PovЭван

Не скажу, что моя жизнь – дерьмо. Просто не повезло с предками. Не хочу признавать это, но и по сей день с болью вспоминаю о родителях, а лильский мальчишка одним своим внешним видом теребит старые воспоминания.

Папа был очень красивым. Даже не так. Он был прекрасен. Белоснежная кожа сияла под светом луны, тогда как почти прозрачные глаза без зрачка смотрели на всех с добротой и теплом. А его обволакивающие объятия… Они были такими тёплыми, что теперь одна только мысль о них обжигает холодом.

Не знаю, с какого именно момента, но отец начал избивать папу: то к альфам заревнует, то он ест слишком мало, то слишком громко поёт мне колыбельную. А потом родился младший брат, точная копия меня и отца: чёрная чешуя, спрятанная под точно таким же чёрным мехом, и янтарные глаза. Даже человеческий облик практически не отличим. С его рождением прекратились и каждодневные побои. Пусть и ненадолго, но папа снова улыбался.

И особенно ярко он улыбался, когда собрался бежать… С человеком…

— Эван… — Папа обнимал меня особенно тепло в ту ночь, держа младшего брата на своих руках. Человек же всё это время стоял позади, держа другой свёрток, в котором покоился такой же человек. — Как бы я хотел забрать и тебя тоже… Но не могу…

— Почему?

— Вырастешь и поймёшь… Прошу, не ищи меня. Я сам найду тебя, как ты повзрослеешь…

— Но зачем тебе куда-то уходить? — Я был ребёнком, а потому и не понимал, почему младшему брату можно, а мне — нет. А папины слёзы ничего не объясняли, не давали ответа. — Не покидай меня!

Не контролируя ни свои эмоции, ни свои силы, я выпустил острые нити прямо в родителя и человека. Естественно, от крика проснулся и мой отец. Дальнейшие события едва ли сейчас вспомню, да и в память врезались лишь чёрные слёзы, которыми более никогда не плакал, и кричащий младший брат на моих руках. Уже со слов соседа узнал о том, что люди были разорваны, особенно взрослый, а папу так никто и не видел в Эребсии. И более не находил с тех пор, даже косточек. Отец до самого дня своего исчезновения молчал, так и не сказав, что он с ним сделал.

Мои родители не были истинными, но отец так и не смог прожить "долго и счастливо" без своего Лилитэлла, так и не принял другую омегу, продолжая изо дня в день звать своего милого Тэлли. Уверен, он умертвил себя где-нибудь в стенах пещеры Первых, а мы просто пока что не нашли его останков. Либо впал в беспробудный сон, как это сделали многие задолго до моего рождения.

И вот, спустя столько лет я созерцаю папино лицо, когда тот маскировался под человеческий род перед охотой. Светлые волосы не такие белые, как у папы, цвет больше уходит в какой-то пшеничный. Как минимум, его волосы сливаются с пшеницей, среди которой и нахожу во второй раз, уже намеренно. Кроме лица и волос, более ничего не напоминает папу. Зелёные глаза смотрят на окружающих с некой опаской, и только на Тимиэля да свою старуху Ми – с теплотой и… любовью?

Решаю, что всё же стоит выйти на свет, прекратив прятаться в тени. Мне просто необходимо убедиться в том, что это не мой родитель и уж тем более — не мой родственник. Впрочем… о последнем я бы не стал жалеть. Моему роду нужны омеги для чистокровного продолжения. От других тоже можно было бы, но не хочу детей со смешанной кровью.

Мальчишка не сразу замечает меня, неся в своих тонких руках очередной кувшин с молоком. Но в этот раз хотя бы без своего назойливого друга. Тот остался со старухой, ведь та снова споткнулась и подвернула ногу. Выстраиваюсь за его спиной, окончательно выйдя из тени. Пару шагов делаю в такт его шажочкам и продолжил бы, если бы он не обернулся.

В зелёных глазах тут же заплескалось опасение, смешанное со страхом. Ничем не хуже своей бабки, омега спотыкается о собственные ноги. Не подхватываю его, спокойно даю упасть, ожидая белых нитей. Но их нет. Человеческий детёныш падает на обложенную неровным камнем тропинку, роняя кувшин. Молоко тут же разливается на пшено. Несуразная накидка коричневого цвета скрывает тело, но носом чую лёгкий, едва ощутимый запах человеческой крови. В нём нет ничего ни от моего рода, ни уж тем более от атлантов или кого-либо ещё.

— Я всего лишь хотел поздороваться. — Помогаю мальчишке встать и на всякий случай принюхиваюсь.

Лишь прижав нос к его волосам, улавливаю едва ощутимые отголоски Зверя, моего рода. От папы пахло амариллисом*, нежным цветком, а в запахе мальчишки ещё и присутствуют нотки пшеницы, среди которой он вырос, и ириса. От накидки же попахивает живностью, она и перебивает его феромон. Наверное, из-за неё и не почувствовал сразу.

— Вам что-то нужно? — Мальчишка вежлив, но свои руки отнимает быстро. Пробую ощутить его эмоции и чую в них лёгкий дискомфорт, что перекрывает чувство опасения.

— Я просто гулял, и тут увидел знакомую мордашку. Плюс Мирон просил проверить, как там виновник торжества. И ты можешь мне в этом помочь. — На мои слова мальчишка напрягается, чувствуя страх передо мной. Пара шагов назад, не больше, а всё равно это огорчает меня. — Видишь ли, Мирон приготовил не только артистов, но и украшения. Подскажешь с размером его пальчиков, чтобы Мирон не положил того, что будет мало или же наоборот велико, м?

— Размер… пальцев? — Страх исчезает, и мальчишка чуть заинтересовывается моим вопросом.

— Именно.

— Это лучше у него спросить… Если он знает…

Омега растерян и, совершенно не зная ответа на мой вопрос, уже идёт обратно домой. И я иду за ним. Практически пустой кувшин обрамляют его тонкие пальцы, совершенно обычные и неотличимые от типичных человеческих. Хоть большая часть и скрыта под тканью накидки, но я всё равно подмечаю то, что на нём нет даже цепочки или хоть какого-нибудь браслета.

— В Лиле не носят украшений? — спрашиваю больше из интереса, ведь на Лиле действительно мало омег, у которых я видел хоть сколько-нибудь украшений.

— Они мешают, ведь большую часть мы, лильцы, работаем либо в полях, либо с травами, либо с животными. Да и кольца в Лиль начали с Атлантиды везти. На острове больше вышивка распространилась, нежели чем украшения.

— И вы, омеги, ведь подбираете по размерам, когда покупаете кольца? — И почему с ним так сложно? Неужели нельзя просто взять и ответить мне на вопрос? — Вот ты лично покупал?

— Просто перемеряем и берём то, что подходит. — И всё? Было бы хорошо, если бы до него дошло. Но нет, он тупит.

— Однако, сложно.

Уж не знаю, все ли омеги на Лиле такие же глупые, или же это просто все люди такие же, но я немного остываю. Интерес угасает, и к крохотному домику подхожу слегка скучающе. Наспех смотрю на пальцы Тимиэля и, даже не тронув их, ухожу. Мирону и вечером передать смогу, какой примерный размер пальцев у омеги, что совсем скоро будет в его гареме.

А пока мне нужно побыть одному и многое обдумать. Как минимум, то, как же узнать наверняка о принадлежности мальчонки к роду Зверей.

PovЭлеонор

Из нашего с бабушкой домика Тимиэль ушёл рано, совсем разбитый, ведь хозяин Спокойного моря так и не пришёл к нему. Беспокоюсь за него ничуть не меньше бабушки, но и сделать ничего не могу. Да и подарку от нас он навряд ли обрадуется, ведь он совсем простенький. Простые белые рубахи с вышитыми веточками пшеницы. Пшеница выбрана не случайно, а чтобы не забывал обо мне и бабушке Ми, о нашем острове.

— Вот… Возьми… — Бабушка редко достаёт вещи моих родителей. Слишком уж больно её старому сердцу вспоминать, как те умерли в шторме. Но вот, она достала из сундука одежду матери и протягивает её мне прямо в руки.

— Это же мамино… — Я не помню ни её лица, ни лица отца, но помню зелёную тунику, в которую она наряжалась на праздники. Прикасаюсь к ней и понимаю, что ткань даже по ощущениям осталась прежней.

— И единственное, чего поприличнее и краше. Как раз для сегодняшнего дня…

— Бабушка… — Иногда мне всё же грустно, что у всех есть родители, а у меня только бабушка, но я ни разу не жаловался. У меня была та, что любила меня, несмотря на цвет моих волос. Пока все тыкали пальцем, а некоторые и вовсе побаивались, она оставалась со мной, продолжала жить ради меня. И теперь я хочу отплатить тем же.

— Не реви. — Только и говорит бабушка чуть дрожащим голосом. — Лучше примерь скорее, да волосы расчеши. И выдвигаемся, а то пока ноги переставлю, как раз к началу пира подойдём.

— Хорошо.

Утерев капли слёз, что так и не скатились с уголков глаз, стараюсь успокоиться. Надо и себя, и бабушку протереть влажным полотенцем, чтобы праздничную одежду надеть на чистые тела. Нельзя даже лёгким запахом овец и пшена портить свадьбу моего единственного друга.

Ко всеобщему облегчению, атланты празднуют свадьбу и день рождения Тимиэля, никак не проявляя агрессию. Чужеземцы наравне со всеми веселятся, разделяя еду и выпивку. Естественно, мы все выдохнули, ведь всё идёт как нельзя лучше, хотя есть и те, кто остаётся настороже. Я же просто стараюсь не думать об этом. Не хочу, чтобы Тимиэль запомнил мою грустную моську. Как бы грустно мне ни было остаться тут без него, я всё равно рад за друга. Сейчас он улыбается, прижимаясь к своему почти супругу. И господин Юнгин души в нём не чает, так и глушит своим феромоном, отчего и сидят все подальше.

К другу подошёл лишь раз, чтобы подарить рубахи ручной работы. Тимиэль, хоть и радуется вещам, но я осознаю, что дары от моей семьи совсем простые, особенно на фоне даров атланта Мирона. Впрочем, более никто за вечер так и не смог переплюнуть альфу, даже родители Тимиэля.

Поздний вечер наступает неожиданно быстро. Бабушка же, подсев к своим старым друзьям, вспоминает свою молодость. Буквально только днём она едва ходила, а сейчас готова порхать, забыв про трость и больные колени. Я же не выхожу танцевать, продолжаю наблюдать за ней, готовый в любой момент ринуться к ней. Но она стоит на своих двоих, успевая не только танцевать, но и заигрывать с молочником, таким же одиноким стариком, как и она, живущим без пары, но зато с беременным сыном Лори и его старшим супругом.

— Она всегда была такой энергичной? — неожиданно звучит рядом со мной.

Черноволосый альфа, друг Мирона, подсаживается на место моей бабушки, смотря на толпу танцующих. Непривычно видеть его в чёрном наряде, но он ему к лицу. В мужчине и без этого можно было увидеть альфу, а сейчас, когда из цветного в нём только цвет кожи и янтарные глаза, что так и сияют на фоне всего остального – дикий зверь. Не могу сравнить с медведем, но вот с кошкой из Атлантиды – ещё как.

— Просто она раскрывается рядом со старыми друзьями.

— А ты чего не веселишься?

— За бабушкой присматриваю.

— Зачем?

— А кому ещё? Я у неё один. — Немного напрягает, что выпрашивают такие подробности, но я успел выпить целый кубок медовухи, так что сейчас у меня язык без костей.

— А как же родители? Не в капусте же тебя нашли. — Эван отрывается от созерцания моей бабушки, переключив всё внимание на меня.

— Умерли. Я их и не знал толком, — отвечаю коротко, так как не хочу об этом говорить даже на слегка пьяную голову.

— Вот как… А ты не замечал никаких странностей за собой?

— Простите?

— Ничего сверхъестественного в тебе нет?

Мне неприятен чужой изучающий взгляд, невольно поправляю собственные волосы, ведь в них не раз и не два тыкали, обвиняя мою матушку в различных непотребствах с кем-то нечеловеческим. Но нет, у меня папины глаза, как говорит бабушка, а потому я и не слушаю и на сегодняшний день не утихающие слухи. Но это не значит, что мне приятно выслушивать подобное, даже намёки или же догадки.

— Возможно, мои волосы ввели вас в заблуждение. Но нет. Я самый обычный лилец.

— И кожа не светится в темноте?

Рукава туники длинные, и альфа, никого и ничего не стесняясь, задирает рукав наверх. Правая рука оказывается нагой, отчего рождаются неприятные мурашки. Грубые пальцы больно хватают за кисть руки, поднимая над столом. Альфа что-то высматривает, что-то ищет, вертя мою руку в разные стороны. Я же пугаюсь. Сколько бы лильцы ни обсуждали и ни сплетничали, никто из них не посмел трогать меня.

— Что вы делаете? — криком привлекаю внимание к нам, чтобы хоть кто-нибудь отцепил альфу от меня.

— Не светится… — с каким-то недовольством подмечает Эван, так и не отпустив моей руки.

— Что вы себе позволяете? — спрашивает один из гостей, но он быстро замолкает.

Собираюсь снова выкрикнуть хоть что-нибудь, но мой рот затыкается чем-то чёрным. Прежде чем подлететь над деревьями, подмечаю, как мужчина, пытавшийся меня защитить, харкает собственной кровью, пока людей рядом с ним протыкает нечто чёрное и острое. Крик застревает где-то внутри меня, пока всё тело стремительно холодеет. Приземлившись в лесу, понимаю, что я обмотан чем-то чёрным, что никак не хочет отлипнуть от меня, как бы сильно ни оттирал от одежды.

Толком не ступая на траву, отчего-то вспоминаю о бабушке. Её тоже могло продырявить, а я даже ничего не сделал для её защиты. С такими мыслями рвусь сильнее, но Эван приземляется рядом. Музыка всё ещё звучит, но нет крика ужаса и предсмертных стонов. И даже больше, сквозь деревья я вижу, как Тимиэль вышел к Мирону на танец.

— Давай-ка отойдём подальше. Мы же не хотим напугать твою престарелую бабушку.

Удерживая чем-то чёрным, альфа уносит меня дальше, глубже в лес. И он не успокаивается, пока музыка не начинает звучать глухим эхом. Опрокинув на землю, Эван не стесняется дёргать меня за волосы. Зачем-то выставляет моё лицо наверх, вглядываясь в него. Он снова что-то ищет во мне, и я пользуюсь близко придвинутым лицом альфы. Терпя боль, вырываюсь ближе к нему и кусаю за нос. Сцепляя зубы, совершенно не ожидаю того, что физическое тело растает на глазах, а жижа, оставшаяся взамен физическому телу, будет выплёскиваться изо рта.

Окончательно не понимаю происходящего, ведь лицо альфы – одна большая чёрная смесь, что вновь выстраивается в лицо, но уже нечеловеческое. Глаза более не янтарные, а алые, и смотрят не просто с холодом, а больше с разочарованием. Вовремя замечаю, что нити и сам альфа ослабили хватку. Дёрнувшись, легко вырываюсь и бегу куда глаза глядят. Хоть и прожил всю свою жизнь на Лиле, но сейчас, во тьме ночной, совершенно не узнаю местность и не представляю, куда следует бежать.

Нужно бежать к бабушке, а ещё лучше — к старшему супругу Тимиэля и другим воинам Лиля. Хоть к тем же Метио или Рэйхи, старшим братьям друга. Но, переставляя ноги наугад, стараюсь не упасть, споткнувшись об очередные корни деревьев, и в итоге выбегаю к берегу. Тут уже вовсю стоят палатки атлантов, коих ещё днём не было.

— Не стоило так делать… — низкий голос звучит тихо, но всё отчётливо слышно. Даже шум волн не перебивают чужой голос, чей хозяин медленным шагом выходит из леса, прямо ко мне. — Хоть ты и похож, но явно не он… Кожа никак не искрится и не блестит.

— Да что ты такое? — кричу на весь берег, пока чудовище, разрастающееся в чёрной жиже да нитях, с каждым шагом всё ближе и ближе ко мне.

— Зверь, — хищно шепчет нечеловеческий голос, пока нити вновь окружают меня.

От них не сбежать, даже щёлочки нет, чтобы у меня был хоть какой-нибудь шанс на побег. Чернота больно сжимает в тисках, пока одна из таких вот верёвочек впивается в губу. Резкое движение — и на моих губах появляются кровоточащие надрывы, а после она проходится и по левой брови, чудом не царапая щёку и глаз.

Голос снова пропадает и не проявляется толком, даже когда нити освобождают из своей хватки. Крики ужаса всё же раздаются, и я всё больше беспокоюсь не столько о себе, сколько о бабушке. Она там осталась одна, и только Боги знают, сможет ли она пережить сегодняшнюю ночь.

— О, Мирон всё же решил захватить. Нам тоже надо бы поторопиться. Не то всё интересное пропущу.

— …бабушка…

— И бабушку твою унести нужно. Авось Ми сможет ответить на мои вопросы.

Нити более не держат, отпускают обратно на песок. Но долго на ногах не стою. Убрав большую часть, Эван оставляет часть из них, которые тут же начинают подгонять к палаткам. А я не иду ни к одной из них, пробую обойти и убежать, но удары вновь и вновь возвращают на место, загоняя в ловушку. Альфа просто играется со мною, а я судорожно соображаю, что могу сделать. И, как назло, в голову ничего дельного не приходит, а в мыслях как бы уже упасть и пустить всё на самотёк. Либо же просто закричать, моля о пощаде.

Но, хоть и понимаю, что уже заранее проиграл, всё равно не прошу о жалости, не прошу помиловать меня. Ком в горле застрял, не пропуская ни кислорода, ни слова. Губы тоже не помогают, дрожат сомкнутыми. Ещё немного — и прикушу нечаянно, стуча зубами.

— А синяки легко остаются… Интересно, как быстро они заживут?

Нити всё же окончательно откидывают меня в палатку, и я падаю на расстеленные ткани, что служат своеобразным полом. Мебели тут нет, только непонятный стол с подушками да длинная жёсткая софа бело-серого цвета.

Мягкие шаги не сулят ничего хорошего, и я отползаю подальше от входа в палатку, надеясь, что и у атлантов обычные палатки, из которых можно сбежать, просто подняв стенку. И я срываюсь с места, сразу же делая попытки поднять ткань. Но палатка словно из одной ткани выстроена, либо же страх застилает глаза, отнимая все силы. Пробую и ногтями выдрать проход, но ткань ни в какую не поддаётся.

Не успеваю поискать хоть что-то острое, чтобы мне помогло. Уверен, будь у меня в руках какой-нибудь ножик, то смог бы разорвать бело-жёлтую ткань. Но нити снова обкручиваются поперёк всего тела, прижимая руки и ноги друг к дружке. Долго навесу не держат, чуть ли не сразу кидая на софу. Больно ударившись спиной, не жду, когда боль остынет и пройдёт, сразу дёргаюсь куда угодно, лишь бы подальше от альфы.

— Нет! Прекрати! ПРЕКРАТИ!

Звук пощёчины раздаётся неожиданно, но ещё неожиданней осознавать и понимать, что эту пощёчину отвесили мне. Правую щёку тут же обжигает, словно огнём, пока кожей чувствую и лёгкие царапинки, что остались после ногтей мужчины. От меня более не исходит ни одного звука, кроме надрывного дыхания.

— Мне просто жизненно необходимо кое-что проверить. Ты можешь продолжать дёргаться и кусать меня, но тогда тебе будет больно. Очень больно. Так что просто расслабься и попробуй получить удовольствие.

Пока надо мной нависает едва ли знакомый альфа, откуда-то рядом звучат крики Тимиэля, вперемешку с рыками Мирона. Они совсем рядом. Пусть и плохо, но мне слышны их голоса. Уверен, и Эван их слышит, но он зачем-то задирает зелёную тунику на мне, фиксируя чёрными нитями. Пока на мне нижнее бельё, я не переживаю и даже не осознаю, что сейчас произойдёт, но стоит ему насильно спуститься, как снова начинаю дёргаться. Правда, в этот раз мыча нечто непонятное.

Все мои потуги утопают в чёрной жиже, что твердеет с каждым моим энергичным дёрганьем конечностями. Только ноги и разводят в стороны, сгибая в коленях. В последний раз пробую попросить прекратить, но губы так и не расцепились друг от дружки. Мольба так и остаётся неозвученной. Наверное, поэтому чужой член, что разрывает меня с первого же прикосновения, и проникает внутрь.

Почему-то не думаю о том, что альфа не мог не прекратить, если бы я попросил. Отчего-то начинаю думать, что это моя вина, ведь я ничего не высказал, ни одного слова против. Зверь же, болезненно вогнав свой член за пару толчков, опускается ниже ко мне, продолжая обнюхивать лицо. Не понимаю, что он пытается унюхать или понять. Да и хочу лишь одного: чтобы всё как можно быстрее закончилось.

Пробую помолиться всем известным мне Богам, но из-за толчков с губ срываются отнюдь не слова молитв, а нечто непонятное, громкое и до рвотного позыва противное. Кроме стонов и сбившегося дыхания, слышны непонятные звуки. Словно что-то хлюпает между моих ног, распространяя металлический аромат. Лишь по последнему понимаю, что это моя кровь, это мои раны кровоточат и упрощают действия для насильника, кровью заменяя смазку.

Губы всё же закусываю, но легче не становится. Внизу всё горит, так теперь ещё и губы по новой болят. С каждым новым толчком стонаю сильнее, в итоге всё же срываясь на крик. Руками впиваюсь в чёрную жижу, не стесняясь царапать да растягивать.

Не понимаю, сколько длится пытка, но ноги уже задрожали от нагрузки, к которой они не привыкли. А насильник лишь рычит, не зная, как ещё сжать мою кожу и меня самого. Он в разы больше меня, метра под два точно вытягивается, а вместе с ним и член, толчки которого основательно вырывают мой голос. Такое чувство, что каждый подобный толчок выбивает все внутренности, и из-за этого окончательно срываю голос. Хрипы то надрывно оглушают палатку, то от них ничего не слышно.

Сейчас я даже не знаю, насилуют ли так же Тимиэля или к нему остались более благосклонны и не тронули. Хотя бы не так жестоко и больно…

— Удивительно, — звучит голос насильника, который не скрывает своего удивления, — ты человек, а пахнешь как Зверь, как мне подобный.

Ничего не отвечаю на непонятные слова альфы. Будь я хоть капельку таким же, как и он, то уже давно бы оторвал его член и засадил бы в него же, чтобы насильнику было так же больно, как и мне сейчас. Я даже не понимаю, почему он прекратил двигаться, удерживая член внутри меня чуть ли не по самые яйца: потому что кончил, а я из-за боли этого и не заметил, или по простой прихоти. На это мои глаза просто закатываются наверх, отчего уже и не вижу альфу, а палатка мелькает сквозь слёзы.

— Знаешь, ради такой дырки я готов и битву пропустить, — произнеся это, он снова начинает двигаться.

Его пах только сейчас прикасается ко мне, стукаясь тяжёлыми яйцами о мои ягодицы. От такого толчка как-то по-особенному больно. Перед глазами всё темнеет, а я и не держу сознание. Позволяю утянуть себя во тьму, ведь в ней боль притупляется, практически полностью пропадая.

Не понимаю, когда сознание возвращается ко мне. Понимаю, что меня снова несут сквозь лес, пока где-то рядом кричит Тимиэль. Сквозь непонятный вакуум не могу разобрать фразу полностью, но «…не лягу под…» позволяет мне осознать, что друга ещё не тронули. Он ещё сопротивляется.

Расслабляюсь, снова погружаюсь во тьму.

Второй раз прихожу в себя от криков друга. Меня вернули на поляну, где совсем недавно играли свадьбу Тимиэля и Божества Спокойного моря. Но всё совсем другое. Все цветы растоптаны, прямо как честь и достоинство именинника, чью свадьбу сорвали. Непонятный костёр как будто выстроен из человеческих тел, горит одной большой пирамидой, пока омеги с детьми сидят вокруг чешуйчатых гигантов. Если бы не одежда на верхних телах, то и не понял бы, что это одежда альф острова Лиль. Только почему-то они без голов.

Вновь обращаю внимание на крик Тимиэля. Он кричит так, как будто его режут на кусочки. И я почти прав. Вся развороченная и помятая свадебная туника держится на одном лишь поясе, но она совершенно не скрывает ужаса, вызывающего рвоту. Организм не выдерживает, и вся еда, которую успел съесть за сегодня, выворачивается наружу чуть ли не вместе с желудком. Чужие крепкие руки удерживают мои волосы, чтобы ничего не запачкал, а после возвращают обратно к себе на колени, укладывая голову на широкую грудь.

Реагирую на весь этот кошмар не только я. Совсем рядом госпожа Ханди, мать Тимиэля, бьётся в истерике. Она не отрывает глаза от сына, а на месте её удерживают такие же, как и мы, омеги, судя по запаху. Почему они это делают? Неужели не понимают, насколько это отвратительно?

Вновь перевожу взгляд на Тимиэля, но взгляд останавливается на члене Мирона, что выходит из Тимиэля, прихватывая с собою не только чужую кровь, но и как будто частичку его внутренностей. Либо края ануса так сильно опухли под таким животным напором. Нужно быть слепым, чтобы не узреть выпирающий член сквозь живот Тимиэля.

Наблюдая, невольно задумываюсь, что и со мной только что произошло тоже самое… Только ко мне сжалились и унесли прочь от лишних глаз, никто не видел моих мучений. Тимиэля же… Это публичное унижение, а не первая брачная ночь…

Со стороны всё выглядит ещё хуже, либо мне так только кажется. Лишь одно могу утверждать наверняка: после подобного болит не только анус и внутренности. Болит абсолютно всё тело, пока сознание то и дело куда-то уплывает. Последнюю, кого замечаю, так это свою бабушку. Утирая мои губы дрожащей рукой, она едва сдерживает слёзы, что-то проговаривая. Я не слышу, в ушах снова образуется вакуум. В глазах же темнеет, и я просто позволяю телу решать самому, что делать дальше: продолжать исполнять все функции или умереть.

PovЭван

Мирона с его омегой на руках толком и не провожаю, ведь сегодня у меня есть чем занять себя. Элеонор, или как там его зовут, продолжает спать, а если и просыпается, то его либо рвёт, либо поносит кровью. Пока что с ним сидит его бабка, то и дело утирающая не только свои слёзы, но и своего подопечного. Мальчишка, хоть и назвался её внуком, совсем не похож на старую женщину, нет ни единой схожей черты.

В маленький домик возвращаюсь быстро. Улицы пусты, да и тенью перемещаться в разы эффективнее. Старая женщина всё так же сидит рядом с мальчишкой, продолжая утирать влагу со своего и парня лиц. Под бёдрами Элеонора замечаю новые ткани, но и они уже начинают впитывать в себя кровь.

— У вас тут в захолустье есть врачи или лекари? — Не на шутку пугаюсь за мальчишку. Я не рассчитывал на скорый конец омеги. Внутри него было не так уж и плохо, так что было бы неплохо повторить. Совместных детей можно и не рожать, просто не буду кончать в него напрямую в матку, как сегодня ночью. Нити легко и надёжно задерживают мою же сперму, а после с такой же лёгкостью можно вымыть в купальне. Самая надёжная защита.

— Знахари, но все, кроме меня, уже мертвы, благодаря вашим стараниям, — отвечает старуха, даже не смотря в мою сторону.

— Тогда почему не лечишь его?

— Омеге лучше умереть, чем терпеть насилие.

Мгновение, и я уже рядом с бабкой. Схватив её за горловину кофты, поднимаю со стула. Её ноги едва ли достают до деревянного пола, пока она ошалело смотрит в мои глаза, охая да ахая. А мальчишка бы уже сопротивлялся, вырывался бы на свободу. Бойкий, нервирующий, но от одних только воспоминаний хочу снова овладеть им. Старуха таких же эмоций не вызывает.

— Скажешь так ещё раз — и обещаю, я приближу твой последний глоток воздуха. — Понимаю, что если отброшу её так же, как и Элеонора ночью, то точно подохнет раньше срока, поэтому и усаживаю обратно на стул. Из меня дерьмовый лекарь, даже себя нормально вылечить не смогу. Про кого-то ещё и говорить не стоит. — А теперь лечи его, раз знаешь, как это делать.

Отхожу от неё поближе к крохотному окну, резко осознав, что мне душно в этом доме. Я привык к высоким потолкам и широким окнам. А это… даже каморкой обозвать можно. Тут тебе и кухня, и спальное место с печкой. Ещё и туалет на улице… Про гигиену и вовсе промолчу. Атлантам придётся ещё долго приучать лильцев к цивилизации, выворачивая науку, как дары с барского плеча.

— Элеонор, мой бедный мальчик… — вдруг ноет старуха, как будто и правда провожая мальчишку в последний путь.

— Прекрати ныть. Голова скоро болеть начнёт ото всех этих ваших криков.

— Можете пока выйти из нашего дома? Моему мальчику нужна тишина и покой. — Хоть и просил успокоиться, но меня напрягает то, с какой холодной покорностью старуха произносит последние слова.

— Только попробуй не вылечить его. Прибью.

Выхожу из их домика с полным осознанием того, что бабке проще прибить своего внука, нежели чем вылечить. Несусь к атлантам, ища среди них хоть кого-нибудь в жёлтом халате. Не сразу, но я нахожу парня в нужной одежде. Не предупреждая, просто подхватываю орущую ящерицу и уношу к домику мальчишки.

Внутрь заношу его ещё резче, чем вышел буквально полминуты назад. Как я и боялся, старуха занесла над бессознательным парнем тупой нож. Таким не убьёшь, но вот боли будет предостаточно. А если и умрёт, то от болевого шока, а не наличия самих ран.

Реагирую быстро и всё же отшвыриваю старуху Ми от Элеонора. Меня уже не волнует, что приближу день её смерти и что парень будет оплакивать её. Она хотела умертвить то, что я ещё планирую трахать, а это непростительно. Ящер только сейчас, увидев вновь вспотевшего человека, понимает, для чего привёл его сюда. Кинувшись к нему, атлант сразу же выворачивает свою сумку наружу. Травы и склянки катятся россыпью по неровному полу. Тоненькие и мягкие хвосты собирают парочку склянок, пока руки разрывают чистые белые бинты.

— Тут есть миски или что-то в этом духе?

Ищу по всему маленькому домику, разбрасывая всё остальное. В итоге, раскидав всё, что только можно, нахожу глиняную посуду. Выбрав миску поглубже, подмечаю, что она чуть жирновата для того, чтобы вываливать в неё какие бы то ни было лекарства. Ящер смотрит на меня, высматривая посудину, и я выставляю её дно взору.

— Начистить? А то он грязноватый.

— Конечно же, нужен чистый! — тут же подхватывает парень, выдавливая на бинты что-то прозрачное из тюбика. — Поторопись. Я пока обработаю раны на лице.

— Где у вас посуду моют? — спрашиваю уже у старухи, что так и не поднялась с пола. Она не мертва и вполне в сознании, в отличие от мальчишки. Просто не может подняться своими силами.

И она молчит. Раз она решила игнорировать меня, игнорирую в ответ и её. Только из дома вышвыриваю, чтобы не посмела даже немножечко помешать лечению юноши. Я ещё не до конца понимаю, кем является Элеонор, и пока не буду уверен на сто процентов – не отпущу от себя ни на шаг.

***

Ещё пару дней мальчишка лежит в бессознательном состоянии, пока мы с атлантом поочерёдно сменяем бинты и повязки. Если с лица и тела быстро пропадают раны с синяками, то вот с анусом всё куда сложнее. Ящер и меня подучил, как делать из бинтов небольшую палочку, которую необходимо вымочить в растворе и только после погружать в растерзанное нутро. И так чуть ли не каждые три часа, а то и чаще.

Хорошо хоть сегодня уже температуры нет, жар спал.

Бабку тоже не подпускаю близко. Не знаю, насколько ей удобно спать на стуле, да и по большей части всё равно. Впрочем, если мелкий хоть немного заикнётся о том, что не против умертвить старуху, то тут же раздавлю женщину. А пока…

— Кто он на самом деле? — не люблю ходить вокруг да около, поэтому и вопрос озвучиваю прямо в лоб.

— Элеонор? — бабка лишь уточняет, и я киваю головой, ожидая ответа. — Человек. Кем ему ещё быть?

Хоть она и сказала «человек», смотрит же исподлобья, будто утаивает чего. Это и презрение, и нежелание делиться чем-то столь сокровенным. Из собственных нитей делаю кинжал, чей кончик тут же упирается в её щёку, рядом с глазом. Но даже это не пугает старую женщину.

— От него пахнет не так, как от человека. От Тимиэля тоже не совсем пахнет человеком, но с ним всё ясно, там наши сородичи постарались. А что с Элеонором? От кого у него такие волосы?

— Он таким родился. Мой сын точно был человеком, да и Тэллори выглядела так же. — Последняя оговорка звучит так, словно случайно брошенная собаке кость. Но я не пёс, я должен откусить хороший мясной кусок. — Не было ни светящих глаз, ни нечеловеческих сил… Ничего… Она росла ничем не отличимой от нас, людей. Даже волосы были обычными, темноватыми.

— Тэллори откуда-то приплыла или тоже была жительницей Лиля?

— Спокойное море принесло её в люльке, — сказав это, бабка снова замолкает. Мне приходится надавить сильнее и соорудить точно такой же кинжал рядом с пахом спящего парня, чтобы она вновь заговорила, хоть и неохотно. — Боги были милостивы к новорождённой девочке. Не то что к другим пассажирам разбившегося корабля. Но шторм всё же забрал её жизнь спустя двадцать лет.

— Значит, ты не знаешь наверняка…

— Я растила Тэллори и Элеонора людьми. Этого достаточно.

— Недостаточно для меня.

Внутренние часы трезвонят о том, что пора снова менять все повязки, особенно ту, что внутри. Новые упаковки с бинтами пока не трогаю. Раны на лице затянулись, и уже достаточно просто нанести мазь поверх. Не знаю, останутся ли шрамы после. Из глубоких ранок только в губе, но и она уже не кровоточит.

Внутреннюю же повязку меняю неспешно. Разведя ноги, потихоньку вытаскиваю тоненькую бинтовую верёвочку. Про себя отмечаю, что она уже не так обильно пропитана кровью, а если говорить точнее, то кровавые пятна расположены так, как будто ватку поднесли к открытой ране. След остался, но лишь на месте ран. Пробую сосчитать, думая, сколько же нужно будет времени для того, чтобы он самостоятельно встал на собственные ноги. Месяц точно уйдёт на его восстановление.

— Чего ты ищешь? — спрашивает старуха, хотя стоило бы спросить «кого», а не «чего». Слишком уж сильно он похож на папу…

— Самому бы хотелось узнать.

— Так оставь моего мальчика в покое. Вы не будете счастливы друг с другом.

Услышав её слова, невольно начинаю ржать на весь крохотный дом. Белая бездна! Я изнасиловал её родного внука, довёл до такого состояния, а она посмела уже свести нас, как супругов. Люди… У их наглости нет верха… Похоже, что бесчестие с супругом не так страшно, как быть изнасилованным однажды и остаться одному. Просто ужасно и отвратительно. Обвив нитями, всё же задушу старуху раньше срока, чтобы больше не бесила своими словами.

— А кто сказал, что я хочу сделать его своим? — спрашиваю, прежде чем окончательно сжать старушечью шею.

— Я слишком стара, чтобы не видеть этого. — Более мне ничего и не нужно. Всё равно лишь разозлюсь.

Уже предчувствую её предсмертные конвульсии, сжимая нити сильнее, по-змеиному зажимая старое тело, но рядом что-то начинает кряхтеть. От неожиданности поворачиваю голову на звук. Наткнувшись на одного лишь Элеонора, не вижу более никого и ничего, что могло выдавливать кряхтящие звуки. Они отнюдь не человеческие, но при этом сам Элеонор выглядит, как человек. Он не принимает иного облика. Только кряхтит и стонет.

И тут только два исхода: всё-таки не все люди далеко ушли от нас, либо Элеонор – полукровка. Третьего варианта просто не вижу.

Тиская за щёки и лоб, пробую поймать хоть один взгляд открытых глаз. Но веки подрагивают, так и не открывшись. Только ресницы скидывают пару слезинок, отчего красные мешки под глазами кажутся ещё больше, будучи влажными.

***

В общей сложности Элеонор проспал восемь дней и почти три часа. Раннее утро, бабка только-только принесла от соседей кувшин молока. Я же как раз закончил омывать юношеское тело мокрой тряпкой. Взгляд зелёных глаз сначала пугает своей пустотой и только после радует.

— Проснулся, неженка? — спрашиваю в своей ехидной манере, наслаждаясь зарождающимся в омеге страхом.

Омега молчит, не сводя округляющих глаз с меня. А я в какой-то мере веселюсь. Возьму с него каждую ночь, проведённую у его… Нет, постелью это не назову, ведь она не может быть на печи.

— Чуть не забыл. — Встав, оставляю мальчишку одного. А чтобы он ничего ненароком снова не порвал, лишний раз двинувшись в сторону, обматываю нитями. Бабку просто выкидываю из дома, совершенно не волнуясь о её старых коленях. — Полежи ещё немного. Сейчас врача приведу.

Почувствовав нити, мальчишка начинает тихо орать, чтобы после, стремительно нарастая темп и высоту, словно сирена, закричать громче. Даже за закрытой дверью улавливаю его крик. Игнорируя его, перебрасываюсь в тень. Так быстрее нахожу ящероподобного парнишку в жёлтом халате. Он не пугается, когда я во второй раз обматываю его нитями и уношу прочь.

К моменту, когда я возвращаюсь с врачом, бабка даже не попыталась встать, тогда как Элеонор совершает очередные попытки вывернуться или хотя бы отлепить от себя часть моих нитей. Не свяжи его хоть немножечко, и он бы уже испоганил все мои бессонные ночи вместе с лечением.

— Вы очнулись! — первое, что кричит парень, открыв дверь.

Элеонор пугается сильнее, а увидев свою лежачую на улице бабку, так и вовсе проклинает: и меня, и ни в чём неповинного атланта. От криков омеги голова начинает болеть, а потому затыкаю его рот. Мычание не такое раздражающее, как крик, так что я пока остаюсь довольным.

— Успел омыть, и он очнулся. Объясни ему всё, что нужно. И заодно покажи. Пусть сам теперь всё делает. — Понимаю, что если это снова буду делать я, то парень зажмётся так, что вместо лечения окажу ему медвежью услугу и порву всё по второму кругу. Нам это не нужно. А если и порву, то только во время секса.

Оставляю атланта с Элеонором. Всё равно я сейчас там буду только мешать. Да и нити, если будет нужно, успеют остановить мальчишку от необдуманных действий.

PovЭлеонор

Не понимаю почему, но насильник остался в нашем с бабушкой доме. Днём он ходит по делам, помогает атлантам. Многие из них говорят на непонятном для нас языке, оттого и происходит языковой барьер, а он его разрушает, переводя на наши языки. Мы же, лильцы, всегда думали, что существует одна речь на всех, просто с небольшим акцентом из-за различий местности. Тут же выясняется, что нет. Не скажу, что язык атлантов страшный. Нет, наоборот, он достаточно красив в звучании. Пугают только носители языка.

В особенности Эван, чтоб его медведи нашли в сезон спаривания.

Захватчики заняли дом бывших правителей Лиля, разрешив остаться в нём только госпоже Фиалке и госпоже Ханди. Но и те ушли, найдя приют в доме цветочника, который остался совсем один, ведь и его старый старший супруг тоже погиб в ту проклятую ночь. Старикам совсем плохо стало, а у него и вовсе ноги отказали. Впрочем, и моя бабушка далеко от него не ушла, с каждым днём хромает всё больше, да и охов прибавилось.

Уверен, и для этого Зверя есть место в перестраиваемом каменном доме… И спросить страшно… Мало ли, как воспримет… И бабушка его побаивается. Оттого вместе и молчим рядом с ним, ведя себя так, словно нагло забравшиеся крысы в чужой дом, хоть на деле всё как раз таки наоборот. Это он тут незваный гость, а не мы.

Сегодня всё же встаю с постели. Ноги всё ещё дрожат, но внутри уже не так сильно ноет. Не хочу признавать, но смеси атланта помогают куда эффективнее тех, что делали наши старики. Бабушка же, засушив траву, не раз предлагала съесть нам смесь из дурман-травы и пожаренное на веточках деревьев Нериум* мясо.

Но пока беру кувшины с засушенной травой, чтобы обменять их на курицу. Благо хоть скот не тронули. Без альф хоть и сложнее, но атланты помогают. На удивление, их омеги сильнее нас, лильцев, про альф и вовсе молчу. Даже сейчас, когда я подхожу к дому Лори, подмечаю чешуйчатого парня, что околачивается рядом с соседом.

Мальчик с совершенно обычными коричневыми косами, какие имеются у большинства жителей Лиля, всё так же легко развевающимися на ветру. Тёмно-коричневые глаза же смотрят с недовольством на своего нового сожителя, что подселился к ним. Атлант так и носится рядом с коровами, пока сам парнишка доит одну из них, сидя на деревянном табурете. Животным неуютно, но, кажется, они уже привыкли к новому лицу.

Иноземец первым замечает моё приближение. Он настораживается и как будто бы шипит. Из его шеи вылезает кожа, чем-то надуваясь, отчего похожа на своеобразный плащ. Тёмных пятен всё меньше на оранжевой коже, и всё больше светлых. Но больше пугает не это, а жёлтые глаза. Практически такие же, как и у Зверя.

— Элеонор! — Лори тоже подмечает меня. Встав с насиженного места, он палкой замахивается на чужеземца и, стукнув по голове, шагает ко мне. На удивление, атлант успокаивается, как-то покорно потирая место удара. — Ты выздоровел?

— Можно и так сказать… — Косо поглядываю на атланта за спиной соседа, что подошёл к нам. Сейчас он уже не выглядит таким же враждебным, каким был буквально секунду назад. — Обменяешь на курицу или петуха?

— Конечно, — соглашается сосед, с охотой забирая сухую траву.

— Я поймать! — А вот за курицей убегает атлант, оставив нас одних.

— К тебе тоже самовольно заселились? — Для меня до сих пор странно то, что среди нас, людей, живёт кто-то ещё. Это неправильно…

— Даже не представляю, как выгнать. Вроде как и помогает мне с хозяйством, но в тоже время он не заменит моего отца… Не вернёт старшего супруга… — Начав ругаться, Лори тут же начинает грустить. И я не могу его успокоить. Просто не знаю как. Родителей не помню, а бабушку оставили в живых. Только надругались… Это можно пережить. А у Лори ребёнок под сердцем, буквально третий месяц пошёл. — Ну а ты как?

— Держусь. У меня всё не так плохо, как у Тимиэля…

— Но тебя ведь тоже… — Я так надеялся, что никто не в курсе. Но если знает Лори, значит, знают и все остальные. — Прости, я не хотел об этом заводить речь, но…

— Нет! — не даю соседу договорить. — Я не готов говорить об этом…

— Прости… Мы даже не заметили, когда тебя унесли.

— Курица! — Атлант появляется словно из ниоткуда. Птица тут же падает в мои руки, уже не трепыхаясь. Сломанная шея пугает своей мягкостью, а судя по ощущениям, мне придётся посидеть над тем, чтобы вытащить каждую сломанную костную крошку. — Поймать!

— Спасибо, — больше благодарю соседа, нежели атланта. Всё-таки это его живность, а не чужеземца.

Уже разворачиваюсь, чтобы уйти, но рука соседа останавливает меня. Боюсь повернуться обратно. Было куда легче, когда думал, что никто не знает, а теперь тяжело. Я был бы и рад просто приютить чужеземца, без того, что со мною сделали… Всё же поворачиваюсь к Лори.

— Возьми ещё молока. А то твоей бабушке тяжело за ним ходить. А я как раз надоил.

— Если не сложно… — Почему-то тяжко вздыхаю. Я не хотел бы снова слушать про то, какой я бедный. Нет ни сил, ни желания. А вот молоко возьму с удовольствием. — Бабушку порадую…

— Принеси. Молоко, — тыкая сначала в атланта, а после и в ведро, Лори приказывает атланту. И он, сначала подумав, всё же уходит исполнять… приказ?

Даже представить боюсь, чтобы я так мог сделать со Зверем. Он, скорее, сам отдаст приказ и уж точно не даст ударить себя, в итоге побитым вновь окажусь я. Но никак не мой насильник. Я бы с удовольствием обменял Зверя на этого атланта, радостно несущего молоко в кувшине. С ним бы и бабушку не побоялся оставить, и хозяйство.

— Ещё раз спасибо.

— Приходи, если что. В конце недели думаю зарезать пару коров, чтобы наших лильцев поддержать. Да и детей надо накормить чем-нибудь вкусным.

— Хорошо. Обязательно приду.

Взяв кувшин с молоком, всё же ухожу. И пока иду, ловлю на себе чужие взгляды, полные жалости. Из-за этого и тороплюсь обратно домой, подальше от всего этого.

Но даже дома легче не становится. Хочу отмыться от всех этих взглядов, и от прикосновений альфы тоже. Но в то же время понимаю, что это не просто физическое чувство. Это останется со мною навсегда.

И в такие моменты я понимаю, что выпить или съесть яду не такая уж и плохая идея.

Занимаясь куриной похлёбкой, даже не замечаю того, как альфа оказывается за моей спиной. Только феромон и даёт знать, что опасность рядом. Медленно поворачиваю голову назад, но не до конца. Стоит только увидеть облегающую его руку ткань, как тут же отворачиваюсь обратно, опуская голову.

Не буду юлить, я дико боюсь его и того, что он может сделать со мной, пока мы одни.

— Смотрю, тебе уже лучше. — От одного только голоса готов в обморок упасть, но держусь. Не хочу пугать бабушку, если она вдруг вернётся.

— Благодаря Трионти, — тихо произношу ответ, боясь сказать громче, чем приемлет альфа. — Хоть он и… атлант… Я благодарен ему…

— А меня поблагодарить не хочешь? — Грубая рука опускается на правое плечо, отчего я роняю деревянную ложку, благо что обратно в маленький котёл. — Это ведь я сидел у твоей постели.

— Тебя? Да если бы не ты!… — Уже замахиваюсь кулаками на него, попутно сбивая чужую руку с плеча, но нити уже обкрутили мои руки и ноги, удерживая в неподвижном положении. Удар так и не дошёл до лица альфы. И почему я только рискнул помыслить, что всё же смогу сделать со Зверем тоже, что и Лори с тем атлантом?

— Тише. Кто знает, что я сделаю с твоими хрупкими ручками в ответ. — Угрожающе стягиваясь, словно змеи, нити сдавливают мои конечности.

Не скажу, что это больше того, что было в ту проклятую ночь, но страх уже зародился. Моё тело уже знает, что может случиться, и это знание заставляет подчиниться. Расслабив руки, опускаю голову вниз. Не сразу, но нити расслабляются, отпуская меня. Словно собачку, альфа ерошит мои волосы, выказывая одобрение. Голову не поднимаю, пока опустившиеся руки сжимаются в кулаки.

Мне нельзя плакать, ведь Тимиэлю было больнее. Я должен держаться.

— Смотри за едой. А то выкипит. И не забудь наложить и мне. — Приказ за приказом звучат из его уст, пока я непонимающе моргаю глазами. — Сегодня буду ужинать в этой каморке.

— Что? — Пока я был в сознании, он ни разу не останавливался у нас на ужин. Только на сон, и то он делал себе место для сна, зацепившись чёрной жижей за потолок.

— Что слышал. Готовь миску и для меня.

— Но… — хочу уже поспорить и отправить к своим, но одного взгляда янтарных глаз достаточно, чтобы потушить всё негодование и усмирить. — Хорошо…

Возвращаюсь к готовке, ведь мне нужно закончить похлёбку до прихода бабушки. Стараясь не плакать, продолжаю смотреть за тем, чтобы не пропустить ни капли пенки. И поначалу всё идёт хорошо. Но я снова чувствую взгляд альфы на себе, отчего мурашки идут по всему телу.

— Тут будет только мясо птицы? — И не зря, ведь голос чужеземца звучит прямо над ухом. Даже не поворачиваясь, могу сказать с полной уверенностью, что голова альфы прямо над моим плечом, выглядывает и наблюдает.

— Ну… Да… — А я и не понимаю, чего ему не хватает. Мы всегда так готовим. — Похлёбка же… Мясо с бульоном.

— А картошка? — Не понимаю, что это за существо такое, но и не переспрашиваю. — Ещё там чего? Не хочешь добавить?

— Не из чего. — Взгляд падает на пока нетронутый кувшин молока, и одна только мысль о том, чтобы добавить его в суп… Ну как это вообще возможно? Оно вообще будет вкусным? — А молоко в суп как-то…

— И чем плох молочный суп?

— Что? — Снова он говорит о том, чего я не знаю. Он ведь несерьёзно предлагает молоко залить в мясную похлёбку?

— Ну да, тупанул. Молоко с мясом… Но хоть овощи добавь.

— Их ещё не собрали.

— А холодильники? — И снова слово, которого я знать не знаю. Только и могу, что опускать голову ниже. — Чего не возьмёшь один, пока атланты раздают?

— Я не выходил к ним. — Если не считать атланта у соседа и того, кто лечил, то можно с полной уверенностью сказать, что я не видел их вовсе с той ночи.

— Ясно всё с тобой, — сказав это, он исчезает. Даже дыхания его не чувствую.

С опаской поворачиваю голову назад и с удовольствием подмечаю, что я остался один. Только дверь одиноко скрипнула, закрываясь вслед за чёрными нитями. Не знаю, пошёл ли он за тем, что произнёс не так давно, или ещё куда. Да и всё равно, по большому счёту. Главное – чтобы побыл там подольше.

Возвращаюсь к похлёбке, но ненадолго. Внутри до сих пор всё побаливает, стоять тяжко. Передвинув стул, всё же присаживаюсь. Сидеть тоже больновато, но уже лучше: ноги не дрожат и не расходятся в разные стороны. Уткнув голову в собственные ладони, думаю, что же делать дальше.

И я совершенно не знаю. Ничего в голову, кроме яда, не идёт.

Неожиданно дверь снова отворяется, а я понимаю, что не осознаю, сколько я тут просидел. Пенка уже давно набралась, её бы снять, а я всё сижу на месте, не отрывая глаз от белого куска непонятно чего. Альфа ставит его рядом с окном, подвинув горшок с лимоном. Это нечто подсоединяется к чему-то чёрному, тут же загораясь изнутри. Естественно, я пугаюсь этого и дёргаюсь, почти падая со стула.

— Знакомься. Холодильник. Ему всё равно, зима или лето, морозит всё. Тут можно хранить еду на срок подольше, чем без него. А вот это перебери и скажи, чего ты не знаешь. Познакомлю.

В руки тут же падает корзина, доверху наполненная как знакомой едой, так и неизвестной. Всё так же сидя на стуле, неспешно перебираю продукты, разложенные по прозрачным сумкам, у которых нет ни ручек, ни одной дыры, откуда бы я мог вытащить содержимое. Морковь, лук и прочую зелень просто откладываю в сторону, а вот всё остальное поочерёдно поднимаю, всё так же боясь и альфу, и его нечеловеческой силы.

— Картофель. — Смотря на нечто, похожее на кусок дерева, не могу понять, как это можно есть. Следующим поднимаю точно такой же кусок дерева, но уже светлого оттенка. — Имбирь. — Следующим поднимаю очередной кусок дерева, но уже бордово-фиолетового цвета. — Свекла. — Получив название, уже тянусь за следующим непонятным плодом, но альфа резко обрывает меня. — Так. Вот всё то, что ты отложил, всё не знаешь?

— Их нет на Лиле… Не было…

— Так… Смотришь и учишься. Покажу только один раз.

Вырвав корзинку из рук, он ставит её на стол. Так, чтобы я всё видел, он открывает прозрачную сумку и достаёт, кажется, картофель. Точно такой же плод он вручает и мне, используя нити. Ножик один, и альфа отдаёт его мне. Сам он использует свои нити, опасно заострившиеся. Но он просто чистит, как обычный овощ. И я повторяю за ним. На удивление, под шкуркой скрывается бледно-жёлтый плод.

Следом после чистки плоды моются под струёй воды из жёсткого пакета. Благодаря нитям вся грязная вода вытекает за пределы дома. Достав деревянную доску, альфа перемещает и меня ближе к столу, оставляя всё так же на стуле. Пугаюсь, но просто вцепляюсь в края сидушки, более никак не двигаясь. Зверь же показывает, как резать дальше, и в итоге картофель оказывается порезанным на небольшие кусочки. Они настолько маленькие, что прожевать смогу уже сейчас.

— Только после этого кидаешь к мясу. Запомнил? — Просто киваю головой, а мужчина, скинув всё в котёл, возвращает доску обратно на стол, но на сей раз оставляет передо мной. — Повтори.

Сделать это уже сложнее. Режу, но мои куски не такие маленькие, как у альфы. В итоге после меня он ещё измельчает в два раза, и только после кидает в котёл.

— А что с остальным? — Раз уж начал изучать, то лучше сразу узнать, что это и как есть.

— Это помидор. Это огурец. Из них можно сделать салат. Редиску и имбирь можно замариновать по баночкам. — Поочерёдно показывая каждый пакетик, альфа знакомит меня с новой едой. На самом дне только остаются длинные тонкие палочки, собранные в точно такой же прозрачной сумке, открыть которую нужно как-то по-особому и, хоть и видел, пока непонятно лично мне. — А это лапша. Её добавим чуть позже.

Молча смотрю на мужчину, стараясь не показывать свой страх. Я не понимаю, почему он всё это делает. Только лишь из-за того, что сегодня ест с нами? Но тогда зачем принёс холод… холодильник? Да и остальное… Всё в излишке, явно не на один день, как минимум на неделю. Только если… Только если он собрался остаться тут на подольше. Но ведь он не собирается, правда?

— И чего приуныл?

— Как долго… — Буквально только что нормально строил предложения, а сейчас снова всё опускается в пятки. — …у нас дома…

Всё же недоговариваю предложение, опускаю голову вниз. Снова страшно. Снова не могу смотреть на него, пока его взгляд уцепился за меня. Да и ждёт альфа недолго. Больно хватает за подбородок. Уверен, после останутся следы, но больше, чем о синяках, я думаю про то, что Зверь может сделать со мной, пока мы одни. Мы оба знаем, что у меня не хватит сил защитить себя.

— Не мямли. Скажи как полагается: смотря мне в глаза и чётко.

— Как долго ты ещё будешь у нас с бабушкой? — Не знаю, откуда во мне столько храбрости. Просто выкрикиваю вопрос, пытаясь хоть как-то отбиться от чужой руки.

— Пока основательно не снесу его к Чёрной бездне, — холодно отвечает альфа, сильнее сжимая мою челюсть.

— Что? — А я смотрю ошарашено, не понимая смысла озвученных слов. — Зачем это?

— Да потому что это каморка, а не дом! — Альфа не кричит, но мне всё равно душно от его голоса.

— Тогда уходи,— практически шепчу, едва ли сдерживая слёзы. — Хоть сейчас, хоть после ужина.

Возможно, мне не стоило говорить так резко. Но я сказал. И теперь не знаю, куда деться от алеющих глаз. Нити просто расползаются по всему домику, пока я дрожу, словно заяц в волчьей пасти. На стуле долго не остаюсь, чужие руки поднимают над полом, практически впритык к потолку.

— Вон как заговорил? Думаешь, раз я немного помог, то теперь можно говорить со мной в таком тоне? Запомни! Я – не атлант! Перед омегой плясать не буду. Ты меня понял? — говоря всё это, Зверь не забывает встряхивать меня, отчего во всё тело тут же отдаёт болью, особенно в бёдрах и копчике. — Отвечай!

— П-понял! Я понял! — Всё же начинаю реветь, даже не замечая этого.

— То-то же. — Меня всё же возвращают на пол, но мои ноги не держат, я тут же падаю назад. Благо хоть руками успеваю упереться, отчего и остаюсь в сидячем положении, хоть ладони и горят от удара. — Чтобы я больше такого не слышал.

Отползаю назад как раз в тот момент, когда бабушка возвращается домой. Дверь снова противно скрипит, а после слышны лишь бабушкины охи. Насколько это возможно, она подходит ко мне. Хорошо хоть Зверь никак не трогает её. Просто пропускает мимо. Да и палочки в корзине ему куда интереснее, чем моя бабушка, падающая на колени рядом со мной.

— Я в порядке.

— Мой бедный мальчик…

Удара об стол достаточно, чтобы мы с бабушкой замолчали. Зверь не любит нытьё, не любит все эти крики. Встаю с пола, помогаю встать и бабушке. Решаю, что лучше проводить её к печи, уложив на неё. И молоком следует напоить. Про похлёбку совершенно забываю. Да и ею занялся чужеземец, без моей помощи.

Жду, когда бабушка выпьет молока и, забрав её кружку, собираю всю посуду. К похлёбке нужны будут три глубокие тарелки, а из чистых всего одна. Да и альфе явно нужна тарелка побольше, а в ней было не так давно лекарство. Не хочу оставлять бабушку наедине с ним, но решаюсь. До речки не так далеко, и если присяду у ближайшего края, то справлюсь быстрее.

Пробую добежать до речки, но тело прошибает болью. Такими темпами на дорогу потрачу больше времени, нежели чем на мытьё посуды. Делая небольшие шажки, всё же добираюсь до небольшой речки. К сожалению, я тут не один. И каждый чуть ли не своим долгом считает ткнуть в меня пальцем и высказать различные слова: кто-то жалеет, а кто-то всё так же осуждает, как и раньше. И если к последнему я привык, то первое – непривычно и стыдно. Уже начинает казаться, что последняя крыса в курсе того, что со мной произошло.

Чудом не разбиваю посуду. Даже не вытираю сухим полотенцем, так и ухожу с мокрой посудой в руках. С удовольствием бы убежал, но не рискую. Не хочу больше чувствовать подобную боль…

Дома же практически так же, как и было при моём уходе: бабушка лежит на печи, альфа стоит у котла. Длинные палки уже бултыхаются в похлёбке, утопая в наваристой воде. Уложив посуду на стол, принимаюсь обтирать её. Не подавать же мокрое на стол.

— Это вся посуда? — неожиданно спрашивает альфа, попутно пробуя бульон на вкус.

— Да…

— Тогда будем делиться. — Не совсем понимаю, что же это значит. Решаю просто не обращать внимания на его слова. — Порежь пока помидоры кубиками. Помнишь же, как они выглядят? Только сполосни водой из бутылки.

Альфа сам протягивает воду в прозрачной и твёрдой сумке. Запомнил, что помидоры почти такие же красные, как и глаза альфы. Сумку с ними же и беру, но так и не вытаскиваю ни одного плода. Как бы я их ни вертел, совершенно не понимаю, как их вытащить наружу. Нити, появившиеся словно из ниоткуда, обворачивают мои пальцы и помогают открыть её. Помидоры тут же выпадают наружу, и только благодаря нитям не скатываются на пол, так и оставшись на столе.

Пробую резать так же, как и картофель, но не получается. Они оказываются куда мягче, тогда как внутри покоятся семена. Ещё и нектар так и льётся наружу. И это он предлагает есть? Да как это есть-то? Только плод? Или ещё и это? Замираю на месте, так и не закончив даже с одной помидориной.

— Не смотри так. Это вкусно. — Окрутив за талию, нити перемещают обратно к котлу, тогда как сам альфа принимается за алый плод. — Не стой столбом. Помешивай.

Тут же слушаюсь. Склонившись над котлом, улавливаю не только запах курицы, но и всего остального, до сегодняшнего дня неизвестного. Принюхиваюсь и понимаю, что не могу оторваться. Хочу уже не только понюхать, но и вкусить. Вовремя вспоминаю про «помешивай», только вот он не уточнил, как долго нужно это делать.

— Сколько?

— Пока режу на салат.

И пока он режет помидоры, выкладывая кусочки мякоти вместе с семенами, бабушка слезает с печи и подходит ко мне, ведя ноздрями. Видимо, запах дошёл и до неё, ведь она принюхивается у котла.

— Прямо как у Лори пахнет. Как там его? Суф?

— Суп, — отвечает мужчина, принимаясь за длинные зелёные плоды. — Куриный суп. Уже можешь разливать по тарелкам.

Хоть альфа ещё и не закончил с огурцом, его нити уже протягивают посуду и тушат огонь. Бабушка сама усаживается за стол, пока я разливаю каждому по порции ароматного супа. На всякий случай наливаю чужеземцу побольше, как и планировал. Если это не разозлит его, то будет просто замечательно.

Раздав и поставив перед каждым, сажусь и на своё место. Так как и похлёбки первоначально делал немного, то и супа вышло примерно так же. Сейчас, смотря на наши тарелки, понимаю, что налил себе совсем немного, буквально сгребая со дна котла.

— Почему так мало? — альфа спрашивает так, как будто его порция самая маленькая, а не моя. Думаю, что будет лучше отдать ему свою тарелку, но, вместо того, чтобы отнять, альфа переливает мне немного из своей тарелки. Поднимаю взгляд на него, ничего не понимая, но чужеземец уже молча кушает из тарелки.

Думаю, раз он сам так поступил, то ничего плохого не случится. Беру первую ложку и понимаю, что замираю с ложкой во рту. Оно как похлёбка, но сытнее. Ещё и что-то мягкое, судя по кусочкам, картофель, легко жуётся во рту, хотя он был твёрдым, пока резал ножом. Длинные палки тоже стали мягче, легко жуются.

Никогда бы не подумал, что поем что-то вкуснее жареного мяса, что готовил отец Лори в первые осенние дни. От этого даже реву, неспешно утирая слёзы рукавом коричневой накидки.

— Ну и что это такое?

— Ничего… Просто… Вкусно… — Знаю, что ему не нравится, когда я мямлю, но и поделать ничего не могу.

— Так просто или вкусно?

— Вкусно, — честно признаюсь, готовый провалиться сквозь землю от стыда.

— Ну так не реви тогда и молча ешь.

Всё же не понимаю я его. Как в ком-то одном может быть столько разного? Суп просто восхитителен, но вот тот, кто его приготовил, определённо точно отвратителен.

PovЭван

Наблюдать за мальчишкой — всё равно что наблюдать за котёнком: интересно, забавно, но порою скучно. Пока Элеонор не видит меня, то он вполне спокойно и разговаривает, и передвигается. На моё удивление, он оказался не таким уж и глупым, каким зачастую предстаёт передо мной.

Например, как сейчас. Ночью чуть крыша протекла из-за грозы, и мальчишка умело заделывает её, используя сено и дерево. Естественно, такая заплатка долго не продержится, месяц от силы, не больше. Ветхая деревянная лестница едва ли может выдержать кого, но она даже не скрипит, как многое в их каморке. И даже не сломалась, пока Элеонор скакал по ней.

Уже хочу накормить мальчишку завтраком, ведь он точно голодный, но ко двору несётся беременный омега, который делится с нами свежим молоком и мясом. На меня он практически не смотрит, зато в Элеонора просто вцепился: сначала взглядом, потом и руками. Ни слова не проронив, омега утаскивает Элеонора к тропе, по которой он только что нёсся. Понятное дело, он меня боится, и потому тенью шагаю за омегами. Начало разговора пропустил из-за дистанции и шёпота, но вот конец немного напрягает.

— …не знаю, что и делать. Просто посмотри, может, твой черныш так делал.

— Понял я тебя, понял. Только не тяни так.

— Спасибо! С меня кусочек побольше на сегодняшней резке скота!

Пройдя совсем немного, мы достигаем целой фермы. Невысокий забор без дверей, но с пустым местом для входа, без проблем пропускает нас. Целое поле с коровами и прочим рогатым скотом удивляет. Пахнет живностью настолько сильно, что даже я, будучи тенью, хочу зажать нос. Услышав хрюканье, понимаю, что этот «аромат» идёт от свинарника. Там бы прибраться, чтобы такая вонь не стояла.

Домик, нормальный домик, а не халупа мальчишки, стоит не так далеко. Пару метров, и мы заходим в одноэтажный дом. Внутри только две двери, всё остальное отдано, как и у Элеонора, под общее пространство: гостиная с кухней, такой же большой печкой со спальным местом на ней, и что-то вроде прядильного станка у окна. Принюхавшись, понимаю, откуда, точнее кем сделана накидка Элеонора.

— Сюда, — чуть ли не шепчет сосед, с опаской приоткрывая дверь.

Стоит двери слегка скрипнуть, как её почти сбивают с петель. Атлант вываливается из спальни, чуть сонный, но явно чувствующий запах омеги, у которого живёт. Элеонор не понимает, что с атлантом не так, а я сразу узнаю процесс линьки. Старая кожа побелела и понемногу отходит от новой. Её бы смочить, но этот дурень наверняка и слова не проронил, только тёрся об человека.

Всё же выхожу из тени, чтобы набрать воды в глубокую миску. Не сразу, но до меня доходит, что люди не привыкли к подобному, а потому омеги сейчас и смотрят с широко открытыми глазами. Я же молча шагаю к соседу, об которого трётся атлант, чуть мурча. Так как они сидят на полу, я тоже присаживаюсь к ним. Обмочив руку водой из кувшина, что стоит на столе, принимаюсь обрызгивать сухие края и места соединения. Закатив глаза, атлант чуть расслабляется, урча сильнее, едва ли не до трясучки.

— Увлажняй его сухую кожу и места, где старая кожа готова отойти. Сам ничего не отрывай, можешь повредить свежую кожу. И на ближайшие дни вам двоим лучше уединиться.

— Я не могу просидеть с ним пару дней в доме! У меня живность без присмотра остаётся. Мне её резать сегодня!

— Поручи атлантам.

— Ещё чего! — кричит соседский омега, совершенно не желая довериться ни мне, ни атлантам. Понимаю, но в то же время не очень, ведь особого выбора у него и нет.

— Это вполне нормальное предложение. Они тут для этого и остались.

— Отцепи его от меня! — Омега пробует самостоятельно оттолкнуть альфу от себя, но он слабее крепких рук ящероподобного. Линька у атлантов всё равно, что первый гон, такая же неудержимая и неуправляемая. В этот период времени атлантам важно находиться рядом с тем, кому они доверяют. Это могут быть как родители, так и пара. И этот, похоже, уже выбрал себе в пару человека. При том достаточно проблематичного и истеричного. — У меня дел на весь день!

— Это не у меня линька! А у этого парня! — Пальцем тычу в голову атланта, но к нему самому не прикасаюсь. Ещё помню, как линька проходила у Мирона, который проводил её в одиночестве. Процесс болезненный, и кто знает, как рептилоид отреагирует на нежелательное прикосновение. — К нему все претензии.

— Да он же и половины моих слов не понимает! Объясни ему, что я не могу сидеть с ним так долго! Точно не сегодня.

— Не буду. Не моя проблема. — Схватив молчаливого Элеонора за руку, уже веду его к выходу, не желая оставаться тут ни минутой дольше.

— Тогда зачем вообще начал помогать? — спрашивает омега, когда мы с Элеонором почти вышли за порог.

— Так я атланту помог, а не тебе.

— Свинья! — неожиданно доносится до моих ушей.

Уже почти успел закрыть за нами дверь, но так и не закрываю. Снова раскрыв, чувствую, как дерево ломается под моими пальцами. А сосед продолжает смотреть прямо и с вызовом, но уже прячась в руках атланта. Альфа же только рад, что его человек прижимается к нему.

— Повтори…

— Свинья! — уже не так храбро повторяет сосед.

Этого мне достаточно, чтобы выпустить острые нити и приземлить их рядом с человеческим отбросом. Прекрасно понимаю, что атлант не даст обидеть его человека. И атлант реагирует, недолго думая. Зонтик разрывает чуть влажную старую кожу, что не успела отойти. Мурчание сменяется на шипение, пугающее омег.

На удивление, Элеонор встаёт между мной и соседом, разведя руки в разные стороны. Боится, дрожит, вот-вот заплачет, но ни на шаг от меня не отходит, как будто не знает, что я с лёгкостью могу откинуть его в сторону, а то и хуже. И я делаю это. Обмотав в своих нитях, несильно сдавливаю, желая только напугать.

— Держи своего человека в узде! — предупреждаю на языке атлантов, чтобы он понял наверняка.

— Мой! — только и рычит атлант, а я надеялся, что он всё же придёт в чувство из-за угрозы.

— Сидишь сегодня с ним, если не хочешь, чтобы он прибил твоего выблядка сразу же, как он родится. — А это уже говорю на человеческом языке, чтобы понял соседский омега.

Не думаю, что атлант убьёт чужого ребёнка, но это не значит, что у него нет такого права. Но секундный шок всё же даёт мне шанс уйти, унося с собой Элеонора. Мальчишка не вырывается и, кажется, тоже обдумывает мои слова. Не знаю, о чём он так думает, да и знать как-то не хочется. Уверен, это будет очередная глупость, выслушивать которую у меня нет никакого желания.

— П-послушай… — всё же тихо начинает омега. — А е-если… А если я т-тогда… Н-ну…

— Соберись и скажи чётко!

— От м-меня пахнет т-так же, как и раньше? До той… ночи…

Сначала меня бесит его непонятные и несвязанные между собою слова, но стоит услышать вопрос про запах, как немного успокаиваюсь. Если бы он был беременным, то точно бы уже родил или был бы на последних сроках. Да и запах бы давно выдал… А так… Не смотрю на омегу, хоть и хочется увидеть его эмоции на лице.

— Без изменений. А если боишься, что залетел, то прекращай. Даже если и был плод, он явно уже вышел. С такими разрывами дети не приживаются. Либо мы раздавили его, пока просовывали бинтовую палочку. В любом случае, запах прежний, живот не раздулся, ты до сих пор никого не родил. — Всё же не выдерживаю и поворачиваюсь к Элеонору, желая понять чувства омеги не только ощущениями, ведь я не могу распознать их: тут и радость, и грусть в одном флаконе.

Мои слова остаются без ответа. Но они мне и не нужны. Достаточно одной лишь счастливой улыбки омеги, который просто в восторге от того, что чрево его пусто. Это улыбка безумца, и это именно я довожу Элеонора до такого состояния. От осознания подобного аж мурашки по спине забегали, доставая до самого затылка.

***

Наверное, до самой зимы живём в относительном мире и согласии. Не скажу, что мне тут приятно жить. Каморка холодная, и даже накиданный к стенам снег не спасает ситуацию. Если летом и весной печь топилась лишь ближе к вечеру, прогревая комнатушку к ночи, то теперь огонь в ней горит сутки напролёт. Но бесит меня больше даже не это, а вся эта уличная грязь под ногами.

Прихожу в очередной раз с желанием уплыть обратно в Эребсию, наплевав на приказ Мирона. Но, увидев спящего на печи Элеонора, обнимающего свою старуху во сне, как-то… успокаиваюсь? Или нет, я ошибаюсь. Меня нервирует запах шерстяных шкур, которыми укутываются лильцы.

Больше не спорю с этими двумя, им всё равно не объяснить то, что после остаётся дурной запах и что в новом шкафу лежат вполне тёплые одеяла, после которых ни кожа, ни одежда не пахнет живностью. Всё же не выдерживаю. Пока нити выкапывают небольшую ямку во дворе, руками забираю наполовину горящее полено и сдираю все эти шкуры.

Я столько раз просил их перейти со шкур на нормальную одежду и одеяла, что теперь я просто сделаю всё по-своему. Открыв дверь, выдираю и шкуры. Естественно, Элеонор и его бабушка просыпаются, и от холода, и от резкого движения. Без зазрения совести дырявлю выдернутые шкуры, попутно поджигая.

— Ты что творишь? — Элеонор выбегает следом за мною, но до меня так и не доходит, оставаясь у входной двери.

— Ещё искупаю, и только после пойдёте спать, — стараюсь говорить поспокойнее, но получается с трудом.

— Да с чего это? — продолжает возмущаться омега, будя соседей, что зажигают свечи в своих домах и понемногу выглядывают в окна. Возможно, Элеонор этого не заметит, а я уже почувствовал.

— Иначе трону как омегу, — данная угроза — единственное, что останавливает Элеонора от непослушания и прочих глупостей. Парнишка боится интимной близости со мной, и потому затыкается, опуская голову.

Старуха так и остаётся в доме, косо поглядывая в нашу сторону. Наверное, она думает, что таким образом может остаться в стороне, но нет. Оставляю шкуры гореть, кидая вместе с поленом в яму. Теперь нити полностью свободны и могут подхватить Элеонора и его старуху. Речка недалеко, так что и перемещаюсь быстро, и так же быстро, без зазрения совести, опускаю в ледяную воду. Благо хоть вода на Лиле не стоит даже зимой.

Окунув пару раз, легонько намываю мылом, чтобы хоть как-то перебить запах шерсти. И пока я на расстоянии не начинаю чуять запах мыла, не прекращаю намывать продрогшие тела. Если старуха молча терпит, то вот Элеонор похрипывает, с каждой секундой дрожа всё сильнее и сильнее.

Вытащив из реки, сильнее укутываю в собственные нити, практически в кокон. Даже через них чувствую, как они замёрзли, но ни о чём не жалею. Теперь они чистые и приятно пахнут. Осталось лишь отучить от всех этих шкур и прочего. И ладно бы, если бы я ничего не делал для этого. Так ведь нет! Я и одежду новую принёс, и одеяла нормальные притащил в числе первых, и даже уличные плащи с согревающей подкладкой! Бери и пользуйся! Что может быть сложного?

— Чтоб ещё раз улеглись спать под шкурами или нацепили их на себя! Увижу и утоплю в этой реке к Белой бездне!

До домика дохожу уже куда спокойнее. Уже внутри достаю полотенца, чтобы вытереть их волосы и тела. Нити греют, но эти двое продолжают дрожать. И пока вытираю их насухо, продолжаю греть своими нитями и подбрасываю в печку пару лишних сухих брёвнышек. А для лучшей эффективности разбрасываю свои нити, закрывая все щели в небольших окнах и стенах в общем. Так в разы теплее даже мне, хотя я обычно не чувствую холода как такового. Но вот тут… Тут прям ощущаю его всем своим естеством.

Старуху решаю просто переодеть и уложить на печь, укутав нормальным одеялом, а вот Элеонора забираю к себе. На женщину мне всё равно, а вот на омегу… Не на столько всё равно, чтобы просто отпустить спать дальше. Для себя делаю ложе сам, но сегодня сплю не один. Элеонор хоть и вырывается, но прекращает и замирает на месте, почувствовав тепло от меня.

— Просто грейся и спи. И не дёргайся лишний раз. Иначе на пол скину. — Знаю, что Элеонор не двигается, пока спит, но кто знает, что он сделает, пока я рядом.

Но, несмотря на все мои страхи, мальчишка просто укладывается спиной ко мне, тянясь больше к нитям и меньше — ко мне. Несмотря на это, я молча прижимаю Элеонора к себе. Он не сопротивляется, но и не вырывается. Зарываюсь носом в его светлые волосы и, вдыхая его запах, смешанный с мылом, вспоминаю папу. Жаль только, что Элеонор меньше меня. Даже если обнимет, то не ухватит целиком. В принципе, могу немного уменьшиться, но кто знает, захочет ли омега обнять меня или хотя бы прикоснуться.

Думаю, лишь сейчас я действительно понимаю, как сильно мне не хватает родителя. Мне нужен именно папа… Папа, который бы снова прижал меня маленького к себе, который снова бы шептал мне на ушко о том, что любит меня, что я его маленький фырчащий ёжик…

Мне просто… одиноко?..

PovЭлеонор

Зимой работы как таковой нет. Поэтому все просто рыбачат, у кого нет скота, либо помогают мясникам. На Лиле их несколько домов, но самый приятный и гостеприимный именно дом Лори. Он хоть и остался один на один с атлантом, но скот всё так же ухожен, всё такой же чистый и накормленный, отчего и мясо такое же вкусное, как и раньше, и молоко с яйцами хорошего качества. В отличие от соседнего от них дома. Лия осталась с двумя старшими сёстрами, но вместо того, чтобы следить за скотиной, она пошла по атлантам, даже не разбирая, с кем и со сколькими она проводит ночь. Только Ли с Элей и работают, но омежьи плечи без посторонней помощи альф мало что могут, так что большая часть живности уже перешла во владение Лори.

Так как он скоро должен родить, иду к нему с заранее приготовленными травами, из которых можно сделать витаминные и восстанавливающие напитки после родов. До нападения атлантов мы не были друзьями, но после как-то сдружились. Я ему несу травы, а он мне — мясо или молочку с яйцами. Просто так. И отчего-то готов помогать ему и по хозяйству, когда он родит. Всё-таки ему нужна будет помощь. А атлант только с живностью и приучился управляться, но никак не по дому. А умеет ли он это – мне неизвестно.

И вот, не успев даже подойти к его дому, вижу старших сестёр Лии, стоящих с коровами возле забора к дому Лори. Проследив взглядом в сторону, куда они смотрят, вижу атланта Лори, убегающего прочь с чем-то или с кем-то на руках.

— Куда это он его уносит? — интересуется Ли, самая старшая, поправив свои тёмно-коричневые волосы, что прячут достаточно заметный шрам на лице, оставшийся после пожара. До сих пор не знаю, как загорелся сарай. Её вытащили, и ладно.

— Может, воды отошли? Как раз сроки подходящие. — Думаю, Эля сейчас близка в своих догадках, ведь срок и правда подходящий.

Убираю травы в широкий боковой карман и несусь за атлантом, не обращая внимания на сугробы и непроходимость. Да и идти по следам гиганта куда удобнее, хоть и приходится прыгать. Естественно, мои шаги куда короче, а потому и теряю их из виду. Поздно понимаю, что мог бы пойти и по вытоптанной тропинке, да только уже поздно. Пройдя почти половину, теперь лишь потеряю время, если буду возвращаться обратно на тропу.

Не сразу, но я нахожу их. Медицинский центр атлантов виден издалека, а крик Лори слышен чуть ли не на всю округу. Хоть и вижу, куда бегу, но в какой-то момент просто замираю на месте, пока ноги бултыхаются где-то над заснеженной тропинкой. Верчу головой в разные стороны и натыкаюсь на Эвана с его нитями.

— Куда ты так спешишь?

— Там Лори! Его унесли, а у него роды должны начаться! — Тараторю что-то ещё, сам того не понимая.

Кажется, Эван тоже ничего не понял, а потому просто уносит внутрь, продолжая держать навесу. Я ни разу не заходил внутрь, поэтому сейчас диву даюсь тому, как можно жить. Альфа сам со всеми разговаривает, что-то спрашивает и объясняет, после чего нам выдают таблички на ленте, прозрачные халаты и чем-то обрабатывают наши руки. Эван идёт так, как будто не раз ходил тут, и чем дальше он ведёт, тем лучше слышен крик Лори.

— У соседа твоего ещё утром воды отошли, а атлант только сейчас это заметил, как оба проснулись. Ты не беспокойся, наши спокойно ускорят выход плода, отчего он родит за минут десять-пятнадцать.

Это впервые, когда Эван успокаивает меня. Не орёт, не угрожает, не грозится ударить и утопить в реке. Просто. Успокаивает. Даже голос его смягчился, отчего у меня всё внутри переворачивается от непонимания, удивления и страха. Такая смесь эмоций точно не будет полезной и однозначно аукнется в старости, если доживу.

— А это не будет вредным для ребёнка? — Но пока больше беспокоюсь за соседа и его ребёнка, что вот-вот родится.

— Атланты всё сделают, как надо. Живого и здорового мелкого вытащат и без кесарева. Даже соседу всё быстро вылечат, если у того будут разрывы после родов.

— То есть, всё будет в порядке?

— Именно. Посидим пока тут, подождём.

Наконец-то меня усаживают хоть куда-то. Я знал, что у атлантов иная мебель и быт, но впервые сижу на чём-то таком белоснежно-гладком и мягком. И это не шерсть. Я не знаю что это такое. Просто утопаю в его мягкости. Эван же присаживается рядом, скрестив руки на собственной груди. Стараюсь не нервировать, пока альфа в хорошем, наверное, настроении. Или как это можно назвать? Точно не «не в духе». Даже непривычно… Даже не немного непривычно. Я точно не сплю?

От мыслей всё же отвлекает крик Лори, сопровождающийся голосами атлантов. Наверное, он первый, кто рожает не у себя дома, а тут, окружённый чужеземцами-завоевателями. Волнуюсь, как бы он смог нормально расслабиться и тужиться. Но сижу на месте. Страх перед Эваном всё же сильнее.

Не знаю, сколько вот так сидим, но наконец-то раздаётся детский плач. Новорождённый кричит так, что даже непонятно, кто это: девочка или мальчик. Но это не так уж и важно. Только сейчас срываюсь с места и подхожу к двери. В ней есть прозрачная часть, стекло, если правильно помню, в неё и пробую заглянуть. Жаль, что она сделана для гигантов, а не для таких, как я. До стекла не дотягиваюсь ровно на чуток. Наверное, по ту сторону только моя макушка и видна.

Неожиданно чернота поднимает меня над полом, сооружаясь в подобие плоского блюдца. Так удобнее, да и прекращаю думать о том, как именно поднялся наверх, главное, что я вижу Лори и кричащий свёрточек в его руках. Ребёнка уже успели омыть и завернуть в кусок ткани, по личику, пусть пока и сложно, но я всё же угадываю черты мёртвого супруга Лори: такие же темноватые волосы, чуть смуглая кожа, что смягчает свой оттенок после родов и умывания. Цвет глаз только пока не вижу, ведь глазки зажмурены.

— Вот в мире и стало больше на одного выблядка, — с какой-то долей ненависти проговаривает Эван, подходя ближе.

— Не говори так. Это ведь невинное дитя. — Смотря на счастливое лицо Лори, и сам забываюсь. Я не должен дерзить рядом стоящему альфе, но именно это я и делаю.

— А если бы ты тогда залетел… Тоже бы был таким счастливым?

— Что? — Немного пугаюсь из-за его слов. С чего это я вообще должен рожать от него, и уж тем более бегать от счастья при подобном раскладе?

— Если бы родил выблядка от меня, то был бы таким же? — Эван повторяет свою мысль, интерпретируя чуть по-иному, продолжая смотреть в мои глаза.

— Нет, не думаю… — Всё же отворачиваюсь от него, не в силах выдержать чужой взгляд. Не знаю, радовался бы я ребёнку от Эвана так же, как и ребёнку от человека… Наверное, для детей от Эвана у меня просто не найдётся столько же любви, сколько к детям от простого человека.

— Тогда чего чужим радуешься?

— Эм… — Вопрос немного выбивает из колеи, но я всё же нахожу слова для ответа: — Ну, во-первых, Лори ждал этого ребёнка. Он готовился к беременности, и травы нужные пил, и от медовухи отказывался. Он хотел стать папой для детей от своего альфы… Благо хоть одного успел родить… А сколько бы мог ещё? Они вдвоём были такой хорошей парой…

И мне правда жаль, что его старший супруг мёртв. Они бы и правда могли сделать много-много прекрасных и симпатичных детишек. А теперь что? Теперь Лори остался один с ребёнком. Атлант же, что крутится вокруг даже сейчас, не внушает доверия. Почему-то мне кажется, что он по итогу всё же изнасилует Лори: не сейчас, так в течку. А что будет с малышом? Только сейчас задумался о том, как чужак будет относиться к ребёнку Лори. А если он причинит ему вред?

— Вон, крутится один. Ещё походит с пузом, — и данная фраза, брошенная Эваном, пугает сильнее. Атлант же не убьёт этого малыша, правда?

— Откуда в тебе столько ненависти к детям? — Понимаю, что потом могу получить, если не сейчас, но всё же спрашиваю. Эван не впервые называет детей «выблядками», и это не может не насторожить.

— Не суй свой нос в чужие дела. Иначе откушу, и поверь на слово, твой нос не отрастёт обратно. — Для ещё большей правдоподобности Эван щёлкает шеей, а после убирает свой нос, превращая его в чёрную жижу, и возвращает обратно. Естественно, мне страшно от подобного, ведь с носом связаны отнюдь не самые приятные воспоминания.

— Я могу ещё немного посмотреть? — только и могу спросить, стараясь не смотреть на уже нормальный нос, вполне человеческий.

— Можешь даже зайти. Скоро будут впускать по одному.

— То есть? — Боюсь, не услышит вопроса, ведь Эван уходит в сторону диванчиков.

— Сможешь навестить и посмотреть, какого цвета глазки. — Удивляюсь не по-детски, ведь совершенно не знал, что он может читать мысли. Что же это получается? Он всё это время знал, какого я мнения о нём? Или как? — Не смотри так. Ты вслух бормочешь через раз. И это раздражает.

Не успеваю возмутиться или выдать хоть один аргумент в ответ. Атланты выносят Лори на передвижной кровати, что на чём-то кругленьком катится в направляемую сторону. Эван бурчит что-то в духе «идём за ними» и, схватив под руку, ведёт за атлантами.

Проводив до другой комнаты, чужаки оставляют Лори и его атланта. Эван выходит вместе со всеми атлантами, уводя и атланта Лори. Оставшись наедине с Лори и его покрикивающим малышом, не знаю, куда себя деть: хочу и рассмотреть маленькое дитя, и Лори хочу обнять. Но вместо этого просто что-то бормочу.

— Да идём уже к нам. — Всё же присаживаюсь, заглядывая в свёрсток. Личико ещё сморщено, а глазки закрыты, но я не меняю своего мнения о том, что дитя похож на мертвеца. — В этом году так много снега… Снегаль… Как думаешь, Снегаль – это хорошее имя?

— Просто отличное. Хотя и будут немного посмеиваться первое время. Снег и на Лиле… Такая редкость…

— Я всё равно рад тому, что он родился.

— Мальчик? — уточняю, чтобы узнать наверняка.

— Мальчик, — подтверждает Лори с долей грусти. — И было бы лучше, окажись он бетой. Альф убивают, а омег насилуют. Только бет и не трогают без особой причины.

Мне сложно спорить с ним, особенно после той проклятой ночи. Даже сейчас, пока Эван рядом, каждую секунду нахожусь под угрозой. И пока я молча разглядываю Снегаля, в палату возвращаются Эван с атлантом Лори. Второй уже куда спокойнее ведёт себя, но его глаза как будто на мокром месте. Даже носиком шмыгает.

Все мы, конечно, знаем, что атланты могут маскироваться под людей, но я ни разу не видел его человеческий облик. И вот, такая возможность предстала. Оранжевая чешуя с белыми пятнами преобразуется в темноватую кожу с белыми пятнами. Только волосы и остаются непонятного рыжего цвета: вроде как у госпожи Ханди, но вроде как и с белыми концами. Глаза, как и короткие волосы, тоже непонятного цвета: вроде как тоже коричневые, но вроде бы и жёлтые. Ещё и зрачок странной формы. Не удивлюсь, если они горят в темноте.

— Я не знать, что ты боишься.

— Тогда это атланты глупы, а не мы – люди, раз понял это только сейчас. — По всей видимости, атлант не всё понимает, и Эван переводит ему слова Лори. — Я даже имени твоего до сих пор не знаю, хотя ты живёшь в моём доме аж с лета!

Одно дело, когда я не знаю имени чужеземца, не я живу с атлантом. Но чтобы и Лори не знал имени своего навязанного сожителя? Даже я знаю имя Эвана, притом полное, хотя мы не в самых лучших отношениях. Думаю, до атланта Лори всё же доходит, и он удивлённо расширяет глаза, слушая сначала слова Лори, а после и перевод от Эвана. Вновь переведя удивлённый взгляд на Лори, атлант тычет себе в грудь.

— Я говорить! Галактион! Как молоко! — Атлант пробует донести мысль, как умеет. Всё же языковой барьер никуда не пропал. Ну хоть имя теперь знаем. — Галактион Оллексий Трейкони!

— Ч… что? — А вот Лори удивляется сильнее моего. — Я думал, ты просил молока! Ты все первые дни говорил про молоко!

— Потому что как молоко! — продолжает свою тираду атлант.

— Какой же ты всё-таки сложный… — Лори откидывает голову назад, чудом не роняя своего ребёнка. Снегаль уже не плачет, только причмокивает губками.

Немного успокоившись, Лори всё же прикладывает своего сына к груди, чуть освободившись от странной одежды. Новорождённый тут же присасывается к соску, звонко чавкая беззубыми дёснами и маленькими губками. Я просто умиляюсь такому виду, и ко мне присоединяется Галактион. Только Эван и отходит в сторонку, наблюдая издалека.

— Имя ребёнка… Как назвать? — всё так же коряво спрашивает атлант.

— Снегаль, — вполне спокойно отвечает Лори, позволяя атланту приблизиться ближе. — Теперь можно потрогать не через мой живот, а напрямую. Только покормлю сначала.

— Понял.

Хоть Лори и сказал, что даст потрогать малыша после кормления, Галактион буквально одним пальчиком прикасается к лобику Снегаля, поправляя редкие волосинки тёмного оттенка. Если до этого были сомнения, то теперь я задумался. Атлант вроде как не так уж и… он не такой уж и злобный по отношению к новорождённому. На секунду даже забываю, что именно атланты вырезали половину населения. Ещё сложнее ассоциировать его с убийцей, пока он выглядит как человек.

Домой возвращаюсь поздним вечером вместе с Эваном. Всё это время провёл рядом с Лори, а потом просто потерялся в высоких коридорах. Если бы альфа не нашёл меня, то так и продолжил бы ходить из коридора в коридор, ведь я не смог даже вернуться обратно в палату к Лори. Просто не нашёл пути обратно.

— Как там Лори? — интересуется бабушка, почти уложившись на печь.

— Родил мальчика. Снегаль. И с ними всё хорошо.

— Слышала, его к атлантам отнесли.

— Галактион отнёс. И они… — Начинаю на радостной ноте, желая рассказать обо всём, что там увидел, но взгляд бабушки переходит в суровый. Как будто я предал кого-то, если не хуже. — …помогли ему родить…

— Ты их теперь и по именам знаешь? — ворчит бабушка, прекратив залезать на печь.

— Не всех,— пытаюсь оправдаться, совершенно не думая о собственных словах. — Только тех, с кем приходится общаться.

— Приходится? — К нашему разговору присоединяется и Эван, отнюдь не в отличном настроении. — Смотрю, тебя прям так и заставляют.

— Может, мы просто уже ляжем спать? — предлагаю, пока альфа всё ещё стоит в стороне и не трогает меня.

Больше за вечер не роняем ни слова. Бабушка — потому что и слушать ничего не хочет про атлантов. Эван— потому что… обиделся? Даже на ночь сегодня к себе не забрал, и я укладываюсь на полу рядом с печкой. Впрочем, так даже лучше. Без него элементарно спокойнее. А на полу спать не впервой, хоть без меха и непривычно.

На удивление, спать на том, что принёс Эван – мягко и приятно. И укутываться тоже уютно и тепло. В какой-то момент даже понимаю, что смогу привыкнуть к чему-то подобному…

***

Я боялся того дня, когда окончательно разозлю Эвана. И вот, этот день наступил. На удивление, он протерпел меня аж до весны, как и всех остальных лильцев. Но сегодня он вернулся с пульсирующей веной на шее. Ран нет, но даже в полутьме я вижу, как она пульсирует.

Молча отхожу от него, даже не понимая, что же я сделал не так. Суп вроде как приготовил вкусно, в доме чисто, ни перед кем не позорил, ни слова плохого о нём не сказал, хотя мог бы. Что я мог сделать не так?

— Что, так понравилось быть оттраханным, что теперь не стесняешься разносить по всей округе свой течный запах? Так сильно захотел альфу? — Слышу, но понимать смысл слов просто отказываюсь.

— Что? — Подумать даже не могу о том, чтобы снова лечь под альфу, и делаю всё для этого: и травы пью, и к альфам не лезу, и вызывающе себя не веду, и тело скрываю в слоях одежды по самые щиколотки. Сроду так плотно не одевался, как сейчас.

— Хочешь сказать, что ты даже не заметил наступления собственной течки?

— До неё ещё далеко. — Этих слов недостаточно, поэтому в спешке подбираю оправдания. — Да и я стабильно пью травы, поэтому даже если и н-начнётся, т-то запаха не б-будет…

Не в силах контролировать ни свой голос, ни своё тело. Почти падаю, пока отхожу назад. По итогу утыкаюсь в печку. Больше некуда идти, а даже если бы и было, чёрные нити уже угрожающе выходят из полутьмы, перекрывая пути к отступлению. Парочка уже начала обматывать мои ноги, понемногу сжимаясь на щиколотках.

— Тогда что я сейчас чувствую, а? — Феромон альфы давит, отчего я ещё чуть-чуть и задохнусь. — Смеёшься надо мною?

— Нет! Ни в коем случае! Или думаешь, что мне после захочется… Да ни за что!— кричу, не сдерживая себя. И это, наверное, моя ошибка. Нити утягивают в свою тьму. Но если и в этот раз ничего не скажу против, то будет ещё хуже, ведь молчание тоже можно принять за согласие. — Не трогай меня! НЕ ТРОГАЙ!!!

В первый раз я не давал чёткого отказа, но не теперь, когда я уже знаю, что меня ожидает и как всё пройдёт в процессе. Я не просто не желаю интимной связи с ним. Я боюсь её, как корова боится мышей!

— Сам напросился, — только и отвечает Эван, дойдя до меня впритык. — Нечего было свой запах на всю округу распускать.

— Говорю же, я не… — Нити не дают договорить, затыкают мой рот, да так, что зубы стукаются друг об дружку.

— По-твоему, у меня нюхалка сломалась? Или я теперь чую только тебя? Не смейся надо мною, выблядок.

Пощёчина как-то резко оглушает левое ухо. Теряюсь в пространстве, почти падаю, но нити ловко подхватывают моё тело. Мгновение, и я уже на печи. Ещё одно, и моя одежда уже летит в разные стороны. Кричу прямо в нити, но по итогу выходит лишь непонятное мычание. И головой верчу недолго, впрочем, как и всем телом, ведь нити обматывают всего меня. Чувствую себя мухой в паутине паука: ни вздохнуть нормально, ни шелохнуться.

Краем глаза подмечаю, как летят рваные лоскуты моей одежды. Ощущение чужого дыхания до моего сознания доходит не сразу. Лишь когда чужой язык прикасается к ягодичной ложбинке, опускаясь ниже, понимаю, что сейчас снова будет насилие надо мной. А я даже ударить в ответ не могу. Да хоть бы оцарапать…

Ожидаю боль, помня ту самую ночь, но её нет. Лёгкий дискомфорт от языка, что проталкивается внутрь, а после и непонятная дрожь, что пробивает всё тело. Эван задевает что-то внутри меня, отчего мурашки идут волной за волной. Продолжаю мычать и тяжело дышать, но уже явно по-иному, как-то прерывисто… Не могу понять наверняка. Голова идёт кругом, пока перед глазами всё мутнеет. Неужели всё же течка? Не должна… До неё ещё столько времени…

Пробую принюхаться, чтобы понять, что не так. И понимаю, когда феромон альфы ударяет в нос сильнее, но уже не тем тяжёлым запахом, а чем-то манящим, пусть и всё таким же подавляющим. У Эвана гон. Это не у меня течка началась, а у него начался гон! Это не моя вина! Не моя!

Пробую вырываться с новой силой, языком выталкиваю все нити, забившиеся в мой рот, но их становится лишь больше. И чем больше сопротивляюсь, тем больше их становится. По итогу всё же замираю, всё равно двигаться сложно, ведь нити сдавливают всё тело, кроме интимных частей.

С ужасом осознаю, что чужой язык покидает моё нутро, а вместо него утыкается нечто иное и куда больше, куда твёрже и длиннее. Оно разрывает меня, да так, что мне кажется, что кровь вот-вот польётся из меня, стоит Эвану хоть на немного вытащить свой член изнутри. Но этого не происходит, альфа сильнее вбивается в меня, с каждым толчком погружаясь всё глубже и глубже. Каждый такой толчок выбивает из меня крик, пока глаза закатываются наверх.

Сквозь свой крик и мычание распознаю и крик бабушки, а после и удаляющиеся охи-ахи. Поворачиваюсь, насколько могу, но тут же возвращаюсь на место. Во-первых, двигаться больно, во-вторых, чужая когтистая лапа вцепилась в мои волосы, почти выдирая. Не знаю, вырвал ли он хоть волосинку, пока возвращал мою голову обратно или же сейчас, пока удерживает, тыкая в собственную чёрную жижу. Практически не дышу, потому что не могу толком ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Лишь по ощущениям понимаю, что он дошёл до той точки, в которую вбивался в первый раз. Снова больно, безумно. Уже не контролирую ни крики, ни слёзы, ни своё тело. В нос снова ударяет феромон Эвана, но он не давит, а завлекает, я бы даже сказал – успокаивает боль. Чем больше вдыхаю, тем больше отступает боль. Не знаю, понимает ли это альфа, но он поднимает мою голову, продолжая удерживать за волосы. Нити с жижей наконец-то отступают, и первым делом я жадно глотаю воздух.

Не ожидаю, что Эван начнёт меня целовать, и уж тем более не жду, что он будет нежен со мною. Пока внутри всё готово порваться, если не уже, то кожу покрывают поцелуи, тут же и язык, вылизывающий лёгкие прикосновения. Слабые укусы не причиняют боли, только вызывают очередные порции дрожи. Теперь, когда нос ни во что не утыкается, феромон альфы ощущается куда ярче, чем до этого.

Всё же теряю голову, вдыхая всё больше и больше столь заманчивый аромат. Уже не чувствую ни боли, ни страха. Вырываюсь из нитей, но не для того, чтобы убежать, а чтобы обнять, притянуть к себе, вдыхать ещё, попутно насаживаясь на его член. Внутри всё горит от желания. Уже не так важно то, что лежу и раздвигаю ноги не перед таким же человеком, как я, а перед кем-то неизвестным, ничуть не уступающим по силе Божествам. И глаза, чуть алеющие, уже не пугают. Я заворожён тем, какие в них играют белые сверкающие огоньки. Сила его тоже более не пугает, ведь сейчас она играет на руку. Я не боюсь прижаться к мужчине, ведь он удержит нитями.

Неужели течка всё же пришла?

***

Пару дней точно прошло, прежде чем мы оба пришли в себя. Не помню, в какой момент Эван переместил нас к потолку, но сейчас мы именно тут, висим словно в коконе. Тело практически не двигается, а если и двигается, то только с огромным усилием. Внизу всё онемело, да настолько, что уже не понимаю, двигается ли Эван во мне или просто держит член внутри меня.

В отличие от всего прочего, прекрасно вижу и чувствую белесую сперму. Между ног даже где-то засохнуть успела, а вот с волос явно не отмоется, придётся отстричь. Эван, как и я, тяжело дышит, пока внутри меня созревает очередной узел. Только его и чувствую. Пробую нащупать живот, но рука как-то быстро натыкается на вздутый живот. С ужасом понимаю, что это всё чужая сперма. Надавливаю сильнее, и живот скручивает сильной болью.

— Вот теперь точно запах поменялся. — Последнее, что слышу, снова теряя сознание.

***

Хожу как в воду опущенный. Бабушка совсем не разговаривает со мною. Эван то и дело обнюхивает меня да рассматривает мой живот, более никак не контактирует со мной. Лори же, чем чаще смотрит на Снегаля, тем меньше отпускает от себя. Особенно когда атлант рядом, хотя он неплохо справляется не только со скотом, но и мне помогает по дому. Обещая помочь, я уже готовил себя к тому, что абсолютно всё ляжет на мои плечи. Но благодаря Тиону всё очень даже неплохо, ведь крышу от снега и воды чистит он, все поломки чинит он, даже влажную уборку делает он, хотя это омежье дело. Если бы он не был атлантом, то и вовсе был бы идеальным партнёром. Как минимум, он точно лучше Эвана, ведь Тион не трогает Лори как омегу, не угрожает ему и уж точно не избивает.

— Тион, отнесёшь Лори? — Так как его имя слишком длинное, мы с Лори сократили Галактиона до Тиона. Он не был против и отзывается на это сокращение, стоит его позвать.

— Отнесу. — Не знаю, когда Тион успевает учить язык, но с каждым днём у него выходит всё лучше и лучше.

— Спасибо.

Тион уносит тарелку с куриным супом, и я остаюсь один в общей зоне дома. Не знаю, насколько вкусно вышло, ведь меня самого воротит от любого запаха, но Тиону вроде понравился, так что и Лори должно. Хочу ягод, но ещё только-только наступила весна, так что до них далеко. Всё же не выдерживаю и выбегаю из дома. Толком ничего за сегодня не ел, но выворачивает так, как будто кушал за троих. Больно и страшно, ведь я понимаю, чем заканчиваются отношения альфы с омегой в период гона и течки. И тошнота с рвотой – лишь один из признаков.

— Белая бездна… — до ушей доходит смутнознакомый голос. Лишь подняв глаза, вижу Эвана. — И давно тебя так полощет?

— Пару дней, — честно признаюсь, со страхом. Кто знает, что он сделает, если я всё же беременный. Вдруг выбьет? Или ещё чего хуже?

— И почему раньше мне ничего не сказал?

— Так… Ты всегда уставший приходишь… А это… — Всё же дотрагиваюсь до чуть округлившегося живота, поглаживая его сквозь несколько слоёв одежды. — Я не хочу в это верить…

— Пошли-ка к атлантам, — заявляет Эван, подходя ближе ко мне.

Он впервые со времени его гона и моей течки прикасается ко мне. Ухватив под локоть, Эван тянет меня в сторону вымазанной в грязи тропинки. Весь снег уже растаял, а потому я и боюсь наступить в слякоть и грязь, ведь из дому выбежал в одних носках. Несмотря на мои страхи, тёмные сгустки делают нечто вроде сапожек, скрывая мои ноги по самые коленки.

— Не могу. Лори ещё… — Эван не даёт мне договорить. Подсунув нити под спину, альфа специально роняет меня на них и, чтобы я не выпрыгнул, поднимает меня выше.

— У него есть тот, кто за ним присмотрит. Не пропадёт. А нам есть о чём подумать и поговорить… — Как-то задумчиво произносит Эван, почёсывая свои короткие волосы на затылке. Мгновение, и его словно передёргивает. Уж не знаю: от собственных мыслей или наступил на что-то. — После обследования! Сначала на него. Разговоры – после.

Впервые вижу Эвана таким взволнованным и немного дёрганным. Всё же не спорю с альфой, не хочу его злить. Да и нити такие тёплые, что ещё немного — и усну прямо так, на ходу. Сейчас даже это своеобразное ложе кажется мягким. А Эван вроде как не хочет выбивать ребёнка, если он всё же есть.

***

До сих пор не могу прийти в себя. Трогаю живот и не понимаю, как там может быть вообще хоть кто-то. А он всё растёт, особенно по сравнению с прошлой неделей. На удивление, Эван больше не придирается по поводу и без, наоборот, он запрещает вообще хоть что-то делать. Ещё и кормит мясом, жаль, что сырым, ещё и с кровью. После первой тарелки рвало не по-детски, но за неделю настолько пристрастился, что теперь сам жду это странное на первый взгляд блюдо.

Помимо беременности, беспокоюсь ещё и за бабушку, ведь она так и не вернулась домой, по-прежнему оставаясь в гостях у Лори. Он единственный, кто согласился принять её в свой дом. И он единственный, кто навещает меня. Прямо как сейчас. Слякоть никуда не ушла, поэтому Тион держит на своих руках и Лори, и Снегаля, обёрнутых в тёплый плед чёрного цвета.

— Ну как ты? — сразу же интересуется Лори, заходя в дом.

— А как ещё можно себя чувствовать взаперти? — немного язвлю, но лишь потому, что я не выходил на свежий воздух уже который день подряд. Нити Эвана охраняют дом, не выпуская меня дальше дверного порожка.

— По-разному? — предполагает Лори, раскутывая Снегаля. Дома всё-таки уже не холодно, и ребёнок может вспотеть.

— Хочу уже лето и ягод, — честно признаюсь, более не в силах держать это в себе.

— Ягод? — удивлённо спрашивает Лори, да так, как будто я глупость какую сказал. — У атлантов они есть. Попроси у своего. Думаю, он принесёт.

— Не думаю, что это хорошая идея. — Уверен, Тион быстрее принесёт мне ягоды, нежели чем Эван, и я не боюсь сказать об этом вслух. — Эван не такой, как Тион, и скорее меня самого сожрёт, нежели чем послушает меня, и уж тем более не сделает чего-то для меня.

Думаю, Лори тоже это понимает, хоть ему и сложно понимать то, что не все такие же, как и Тион. Думаю, Тион один такой, кто нормально общается с нами: без презрения, без криков. Просто и по-дружески, как будто его народ и не убивал лильцев. А как он замаскировался под человека, так мы с Лори и вовсе забыли о его происхождении. Он просто… хороший? Я бы даже сказал, заботливый и терпеливый… Лори столько раз его бил по голове, а Тион даже ни разу не фыркнул в ответ, наоборот смотрит с какой-то толикой тепла и… любви? Не думаю, что смогу обозвать как-то ещё взгляд чужеземца, который практически не отрывается от моего соседа. И к ребёнку он относится словно родитель, а не посторонний.

— А чувствуешь себя как?

— Странно. Живот растёт быстрее твоего. Боюсь даже представить, сколько ношу в себе. И узнать пока никак, срок маленький. Хотя… — Немного раскутываюсь из одежды, показываю свой живот. Он уже спокойно помещается в моих руках, но это сейчас. Каких же размеров он будет на следующей неделе? Или через месяц? Неизвестно, и от этого ещё страшнее. — Смотрю на него и думаю, что всё же что-то не так… Либо детей больше одного, но вот сколько… Даже подумать боюсь…

— Действительно… — Увидев мой натянутый живот, уже покрывающийся растяжками, Лори удивляется ничуть не меньше меня самого. — Ты ведь буквально только-только с плоским ходил у меня дома!

— Вот и я о том же. Это ведь ненормально? — Я искренне беспокоюсь, ведь это и первая беременность, и к тому же альфа не человек. Эван ничего не говорил мне, ни о чём не предупреждал, а происходит то, к чему я совершенно не готов.

— Нормально, — встревает Тион в наш диалог. — Быстро – хорошо. Долго – плохо. Зверь всегда быстро. Атлант всегда быстро. Недолго, — Тион объясняет так, как умеет. И я понимаю его, но, боюсь, не понимаю полного смыла его слов.

— И сколько? — уточняю, ведь могу хоть что-то узнать от Тиона.

— Полгода – нормально. Четыре месяца – лучше.

— Да что там вообще за такой срок сформируется? — выкрикиваю на весь дом, пугая маленького Снегаля. Естественно, он тут же начинает плакать.

— Всё. Нормально и хорошо, — отвечает Тион, присоединяясь к Лори, укачивающего Снегаля.

Смотрю на атланта и не верю. Да как это «нормально и хорошо»? Готов заплакать вместе со Снегалем, но пока терплю. Не хватало ещё, чтобы кто-то из них двоих ещё и меня успокаивал.

Сидим вчетвером до самого заката. А до ночи сижу в одиночестве.

Уже привык к тому, что Эван приходит уставший. И совершенно отвык от его недовольного лица. Я уже успел лечь на печь, собираясь спать, но теперь я судорожно думаю о том, что же я могу или уже мог сделать не так. И ничего не нахожу: шкуру давно даже в руках не держал, еда в холодильнике, из дома не выходил, Тионом толком и не пахнет, ведь всё уже проветрил. Не понимаю, что могло испортить его настроение. Или он всё же решил, что ему не нужна такая ноша, как я и ребёнок от меня? Неужели он всё же выбьет его? Или уже придумал другой способ?

За собственными мыслями не замечаю, как Эван подходит впритык ко мне. Уже готовлюсь к боли и даже жмурю глаза, но вместо этого нечто весомое падает у моих ног. Открыв глаза, вижу прозрачную сумку, внутри которой находятся маленькие пакетики с различными ягодами. Тут и вишня, и клубника, и что-то непонятное и неизвестное. Перевожу взгляд на альфу, обратно на сумку, и снова на альфу. А он стоит ко мне спиной, подготавливая место для ночлега.

— Бесит узнавать всё последним. Если что-то хочешь, то просто говори мне об этом. Пока ты беременный, все желания организма – не только твои, но и ребёнка. И если он просит, то мы обязаны дать, как его родители. Понятно?

— Д-да! Понятно… — Сказать, что я ошарашен, значит ничего не сказать. Во-первых, когда Эван узнал об этом? Во-вторых, почему Эван вдруг стал таким заботливым? Эта некая доброта пугает сильнее, чем злоба и ненависть. — Спасибо?..

— Убери в холодильник, если не доешь.

— Хорошо.

Впервые ем ягоды так рано. Вытащив пару знакомых ягод, отправляю в холодильник всё остальное. Всё вкусное и в меру сладкое, как будто летом собранные. Альфа за это время, кажется, успевает уснуть, так что больше ничего ему не говорю.

PovЭван

Весна в самом разгаре. И живот с нашим потомством разрастается не по дням, а по часам. Ещё бы он не рос! Столько сердец ему скормил, что было бы удивительно, будь всё иначе. Мальчишка, конечно же, боится, а я так и не пересилил себя, чтобы нормально поговорить с Элеонором. В итоге всё сваливаю на соседей: через них узнаю, что омеге хочется, через них же и успокаиваю.

Сначала таскал все ягоды подряд, когда узнал о желании Элеонора их покушать, но потом стал отслеживать, что конкретно он ест, что больше и чаще, что меньше. И теперь таскаю персики в большом количестве, по сравнению со всеми остальными видами.

Единственное, что делаю против его воли – удерживаю дома, ведь если он выйдет из него, то точно начнёт переживать ещё сильнее, а это может сказаться на ребёнке. Старуху Ми же готов сам убить в очередной раз, но сдерживаюсь. Да и Мирон скоро сам приплывёт, так что пусть сам и разбирается. Всё-таки это теперь его люди, а не мои. Мои все в вольерах, под должным присмотром, ещё и в Эребсии. Только Элеонор тут, но и его оберегаю, пусть и в своей манере.

Лильцы просто бунтуют, но так как это все омеги – ничего страшного и не случится. Тем более, во главе непокорных стоят две женщины: мать Тимиэля и старуха Ми. А что могут женщины?

***

Думал, что Мирон приплывёт раньше, но у них что-то там с кораблём, а потому и ситуация ухудшается из-за его долгого отсутствия. И я разорваться не могу, ведь Элеонор вот-вот родит, не сегодня, так завтра точно. Отправляю вместо себя на поиски похищенных детей отнюдь не самого приятного для меня альфу. Айзериэль — лев-оборотень, и его нюх прекрасно справится, ничуть не хуже моих нитей.

А сейчас мои нити полностью сконцентрированы на Элеоноре. Нити нашего сына натягивают кожу живота, почти разрывая. И без моего присмотра, без моих прикосновений и мурчания они точно порвут. Поэтому и не могу отойти ни на шаг. Свежие сердца приносит Галактион, пряча их в тёмных пакетах, чтобы Элеонор раньше срока не ушёл рожать и чтобы Лори не пугать.

Очередной толчок – и мои руки тут же покрывают натянутый участок. Не сразу, но малыш успокаивается. Уже и сам хочу родов, чтобы можно было оторвать малыша от родителя омеги, чтобы побыть в шкуре родителя. Мне просто… хочется нормальной семьи.

Роды всё же начались к вечеру. Первых схваток и капель зелёной жижи достаточно, чтобы понять две вещи: пора к атлантам в медицинский центр, и ребёнок на все сто процентов не человек, а Зверь.

Не помню, как отнёс Элеонора, но вот смотреть на него и дальше – выше моих моральных сил. Обругать парня – запросто. Изнасиловать – ещё проще. Но от родов нашего общего ребёнка аж коленки трясутся, пока в голове бегают различные мысли от «выживет ли Элеонор» до «на кого будет похож новорождённый».

Роды прошли более-менее сносно. На удивление, малыш не жидкий, а физический, уже сформированный. Меня не пугает его чернота и мягкие ниточки, но не Элеонора. Только-только отходя от родов, он рассматривает нашего новорождённого малыша и не верит. Пробую протянуть ему на руки, но Элеонор лишь сжимается, не желая брать ребёнка. Устал, тело вялое, но даже так я вижу, как дрожит омега, пока нутром чувствую его страх передо мной и нашим ребёнком.

— Вроде как не полукровка. Вроде как в меня пошёл, — говорю, рассматривая нашего сына, думая, что это может хоть как-то успокоить Элеонора. Но нет, это никак не утешает его. — Знаешь, он тоже сможет принимать человеческое обличие. Чуть позже. А пока надо бы имя выбрать.

— Я не… Я не знаю, как назвать…

— Совсем ничего на примете?

— А у тебя? — Элеонор всё же переводит свой взгляд с ребёнка на меня. Знаю, что у него есть одно на примете. Но почему он молчит? Почему не говорит его мне хотя бы сейчас? Время подходящее, как по мне. Разве нет?

— Пусть будет Закарий. Просто и без излишеств. — Благо есть соседи, которые и выдали часто упоминающее имя из уст Элеонора. Не имею ничего против такого имени.

— Хорошо. Пусть будет Закарий. — Вижу, что Элеонор совсем не рад, отчего и чувствую себя дураком.

Почему-то думал, что Элеонор будет рад ребёнку. Но он так и не протянул руки, не взял новорождённого и не покормил, а Закарий уже просит. Кряхтит и скрипит, желая заполнить пустой желудок. К Снегалю он так не относился… Неужели всё дело в том, что чужой малыш – человек, а наш – полукровка? Не поверю, ведь это не только мой ребёнок, но и Элеонора тоже. Должны же быть хоть какие-то чувства?

— Может, возьмёшь и покормишь? — предлагаю, всё ещё надеясь хоть на какую-нибудь реакцию со стороны омеги.

— А уже можно? — только и спрашивает омежка, удивлённо хлопая глазами.

— Нужно.

Протянув новорождённого впритык, сам укладываю Закария на грудь Элеонора, сам оголяю его грудь, сам и направляю губки малыша к соску. Жадное причмокивание тут же раздаётся на всю палату, пугая Элеонора. Дёрнувшись, он бы подпрыгнул, но роды вытянули все силы, поэтому он просто лежит, смотрит на малыша, не моргая.

— Эм… а ты… Ты тоже был таким? — как-то неловко выпытывает Элеонор.

— Каким «таким»?

— Крохой.

— Естественно. Как же без этого?

— Значит, то, что он вот такой – это нормально?

— А что не так?

— Просто… Просто он не человек, и я… Я даже не знаю, могу ли держать на руках так же, как и человеческого ребёнка? Или как он будет расти? Или чем кормить его после? Как скоро переводить с грудного молока на обычную пищу? А если… — Затыкаю его рот нитями, более не в силах слушать нелепые вопросы.

— Так! Выдохни! Успокойся. Закарий – обычный ребёнок. Просто выглядит непривычно. И вырастет быстрее, чем человеческий. Вот и всё. Ему так же нужна родительская ласка и забота. Понятно?

— Д-да… Понятно…

Немного остываю, обдумывая тревоги Элеонора. С одной стороны, это хорошо, раз он беспокоится за Закария. С другой – он может ненароком оттолкнуть ребёнка, а это уже не есть хорошо. Как минимум, я не хочу, чтобы мой ребёнок пережил тоже, что и я, когда лишился папы. Особенно зная, как это тяжело переживать как в детстве, так и во взрослом возрасте.

***

Хоть Элеонор и ведёт себя чуток неуклюже и неумело с нашим Закарием, но всё же заботится о нём. Не так, как хотелось бы мне, но и не отказывается, что уже хорошо. К тому же, удивительно даже для меня, Закарий уже научился понемногу принимать человеческий облик. Чёрные волосы привычны для этого острова, в отличие от зелёных глаз. Пока сложно сказать, в кого конкретно пошёл Закарий: в меня или Элеонора. В нём есть что-то и от меня, что-то и от омеги.

Если раньше Элеонор не выходил из-за моих нитей, то теперь — из-за возгласов других омег. Для омег Лиля Элеонор стал предателем. Даже до моих ушей доходят возгласы наподобие «подстилка для убийц» да «чтоб тебя Спокойное море забрало так же, как и твоих нерадивых родителей». Но вмешался я чуть позже, когда в Элеонора, моющего посуду в речке, полетели камни. Никого не убил, но конечности поломал.

Думаю, что даже если Элеонор не захочет, всё же заберу с собою в Эребсию. На Лиле его удерживает только бабка. Больше никто и ничего. К тому же, у нас теперь есть ребёнок. Это ведь можно считать за связующее звено? А там уже и до первого зимнего полнолуния недалеко… Авось пробужу в Элеоноре его корни, если в нём всё же есть кровь моего вида, кровь Зверя.

Белая бездна… С каких пор мне всё равно на то, что Элеонор не стопроцентный представитель моего вида? С каких пор мне нравится быть отцом для зеленоглазого маленького чуда, которого язык не поворачивается назвать выблядком?

***

До прибытия Мирона буквально пару дней. Но всё идёт наперекосяк.

— Они похитили Элеонора с Закарием. — Этих слов от атлантов достаточно, чтобы я молча отпрыгнул в воздух.

Хоть и устал, но всё же растягиваю нити на весь остров, не только пугая лильцев с атлантами, но и ища любую лазейку. Не сразу, но я натыкаюсь на неё. Углубление в земле, почти у берега. Каменная пещера не такая глубокая, как пещеры горы Первых в Эребсии, к тому же не так далеко от меня. Нитями нащупываю и льва-оборотня, что возится рядом с пещерой. Раз он там, значит, и лильцы где-то рядом, а с ними и Элеонор с Закарием.

За считанные секунды достигаю Айзериэля и лазейки, возле которой он носится, улавливая запахи. Он не удивлён, лишь отбрасывает мои нити и ворчит в духе «какими судьбами ты мешаешь мне?».

— Отойди в сторонку.

Разрываю скалистую местность на кусочки, удерживая потолок. Только от воды не укрываюсь, что разбрызгивается в разные стороны. Вход, как оказалось, был совсем близок, но настолько узкий, что Айзериэль бы точно не пролез. Только я — и то тенью. Но никак не в физической форме.

Элеонора нахожу быстро, как и удерживающих его лильцев. А вот Закария нахожу поздно. Кувалда уже занесена над его головой, опускаясь на хрупкую голову. Убить ребёнка – самый простой способ уничтожить мой род, ведь их тела не такие крепкие, как тело взрослого представителя, и они ещё не умеют быстро менять свою физическую оболочку на более мягкую и гибкую.

Айзериэль несётся к лильцам, но не в сторону Элеонора и Закария. И я не успеваю. Железо уже наполовину входит в маленькую головку, когда мои нити протыкают жительницу Лиля. Пройдя насквозь, медленно разрываю её грудную клетку на кусочки. Кровь бьёт ключом, вырываясь не только из сквозной раны, но и изо рта. Отбрасываю её в сторону, нацелено ударяя об каменную стену.

Элеонора никто не отпускает, лишь кричат что-то об его убийстве. Я не слушаю. Кого просто откидываю в сторону, кого немного рву. Только мои нити и кровь друг друга раскидывает лильцев в разные стороны окончательно. Забившись по разные углы, кто пытается убежать, пока цел, а кто-то прячется за выступы, группируясь всем телом. С последними уже разбирается оборотень, так что мне уже нет до них никакого дела. А вот до Элеонора, что буквально ползёт к нашему Закарию – есть.

Только сейчас замечаю кровь в его волосах, что идёт из раны на виске, и переломанную правую ногу. Несмотря на это, омега всё же достигает своей цели как раз к тому моменту, когда я медленно дохожу, падая на колени перед ними. Что делать с телом – ответ очевиден. Либо сжечь, либо съесть, ведь наши тела не подвергаются такому простому процессу, как разложение. Людям и животным с этим попроще будет.

Всё это время я думал, что Элеонору не так уж и нужен ребёнок от меня, и у него просто взыграли омежьи инстинкты. Но сейчас, смотря, как он разрывается плачем и криком, более не могу сказать того же. Он любил, пусть и по-своему… Остаюсь незамеченным, но совсем ненадолго. Чавканье льва отвлекает омегу от плача, и, подняв голову, он видит меня, не скрывающего свою истинную сущность. К моему удивлению, Элеонор впервые не пугается меня, наоборот, он подползает ближе, удерживая одной рукой мёртвое тельце.

— Твой нос… Он ведь тогда восстановился, верно? Верни! Верни и его тоже! — кричит Элеонор на всю пещеру, да так громко, что не удерживай я обломки с потолком, то точно бы всё посыпалось на нас, погребая под своей тяжестью.

Молча протягиваю руки, молча забираю мертвеца. Элеонор же смотрит с некой надеждой, ожидая чуда. Но чуда не будет. Не обнимаю нашего ребёнка напоследок, не прощаюсь с ним, ведь так проще сожрать, проще ассоциировать с чем-то, чего уже нет и не вернёшь. И на Элеонора не смотрю, ведь он, как осознает произошедшее, возненавидит меня куда сильнее, чем до этого дня.

Звучит очередной крик, утопающий где-то внутри. Только вот теперь кричит не кто-то безымянный для меня, а Элеонор. И это крик режет не столько уши, сколько что-то внутри меня.

Невыносимо больно…

***

Больше не прихожу в тот дом надолго. И Элеонора вытаскивал лишь однажды, и то, чтобы вывести на свежий воздух да накормить, ведь он совсем заперся дома и за эти дни исхудал так, как будто месяцами не ел. И оно понятно, ведь атланты хоть и подлечили ногу, но кость ещё в процессе сращивания, из-за чего он до сих пор не в силах стоять самостоятельно.

Если и прихожу, то поздно ночью, когда Элеонор уже спит. Старуха до сих пор не вернулась в дом, потому и позаботиться о мальчишке некому. Не понимаю, почему не могу просто взять и отказаться от него так же легко, как та же старуха Ми. Просто… Не могу…

И как раньше точно не будет, а если и будет, то скорее повторится наша первая ночь, нежели чем короткое перемирие, которое у нас было во время нашей беременности. Не скажу, что мне жаль. Наоборот, раз уж нас никто и ничто более не удерживает, то и видеться больше нет смысла. Но раз за разом направляю нити к его дому, проверяя, как он сам и не трогает ли кто. Ночью же, заполняя холодильник едой, не ухожу, пока не постою над ним хотя бы пару минуточек. А он всё жмётся в одеяло и как будто плачет, совершенно не переставая, не отдыхая от слёз ни на секунду.

Понимаю, что у людей не принято есть представителей своего же рода. Но ничего не могу поделать, ведь на перевоспитание менталитета необходимо как минимум три поколения, а лучше пять.

Будет лучше, если я забуду о нём, притом как для меня, так и для него. Подобная мысль злит, выводит из себя. Но так будет лучше. Гораздо лучше.

***

Если бы не Мирон, то я не нашёл бы повода вернуться. Сбился со счёта, сколько дней я существую без Элеонора. Но, вернувшись на Лиль сразу же после битвы на Византии, совершенно не ожидаю увидеть парня, лишённого эмоций. Естественно, он не вышел встречать меня, а встретились мы совершенно случайно. Он привычно идёт с кувшином молока, закрыв свою голову тёплым платком, а я стою перед дверью в его дом, не в силах самостоятельно зайти внутрь.

Элеонор же, скользнув по мне взглядом, проходит мимо меня. Совершенно не знаю, с чего начать разговор, поэтому молча прохожу за ним. Хоть дверь практически и закрывается перед моим лицом, я всё же проникаю внутрь. И первое, что бросается в глаза – лежачая старуха Ми. Всё её лицо покрыто синяками, а что под телом — даже видеть не желаю.

Поворачиваюсь к Элеонору, но и у него лицо ничуть не лучше. Сняв платок, он старается скрыть своё лицо волосами, но я уже успел подметить разбитую бровь и опухший левый глаз. Разворачиваю к себе, заранее обматывая его тонкие руки, предотвращая сопротивление. Вцепившись в его челюсть, рассматриваю и разбитые губы, и расцарапанные щёки, и выдранные участки волос. Чуть вымотав из одежды, наблюдаю выглядывающие синяки: и темнеющие новые, и ещё темноватые старые. Естественно, я разрываю одежду на нём, ведь когда я уплывал, на омеге не было ни одного, даже крохотного синячка. А теперь проще сосчитать нетронутые места, чистые от потемнений.

— Кто?

— Тебе-то что? — тихо и как-то вымученно отвечает Элеонор.

— Имя! — А вот я не сдерживаюсь, кричу на него, хоть и не хочу этого делать. Просто гнев вырывается наружу непрекращающимся потоком. — Чёрная бездна, да просто пойдём и ткни пальцем! Кивни в их сторону! Чихни на них! Да что угодно!

— Если бы не ты, то со мной ничего бы из этого не произошло! Ты – источник всех моих бед! Если бы ты просто прошёл мимо… — Он держится, не плачет, вырывается, пока я крепче сжимаю его хрупкие плечи.

— Не скажешь? — только и спрашиваю, прежде чем уйти.

— Вон отсюда… — шепчет почти неслышно, прежде чем закричать: — ПОШЁЛ ПРОЧЬ ИЗ МОЕГО ДОМА!

Ничего не отвечаю на его крик. Накрываю обратно его же одеждой, прежде чем уйти. Из дома несусь сразу к атлантам. Во-первых, мне нужно где-то спать. Во-вторых, мне нужно сначала остыть, прежде чем начать преследовать всех обидчиков. Да и Элеонору надо как-то сказать о поездке в Атлантиду. Только вот теперь как? Снова использовать его ближайших соседей? А если и они тоже постукивают его? Тогда ведь и их нельзя подпускать.

Белая бездна, ну почему так сложно-то, а?

Ночи достаточно, чтобы успокоиться. Нити всё же выпустил к дому Элеонора, чтобы незаметно следить за ним. Куда он, туда и мои нити. До тех пор, пока к нему не прицепились две девушки. Естественно, тут же вылетаю из комнаты через окно, незаметно пробираясь тенью.

Троица стоит недалеко от дома Лори, поэтому сначала думаю на него, но чем ближе подлетаю, тем больше понимаю, что Лори наоборот старается отогнать двух девушек. Присосавшись к Элеонору, они позабыли про скот, что почти разбежался. Долго не смотрю на всю эту картину, молча протыкаю двух девушек, растаскивая их подальше от паренька. От дыр в плечах ещё никто не умирал, а вот от потери крови – ещё как. Никто ведь не говорил, что я отпущу их. Я так точно не обещал ничего подобного. В принципе, мне никто и не запрещал поднять их над землёй, дабы растрясти телеса. Нити в ране то расширяю, то уменьшаю, дабы выдавить из них больше крови.

— Прекрати! Отпусти их! — всё, что кричит Элеонор, боясь даже подойти ко мне. Всё жмётся к Лори, что успел схватить в охапку, чуть ли не обнимая.

— Тебе что, нравится, когда тебя унижаю и бьют? Так это и я могу делать! Ещё и потрахивать могу! Хоть каждый день! Только попроси.

— Урод! — Вырвавшись из хватки Лори, Элеонор всё же подбегает ко мне, но не для объятий или же мольбы, а чтобы нанести лёгкие удары дрожащими кулаками. — Ненавижу тебя!

— Аналогично. — Удары лёгкие, не причинят мне никакого вреда, но всё равно обматываю омегу нитями, закрывая его в подобие кокона. Так ему будет безопаснее. Не при делах остался только Лори, но он потихоньку отходит назад. — Беги к своему выблядку. Он в тебе нуждается куда сильнее, чем Элеонор.

И соседский омега убегает, только пятки сверкают. Про скот совсем все забыли, так что перемещаю их на территорию Лори, привязывая к забору за прицепленные к живности верёвки. Девушкам, особенно той, что носит на своём лице уродливый шрам, осталось совсем немного, ведь тела их уже похолодели, тогда как под ногами собралась целая лужица крови, от которой бегут небольшие ручейки. Думаю, что Лори всё же не заслужил трупов под забором, и уж тем более крови почти у порога своего дома.

Не желая портить вид участка, уношу девушек ближе к речке: так и кровь быстрее выйдет из тел, и после вода вынесет их в Спокойное море. А с его глубин оторвы уже никого не тронут, послужив кормом для рыб.

***

Почти неделю Элеонор меня игнорирует. Из дома снова не выходит, сколько бы я его ни ждал. Зато впускает Лори с его дитём и атлантом.

И вот, раннее утро, а Элеонор кричит, находясь всё так же дома. Самостоятельно врываюсь, снося дверь с петель. Элеонор сидит рядом с бездыханным телом, удерживая в своих руках бледную и явно уже жёсткую кисть руки. Убедившись, что с самим Элеонором всё в порядке, медленно подхожу со спины. Старуха Ми выглядит ещё хуже, чем в мой предыдущий визит. Дряхлая кожа словно натянулась, пока под впавшими глазами залегли тяжёлые синяки. Остальное тело не вижу, ведь оно спрятано под одеялом и пледом. И я даже понимаю, почему она тут, а не у атлантов. Не захотела идти к убийцам альф этого острова.

Я не умею успокаивать, потому и не знаю, какие слова подобрать. Не знаю, будет ли уместно обнять его сейчас или же нужно сделать что-то ещё. Поэтому просто сажусь рядом с ним, так и не протянув руку к его плечу. Да и нужно ли это ему с моей стороны? Вопрос хороший…

И что-то мне подсказывает, что ответ будет отрицательным.

***

Похороны прошли достаточно странно, лично для меня. Я не привык к тому, что люди погребают представителей своего вида не так, как это делаем мы в Эребсии или же в той же Атлантиде.

Лильцы сделали целую церемонию прощания. Укладывают тело в небольшую лодку и выталкивают настолько далеко, насколько позволяет погода, поджигают сухие участки дерева и сухой травы и возвращаются на берег. Тело сгорает, пока волны уносят подальше от острова. Вроде как и почву не травят трупными ядами, но и никто не наедается тем, кто уже мёртв, тело пропадает просто так. Хоть бы прах собирали да отправляли на удобрение какой-нибудь деревяшке или траве, была бы какая-никакая польза.

Элеонор уходит от созерцания горящего огня в числе первых, и я иду за ним. Просто молча шагаю сзади до самого дома. В дом захожу самовольно, ведь дверь ещё никто не вернул на место. По этой же причине нечего закрыть перед моим лицом, а кусок плотной ткани не удержит снаружи даже котёнка.

Зайдя внутрь, снова удивляюсь, ведь тут бардак, да такой, словно ураган прошёлся: печка вся разломана, явно чем-то тяжёлым, как и холодильник, деревянный стол перевёрнут, вся еда раздавлена чьими-то небольшими ножками, тогда как вся постель с одеждой испачканы в грязи. Не самая приятная картина для любого, а после похорон дорогого члена семьи — так и вовсе удар ниже пояса.

— Хочешь погостить у Тимиэля? — Понимаю, что, возможно, это сейчас не к месту, но как причина увезти отсюда Элеонора сойдёт. — Развеешься немного, пообщаешься с кем-то, кто может понять тебя.

— Хорошо… — Сквозь тихий плач произносит омега, прежде чем забрать более-менее чистую одежду в сумку да выйти обратно наружу. — Прямо сейчас. Поплывём сегодня же.

— И ничего больше не заберёшь? — уточняю на всякий случай. Мало ли захочет ещё чего забрать, просто не вспомнил в спешке. Но ещё лучше – оставить всё старое именно здесь.

— Больше нечего. А это отстираю, и ещё можно будет носить.

— Оставь. — Сам выдираю старую одежду из рук Элеонора. Он и не сопротивляется, только практически пустым взглядом провожает, следя за тем, как всё падает обратно в кучу грязи и беспорядка. — У атлантов новую подберём. И всё остальное. А лильское оставь в Лиле.

Отвожу подальше от дома и, убедившись, что он не увидит, обрушиваю нити на крохотный дом, ломая его окончательно. Нам нет нужды возвращаться, а остальные, кто захочет забрать участок, пусть выстраивают с нуля. Нечего пользоваться готовым и не таким уж и плохим домиком. Лучше этого только дом соседа Лори, но и то лишь по двум причинам: сам омега чистоплотный, плюс атлант ему во всём помогает. Остальные же… так себе… У Элеонора хотя бы чистота в доме была.

Всё же Элеонор услышал звук падающего дома, но ничего на это не говорит. Лишь молча оборачивается, смотря вдаль. Естественно, он видит разрушения и мои нити. Но нет ни слова против, ни один вопль или плач не звучит из его уст. Молчаливо разворачивается обратно и уходит прочь. Идеально ровная спина удивляет, ведь обычно мальчишка горбится, уронив голову вниз. Теперь же взгляд направлен прямо, хоть чуть и подрагивает, готовый вот-вот упасть обратно. Такой Элеонор мне больше нравится.

Думаю, что он тоже не захочет возвращаться обратно на родную землю, а значит, мы можем уплыть в Эребсию сразу же после небольших каникул в Атлантиде. Если же нет… А впрочем, кто его будет спрашивать?

Точно не я.