Бывшая миссис Дурсль проживала в элитном районе Вестминстера в доме по Риджент-стрит и с гордостью заявляла, что через пару дней, слава богу, она выйдет замуж во второй раз. Тощая блондинка с идеальным макияжем и прекраснейшим настроением болтала по телефону с Карен Милш, своей школьной и до сих пор незамужней подругой, уточняя детали предстоящей свадьбы.

Если еще пару лет назад слова «чудо» и «странность» вызывали у нее неодобрение и поджатые губы, как и муж, который был вечно чем-то недоволен и на регулярной основе, с завидным постоянством ругал любое явление, которое хоть как-то отличалось от нормальности в понимании супругов. Вернона Дурсля раздражало буквально всё.

Она вздрогнула от неприятных воспоминаний.

В отношениях со своим женихом Петунья позволяла себе вредничать, так как ее жених души в ней не чаял и исполнял любую ее просьбу или любой каприз. Женщина иногда сильно удивлялась тому, как изменилась её жизнь.

Рубеж между двумя её жизнями был пройден аккурат в день рождения Дадли. Двадцать третье июня тысяча девятьсот девяноста первого года запустило цепочку судьбоносных событий.

Казалось бы у семьи Дурслей было все, чего можно пожелать. Но было и кое-что, о чём рассказывать нельзя. Да и не требовалось.

Однако, когда Дадли исполнилось одиннадцать лет, то случилось то, чего Петунья боялась больше всего. Нечто такое, что она пыталась забыть долгие годы, потому и вышла замуж за Дурсля, чтобы компенсировать внутреннюю пустоту и ненависть к самой себе, потому что всегда считала себя недостаточно хорошей для этого мира, в частности для своих родителей, потому что не была похожа на свою младшую сестру.

Письмо, доставленное весьма обычным способом, содержало в себе сухо составленное официальное сообщение от работника социальной службы. У Петуньи закружилась голова, она грузно опустилась на стул.

— Туни, в чем дело? — внезапно мягко спросил Вернон. Он никогда не видел жену настолько отстраненной.

— Мама, что там?! Это мне?!

— Дадли иди к себе! — строго сказал Вернон.

— Но сегодня мой День Рождения! Где мои подарки?! — Дурсль младший затопал ногами, намереваясь устроить очередную истерику.

— Иди живо в свою комнату! — Вернон указал на лестницу.

Дадли насупился, но выполнил требование отца, поднимаясь по ступенькам и не прекращая причитать.

— Петунья?

— Её больше нет, — миссис Дурсль положила кипу бумаг из плотного конверта на стол перед Верноном.

— Твоя…?

— Да, — ледяным тоном отрезала миссис Дурсль. — Это документы на усыновление. Соцработник говорит о том, что у неё остался сын. И, учитывая наше материальное положение, мы могли бы взять опеку над ним.

Мистер Дурсль посмотрел бумаги.

— Что ты думаешь на этот счет, дорогая?

— Ничего я не думаю, — резко оборвала его Петунься, — я изначально… — она резко замолчала, а ее глаза расширились от ужаса. — Нет, — еле выдохнула она.

— Да в чем дело? — прорычал Вернон и повернул голову туда, куда уставилась миссис Дурсль.

На окне сидела грозного вида сова и смотрела на мистера Дурсля презрительным взглядом. Если первое письмо никак не могло поменять жизнь миссис Дурсль, что собственно и было правдой, так как она собиралась отказаться от опеки над своим крестником, то второе письмо стало дамокловым мечом для их семейной жизни с Верноном.

— Ну нет! Этим уродам что-то нужно от нас?!

Петунья открыла окно с обреченным видом, с болью в сердце узнавая конверт, о котором она мечтала, но который ей не было суждено получить. Сова сердито клюнула ее в руку и, развернувшись в воздухе элегантным пируэтом, улетела. Боль в руке была меньшей, чем та, душевная, которую Петунья Дурсль будет испытывать несколько лет подряд, сомневаясь в правильности своего выбора. Однако это было иное письмо. Увидев фамилию отправителя, Петунья тяжело задышала. Этот страшный человек скорее всего тоже писал Петунье о сестре.

Тогда причём тут социальная служба? Он отказался от своего сына?

— Мама! МАМА! — сверху донесся топот ног Дадли. Он бежал, размахивая действительно тем конвертом, о котором изначально подумала Петунья, но он был вскрыт, а над его головой пролетела еще одна пестрая сова и вылетела в открытое настежь окно, устремляясь ввысь за первой.

— МАМА! — Петунья обернулась на крик, и ее сердце дрогнуло.

Дадли сиял от радости. Ее любимый малыш весь светился от счастья. И все же она чувствовала, как вокруг поблекли краски и остальные звуки стихли, словно что-то тёмное сжимало их в кольцо. Атмосфера стала душной и тяжелой, а солнечный свет, проникавший через распахнутое окно, рассеялся.

Она моргнула — все та же кухня и солнце светило ярко, но что-то было не так. У нее на спине появились мурашки, а волосы на затылке приподнялись.

— МАМА! Я — волше…

Жесткая оплеуха прилетела сыну от мистера Дурсля, что Дадли впечатался в стену. Следом муж внезапно накинулся на их сына.

В Вернона словно бес вселился. Он не реагировал ни на что. Ни на крики, ни на ее удары. Даже когда она вцепилась ногтями в его лицо, повиснув на Верноне сзади. Он пытался удавить Дадли.

Она всеми силами старалась оттащить мужа от шеи ребёнка, но тот отшвырнул её от себя, и она, кубарем отлетев в сторону, ударилась головой о столешницу так сильно, что из носа потекла кровь.

Она была ошеломлена: настолько кружилась её голова, что она потерялась в пространстве. И всё же одной из первых мыслей, ворвавшихся через пару секунд в ее сознание, было желание крикнуть соседям, чтобы вызвали полицию.

— Вернон! ПРЕКРАТИ, ВЕРНОН, ты убьешь его! — плача, она кинулась на мужа.

Она молилась и кричала, чтобы он остановился. Вернон не останавливался: его рот был перекошен, а глаза налились кровью. Он никого не слышал. Так бы и завершилась жизнь Дадли Дурсля.

Судьба распорядилась иначе.

Дадли разозлился, когда увидел, как его мать, которую до этого дня он мог пинать просто из-за своих капризов и истерик, падает и вся залитая кровью кричит, пытаясь остановить отца. И в голове Дадли что-то щёлкнуло.

Петунья увидела этот момент, когда в глазах ее сына появилось нечто такое, от чего женщина испытала еще больший ужас, чем от бешенства Дурсля старшего.

Необъятное пламя вырвалось вихрем, пожирая всё на своем пути.

Она помнила всё, как в тумане. Как прибыли «эти» люди. Другие «ненормальные». Её сын был похож на них, но то был Дадичка, и даже если она продолжала ненавидеть волшебников, то в случае с Дадли для нее все было иначе.

От Вернона Дурсля ничего не осталось, как и от их дома. Её же — пламя даже не коснулось. Петунью же просто вышвырнуло в окно ударной волной, которая вырвалась одновременно с огнём из тела Дадли, и она отделалась лишь ушибами и царапинами. Последнее, что она помнила, что фигура Дадли была объята голубым пламенем. Позже «эти» объяснили, что магия в детях очень не стабильна, и они отдельно поработают с Дадли. И забрали его у неё.

Петунья с ума сходила. И хотя «эти» стерли воспоминания соседям, но даже им было не под силу восстановить обугленные руины дома. Версией для простецов — как же ее это злило — стала утечка газа.

Петунья не видела Дадли почти месяц, но все же сына ей вернули, когда она заваливала министерство Магии письмами. Да, ей пришлось самой отправится в Косой переулок к ненормальным, чтобы обменять свои сбережения на золото мерзких чудовищ. Она бывала там и раньше, когда родители собирали в школу её сестру. Она отправляла сов каждый час, понимая, что очень быстро истощит свои запасы. «Эти» из Министерства вернули ей сына, уверив её, что с мальчиком обращались бережно и помогали ему пережить последствия.

Её сын провел первые две недели в этой их больнице, а после Дадичку увезли в их поганое Министерство, где ребенка допрашивали о том, что случилось. Дадли не рассказывал ей того, что с ним было в Министерстве, как бы она не пыталась на него надавить. Он долго молчал и смотрел в стену, хотя выражение его лица содержало пустоту, нежели вовлеченность в то, что происходило в окружавшем его мире.

Она не хотела думать или признавать, что ее сын стал убийцей.

Когда Петунья наконец-то увидела мальчика, то они очень долго обнимались и плакали. Ей пришлось переступить через себя, смириться с тем, что Дадли один из «них». Что Дадли — волшебник, и ее жизнь больше не будет прежней.

Они больше никогда не говорили о Верноне. Просто ни она, ни Дадли не могли, даже если бы захотели говорить об этом. Им обоим было страшно. Она слышала как сын плачет по ночам, но стоило только ей приподняться со своей постели, чтобы подойти к Дадли, тот делал вид, что спит или что Петунье показалось, и изображал сонный голос, словно это она только что разбудила его.

После того, как Петунья переехала в Лондон, так как Дадли оказался необычным ребенком даже среди волшебников, и им очень интересовались в Министерстве Магии, особенно в Отделе по связям с общественностью и миром магглов, возглавляемый старшим сыном Абраксаса Малфоя — Октавиусом Малфоем, который ловко нашел подход к Дадли, уделяя ему огромное количество времени, позволяя мальчику присутствовать при рабочих планерках и мероприятиях, а также водившего Дадли на матчи по квиддичу, где мальчик хоть немного оживал и с восторгом и интересом наблюдал за игрой. Естественно, что Петунья повсюду сопровождала сына.

Они отлично проводили время, хотя Петунья внутренне продолжала чувствовать отчуждение к волшебникам, которых мысленно продолжала называть чудовищами. Октавиус часто смотрел на Петунью с непередаваемым выражением лица. Он ассоциировался у женщины с хитрым лисом, который в любой момент способен перегрызть ей глотку.

Он сопроводил Петунью и Дадли на вокзал Кингс-Кросс, чтобы найти сокрытый вход к платформе девять и три четверти. Петунью одолевали противоречивые чувства. Ненависть и зависть к покойной сестре увеличивались в равной прогрессии, как и гордость и счастье за Дадли, что хотя бы ее сын будет иметь возможность соприкоснуться с миром волшебства.

К середине августа тысяча девятьсот девяносто второго года Октавиус Малфой сделал Петунье предложение о замужестве.

13 августа 1992г.

Абраксас Малфой, лицом похожий на громовую тучу — настолько хмурым оно было — вернулся с живописной террасы в особняк. Он медленно, но неотвратимо направлялся к себе в кабинет. Сказать, что он был зол — это ничего не сказать.

Люциус уже ожидал его там. Сам же Абраксас отправил сову старшему сыну. Он распахнул дверь и, опираясь на трость с набалдашником в виде серебряной головы змеи с изумрудными глазами (последняя являлась основанием волшебной палочки Малфоя Старшего и семейной реликвией, передаваемой по наследству, которую он собирался на днях передать одному из сыновей, как и само поместье), и пересек просторный зал кабинета, минуя кресла, в одном из которых сидел встревоженный Люциус, а после опустился за свой массивный стол, с грохотом швырнув трость на поверхность. Он думал, как обосновать своё решение и не провоцировать вражду среди братьев, потому что понимал, что состояние нужно передавать своим детям в управление и отходить от дел, чтобы заняться своим здоровьем, но утренние новости стёрли в мелкий порошок его дилемму.

Только одна мысль приводила Абраксаса в чувство и немного успокаивала: его внук. Драко недавно исполнился один год, и пока Нарцисса с ребенком проводила время в гостях у Блэков, регулярно высылая ему колдографии, Люциус занимался реставрацией и переделкой жилых и гостевых помещений, чтобы обезопасить дом для малыша. Домовые эльфы днём и ночью штудировали дом и прилегающую территорию.

Октавиус же всё время проводил в мире магглов, налаживая коммерческие и политические связи, но и не заводил семьи. Он практически не навещал отца, вечно пропадая где-то. Люциус чаще видел брата в Министерстве, но и то редко. Это было полезно для магического мира, но абсолютно выбешивало Абраксаса. Сначала птичка из Министерства принесла ему поганую весть, от чего волшебник схватился за сердце, а после не мог найти себе место и вызвал Люциуса.

Абраксас хотел услышать от старшего сына хоть какие-то внятные объяснения, и если Октавиус образумится, то не будет нужды отрезать его от семьи.

Чтобы более-менее остыть, Абраксас обратился к Люциусу:

— Расскажи, как там Драко и Нарцисса, ты уже был там сегодня?

Люциус спокойно потянулся в карман мантии и вытащил из-за пазухи пачку новых колдографий:

— Там весь дом ходуном ходит, — он хохотнул, прекрасно понимая, что отец тоже хочет отвлечь себя от неприятных мыслей. — У Драко там сложилась достойная компания. Сириус купил им с Гарри игрушечные мётлы. Вальбурга в ужасе, а Белла вечно на панике, ты же знаешь, что у них с Родольфусом пока не получилось зачать своих детей, вот она и занимается Гарри, пока Сириус отстраивает еще один дом в пригороде. Я допускаю, что они будут гостить и у нас, но Сириус уверен, что рано или поздно понадобиться больше места, потому что Регулус тоже завил, что вот-вот приведет в дом невесту знакомить с семьей…

— Погоди, ты говоришь о Гарри Поттере, сыне Джеймса Поттера и той грязнокровки?

— Пап, это не этично.

— Люциус, не дури мне мозги, ответь на вопрос! Этично или неэтично, но твой брат… позже, а то я снова выйду из себя. Так почему Гарри гостит у Блэков?

— Ты не слышал о том, что Джеймс Поттер был убит на дуэли?

— Что? — Абраксас удивленно уставился на сына. — Нет, мне об это не говорили. А когда это случилось?

— Ох, ты не знал. Почти год уже прошел. Это был такой скандал.

— Люциус, я знаю, что осуждал эту твою склонность к сплетничанию, но иногда это бывает весьма полезно. Что произошло, и почему об этом не писали в газетах?

— Дамблдор запретил.

— Дамблдор запретил? Он же не вмешивается в деятельность «Ежедневного Пророка»? Или наш министр внезапно стал контролировать СМИ? Если речь зашла о такой скользкой гадине, как Альбус Дамблдор, то тут явно дело не чисто и замешаны проклятые грязнокровки! — рявкнул Абраксас.

Люциус замолчал, а после продолжил:

— Ты помнишь Северуса Принца?

— Северус Принц? Мастер зелий, занявший первое место в Международном чемпионате зельеваров, пока он еще учился в школе? Конечно, умница-парень, сын Эйлин Принц. Она и не говорила имя его отца, оставила сыну свою фамилию и таланты. Очень одаренная колдунья, а сын в мать пошел. Ну так что?

— Два года назад, осенью он женился на Лили Эванс.

— Опять грязнокровка, — поморщился Абраксас. — Но ее помню — любимица Слизнорта, но тоже была неплоха в зельях. Для магглорождённой, так и быть, раз ты морщишься, вполне приличные результаты.

— Так вот, слушай, — Люциус понизил тон, как будто их кто-то подслушивал. — Через полтора месяца она рожает ребенка, а после резко бросает Северуса и уходит к Поттеру. Но я так понял, что она просто пропала, и Северус не знал, где его супруга. Ни записки, ни письма, просто ничего. Он с ног сбился, пока её искал. А она благополучно поживала всё это время у Поттеров в Годриковой впадине.

— Погоди! — Абраксас вскричал. — Мать Гарри — Лили Эванс, которая Принц?! Да чтоб мне заболеть драконьей оспой, если это не её алчность! Точно, я же помню, что в том году Северус на день рождения Драко недолго пробыл. Он подарил Нарциссе восстанавливающие зелья, но выглядел ужасно.

— Я не знаю, что там происходило, но знаю, что он с Поттером совсем не ладили. Джеймс задирал его в школе. И не один. Пока я был старостой, то еще мог пресекать это, а потом сам знаешь, но я думал, что они переросли весь это детский сад, а тут жена ушла. И еще скрывалась.

— А дальше что? — Абраксас так увлекся историей, что даже позабыл о своей головной боли по имени Октавиус Малфой, который вылез из камина и оттряхнул полы мантии.

— О, ты рассказал отцу об этом? А дальше, дорогой мой родитель, — низким голосом печально произнес Октавиус, — Лили Принц преждевременно родила Джеймсу Поттеру сына и скончалась при родах. Вместо праздника траур и похороны. Северус примчался на церемонию прощания и вызвал Джеймса на дуэль. Их пытались остановить…

— Я одного не пойму, а откуда он узнал? — Люциус встал из кресла, подошел с Октавиусу и пожал брату руку.

— Он же работал в Мунго. Лили привезли туда без сознания, с осложнениями, — Октавиус последовал к креслам, и они одновременно уселись с Люциусом друг напротив друга. — А Принц работал там с микстурами. Ему же надо было на что-то содержать себя и сына, оплачивать услуги няньки и одновременно платить искателям своей жены. Последние хреново исполняли свою работу.

— А что потом? — мрачно подытожил Абраксас.

— Она родила и умерла. Не смогли спасти. Прибыли Поттер и Сириус. И эти двое сцепились — в первый раз на кулаках, совсем по-маггловски. Пока колдомедики пытались унести ребенка, чтобы спасти хотя бы его, Сириус пытался урезонить Джеймса и Северуса. Все-таки это очень странная и мутная история. Северус не выходил на работу. А через три дня на похоронах Лили он трансгрессировал посреди процессии, вызвал дикий огонь, уничтожив останки своей жены, и они сцепились с Поттером уже в магической дуэли. Многие пытались остановить Принца.

— Ты прав, — подхватил Люциус. — Сириус загремел в Мунго, этот мелкий, как его?

— Петигрю, — подсказал Октавиус.

— Да, этого он рассёк в прямом смысле этого слова на несколько кусков. Я даже не знаю, что это за заклятие такое было. Какое-то время они сражались втроём. Поттер, Люпин и Принц. Люпина он вывел из строя, но не убил, а вот с Поттером они остались один на один. Я помню, что мы с отрядом магического правопорядка прибыли в тот момент, когда Поттер что-то крикнул Принцу и рассмеялся. Проклятие вылетело мгновенно, и Джеймс Поттер покинул наш бренный мир. После Принц не сопротивлялся аресту. Ничего не говорил. Ни на допросах, ни при закрытом составе суда. Он даже не дрогнул, когда ему утвердили поцелуй дементора. Такие дела.

— Сейчас его оболочка в больнице Святого Мунго. Куда он дел ребенка, он тоже не сказал, — Октавиус Малфой достал из кармана курительную трубку в форме головы гоблина.

— Не смей тут дымить, — проворчал Абраксас. — Хотя, это ерунда. Скажи мне, это правда?

— Про Поттера? — Октавиус засыпал табак в трубку.

— Ты знаешь о чем я, — Абраксас уже не злился. Он понял, как хитро его обвели собственные сыновья, чтобы он не устраивал скандал, поэтому и разыграли карту с мертвецами, дуэлями и сиротами. Поганцы. Хитрожопые. Аж гордость пробрала. Но это не решало проблему.

— Да, я женюсь на маггловской женщине.

— Зачем? — устало спросил Абраксас. — Есть же варианты.

— О не беспокойся, я знаю о твоем отношении к магглам, но скажем так, я делаю это не из эмоциональных побуждений.

Абраксас и Люциус переглянулись и удивленно уставились на Октавиуса:

— Зачем же? — последовал одновременный вопрос.

— Для начала, — Октавиус вытащил палочку: пара взмахов и повсюду повис кокон оплетающей тишины. — То, что я вам сейчас покажу и расскажу, останется только здесь.