал исключительно от скуки, на семинарах старался толком не появляться — не особенно любил вести занятия для толпы засевших в аудитории по принуждению студентов, предпочитая им немногочисленных заинтересованных. Да и с Ларри-то они стали приятельствовать исключительно случайно, после того, как вместе в добровольно-принудительном порядке вынуждены были поработать на конференции для абитуриентов. Это было неожиданно, почти что случайно, но довольно удачно. Касахаре нравилась открытая искренность Ларри, его способность когда надо болтать без умолку, а когда надо — помолчать. Ларри же и вовсе был в восторге от приятеля, крайне умного и, по его мнению, зря не пошедшего в актеры. В общем, их приятельские отношения строились на гармоничном уважении и терпении друг к другу.

Как-то раз, в очередную среду, Касахара пришел чуть раньше обычного. Заняв обычный столик вещами, Касахара отошел в уборную, помыть руки и освежиться. Отряхивая влажные руки от остатков воды, Касахара кинул было мимолетный взгляд на зеркало, да так и замер. Его волосы ужасно отросли. Не до лопаток, конечно, но потихоньку к ним уже подбирались, концы вились чуть ниже плеч. Такого с ним еще никогда не случалось. Только сейчас Касахара осознал, как же давно он не стригся. Обычно он, по привычке, стригся раз в три месяца. Стригся он коротко, выбирал самую обычную и популярную у японских мужчин стрижку, но с отъездом из Токио был вынужден исходить из предлагаемых в парикмахерских по месту жительства вариантов. За годы он перепробовал много разных причесок, и едва ли в половине случаев оставался ими доволен. В Америке ему приходилось тяжелее всего. Еще ни разу ему не понравились сделанные там стрижки. Он хотел бы обычную, привычную ему стрижку, но парикмахерских, которыми владели бы другие японцы, он пока не находил, а в других его совсем не понимали.

Это осознание заставило мужчину слегка расстроиться. Его унылый вид заметил появившийся за их столиком за время его отсутствия Ларри.

— Эй, приятель, что-то больно понурый ты сегодня, — сказал он, хмурясь. — Даже больше обычного. Ну-ка, выкладывай.

Вместо ответа Касахара указал ему на свои волосы. Ларри не сразу понял, что он имеет в виду, а как понял — усмехнулся.

— Что, все-таки передумал отращивать?

— Я не отращиваю.

— А чего ж не подстрижешься?

— Парикмахера никак не найду. Не могут меня тут подстричь должным образом.

Ларри нахмурился, окинул его задумчивым взглядом и после недолгой паузы сказал:

— Знаешь, давай-ка я тебя к своему человеку запишу.

— Не стоит.

— Почему?

— Вряд ли он японскую стрижку сделает как должно. А мне другого не надо.

— Ты погоди отказываться, мужик, — отмахнулся Ларри, вытаскивая из кармана свой навороченный смартфон и открывая в браузере форму записи в какой-то парикмахерской. — Я тебя абы куда не отправлю. Там место — закачаешься. Стригут только мужчин, что обычных, что звезд, инкогнито, правда. Барберы там работают талантливые, каждый по миру прилично поколесил. Там тебе и японскую, и китайскую, и британскую — какую хочешь стрижку сделают. За качество ручаюсь.

Наблюдая, как Ларри записывает его в парикмахерскую, Касахара раздумывал, не настоять ли на отказе. Но отчего-то все же передумал, решил, что можно попробовать довериться единственному близкому в этом городе человеку. В конце-то концов, терять ему было нечего. Вряд ли в парикмахерской, куда ходит такой влиятельный человек, как Ларри, его подстригут хуже, чем стригли в прочих местах.

— Вот, — сказал Ларри, черкнув ему на бумажке дату и время записи и адрес. — Сходи. Если уж тебе их работа не понравится, то, выходит, во Фриско разучились стричь.

Касахара не смог сдержать усмешки от его слов. Он взял бумажку, кинул на нее беглый взгляд и убрал во внутренний карман строгого черного пиджака до самого дня стрижки. И в тот день они эту тему больше не поднимали, к удовольствию Касахары.

В назначенный день, его выходной, по совместительству, Касахара быстро расправился со своими немногочисленными делами и покинул свою маленькую квартирку, которую снимал в старом доме недалеко от кампуса. Район ему ужасно нравился, если начистоту. Не слишком далекий от центра города, но достаточно зеленый, с хорошей транспортной доступностью и умеренным шумом. Все, что он любил. Парикмахерская, к его удивлению, располагалась не так уж и далеко — ему даже не потребовалась помощь навигатора, чтобы найти нужное место в переплетении узких переулков, соединявших друг с другом широкие проспекты и улицы. И все же не это удивило его больше всего, а то, как много всего было в этих переулков скрытого, но прекрасного. Чем дольше он шел, тем больше подмечал интересных вывесок — независимые книжные, семейные ресторанчики и кофейни на первых этажах, тихие бары на цокольных этажах, даже антикварные магазины, судя по скромным вывескам, принадлежавшие выходцам из разных стран, крошечные ателье и лавочки с канцелярией... Чего только не было в этом участке района, и Касахара пообещал себе пройтись там еще, получше осмотреться. Вот уж не ожидал он, что поход в парикмахерскую сможет удивить его уже дорогой, но удивление это оказалось приятным.

Этот день в принципе был для него полон на удивления, ибо парикмахерская, куда он пришел, оказалась еще более поразительной, чем район, где она находилась. Ожидая попасть в обыкновенное место с типичной отделкой и рядами кресел напротив зеркал с суетливыми сотрудниками и разговорчивыми посетителями, Касахара попал в маленькое, почти что камерное прямоугольное помещение с крошечным ресепшеном и всего двумя рабочими креслами с двумя гигантскими зеркалами, обрамленными рамками с лампочками, явно выкупленными из театральных гримерок, на стене позади нее. В самом конце помещения виднелся проход в маленькую зону отдыха для сотрудников, проход в которую был завешен шторой из разноцветных деревянных бусин. Вместо краски и химикатов салон пах дорогими благовониями, почти что родными для Касахары — видимо, их покупали в японском или китайском районе у специалистов. Отчего-то эта неожиданная обстановка ему ужасно понравилась, моментально успокоив его слегка встревоженную ожиданиями и опасениями натуру.

За ресепшеном встречала гостей единственная женщина на все заведение, высокая и смуглая красавица, с идеально покрашенными здоровыми волосами, собранными в ровный высокий хвост. Бейджик на ее облегающе-красном жилете сообщал, что Ванэсса, его обладательница, была также и администратором заведения. Она с лениво-кошачьей грацией подняла глаза от книжки, которую читала, и окинула нового посетителя оценивающим взглядом.

— На двенадцать? — спокойно спросила она голосом тягучим и бархатным. Когда Касахара кивнул, она указала ему на ближайшее кресло и спросила. — Кофе или чай?

— Чай, пожалуйста. Зеленый. Без сахара. Но со сливками, — уточнил он, сразу же поняв, что она разбирается и сможет сделать все правильно. — Благодарю.

Как он и ожидал, администратор все прекрасно поняла и сразу же отвернулась к зоне с кофемашиной, термоподом, посудой, маленьким холодильником и полкой с банками с кофе и разными видами чая. Он же продвинулся вглубь помещения и занял указанное кресло. Ждать долго не пришлось. Сначала Ванэсса подтащила к его креслу квадратный столик на высоких ножках и поставила туда заварник с чаем, чашку и маленький милый сливочник, после чего вернулась обратно за свою стойку. Дав чаю настояться еще пару минут, Касахара вдумчиво наполнил кружку чаем и сливками в любимых пропорциях и, поднеся чашку ко рту, сделал глоток с закрытыми глазами. Запах благовоний, стоявший в помещении, перебивал слегка прочие запахи, и оттого он не сразу понял, что чай ему подали настоящий, листовой, должно быть, от того же поставщика, что работал с «Антик Кофе». Идеальное сочетание хорошего чая и качественных сливок окончательно его успокоили, и он не открыл глаз даже когда услышал зашелестевшие бусинами от появления барбера шторы.

— Итак, — услышал он слегка бархатный с хрипотцой голос человека, выросшего где-то на среднем Западе и привыкшего курить время от времени за своей спиной. — Что у нас тут...

Касахара открыл глаза и в отражении зеркала увидел стоящего позади него барбера. Отчего-то он снова был приятно удивлен, обнаружив, что человек этот был довольно приятной наружности: хорошего роста и телосложения, каштановые волосы с рыжим отливом он явно стриг и лихо укладывал себе сам, а обычные темные глаза прятал за необычными очками с цветными линзами. Одевался он просто — лишь черная футболка да простой широкий кардиган с шарфом поверх, и то он снял кардиган и шарф, чтобы не мешали работать, и кинул их на соседнее кресло. Барбер явно не строил из себя ничего такого, и эта его простота подкупала.

— Это явно не ваша длина, — вынес свой вердикт барбер, осмотрев шею и виски Касахары пристальным взглядом. — Слишком длинно, закрывают шею и уши, а с вашими так нельзя.

— Почему? — искренне удивился Касахара.

— Как по мне, такую красоту прятать должно быть противозаконно, — хмыкнул барбер и привычным движением обернул вокруг шеи Касахары черный пеньюар, завязав его позади не слишком туго, чтобы не душить, но и достаточно крепко, чтобы тот не сполз. — Так или иначе. Что мы сегодня делаем?

— Обычная японская стрижка, если вы понимаете, о чем я, — Касахара сказал это усталым, лишенным всякой надежды голосом, ибо даже столь необычному месту было не под силу стереть из его памяти прошлые разочаровывающие стрижки. — Коротко, скромно, аккуратно.

К его очередному за день приступу удивления, барбер снова хмыкнул, но уже понимающе.

— Ну, само собой, вас всегда надо стричь исключительно коротко, — сказал он, приглашая Касахару к креслу с раковиной, незамеченному им прежде. — Но, полагаю, прическу вы эту хотите по привычке.

Касахара кивнул, не видя смысла скрывать очевидное. Он пересел в новое кресло и позволил барберу вымыть свою голову. Обычно он не любил чужих прикосновений, но терпел их по необходимости. Сейчас же, однако, он моментально расслабился, стоило ему почувствовать на своей голове ловкие пальцы барбера. Этот человек был, пожалуй, самым большим профессионалом и умело обращался со своими руками, подумал Касахара, ибо еще никогда прежде простое прикосновение к коже головы не заставляло его захотеть застонать.

— Вы знали, что у мужчин, по крайней мере, одна из часто встречающихся эрогенных зон это именно кожа на голове? — усмехаясь на его вытянувшееся выражение лица, сказал барбер. — Я выяснил это чисто случайно, но с тех пор научился с этим работать. Для таких людей стрижки очень личное и почти что святое, интимное даже действо, и этим нельзя пренебрегать. Иначе так можно им весь опыт испортить.

— Опыт похода на стрижку? — уточнил, слегка краснея, Касахара.

— Ну, чаще всего, да. Но и интимный иногда тоже, — барбер слегка смешливо фыркнул, вытерев его волосы от лишней влаги, и только потом позволил пересесть за свое обычное кресло.

Касахара, искренне смущенный всем происходящим, повиновался, и безропотно провел в кресле все время стрижки. Отчего-то он смог довериться этому барберу, даже осознал с искренним для себя удивлением, что простит ему даже испорченную или совершенно другую стрижку — по крайней мере, думал он, вряд ли этот человек, понимающий его образ, все испортит.

Долго трудиться над ним барберу не пришлось. Дважды осмотрев его со всех сторон, барбер посерьезнел и принялся за работу. Ему потребовалось меньше, чем полчаса, чтобы состричь всю лишнюю длину, придать нужную форму и высушить волосы Касахары. Он даже не стал заморачиваться с укладкой, чем снова приятно удивил клиента, и сделал ему более современную и американизированную версию запрошенной стрижки.

— Если не понравится, можно будет легко вернуться к классике, — сказал он, наблюдая, как Касахара осматривает себя через два зеркала, большое и маленькое, со всех сторон.

— Думаю, это не потребуется, — спокойно ответил Касахара. — Это то, что нужно.

Барбер ему искренне улыбнулся, и Касахара впервые за долгое время не смог удержаться от ответной улыбки. Он встал из кресла и отошел к ресепшену, чтобы расплатиться и позволить барберу прибраться за своим рабочим местом. К моменту, как Касахара закончил и собрался уж было уйти, барбер его нагнал.

— Слушайте, — тихо сказал он. — У меня на сегодня больше нет записей. А тут неподалеку сносная кофейня. Как вы смотрите на небольшой междусобойчик?

Будь это другой день, другой человек и другие обстоятельства, Касахара бы вежливо отказался. Но сейчас, видя непривычно замершего в каком-то тревожном ожидании барбера, он просто не смог. Он кивнул, подождал, пока барбер снова не оденется, попрощался с администратором, и они оба вышли из парикмахерской.

Они проговорили всю дорогу до кофейни (ею, иронично, оказалась именно «Антик Кофе») и неохотно прервались чтобы сделать заказы и сесть за стол. Барбера звали Хойл. Он и правда был родом из штата на западе, но в юности сбежал из дома и исколесил практически весь мир, даже пожил в Японии практически в то же время, что Касахара работал там в университете. Они обменялись воспоминаниями обо всех местах, где оба побывали, и обнаружили, что оба вспоминают их с горькой теплотой ностальгии по временам, когда все было гораздо проще и понятнее, когда они были свободнее и могли ошибаться без страха последствий.

С тех пор они встречались в кофейне каждые выходные. У них нашлось немало общих интересов вроде канцелярии, книг, выставок и страсти к коллекционированию картин. И если на встречах с Ларри по средам Касахара бывал, как всегда, спокойно сдержан, то на выходных междусобойчиках, как называл их Хойл, впервые в своей жизни почувствовал, что оттаивает и по-настоящему сближается. Было в Хойле что-то такое, располагающее и заставляющее хотеть открываться человеку напротив. Касахара даже ни капельки не расстроился и не разочаровался, осознав, что спокойный образ, замеченный им у Хойла в парикмахерской, был всего лишь ширмой. Но на деле Хойл был сгустком умеренного хаоса. Бодрый, смешливый, он заставлял Касахару тихо посмеиваться и улыбаться, что само по себе было нонсенсом. Хойл же искренне наслаждался обществом эрудированного человека, повидавшего что-то кроме привычного окружения и горевшего страстью к своему делу, и ни о чем больше не волновался.

И им вдвоем так хорошо и комфортно было после долгих лет отсутствия настоящей близости и дружбы, что они и сами не заметили, как это переросло во что-то большее. Оттого осознали они лишь когда это начали замечать другие. Ванэсса устала намекать Хойлу не пытаться стричь каждого первого, кто напоминал ему Касахару, так же, как его. А Ларри резко обнаружил, что Касахара вдруг стал чуть более разговорчив и часто упоминает своего барбера. Даже студенты Касахары это заметили, просто немного иначе — отчего-то в речи обычно строгого и сдержанного профессора стали чаще проскальзывать шутки про бумагу, которых тот набрался у страстно погруженного в карточные фокусы Хойла.

— Знаешь, — тихо сказал Касахара в очередной день, когда они встретились в кофейне и впервые пересели от их столика у окна за столик в дальнем углу, — мои студенты говорят, я вроде как с кем-то встречаюсь.

Хойл рассмеялся и не мог перестать до тех пор, пока на него не шикнул из центра зала работавший над какими-то своими дешевыми манускриптами злобный Дядя Чан. Он ничего не ответил на это, лишь поцеловал Касахару, совершенно не стесняясь любопытных взглядов других завсегдатаев.