Он не любил, когда она приходила. Знал, что впуская её в спальню, выгонял всё остальное. Становилось стерильно и пусто, как в Могильнике.

Он не знал, когда она перешагивала порог; за ней не скрипела дверь, по паркету не стучала обувь (она ходила только в шерстяных носках, будто ей было мало молчания), кровать не приминалась под ней, точно на скомканное одеяло садилось невесомое пёрышко Наннеты. Её не существовало, пока она не касалась его. Как в отместку за долгие годы облапывания, она, без намёка на страх, всякий раз пускала пальцы по Слепому; по плечам, волосам, особенно любила оставлять свою ладонь на самой макушке, как бы оповещая, что вот — она здесь.

Но хуже было, когда Слепой без рук узнавал, что она пришла. По возгласам остальных.

В первый раз она произвела фурор. Никто не понимал, что забыла в их коридоре глухонемая девочка (это сразу стало ясно) в ситцевом платьишке, едва прикрывающем бёдра. Слепой узнал про неё и про платье, как только вернулся и сел рядом с ней; она прижалась всем телом, всегда горячая, сейчас — продрогшая. Всё поняли без слов, но Слепой знал, что они поняли не то. Сфинкс со вздохом вышел.

В один день необычайно пекло солнце, из приоткрытой форточки не задувало даже малейшего проворного завитка; он, растянувшись на кровати, слушал шуршание бумаги. Их было трое — он, она и Курильщик.

Неведомо как они общались — так же, царапая бумагу, или на своём языке красок, который он никогда не поймёт. Единственный голос — её бумажный шорох — враз разогнал по организму кровь, сжал губы и, слишком осмелев, проходился по комнате намеренно мимо него. Кровать разморила, на спине собирался крупный пот.

Всё вокруг — на неродном, неизведанном, акварельном. А для него — один звук, запах, текстура.

— Она довольно симпатичная.

Шершавая, вся в бугорках, зазубринках, особенно на локтях.

— А волосы… Ну почти как у Русалки!

Путанные, жёсткие, повсюду.

— Можно. Я. Тебя. Нарисую? — отчётливо, чтобы наверняка поняла.

Шум поднялся, захлестнув комнату. Баночки, вода из крана, бумага, сдвинули кофеварку, покачнулся стол, кран закрылся, стукнули стеклом о дерево, кисточки застучали по дну.

Она согласилась.

Он сжал в руке простынь и перевернулся. Спина взмокла. Рубашка — насквозь.

Открылась дверь, зашёл Сфинкс, закрыл дверь. Край кровати примялся, тихо застонала пружина. Стал обмахиваться, подгоняя к Слепому воздух.

— Покажешь потом?

— Конечно, — простучала кисточка по дну.

Слепой вскочил с кровати и вышел из спальни вон.