С тех пор, как Му Цин помирился с Се Лянем и Фэн Синем, ему было сложно привыкнуть к очень многим вещам. К тому, что Се Лянь при встрече улыбается ему искренне и радостно, а не натянуто и неловко, и что часто приглашает зайти на чай в свой храм, в котором обосновался до возвращения Хуа Чена. К тому, что Фэн Синь стал часто присоединяться к Му Цину на миссиях, то предлагая помощь, то зовя с собой, и как будто бы у Юга, у восточной и западной половин дела становятся общими. К тому, что их перепалки становятся легче и словно бы более шутливыми, перестают намеренно задевать больные темы.
Но к чему Му Цин оказывается готов меньше всего, это что однажды эти двое придут вместе во дворец Сюань Чжэня и скажут «Поздравляем».
— С чем? — недоуменно хмурится Му Цин.
Будь Се Лянь один, он бы предположил, что его поздравляют с каким-нибудь нелепым днем кошек или днем швеи, а приди один Фэн Синь, Му Цин наершился бы, ожидая продолжения в стиле «ты только что занял первое место в списке тех, кто в этом месяце облажался». Но они пришли вместе, и выглядят довольно радостными, словно бы есть реальный повод, и Му Цин начинает перебирать в голове, какие новости в Небесной столице он пропустил за последнее время. И почему поздравляют его?
— Как с чем? — удивленно вскидывает брови Се Лянь. Нет, то, что он покинул храм Хуанцзин, откуда не решался отлучаться надолго уж который месяц, и пришел в небесную столицу, а не связался по духовной сети, говорит, что повод весомый.
— Какой сегодня день, по-твоему? — спрашивает Фэн Синь, хмуря брови, но чуть насмешливо.
— Вторник, — Му Цин кривит губы и закатывает глаза.
— Ты издеваешься?
— А дата какая? — прерывает Се Лянь, до того, как Му Цин успеет едко ответить Фэн Синю. Му Цин закатывает глаза вновь, но отвечает, получая от Се Ляня кивок. — Все верно, — говорит он таким тоном, будто ждет, что сейчас Му Цин вдруг резко поймет, чего от него хотят.
— Слушайте, — Му Цин вздыхает и потирает пальцами переносицу. — Если вы вспомнили о каком-то национальном празднике Сяньлэ, то скажите сразу, я не помню ни одного.
— А когда твой собственный день рождения хоть помнишь? — вскидывает брови Фэн Синь, пока Се Лянь смотрит широко раскрытыми глазами.
Му Цин открывает рот, чтобы язвительно отбрить, но прикусывает язык. Он определенно точно. Не будет. Отвечать честно. Потому судорожно перебирает в памяти воспоминания времен Сяньлэ, выискивая хоть одно, когда праздновал день рождения в компании этих двоих.
Находит одно. Кажется, ему исполнялось шестнадцать или семнадцать, тогда они все трое еще были смертными. Они сбежали из храма, и эти двое утащили его, несмотря на его шипение, что это не повод навлекать гнев наставников, но его не слушали. Так в итоге Му Цину ничего не осталось, кроме как ходить вместе с ними по столице и есть уличные сладости и фрукты, что щедрой рукой накупал Се Лянь, цапаться с Фэн Синем, но тот по случаю быстро переводил склоки в шутки. Му Цин даже помнит, как смеялся.
А вечером они зашли к маме, где Се Лянь едва убедил ту не волноваться его присутствием и воспринимать его просто, как друга сына. Му Цин тогда мгновенно стал закрытым и колким, но остальные, кажется, выбрали не заострять на этом внимания и конец дня вышел спокойным и приятным. Когда они возвращались в храм на красном закате, было тепло и пахло зеленью. А когда ночью они, в качестве наказания за побег, переписывали сутры до утра, за окнами стрекотали цикады.
В груди что-то скребется. Это хорошее воспоминание, но такое далекое.
— Летом, — спешит ответить он, чтобы не было слышно его заминку, звучит уверенно и надеется, что никто не станет требовать точную дату. Это же был риторический вопрос, не так ли?
Тем не менее, он понимает, что что-то не так, когда Фэн Синь пораженно отступает на шаг назад, а глаза Се Ляня на миг расширяются сильнее, прежде чем сделаться печальными. Или не риторический? Не может же это быть… сегодня? Му Цин замечает в их руках какие-то цветные свертки, лишь когда Се Лянь откладывает свой в сторону и подходит к Му Цину ближе.
— Ох, Му Цин… — вздыхает он горестно, и Му Цин почти готов замотать головой с просьбой ничего не говорить вслух, ведь все и так всё поняли. — То, что в те годы в Сяньлэ были теплые осени, не значит, что было лето.
Му Цин замирает каменной статуей, не зная, как реагировать, как замять этот разговор. Правда в том, что в его жизни было лишь три человека, которые помнили про этот день и считали его важным внимания. Му Цина это устраивало.
Но его мама умерла, а из жизней Се Ляня и Фэн Синя он себя вычеркнул сам по своей же вине. Се Лянь скитался где-то по миру смертных, а Фэн Синь, хоть и был под боком, слишком злился на Му Цина, чтобы желать ему хотя бы доброго утра при встрече, что уж говорить о такой сентиментальной ерунде, как дни рождения.
Му Цин не знал наверняка, сколько лет потребовалось каждому из них, чтобы забыть эту дату, десять или год, но сам он, четко знающий, что сколько сотен лет ни проживи, не получит никаких поздравлений больше никогда, начисто забыл ее уже через сотню.
И теперь ему хотят сказать, что как минимум один из этих двоих помнил эту дату, когда сам Му Цин забыл, как что-то бесполезное? Что его решили поздравить? Что, даже если кто-то из них и не помнил дату, то по крайней мере поддержал идею с поздравлениями? Что оба принесли подарки? Что Се Лянь, который выбирал забывать все плохое, и Фэн Синь, не запоминающий ничего неважного в принципе, помнили про него восемьсот лет, одно предательство и сотню тысяч колкостей спустя?
Глаза Фэн Синя серьезные, а Се Ляня — печальные, и Му Цин не может этого вынести, отворачивается, прячет глаза, чтобы не выглядеть жалко. Конечно же, они все поняли. Му Цин набирает в грудь воздуха, чтобы съязвить что-то и перевести тем самым тему, но чувствует, как его бесцеремонно обнимают с боку.
Это Се Лянь, который ниже его ростом, но сейчас, кажется, пытается спрятать Му Цина в своих руках, как потерянного, замерзшего котенка. У Му Цина внутри все сжимается, он чувствует этот проклятый порыв вывернуться, оттолкнуть, прошипеть так привычно ядовито, что у него все хорошо и ему не нужна жалость, но… это же Се Лянь.
Се Лянь, который всегда был так искренне добр к нему, хоть сам Му Цин и сделал ему очень больно однажды, который поверил ему, несмотря ни на что, который так искренне хотел принять Му Цина со всем его тяжелым едким характером и быть его другом, но с одним условием. «Хотя бы попытайся не отталкивать нас, ладно?» Его единственная просьба в плату за то, что впервые за восемь сотен лет Му Цин больше не будет один.
Его тело все еще напряжено, но он не двигается, позволяет себя обнимать, пытается, так искренне пытается расслабиться. Поднимает одну руку и обхватывает Се Ляня за спину в ответ. Не очень удобно, потому что все еще стоит к нему боком, словно второй бок предназначен для…
Му Цин поднимает голову и встречается взглядом с янтарными глазами. В отличие от Се Ляня, Фэн Синь не решается подходить и бесцеремонно прикасаться, не имеет столько прав на это, как Его Высочество, с ним у Му Цина непоняток и недосказанностей, а то и вовсе слов, которые никогда не должны были быть произнесены, гораздо больше, слишком много.
И теперь, после того, как они поняли друг друга хоть на самую малость, между ними нет ненависти или неприязни, но зато есть понимание, что что-то может быть недозволено, неуместно, нежеланно, что Фэн Синь может не быть тем, чьи объятия Му Цин захочет принять. И вместе с неслыханным доселе желанием это сделать приходит и желание ждать позволения, если его вообще дадут.
Они смотрят друг на друга, кажется, целую вечность. Се Лянь, как и восемьсот лет назад, обнимается, крепко зажмурившись, и потому не видит, как Фэн Синь одними губами спрашивает «Можно?» и после долгой паузы получает маленький, еле заметный кивок.
Он прижимается аккуратно, обхватывает руками бережно, и Му Цин, напрягшийся в этот момент, позволяет себе вновь немножко расслабиться. Не полностью, но насколько вообще может. Вторую руку, ту, что не обнимает Се Ляня, он кладет поверх легшей поперёк его груди руки Фэн Синя. Из них троих у Му Цина всегда была самая низкая температура тела, а у Фэн Синя самая высокая, так что теперь между двух тёплых тел он почти что задыхается.
Или же дело не в температуре, а в эмоциях, застрявших в груди, которые он так упрямо и отчаянно сдерживает. Возможно, по отношению к Се Ляню, который просил этого не делать, это не честно, но Му Цин действительно пока для них не готов, он не выдержит, если выпустит их все и сразу. Но одна единственная слеза предательски срывается и падает куда-то вниз.
Му Цин надеется, что она останется незамеченной, но одна из рук на его теле — он не может понять, чья — дергается, демонстрируя, куда упала эта проклятая слеза. Му Цин не знает что страшит его больше: показать свои эмоции Фэн Синю и возможно встретить старые насмешки — которых по этому поводу и не было-то никогда, но именно их Му Цин всегда боялся больше всего — или же показать Се Ляню, что плачет, и окунуться в его сочувствие, которого не заслужил, и которое его лишь доломает.
Голову поднимает Фэн Синь. Му Цин мгновенно моргает, убирая любые следы слез, делает свое лицо невозмутимо каменным и непроницаемым, но толку? У него в груди все замирает, он не знает, что лучше: продолжать пытаться делать вид, что ничего не произошло, или попросить одними губами не говорить Се Ляню.
Но Фэн Син понимает все раньше, решает быстрее. Он медленно подносит ладонь к своему лицу и прикладывает указательный палец к своим губам, давая тем самым понять, что останется тихим, и улыбается мягко и понимающе. Му Цин чувствует, как что-то внутри него сжимается и дрожит от чувства собственной уязвимости, смешанного с легким облегчением и благодарностью.
Фэн Синь не тот человек, перед которым он был готов предстать таким жалким, мало что плачущим от самого простого жеста привязанности, так еще и боящимся показать это. Но отнюдь не потому, что считает Фэн Синя способным использовать эту уязвимость против него, нет, больше нет. Просто нет пока что такого человека, перед которым он сможет открыться полностью и без трясущихся от напряжения рук, без скованных плеч, без ядовитых слов и отведенных в сторону глаз.
Но сейчас, стоя в тишине, созданной специально, чтобы дать ему время привыкнуть, деликатно зажатый в объятиях двух самых близких, единственных, кто его знает и понимает, если не до конца, но хотя бы на половину, единственных, кому не плевать, кто, кажется, искренне желают узнать лучше, быть рядом… Му Цин выдыхает, прикрывая глаза и позволяет себе расслабиться еще немного.
Возможно, скоро у него будет два таких человека. Он очень постарается в это поверить и это принять.
— Спасибо, — шепчет он едва слышно.
— С днем рождения, Му Цин, — произносит Се Лянь.
— Это хороший день, — добавляет Фэн Синь тихо и серьезно. — Не забывай о нем.