Холод пробирает уже едва ли не до костей, хотя успело пройти, наверное, всего минут пятнадцать или двадцать с того момента, как они вошли на территорию Драконьего Хребта. Кайя зябко ёжится и растирает пальцы, пытаясь более-менее отогреть хотя бы их — всё-таки потеря чувствительности не сулит ничего хорошего, если вдруг придётся сражаться.

Вообще-то Драконий Хребет — далеко не лучшее место для его привычной рубашки с глубоким вырезом и накидки, которая на самом деле ни черта не греет, потому что предназначена, честно говоря, почти исключительно для того, чтобы красиво висеть на плечах. Вообще-то надо было выудить из своих вещей что-то относительно более тёплое, зная, что поход на сей раз будет дольше, чем обычно. А ещё — захватить согревающие зелья, про которые неоднократно напоминала Джин. Однако Кайя ничего этого не сделал.

Конечно, он помнит прекрасно, что его глаз бога от замерзания спасает примерно никак — порой это даже кажется глупым и ужасно несправедливым. Но Кайя давно привык к холоду. Практически перестал реагировать на него, хотя поначалу для этого понадобилось немало многочасовых тренировок, после которых он, продрогший, порой долго сидел потом перед жарко натопленным камином в штабе Ордо Фавониус, глотал почти обжигающе горячий кофе и думал, что никогда больше не сможет согреться.

Кайя приспособился не обращать особо внимания и на ледяное дыхание собственного элемента, чтобы не отвлекаться во время боя, и на погодные условия, примерно по той же причине. Холод для него уже на протяжении четырёх с половиной лет одновременно и послушный слуга, подчиняющийся малейшим движениям меча и рук, и в то же время — верный друг. А настоящие друзья, как известно, навредить не могут.

Только вот, кажется, Кайя раз за разом благополучно забывает, что стужа Драконьего Хребта совсем иная и совершенно непохожая даже на самые сильные зимние модштадские морозы. Вечная, противоестественная и жестокая, она неумолимо пробирается под самую кожу с первых же мгновений, заключает в цепкие объятия и не желает отпускать, ненадолго сдаваясь только в крошечных кругах тепла, создаваемых огнём.

Так что Кайя, поражающий всех «внезапно» появившейся способностью ходить в тонкой рубашке и лёгкой декоративной накидке, когда остальные начинают кутаться в куртки и шарфы, Кайя, из-за которого некоторые всерьёз считают, будто владение крио-элементом способно дать устойчивость к холоду, сейчас откровенно замерзает. И мысленно ругает себя за то, что снова не прислушался к словам Джин.

А шагающему рядом Дилюку, наверное, хорошо. Он мало того, что оказался умнее, надев шарф и более тёплый, чем обычно, сюртук, так ещё и, судя по мягкому, едва заметному оранжево-красному свечению, окружающему всё его тело, активировал пиро-способности, чтобы не мёрзнуть. Кайе даже немного завидно, потому что его крио, откровенно говоря, в этом плане далеко не самый подходящий для Драконьего Хребта элемент.

По рукам вверх ледяными иголками пробегают мурашки. От очередного резкого порыва ветра Кайя передёргивает плечами и понимает, что ещё совсем немного — и его неминуемо пробьёт на дрожь. Почти забытое и, откровенно говоря, премерзкое состояние. Он раскатывает рукава рубашки. Не сказать, что это очень уж сильно поможет, потому что она тонкая и продувается насквозь, но хотя бы руки теперь будут полностью закрыты.

Кайя косится на Дилюка, убеждаясь, что тот увлечён изучением окрестностей, и чуть сдвигает край накидки, чтобы закрыть грудь. Невольно вздрагивает, ощутив прикосновение влажного от снежинок меха к коже, и криво усмехается. Ноги тоже начинают подмерзать, несмотря на то что сапоги — в принципе единственная более-менее тёплая вещь, которая надета сейчас на Кайе, но пока это, вроде бы, ещё компенсируется быстрым шагом. Интересно, сколько там осталось до ближайшего факела? Карту, кажется, брал Дилюк…

— Сэр Кайя?

Тут же выпрямившись, Кайя подставляется под порывы ледяного ветра (не то чтобы с готовностью, но довольно успешно сдержав повторное передёргивание плечами), в очередной раз жалеет, что на его штанах нет карманов, и просто скрещивает руки на груди, стараясь, чтобы это выглядело максимально расслабленно, а не как тщетная попытка удержать тепло. Только, интересно, а перед кем ему притворяться? Перед Дилюком, которому наверняка плевать?

Кайю на Драконий Хребет обычно посылать не рискуют, а если рискуют, то недалеко, чаще всего куда-нибудь практически к самому подножию, и ненадолго, так, что сильно замёрзнуть и не успеваешь (уж Джин-то, в отличие от многих, прекрасно знает, что его элемент здесь совершенно бесполезен). Но в этот раз все остальные старшие рыцари почему-то внезапно оказались заняты другими делами, так что особого выбора не осталось. Кайя только представления не имеет, какими правдами и неправдами Джин удалось уговорить отправиться вместе с ним именно Дилюка.

Она ведь могла приставить к Кайе, например, Эмбер. Как раньше. Или кого-то ещё с пиро-элементом. Но Дилюк… С каких это пор он в принципе снова интересуется делами Ордо Фавониус? Тем более — доставкой материалов и инструментов для Альбедо. Джин ведь много раз убеждала Дилюка вернуться, но со временем попросту оставила бессмысленные попытки. Хотя, может, оно и к лучшему.

Мельком отметив отчётливые тени, залегшие под глазами Дилюка, Кайя тут же морщится и отворачивается. Ему должно быть всё равно. Дилюк сам выбрал, как желает жить. Если он предпочитает не спать по ночам, вставая на защиту города, и истощать собственные силы, это только его дело. И ничьё больше.

Всё-таки не удержавшись, Кайя ёжится от очередного порыва ветра, сильнее сжимает немеющие пальцы на плечах и хмыкает, понимая, что не заметить это было сложно. Дилюк закатывает глаза и вздыхает. А потом вдруг быстро снимает сюртук, оставаясь в плотной рубашке и жилетке, и небрежно набрасывает совершенно ошалевшему от такой щедрости Кайе на плечи.

— Хэй, — пытаясь скрыть изумление, протягивает Кайя. — Я, конечно, всегда знал, что обладатели пиро те ещё горячие штучки, но не настолько же.

Дилюк щурится и демонстративно показывает пальцем сначала на шарф, а потом на свой глаз бога. И чуть приподнимает одну бровь, как бы намекая: мол, с проблемой холода мне уж точно справиться будет проще, чем тебе.

— Какой прок в бою от воина, — сухо произносит Дилюк, — который замёрз настолько, что у него губы посинели? Рыцарей Ордо Фавониус даже одеваться нормально не учат?

Кайя усмехается и, пока Дилюк не решил вдруг передумать — с него вполне станется — как можно плотнее закутывается в сюртук. Блаженно выдыхает, прикрыв глаза, и чувствует, как волна колких, но приятных мурашек прокатывается по спине и плечам.

Сюртук восхитительно тёплый, не то что накидка, да ещё и ощутимо нагрет телом Дилюка. Ткань пахнет чем-то горьковатым, травяным и — совсем немного — вином. Довольно иронично. Под пристальным взглядом Дилюка Кайя надевает сюртук нормально, просовывая руки в рукава, неловко застёгивает верхние пуговицы (нижние слишком мелкие, чтобы почти занемевшие пальцы могли с ними справиться) и высоко поднимает воротник.

— Спасибо, — тихо говорит Кайя.

Дилюк ничего не отвечает — то ли не слышит, то ли решает проигнорировать.

Дальше они снова идут в полном молчании. Кайя, медленно отогреваясь, невольно вспоминает, что последний раз Дилюк вот так делился с ним одеждой невероятно давно, ещё в юности. Им пришлось тогда сражаться под проливным дождём, и они оба вымокли до нитки и продрогли к тому времени, как бой наконец закончился. Дилюку с его пиро было чуть легче — и он отдал Кайе, у которого зуб на зуб уже не попадал от холода, своё пальто.

Намного теплее от него, промокшего насквозь, как и вся остальная одежда, конечно, стать не могло, но Кайя отчётливо помнит, что трясти тогда в самом деле стало немного меньше. С простудой, правда, они с Дилюком потом благополучно слегли оба. И мастер Крепус долго ругался — то ли на них самих, то ли на Ордо Фавониус, посылающих рыцарей на задания в такую погоду, то ли на всё вместе.

Кайя поджимает губы. В тот раз действия Дилюка были продиктованы беспокойством и заботой — а сейчас? Не может же быть, что в нём осталось что-то кроме раздражения и элементарного нежелания, чтобы Кайя мешался под ногами, потерявший способность нормально сражаться из-за собственной глупости?

Конечно, Кайе очень хочется верить, что осталось. Но он прекрасно понимает: это пустые надежды. Ничего уже не будет как раньше. Ничего и никогда. Стена дождя разделила их вместе со звоном и яростным блеском клинков, с бесконечной болью в алых глазах и горько брошенным «убирайся». Дилюк ушёл из Мондштадта и спустя четыре года вернулся совсем другим, сам Кайя тоже изменился, и они стали просто знакомыми, заполнив пространство между собой сетью отчуждённости и едких фраз.

Мотнув головой, чтобы отогнать бесполезные мысли, Кайя поднимает взгляд. И хмурится.

— Дилюк, — протягивает он, — похоже, у нас проблемы.

Ветер ощутимо усиливается, а с горизонта надвигаются тучи. Тёмные и низкие, несущие в лучшем случае снегопад, в худшем — настоящую бурю. До лаборатории Альбедо ещё совершенно точно не меньше часа пути. Придётся пережидать в другом месте. Которое крайне желательно сначала найти — абы где они остановиться не могут, поход предполагался долгим, но не настолько, чтобы брать палатку.

— На каком примерно расстоянии ближайший факел? — спрашивает Дилюк, чуть поводя плечами и поднимая повыше шарф. — Или пещера?

— Ты думаешь, я знаю? — Кайя удивлённо вскидывает брови. — Карта вроде у тебя, а не у меня.

— Она в левом кармане сюртука. — Дилюк закатывает глаза. — Достань и посмотри.

Кайя решает не уточнять, откуда ему должно быть известно, по мнению Дилюка, куда именно тот клал карту. Он просто засовывает руку в карман и достаёт её, педантично-аккуратно сложенную в несколько раз. Оглядывается, пытаясь прикинуть точку, в которой они находятся, и всматривается в нагромождение линий и условных обозначений. Дилюк молча ждёт, скрестив руки на груди.

— Ближайшая пещера где-то в километре отсюда, — наконец говорит Кайя. — Факел есть в пятистах метрах. Думаю, выбор очевиден.

— Нет. Не очевиден, — сухо отрезает Дилюк. — Факел погасит ветром, если не держать над ним купол, а это — лишняя трата сил. Раз пещера не намного дальше, лучше добраться до неё.

— Но там мы, скорее всего, не разведём огонь, — возражает Кайя.

— Это почему это? — вскидывает брови Дилюк. — В отличие от тебя, я готовился к походу. И взял немного хвороста.

— То есть, по-твоему, я не готовился?

— Судя по тому, что на тебе сейчас мой сюртук, а в рюкзаке ни одного согревающего зелья — однозначно нет, — отчеканивает Дилюк.

— А что ж ты сам их не взял, если знал, что понадобятся, а, мастер Дилюк? — сощурившись, спрашивает Кайя.

— Понадеялся на твою благоразумность. Больше надеяться, видимо, не буду, себе дороже.

— Уж изволь сделать ещё одно исключение. Всё-таки карту смотрел я, а значит, и вести мне. — Кайя издаёт короткий смешок. — Пойдём.

Он ещё несколько секунд изучает карту, тщательно, до мелочей запоминая направление и условные ориентиры — лучше, если не придётся тратить время на то, чтобы сверяться с ней — а потом небрежно убирает обратно в карман. С места они с Дилюком срываются как по команде, не сговариваясь, и едва ли не бегом. Морозный воздух на вдохах царапает горло и обжигает лёгкие, но от движения впервые за долгое время становится почти совсем тепло.

Кайя держится чуть впереди. Карта в его голове — чёткая и яркая картинка, остаётся только сопоставлять её с реальной местностью и шагать как можно быстрее. Пару раз он спотыкается, не рассчитав расстояние до препятствия — чёртовы проблемы монокулярного зрения — но Дилюк не даёт потерять равновесие и упасть. Прихватывает на мгновение за плечи, дёргая назад, и потом сразу же убирает руки. Кайя предпочитает не обращать внимания.

Факел, на удивление, даже оказывается зажжённым, но они около него не останавливаются. Как потом оказывается, не зря. Метель обгоняет их, обрушиваясь, когда до пещеры, по мысленным подсчётам Кайи, остаётся не больше ста метров. Бежать становится невозможно, передвигаться приходится больше интуитивно, едва ли не на ощупь. Пронизывающий ветер пробирается под одежду, мелкая ледяная крупа царапает лицо и путается в волосах.

Путь, который можно было бы преодолеть минуты за две, растягивается, кажется, втрое. Они оба успевают промёрзнуть до костей к тому времени, как всё-таки добираются до пещеры. К счастью, она оказывается достаточно просторной и более-менее защищённой от ветра. У входа снег лежит большими сугробами, но внутри его практически нет, по крайней мере, в дальнем углу пол совершенно чистый и сухой. Большая удача.

Дилюк подрагивающими руками достаёт из рюкзака хворост и, неловко разложив его, разводит костёр. Пиро неожиданно слушается его настолько плохо, что получается только раза с пятого. Кайя бросает на Дилюка обеспокоенный взгляд. Тот тяжело плюхается на пол, прислоняется к стене пещеры и, сгорбившись, обхватывает плечи руками. Лицо у него невыносимо бледное, а губы премерзкого сине-фиолетового оттенка.

Глядя на то, как Дилюка приступами пробивает на крупную дрожь, Кайя вспоминает вдруг невероятно отчётливо, каким зябким выглядел жест, когда тот поднимал повыше шарф, видимо, уже начиная мёрзнуть, несмотря на свои пиро-способности. А Кайя, хоть и заметил, попросту не придал значения. Конечно, он ведь был свято уверен, что если уж Дилюк великодушно отдал свой сюртук, то перспектива продрогнуть ему и правда не грозит.

В груди начинает скрестись чувство вины. Кайя, кажется, забыл, что обладатели пиро такие же люди, и с холодом им справляться хоть и проще, но ненамного. Что рубашка и жилет, какими бы плотными они ни были, до отвратного плохо препятствуют промораживающей насквозь стуже Драконьего Хребта, да и шарф вряд ли способен достаточно согреть.

Кайе было вполне тепло (по крайней мере, до тех пор, пока на них не обрушилась метель), и о том, каково Дилюку, он подумать не потрудился. Не предложил ни разу вернуть сюртук. А Дилюк по непонятной причине не попытался забрать его сам, хотя, чёрт возьми, прекрасно же понимал наверняка, что замёрзнет. С чего вдруг такие жертвы? Не ради Кайи же, в конце концов.

— Эй, — зовёт Кайя, — Дилюк.

Дилюк, хмурясь, поднимает глаза. Кайя торопливо снимает сюртук, путаясь в пуговицах из-за того, что пальцы задубели и практически не гнутся. Снаружи ткань влажная от снега, но внутри вполне сухая и тёплая. Кайя едва подавляет желание судорожно передёрнуть плечами, когда окружающий холод с новой силой охватывает тело, и протягивает сюртук Дилюку.

— Я, наверное, давно уже должен был вернуть, — говорит Кайя.

Дилюк недоверчиво смотрит на него несколько мгновений, щурится, но потом всё-таки резким движением забирает сюртук и зябко заворачивается в него. Кайю, на самом деле, трясёт не меньше, аж зубы практически дробь выстукивают, но он всеми силами пытается скрыть дрожь. И усмехается сам себе: Дилюк ведь тоже пытался, судя по всему, и что теперь из этого вышло?

Если от сюртука и оставалось ещё какое-то эфемерное тепло, оно почти мгновенно выстуживается ледяным воздухом. Сев к костру, как можно дальше от Дилюка, Кайя съёживается, подтягивает колени к груди, бесполезно кутаясь в накидку, и прикрывает глаз. Всего несколько минут перетерпеть, и он обязательно отогреется. Так же, как отогревался четыре с половиной года назад, когда ещё только-только учился управлять своим элементом.

Наверное, предполагайся поход более длительным, как минимум на полдня, например, Кайя прислушался бы к словам Джин гораздо охотнее. И в рюкзаках, кроме полагающейся в таком случае палатки, лежали бы, по меньшей мере, тёплые одеяла. Но сейчас у Кайи там лишь материалы и инструменты из Ордо Фавониус для Альбедо, а у Дилюка — немного еды и, как выяснилось, хворост. Хорошо всё-таки, что он додумался его взять. Без костра они наверняка замёрзли бы окончательно.

— Сэр Кайя, — зовёт Дилюк. Кайя поворачивает к нему голову. Дилюк, отведя в сторону одну полу сюртука, легонько похлопывает ладонью рядом с собой. — Иди сюда. Только давай быстрее, холодно.

Кайя несколько мгновений смотрит на него ошалело, не веря собственным ушам. Он что-то неправильно понял? Или у Дилюка от холода мозги сдвинулись? Ужасно хочется отпустить какую-нибудь очередную шуточку, но Кайя впервые за долгое время не может подобрать слова. К тому же выражение лица Дилюка слишком серьёзное и неожиданно… настойчивое, что ли? Словно в ответ на отказ он схватит Кайю за шкирку и буквально силой заставит сесть рядом. Почему-то в голове такая ситуация рисуется вполне реальной.

Помедлив, Кайя неловко придвигается ближе и ныряет под полу сюртука. Он старается не касаться Дилюка, оставляя между ними как минимум несколько дюймов свободного пространства. Дилюк в ответ на это закатывает глаза и вдруг резко дёргает Кайю на себя, вынуждая едва ли не вплотную прижаться к боку.

— Я не кусаюсь, — тихо говорит Дилюк. — А в моём нынешнем состоянии — ещё и обжечь не смогу, даже если захочу.

От его тела действительно не исходит привычного для всех обладателей пиро-элемента лёгкого жара, только слабое, почти неощутимое тепло. Чувство вины становится сильнее, захлёстывает с головой, от макушки до побелевших кончиков пальцев, и острыми коготками расцарапывает грудь. Кайя морщится и отворачивается, лишь бы не встречаться с Дилюком взглядом.

Это вошло уже в привычку: приходить в таверну или на винокурню, пересекаться на улице, бросать несколько фраз, острых, как осколки стекла под тонким слоем кленового сиропа, но никогда не смотреть в глаза. Даже не пытаться узнать, что может прятаться на глубине алого, закатом и кровью подкрашенного омута. Последний раз Кайя видел там боль. И ненависть, которую заслужил и которую хотел бы забыть навсегда.

Но Кайя не забудет, потому что одно напоминание висит у его левого бедра ярко-голубым камнем с резной снежинкой, а другое прячется в тёмных тонах одежды Дилюка и неровном изломе его губ, когда он разговаривает с Кайей. Чтобы считывать ненависть, не обязательно видеть глаза, просто там она горит более отчётливо и нестерпимо ярко. А после сегодняшнего дня поводов для неё, кажется, станет примерно на один больше.

Неловко поправив край сюртука, Кайя скрещивает руки на груди. Тишина, нарушаемая только тихим потрескиванием костра, воем вьюги и их с Дилюком прерывистым дыханием, давит тяжело и почти физически ощутимо. В другое время и в других обстоятельствах Кайя, наверное, даже счёл бы эту сцену милой и по-домашнему уютной, почти как в детстве, когда они с Дилюком длинными зимними вечерами сидели перед камином, завернувшись в одно одеяло и прижавшись друг к другу локтями и коленями.

Но детство давно прошло, канув в небытие, а даже просто прикасались они друг к другу в последний раз, наверное, пару недель назад, случайно столкнувшись пальцами на бутылке с вином. Или сегодня во время пути к пещере, когда Дилюк дёргал Кайю за плечи, не давая упасть. Но это, наверное, не считается. Сущие мелочи по сравнению с тем, насколько они близко сейчас.

Кайе немного не по себе от мысли, что именно Дилюк — недотрога ещё тот, а уж по отношению к нему особенно — предложил сесть рядом, разделив сюртук на двоих. Даже не просто предложил, а практически заставил. Кайя рад бы воспринимать это как проявление заботы и нафантазировать себе своеобразную оттепель в их отношениях, но здравый смысл безжалостно подсказывает: причиной всему вынужденные обстоятельства и желание побыстрее согреться. Не более того.

Дилюк зябко ёжится и, шумно выдохнув, вдруг осторожно опускает голову на плечо Кайи. Сердце на мгновение забывает биться. Кайя застывает, чувствуя, как растрепавшиеся, чуть влажные от снега красные волосы щекочут кожу сквозь тонкую ткань рубашки, и окончательно перестаёт понимать: это что-то значит, или Дилюк просто настолько устал и продрог, что ему уже всё равно?

— Прости, — вырывается у Кайи.

— Ты извиняешься? — почти удивлённо спрашивает Дилюк. — Надо же.

— Ну, это ведь я забыл согревающие зелья. А ты отдал мне сюртук, и...

— Я смотрю, тебе он не сильно помог. Значит, и мне бы особой пользы не было. А если считаешь, что должен был вернуть раньше, подумай, каковы тогда оказались бы твои шансы добраться до пещеры, сэр Кайя.

— Ой, а нельзя обойтись без этого «сэр»? — Почему-то сейчас, когда они сидят плечом к плечу, привычное обращение почти что раздражает и кажется неуместным. — Не лучшее время для официальности, не находишь?

Дилюк не отвечает. С ним вполне можно, наверное, согласиться: буря беспощадна, и если уж Кайя так замёрз, всё ещё оставаясь в сюртуке, то что было бы, если б он действительно вернул его Дилюку, представить нетрудно. Однако соглашаться не хочется — принявшего на себя всю ярость стихии Дилюка теперь слишком ощутимо колотит дрожью, кажется, даже больше, чем Кайю, хотя вообще-то, по идее, должно быть наоборот.

Кайя знает, что ему положено об этом не думать, не беспокоиться, талантливо изображая беспечность и отстранённость. Однако неожиданно, в противовес недавним попыткам не прикасаться вовсе, тянет то ли обнять Дилюка, то ли дать ему, как в юности, подзатыльник — за упрямство и за то, что ведёт себя сегодня так невообразимо странно. Но, наверное, Кайя не может сделать ни того, ни другого. Права не имеет.

— С недавних пор я всё чаще сомневаюсь, что для неё когда-то в принципе было время, — вдруг почти шёпотом произносит Дилюк.

Кайя от неожиданности чуть не закашливается.

— Чего? — совершенно по-идиотски переспрашивает он.

— Ответь на один вопрос, — голос Дилюка, мягкой вибрацией отдающий в плечо, спокоен, но спокойствие это навевает ассоциации с предгрозовым небом. Кайя сглатывает вязкую слюну. — Эта твоя миссия шпиона. Что именно тебе сказали делать и зачем?

Кайе становится тяжело дышать. Он знал и даже, наверное, надеялся, что рано или поздно подобный разговор состоится. Непременно. Но совершенно не был готов к тому, что это произойдёт так неожиданно.

— Во-первых, по сути, это не один вопрос, а два. — Кайя заставляет себя выдавить усмешку. — Во-вторых… ты действительно хочешь поговорить об этом прямо сейчас?

— Я хочу наконец знать всю правду, — ровным тоном произносит Дилюк. — А не только ту, которую ты уже мне выдал.

Кайя делает медленный глубокий вдох и сильнее сжимает пальцы на плечах, почти впиваясь ногтями в кожу сквозь ткань рубашки. В голове — внезапно развернувшаяся пустота без единого проблеска мыслей. Чёрт возьми, он ведь столько раз представлял этот момент! Подбирал слова — на случай, если когда-нибудь, в один прекрасный день Дилюк всё-таки снизойдёт до того, чтобы поговорить. Открыто, честно, без едких фраз и фальшивых эмоций.

И вот теперь, когда этот момент наконец настал, Кайя напрочь забывает тщательно выстроенные фразы. Чувствует себя беспомощным. И сердце — дурацкое сердце, которому следовало бы давно замёрзнуть — невыносимо быстро стучит в груди. Как много зависит от того, что он сейчас произнесёт? Столько же, сколько зависело в ту дождливую ночь? Или, может быть, даже больше?

— Отец велел мне следить за всем, что происходит в Мондштадте, — наконец выдыхает Кайя. — Говорил, что я «последняя надежда» Каэнрии, что рано или поздно придёт война, и всё, что я узнаю, будет использовано для победы в ней и возрождения нашего народа. Но это давно не имеет никакого значения. Я сделал выбор. Уже много лет назад, и, поверь, далеко не в пользу своей родины.

— Откуда мне знать, что ты не лжёшь сейчас?

— После того, к чему привела моя ложь, — Кайя нервно усмехается, — я больше не вправе обманывать тебя. Мне правда жаль, что я так поступил, Дилюк. Я не прошу прощения только потому, что слова уже ничего не изменят.

— Ты легко обманываешь других. Того же Итэра, например, — замечает Дилюк. — С чего вдруг тебе делать исключение для меня?

Кайя морщится.

— С того, что когда-то мы считали друг друга братьями? — почти шёпотом выговаривает он.

В ответ — гробовая тишина. Сердце больно стукается о рёбра. Перед глазом всё начинает расплываться в непрошенной мутной пелене, и Кайя, моргнув, быстро закрывает его ладонью, чтобы Дилюк не видел. Ну разумеется, он не простил за четыре с половиной года. Предательства не прощают.

Да, когда-то они действительно считали друг друга братьями. Когда-то. До тех пор, пока Кайя собственноручно не разорвал им же сплетённую хрупкую сеть из лжи, не освободил себя и в то же время не проклял. Глаз бога — величайший дар архонтов? Только не тогда, когда он служит вечным напоминанием о дне, в который был получен. Кайя даже до сих пор не до конца уверен, благословили его или всё-таки наказали.

Становится безумно холодно — теперь ещё и глубоко внутри. Кайя почти яростно вытирает выступившие слёзы и пытается выбраться из-под сюртука. Сбежать, хотя бы просто на другую сторону костра. Но Дилюк вдруг удерживает его за рукав рубашки и вынуждает опуститься обратно. Неожиданно мягко, почти осторожно. Кайя вполне может вырваться и уйти, если захочет. Но он остаётся. Сам не понимая толком, почему.

— Я до сих пор не могу простить тебя, — тихо произносит Дилюк. — За то, что столько лет лгал мне и отцу. За то, что оставил меня одного после его смерти. И за то, что выбрал самый ужасный момент для откровений, какой только можно было выбрать. Но… — он шумно выдыхает, — порой мне кажется, что, додумайся ты признаться в другое, более подходящее время, я, возможно, принял бы твою правду иначе.

Кайя не знает, что говорить. У него язык будто приморозился к нёбу, и мысли, все до единой, снежинками вылетели из головы. Он очень сильно надеется, что Дилюк ещё не закончил и не ждёт какой-нибудь реакции прямо сейчас. Потому что в данную конкретную секунду у него попросту нет никакой адекватной реакции. Только бешено колотящееся сердце и звонкая пустота в черепной коробке.

— Если подумать, — продолжает Дилюк, и Кайя едва сдерживает неуместный облегчённый выдох, — ты ведь в самом деле никогда не давал повода сомневаться в твоей верности Мондштадту. И… я не понимаю. Раз ты, как сам говоришь, давно сделал выбор — зачем тогда вообще нужно было это признание? Мог бы просто молчать дальше.

— Нет. Не мог бы, — возражает Кайя, судорожно выуживая слова из непрошенной пустоты в голове — потому что сейчас ему точно нужно хоть что-нибудь сказать. — Я и так слишком долго разрывался между этой дурацкой миссией и… — он сглатывает ком в горле, — и семьёй, которой стали для меня ты и мастер Крепус. Я должен был обо всём рассказать рано или поздно. Иначе совесть окончательно бы заела.

— Так она у тебя всё-таки есть?

Дилюк, хмыкнув, вдруг едва заметно приподнимает уголки губ. Кайя удивлённо моргает и смотрит на него, не в силах поверить, что спустя столько лет снова удостоен чести видеть эту улыбку, тем более обращённую к нему. В груди разгорается безумная надежда: возможно, ещё не всё потеряно? Не оборваны бесповоротно нити, и остался хрупкий, неуловимый почти шанс, что их отношения со временем… наладятся?

Кайя медленно переваривает всё, что услышал. Дилюк не считает его предателем. Он злится скорее на то, что Кайя столько лет молчал, а потом пришёл со своими признаниями крайне невовремя и резанул ещё сильнее по ещё даже кровоточить не переставшей ране. На то, что не смог быть рядом. Сначала — потому что прятался, пытаясь справиться с тараканами в собственной голове, а затем — потому что его заслуженно лишили права считать винокурню своим домом, а Рагнвиндров — своей семьёй.

Дилюк вынужден был переживать горе в одиночестве. И Кайя понимает прекрасно. Он помнит, как первое время мучительно тянуло порой взвыть, калачиком свернувшись на полу. Как невыносимо пусто и тихо было в квартире, которую ему пришлось снять. Как каждое светлое воспоминание ломало изнутри, выворачивая наизнанку. Как хотелось забыть прошлое, вырвать его из головы с корнями, словно сорняк.

С самого детства Кайя, кажется, ни единого дня в своей жизни не был свободен. Сначала ему приходилось нести на себе груз лжи и непонятного, будто бы и не существующего вовсе долга, а потом — груз вины перед Дилюком, с которым они были близки как ни с кем другим. Больше всего на свете Кайя мечтал почувствовать когда-нибудь облегчение. Хотя бы совсем немного. Неужели время наконец пришло?

Кайя задумывается на пару секунд: если ненависть Дилюка не так сильна, как он считал, зачем же нужны тогда все эти колкие фразы, непроницаемо-холодное выражение лица и подчёркнуто-официальное «сэр»? А потом усмехается себе под нос. Наверное, примерно затем же, зачем и его собственные шуточки и обворожительные улыбки, искренности в которых так же мало, как в истории про сокровище, придуманной для Итэра.

Вьюга надрывно рычит и воет снаружи, ветер бьётся в стены пещеры, пытаясь проникнуть внутрь и разметать по ней пронизывающий холод, но против огня он, похоже, всё-таки бессилен. Оранжевые отсветы костра вытанцовывают на неровном сером камне, а сухое, мягкое тепло медленно заполняет пространство вокруг, ластится к коже и пускает по отогревающемуся телу приятно колкие иголочки.

Самого Кайю трясти уже практически перестало, но вот Дилюк дышит до сих пор прерывисто и мелко дрожит. Хотя, к счастью, Кайя вроде бы наконец начинает, как и положено, ощущать исходящий от него лёгкий жар. И тихо выдыхает, с трудом пряча облегчение.

— Твоя накидка, — вдруг ни с того ни с сего говорит Дилюк. — Я давно думал... Она выглядит так, будто у тебя за спиной одно крыло. В этом есть какой-то смысл?

Кайя вздрагивает — и предпочитает думать, что это снова от холода, а не от слов Дилюка. Не от того, что они попали в точку.

— Есть, — выдавливает Кайя. — Крыло и правда одно. Потому что второе я потерял по своей же вине. Четыре с половиной года назад.

Он опять комкает рукав рубашки и прикусывает губу. Дилюк поднимает голову, смотрит прямо на него, и Кайя замирает неподвижно, даже практически перестав дышать. Кажется, что если он хоть немного пошевелится сейчас, если сделает хоть один неосторожный вдох, то снова всё испортит.

— Возможно, однажды ты снова его обретёшь, Кайя, — тихо произносит Дилюк. — Если постараешься, разумеется. И не будешь больше врать.

Кайя часто, изумлённо моргает, глядя на Дилюка — и его неудержимо затопляет тёплой волной. Становится чуть легче, впервые за долгое время. Словно треснул лёд. Словно упали цепи, сковывающие холодом сердце. И Кайя верит вдруг, отчаянно, искренне: Дилюк (только что произнесший его имя без всякого «сэр») рано или поздно всё же простит. И, может быть, когда-нибудь они даже снова назовут друг друга братьями.

Меньше чем через две недели у Кайи день рождения — и лучшего подарка он, наверное, и представить не мог. Кажется, ради этого разговора им с Дилюком определённого стоило попасть в снежную бурю посреди Драконьего Хребта. И Кайя, оказывается, вовсе не идиот, забывший нормально одеться и взять согревающие зелья. Он просто… нет, разумеется, не знал, что так получится, но, возможно, надеялся подсознательно, втайне даже от себя самого?

Впервые Кайя решается прямо посмотреть Дилюку в глаза. Медленно, с опаской переводит взгляд, по-прежнему боясь натолкнуться на обжигающую боль и ненависть. Но в глубине зрачков Дилюка — только бесконечная усталость. Сразу от всего, наверное: от того, что продрог и никак не может согреться, от того, что обнажил только что часть души (Кайя как никто другой знает, насколько тяжело это сделать), и ещё, скорее всего, от того, что не спал уже несколько ночей подряд.

Несмотря на то, что Мондштадт выглядит безмятежно спокойным, работа для Полуночного героя здесь найдётся всегда. Для Кайи уже почти традицией стало полушутливо отдавать честь, если вдруг удаётся случайно пересечься на каком-нибудь патруле, или выслушивать восторженные рассказы других рыцарей. Кайя прекрасно понимает, почему Дилюк этим занимается. И почему скрывает свою личность — тоже. Хотя, честное слово, насколько же мондштадцы недогадливы, чтобы до сих пор не узнать эту огненную копну волос?

Но как бы Кайя ни уговаривал себя, что жизнь Дилюка не должна его волновать, он слишком хорошо помнит, как смотрел на тело мастера Крепуса, в безжизненно-поломанной позе лежащее у повозки, и мир вокруг выцветал, становился таким же серым, как окружающая пелена дождя. И ещё — багрово-красным. Под цвет крови, смертельными цветами распускающейся на одежде и коже мастера Крепуса и пачкающей руки и форму Дилюка, застывшего, оцепеневшего, белого, как мел.

Полуночный герой давно уже не использует глаз порчи — он выбросил его, разбил, распрощавшись с этой частью своего прошлого. Кайя собственноручно вернул Дилюку глаз бога, когда-то отвергнутый в порыве эмоций, и тот заново принял дар архонтов. Но это мало что меняет, на самом деле. Дилюку не грозит теперь погибнуть, не справившись с опасной магией, однако других причин, по которым его может однажды не стать, хоть отбавляй.

У Кайи болезненно ёкает каждый раз что-то в районе сердца, стоит лишь на мгновение представить, что когда-нибудь он точно так же, как на мастера Крепуса, будет смотреть на Дилюка. И потому даже просто видеть его время от времени, даже заходить по вечерам в таверну и слушать колкие фразы — привычно и спокойно. Дилюк, холодный и неспособный пока простить, всё-таки остаётся живым.

Конечно, Кайя не вправе останавливать Дилюка, не вправе отнимать то, что давно уже стало для него практически смыслом жизни (хотя, наверное, намного больше пользы он бы принёс, если б однажды всё-таки вернулся в Ордо Фавониус). Но теперь, когда между ними чуточку треснул лёд, может быть, Кайя вправе… хотя бы сказать о том, что думает по этому поводу?

— Самое главное, — осторожно протягивает Кайя, — до тех пор не потерять его окончательно.

— О чём это ты? — настороженно спрашивает Дилюк.

Кайе непонятно что ударяет в голову. Торопливо, почти обалдев от собственной смелости, он находит на ощупь ладонь Дилюка и осторожно сжимает. Тонкие пальцы, обтянутые холодной кожей перчаток, напрягаются и слегка дёргаются, но вырывать руку и ею же отвешивать Кайе профилактический подзатыльник Дилюк, кажется, не особо спешит, и в выражении лица его мало что меняется — только губы сжаты чуть больше обычного. Что ж, наверное, это можно считать хорошим знаком.

— Полуночный герой, конечно, не согласится оставить свои дела, — тихо произносит Кайя, — потому что, о да, конечно, рыцари Ордо Фавониус всё ещё безнадёжно бесполезны. Но пусть хотя бы будет более осторожен. Он нужен Мондштадту живым.

«Или, скорее, одному конкретному жителю Мондштадта», — уже мысленно добавляет Кайя. Ему хочется тут же зажмуриться или вовсе отвернуться, чтобы не видеть выражения лица Дилюка в ответ на эти слова. Потому что они слишком на грани, слишком отчётливо сквозит в них беспокойство, которое Кайя давно пытался скрыть, и если постараться, во фразе «пусть будет более осторожен» можно даже прочитать то самое «ты мне всё ещё дорог».

Но Кайя попросту не в силах отвести взгляд. Он смотрит, словно завороженный, как Дилюк ожидаемо хмурится, но всего на мгновение — а потом вдруг медленно, почти расслабленно выдыхает, чуть прикрыв веки. Но руку из-под пальцев Кайи всё же убирает, резко и торопливо, пряча ладонь в складках сюртука. Кайя не пытается удерживать. Он и так позволил себе этим порывистым жестом значительно больше, чем следовало.

— Это что, забота? — странным тоном спрашивает Дилюк.

— Такая же, как отданный мне сюртук, — уклончиво отвечает Кайя.

— Кстати, похоже, придётся отдать его снова, потому что в этом, — Дилюк бросает красноречивый взгляд на вырез его рубашки, — один неблагоразумный капитан вышеупомянутого Ордо Фавониус рискует весьма быстро превратиться в ледяную статую.

— А один многоуважаемый господин Рагнвиндр не рискует, если останется без сюртука? Или, может, ты предлагаешь всю оставшуюся дорогу делить его на двоих? — подмигивает Кайя.

Дилюк не отвечает и привычно закатывает глаза, но на этот раз на его губах (уже почти нормально розовых) — едва заметная улыбка. Помедлив пару мгновений, он снова устраивает голову на плече Кайи, приваливаясь тяжело и устало. Кайю от тепла костра немного клонит в сон, но не настолько сильно, чтобы это желание нельзя было преодолеть. А вот Дилюку, не спавшему несколько ночей подряд, явно нужно отдохнуть. Хотя бы здесь и сейчас.

С облегчением отмечая, что Дилюк уже практически перестал дрожать, Кайя осторожно, чтобы не потревожить его движением, поправляет свободной рукой край сюртука и переводит взгляд в сторону входа в пещеру. Снаружи всё ещё ничего не видно за густой снежной завесой, метель, кажется, не собирается даже хоть немного утихать. Похоже, в этой ловушке холода они застряли надолго и основательно. Что ж, Альбедо придётся подождать, раньше, чем через несколько часов, он свои материалы и инструменты явно не получит.

К счастью, Дилюк, вроде бы, взял достаточно хвороста, так что остаться без спасительного огня и снова замёрзнуть им не грозит, а тишина уже не кажется такой давящей на плечи, как прежде. Кайя смотрит на неровные оранжевые отсветы, пляшущие на стенах, слушает тихий треск костра и постепенно замедляющееся дыхание Дилюка, ощущает приятную тяжесть на плече… и ему тепло.

Впервые за четыре с половиной года — тепло.