"Ты не можешь ни выиграть, ни проиграть, до тех пор, пока ты не участвуешь в гонках".

Дэвид Боуи

С детских лет ему твердили, что жизнь состоит из побед и поражений — нужно уметь проигрывать и не разбивать лоб в попытках проломить стену. Однако у него было своё мнение на этот счёт: за спокойную жизнь нужно бороться, чего бы это не стоило. Поражение — оправдание для неудачника, мнимый повод отступиться от идеалов. Успех или смерть. Третьего не дано.

Йошикаге проснулся, когда самолёт уже заходил на посадку, и, протерев глаза, первым делом посмотрел на часы. Без пятнадцати час — точь-в-точь по расписанию. Убедившись, что ручная кладь всё ещё в ногах, он подавил зевок и выглянул в иллюминатор. За густой пеленой светло-серых облаков проглядывались стройные ряды домиков, прямые линии улиц и автострад, синеющая морская гладь. Окружённый с трёх сторон густым лесом город, казалось, вычерчивал собой идеальный полукруг, к которому стремились беспорядочные фигуры пригородов. Картина навевала воспоминания о детстве: разноцветные домики рыбацких деревень на северо-западном побережье Италии, вечнозелёные холмы, уходящие за горизонт поля виноградников, дикие пляжи и скалистые утёсы, возвышающиеся над домами, словно великаны. Отдалённый колокольный звон перебивал дотошный крик чаек, на безоблачном небе сияло солнце, а тёплая пенистая волна ласкала ноги, стоило сделать шаг навстречу приливу — беззаботная жизнь, как она есть.

Когда наступал вечер и приходило время возвращаться домой, улицы встречали запахом свежеиспеченного хлеба и лёгким, едва ощутимым ароматом прошутто. Вдоль главной дороги подобно солдатам выстроились в ряд небольшие семейные ресторанчики-пиццерии, и к ужину, когда за столиками на верандах собирались туристы, пройти от причала до старого собора, не сглотнув слюны, не мог никто. Какова же была радость, когда после очередной морской прогулки дед приводил Йошикаге в одну из пиццерий, помогал разобраться в меню и позволял взять что угодно при условии, что тот сделает заказ сам. Светловолосый и голубоглазый, мальчик едва ли отличался от местных детей, пока не открывал рот. Каждое слово давалось с трудом, предложения выстраивались медленно, а иногда и вовсе терялись под конец.

— Давай, тебе нужно больше практики. Без языка здесь никак, — твердил дед каждый раз, как Йошикаге заминался, подолгу молчал, забывал слово по-итальянски и от злости уходил в родной японский.

— Да знаю я, знаю, — он отводил глаза, вздыхал и пробовал снова.

И так до победного кивка — старик не позволял схалтурить, да и награда того стоила: ради большой пепперони на пышном воздушном тесте и стаканом колы можно две-три минуты попозориться и сымитировать-таки звонкое североитальянское произношение вместо привычного для японца шипящего.

Пока Йошикаге поглощал один треугольник пиццы за другим, дед надевал парадный цилиндр с чёрно-белым ромбическим рисунком, отходил к барной стойке, заказывал бокал красного вина и начинал строить глазки очередной одинокой туристке: завлекал сладкими речами, удерживал историями о своих подвигах пятидесятилетней давности и, если к тому моменту не успевал получить пощёчину, переходил от слов к делу. Будучи заядлым показушником, он никогда не скупился на фокусы — у большинства приезжих девиц простенький хамон вызывал щенячий восторг. Не проходило и дня, чтобы тонкий голосок не просил:

— Пожалуйста, сеньор Цеппели, покажите ещё раз. Создайте пузыри, сеньор Цеппели.

И разве Цезарь мог отказать? Считанные секунды — и в потолок подобно воздушным шарикам взмывали десятки мыльных пузырей, заряженных жизненной энергией мастера хамона. Аплодировал весь ресторан; зачастую сам владелец не оставался в стороне и под конец вечера наливал бокал-другой за счёт заведения.

«Вот же старый пижон» — думал про себя Йошикаге, с улыбкой вспоминая славные деньки на побережье Лигурии.

Прошло больше десяти лет с тех пор, как он прилетал в Италию в последний раз; даже причину визита не помнил. Повторная свадьба бабушки Сьюзи, подача документов в магистратуру факультета искусства и философии Университета Генуи, продажа виллы — события тех лет сливались воедино вплоть до запоздалой свадьбы и рождения сына. Образование, хобби, тем более регулярные поездки к родне разом канули в прошлое. Зарплаты в «Kame Yu» резко стало не хватать на месяц, а квартира на окраине Киото внезапно оказалась слишком тесной для троих. Первое время семью Кира держала на плаву часть денег с виллы, но грянувший как гром среди ясного неба финансовый кризис поставил перед Йошикаге решающий выбор: искать вторую работу и убиваться день и ночь ради блага родных или воспользоваться врождённым талантом и подарить семье спокойную жизнь, которую она заслуживает.

Так и пошла молва о Фантомном Пиротехнике — неуловимом воре, что в одиночку смог обчистить правительственное хранилище префектуры Киото. Наутро охрана, к своему удивлению, обнаружила опустевшие сейфы без единой дверцы, будто их сняли с петель вынесли вместе с драгоценностями. Ещё больше удивлялись следователи, когда не обнаружили на месте ни отпечатков пальцев, ни кассет с записями камер слежения, ни даже волосков и частиц кожи. Похититель оставил после себя только тонкие, незаметные для глаз лучи копоти, тянущиеся из одного эпицентра: следы взрыва.

Пока эксперты-криминалисты определяли по «рисунку» тип взрывчатки, Йошикаге за считанные часы сбыл краденное через знакомого скупщика из криминальной семьи Пассионе и как ни в чём не бывало принялся организовывать переезд. Подальше от суматохи мегаполисов, поближе к морю.

Город Морио Кира присмотрел задолго до ограбления, когда, ещё будучи студентом, попал на летнюю стажировку в местную картинную галерею. Более спокойного места в мире, полном суматохи, он и вообразить не мог: ни шума машин на улицах, ни воя сирен; морской воздух прочищает носовые пазухи и позволяет дышать свободнее, а редкие прохожие, особенно женщины, на удивление доброжелательны — до полной картины родного городка старика Цеппели недоставало разве что аромата пиццы. Воспоминания о долгих вечерних прогулках вдоль озера в городском парке после тяжёлого рабочего дня согревали сердце и годы спустя. Кристаллы звёзд на ночном небе, шелест листьев вековых дубов, бесконечные тропы и пронзительный голос Фредди Меркьюри в наушниках кассетного плеера позволяли почувствовать себя последним человеком во вселенной, свободным от обязательств и мирской суеты — минутная иллюзия идеальной спокойной жизни, в которой раз за разом подобно наркоману забывался Йошикаге. Казалось, вот он, предел душевного спокойствия, пресловутая нирвана — в этом мире больше нечего ловить, не к чему стремиться.

Но в один прекрасный вечер на его тропу ступила она.

Шинобу училась в третьем, выпускном классе старшей школы и приходила в парк с портфелем, полным учебников, исписанных за год блокнотов и выменянных у одноклассников шпаргалок — на свежем воздухе голова лучше работает. Схема проста: расстелить на склоне у пруда полосатое покрывало, открыть очередную потрёпанную книжку, достать чистую тетрадку и зубрить, периодически выписывая аксиомы, теоремы и формулы, пока солнце не скроется за кронами деревьев. Иногда, в самые загруженные дни, особое место на покрывале занимал квадратик бэнто с рисом, креветками в панировке, кусочками рыбки и кукурузным салатом — всё, что любила готовить мама. Увлечённая уроками Шинобу нечасто уделяла внимание происходящему вокруг: глаза не отрывались от страниц, пока на запах еды не прибегала бродячая кошка или кто-нибудь из прохожих не подходил узнать, который час. Только за трапезой девушка разглядывала витиеватые рисунки облаков, наблюдала за веселящимися на площадке детьми, задумывалась, отчего на дорожках с каждым годом всё меньше велосипедистов. Время от времени, ближе к закату, она замечала одиночку Йошикаге в строгой офисной одежде, с курткой на плече и с уокменом в руке — атрибутом приезжего. Однако взгляд больше цепляли разноцветные галстуки с изображениями позолоченных кошачьих мордочек. Каждый раз незнакомец появлялся в новом, более ярком, будто бросал вызов рабочему дресс-коду. Зачёсанные назад белокурые волосы и прямые черты лица делали юношу похожим на Дэвида Боуи — так Шинобу его и прозвала. Чем чаще он появлялся в парке, тем сильнее закрепилось в душе желание подойти и спросить: про причёску, про музыку в наушниках, про дивные галстуки в конце концов, но откуда быть решимости беспокоить человека по пустякам. Однажды Шинобу повстречала его у картинной галереи, сидящим на скамейке и читающим журнал с Джокондой на обложке. Словно статуя, девушка простояла у входа порядка десяти минут, пока «Дэвида» не окликнули. Тогда-то она и узнала его имя.

На следующей неделе Шинобу снова пришла к галерее, но, вместо скучающего на перерыве Йошикаге, обнаружила противного во всех смыслах Мансаку Ниджимура и его ватагу янки, ошивающихся на ступеньках. Все в иссиня-чёрной школьной форме с золотистыми наклёпками в форме латинских букв. Все как один гоготали над очередной шуткой. Девушка остановилась. От одного вида этих спину проняло от холода, ноги предательски задрожали, а перед глазами, словно фильм ужасов, прокрутились тревожные воспоминания: вот Мансаку хватает с её стола новенький пенал и под восторженный визг одноклассников начинает «игру в волейбол», а вот он лепит пережёванную жвачку в волосы её подруги Рейми Сугимото, прикрывшая рот ладонью, чтобы сдержать смех — и это только за последние два месяца. Среди параллели ходил слух, что однажды он приносил в школу «ангельский порошок» — наркотик, наделавший шуму в префектуре Морио в начале восьмидесятых, — и успел им поделиться. Выговор, вызов к директору, исключение — слова, часто витающие в воздухе старшей школы, как только речь заходила о Мансаку и его выходках. Тем не менее никаких решительных действий за ними не следовало, и всё начиналось заново. Когда Ниджимура и его свита появлялись в коридоре, Шинобу то забегала в ближайший женский туалет, то пряталась за шкафчиками, молясь, чтобы её не заметили — как знать, что у него на уме. Появление банды у картинной галереи не сулило ничего хорошего.

Дело близилось к ночи, и поблизости не было ни души — неоткуда ждать помощи. Развернуться и уйти — единственное спасение, но сковавший тело страх будто специально удерживал девушку на месте достаточно долго, чтобы один из дружков Мансаку её заметил и ткнул того локтем. Уговаривать не пришлось — хулиганы, посмеиваясь, неспешно поднялись со ступенек и уверенно пошли в наступление. Не успела Шинобу и шелохнуться, как оказалась зажата между стеной и большим почтовым ящиком. Крепкая мужская рука преградила последний путь на свободу.

— Поглядите-ка, кто тут у нас! Куда путь держишь, детка? — длинноногий и широкоплечий Ниджимура казался великаном среди поджарых приспешников; ещё два десятка сантиметров добавлял сверкающий от бриолина чёрный помпадур.

Девушка нервно сглотнула. От машин на дороге до маленьких птичек на розовеющей сакуре весь мир вокруг затих, и одно только сердце продолжало бешено пульсировать в груди. Хотелось придумать какую-нибудь глупую отговорку про выставку Ван Гога или поиски сбежавшей собаки, но язык предательски заплетался, масла в огонь добавил вырвавшийся ненароком нервный смешок. На раскалённом лбу выступили капли пота. Тяжело выдохнув и собравшись с мыслями, Шинобу нахмурилась и выдавила:

— Чего... чего тебе надо, Мансаку? — страх в голосе перемежался с накопившейся от бессилия злостью. — Оставь меня в покое, пожалуйста!

Подельники противно загоготали за спиной предводителя, но его недовольный взгляд в мгновение заставил всех троих заткнуться.

— Ну зачем ты так? Не обращай внимания на этих идиотов. И вообще не суди книжку по обложке. На самом деле мы — люди культуры, вот и пришли культурно отдохнуть, — свободная ладонь неспешно скользила по тонкой руке девушки от плеча всё ниже и ниже, — как говорится, прикоснуться к прекрасному.

Но не успели пальцы коснуться краешков юбки, как Шинобу с размаху шлёпнула Мансаку по руке и попыталась было оттолкнуть, но на этот раз старшеклассник оказался быстрее и, ухватившись за её хрупкие, словно фарфор, предплечья, бесцеремонно впился в губы.

К горлу подступила жгучая тошнота. Глаза на мокром месте. От досады и унижения с каждой секундой становилось всё тяжелее дышать. Шинобу вырывалась, дёргала скованными руками, попыталась даже пробить коленом в пах, но каждое её действие только больше веселило свиту. Задира, несмотря на сопротивление, не останавливался — беспомощность жертвы заводила его. Расцарапанная рука и оторванный манжет стоили того, чтобы помучить такую невинную и несчастную заучку, посмотреть, как она будет молиться на него, лишь бы вырваться и, рыдая, убежать домой. Ведь он Мансаку Ниджимура, и ещё ни одна женщина не оставалась сильной перед ним — все они в конце концов вскрывали свою истинную сущность, все они ломались.

Шинобу упала ему в ноги и закашлялась. По румяным щеками в два ручья текли слёзы. Всё, о чём она мечтала, — лужица, пусть даже с грязной водой и разноцветными пятнами бензина. Что угодно, лишь бы смыть противный привкус губ. Но, к её горю, конец весны выдался жарким и дождей в Морио не было почти полмесяца.

— Хорошая девочка.

Мансаку присел перед ней на корточки и, приподняв мокрый подбородок, добавил:

— Ну что, хочешь добавки?

Однако вместо дружного улюлюканья за спиной раздался низкий, незнакомый голос:

— Ну и ну, да ты больший ублюдок, чем я думал.

С верхних ступенек крыльца над толпой возвышался Кира. В одной руке он держал новый выпуск модного журнала, другая — докрасна сжалась в кулак. Говорил тихо, размеренно, не повышая голоса, будто не хотел лишний раз напрягать лицевые мускулы. Несмотря на опускающуюся на город темноту, пространство вокруг него ярко сияло голубым.

— Ты ещё чё за клоун? — промычал один из хулиганов, второгодник по прозвищу ЭлДжей.

— Вас, детишки, это тоже касается. Думаете, никто не видит, как по ночам вы рисуете пенисы на стенах галереи, а днём задираетесь к посетителям, — он вдохнул поглубже и на выдохе продолжил: — Я не трогал вас, потому что не люблю драться, но рано или поздно самому ангельскому терпению приходит конец. Вы не даёте жить спокойной жизнью ни мне, ни другим и сейчас ответите за это.

— Какой отважный хер бумажный, — усмехнулся Мансаку. — Ты, видно, не из местных, раз так лихо словами бросаешься. Так и быть, я дам тебе один шанс развернуться и идти с миром на хер. И чтоб я тебя больше здесь не видел.

Следующие несколько секунд показались Шинобу причудливым сном. Никто сперва не заметил, как кулак Йошикаге засиял, заискрился синевато-жёлтым подобно обрезанному проводу, а мятая обложка журнала выровнялась сама по себе, выпрямилась так, что углы заострились, сплющилась, будто кто-то два десятка страниц — теперь она больше походила на фрисби.

— Не переживай, не увидишь. Когда я выбью тебе глаза, смотреть станет нечем, — Кира ещё раз глубоко вдохнул.

Вдруг его рука растянулась, как жвачка, и наэлектризованный кулак пробил предводителю хулиганов промеж глаз. Затем ещё раз, и ещё... Цепные псы совались с места и бросились к крыльцу, но не успели и ступить на первую ступеньку, как по двум парам ног острым лезвием прошёлся брошенный по диагонали журнал. Оба как один вскрикнули и рухнули перед лестницей, держась за порезанные бёдра. Один Мансаку устоял — на покрасневшем лице не осталось и царапины. В глазах читалось искреннее непонимание.

— Какого... Что за херня? Как ты это сделал?! — встав в боевую стойку, заорал он.

— Дыхание и сосредоточенность. Только и всего, — голос оставался тихим, невозмутимым.

Кира уверенно переступил через корчащихся от боли школьников, подошёл к Шинобу, забившейся в угол, и протянул ей руку.

— Эй, говнюк! Мы с тобой ещё не закончили! — голос Мансаку дрожал, но горящее в сердце самолюбие не давало бросить всё и пуститься наутёк.

— Разве? — Йошикаге нахмурился и поднял большой палец свободной руки. — Ах да, насчёт глаз. Боюсь, ты уже слеп, раз не увидел, как Killer Queen коснулась твоего лица. Поверь мне на слово, последствия её способности ты тоже нескоро увидишь. Одно лёгкое движение разделяет тебя и десяток пластических операций. Но ты дал мне шанс уйти, и я сделаю для тебя то же самое, если ты встанешь перед этой девушкой на колени и попросишь прощения.

— Что ты, мать твою, такое несёшь? — Мансаку так неистово визжал, что казалось, вот-вот захлебнётся в собственной слюне. — Я не стану унижаться перед какой-то шлюхой! Или перед тобой.

— Ты в этом уверен? Тогда позволь мне сперва показать тебе кое-что.

Большой палец другой руки приподнялся и тут же с щелчком опустился на фалангу указательного. Прогремел оглушительный взрыв.

Откашливаясь, Шинобу неспешно встала с асфальта и прищурилась в надежде разглядеть хоть что-то за повисшей в воздухе пеленой белой, как сажа, пыли. Противный запах забивал носовые пазухи, голова шла кругом, ноги едва держали резко потяжелевшее тело — обморок оставался бы вопросом времени, если б чьи-то крепкие руки не подхватили её за плечи и чуть ли не волоком вытащили из дурманящего облака на свежий воздух. Только на скамейке она снова увидела взволнованное, вспотевшее лицо «Дэвида Боуи».

— Лежи здесь, — протараторил он, — сейчас вернусь.

Но не успел он отойти, как Шинобу из последних сил ухватила его за рукав.

— Мансаку... что с ним случилось?

— Ш-ш, — юноша приложил палец к губам, — меньше разговоров, глубже дыхание. Эта дрянь должна выветриться через пару минут. Главное — не забывай дышать. Кто бы мог подумать, что чёртов янки носит в штанах «ангельский порошок»... 

— Ничего не понимаю. Откуда был тот взрыв? И эти фокусы с растяжкой. Я знаю твоё имя, но всё же... кто ты?

Кира поглядел сначала на рассеивающийся «туман», потом на вцепившуюся в его рубашку руку. Прекрасная тонкая белоснежная женская ручка, чудом не поранившаяся сегодня. Йошикаге верил, ничто так не отражает душу человека, как его руки. Обладательница такой невинной души заслуживала знать правду. Опасения постепенно сходили на нет: «Этот козёл всё равно, должно быть, в отключке. Ни один торчок не вынесет столько за один присест».

— Меня зовут Йошикаге Кира. Мне восемнадцать лет. Моя комната находится в студенческом общежитии недалеко от района Котодай, где расположены все отели. Стажируюсь в этой галерее от Киотского университета искусств. Я не курю, а выпиваю только по праздникам. Спать ложусь в одиннадцать вечера, убедившись, что будильник заведён ровно на семь утра — опоздание для меня недопустимо. Съев тарелку хлопьев с тёплым молоком, я обычно без проблем добираюсь на работу и с энтузиазмом отрабатываю полную смену с перерывом на обед. Посмотри на меня, я обычный человек, который нашёл своё дело в этой жизни. Я стараюсь не утруждать себя какими-либо врагами — драками и ссорами, которые могли бы потревожить мои будни. Но если даже за такие простые идеалы нужно сражаться, я всегда буду тем, кто нанесёт последний удар.

Шинобу раскрыла рот от удивления. Впервые она встретила человека, который так открыто говорил о себе и в то же время не обращал внимания на окружающую его паранормальную ауру, как будто такое каждый день видишь. Приезжие зачастую пугали своей нелюдимостью, но Кира, несмотря на вечно хмурое лицо и грозный взгляд, чем-то притягивал. Стоило ему начать говорить, как мнимый образ рассыпался на глазах. Юноша с лицом британской рок-звезды и хладнокровием серийного убийцы на поверку оказался одним из тех благородных людей, кому всегда найдётся место в золотых сердцах Морио.

В одном из них уже нашлось.

Хрипя и кряхтя, Мансаку, взъерошенный и полуобнажённый, выполз из рассеивающегося облака дурмана. Обгоревший, дырявый пиджак едва держался на плечах, от одной из штанин не осталось и следа, некогда чистые мокасины покрылись белой пылью. Воспалённые, налившиеся кровью глаза смотрели на Йошикаге, не смыкаясь ни на секунду. Тому в глубине души хотелось им восхищаться — Мансаку не только выдержал предупредительную бомбу Killer Queen, но и не отключился под воздействием ангельского порошка.

— Ты... ты об этом пожалеешь, — просипел он. — Вы оба... пожалеете.

Но Кира и слушать не стал.

— За наркотики я должен бы сдать вашу шушеру полиции, но, пожалуй, с тебя на сегодня хватит. Проваливай, — искры хамона вновь засияли меж пальцев как предупреждение. — И только попробуй вернуться.

Не дожидаясь, пока побитые хулиганы уковыляют прочь, Йошикаге присел на скамейку рядом с приходящей в себя Шинобу. Её белоснежные ручки всё ещё подрагивали, выравнивалось дыхание.

— Ты как, в порядке? У тебя бледный вид, — юноша наклонился и спросил: — Принести воды?

— Да голова что-то кружится, но я не думаю...

Не успела она и глазом моргнуть, как буквально из воздуха в руках Йошикаге появилась бутылка негазированной питьевой воды с этикеткой пекарни «St. Gentlemen’s». Случись это час назад, Шинобу не поверила бы своим глазам, но за вечер это, пожалуй, была наименьшая из странностей. Крышка поддалась не сразу — хороший знак. Сделав глоток, девушка дрожащей рукой достала из кармана куртки смятый листок и протянула своему спасителю.

— Здесь номер Рейми Сугимото — моей подруги. Третий в правом столбце. Скажи ей, что случилось. Она придёт и проводит меня.

Йошикаге кивнул и только было хотел отойти к таксофону, как очередной возглас Шинобу удержал его на месте:

— Кира-сан! — она улыбнулась. — Спасибо тебе, за всё.

Пятнадцать лет прошло, но Йошикаге по-прежнему вспоминал эту неловкую, но искреннюю улыбку. За тот месяц, что его не было в Морио, — больше чем обычно. Скучно путешествовать в одиночестве, но его куда проще перенести, зная, что не совершаешь безрассудство. Семье не следовало знать, почему он летает в «командировки» так часто. Никому не следовало.

Объяснить ситуацию будет непросто.