Кайя появляется на винокурне Дилюка в последнее время чуть ли не чаще, чем в собственном доме. Как-то раз ему пришлось остаться на ночь из-за разразившегося ливня, когда он пришёл с поручением, а потом это, кажется, стало традицией. Собственно, Дилюк не возражает, по крайней мере, прогонять не спешит.

Чаще всего Кайя приходит поздно вечером после смены, дремлет на диване и застаёт появление Дилюка ближе к рассвету. Тогда, после коротких двух-трёх часов сна (как бы Кайя ни настаивал на большем, Дилюк лишь отмахивается: «слишком много работы») и совместного торопливого завтрака, они возвращаются в Мондштадт и расходятся каждый в свою сторону, ещё даже не дойдя до главных ворот.

Когда поручений особо нет или у Кайи вовсе выдаётся выходной (такие редкие мгновения свободы), он иногда приходит на винокурню днём и несколько часов проводит в компании Эльзера и горничных — а потом всё идёт по привычному сценарию. Но это довольно скучно. Гораздо веселее выпроситься у Джин в пару к кому-нибудь из младших рыцарей, не обращая внимания на её недовольное ворчание по поводу «совсем никакого отдыха», или просто шататься по окрестностям. И так до вечера.

Если же у Кайи выдаётся ночная смена, он старается подловить Дилюка утром выходящим из таверны уже в привычном сюртуке вместо плаща Полуночного героя (хранить запасную одежду в подсобке, наверное, несколько опрометчиво, но не Кайе судить). И если у них обоих нет больше никаких дел, что случается крайне редко, они даже не дожидаются заката, а сразу вдвоём идут на винокурню. С небольшой форой для Дилюка, разумеется — им всё ещё полагается ходить порознь.

В такие дни Кайя проводит там чуть больше времени, чем обычно. Не только ночь, но и почти целый день. Хотя предугадать, когда выпадет такая возможность, попросту нереально. Созвездие Дилюка — сова, и по идее он должен быть ночным существом. Но Дилюк существо контуженое, причём на всю голову, бодрствующее непонятно когда и спящее непонятно по сколько. Попытки разобраться в графике его жизни равносильны чтению записей Альбедо — понять хоть что-нибудь способен только хозяин. Да и то не факт.

Правда, если Кайя вздумает сказать об этом вслух, его, наверное, уже ничего не спасёт. Он даже на планере не успеет улететь от праведного гнева господина Рагнвиндра.

На этот раз Кайя возвращается с ночной смены с Эмбер. Вчера утром Дилюк мельком обмолвился, что, скорее всего, сегодня возьмёт выходной, так что, если поторопиться сдать дежурство Джин и сделать все нужные документы, можно будет поймать его и уйти на винокурню вместе. Эмбер рядом сонно трёт глаза и зевает, прикрывая рот ладонью. Кайя, толком не отоспавшийся перед сменой, мгновенно заражается от неё.

— Капитан Кайя, а можно сразу домой? — спрашивает Эмбер, состроив жалобную мордочку.

— Ты же знаешь, что на меня это не действует, правда? — поддевает Кайя. — Отчёт за тебя я буду заполнять?

— А что, можете?

— Конечно нет.

Эмбер обиженно надувается, и Кайя, не сдержавшись, смеётся в голос. Несмотря на лёгкую сонливость, у него удивительно хорошее настроение. Ночью ничего не произошло, маги Бездны не случились, а ту парочку, что попыталась подобраться к воротам, благополучно покромсал Полуночный герой. Тишь да гладь, вот бы всегда так было.

Однако почти у самого штаба Ордо Фавониус в предрассветных сумерках Кайя вдруг замечает за углом человека. Чёрно-синие причудливые одежды со знаком Каэнрии. Светлые волосы. Наполовину закрытое лицо. Эту внешность ни с чем перепутать невозможно. Незваный гость, когда они приближаются, делает шаг из тени им навстречу, и Кайя почти чувствует, как органы внутри меняются местами, а сердце внезапно обнаруживается трепещущим где-то в горле.

Дайнслейф. В Мондштадте. Снова.

В последний раз, когда он тут обретался, Путешественник куда-то вместе с ним ушёл на пару недель и вернулся потом совершенно пришибленный, а до Кайи дошли слухи о том, что Бездной теперь, оказывается, заправляет его потерянная сестра. Буквально каждую секунду времени, что Дайнслейф находился в городе, Кайя боялся его появления на своём пороге. Боялся обвинений в предательстве и отказе от миссии, боялся, что пострадает Дилюк. И другие близкие ему люди.

Спокойно выдохнуть Кайя мог, только когда Дайнслейф наконец убирался куда подальше. Забывал на какое-то время, каково это — постоянно чувствовать ледяные когти страха, сжимающие и до крови царапающие сердце. Но теперь он явился снова. Пришёл на рассвете вестником беды, и даже вездесущий Дилюк не заметил его появления. И Кайя, стоя напротив него, искренне пытается просто не забыть, как дышать.

— Доброго утра рыцарям Ордо Фавониус, — тихо произносит Дайнслейф, коротко кивнув в знак приветствия. — Я могу ненадолго отвлечь капитана Кайю? Мне нужна помощь.

Кайе кажется, что он сейчас умрёт. Хочется закричать что-то вроде: «Нет, нет, не можешь, ни в коем случае, не хочу я с тобой разговаривать!» Но для Эмбер Дайнслейф просто немного странный человек. Чужеземец, каких в Мондштадте десятки и сотни. Она ещё совсем ребёнок. Она знает про Каэнрию не больше, чем упоминается мельком в полуисторических книжках, где большая часть сказанного — умело преподнесённая и подслащённая неправда. Ей неизвестен горький секрет, который когда-то чуть не стоил Кайе жизни.

И понять его панику без объяснений, которые ей совершенно не нужны, Эмбер тоже не сможет. Поэтому Кайя сжимает похолодевшие пальцы в кулаки, судорожно пытается найти причину, по которой он может отказаться говорить с Дайнслейфом… и не находит её. Доблестные рыцари Ордо Фавониус. Они же должны помогать всем подряд. Как тут проигнорировать чужую просьбу?

— Капитан Кайя?.. — осторожно обращается к нему Эмбер, видимо, заметив заминку.

— Иди, Эмбер. — Кайя улыбается привычно и легко, отмахивается рукой, хотя сердце в груди колотится так, что, кажется, скоро проломит рёбра и упадёт ему прямо под ноги. — Я сейчас догоню тебя.

Эмбер удивительно простодушна, обмануть её — всё равно что выпить глоток вина, она не умеет смотреть глубже, подмечая несостыковки между словами и языком тела. Не было повода научиться. И потому, послушно кивнув, Эмбер тут же убегает в сторону штаба, наверняка уверенная, что её обожаемый капитан сейчас в самом деле быстро со всем разберётся и присоединится к ней заполнять отчёт. Когда она скрывается за поворотом, Кайя резко перестаёт улыбаться.

— Что ты хотел мне сказать? — ему едва удаётся заставить голос звучать более-менее ровно.

Глаза Дайнслейфа — прямо напротив, так похожие на его собственные — как мёртвое голубое стекло с совершенно пустым звездообразным зрачком. В них нет эмоций. Он взмахивает рукой, и Кайя краем глаза улавливает опустившийся над ними полупрозрачный купол. Поле тишины. Каэнрийская техника. Если Дайнслейф и правда знает… чёрт, лучше бы это было не так.

— Я бы посоветовал вам быть осторожнее, — говорит Дайнслейф. — Орден Бездны открыл охоту. И добыча — вы.

— А ты разве не с ними?

Дайнслейф качает головой. Кайю трясёт, мелко и неудержимо. Он ещё больше сжимает кулаки, сосредотачиваясь на лёгкой боли от того, что ногти впиваются в кожу. И думает, может ли сердце в самом деле кувыркаться в груди, потому что по ощущениям оно именно это и делает.

— У нас одна цель, но их методы я не считаю правильными, — продолжает Дайнслейф. — Я тоже виню богов в падении Каэнрии, но не собираюсь отыгрываться на людях, которые получили благословение. — Он молчит несколько мгновений, а потом добавляет, понизив голос: — Вам… повезло. Может, вы и в самом деле последняя надежда.

Кайя судорожно сглатывает вязкую горькую слюну. И целое мгновение, кажется, не дышит. Голова кружится невыносимо, до мерцающих чёрных звёздочек и пелены перед глазами. Не может быть. Не может, не может, не может. Дайнслейф знает. Он, судя по всему, давно всё знает, но никогда не трогал Кайю, даже вида ни разу не подал, что ему хоть что-нибудь известно, несмотря на то что каждое его появление в Мондштадте превращалось в ежеминутную пытку. Почему? Почему, чёрт возьми?!

— Я пытался отговорить вашего отца, — произносит Дайнслейф. — Взваливать столь тяжёлую ношу на плечи ребёнка — немыслимо.

— Ты знал моего отца? — резко севшим голосом выдавливает Кайя.

Дайнслейф кивает:

— Он велел мне не приближаться к вам, и я подчинялся. До тех пор, пока он не погиб, — поясняет он. — На самом деле, я не удивлён вашим выбором. В конце концов, раз уж архонты одарили глазом бога выходца из проклятых земель, наверное, иного пути у вас быть и не могло.

Кайя растерянно моргает, не понимая, как вообще реагировать. В груди, у сердца, по-прежнему сжимается-сжимается-сжимается узел, тугой и холодный, мешающий нормально вдохнуть. И просто не укладывается в голове. Кайя представлял этот разговор не меньше тысячи раз, но он никогда не заканчивался ничем хорошим. Разрушением печати. Пытками. Его смертью, в конце концов. Чем угодно, но не… этим?

— Если вы могли подумать, что я стану пытаться перетянуть вас на свою сторону — забудьте, — заверяет Дайнслейф, будто услышав его мысли. — Я уважаю ваше решение.

— Но Орден Бездны не уважает? — осторожно спрашивает Кайя.

— Верно. Для них вы — осквернённая надежда. Будьте осторожны. Последнее дитя Каэнрии не должно умереть. Наша родина погибла, как бы Орден ни тешил себя надеждами. Однако, пока вы живы, её часть всегда будет оставаться на Тейвате.

Церемонно приложив ладонь к груди, Дайнслейф кланяется. А потом, не произнеся больше ни слова, убирает поле тишины, разворачивается и уходит по улице, медленно растворяясь тенью в утренних сумерках. Словно решил, что на этом его миссия закончена, разговор подведён к логическому завершению, и можно удалиться.

Дыхание сбивается (хотя, впрочем, возвращалось ли оно вообще хоть раз в норму за последние минут десять?), руки дрожат. Кайя стоит несколько мгновений, больно закусив губу и бездумно глядя Дайнслейфу вслед, а потом, поддавшись непонятному порыву, окликает его по имени. И тянется ещё рукой зачем-то, без всякого здравого смысла, будто пытаясь удержать. Дайнслейф останавливается и слегка поворачивает голову. Кайя на негнущихся ногах делает несколько быстрых шагов к нему, чтобы не кричать через половину улицы.

— Раз ты так много знаешь... можешь сказать, почему у моих родителей она не сработала? — произносит он тихо-тихо (у стен, окон и даже камней на мостовой есть уши, много ушей), прикасаясь пальцами к повязке. — Почему я жив, а они нет?

Дайнслейф новое поле не ставит. Подходит вплотную и шепчет так тихо, что Кайя лишь наполовину слышит, а наполовину читает по губам:

— Печати ваших родителей были недоработаны, рано или поздно их ждало неминуемое разрушение. Та, что стоит на вас, одна из наиболее совершенных и должна продержаться намного более длительное время. Я знаю не особенно много, вам лучше спросить Альбедо.

Альбедо… У Кайи даже есть детские воспоминания о нём, только очень-очень смутные. Именно он ставил печать. Он и ещё какая-то женщина. У неё были холодные руки, грубые небрежные прикосновения, от которых всегда хотелось сжаться в комок, и она постоянно ругалась с мамой. А Альбедо почти всегда молчал, стоял рядом бледной тенью и в основном подавал инструменты или книги.

Его появление в Мондштадте Кайю в своё время тоже не на шутку испугало, тем более что произошло это почти сразу после той ночи. Но Альбедо при первой же встрече чётко дал понять, что дела Каэнрии ему глубоко безразличны, всё, чего он желает — это заниматься наукой и пытаться выполнить последнее поручение наставницы. Они стали коллегами. Первые месяцы Кайя ещё ждал подвоха, но Альбедо в самом деле только торчал в лаборатории и работал над какими-то своими изобретениями.

И Кайя расслабился. В каком-то смысле это даже удобно. Они друг друга не трогают, он никому не рассказывает об Альбедо, Альбедо никому не рассказывает о нём. Зато можно время от времени, не вызывая абсолютно никаких подозрений, заглядывать в лабораторию, когда боль в глазу особенно донимает, и за запертыми дверями просить выяснить, в чём дело. Правда, вопроса, только что заданного Дайнслейфу, Кайя вслух почему-то никогда не произносил, хотя порывался несколько раз.

А Альбедо из тех людей, которые почти никогда без дела не разговаривают и на то, что не озвучено, не отвечают.

— Ваша печать весьма крепка, но и её можно разбить, — тихо замечает Дайнслейф. — Я ведь говорил, вы — добыча. Весьма ценная и сильная.

— И если печать сломается…

— …вы перестанете быть Кайей Альберихом. Да, именно так.

Кайя поджимает губы. Стискивает дрожащими пальцами ткань рубашки на груди, словно это поможет утихомирить бешено колотящееся сердце. Он вовремя помирился с Дилюком. Вовремя предупредил его. Если печать разрушат, Кайя превратится в монстра, так же, как и остальные жители Каэнрии — если ещё и живы те немногие, кто не утратил человеческий облик, продержатся они наверняка недолго.

Техника управления разумом всегда была очень редкой, но, возможно, не умерла до сих пор. К тому же с сорванной печатью не составит труда залезть к Кайе в голову и вычислить тех, кто ему дорог. И они погибнут. Либо от чужих рук, либо — что намного, намного хуже — от его собственных. Как бы он ни старался этого не допустить… он ничего никому не может обещать.

— Спасибо… за предупреждение, — выдавливает Кайя.

— Не благодарите. Вы слишком многое обрели, чтобы терять, я лишь пытаюсь уберечь вас от этого.

И вот теперь он точно уходит. Исчезает, как во вспышке — оранжево-красные лучи рассветного солнца, проникшие между плотными рядами домов, на мгновение выхватывает его из темноты, опаляют светлые волосы и расцвечивают одежды, нестерпимым блеском отражаясь от золотистых узоров. Выжигают образ на сетчатке и только после этого после этого позволяют скрыться в полутьме. Исчезнуть, будто его никогда и не существовало. В этом суть Дайнслейфа: он всегда появляется из ниоткуда и исчезает в никуда.

Кайя горько усмехается. Отнимает ладонь от груди и опускает руку, делает короткий рваный вдох и медленный выдох, пытаясь заставить себя перестать дрожать всем телом, как в лихорадке. Он всегда думал, что бояться ему следует людей, а не монстров. Что могут те, кто уже утратил человеческий облик? Те, кого достаточно лишить жизни взмахом меча — без жалости и сожалений, потому что Кайя давно уже выбрал, кому собирается быть верным.

Он ошибался.

Он жестоко ошибался.

Люди оказались благосклонны к его выбору, а монстры объединились в Орден Бездны, у которого теперь появилась своя Принцесса. Сестра Путешественника, девушка с именем Люмин. Свет, управляющий тьмой. Как же это иронично.

Кажется, Кайя начал забывать, что спокойно жить у него никогда не получится. Что он носит в себе проклятие своей страны и избавиться от него не способен при всём желании. Что внутри него находится настоящая бомба замедленного действия, предохранители у которой могут слететь в любую секунду. Тогда случится взрыв. И по сравнению с ним любые, даже самые навороченные «сокровища» Кли — всего лишь детские игрушки.

Что ж, Дайнслейф напомнил, спасибо Дайнслейфу. Впрочем, ничего нового, не привыкать. Охоту открыли, значит? Пусть тогда знают, что Кайя Альберих просто так себя поймать не позволит. Он не для того столько лет продержался, чтобы обречённо ждать, забившись в угол испуганным кроликом, когда кто-то придёт и сломает печать. Он не может быть уверенным на все сто процентов, что Дилюку никогда не придётся исполнить своё обещание, но сделает всё, что в его силах, чтобы этого не случилось.

В штаб Ордо Фавониус Кайя входит ещё минут через десять — ровно столько ему требуется, чтобы унять окончательно дрожь и придать себе беззаботный вид. Он придумывает для Эмбер скучнейшую историю о том, что Дайнслейф очень долго пытался выяснить, где в данный момент искать Путешественника, быстро заполняет нужные документы и сдаёт их Джин. А потом, легкомысленно насвистывая себе под нос какую-то простенькую мелодию, направляется в сторону «Доли ангелов».

Таверна закрывается в полночь и открывается в полдень. Если в этот «нерабочий» промежуток времени открыта хоть одна дверь, значит, Полуночный герой вернулся после очередных подвигов и готовится снова стать Дилюком Рагнвиндром. А значит, есть прекрасная возможность его поймать. Только Кайе, разумеется — ни один здравомыслящий человек в «Долю ангелов» так рано утром соваться не станет, даже если настежь распахнуть двери. У Дилюка особая репутация. Он не кошмар во плоти, разумеется, но его меча боятся все.

Кайя обходит три входа по очереди: главный, запасной и ведущий в подсобку. Везде закрыто. Опоздал, значит. Впрочем, неудивительно, солнце уже взошло. Ну ничего, можно сразу пойти на винокурню. Только сначала перехватить что-нибудь на завтрак, а то у него со вчерашнего обеда даже маковой росинки во рту не было. Дилюк обычно тайком угощал его чем-нибудь из оставшихся закусок… но сегодня Дилюка уже след простыл из-за того, что Кайя болтал с Дайнслейфом.

Желудок Кайи, издающий песнь умирающих китов, идею о завтраке однозначно поддерживает. Приходится забежать в «Хорошего охотника». Сары на рабочем месте ещё нет, но это совершенно не мешает Кайе воспользоваться зоной для самостоятельной готовки и сделать пару рыбацких бутербродов на скорую руку. Он оставляет монетки за стойкой — за использованные ингредиенты — и уже через несколько минут испаряется из города.

Рассветное солнце опаляет мягким огнём всё, чего может коснуться. Пламя лучей ползёт по доскам моста и траве, скачет в кронах деревьев, слегка подрагивающих на слабом ветру, подкрашивает кожу и одежду Кайи. Он быстро шагает в сторону винокурни и откусывает бутерброд по маленьким-маленьким кусочкам, растягивая удовольствие. Сердце всё ещё камнем застывает под рёбрами — Кайя не может избавиться от этого мерзкого ощущения, как бы ни старался.

А ещё его не покидает странное чувство, будто за ним кто-то пристально следит. Кайя даже останавливается пару раз и оглядывается, готовый в любую секунду выхватить меч. Но нет. Никого. Он что, ещё и паранойю себе теперь заработал из-за слов Дайнслейфа? Только этого для полного счастья не хватало. Ходить и шарахаться от каждой тени — вот уж действительно, достойное поведение для капитана кавалерии.

Путь до винокурни проходит на удивление гладко, даже слаймы как будто попрятались все до одного. И Кайя наконец немного расслабляется, перестав чувствовать себя наполовину вытащенным из ножен клинком. Второй бутерброд кончается, как раз когда на горизонте показываются виноградники. Кайя закидывает последний кусочек в рот и облизывает испачканные жиром пальцы. Вряд ли это, конечно, можно назвать полноценным завтраком, но хватит и того, что есть.

Стоит ему сделать ещё несколько шагов, как за спиной слышится тонкий скрипучий смех.

Кайя почти кожей чувствует, как в него что-то летит с тихим свистом. Мгновенно ставит щит, о который это «что-то» разбивается со звоном, и оборачивается, опуская ладонь на рукоять меча. Чёрт. Никакая у него не паранойя. За ним, похоже, в самом деле следили и ждали момента, пока он потеряет бдительность. Расслабился, называется. А слова про осторожность так, шутка какая-то?

У края щита лежат осколки тонких сосулек. К Кайе приближаются трое крио магов Бездны: двое встают справа и слева лицом к нему, а третий бело-синей тенью проскальзывает за спину. Сердце срывается на какой-то совсем уж безобразный ритм, и Кайя медленно выдыхает, заставляя себя успокоиться. Против крио его атаки, конечно, бесполезны, но и сами маги, с другой стороны, ничего толком сделать не смогут. Если только…

Его атакуют одновременно. Щит схлопывается после двух первых огромных сосулек, летящих со спины. Ещё две почти врезаются острыми кольями в плечо — Кайя едва успевает среагировать и отбить их молниеносным ударом меча. В запястье тут же вступает. Слишком резкое, неаккуратное движение, да ещё и под неудобным углом. Кайя перекладывает меч в левую руку. Не так привычно, но с правой он сейчас будет ограничен в движениях.

Однако щит восстановить он не успевает. Активировать ледниковый вальс тоже. Третья пара сосулек, совершенно проигнорировав выпад меча, вспарывает плоть на боку. Кайя сжимает зубы, чтобы не вскрикнуть. Перед глазами темнеет на мгновение от резкой боли и обжигающего холода. Он невольно заваливается вперёд, опускается на одно колено, чтобы не упасть окончательно. Смотрит вниз — и ещё успевает понять, что под ногами распускается смертоносным цветком узорчатая снежинка.

А в следующую секунду над ним смыкается ледяная клетка.

Кайя оказывался уже в такой однажды. И он прекрасно знает, что не в силах сломать её изнутри: места, чтобы использовать меч, нет, а элементальная магия бесполезна. Обычно ледяная клетка разрушается сама через какое-то время… Обычно. Если кто-то ещё снаружи отвлечёт крио мага и он потеряет над ней контроль. Всего на пару секунд — этого оказывается достаточно. Но у Кайи их нет. Он пошёл на винокурню один, и ледяная клетка будет держаться столько, сколько захотят эти трое.

Кайя садится, подтянув ноги к груди, обхватывает их руками и утыкается подбородком в колени. Это почти единственная поза, которую можно принять в ледяной клетке, чтобы не касаться её стенок. И так чуть-чуть сохраняется тепло. Дыхание вырывается изо рта паром. Холод жалит колючими иглами, вгрызается под кожу так стремительно, словно для него не существует совершенно никаких преград.

Драконий Хребет по сравнению с клеткой кажется чуть ли не курортом. Хотя бы потому, что туда приходишь добровольно и уходишь, в большинстве случаев, когда хочешь. Кайя дышит коротко и часто. Прогретый воздух накапливается немного в том клубке, который он создал из своего тела. Здесь он застрял надолго. И лучше, если замерзать станет помедленнее. Хотя будет даже забавно — обладатель крио глаза бога погиб от холода. Какой оксюморон.

Идиот. Так глупо попасться! И почти сразу же после того, как его предупредил Дайнслейф. Не то чтобы Кайя теперь должен был вообще прекратить появляться в безлюдных местах в одиночку — ещё не хватало везде ходить с сопровождением — но хотя бы не терять так позорно бдительность. Маги Бездны подобрались настолько близко только потому, что он сам им позволил.

Один из магов подходит вплотную и заглядывает внутрь сквозь щели между «лепестками» клетки. Кайя подносит руки к губам и выдыхает на немеющие пальцы. От металлических вставок на перчатках только хуже, но снять их — значит совсем лишиться защиты от холода. Кайя думает на мгновение: может быть, этот маг когда-то был его знакомым. Может быть, они даже дружили. А теперь его хотят не то убить, не то…

— Что вам от меня нужно? — слова вылетают изо рта вместе с густым облачком пара.

— Печать, — скрежечуще-тонким голосом проговаривает маг Бездны.

Он начинает бормотать что-то на каэнрийском — Кайя узнаёт, выцепляет отдельные слова, только в единое предложение они не складываются. Остальные два мага подхватывают хором. Слова набиваются в уши монотонным гулом, наплывают, наползают друг на друга, как слои расплавленного воска. От них кружится голова. Кайя слышит оглушительно громкий пульс в висках и не чувствует его в груди, будто сердце внезапно исчезло оттуда.

А потом глаз взрывается острой болью, намного более сильной, чем когда-либо прежде, и Кайя до скрипа стискивает зубы, чтобы не закричать. Перед внутренним взором ослепительно вспыхивает сначала белый, потом алый, черепную коробку туго стягивает железным обручем, усеянным изнутри толстыми острыми шипами, и они впиваются-впиваются-впиваются до тошноты, через кожу и кость до самого мозга.

И холодно. Очень, очень холодно. Кости превращаются в лёд, а сам Кайя — в статую, хрупкую настолько, что может разбиться на мелкие осколки от любого движения. Как те сосульки, что ударились о его щит. Как же давно это было… Наверное, целую вечность назад. И было ли вообще?..

Алый медленно становится непроницаемо чёрным. Кайя проваливается, соскальзывает в темноту, и в панике судорожно цепляется за реальность, за тусклый свет, мерцающий ещё где-то высоко-высоко, так, что до него почти не дотянуться. Каждая попытка оборачивается новым приступом боли, разрывающим голову — но нет. Нет, нет, нет. Нельзя поддаться и потерять себя. Только не сейчас. Не так глупо и быстро.

Он должен бороться, пока ещё есть силы. Он должен остаться человеком. Кайей Альберихом, а не каким-то хиличурлом, которого можно натравить против… против кого? Он не может вспомнить. Уже не может. Это было что-то важное? Или нет?

Мир непрерывно вращается вокруг своей оси, затягивая Кайю в безжалостный водоворот. Разверзается пропасть, чёрная и холодная, почти смыкается пастью над головой, погребая в пустоте… а потом вдруг рассыпается пылью. Кайя даже не сразу понимает, что боль резко ослабла, и монотонный гул голосов затих. Только слышит сквозь шум крови в ушах крики. И треск, как от… пламени? Не может быть. Откуда здесь взяться огню?

Кайя с трудом приоткрывает глаз — и когда он успел так крепко зажмуриться? Свет после полной темноты ослепляет, ножом полоснув по сетчатке. Кайя быстро-быстро моргает, привыкая, и сквозь обжигающую пелену слёз всматривается в щель между двумя полупрозрачными ледяными «лепестками». Чёрно-алая тень. Огненная птица. Такая знакомая. Он где-то уже её видел и, кажется, даже не один раз. И ещё имя. Простое, короткое. Кайя должен его помнить, непременно должен.

Дилюк?

Осознание накатывает резко, волной, воспоминания вереницей проносятся перед внутренним взором, набиваясь в голову комьями ваты. Немного мутит, воспринимать сразу много тяжело, но Кайя жадно впитывает каждое из них. Слёзы текут ещё сильнее, теперь уже от безумного головокружительного облегчения — он вспомнил. Он всё ещё в своём уме, печать не смогли сломать. Слава архонтам…

— Кайя! — Дилюк подбегает к клетке, присаживается на корточки. Это и в самом деле он. В самом деле. — Ты как?

— Немного замёрз, сильно побит и катастрофически унижен. — Кайя выдавливает из себя усмешку, с трудом справляясь с накатывающей тошнотой, возвращает себя прежнего, собирая по кусочкам. — И… стой, подожди, не…

Закончить фразу он не успевает: Дилюк уже растапливает клетку своим пиро, причём не по частям, а бескомпромиссно, сразу целиком. И, конечно же, лёд превращается в воду, которая окатывает Кайю с головы до ног. Наверное, это не ошеломляет его только потому, что он давно уже чувствует своё тело… не совсем везде. Но в реальность выдёргивает прекрасно. И окончательно.

— Спасибо большое, — выдыхает Кайя. — Теперь я ещё и мокрый.

Он даже не дрожит. Вроде бы. Ровно до тех пор, пока Дилюк не кладёт горячую ладонь ему на спину. И от резкого контраста температур Кайю, кажется, как раз-таки и начинает трясти. Этот чёртов лёд как будто высосал напрочь всё тепло из тела. На Дилюке нет сюртука, он даже свою неизменную жилетку не надел. А так жаль. Кайя бы сейчас очень даже не отказался бы.

Ещё глаз до сих пор пульсирует. И под повязкой ощутимо влажно. Плохо, очень плохо. Бок, по идее, тоже должен болеть, и неслабо — одежда вся пропитана кровью — но, наверное, сейчас Кайе слишком холодно, чтобы он чувствовал. Хоть что-то хорошее от этой клетки.

— Ч-чёрт, — выдыхает Кайя, когда в глазницу снова вгрызаются острые иглы, только после этого понимая, что говорить ему не стоило — зубы весьма задорно отстукивают дробь.

— «Немного», значит? Сколько ты пробыл в клетке? — в голосе Дилюка слышится беспокойство. Он приобнимает Кайю и осторожно растирает ему плечи — это приятно, но дрожь от внезапного тепла только усиливается.

— Час… или два, — выдавливает Кайя. — Наверное.

На последнем слоге он вдруг захлёбывается воздухом. По боку снизу вверх растекается резкая боль. Вот теперь он её чувствует, да ладно. И сгибается пополам, накрывая рану ладонью. Как будто это может хоть немного помочь. К горлу подкатывает тошнота, во рту — кисло-горько и слабый металлический привкус. Кайя криво усмехается: впрочем, и не такое переживали.

— Ты ранен, — с нажимом говорит Дилюк. — Нужно позвать Барбару или Джин.

— Только не Джин! — сразу вскидывается Кайя. — И без Барбары тоже обойдёмся. Я в порядке.

— Кайя, ты не в порядке. Тебе нужна исцеляющая магия.

Кайя почти яростно мотает головой — и зря. Мутить начинает только сильнее, к горлу спазмом подступает рвотный позыв. Приходится зажать рот и через силу сглотнуть, чтобы не стошнило.

— Давай… не сейчас. Если мне станет хуже к вечеру, позовёшь Барбару, — выговаривает Кайя сквозь зубы. — Она вчера… ей нужно отдохнуть. Рыцари вернулись с задания, было много раненых. Она наверняка ещё спит. А Джин вообще вторые сутки на ногах.

Дилюк недовольно цокает языком, но больше настаивать на своём не пытается. Он перекидывает одну руку Кайи себе через плечо, осторожно поддерживает его за талию, не касаясь раны. Влажная ледяная одежда липнет к коже, и Кайю прошивает очередным приступом дрожи. Он передёргивает плечами и нахохливается замёрзшим воробьём.

— А ты не можешь меня высушить? — спрашивает Кайя, пытаясь сделать вид, что голос у него ни капли не дрожит.

— На других это не работает. Только на мне самом, — немного виновато отвечает Дилюк. — Я рискую неосторожно тебя поджечь, если попытаюсь.

— О, тогда лучше не стоит. — Кайя издаёт короткий неровный смешок.

— Потерпи немного, — непривычно мягко произносит Дилюк.

Весь путь для Кайи проходит как в тумане: он не может толком думать ни о чём кроме того, что ему больно и безумно холодно. Рана на боку остро, тягуче пульсирует, в глаз всё ещё впиваются тысячи мелких игл. От тела Дилюка исходит привычный лёгкий жар — это немного спасает, но не настолько, чтобы Кайю перестало трясти. К тому же на рассвете, даже в августе, прохладно, толком не успевшее взойти солнце ни капельки не греет.

Входную дверь Дилюк, кажется, открывает чуть ли не ногой — вот тебе и хвалёное воспитание Рагнвиндров, куда только делось за пять с лишним лет. Когда они входят внутрь, на Кайю резко накатывает слабость. Наверное, от смутного осознания: теперь он наконец-то в безопасности. На винокурне, куда никакие маги Бездны сунуться не смогут, даже если будут гореть жгучим желанием.

Кайя не сдерживается и коротко хихикает невпопад под изумлённый и обеспокоенный взгляд Дилюка. А ведь гореть-то они потом и вправду будут. В прямом смысле. Потому что кое-кто поджарит их своим знаменитым фениксом.

До этого Кайя ещё держался и даже самостоятельно перебирал ногами, чтобы не наваливаться всем весом на Дилюка, но сейчас в теле как будто растворяются напрочь кости. Он едва не падает — хотя, по ощущениям, скорее медленно стекает — на пол, но Дилюк слегка усиливает хватку, помогая удержаться. Его пальцы неосторожно задевают край раны. Кайя захлёбывается вдохом, сжимает зубы так, что едва не сводит челюсть, но не издаёт ни звука. Ерунда.

— Господин Дилюк? — голос Аделинды, подбегающей к ним, испуганный и слегка срывающийся. — Семеро архонтов, что случилось?

— Маги Бездны случились, — коротко отвечает Дилюк. — Приготовьте набор для обработки ран и что-нибудь горячее. Всё принесите в мою комнату.

— Господин Дилюк, может быть… — осторожно произносит Аделинда, бросая взгляд на Кайю, — может быть, подогреть вина?

— О, какая прекрасная идея, — смеётся Кайя. Выходит жалко, потому что его всё ещё трясёт так, что стучат зубы.

— Нет, — отрезает Дилюк. — Никакого алкоголя. Не в твоём состоянии.

— Ты жестокий!

Аделинда, кажется, облегчённо выдыхает и улыбается. Мягко и немного снисходительно, так же как много лет назад, когда маленькие Кайя и Дилюк тайком от мастера Крепуса выпрашивали у неё лишнюю порцию сладостей после обеда. Непреклонной ей удавалось остаться лишь в половине случаев.

— Тогда я сделаю горячий виноградный сок с пряностями, — говорит Аделинда.

Дилюк удовлетворённо кивает, и Кайя издаёт разочарованный стон: сегодня, похоже, не тот случай, когда попрошайничество увенчалось успехом. Аделинда уходит отдавать распоряжения остальным горничным. Дилюк, чуть ли не таща обмякшего Кайю на себе, помогает ему подняться по лестнице и доплестись до комнаты. До своей — наверное, просто потому, что она ближе.

Или потому, что комната Кайи, скорее всего, давно перестала существовать в этом доме. Но думать об этом слишком уж грустно. Намного лучше игнорировать подобные мелкие разочарования реальности, так ведь?

Кайя в комнате Дилюка не был целую вечность. Ровно с тех пор как… впрочем, неважно. И она, кажется, ни капли не изменилась. В ней идеальный порядок — как и всегда — но сейчас она почему-то из-за этого создаёт ощущение нежилой. Будто Дилюк здесь толком и не появляется. Кайю он доводит до кровати и осторожно помогает опуститься на постель. Идеально заправленную и безукоризненно белую. До этой секунды.

— Не боишься, что я простыни запачкаю? — усмехается Кайя.

Если бы взглядом можно было испепелять, от Кайи бы уже осталась горстка пепла. Но когда живёшь с человеком, у которого пиро глаз бога с десяти лет, невольно становишься весьма огнеустойчивым. До определённых пределов, которые лучше никогда не проверять.

С этой задачей, впрочем, Кайя в своё время не справился.

— Простыни можно постирать, — сухо отзывается Дилюк. Он копается несколько мгновений в шкафу, прежде чем выуживает оттуда рубашку и брюки. Что удивительно, не чёрные, а светло-серые. — Переоденься. Ты не согреешься, если останешься в мокром.

— Ой, а тебе напомнить, из-за кого оно мокрое?

Дилюк закатывает глаза, небрежно бросает вещи на кровать и выходит из комнаты. У Кайи катастрофически дрожат руки и немного кружится голова, но с тем, чтобы сменить мокрую одежду на сухую, он, вроде бы, справляется. Благо, ткань не успела прилипнуть и присохнуть, отдирать её не так мучительно. Выглядит рана отвратно, но внутренние органы, вроде бы, не задело — и на том спасибо.

Но зато, кажется, одно из нижних рёбер треснуло: когда Кайя неосторожно надавливает пальцами на край грудной клетки, боль взмётывается так, что перед глазами вспыхивают звёздочки. Он справляется с её отголосками несколько катастрофически долгих мгновений и даже рубашку застегнуть не успевает. Дилюк возвращается в комнату, неся в руках поднос, на котором немного неаккуратно разложены мотки бинтов и расставлены какие-то склянки. Одежду Кайи, разбросанную теперь на полу, он окидывает беглым взглядом и качает головой:

— Похоже, носить ты это уже не сможешь. По крайней мере, рубашку.

— Надеюсь, ты позволишь мне украсть взамен твою, — с коротким смешком произносит Кайя.

Дилюк его фразу талантливо игнорирует, молча садится рядом и ставит поднос на кровать, под рукой, чтобы было удобнее. Кайя трясущимися непослушными пальцами тянется наконец к пуговицам рубашки, но Дилюк осторожно отводит его ладони в стороны. Короткое прикосновение ощущается восхитительным теплом. Кайя едва сдерживается, чтобы не потянуться за ним в попытке хоть немного продлить.

— Подожди, — говорит Дилюк. — Нужно сначала обработать твои раны.

Кайе холодно — и просьба не застёгивать рубашку кажется издевательством. Он бы сейчас до последней пуговки её застегнул, вопреки привычке, только бы согреться. Но лишь послушно кивает и вжимает голову в плечи, пытаясь сдержать дрожь. Дилюк цокает языком и, прежде чем взяться за лекарства, медленно, осторожно проводит ладонями по его плечам, оставляя слабый тёплый след. Кайя жмурится, прерывисто выдыхая. Этого безумно мало — но уже хоть что-то.

— Бестолочь, — коротко бросает Дилюк, промывая рану обеззараживающим зельем.

— А? — недоумевает Кайя.

— Ты зачем полез к крио магам бездны? Не учили разве, что со своим же элементом сражаться бесполезно? Тебе повезло, что я вышел проверить виноградники. А если бы нет?

— Эй, вообще-то не я к ним полез, а они ко мне, и… ауч! — внутрь раны попадает слишком много зелья, и у Кайи аж слёзы выступают от резкого острого жжения. — Да ты мечом размахиваешь аккуратнее, чем раны обрабатываешь!

— Потерпишь, — отрезает Дилюк, отматывая кусок бинта.

— Какой у меня жестокий брат. — Кайя притворно надувает губы.

— Могу жестоко отправить тебя домой и будешь обрабатывать сам.

— О, нет-нет-нет, беру свои слова обратно! Конечно же не жестокий, самый что ни на есть добрый и заботливый.

У Дилюка крайне странное выражение лица, но уголки губ дёргаются вверх-вниз. Он продолжает молча, сосредоточенно заниматься раной Кайи, и его движения на самом деле предельно осторожны и аккуратны, только пальцы едва заметно дрожат, и из-за этого рука иногда срывается. Кайя чувствует себя бесконечно виноватым за это волнение. Если бы Дилюк не успел вовремя, в самом деле, неизвестно, что бы случилось. Или, вернее, слишком уж хорошо известно.

Они виделись перед сменой Кайи вчера вечером. Ещё немного, ещё несколько минут… и этот раз мог бы стать последним. Даже останься Кайя в живых, его уже нельзя было бы считать человеком. Дилюк потерял бы его. Дилюку пришлось бы сделать то, что он обещал. От одной только мысли об этом внутренности в узел скручиваются. Придумать что-то хуже даже специально вряд ли выйдет.

А всё из-за того, что Кайя так по-идиотски потерял бдительность. Подумал почему-то, что предчувствие его обманывает — да разве случалось такое когда-нибудь? Он ведь кожей чувствовал, что за ним следят. И что же? Решил махнуть рукой. Сразу же после того, как мысленно дал обещание сделать всё возможное, чтобы оттянуть момент, когда проклятие внутри него вырвется на свободу. А лучше вообще его не допустить. Молодец, нечего сказать.

Значит, Кайя Альберих так просто поймать себя не позволит? Ну да, ну да. На словах все сильны и умны, а на деле… А на деле попадаются в первую же ловушку, расставленную на их пути. И куда только делась его хвалёная осторожность, о которой по Мондштадту чуть ли не легенды ходят? Как он вообще мог позволить себе расслабиться, когда его прямым текстом предупредили об опасности?

Наверное, решил, что столь невероятным совпадений не бывает, и на него не станут нападать в тот же самый день. Так ведь случается только в этих неправдоподобных приключенческих романах из Лиюэ, где герою говорят, мол, скоро произойдёт что-то ужасное, и это «скоро» наступает буквально на следующей странице. Но жизнь не может быть похожа на книгу, правда же?

Выходит, может.

Кайя выныривает из размышлений, только когда Дилюк заканчивает перевязывать рану и сам аккуратно застёгивает пуговицы на одолженной рубашке. Все, даже самую верхнюю под горлом. Воротничок немного натирает шею, но сейчас это, если честно, последнее, что волнует Кайю. Он натягивает рукава на самые пальцы и съёживается, зябко обхватив плечи. Выглядит наверняка жалко до безобразия, но ему уже плевать.

Дилюк, наверное, добавил что-то в обеззараживающее зелье — рану как будто приморозило немного и не печёт так сильно. Боль в глазу тоже превратилась скорее в ноющую вместо острой. Но вот холод никуда не делся. Кайю до сих пор пробирает неудержимой дрожью, как никогда ещё прежде ни после Драконьего Хребта, ни после, собственно, ледяной клетки. Хотя, раньше он и не проводил там несколько часов под заклинаниями магов Бездны.

— Дать тебе обезболивающее? — спрашивает Дилюк.

— Если можно, — рассеянно кивает Кайя. — И… спасибо.

На самом деле он бы немало отдал, чтобы Дилюк ещё хоть раз к нему прикоснулся. Пока он обрабатывал рану, от горячих пальцев, задевающих иногда кожу, было чуточку теплее. Но попросить о чём-то подобном — настоящее самоубийство.

Дилюк в ответ на его благодарность лишь серьёзно кивает и сосредоточенно, чуть нахмурившись, перебирает стоящие на подносе склянки, отыскивая нужную. Когда он наконец находит маленький тёмно-коричневый пузырёк, в комнату тихо стучат. Пока Кайя коротким глотком выпивает отвратительно горькое зелье, от которого зубы сводит, Дилюк подходит к двери и забирает у пришедшей Аделинды плед и кружку с чем-то, исходящим паром, взамен отдавая мокрую одежду.

Кружка тут же оказывается в трясущихся руках Кайи. Тот крепко обхватывает её обеими ладонями, чтобы не выронить, жадно впитывает тепло нагревшейся керамики и осторожно принюхивается. Ну вот. Всё-таки виноградный сок с пряностями. Впрочем, когда это Аделинда не выполняла своих обещаний. Коротко подув, Кайя делает первый глоток. Жидкость немного обжигает язык, но вместе с тем сразу же перебивает мерзкий вкус обезболивающего и благословенным жаром спускается по пищеводу, оседая в желудке.

— Кайя, — непривычно осторожно зовёт Дилюк, накрывая его плечи пледом. — Я могу посмотреть на твой глаз?

Кайя вздрагивает. И, помедлив, коротко кивает. Всё равно смысла скрывать нет. Он делает ещё один долгий глоток и прикрывает веко, как бы давая молчаливое разрешение: я доверяю тебе, можешь сделать это сам. Дилюк аккуратно, почти трепетно распускает тугой узелок на затылке, почти не прикасаясь к всё ещё влажным волосам, и снимает повязку. Кайя снова открывает глаз, чтобы увидеть хотя бы взгляд.

Судя по тому, как зрачки Дилюка сужаются и судорожно мечутся из стороны в сторону, ничего хорошего он не видит. Но сначала молчит. Только снова смачивает уже другое, чистое полотенце в обеззараживающем зелье и обводит вокруг глаза Кайи, собирая противно-липкое вокруг. Ткань становится красно-бурой, не так сильно, конечно, как от раны на боку, но весьма заметно. Впрочем, чего и следовало ожидать.

— Что произошло? — напряжённо спрашивает Дилюк.

— Они пытались сломать печать, — выдавливает Кайя, сильнее сжимая пальцы на кружке. — Это было… отвратительно. Я начал забывать имена. Лица. И ничего не мог с этим сделать. — Он судорожно сглатывает. — Послушай, то, что ты обещал…

— Не смей даже вспоминать, — отрезает Дилюк. — Я не позволю этому случиться. Мы не позволим. Ты не потеряешь контроль.

Кайя хочет сказать что-то вроде: «Я тоже так думал буквально пару часов назад». Хочет возразить, что Дилюк не всегда будет рядом, чтобы помочь, а он сам может вот так же глупо попасться в ловушку Ордена Бездны. Но Кайя молчит и мелкими глотками пьёт виноградный сок с пряностями, который кажется вдруг очень горьким.

Ему говорили: ни к кому не привязывайся. Ему говорили: не забывай, какова твоя цель, помни, что ты последняя надежда Каэнрии. Но Кайя сделал выбор. Он привязался. Он забыл. И теперь впутал близких ему людей в войну, которая, судя по всему, может разразиться совсем скоро. У него нет полной уверенности, что он сумеет их защитить. Но что-то менять, увы, уже поздно, а предавать Мондштадт — по крайней мере, по собственной воле — он точно не собирается.

Придётся выкручиваться. Уж в этом-то Кайя мастер, каких ещё поискать.

— Итэр как-то упомянул, — вдруг говорит Дилюк, — что видел в одном из магазинов Иназумы парные кулоны. Когда один человек оказывается в опасности, у другого начинает пульсировать камень, вставленный туда. Чем больше опасность, тем сильнее. И ещё в них вплетено отслеживающее заклинание. Я мог бы попросить купить такие для нас.

— Так он же сразу догадается. — Кайя коротко смеётся, пытаясь скрыть неловкость: Дилюк что, мысли его читать научился? — И Паймон растрезвонит на всю округу, что мы помирились.

— А ты не хочешь этого? — спрашивает Дилюк. В голосе его слышится что-то странное, хрупкое до невозможности, и Кайя благоразумно не поднимает взгляд, уткнувшись в полупустую уже кружку.

— Мне казалось, ты не хочешь, — напоминает он.

— Я думаю, уже пора, — замечает Дилюк. — Мы не сможем притворяться бесконечно.

Кайя приподнимает уголки губ в слабой улыбке, позволяя Дилюку считать это как положительный ответ. Делает последние несколько глотков подостывшего виноградного сока, отставляет кружку на тумбочку рядом с кроватью и, мелко дрожа, старательно кутается в плед. Дилюк внимательно смотрит на его мучения несколько секунд, тихо вздыхает и вдруг приглашающе раскрывает руки:

— Иди сюда.

На несколько мгновений Кайя, кажется, забывает, как дышать. И, не веря собственному счастью, пододвигается ближе, чтобы осторожно прижаться к Дилюку и уткнуться носом между его ключиц. Дилюк дёргается немного — кожа холодная, наверное — и аккуратно, явно стараясь не тревожить рану, обнимает его. И это лучше пледа. Намного лучше. Тепло Дилюка окутывает мягко и бережно, пробираясь к телу, по которому всё ещё зябкой рябью гуляет дрожь. Кайя выдыхает блаженно, немного расслабляясь в горячем кольце рук.

— А можно ты так весь день со мной сидеть будешь? — протягивает он, изображая детские жалобные интонации. — И всю ночь?

Дилюк кивает — Кайя не видит, разумеется, но чувствует, как его подбородок слабо задевает волосы. Это заставляет замереть. Кайя же просто пошутил, а Дилюк так легко поддался на провокацию и согласился?

— Эй, а как же защита города, Полуночный герой? — с тихим смешком спрашивает Кайя.

— Ты тоже часть города, — выдыхает Дилюк куда-то ему в макушку. — Так что я уже занимаюсь этой самой защитой прямо сейчас.

Кайя мысленно восхищается, какой потрясающий логический прыжок он умудрился сделать, но возражать точно не собирается. Почти удивляясь собственной смелости, прижимается ближе, по каплям вбирает в себя долгожданное тепло и чувствует, как ровно бьётся сердце Дилюка под плотной рубашкой, близко-близко к рёбрам и коже. Не то что его собственное, заполошно трепещущее в грудной клетке.

А ведь кулоны неплохая идея, наверное. Если они действительно работают, Дилюк будет знать, в порядке ли Кайя, а Кайя будет знать, в порядке ли Дилюк. Может, так удастся ещё больше оттянуть тот момент, когда они увидятся друг с другом в последний раз. Первое время, конечно, Кайю неминуемо будет возвращать в годы, когда он судорожно проверял чуть ли не каждый час, не начал ли тускнеть глаз бога Дилюка. Но ничего. Не привыкать.

Интересно, а как станет вести себя сам Дилюк? Ему-то такого «счастья» испытать не довелось.

Дилюк вдруг начинает мягко водить ладонью по спине Кайи. Дрожь понемногу утихает, ровный стук сердца убаюкивает, и Кайя вдруг понимает, что катастрофически хочет спать. Глаза слипаются, а по всему телу разливается такая тяжесть, что он, кажется, даже руку поднять не сможет, если захочет. О чём он там думал? Хотя ладно, неважно. Додумает потом. Пока что он в тепле и безопасности, можно позволить себе забыться. Всего на пару минуточек…

Кайя даже не замечает, как проваливается в сон. Только-только, кажется, прикрывает на мгновение веки, и почти сразу же смутно слышит голос. Но слова никак не может различить. Просто непрекращающийся звук откуда-то извне, планомерно выдёргивающий его из дрёмы.

— …йя, — наконец выцепляет он. — Кайя. Вставай. Аделинда уже накрывает обед внизу.

Голос вполне красноречиво дополняется трясущей за плечо рукой. Кайя медленно открывает глаз. Щурится от яркого света, моргает, пытаясь сфокусироваться. И обнаруживает, что лежит на кровати, укрытый пледом почти по самую шею, а рядом стоит Дилюк. Такой… необычно домашний, немного растрёпанный, с выбившимися из хвоста пушистыми прядями, которые в падающих от окна лучах кажутся подсвеченными изнутри пламенем.

— Сколько сейчас времени? — хрипло спрашивает Кайя.

— Почти полдень, — отвечает Дилюк. — Как ты себя чувствуешь?

Кайя прислушивается к своим ощущениям. Тепло — кажется, окончательно согрелся, хотя это уже представлялось почти невозможным. Сухо — даже волосы не влажные. Бок ноет, и простреливает резкой болью по всей левой стороне, когда Кайя пытается перевернуться на спину, но в целом сносно. Хотя тут судить точно нельзя, возможно, всё ещё действует обезболивающее. Зато с глазом уж точно всё наконец-то в порядке. Кроме, разумеется, того, что он не видит примерно ничего.

Надо будет зайти к Альбедо на днях и спросить, не случилось ли чего серьёзного с печатью, напоминает себе Кайя. Но это потом.

— Неплохо, — заверяет он. — Ты тоже спал?

— Нет. У меня нет на это времени. Я ушёл, как только ты уснул, и занимался бумагами.

— Дилюк! Ты издеваешься? Мне что, снова напоить тебя снотворным, чтобы ты хоть один раз поспал дольше чем три часа?

Дилюк, сощурившись, бросает на него нечитаемый взгляд. Кайя моментально прикусывает язык, но берёт себе на заметку придумать какой-нибудь другой способ. Такими темпами Дилюк ещё свалится где-нибудь посреди очередного ночного патруля. Или заснёт за барной стойкой. Или забудет, как готовить «Полуденную смерть» — вот уж где упущение.

На то, чтобы собраться, у Кайи уходит ровно минута: всего-то и нужно сделать, что поправить немного сбившийся хвост и надеть повязку. Передвигаться он вроде бы уже в состоянии самостоятельно, хотя его всё ещё слегка пошатывает от слабости, и приходится сжимать зубы, когда боль усиливается от движения. Но Дилюк всё равно идёт рядом. Не прикасается, но явно готовится подхватить в любой момент, если Кайя вдруг оступится.

От этого одновременно безумно приятно щемит в груди и скребётся лёгкое чувство вины: если бы Кайя не облажался, Дилюку не пришлось бы сейчас беспокоиться.

— Господин Кайя, — с лёгким кивком приветствует Аделинда, заканчивающая накрывать на стол. — Рада, что вам лучше.

— С каких это пор я удостоился такого обращения? — хмыкнув, замечает Кайя. — Господин тут Дилюк, а мы вроде не так похожи, чтобы нас перепутать.

В ответ он ловит максимально странную улыбку. Аделинда желает им приятного аппетита и удаляется на кухню, по пути шикнув на Моку и Хилли, шепчущихся о чём-то у шкафа с книгами и бросающих заинтересованные взгляды на Кайю. Горничные мгновенно оказываются занятыми работой, даже голову лишний раз не поднимают. Кайя, усаживаясь за стол, едва сдерживает смешок: а Аделинда, кажется, со времён их с Дилюком детства тоже ни капельки не изменилась.

На столе стоят салат, куриный суп и отварное мясо с овощным гарниром. И виноградный сок. Куда же без него. Кайя приподнимает уголки губ. Ну конечно же, он заметил, что еда практически такая, какую обычно готовят при болезни. Он бросает короткий взгляд на Дилюка и встречает мягкое, обеспокоенное выражение лица. Кивает с улыбкой, мол, всё в порядке.

И окончательно убеждается в том, что должен справиться, хотя бы ради того, чтобы каждое утро видеть эти глаза. Пусть даже теперь ему придётся ходить, поминутно оглядываясь и ожидая нападения со спины: всё лучше, чем во второй раз попасть под заклинание, разрушающее печать. И в паранойе, кажется, нет ничего плохого, если она поможет сохранить жизнь самому Кайе и тем, кто ему дорог.

А если вдруг он снова допустит промах… что ж, у Дилюка скоро будет кулон. И меч, конечно же. На крайний случай. Надежды на то, что высвобождения проклятия удастся избежать совсем, даже когда придёт война, конечно, мало, но Дайнслейф же, например, верит. Тут всё зависит по большей части от самого Кайи. И он не облажается больше так глупо. Ну уж нет.

Неторопливо ковыряясь вилкой в салате, Кайя бросает взгляд на горящий камин. В нём поддерживают огонь, кажется, и днём, и ночью. И в любое время года. Даже сейчас, летом. Когда бы Кайя ни приходил, в камине пляшет пламя. Из-за этого на первом этаже иногда бывает душно, так что он приоткрывает форточку, когда дремлет на диване. Но погасить никогда не просит, мало ли что там за причуды у Дилюка. Хотя странно: зачем зазря переводить дрова?

— Почему ты вообще разжигаешь его? — спрашивает Кайя. Дилюк вопросительно приподнимает брови — приходится мотнуть в сторону камина головой. — Только не ври, что это для меня. Он уже горел, когда мы пришли, я помню. К тому же я вполне согрелся в твоей комнате и без всякого камина.

— Стены каменные, — отзывается Дилюк. — Они плохо удерживают тепло, и без огня на винокурне всегда довольно холодно.

— Даже летом? Для тебя с твоим пиро? — подкалывает Кайя.

Дилюк его ответом не удостаивает. Он долго сидит молча, аристократически-аккуратно отправляя в рот кусочки овощей из салата. А потом, словно не выдержав, откладывает столовые приборы в сторону, поворачивается и, коротко выдохнув, вдруг щёлкает пальцами. Пламя в камине гаснет с тихим треском. Кайя уставляется на него, словно увидев величайшее чудо во всём Тейвате, потом медленно переводит взгляд на Дилюка.

— Зачем ты это сделал?

— Когда ты приходишь сюда, думаю, он не так нужен, — говорит Дилюк. — Кстати, твоя комната… всё ещё ждёт тебя. Ты мог бы спать там, а не внизу на диване.

Каким чудом Кайя не давится кусочком огурца, который успел засунуть в рот, остаётся загадкой. Сначала ему кажется, что лёгкий румянец на щеках Дилюка — галлюцинация. Но тот резко опускает взгляд и слишком уж сосредоточенно начинает разрезать мясо в своей тарелке. При том, что ещё даже не притронулся к супу, а есть второе раньше первого, вроде как, правилам этикета противоречит.

Кайя моргает изумлённо. А потом глупо улыбается и прячет улыбку в стакане с виноградным соком, думая о том, что он, наверное, впервые в жизни пьян, не выпив ни капли алкоголя.