Max Richter — Sarajevo

Выйти из кареты, чувствуя прохладную тяжесть у груди. Ускользнуть от Цю Хайтан в свою комнату. Вынуть из-за пазухи мешочек с деньгами. Спрятать его под матрас кровати — в надежде, что как и прежде убирать ее будет лишь он сам. Спешно перечитать письмо, сжечь его в огне зажженной свечи. Собрать в ладони пепел и смахнуть его в черный проем окна. Покрываясь холодным потом, смешанным с горячей испариной, спуститься в столовую к ужину. Не смотреть в глаза Цю Цзяньло.

Кажется, все в доме стихло. Но он должен был прийти. Близился час крысы… Всегда приходил. А Шэнь Цзю его ждал, как какого-то возлюбленного. Наверное, Цю Цзяньло знал об этом, и ему это нравилось.

Однако теперь вместо отупелого оцепенения мозг и тело прожигало лихорадочное волнение. Шэнь Цзю никак не мог совладать с собой, и в комнате стало совсем душно.

«Сколько? Быть может, хватит на месяц?.. А на два?»

Ведь он так и не заглянул в мешочек и теперь мог представлять примерную сумму лишь по его весу. Быть может, там одни медяки, а значит — волнение напрасно.

Шэнь Цзю на цыпочках подошел к двери. Прислушался к молчанию коридоров, что перебивало лишь его сердцебиение. Ничего. Быть может, у него найдется пара фэней.

Шэнь Цзю вернулся к постели, приподнял матрас, быстро нащупал заветный мешочек, начал его развязывать. Влажные пальцы путались в узлах, надежно затянутых руками Цзянь Баоши. Спрятанные внутри монетки звенели, раздразнивая слух и сгущая тревогу. Наконец, бечевка поддалось и явила вечернему сумраку спрятанные внутри сокровища. Шэнь Цзю замер, так и не поднявшись с колен. Из тьмы на него глядело серебро, смешанное с золотом. Впервые Шэнь Цзю понял восторг Тинли и испытываемое им мучительное ожидание очередного дня получки. Сердце подскочило вверх, заставляя пропустить вздох. Должно быть, здесь было не менее сотни лянов.

Испуганный этим открытием, Шэнь Цзю спешно завязал мешочек и закрыл его матрасом. Подошел к ночной купели и окунул лицо так, что вода достигла ушных раковин. Быстро отер голову и шею полотенцем. Потушил свечу, лег в кровать, накрылся плотным одеялом. Замер. Однако всем этим он едва ли смог остановить бег сменяющихся мыслей.

«Целая сотня… это сколько ночлегов? Сколько сытных обедов? Завтраков, ужинов? Сколько платьев?»

Шэнь Цзю с усилием вспоминал суммы, которыми Цю Хайтан расплачивалась в дни покупок.

«Хватит ли этого, пока мы не найдем Ци-гэ? Сколько стоят ингредиенты для лекарства?»

Его всего трусило от волнения. В детстве Шэнь Цзю не лихорадило так даже при самых жестоких отравлениях, вызванных питанием подножным кормом. Но сейчас тело находилось в полном порядке — а разум пылал. Несказанные вопросы беспорядочными искрами мельтешили в его голове. Часть из них Шэнь Цзю хотел как можно скорее задать Цю Хайтан, но вот на другую — даже не надеялся узнать от кого бы то ни было ответа.

Образ Цю Цзяньло отчего-то совершенно померк, и Шэнь Цзю не вспоминал о нем до часа кролика. До рассвета оставалось немного, и Шэнь Цзю был почти уверен, что Цю Цзяньло, — впервые за долгое время — оставил его в покое.

Самому Шэнь Цзю как никогда был нужен сон. Ведь скоро, совсем скоро — быть может (скорее всего) — ему потребуется скорость, хорошая реакция и силы… много сил. Вот только в пылу волнения он не мог заснуть, желая лишь одного: дождаться рассвета. Увидеть Цю Хайтан, разделить — пусть тайно и косвенно — свою радость с ней. Столь же незаметно выведать ее желания, потребности и мечты. Быть может, она тоже все это время мечтала уйти отсюда, но скрывала, боясь предать.

Приподнявшись со взмокшей постели, Шэнь Цзю потянулся к верхним одеждам, чтобы извлечь из складок подаренный Цю Хайтан платок. Его аромат перебил запах пота и тревоги, перенеся мысленно в тихие вечера, проведенные в женской комнате. В краткое мгновение ласкового молчания, безусловной заботы и любви. Шэнь Цзю стало стыдно за собственную злость на Цзянь Баоши, ведь она никогда не желала ему дурного, а теперь отдала деньги, предназначенные для ее собственной семьи. Благодаря ей у него появился шанс на новое будущее, надо было лишь только… рассказать обо всем Цю Хайтан.

Отчего-то, вдыхая аромат ее платка и лежа на россыпи золота и серебра, Шэнь Цзю наконец-то ощутил уверенность в правильности собственных поступков.

Пускай Шэнь Цзю удалось доспать не долее шичэня, его внутренние часы разбудили его в положенное время, и, поднявшись, он осознавал себя ясно и отчетливо.

Такое случалось и прежде, когда, задремав лишь к утру из-за захворавшего Ци-гэ, Шэнь Цзю выдергивал себя из сна с первыми петухами. В такие моменты не нужно было тереть глаза и подолгу приходить в себя — Шэнь Цзю тут же принимался собирать пожитки, чтобы с пробуждением спутника сразу двинуться на новое место.

Эта звенящая трезвость разума длилась обычно до вечера, после чего усталость врезалась в виски; словно в отместку за шичэни, пока тело было легко, а разум — проворен вопреки слабости и изнашиваемости живой плоти. Потому Шэнь Цзю и теперь торопился приступить к выполнению своего суточного плана.

Он проверил, чтобы кровать была аккуратно застелена, а подоконник — протерт от пепельных разводов. И тогда, подгоняемый осознанием, что уже опоздал, Шэнь Цзю спешно спустился в столовую.

Цю Цзяньло и Цю Хайтан уже завтракали. Однако одной неловкости за опоздание было мало, чтобы наказать Шэнь Цзю: придя, он обнаружил, что на него не было накрыто, но стоило ему направиться в кухню за своей порцией, как Цю Цзяньло остановил его, обратившись к Ляоцин:

— Будь добра, попроси Чжанлу подготовить завтрак для Шэнь Цзю.

— Конечно, — только и успела ответить Ляоцин, прежде чем уйти исполнять поручение.

Шэнь Цзю проводил ее взглядом — тем же, что и вчера. Тогда он сомневался, мучился невнятным чувством вины, а в конце концов решился ей помочь. Но сегодня ему пришлось забрать свое обещание обратно.

Нет, он не расскажет Цю Цзяньло об украденных Тинли деньгах. Не сейчас. Да и вряд ли сможет когда-то. Он слишком многим рискует, привлекая к себе внимание.

Тарелка Цю Хайтан успела опустеть: видимо, девушка торопилась покончить с завтраком, дабы навестить проспавшего Шэнь Цзю, — однако теперь, лениво шурша орехами в блюдце, Цю Хайтан создавала видимость продолжающейся трапезы и всячески оттягивала момент, когда бы Цю Цзяньло согнал ее в женскую комнату заниматься уроками. Когда Ляоцин вернулась и подала завтрак Шэнь Цзю, Цю Хайтан перехватила ее и попросила налить себе еще чаю. Служанка вновь ушла в кухню, а Цю Хайтан, убедившись, что создала себе достаточно поводов задержаться у стола, осмелела — и обратилась к Шэнь Цзю напрямую, будто вовсе не стесняясь брата:

— А-Цзю, ты все еще носишь платок, что я тебе подарила?

Шэнь Цзю так бережно относился к подарку Цю Хайтан, что даже не заметил, какой щекотливой была формулировка заданного ему вопроса; хотя, пожалуй, не окажись у Шэнь Цзю с собой этого платка, ему было бы крайне сложно объясниться перед дарительницей. Однако теперь он просто ответил:

— Да. Сейчас он со мной.

— Как чудно! Тогда можешь, пожалуйста, одолжить мне его на день? Я хочу подправить на нем вышивку.

Шэнь Цзю кивнул и поспешно скользнул рукой под пояс, где он обычно прятал платок. Однако, ощупав талию вдоль его длины, он так и не нашел аккуратно свернутого треугольника. Вспомнив, Шэнь Цзю тут же смутился: вестимо, после ночи он забыл вынуть платок из-под ворота исподнего. И действительно: Шэнь Цзю наконец нашел его лишь под слоями всех одежд. Платок был прислонен близко к сердцу, смят и нагрет его теплом. А Шэнь Цзю стесненно протиснул к нему длинные пальцы, приоткрыв ворот ханьфу.

Протягивая платок Цю Хайтан, Шэнь Цзю потупился, но тем не менее ощутил на себе неодобрительный взгляд Цю Цзяньло. Цю Хайтан же, напротив, была тронута только что увиденным.

— Спасибо, А-Цзю. Ближе к вечеру зайди ко мне. Думаю, к тому времени я уже управлюсь.

— Хорошо.

Шэнь Цзю уставил взгляд в свою плошку. Почему именно сейчас ему стало так сложно все скрывать?

Цю Цзяньло сделал вид, будто не услышал нескромной просьбы Цю Хайтан. Лишь когда та, допив поданный Ляоцин чай, уже собралась сбежать на верхний этаж, Цю Цзяньло остановил ее вопросом:

— Чем ты собираешься занять себя, Хайтан?

Застигнутая врасплох, Цю Хайтан не успела выдумать благонадежный предлог и ответила честно:

— Хотела закончить вышивку на зимней накидке. И когда бы уличила момент — также поправила бы платок…

— И на это ты собираешься потратить целый день?

Цю Хайтан растерялась.

— Брат, аккуратная вышивка требует большого мастерства и терпения, — ласково возразила Цю Хайтан, однако в подобранных ею словах легко угадывалась обида на выказанное Цю Цзяньло пренебрежение. — Ты ведь знаешь: готовую накидку привезли нам в обмен на ткани только вчера. Я бы не успела расшить ее к сегодняшнему утру; притом ткань ее такая плотная, что я и до конца недели вряд ли успею.

— Вот именно: накидку привезли только вчера. Стало быть, сшили ее тоже только на этой неделе. Ты сама подтвердила, что сшита она аккуратно, исправно подбита мехом, а цвет ткани ты сама выбирала. Так зачем ты тратишь на нее драгоценное время? Мне кажется: с уходом Баоши в этом доме появились дела поважнее праздного шитья.

Цю Хайтан поджала губы, пряча уязвленный взгляд. Ее насупленное лицо напомнило Шэнь Цзю, как однажды она сказала, спрятавшись с ним от всех в женской комнате:

«Здесь я рисую, в приемной — пишу. Первое не любит Цю Цзяньло, второе — не слишком нравится Цзянь Баоши. Но владеть я должна и тем, и другим».

Цю Хайтан слукавила: на деле ей нравилось и то и другое. В детстве у нее не было выбора, чему отдать предпочтение, однако, повзрослев, Цю Хайтан стала человеком, впитавшим в себя оба пути воспитания — «женского» и «мужского», — и просто не смогла бы отказаться от одной из половин своей сути.

Но теперь, оставшись без покровительства Цзянь Баоши, Цю Хайтан оказалась беззащитна против упреков своего брата. А Цю Цзяньло был непреклонен — Шэнь Цзю уяснил это из его многочисленных рассказов: обожая, он не мог успокоиться, пока не доводил объект обожания до идеала. И жертвуя… добивался жертв в ответ.

— Хайтан, в детстве ты часто наблюдала за работой Баоши. Пускай я передал ее обязанности Ляоцин, но ты ведь образованнее и лучше нее знаешь, как надлежит разрешать многие домашние неурядицы. Поверь, тяжело не заметить, что ты до сих пор не простила Ляоцин; однако общее дело помирит вас — и с тем ты научишься вести хозяйство, став достойной преемницей нашего рода. Ведь даже Шэнь Цзю прикладывает все усилия, чтобы научиться торговому делу и стать тебе достойным мужем; а ты, раз решила создать с ним семью, должна ему соответствовать.

Розовые пятна выступили на скулах Цю Хайтан. Бессловесно терпя нотации Цю Цзяньло (и сравнения с Ляоцин — тоже), Цю Хайтан едва заметно покачивалась. И хотя она прежде постоянно оправдывала своего брата, теперь Шэнь Цзю воочию видел, как она сама справляется с его тиранией: задавливая гордость, освобождая сознание. Но на имени Шэнь Цзю в ней что-то всколыхнулось — и, вынырнув из оцепенения, она едва дотерпела, пока Цю Цзяньло закончит мысль. А после вклинилась:

— Но ведь свадебные одеяния требуют вышивки. А для церемонии нужны гобелены, скатерти и приданое. Все приготовления нужно закончить к весне, но покупать все — слишком дорого, — выпалив это на одном дыхании, Цю Хайтан вскинула лицо — и глянула в глаза Цю Цзяньло с вызовом: — Ты ведь забыл об этом, да, А-Ло? А я нет. Я серьезно отношусь к нашей с Шэнь Цзю помолвке и к делам нашей семьи. И я знаю, что вместо того, чтобы обвинять других в недостаточном старании, нам следует начать больше ценить наше единство и стать снисходительнее друг к другу.

Переведя дух, Цю Хайтан добавила:

— До обеда мы с Ляоцин посидим в кладовой — проверим запасы сахара и сухофруктов. А вечером, пока я буду разбираться с накидкой и платком, Ляоцин разберет со мной счета, оставленные Баоши. Так каждый будет занят делом, правда?

Цю Цзяньло остался доволен ее ответом — и вскоре Ляоцин ушла за Цю Хайтан в кладовую, а Цю Цзяньло, прежде чем подняться и оставить на Шэнь Цзю уборку стола, предупредил:

— Ты тоже должен не забывать о занятиях, — а затем покинул столовую, скрывшись за дверьми кабинета.

Убирая и намывая тарелки, Шэнь Цзю испытывал жгучую досаду. Проведя всю ночь в тревожном ожидании разговора с Цю Хайтан, теперь он был вынужден считать шичэни до вечера. Закончив с посудой, Шэнь Цзю ушел во двор, впервые за долгое время решив нарубить дров. Физическая работа должна была освободить его разум, но только согревало тело, со вчерашнего вечера мучимое жаром. Движения Шэнь Цзю были слишком размашисты и агрессивны, топор раз за разом застревал в полене. Работавший в конюшне Тинли изредка бросал на него насмешливые взгляды, но так и не сказал ни слова — видно, все же опасаясь вчерашней угрозы Ляоцин.

За обедом Шэнь Цзю вновь увидел Цю Хайтан. В присутствии брата ее взгляд был прозрачен и чист, не давая ни одной ложной надежды. Сам же Цю Цзяньло лишь под конец обеда напомнил ему, что бумага до сих пор не тронута тушью.

Как и ожидалось, Шэнь Цзю не смог заставить себя работать за столиком для каллиграфии. Тонкие линии, высокие слоги. Мучительно переписав пару стихотворений, он перешел на чтение, на чем и увяз до самого вечера.

Сумрак окутал залу раньше положенного, но Шэнь Цзю решил не зажигать свечей, а попытать удачу пораньше — и, сложив учебники аккуратной стопкой, он направился тихой поступью на второй этаж.

Нет, Шэнь Цзю не надеялся пройти мимо кабинета Цю Цзяньло незамеченным. Его окликнули, стоило мыскам туфель заступить в ворс растеленного в коридоре ковра, и Шэнь Цзю пришлось подойти к дверям ярко освещенного кабинета.

— Ты закончил с занятиями?

Шэнь Цзю повернул голову, направляя взгляд в сумрак ножек чужого письменного стола.

— Да.

Должно быть, Цю Цзяньло попросит принести тетради и, конечно, не будет удовлетворен увиденным. Так бывало и раньше: в наказание он разрешал лишь коротко проститься с Цю Хайтан, чтобы после Шэнь Цзю как можно скорее вернулся в комнату доделывать положенное до самого прихода Цю Цзяньло.

Однако сегодня все было иначе.

— Хорошо.

И Шэнь Цзю ушел, поспешно шагнув в коридорную тьму. Подсвеченный алым проем двери Цю Цзяньло слепил его, как огонь летучую мышь. Но теплый свет женской всегда с готовностью заключал Шэнь Цзю в материнские объятия.

Он постучал — как обычно — три раза и после короткого оклика вошел. Затворив за собой дверь, Шэнь Цзю вдохнул сладковатый запах благовоний и немедля направился к Цю Хайтан, сидевшей в окружении обрезков ткани и шелковых нитей. С осознанием, что Цзянь Баоши больше никогда не вернется, женская комната ощущалась осиротевшей и пустой, но, опустившись подле Цю Хайтан, Шэнь Цзю тут же вытеснил тоскливые мысли единственной: наконец-то они оказались рядом, наедине друг с другом.

Застенчивый скрип обивки — и легкий прыжок скрипнул на половицах, выхватив внимание Шэнь Цзю из ласковых медовых глаз. Шэнь Цзю повернул голову на шум и замер, ужаленный стыдом и совестью: в углу комнаты, куда не дотягивался свет от причудливой гусиной лампы, стояла Ляоцин.

Служанка и сама была не рада, что оказалась свидетельницей чужой нежности. Задвинув табурет обратно под полку, Ляоцин подошла к столу и поставила перед Цю Хайтан шкатулку с бисером — за которой до этого и поднималась.

— Спасибо, милая, — кивнула Цю Хайтан и, не глядя Ляоцин в глаза, попросила: — Можешь оставить нас с А-Цзю?

И по тому, как спешно Ляоцин покинула комнату, стало ясно: потребуется еще немного времени, чтобы они втроем смогли снова беззаботно бездельничать в женской комнате.

Грудь Шэнь Цзю стеснила тоска. Быть может, если бы об истории с Тинли узнала Цю Хайтан, ни Ляоцин, ни ему самому не пришлось бы рисковать, объясняясь с Цю Цзяньло… Но все это было лишь малодушными отговорками, ведь Шэнь Цзю не стал бы признаваться даже Цю Хайтан — не смог бы. Не сейчас, когда посреди осенней зябкости в сердце впервые за долгое время разлилось тепло жизни. Ему не на кого было положиться в этом доме… и пусть от вины тревожно свербило — но Шэнь Цзю пришлось подчиниться этому правилу, оставив Ляоцин в одиночку расправляться с перипетиями судьбы.

— Ты вспомнил.

Цю Хайтан вовсе не сердилась на то, что Шэнь Цзю вновь ушел в себя. Ее взгляд лучился теплом — и она выглядела чуточку радостнее себя вчерашней. Чуточку более прежней.

— Спасибо тебе, — кивнула она и, ослабив ворот ханьфу, протянула из-за внутренних одежд сложенный платок. — Я закончила. Больше я не буду забирать у тебя мой подарок.

Шэнь Цзю бережно принял его, разглаживая меж пальцев сложенный вдвое квадратик шелка. Слово «ночь» исчезло: было вспорото, до последней ниточки вытянуто и заменено на аккуратное «жизнь».

«Я буду наливать тебе чай целую жизнь, ты не против?»

Так, как следует. Так, как и было прописано в учебнике.

— Спасибо.

Волнение горчило у корня языка.

— Может быть, прогуляемся завтра в саду?

Там, где мерзлая палая листва хрустела под ногами и по земле расходилась паутинка инея. Холод щипал щеки и кисти рук в свете полудня, а притихшие птицы пугливо перелетали с ветки на ветку меж облысевших деревьев.

Прежде чем покинуть этот дом навсегда, для начала нужно просто выйти на улицу. Но возможно… Цю Хайтан пока что не готова даже на это. Скрывая невысказанные вопросы внутри себя, Шэнь Цзю смиренно ждал ее ответа.

Свет в комнате мигнул: огонек свечи в причудливой лампе утонул в растопленном жире, а после вновь разгорелся, выхватывая из сумрака ладонь, вплетшуюся в ладонь Шэнь Цзю. Цю Хайтан крепче перехватила его пальцы — и ответила твердо:

— Конечно.

Они засиделись допоздна. Поскольку Цю Хайтан прежде отослала Ляоцин, Шэнь Цзю решил, что ему лучше самому забрать у Чжанлу отвар и принести его Цю Хайтан в комнату. Пробираясь впотьмах к лестнице, Шэнь Цзю заметил необычное: дверь в кабинет была закрыта, и даже в щели у пола не было видно полоски света. На кухню пришлось пробираться наощупь. Там уже собирались ко сну.

Ляоцин сидела на краю разобранной кровати и встрепенулась, увидев в дверях Шэнь Цзю.

— Ты заберешь? — спросила она и не стала возражать, пускай было ясно, что весь прошедший шичэнь она мучилась мыслями, как бы ей выполнить поручение и с тем не нарушить уединение возлюбленных. — Славно! Тогда доброй ночи.

Тинли презрительно хмыкнул из угла людской. Должно быть, до него таки дошли слухи о случившемся между ними с Цю Хайтан, но Шэнь Цзю не волновало это. Забрав дымящуюся жаром пиалу, он вновь поднялся по лестнице. Кабинет был все так же темен.

— Что-то мне… жарко, — осушив пиалу одним глотком (чтобы не так чувствовать горечь), Цю Хайтан зарделась и, схватив с полки веер, принялась энергично обмахиваться. — А окна в моей спальне уже запечатали… Невозможно.

И на кротком вздохе она неожиданно прильнула к груди Шэнь Цзю, приникнув горячей щекой к его шее.

Цю Хайтан ничего не говорила. Просто держала в своих объятиях, привстав на носочки и глядя в пустоту. А затем отпустила.

— Не опаздывай к завтрашнему завтраку, — улыбнулась Цю Хайтан. — Так мне будет проще уговорить брата дать нам шичэнь на прогулку.

Шэнь Цзю покинул комнату Цю Хайтан. Синяя мгла поглотила коридор, и Шэнь Цзю мог плыть в ней, лишь касаясь ладонью стены. Так он отсчитал двери гостевых комнат и оказался напротив кабинета.

Первый этаж тоже погрузился в безмолвие. Одиночество и вечерний сумрак — таким Шэнь Цзю видел это поместье впервые. Обычно хотя бы из одного уголка дома доносился желтый отблеск свечи — будто золотистый взгляд затаившегося зверя.

Шэнь Цзю мог бы спустится по лестнице, не затронув ни одной скрипучей половицы, — и выскользнуть во двор. Собаки и лошади уже давно не шумят, почуяв его: привыкли после утренних стирок. Задняя калитка была деревянной, и Шэнь Цзю мог бы просочиться в нее без единого шороха — а после лес. Вольный, свежий. По-осеннему тихий. В такой тиши Шэнь Цзю бы растворился без следа.

Но Шэнь Цзю отмахнулся от этого видения. Лесная зябкость отступила — и он вспомнил тяжесть рук, обвивших его шею. Жар доверчивого сердцебиения. Ровное дыхание. И Шэнь Цзю нырнул в другую половину коридора, чтобы через десяток шагов после поворота, миновав беззвучную дверь в комнату Цю Цзяньло, остановиться напротив собственной спальни.

Просочившись сквозь щель у самого пола, из комнаты на мыски туфель упала полоса света. Вот где затаился ночной зверь. Шэнь Цзю толкнул дверь, проходя на середину спальни.

Свеча горела на тумбе у кровати, и Шэнь Цзю удивился, когда не нашел в ее свете Цю Цзяньло. Покрывало, застилавшее постель, сбилось; словно кто-то откинул его размашистым движением с одного бока в изножье. Простыня тоже скомкалась, обнажив грубую обивку матраса. Цю Цзяньло не сидел на краю кровати, не стоял у окна. Сундук все так же был задвинут в угол, спрятанный тенью, — никто не трогал его.

Тогда дверь в спальню закрылась. Обернувшись, Шэнь Цзю увидел, как Цю Цзяньло запер ее на замок. Будто затем, чтобы спрятать ключ на поясе, Цю Цзяньло завел руку за спину — но Шэнь Цзю не мог проследить за ней, прикованный взглядом Цю Цзяньло.

Уже давно он не был таким пронизывающим и презрительным. Жгучим, как чернильные пятна, вгрызшиеся в ворс ковра, — и каким-то еще. Шэнь Цзю не успел прочесть это темное чувство, когда Цю Цзяньло вытащил что-то из пояса. Это был мешок.

Темный кабинет, разворошенная постель, ненависть в чужих глазах — разрозненные фрагменты собрались воедино. И с осознанием грудь вспорол первобытный ужас.

— Помнится, когда-то я сравнил обладание тобой с плодом личи, чья кожица иглиста, а мякоть — сладка, — губы Цю Цзяньло подрагивали в мрачной улыбке. — Но я совсем забыл, что, очаровавшись, можно забыться — и подавиться косточкой предательства.