Наступивший день было особенно ярок. Сидя в душно натопленной парадной, Шэнь Цзю никак не мог сосредоточиться: рождаемые в зеркальных поверхностях блики резали глаза, Шэнь Цзю щурился, а затем, разомленный жаром, проваливался в дрему. Щека соскальзывала с подпиравшего ее кулака — и Шэнь Цзю выдергивало из сна, он мотал головой, бросал взгляд на второй этаж и вновь силился сосредоточиться. И так по кругу.

В один из таких моментов его подловила подошедшая на цыпочках Цю Хайтан. Нависла со спины, хлопнув по плечу соскользнувшей косицей (на этом моменте Шэнь Цзю инстинктивно выпрямился, еще плохо сознавая себя), и быстрее, пока Шэнь Цзю не успел сообразить, мазнула пальцами по его щекам — оставив на коже сухой, рассыпчатый отпечаток.

— На тебя посмотришь — и саму в сон потянет, — поддела его Цю Хайтан, озорно слизывая с пальцев налипшую муку. — Если увидишь, что Ляоцин из города вернулась, — отправь ее ко мне на кухню.

И с этими словами Цю Хайтан тут же ускользнула в людскую — видимо, с поручением к Чжанлу.

За прошедшую неделю состояние Цю Хайтан вернулось к прежнему зябкому спокойствию. Лечение духовного мастера помогло, и она вновь могла быстро спускаться по лестницам и хлопать дверьми. Но улица все еще была недоступна Цю Хайтан, и за зиму она ни разу не сменила домашние туфли на сапожки.

Изредка, залюбовавшись видом из окна, она просила Шэнь Цзю принести ей комьев снега. Тонкие пальцы крошили его в чашу, и растопленная вода стекала по обоженным холодом ладоням. Цю Хайтан погружалась в мысли, а после декламировала строчку из какого-то стихотворения:

«Весенний праздник пройдет, и талые ручьи потекут под слоем снега».

Шэнь Цзю грел ее холодные руки и размышлял, сколь незаметно и постепенно для нее проходит время.

Задумчивое оцепенение, в которое Шэнь Цзю вновь погрузился на неопределенный срок, взрезал хлопок парадной двери, а тщательное притоптывание — окончательно развеяло рассеянность Шэнь Цзю. Ляоцин, стоя в прихожей, тщательно отряхнула от снега уличные сапожки, а затем впрыгнула в новые домашние туфли — те, что самостоятельно купила на январскую получку.

Все же несмотря на извечное сетование Ляоцин на свое загубленное обыденщиной девичество, было заметно, что, заняв должность ключницы, она смогла неплохо приспособиться к новой жизни. В отличие от Цзянь Баоши, Ляоцин не обременяла себя совестливостью в отношении обрекшей ее на подневольный труд семьи, а потому оставляла все жалованье одной себе и со временем обзавелась такими занятными вещичками, которые не смогла бы выпросить ни у одного из своих незадачливых ухажеров.

Тем же, что, пожалуй, приносило ей особенное удовольствие, было право входить в господский дом через парадную дверь. Дождь ли, снег ли на улице — Ляоцин просто меняла уличную обувь на домашнюю (которой был уделен отдельный угол в прихожей) и, будто равная господам, сама решала, куда направиться: в свою каморку, в людскую или даже — в кабинет господина на втором этаже. Хотя, без достаточного повода осмеливаться на последнее Ляоцин все же трусила. И порой это приносило ей значительные неудобства…

Шэнь Цзю сразу заметил, что Ляоцин была чем-то взволнована: не донеся покупки до собственной каморки, она бросила их в прихожей и вошла в парадную, взволнованно потирая обветрившиеся на холоде руки. Когда же, исполняя поручение Цю Хайтан, он осторожно предупредил Ляоцин, что ее ждут в людской, Ляоцин и вовсе опустилась на подушку подле него — заговорщически наклонившись.

— Мне нужно с тобой посоветоваться.

Ляоцин уже давно не доверялась шептаться с ним наедине — потому Шэнь Цзю не думая согласился, кивнув ее словам.

— Подходя уже к самым воротам поместья, я столкнулась с мужчиной, и он сказал мне, что он — странствующий заклинатель.

Разум обожгла искра. Лихорадочное видение, приходящее в мгновения лютой, отчаянной усталости. Шэнь Цзю был бледен, а в его взгляде плясали блики, словно звезды в кромешной тьме.

— И он попросился к нам в дом — якобы чтобы показать новые талисманы и снадобья, что он нашел в путешествии. Только мне боязно этим господина отвлекать — мало ли мошенников перед праздниками по городам ездят…

— А как… как выглядел тот заклинатель?

В сознании вновь мелькнул образ из сна. Нет, Юэ Ци не мог столь сильно повзрослеть. Он должен остаться прежним.

Находясь в невероятном напряжении, Шэнь Цзю вперился взглядом в дрожащую линию рта Ляоцин.

— Как выглядел? — уйдя мыслями в себя, Ляоцин рассеянно повторила вопрос, а затем запальчиво выдохнула: — А как обычно выглядят эти бродячие сказочники?

Ответ обдал разум Шэнь Цзю холодом. Прежде Шэнь Цзю не доводилось спрашивать Ляоцин об ее отношении к заклинателям и их духовным практикам, однако ее преданность госпоже и уважение к врачующему даочжану утвердили Шэнь Цзю во мнении, что взгляды Ляоцин будут во многом совпадать со взглядами Цю Хайтан.

Теперь же, чем больше она говорила, тем сильнее Шэнь Цзю неожиданно убеждался, что на деле Ляоцин относится к этой приключенческой романтике более чем скептично:

— Приземистый, с редкой бородкой, и лет ему — около полтинника. Да и разве это важно? Они все как один сладкоречивые, кичатся своими талантами и тайными знаниями, а по итогу — только деньги тянут. Если бы они все были такими бескорыстными и порядочными, какими себя выставляют, разве ж нам бы приходилось каждое лето приглашать ордены зачищать от гулей наши леса? А потому что им выгодно, когда простой люд мучается, — вот они и оставляют пару тварей недобитыми, чтобы на следующий год вновь устроить поборы.

Конечно, это был не Юэ Ци. Сникнув, Шэнь Цзю вполуха продолжал слушать сетование Ляоцин, не задеваемый ее вспыльчивостью. Как Шэнь Цзю помнил, даже разочаровавшийся в заклинательстве Цю Цзяньло придерживался мнения, что «зло неистребимо» и лишь потому каждую весну нечисть вновь зарождается в лесах [1]. Однако именно потому, что так считал Цю Цзяньло, возражать Ляоцин вовсе не хотелось. А та, не перебиваемая вопросами, вошла во вкус, обсуждая повадки незнакомца:

— Причем мало того, что сразу убалтывать начал, так еще не заискивающе либо блаженно, а лукаво, чуть ли не заигрывая! И видно, как глаза косят, всю меня ощупал: и меховой воротник приметил, и серьги, и даже к духам принюхался. А вслух стелет гладко, будто и в мыслях не было; даже погадать по Книге Перемен предложил [2]: на здоровье и любовь. И успел же разнюхать, не заходя за ворота!

Они оба, увлеченные собственными размышлениями, не заметили приблизившиеся со стороны столовой шаги и вздрогнули, когда их уединение нарушил вопрос:

— Кто предложил?

Первым порывом было отодвинуться в разные стороны, увеличив щекотливо узкое пространство меж их телами. Однако это было бы слишком явно, потому Ляоцин спасла их обоих от неловкости тем, что вскочила на ноги, спешно кланяясь вошедшей в парадную Цю Хайтан.

— Странствующий заклинатель! — выпалила она не думая. — Вернее, он так говорит. Но с ним даже товарища не было; и в городе о нем ни слуху, хотя ведь праздник: все только и ждут, когда адепты приедут.

— Странствующий заклинатель… — задумчиво повторила Цю Хайтан.

Ее взгляд пересекся с потускневшими зрачками Шэнь Цзю. Ушел вниз: на его пальцы, чернила, свитки. И провалился меж страниц распахнутой книги.

— Впусти его!.. — с неожиданной силой Цю Хайтан отдала свой редкий приказ.

Ляоцин недоверчиво посмотрела на госпожу, по-птичьему склонив голову набок, будто проверяя, не подтекает ли кровь из левого уголка чужого разомкнутого рта.

— Не волнуйся, я уведомлю брата.

Лишь после этого Ляоцин неуверенно кивнула.

Ставить решение Цю Цзяньло выше слова Цю Хайтан — значило обидеть подругу. Потому не дожидаясь подтверждения господина, Ляоцин все-таки ушла на улицу открывать ворота. Обменявшись с Шэнь Цзю быстрым взглядом, Цю Хайтан поспешила вверх по лестнице.

Стон половиц, стук в дверь кабинета, негромкий разговор. На несколько фэней Шэнь Цзю остался один. А затем — одновременно с Цю Хайтан, вышедшей на пролет второго этажа, — в залу первого вошел чужак.

Первое, что различил в нем Шэнь Цзю — это глаза. Они были знакомы ему: такие не раз встречались на перекрестии улиц. Они оценивали, ощупывали нутро, будто карманы зазевавшегося растяпы, и, не найдя для себя интереса, легко переключались на кого-то другого. Но на этот раз взгляд уличного плута задержался на нем дольше обыкновенного. И поднявший голову Шэнь Цзю увидел в чужих глазах нечто иное, но также знакомое. То, что бессонными ночами средь простыней, вымазанных кровью, скрежетало в нем под мембраной яичной скорлупы, — во взгляде заклинателя клубилось древней силой.

— Мы рады приветствовать мастера, идущего по пути совершенствования, — тихие шаги шелковых туфель Цю Хайтан уже отсчитали десять ступеней.

Лишь после оклика госпожи заклинатель вышел из глаз Шэнь Цзю, любезно улыбнувшись спустившейся в парадную Цю Хайтан. А тот наконец объял его внешний облик целиком и поразился тому, насколько заклинатель был посредственен.

По приказу госпожи Ляоцин расчистила от учебников низкий столик, за которым занимался уроками Шэнь Цзю, и они втроем — Цю Хайтан, Шэнь Цзю и новоприбывший мастер — сели за него. Ляоцин же наоборот отделилась от их круга и, встав за спиной незнакомца, чуть поодаль, пристально наблюдала за каждым его движением. Тот это чувствовал, а Цю Хайтан и Шэнь Цзю — видели, потому Цю Хайтан первой решила оживить разговор:

— Расскажите, мастер, как нам приличествует обращаться к вам?

— Как вы и сказали, я обычный мастер, идущий по тропе совершенствования, — улыбка в углах губ незнакомца лукаво углубилась на этих словах; видимо именно об этой манере так неприязненно отзывалась Ляоцин. — Люди же зовут меня мастером У — и если это имя понравится молодой госпоже, то так и обращайтесь ко мне.

— Мастер У… — старательно повторила за ним Цю Хайтан, убеждаясь, что правильно различила тон. А затем хитровато прищурилась, будто приняв условия начатой другим игры. — Как необычно! Я слышала, что нынешнее поколение мастеров храма Чжаохуа также носят этот иероглиф в своем имени.

— Молодая госпожа льстит этому мастеру, — скромно склонил перед ней голову заклинатель.

Да, он действительно не был похож ни на даосов в белых одеяниях, ни на адептов храма Чжаохуа с бритыми головами. Невзрачная одежда, волосы с проседью, взрезанный морщинами лоб. При нем не было даже клинка — только наплечная сумка, должно быть, забитая приспособлениями для выживания под открытым небом.

— Мне сказали, что вы умеете гадать по Книге Перемен, — произнесла Цю Хайтан, накрыв рукой покоившуюся на бедре ладонь Шэнь Цзю. Прикосновение вывело того из оцепенения. — На эту весну нами запланирована свадьба. Вы могли бы спросить у судьбы, что нам уготовано?

— Конечно, госпожа. Мне лишь нужно подготовить место для гадания, но я не отниму у вас много времени. Также для обряда нам понадобится курильница, потому прошу: прикажите вашей служанке принести нам огня.

Сам мастер У пересел с изначально приготовленного ему места на соседнюю Цю Хайтан сторону стола — спиной к двери кабинета, располагавшегося на втором этаже. Это напомнило Шэнь Цзю о том, что окна в кабинете Цю Цзяньло выходили на северное направление (чтобы, согласно фэншую, пропускать через себя способствующие росту в делах энергетические потоки). И это значило, что и положение мастера У имело значение для обряда.

Расчищенный стол мастер У накрыл шелковым платком, а уже поверх ткани разместил высушенные стебли тысячелистника и курильницу, которую зажег от принесенного Ляоцин прута. Отложив в сторону дорожную суму, из которой и извлекал все принадлежности для гадания, мастер поерзал на месте, подбирая надлежащую позу. А затем, когда дым над курильницей достаточно загустел, — неожиданно сложился пополам, совершая земной поклон.

Присутствовавшие в зале стихли, как замолкают зрители в ожидании начинающегося представления. Однако ими владело вовсе не предвкушение — а суеверное благоговение, стеснившее грудь с дымом курильницы. Мастер У плавно выпрямился, демонстрируя на лице вдумчивую отрешенность, что за единое мгновение заменила в его глазах смешливую искру, а затем вновь поклонился столь же глубоко, прикасаясь лбом к устилавшему пол ковру.

Шэнь Цзю наблюдал за поклонами заклинателя, как завороженный. Цю Хайтан, по-видимому, тоже впервые стала свидетельницей подобного, однако в ее сердце, в отличие от Шэнь Цзю, благоговейный трепет отозвался по-иному: оказавшись к мастеру наиболее близко, она ужалась в плечах, будто смутившись собственного легкомыслия, и сидела пристыженная, стесненная.

Стоявшая поодаль Ляоцин сделала шаг вперед, замкнув круг замерших у стола тел. За свои четверть века сполна навидавшаяся подобного на ярмарках, она цепко следила за каждым движением заклинателя. Одновременно с ней мастер У степенно выпрямился во второй раз, смотря перед собой спокойным взглядом полуразомкнутых глаз — и тем самым словно принимая чужой вывоз. Неосознанно Шэнь Цзю потянулся пересечься с ним взглядом, силясь перехватить мглу матовых зрачков, — но мастер вновь согнулся, совершая третий поклон. И с тем разум Шэнь Цзю словно погрузился в темные воды.

Дурман от благовоний рождал в сознании неясные образы, клубящимся дымом вошедшие в глаза. Вид склоненной к полу фигуры давлел на затылок Шэнь Цзю: хотелось также лечь рядом, питая силу от земли и произнося заклинания неясным шепотом.

Когда заклинатель выпрямился, взяв в ладонь пучок тысячелистника, Шэнь Цзю, казалось, собственной рукой почувствовал колющую сухость стеблей. Пронося ладонь над курильницей, заклинатель подкручивал потоки клубящегося дыма, и с ними, в размягчающем жаре, обдавшем виски, разум Шэнь Цзю будто отделился от тела, поднявшись на ступень к неизвестному, неподвластному его рассудку.

Так, следя за заклинателем, а чувствами — познавая свое ослабшее сознание, Шэнь Цзю видел, как заклинатель делит пучки, отсчитывает в них стебли, зажимает меж пальцев и вновь перебирает.

Это длилось долго. На третьей черте получаемой гексаграммы Цю Хайтан успела совершенно привыкнуть к дыму курильницы и чужим повторяющимся движениям. Благоговейный трепет развеялся, и теперь, подперев подбородок ладонью, Цю Хайтан украдкой бросала взгляды на Ляоцин — словно надеясь увидеть ответ, как скоро обряд должен закончиться. Однако сам Шэнь Цзю, ощутив странное единение с вершащимся обрядом, даже не заметил, как пролетело время, когда, закончив гексаграмму, заклинатель сложил ладони на столе.

Осмелев от долгого ожидания, Цю Хайтан спросила в полушутливом тоне, с которого началась их беседа:

— Судьба явила вам свой ответ, мастер У? Что же вы видите?

Лицо заклинателя было спокойно, пока он слушал вопрос Цю Хайтан и думал над ответом. Внешне этого нельзя было заметить. Даже недоверчивая Ляоцин не смогла бы углядеть волнения в этой ровной озерной глади. Но Шэнь Цзю, слившийся с ним дыханием и сердцебиением, тягучестью мыслей и напряженным ожиданием, — почувствовал: топкое и густое. Тревожное, будто утренний кошмар.

Но этот морок развеялся, стоило мастеру У улыбнуться. Сомкнув веки, он кивнул в молчаливом обещании: сейчас объясню, — а затем, выждав пару мгновений, назидательно произнес:

— Эта гексаграмма носит название «Гу». Ее появление свидетельствует о том, что, прежде чем начинать новую жизнь в браке, вам следует переосмыслить наследие ваших предков.

— Что это значит?

Цю Хайтан бросила быстрый взгляд на Шэнь Цзю, будто ища в его лице объяснение. Ее зрачки — дрожащие точки — выражали потерянность. И Шэнь Цзю знал ответ: из рассказов Цю Цзяньло, повторенных десятки раз; из горького ночного лекарства Цю Хайтан; из тяжелой крышки сундука, стискивающей виски.

Предки оставили этому дому одну лишь скверну. Безучастное молчание стен. Следы дурной крови на бледных губах Цю Хайтан. Пламя разгорающегося безумия в глазах Цю Цзяньло.

— Судьба предостерегает вас о существовании изъяна, исток которого кроется в жизнях ваших родителей. Об этом говорят первые три черты, — вынеся руку из-под рукава, заклинатель обвел указывающим пальцем верхние прутья в гексаграмме. — Того, что уготовано, невозможно избежать. Потому нижние три черты лишь дают наставление, как сгладить воздействие грядущего. Я не вижу среди них толкования наследия матери. Стало быть, пока судьба не может дать о нем ответ. Однако во второй черте выпало предостережение: вам надлежит исправить промахи матери. И чем быстрее вы это поймете, тем скорее решатся ваши нынешние проблемы.

— Но все это до невозможного расплывчато, — не сумела сдержать нервного раздражения Цю Хайтан. — Кроме того, как мне узнать, какой изъян передали мне родители, если они погибли при моем рождении?

— Я понимаю ваше беспокойство, госпожа. Если вы верите, что ваша связь с покойными родителями недостаточно крепка, чтобы их прегрешения могли оставить след в вашей судьбе, — пускай мастер У не изменился в голосе и лице, его слова сквозили ироничной усмешкой, отчего на лице Цю Хайтан проступил лихорадочный румянец, — тогда для толкования предсказания вам следует обратиться к судьбам тех, кто заменил вам в воспитании родителей.

Цю Хайтан молчала, поджав губы в молчаливом протесте. Однако, когда она наконец решилась на новый вопрос, стало очевидно: несмотря на возмущение, частью себя она смирилась со справедливостью этого предсказания.

— Вы сказали, что гексаграмма не дает совета об изъянах моей матери. Имеет ли наследие моего отца более ясное толкование?

— Имеет, — с готовностью ответил заклинатель, видимо, довольный тем, что госпожа согласилась с ним так скоро. — Первая черта говорит о том, что наследие вашего отца может быть связано с дурными свойствами его характера либо ложным мировоззрением. Но вам не следует их опасаться. Когда вы поймете, в чем он был не прав, вам надлежит постараться не повторить его ошибок. Увы, четвертая черта предупреждает, что вас ждут испытания: вам будет трудно отказаться от внушенных с детства установок и вы не раз оступитесь на пути к очищению. Притом вы не должны слушаться других: сердце само укажет вам путь, и следовать ему будет верным решением.

— И Небеса не покарают меня за отступничество? — защищаясь, в последний раз отмахнулась от его слов Цю Хайтан.

Неверяще вперив взгляд перед собой, Цю Хайтан не заметила, как заклинатель украдкой заглянул в ее лицо. Меж тем это был первый раз за весь обряд, когда Шэнь Цзю удалось перехватить пристальное выражение его глаз.

— Обретя устойчивую почву под ногами, вы станете способны влиять на судьбу собственного рода: защищать добрые деяния своих предков и исправлять их ошибки. Отказ от ошибочных установок не является отступничеством; это доказательство разумности и достаточной силы преемника, что заложат основу для дальнейшего процветания рода.

Осознание и переосмысление порочного наследия, обретение свободы и силы — и все затем, чтобы вновь посвятить себя служению прошлому. Чем дольше неизвестный мастер рассуждал о значении предсказания, тем злее и мрачнее оно звучало — почти как насмешка этому дому. Потому улыбаясь Шэнь Цзю произнес, крепко пожимая ослабшую ладонь Цю Хайтан:

— Мастер, вы вылечите юную госпожу?

Они встретились глазами — и в тот же миг Шэнь Цзю ясно ощутил: заклинатель прочел таившуюся в нем надсадную горечь.

— Госпожу мучает застарелый недуг?

При этом мастер протянул Цю Хайтан ладонь — и та, повинуясь укоренившейся сызмальства привычке, послушно вложила в нее руку. Ляоцин успела лишь потрясенно ахнуть: как от госпожи она не ожидала такой слепой покорности, так и от Шэнь Цзю — внушаемости.

Сидевшая отрешенно, спустя пару мгновений Цю Хайтан изумленно вздохнула. А когда мастер отпустил ее руку, принялась рассматривать: как если бы бережное касание заклинателя могло оставить на ее коже следы. Пока она пыталась осознать, что же произошло, мастер У отряхнул пальцы, которыми только что касался Цю Хайтан — как если бы они были испачканы в грязи, — а затем вновь поднял к Шэнь Цзю глаза: холодные, цепкие.

— С этим человеком вы помолвлены, госпожа?

Заданный вопрос был непозволительно прямолинеен; однако Ляоцин оставалось лишь взволнованно теребить рукава своего платья, когда, очарованная неизвестным трюком пришлого заклинателя, Цю Хайтан не заметила прозвучавшей грубости и с готовностью кивнула.

Мастер У протянул Шэнь Цзю ладонь, будто вовсе не допуская отказа:

— Тогда позвольте и вашу руку, господин.

Шэнь Цзю отдал ему свою ладонь, что тут же стиснули цепкими пальцами. Мастер У закрыл глаза, пропуская сквозь жар тела Шэнь Цзю потоки ци. Ощущение было почти мимолетным. Как ночной сквозняк, от которого у стариков ноют кости. Или скрип коростеля средь кромешной тьмы. На губах мастера У засквозила улыбка, и он отнял руку.

— Госпожа, — выражение, с которым он обратился к Цю Хайтан было почти торжественным. — Ваша душа действительно поражена тяжелым недугом. Толику сей скверны я забрал себе и, не сочтите за дерзость тот мой двусмысленный жест, развеял в стенах этого дома. Меж тем у вас определенно есть способности к самосовершенствованию, которые еще не поздно развить.

— Утомившись в хлопотах, я весь прошедший шичэнь мучилась от озноба, а вы сняли его одним прикосновением! Никогда прежде не встречала лекарей, которые бы владели подобным умением.

Казалось, лестная похвала мастера У вовсе не тронула сердце Цю Хайтан, как если бы она уже давно знала о том, что могла стать заклинательницей. Как если бы навязчивые идеи Шэнь Цзю не были для нее откровением, а спор Цю Цзяньло и врачевателя был подслушан ею уже годы назад — и столь же давно запрет брата пророс в ее душе, пустив всходы беспомощного смирения.

С замиранием сердца Шэнь Цзю внезапно осознал: Цю Хайтан и не мечтала стать заклинательницей. Читая вместе с ним книги с нижних полок, Цю Хайтан не представляла себя на месте их героев. Она была рада просто тому, что бродячий мастер У способен ослабить ее недуг.

Все еще рассматривая пальцы, Цю Хайтан принялась рассказывать о горьком вкусе лекарства, о технике очищения меридиан мастера, живущего в городе, о приступах, усиливающихся к холодам.

— Ваша техника — это нечто совершенно иное, мастер У!..

Разволновавшись сверх меры, Цю Хайтан случайно задела локтем Шэнь Цзю. Это заставило ее взглянуть на свою ладонь, в которой больше не лежала чужая, а затем — и на самого Шэнь Цзю, что сидел, уткнув взгляд в сложенные на коленях руки. Она стихла, наблюдая за неподвижным Шэнь Цзю еще пару мяо, а затем повернулась к мастеру У, спрашивая с вкрадчивой твердостью:

— А что вы скажете о Шэнь Цзю? У него есть способности к культивации?

Мастер У ответил длительным молчанием — намеренно. Он терпеливо ждал, когда Шэнь Цзю поднимет голову и их взгляды пересекутся: глаза мастера У блеснули сталью, словно чешуя дракона.

— Нет, юная госпожа: только у вас присутствуют многообещающие способности… А в вашем женихе спит настоящий талант.

Сознание Шэнь Цзю объял жар, как если бы его голову засунули в жаровню и искрящийся взгляд мастера У испепелил в нем прошлые ночные страхи и сомнения. Теперь, словно вознесясь над крышей поместья, Шэнь Цзю видел мир целиком, а не через клеть окна.

Он может стать заклинателем. Он действительно может.

Половица на втором этаже продавилась под тяжестью чужого веса.

— Ох, Шэнь Цзю! — радостно всплеснула ладонями Цю Хайтан. — Видишь, ты как и брат — имеешь талант!

На лице мастера У отразилось запоздалое смятение, которое он спешно попытался скрыть, как только услышал донесшийся сверху голос:

— Одного таланта недостаточно, чтобы добиться успеха; особенно — когда успел научиться ложному [3].

Цю Хайтан, Ляоцин, Шэнь Цзю — те, кому был до дрожи знаком этот голос, в тот же миг вскинули головы ему навстречу. Поочередно смерив взглядом каждого, Цю Цзяньло наконец остановился на Шэнь Цзю — чтобы хлестко отчеканить:

— Мы только недавно повторяли этот урок с Шэнь Цзю [4].

Парадную наполнило безмолвие, в котором шаги мягких туфель разносились гулким стуком — будто капли, рассыпающиеся о гладь воды. Мастер У встал из-за стола, цепко наблюдая, как Цю Цзяньло спускается по ступеням лестницы, но с тем не проронил ни слова.

Чувствуя за собой вину, Ляоцин пристыженно склонила голову и отступила, когда Цю Цзяньло сошел с последней ступени в парадную залу. Спустившись, он вновь окинул взглядом присутствующих, притом не одарив вниманием пришлого заклинателя, и, не дождавшись ответа, спросил с металлической нотой:

— Разве как хозяин поместья я не заслуживаю того, чтобы без напоминания мне представляли гостя?

От стыда и обиды Цю Хайтан зарделась пятнами — и тут же затараторила, спеша задобрить брата:

— Что это я? Совсем забылась! Брат, это мастер У. Я попросила его погадать мне по Книге Перемен и спросила совета о моем недуге. И знаешь, ему удалось нечто невероятное: он рассеял мучивший меня озноб одним прикосновением!

— Вот как, — снисходительно улыбнулся сестре Цю Цзяньло. А затем, вскинув руки, столкнул кулак одной с раскрытой ладонью другой и завершил приветствие легким наклоном головы. — Рад приветствовать в наших краях столь талантливого соратника на пути совершенствования.

Помедлив, мастер У ответил на его приветствие тем же поклоном. Пускай таким образом начальная холодность Цю Цзяньло (что граничила с презрением) была объяснена простым несоблюдением приличий со стороны домочадцев, мастер У сохранял дистанцию, готовый в любой момент к подвоху. Напряжение в воздухе сгустилось до осязаемости, однако Шэнь Цзю жадно ловил каждую деталь в их обращении к друг другу: слова, жесты, взгляды. В совокупности все это сплеталось в причудливый язык, известный Шэнь Цзю лишь по страницам книг — а теперь он мог наблюдать диалог на нем воочию.

— Значит, теперь ты не чувствуешь ломоты в членах и головокружения?

— Да! Как рукой сняло!

— А скверна, теснящая грудь? Пропало ли горчащее першение в горле?

— Я их совершенно не чувствую! И дышать так легко: словно июньским утром.

— Действительно чудная техника, — кивнул Цю Цзяньло, после чего обернулся, обращаясь к мастеру У. — О такой я никогда не слышал прежде. Заклинатели ордена Хуаньхуа, в котором я учился, лечили душевные недуги вливанием светлой ци, а не поглощением темной.

Прозвучавшие слова обрушились на голову чужака оголенным клинком — и заклинатель парировал удар, ответив Цю Цзяньло пронзительным взглядом. Пару мяо они молча рассматривали, оценивали друг друга: как тот, что мог рискнуть всем, и тот, чью силу и власть сдерживала ответственность. Цю Цзяньло двинулся первым — и извлек из-за пазухи мешочек.

— Я должен выразить благодарность: за то, что развеяли скуку моих домочадцев. У нас редко бывают гости.

Откуп. Кажется, несмотря на дурное послевкусие, это вполне устроило мастера У. Он протянул руку, ожидая, что Цю Цзяньло скинет мешочек в его раскрытую ладонь, однако вместо этого Цю Цзяньло поддержал его ладонь снизу — а сверху, вложив мешочек, крепко припечатал его рукой.

— А также поблагодарить за то, что ослабили недуг моей сестры. Однако если вы надеетесь заночевать в наших краях, то вам следует уже теперь отправляться в путь. Пешком дорога от нашего поместья до города неблизкая.

Цю Цзяньло отступил.

Мастер У начал неспешно собирать вещи со стола. Ляоцин беспокойно и бесцельно теребила пояс на своем ханьфу. Вновь потускневшая Цю Хайтан отвела взгляд в сторону. А Шэнь Цзю как завороженный следил за каждым движением узловатых пальцев.

— Что ж… — разгладив лямку наплечной сумки, бродячий заклинатель выпрямился, окидывая взглядом всех присутствующих. — По воле Небес наши жизненные пути сегодня пересеклись. Хотя наше знакомство не было долгим… — его взгляд остановился на Шэнь Цзю, а в уголках губ задрожала смешинка. — Этот скромный мастер будет рад новой встрече.

Кажется, он прищурился или даже подмигнул ему. А после развернулся и под бдительным конвоем Ляоцин покинул залу, так и не дождавшись чьего-либо ответа.

Над синим заревом воды пылает небосклон.

Из темноты, из пустоты к тебе придет Дракон.

Он сложит крылья за спиной, в глаза твои войдет,

И ты узнаешь мир иной, ступив на острый лед.

Джем (Ольга Волоцкая) — Дракон

Сноски:

[1] Из монолога Цю Цзяньло в 7-й главе.

[2] Книга Перемен (также «И цзин», «Чжоу И») — книга, состоящая из 64 гексаграмм, каждая из которых выражает ту или иную жизненную ситуацию. Гадание по Книге Перемен состоит в интерпретации черт гексаграммы, полученной в результате манипуляций над пучком тысячелистника.

[3] Из монолога Цю Цзяньло в 7-й главе.

[4] Отсылка на события 19-й главы.