Путь в Иназуму в целом проходит неплохо, хотя Дилюк, как и в юности, когда отец привозил их с Кайей сюда на какое-то официальное мероприятие, мучается приступами морской болезни. Большую часть времени он проводит в каюте, всеми силами стараясь подавить накатывающую тошноту. Кайя же — счастливчик — торчит на палубе, не забывая периодически заглядывать, весь пропахший ветром и солью, и приносить тёплую воду, чтобы Дилюк мог пить её мелкими глотками.

Он не завидует. Ну, может быть, совсем немного.

Когда они сходят на берег и здороваются со встречающими их Итэром и Паймон, Дилюка слегка шатает и всё ещё мутит. Он едва подавляет облегчённый вздох оттого, что наконец-то оказался на твёрдой земле, и старается много не говорить, пока окончательно не пройдёт тошнота. В горле стоит ком, который никак не получается сглотнуть. Кайя смотрит немного сочувственно.

— Может, присядешь? — предлагает он шёпотом. — Ты буквально зелёный. Я раньше думал, это просто оборот речи.

Дилюк не вполне понимает, куда он может присесть на пристани, кроме как на ящики с грузом или прямо на доски настила, поэтому отмахивается. Не так уж и плохо он себя чувствует, чтобы пренебрегать правилами приличия.

— Тебя вроде так не укачивало, когда мы на Двалине летели, — замечает Кайя.

— Я думаю, это распространяется только на… морской транспорт, — говорит Дилюк и спрашивает, переводя тему: — Ты пил сегодня лекарство?

Кайя кивает. Альбедо, идущий чуть впереди, на мгновение оборачивается, и они обмениваются странными взглядами. Дилюк пару недель назад застал Кайю тайком глотающим какие-то таблетки, и тому пришлось объяснить, что да, печать немного повреждена, нет, ничего страшного, всего лишь нужно принимать лекарство, да, препарат ему дал Альбедо, потому что он в курсе, и нет, каким образом в курсе, Кайя рассказать не может, потому что на сей раз это не его секрет.

Смотрел он при этом с таким катастрофическим чувством вины в глазах, что Дилюку стало не по себе. Конечно, ему было немного неприятно, что Кайя предпочёл скрывать свои проблемы (хотя, впрочем, ничего нового: если б этот человек добровольно признался, что ему плохо или трудно, мир бы наверняка схлопнулся). И ещё, возможно… что о них известно кому-то другому. Но Дилюк вовсе не чувствовал себя беспросветно обманутым. В чём и поспешил уверить Кайю.

Дилюк вообще, честно говоря, даже забыл, что когда-то годами носил в себе подобное отвратительное ощущение. Они с Кайей договорились друг другу не врать, и поначалу любое отступление от этого правила Дилюк воспринимал чересчур остро и болезненно (вспомнить хотя бы тот случай со снотворным). Но со временем в его голове неохотно прижилась мысль, что всем иногда нужна маленькая ложь. Он рассказывал далеко не абсолютно всё — так почему Кайе не должно было быть позволено того же?

Спустя несколько последующих часов размышлений, когда Дилюк напряжённо пытался ухватить за хвост мысль, что судорожно крутилась в голове, до него вдруг дошло, что Альбедо может знать о происхождении Кайи и о печати потому… что, вероятно, он тоже каэнриец. Эту теорию ломали только зрачки: Дилюк помнил, они должны быть звездообразные, а не круглые. Но в конце концов, Альбедо же вроде как великий учёный и изобретатель. Вдруг он что-то придумал.

Потом от вопроса в лоб Кайя отвертеться не смог и нехотя подтвердил. И тут же заверил, что беспокоиться не о чем, Альбедо можно доверять, и он придерживается примерно тех же взглядов на их бывшую родину. В принципе, беспокоиться о ком-то, кроме самого Кайи, Дилюк и не собирался: лекарства просто так, от нечего делать, никто не принимает. До Альбедо ему никакого дела нет, он вообще максимально тихий, незаметный и большую часть времени проводит на Драконьем Хребте.

Только вот интересно, почему концентрация жителей Каэнрии так зашкаливает именно в Мондштадте? Здесь что, атмосфера особенно подходящая?

В Иназуму Альбедо прибыл вместе с Сахарозой и Кли. В общем-то, насколько Дилюк знает, приглашали только его одного, но он сумел договориться на ещё два дополнительных места. Вместе с Путешественником они сразу же уходят в город, оставляя Дилюка и Кайю на пристани. Кажется, перед отъездом Альбедо говорил, что ему нужно будет сделать несколько рисунков, но, скорее всего, возможности найти какие-нибудь местные научные издания он тоже не упустит.

Дилюк наблюдает за ними, пока они не скрываются из виду за поворотом. Итэр и Паймон активно, шумно переговариваются — он с некоторым удивлением и вспыхнувшей теплотой в груди признаёт, что даже скучал по их привычным спорам. Кли что-то радостно щебечет, дёргая Сахарозу за рукав и восторженно тыкая пальцем во всё подряд. Та, краснея и прижимая уши, тихо смеётся. Альбедо мягко улыбается и взъерошивает малышке волосы. Дилюк мимолётно думает, что они немного похожи на семью.

И невольно сжимает пальцами маленький алый кулон сквозь ткань рубашки. Он действительно заказал такие Итэру — и потом ещё несколько мгновений наблюдал, как одно выражение на его лице сменяет другое с совершенно катастрофической скоростью. Дилюк даже подумал отказаться от собственных слов, пока ещё не поздно, но в конечном итоге Итэр, кажется, был… рад? Как и говорил Кайя.

Паймон, когда её просишь, держать язык за зубами почти умеет. В этот раз её не просили, и она, разумеется, на следующий же день растрезвонила на весь город.

Но ей практически никто не поверил.

В самом деле — не поверил. Люди, похоже, настолько привыкли, что Дилюк с Кайей старательно избегают друг друга и ругаются почти каждый раз, стоит им пересечься хотя бы на пару минут, что обратная ситуация представляется всем попросту невозможной. Кайя говорил, что даже Джин несколько дней подряд приставала к нему с настойчивыми расспросами.

Не то чтобы Дилюк был очень сильно расстроен… Просто — возможно — слегка раздражён, что так долго решался переступить через себя, чтобы на их с Кайей долгожданное примирение в итоге отреагировали вот так. Горожане всерьёз не воспринимают даже те редкие моменты, когда они спокойно появляются теперь на улицах вместе. Наверняка считают, что Кайя просто опять навязывается, а Дилюк стойко терпит его общество.

Когда они садились вдвоём на корабль, на них и вовсе смотрели с таким нескрываемым удивлением, будто увидели по меньшей мере одно из чудес Тейвата. Попутчики-барды в том числе. И думали, скорее всего, примерно то же самое. Дилюк в конце концов так устал от направленных на него взглядов, что даже немного обрадовался своей морской болезни, которая позволила скрыться с глаз долой. И не стоять рядом с Кайей.

В принципе, Дилюк же говорил, что не поймут. Вот, пожалуйста, не поняли. И никого ведь не смутило, что на праздник в Иназуму просто так, от нечего делать и «навязываясь», никто отправиться не мог.

В приглашении, присланном Дилюку, значилось «семье Рагнвиндров». Он подозревал, что именно такую формулировку использовали, потому что не знали ни о смерти отца, ни о… последовавших за ней событиях. Пару лет назад Дилюк, в лучшем случае, сжёг бы приглашение. А потом отправился бы отыгрываться на забредших в виноградники слаймах, чтобы заглушить в себе нахлынувшие воспоминания и острую ядовитую тоску. И в конце концов, возможно, даже никуда бы не поехал.

Но теперь Дилюк мог без колебаний позвать с собой Кайю. Вместе собирать вещи, ворча из-за того, что он взял ровно одну приличную рубашку из всех возможных. Принимать тёплую воду из его рук во время приступов тошноты. Стоять на пристани, вдыхая влажный солёный воздух. И невольно улыбаться — как же хорошо, что они всё-таки помирились. Быть одному здесь было бы слишком… тоскливо.

И, на самом деле, если раньше Дилюка заботило мнение окружающих, если он считал, что не готов отказаться от такой привычной, фактически сросшейся с ним маски, боялся излишнего внимания и ещё невесть чего, то теперь ему уже всё равно. Хотят думать, что подобное невозможно — пусть думают. Он-то знает, что это не так. Да и, в конце концов, между ним и Кайей почти ничего не изменилось.

Ничего, за исключением всего. Слишком много, чтобы кто-то заметил.

— Ты выглядишь лучше, — сообщает Кайя.

Дилюк кивает: его и правда уже почти не мутит, и дышать легче. Они медленно шагают по пристани вдоль берега. Солнце довольно высоко, но сейчас только середина весны, и ещё не жарко — это хорошо, Дилюк предпочёл бы обойтись без солнечного удара, как тогда, на архипелаге Золотого яблока. Поверхность воды спокойна, только лёгкие волны проходят по ней, и наблюдать за ними, когда не качает, однозначно приятнее.

Ветер приносит мелкие брызги, оседающие водяной пылью на одежде и коже, а ещё запах соли и немного водорослей, до отказа заполняющий лёгкие. Крики чаек изредка разрезают воздух, хотя когда Дилюк поднимает голову, то из-за слепящего глаза света не видит ни одной. Он коротко облизывает губы. И, прежде чем сглотнуть, пытается зачем-то распробовать вкус. Другой. Более… острый, резкий, кажется, чем в Мондштадте.

— Дилюк, смотри. — Кайя вдруг постукивает пальцем по его плечу, привлекая внимание. — Это же Итэр? Чего он без Альбедо вернулся? И кто это рядом с ним?

Дилюк поворачивает голову. Путешественник — перепутать его с кем-то ещё невозможно в том числе из-за вездесущей Паймон — в самом деле стоит неподалёку от них в компании темноволосого юноши в сиренево-нефритовых одеждах в стиле Лиюэ. Хотя корабль оттуда ещё не прибыл. Итэр что-то рассказывает, активно жестикулируя, а юноша слушает его, стоя в напряжённой с виду позе и скрестив руки на груди, но, кажется… улыбается?

Скользнув взглядом, Дилюк замечает висящую у бедра юноши маску. А ещё несколько амулетов. И удивлённо моргает. Он читал легенды Лиюэ: отец весьма ответственно подходил к вопросу их образования (правда, у Кайи как раз занятия по истории, особенно других регионов, вызывали только приступы зевоты и желание сбежать с урока, а не внимательно слушать). Выходит, это…

— Похоже, тот самый адепт, про которого он пару раз рассказывал, — отзывается Дилюк.

— Да ладно? Как же его зовут… — Кайя хмурится — он всегда так делает, когда пытается воззвать к собственной памяти. — Итэр ведь говорил?

— Да. Но я не помню. Я плохо запоминаю имена Лиюэ. Мне так и не удалось должным образом выучить их язык.

— Зато с иназумским ты справляешься прекрасно, — смеётся Кайя.

— Он проще, — пожимает плечами Дилюк.

Кайя морщится и издаёт звук, похожий на стон отчаяния. Дилюк слегка приподнимает уголки губ. Этот человек, способный удерживать в голове невероятные объёмы информации, касающейся работы, оказывается практически безнадёжен, когда дело доходит до изучения языков. В него с трудом удалось впихнуть даже несколько базовых фраз. Зато если спросить про дело какого-нибудь преступника трёхлетней давности — оттарабанит всё, начиная внешностью и заканчивая мельчайшими деталями расследования. Дилюка такая избирательность порой слегка вводит в ступор.

В сторону Путешественника они оба тактично больше не смотрят. Скорее всего, он предпочёл бы поговорить с таинственным адептом наедине, без постороннего внимания. Кайя запрокидывает голову и прикрывает глаз, подставляя лицо солнечным лучам. Он улыбается, а Дилюк несколько мгновений не может оторвать взгляд, наблюдая, как расцвечивается золотом смуглая кожа и чуть колышутся подхваченные лёгким ветерком пряди. А потом быстро отворачивается, снова глядя на воду.

И на приближающийся к пристани корабль.

Он прибыл из Лиюэ. Дилюк практически никого оттуда не знает, на самом деле, кроме нескольких деловых партнёров, и потому сразу же выцепляет из толпы сходящих на берег людей молодого господина торговой гильдии «Фэйюнь». Но они стоят слишком далеко, так что обмениваться приветствиями он считает излишним. Тем более что к кораблю тут же подлетает Итэр — уже без своего собеседника, который, кажется, бесследно испарился в воздухе. Похоже, Путешественник с Паймон сегодня вместо проводников.

Ещё внимание Дилюка привлекает юноша в светлых иназумских одеждах, бесстрашно устроившийся прямо на леере. Он разговаривает о чём-то с женщиной, носящей повязку на левом глазу, имени которой Дилюк не помнит, но идентифицирует как капитана небезызвестного Южного Креста. Женщина в ответ на какую-то фразу заливисто хохочет и хлопает юношу по плечу, отчего тот даже слегка пошатывается. Но на леере удерживается. И улыбается в ответ.

Похоже, у них довольно хорошие отношения, если он отнёсся так спокойно к столь панибратскому жесту. Дилюк даже Кайе не всегда позволяет делать что-то подобное.

Последними корабль покидают высокий мужчина в весьма изысканном костюме с собранными в тонкий аккуратный хвост длинными волосами и… одиннадцатый Предвестник?! Не то чтобы Дилюк хорошо знал всю верхушку Фатуи, но эту рыжую шевелюру, не единожды им виденную, он точно ни с чем не перепутает. Кажется, Чайльд Тарталья около года назад устроил большой переполох в Лиюэ… Зачем он сюда приехал? За тем же самым? Как он вообще оказался на этом корабле?

В груди волной вскипает жар. Но Дилюк не осознаёт, что напрягся, сжав кулаки, и даже развернулся всем телом в сторону странной парочки, пока Кайя не опускает осторожно ладонь ему на плечо. Дёрнувшись, Дилюк резко переводит взгляд. Кайя прикрывает глаз и с очень серьёзным выражением лица медленно качает головой, как бы говоря: не нужно.

Предвестник, на самом деле, кажется довольно увлечённым компанией мужчины в костюме, что-то говорит, щурит глаза, смеётся и вообще создаёт впечатление удивительно обычного, если не знать, кто он такой. К тому же Итэр весьма доброжелательно им обоим улыбается и выглядит, вроде бы, вполне спокойным. Как будто не с Фатуи общается, а с ничем не примечательным прохожим на улице. И самураи на пристани никаких действий предпринимать явно не собираются.

Дилюк медленно выдыхает. В конце концов, здесь не Мондштадт, а он сегодня не Полуночный герой. При всей его ненависти к Фатуи, особенно из-за изобретённых ими глаз порчи (Дилюк не хочет вспоминать причину и счастлив, что одну из этих «игрушек» он давно разбил), с появлением на их земле Предвестника иназумцы уж как-нибудь разберутся сами.

— Кайя? Дилюк? — вдруг окликают сзади. На мондштадском, только со странным, едва различимым акцентом. — Это же правда вы?

Дилюк резко оборачивается. Голос незнакомый. И он готов поклясться, что этого человека со странной повязкой на лбу видит первый раз в жизни. Тем более, что, несмотря на довольно чистую речь и явно необычный для здешних мест светло-русый цвет волос, одежда у него иназумская, и держится он иначе, не так, как Дилюк привык видеть. Но…

— Том? — удивлённо спрашивает Кайя.

— Теперь — Тома, — поправляет человек, радостно кивая. — На иназумский манер.

А потом широко улыбается и подходит ближе. Дилюк изумлённо рассматривает его несколько мгновений, окидывая взглядом с ног до головы. Он доверяет памяти Кайи, разумеется, но сам никак не может вытащить нужный образ из головы. В сознании что-то крутится, крутится, крутится, скачет непослушным мячиком и всё время ускользает, создавая отвратительное ощущение мелких-мелких камешков, беспрестанно бьющихся в стенки черепа.

И вдруг Дилюка наконец прошибает осознанием.

Том.

Ну конечно.

Дилюк его смутно помнит улыбчивым мальчишкой, с которым они однажды познакомились на улицах Мондштадта, возвращаясь с занятий в Ордо Фавониус. Он играл с ними после этого почти каждый день, они вместе покупали мороженое, иногда, по инициативе этого самого мальчишки, подкармливали бродячих собак и кошек — им самим подобное никогда бы даже в голову не пришло, наверное. А потом, спустя пару месяцев, он внезапно куда-то исчез, и больше они его ни разу не видели, как бы ни искали.

Кайя очень расстроился. Он тогда ещё жутко стеснялся своей повязки, своего довольно посредственного знания языка, и почему-то вбил себе в голову, что новый знакомый пропал именно из-за него. Дилюк успокаивал его несколько дней, и это неплохо отвлекло от собственных печальных мыслей: в конце концов, у него никогда не было особенно много друзей. Потерять одного из них, только-только обретя, оказалось… грустно.

Но эти воспоминания быстро выместились другими и потускнели, как покрывшаяся пылью поверхность стола. Человека — теперь Тому — который стоит перед ним, Дилюк катастрофически не узнаёт. Несмотря на то, что, рассматривая внимательнее, невольно подмечает: да, примерно похожие черты лица, тот же цвет глаз… но остальное как будто совершенно другое. В том числе манера речи: вроде бы открытая и свободная, но всё равно проскальзывает в ней лёгкая, почти неуловимая сдержанность.

Иназума и время слишком сильно изменили Тому. Но Кайя этого словно не замечает и почти сразу же начинает болтать с ним как со старым приятелем. Дилюк, поднаторевший в ведении официальных приёмов и переговоров, внезапно чувствует себя растерявшим способность складывать слова в предложения и большую часть времени просто стоит рядом, лишь изредка отвечая на напрямую заданные ему вопросы или дополняя фразы Кайи.

Дилюку кажется, что Тома своим внезапным появлением разрушил ту идиллию, которая царила, пока они с Кайей стояли на пристани только вдвоём. Но Дилюк не позволяет себе так думать, отгоняя непрошенные мысли. В конце концов, этот человек… сколько он не был на родине? Около десяти лет? Разумеется, он имеет полное право обрадоваться, увидев тех, с кем общался и дружил в детстве.

Тома расспрашивает про Мондштадт, чуть печально улыбаясь красочно-подробным ответам Кайи. Рассказывает, как попал в Иназуму, как оказался в клане Камисато, немного говорит про свою нынешнюю работу в качестве управляющего. Дилюк после его перечислений приходит к выводу, что Аделинда и то выполняет поручений меньше, чем взваливают на Тому. Но он, парадоксально, кажется вполне… довольным?

— А, кстати, вы что, приехали только вдвоём? — спрашивает Тома в какой-то момент. — Мастер Крепус?..

— Отец погиб несколько лет назад, — хмуро перебивает Дилюк.

Мгновенно стушевавшись, Тома опускает голову, весь сжимается и несколько раз торопливо просит прощения. Дилюк, поймав обеспокоенный взгляд Кайи, отмахивается: ни к чему ворошить прошлое. Хотя на душу опускается тень. Он мог бы сказать: словно тучи, которые затягивают ясное безоблачное небо, но его небо последние минут пятнадцать и так было пасмурным.

Главный минус воспоминаний детства и юношества заключается в том, что в них есть люди, которых больше нет.

Тома — непрошенный призрак тех времён, когда в жизни Дилюка всё было хорошо. Он не виноват в своём незнании, и конечно же он не может быть в курсе, каких усилий стоило Дилюку по кусочкам собрать относительное подобие этого «хорошо» — их личного с Кайей, где нет места посторонним. Но в груди всё равно что-то противно скребётся мелкими острыми коготками.

Дилюк странному чувству удивляется и благополучно запихивает его куда подальше, заставляя себя хотя бы слегка улыбнуться Томе, потому что тот выглядит так, словно только что совершил непростительное преступление. И немного напоминает Кайю в подобные моменты.

— Ох, совсем забыл, — говорит Тома, видимо, пытаясь сгладить неловкость и перевести тему. — Пойдёмте, я познакомлю вас со своим господином.

Кайя идею поддерживает, и Дилюк тоже вяло соглашается. Прежде чем они уходят с пристани, он задерживается на несколько мгновений, глядя на море. Солнце медленно начинает клониться к закату, небо, прежде голубое, расчерчивается размытыми сиреневыми полосами, и в смягчившихся, чуть потускневших лучах подвижная тёмная поверхность воды слабо поблёскивает. Шелест волн, кажется, непрерывно звучит уже в самой голове.

Дилюку вдруг очень сильно хочется домой.

Они углубляются в город. Тома идёт чуть впереди — периодически спиной вперёд, чудом не спотыкаясь на камнях мостовой — и с горящими глазами рассказывает что-то про достопримечательности. Он похож на большинство обладателей пиро-элемента, на тех же Эмбер или Беннета, к примеру: такой же яркий, такой же активный, такой же эмоциональный. Дилюк, который из этой концепции вполне ощутимо выбивается, его воодушевление не то чтобы разделяет и почти не слушает. Тем более, похоже, его реакция и не особо нужна.

Но город вокруг он всё равно рассматривает. В отличие от Мондштадта, который постоянно меняется, несётся вперёд так стремительно, что за ним порой едва успеваешь угнаться, Иназума кажется застывшей во времени. Примерно такой же она была и много лет назад, когда отец привозил сюда Дилюка с Кайей. Как ожившая старинная фотография с вроде бы яркими, но не кричащими, а мягкими, ненавязчивыми цветами.

Только-только начинают зажигаться в подступающих сумерках фонари. Их отсветы оранжевыми пятнами ложатся на мостовую, стены зданий и одежду людей. Улица полна небольших магазинчиков и торговых рядов, но выкриков, которые порой можно услышать в Мондштадте, здесь нет. Гул голосов ровный и негромкий, он практически не нарушает тишины. Только иногда звучит короткими всплесками детский смех.

И — самое главное — никто никуда не торопится.

Дилюка, у которого каждый день расписан буквально по минутам и который успевает за сутки выполнить неимоверное количество дел, прыгая из одной своей ипостаси в другую — потому что в Мондштадте иначе попросту невозможно — такая размеренная неторопливость слегка вводит в ступор. Он оборачивается на Кайю. Тот расслабленно улыбается, чуть щуря глаз, и рассматривает всё вокруг с почти детским любопытством. Тогда, давно, он ещё слишком многого боялся, и ему явно было не до любования городом.

Тома продолжает болтать, вливаясь в раскинувшуюся над улицей сеть голосов, Кайя — периодически комментировать его слова, а Дилюку становится немного спокойнее. Он сжимает округлый тёплый камешек кулона сквозь ткань рубашки, вдыхает смутно доносящийся запах горячей еды — видимо, где-то совсем рядом её продают — и чувствует, как небо внутри чуть меньше заволакивают тучи.

У ювелирной лавки Дилюк неожиданно опять замечает Предвестника и того мужчину в костюме, с которым он приехал. Они о чём-то спорят. Вернее, спорит Предвестник, размахивая руками и при этом выглядя почему-то одновременно смущённым и донельзя довольным, а мужчина, держа в руках нечто похожее на брошку, слушает его с полуулыбкой и спокойно что-то отвечает. Дилюк случайно выцепляет восклицания про «слишком дорогой подарок» и «ту историю с поклонами» и решает не слушать.

Кайя, видимо, тоже обращает на странную компанию внимание, потому что поворачивается к Дилюку, вопросительно приподняв брови. Тот качает головой: если самураям всё равно, то ему тем более. Меньше всего Дилюку сейчас хочется думать о Фатуи, который ведёт себя не как Фатуи, и его спутнике. Кайя незаметно кивает и с коротким выдохом отворачивается.

Под раскидистыми ветвями сакуры обнаруживается Итэр, снова в компании того адепта. Они сидят совсем близко, почти соприкасаясь плечами. Паймон, что-то без умолку треща, нарезает круги над их головами. От её движений опадают лепестки, и адепт с задумчиво-умиротворённым выражением лица протягивает руку, чтобы поймать один на ладонь. Рассматривает несколько мгновений, а потом вдруг осторожно вплетает в волосы Итэру. Тот смеётся, но сопротивляться не пытается.

Подняв голову и заметив их с Томой, Путешественник радостно машет рукой. Адепт лишь слегка кивает, мгновенно делаясь напряжённым. Тома, улыбаясь, машет в ответ, но ближе благоразумно не подходит. Наоборот, обратив взгляд куда-то вперёд, ускоряет шаг. Дилюк только сейчас замечает, что на его поясе, около глаза бога, качается маленькая подвеска — крошечный цветок ветряной астры, запечатанный в смоле. Итэр подарил? В память о Мондштадте? Что ж, это достаточно… мило, наверное.

А ещё Дилюк мимолётно думает, что для полного комплекта им не хватает только случайно наткнуться где-нибудь на Альбедо с Сахарозой и Кли. Но, скорее всего, они давно уже ушли в гостиницу. По словам Кайи, малышка не спала всю дорогу.

— Вака! — вдруг окликает Тома молодого мужчину в безупречно белой с голубовато-сиреневыми элементами одежде с поразительно длинными рукавами, стоящего у одной из лавок.

Мужчина оборачивается, чуть хмурится поначалу, но потом почти сразу же лицо его разглаживается, приобретая мягкое и доброжелательное выражение. Кайя рядом хмыкает. Дилюк бросает на него удивлённый взгляд, и тот вместо ответа коротко проводит пальцами по собственным волосам. Ах. Ну да. Причёска этого мужчины в самом деле очень похожа на ту, что носит Кайя, только как бы… отзеркаленную.

— Добро пожаловать в Иназуму. Я Камисато Аято, глава клана Камисато и комиссии Яширо, — произносит мужчина с лёгким поклоном. — Дилюк и Кайя Рагнвиндр, верно?

— Альберих, — поправляет Кайя. — Кайя Альберих.

Аято едва заметно вскидывает брови. Кайя немного теряется, и в глазу его мелькает на мгновение что-то беспомощное. Он более-менее понимает иназумский на слух, но говорить может с трудом — и Дилюк тут же поясняет:

— Он поменял фамилию после того, как… начал жить отдельно.

— Вот как, — понимающе кивает Аято. — Я запомню. Тома говорил, что вы были его друзьями, когда он жил в Мондштадте. Позволите пригласить вас на скромный ужин?

Разумеется, не то чтобы они могли не согласиться. В конце концов, в основном именно комиссия Яширо устраивает грядущий праздник, и отказ был бы попросту дурным тоном.

Дилюк почти видит, как его планы провести свободное время исключительно с Кайей рушатся так же стремительно, как тронутый потоком воздуха карточный домик. Но поделать с этим ничего не может. Он думает вдруг о Путешественнике, который, не скованный никакими обязательствами и правилами поведения в высшем обществе, в этот момент тихо-мирно сидит под сакурой, наслаждаясь тем, что ему беззастенчиво вплетают лепестки в волосы. И едва подавляет вздох.

Дальше их ведёт сам Аято. Тома шагает справа от него, а Дилюк и Кайя держатся чуть позади. В какой-то момент пальцы Кайи коротким прохладным прикосновением задевают тыльную сторону ладони, настолько легко, что можно подумать, будто всего лишь почудилось. Дилюк, вздрогнув, вскидывает взгляд. Кайя мягко, ободряюще улыбается, сощурившись, и дотрагивается до него ещё раз, всего на мгновение.

В груди всплёскивает тепло, разгорается сиянием сине-голубым, как глаз Кайи, как похожая чем-то на него трава-светяшка. И тучи окончательно расползаются в стороны, поддавшись ему, как солнечным лучам. Дилюк слегка приподнимает уголки губ в ответ. В конце концов, он всё ещё с Кайей, они никуда не разошлись и не разделились. Остальное не имеет такого уж значения, чтобы стоило портить себе настроение.

Глава клана Камисато, на самом деле, впечатление создаёт странное. Он изящен, сдержан, и у него безупречные манеры, но Дилюка не покидает навязчивое ощущение, что это лишь образ для выхода в люди. Как человек, привыкший цеплять маску, он смутно улавливает, когда маски носят другие. И догадка подтверждается, когда они наконец оказываются в стенах чайного дома «Коморэ».

Дилюк мимоходом отмечает, что как снаружи, так и внутри, отделка здания достаточно простая, можно сказать, даже скромная: строгие аккуратные линии и минимум украшений. Но секрет кроется в материалах — одно только дерево, судя по виду, весьма качественное и достаточно дорогое, Дилюк использовал подобное при ремонте на верхнем этаже винокурни (в частности, комнаты Кайи, которую он чуть в щепки не разнёс когда-то в порыве ярости и горя, но об этом вспоминать совершенно не обязательно).

Аято приглашает их в одну из комнат, отодвинув створку двери. Дилюк помнит, что в Иназуме принято разуваться перед входом в помещение и, хотя без обуви он чувствует себя несколько… неловко, всё же снимает сапоги. Кайя следует его примеру, за что они оба удостаиваются слегка удивлённого и в то же время явно удовлетворённого взгляда главы клана Камисато.

На невысоком столике уже стоят несколько простых блюд и чайник с чашками, а вокруг разложены подушки для сидения. Переступив порог, за закрытой дверью, Аято почти сразу же преображается так, словно внутри него повернули невидимый рычажок. У него заметно расслабляются плечи, движения становятся более лёгкими и текучими, а улыбка — открытой. Он даже позволяет себе с коротким смешком чуть взъерошить Томе волосы на макушке и похвалиться, что всю еду готовил именно он.

Дилюк ожидает чего-то, похожего на обыкновенную светскую беседу, и упускает момент, когда они начинают довольно оживлённо обсуждать отвлечённые темы вроде отличий в традициях разных регионов. Аято на самом деле оказывается довольно словоохотливым, и неожиданно выясняется, что он может говорить на мондштадском, хоть и порой путаясь во фразах. Этому особенно радуется Кайя, первые несколько минут выглядящий откровенно скучающим из-за невозможности поддержать разговор.

— Знаете, я бы хотел такую способность, как у Путешественника, — замечает он. — Он же когда статуй архонтов касается, не только силу элементов получает, но и знание языка. Иногда даже… немного завидно.

Аято смеётся и просит Тому принести ещё чаю, на что тот кивает и, подхватив чайник, тут же вылетает из комнаты. Чтобы вернуться с такой скоростью, будто он на кухню не шёл, а перемещался телепортом.

Иназумский у Томы не хуже мондштадского, очень чистый, и акцент почти незаметен. Дилюк таким похвастаться не может, хотя, раз его понимают, изъясняется, наверное, достаточно сносно. Вообще Тома ведёт себя слегка отстранённо, но в его взгляде слишком много чистого, огненного тепла, которое отчётливо находит отражение в фиалковых глазах главы клана Камисато. Видимо, их связывает нечто большее, чем просто отношения слуги и господина — это слишком похоже на то, как смотрит на Дилюка иногда Кайя.

Вкус у некоторых блюд немного непривычен, хоть и приятен — готовит Тома и правда хорошо. Дилюк, к своему стыду, не помнит ни единого названия, но хотя бы может порадоваться, что умеет пользоваться палочками. Не так непринуждённо-ловко, как Аято, конечно, но всё же. В комнате мягкое приглушённое освещение от нескольких ламп, и атмосфера в принципе царит… неожиданно уютная. К тому же Кайя незаметно под столом держит руку совсем близко к его, почти соприкасаясь. Это невольно успокаивает.

Где-то к середине ужина Дилюк умудряется наконец расслабиться. И забыть о том, что вообще не хотел сюда идти.

Юная госпожа Камисато к ним присоединяется, когда за окнами начинает темнеть. Совсем ненадолго: меньше чем через час она снова исчезает, извинившись и сказав, что ей нужно готовить торжественную речь для праздника. У Дилюка она создаёт впечатление человека, которому крио глаз бога подходит гораздо больше, чем тому же Кайе: тихая, незаметная, молчаливая и малоэмоциональная. Почти ледяная статуэтка. На брата она похожа разве что внешне.

— Господин Рагнвиндр, — говорит вдруг Аято уже под конец ужина, неожиданно извлекая из рукава маленький сосуд. — У меня к вам есть небольшая просьба. Как профессиональный винодел, не могли бы вы оценить… один из моих личных экспериментов? Для меня это была бы большая честь.

Кайя бросает на Дилюка смеющийся взгляд, в котором отчётливо читается: ты знал, на что шёл, когда решал продолжить дело отца и встать во главе винной индустрии Мондштадта. Дилюк несколько мгновений колеблется — вообще-то, он в принципе не планировал пить ничего крепче чая — но потом всё же кивает. Согласиться тоже будет проявлением хорошего тона. Ничего, если он сделает несколько глотков. Традиционный иназумский алкоголь, саке, насколько ему известно, лишь чуть более крепкий, чем мондштадское вино.

Тоже откуда-то из недр своих рукавов (бездонные они, что ли?) Аято достаёт плоскую чашку и наливает в неё почти прозрачную жидкость. Дилюк сначала слегка принюхивается, улавливая слабый фруктовый, яблочный запах и немного — пряный. Тома смотрит на него с выражением практически ужаса и, кажется, едва сдерживается, чтобы не вскочить и не отобрать чашку. Дилюк упорно не может понять, в чём проблема.

До тех пор, пока не делает первый глоток.

У него практически вышибает дух. Алкоголь обжигает язык и горло, словно по нему проходит волна пиро. Но Дилюк не закашливается, хотя дышать резко становится тяжело, и стойко выпивает до дна. После последнего глотка, когда он опускает чашку на стол, его внутренне передёргивает, по всему телу прокатывается короткая волна мелкой дрожи. Дилюк каким-то чудом умудряется обойтись лишь тем, чтобы слегка поморщиться.

— Очень… крепко, — выдыхает он.

— О, так значит, получилось! — радостно произносит Аято. — Большое спасибо, господин Рагнвиндр. Понимаете, один человек — вернее, не вполне человек, но не суть важно — поспорил со мной, что не опьянеет с целой бутылки. Однако он не уточнил, какой именно должна быть бутылка, и её содержание тоже не обговаривалось. Я постарался сделать напиток, который по запаху похож на саке, чтобы нельзя было ничего заподозрить, но по крепости…

Дилюк хочет сказать, что считает подобный ход не совсем честным, но перед глазами у него нехорошо плывёт. Сквозь накативший туман он ловит испуганный взгляд Кайи и мотает головой, мол, всё нормально. Но тут же сжимает пальцами виски. Голова кружится так, что он не понимает, то ли это мир вращается, то ли он сам поворачивается вокруг своей оси, и пульс стучит часто-часто, его удары дробятся в крошку, в пыль, болезненно налипая, наслаиваясь друг на друга.

— Господин Рагнвиндр? — окликает Аято.

— Дилюк? — вторит ему Тома.

Видимо, выглядит Дилюк паршиво, если их голоса звучат так обеспокоенно. Впрочем, чувствует он себя не лучше. Мир, качнувшись, пытается уйти в сторону, и Дилюк смутно видит тень, метнувшуюся к нему. А потом отчётливо ощущает, как в спину упираются узкие ладони. И внутренне усмехается. Это, похоже, почти единственное, что он может сделать, не допустив очередного непрошенного движения реальности.

А ведь ситуация повторяется. Он не хотел получить солнечный удар, но, похоже, получил… алкогольный. Надо было почувствовать подвох. Или хотя бы не выпивать до дна, остановиться после первого глотка. Но нет, Дилюк же решил соблюсти правила приличия, пресловутого хорошего тона, как тогда, со снежнинской «огненной водой» — а вдруг ощущение крепости лишь субъективное и он ударит в грязь лицом, если откажется, едва попробовав?

Кто же знал, что глава клана Камисато, на людях идеальный по всем пунктам, на самом деле такой… шутник.

— Я боюсь, — замечает Кайя, — Дилюк не привык пить такое.

— Ох, — виновато произносит Аято, — я прошу прощения. Похоже, моя небольшая вольность была излишней.

Голоса доносятся как сквозь вату. Кайя одной рукой поддерживает Дилюка за спину, а другой касается его подбородка и чуть разворачивает к себе, пытаясь поймать зрительный контакт. На горящей изнутри коже прохладное прикосновение ощущается благословением небес. Дилюк щурится. В широко распахнутом глазу Кайи тенью сворачивается тревога, и это немного возвращает в реальность.

Усилием воли Дилюк выпрямляется, заставляя себя не шататься. Делает медленный глубокий вдох и такой же выдох, вспоминая, как приводил себя в чувство после «огненной воды». Мир продолжает кружиться, но он игнорирует это ощущение, делает вид, что его не существует. Только не сейчас. Дилюк слишком расслабился и забыл о выдержке. В противном случае его, возможно, меньше бы застало врасплох.

— Господин Камисато, — говорит Кайя, — вы не против, если мы?..

— Да, конечно. Ещё раз прошу меня простить, — тон Аято становится подчёркнуто ровным — таким обычно скрывают эмоции. — Тома, пожалуйста, проводи господина Рагнвиндра и господина Альбериха до гостиницы.

Каким чудом Дилюку удаётся подняться на ноги, выйти из комнаты и вполне самостоятельно обуться, он не знает. Но после первых нескольких удачных шагов держаться легче. Дилюк никому не собирается дать ни единого повода подумать о том, что ему плохо. Ради собственной репутации и репутации главы клана Камисато. Какими бы ни были неудачными его шутки, он подобной мелкой мести вряд ли заслуживает.

Аято провожает их до выхода. Его лицо нейтрально-бесстрастно, словно ничего не произошло. Маска. Тома тоже пытается вести себя непринуждённо, хотя у него это получается чуть хуже. По крайней мере, не так хорошо, как у Кайи, который даже талантливо делает вид, что не придерживает незаметно Дилюка на случай, если он всё-таки даст слабину. Хотя, у Кайи было много лет, чтобы отточить искусство притворяться в любых ситуациях…

Нет. Не думать. О чём угодно, но не об этом.

На воздухе Дилюку становится немного легче. На улице по-вечернему прохладно, и это слегка отрезвляет. В прямом смысле. Хотя жара, гуляющего по всему телу, унять не может. И справиться с огнями фонарей и голосами, давящими на черепную коробку, тоже. Дилюк слегка прикрывает веки, полностью сосредотачиваясь на движениях собственного тела. Заставить его слушаться значительно сложнее, чем обычно, прямая траектория постоянно выскальзывает из-под ног. Но Дилюк ловит её раньше, чем успевает сбиться.

— И часто твой господин выкидывает такие… эксперименты? — хмыкнув, интересуется Кайя, когда они отходят достаточно далеко.

— В основном, на самом деле, он готовит странную еду, — смущённо отзывается Тома. — И пробовать её всегда приходится мне.

— Эту штуку ты тоже пробовал?

Тома кивает:

— После неё почти нет похмелья, но мне тоже было… не очень хорошо. Юная госпожа отпаивала меня специальным чаем. — Он делает паузу и потом неловко произносит: — Прошу вас, не сердитесь на господина. Он правда не хотел ничего плохого.

— Передай… что всё в порядке, — выдыхает Дилюк. — Я сам виноват.

Не то чтобы это было совсем уж правдой, но сказать что-то подобное будет правильнее.

Дилюк ни на мгновение не перестаёт себя контролировать, чтобы не выглядеть опьяневшим. Даже идёт абсолютно ровно, хоть и медленно. К счастью, мысли почти не путаются — ему плохо, но он не теряет способности соображать. И хорошо. Он не единожды видел в своей таверне людей, которые людьми быть перестают, когда выпьют.

Наверное, из-за таких Диона и хочет уничтожить алкогольную индустрию Мондштадта. Хотя получается у неё, честно говоря, из рук вон плохо.

Наверное, ему и Кайе повезло, что их организм реагирует иначе. Только Дилюк к таким количествам и такой крепости, которые спокойно выдерживает Кайя, не приспособлен от слова совсем.

Ему положено злиться. Сожалеть, что он вообще согласился. Этот ужин в принципе, вероятно, прошёл бы в несколько ином ключе и не завершился бы никакими импровизированными дегустациями, если бы Аято не воспринимал их именно как старых знакомых Томы, а не просто приглашённых на праздник гостей.

Но в данный конкретный момент всё, о чём Дилюк может думать, это то, как контролировать мышцы в собственном теле, которые норовят уподобиться расплавленному воску. И то, что ему катастрофически жарко. Настолько, что на лбу выступает пот. По венам вместо крови течёт жидкое пламя, превращая стенки сосудов в ломкий пепел. Дилюк горит изнутри, как живой факел, будто собственная сила взбунтовалась против него.

Дать себе послабление он позволяет лишь тогда, когда оказывается в гостиничном номере. Момент, в который исчезает Тома, Дилюк не улавливает, но, впрочем, это и не важно. Он буквально падает на кровать, одновременно не чувствуя веса собственного тела и ощущая его тяжёлым, как камень. Головокружение накатывает с новой силой. Комната вращается перед глазами так стремительно, что приходится их закрыть.

Дилюк мелочно радуется, что его не преследует, как после «огненной воды», ещё и постоянная дурнота. Это было намного мучительнее. Даже хуже, чем во время приступов морской болезни.

— Да уж, братец, — усмехается Кайя откуда-то сбоку. — Пить ты точно не умеешь. Лучше бы меня попробовать попросили.

— Жарко, — хрипло, невпопад выдыхает Дилюк.

Шаги. Шуршание. Кровать слегка прогибается, и в следующее мгновение восхитительно прохладная ладонь касается его лба. Дилюк едва сдерживает желание порывисто податься ей навстречу. И снова думает, что ощущается это слишком знакомо.

— Да ты горишь… Чёрт, тебе в самом деле плохо. У меня кулон немного пульсирует, я раньше не заметил, — говорит Кайя, и голос его странно ломается. Дилюку это не нравится. Совсем не нравится. — Я могу использовать крио. Только тебе придётся снять рубашку, здесь как в прошлый раз не обойдёшься.

— Сам справишься, — говорит Дилюк, снова испытывая лёгкое чувство дежавю.

Свет фонарей из окна бьёт в глаза даже через плотно сомкнутые веки. Дилюк морщится, пытается отвернуться, закрыться слабой рукой. Кайя с громким шорохом и лёгким позвякиванием что-то делает, отчего наконец-то наступает блаженная темнота. Наверное, зашторивает окна. А потом в самом деле аккуратно расстёгивает на Дилюке рубашку, помогает снять её и отбрасывает куда-то в сторону. Дилюк позволяет. Дилюк доверяет ему.

Воздух уже обдаёт обнажённую кожу прохладой, хотя из-за ревущего внутри пламени это почти не ощущается. Кайя сразу активировал ледниковый вальс? Нет. Дилюк не хочет смотреть, для этого придётся открывать глаза. Камень кулона вдруг кажется раскалённым угольком, жжётся в районе ключиц. Но его нельзя снимать. Ни в коем случае.

— А что мне с тобой делать, когда ты вырубишься? — с коротким неровным смешком спрашивает Кайя. — Привязать к кровати?

— Привяжи.

Кайя едва слышно хмыкает. А в следующее мгновение ледяной холод легко-легко, почти невесомо касается запястий, прямо над пульсирующими жилками, и скользит вверх, тягуче и издевательски медленно. Дилюк рвано, коротко втягивает воздух, не открывая глаз. Россыпь мурашек пробегает по рукам и скатывается по спине вдоль позвоночника. На контрасте с внутренним разъедающим жаром Дилюку начинает казаться, что кружится даже окружающая его темнота, которой в принципе двигаться не положено.

Пальцы Кайи чуть надавливают, когда доходят до плеч, мягко очерчивают ключицы и сходятся в ярёмной впадине, у кулона. Лёд на раскалённой коже Дилюка тает почти мгновенно, оставляя влажные дорожки. Знакомые, вроде бы, действия бьют по сознанию слишком отчётливо и ярко. Кайя уже касался его ключиц, пробегался по ним спасительной изморозью в жаркий летний день, но тогда это не ощущалось так остро.

Хотя, в принципе, сейчас Дилюк пьян. Причём всего лишь раз третий или четвёртый в своей жизни. Ничего удивительного.

Вниз по груди и животу Кайя ведёт морозным холодом, лишь едва-едва прикасаясь, задевая кончиками пальцев только мягкий короткий пушок на коже. Дилюк вздрагивает, рефлекторно передёргивает плечами, чувствуя новую волну мурашек, и прогибается в пояснице, пытаясь одновременно уйти из-под прикосновений и сильнее подставиться под них. Ему всё ещё слишком душно, он ведь так может весь выгореть до пепла изнутри. И не факт, что воскреснет подобно собственному фениксу.

Кайя чуть сдвигается, на пару мгновений отнимая пальцы. Дилюк дёргается — там, где только что касался лёд, снова начинает жечь, ещё сильнее, чем прежде. И ощущает вдруг прохладное движение воздуха — по разгорячённой коже и влажным следам, как будто на них... подули? Его наконец даже пробивает на мелкую дрожь, озноб прокатывается волной. На мгновение жар отступает хотя бы от кожи, уходит вглубь, недовольно сворачиваясь клубком в груди. Но какой странный способ.

Дилюк всё-таки распахивает глаза. И ещё несколько мгновений ждёт, прежде чем реальность станет хоть немного устойчивой. Глаз Кайи блестит в полутьме. Приглушённый свет, проникающий сквозь шторы, неясными отблесками ложится на его смуглую кожу и распущенные волосы, мешаясь с голубоватым сиянием медленно вращающихся вокруг кровати льдинок.

— Где ты… нахватался такого? — выдыхает Дилюк хрипло.

— В Ордо Фавониус обширная библиотека, — отзывается Кайя. — Я много читал.

— В Ордо Фавониус… не может быть… таких книг, — у Дилюка нет ни малейшего желания заставлять голос не срываться после каждой пары слов.

— Тогда, — смеётся Кайя, — считай, что это тайное каэнрийское искусство охлаждения пьяных обладателей пиро.

— Причём здесь твоя Каэнри… а-ах…

Он не сдерживается, когда Кайя, не прекращая водить по его коже, активирует крио сильнее — с губ срывается тихий, судорожный полувыдох-полустон. Несмотря на резко накативший озноб, Дилюка опять захлёстывает жаром, от кончиков пальцев до, кажется, самых корней волос. Он зажмуривается. Ледяные кристаллы, на мгновение словно проросшие сквозь кожу к самым костям, до онемения и долгожданной прохлады по всему телу, почти сразу же тают и испаряются.

Какое бы невероятное облегчение не дарил сейчас лёд, нельзя было… такого себе позволять.

Чтобы не видеть лица Кайи, он не открывает глаза, иначе просто сгорит со стыда, и не факт, что в исключительно переносном смысле. Кайя вроде как должен помогать ему справиться с жаром, но теперь пиро как будто только ещё быстрее струится по венам, бурлит, безумно контрастируя со льдом, которым продолжают щедро осыпать его живот и бока. Дилюк одновременно дрожит от холода и сгорает изнутри, как в лихорадке.

Темнота кружится уже постоянно. Пальцы Кайи пересчитывают рёбра, пуская новые волны озноба, а ледниковый вальс обдаёт покрытую мелкими мурашками кожу холодом. Но Дилюк только безостановочно плавится. Ему жарко, ужасно жарко, одних только прикосновений мало, недостаточно, нужно придумать что-то другое, иначе Дилюка попросту разорвёт изнутри.

— Если коснусь сам, — произносит он, — обожгу?..

— А ты попробуй.

Дилюк на ощупь отыскивает руки Кайи, ведёт вверх по предплечьям, обхватывает осторожно и резко притягивает к себе, морозный холод к раскалённому пламени. Кайя позволяет сжать собственные плечи, а сам мягко утыкается лбом ему в грудь. Дилюк, дыша тяжело и рвано, жадно впитывает его прохладу, которой теперь долгожданно много. Пламя бьётся внутри, шипит, плюётся искрами, но наконец-то начинает сдавать позиции.

После «огненной воды» ему было так же плохо, да? Даже хуже, наверное. Дилюк тогда и вовсе упал в какое-то полузабытье, кажется, когда добрался наконец до постели, поэтому ничего не помнит. Раз он после того раза вполне себе остался в живых, значит, и сейчас должен был… но всё же хорошо, что теперь рядом Кайя. С ним легче.

— Что ты там… говорил… про Каэнрию? — шепчет Дилюк.

Кайя смеётся и обнимает его в ответ. А потом вдруг обжигает холодом своего тела, резко, ошеломляюще, и на этот раз крио бьёт не точечно, а сразу почти по каждому сантиметру кожи, по каждой исходящей жаром клеточке. Голову заполняет блаженная пустота, а под веками играют затухающие всполохи. Дилюк облегчённо выдыхает, впервые за прошедший… час, наверное… или больше? В общем, впервые за мучительно долгое время почти не чувствуя пожирающего тело пламени.

И перестаёт воспринимать реальность практически мгновенно, отключаясь с единственной мыслью: никогда и ни за что больше не принимать из чужих рук вообще ничего алкогольного.

Ему кажется, что сознание гаснет всего на секунду, как слишком резко тронутый воздухом огонёк свечи. Но возвращается оно почему-то катастрофически медленно. Дилюк сосредотачивается на звуке собственного дыхания, на рефлекторных движениях грудной клетки, выталкивая себя, выныривая, как из-под мутной вязкой воды. Наверное, зря. В теле находиться крайне неприятно, оно чужое, онемевшее, а голова такая тяжёлая, словно её напичкали чугуном. Но хотя бы не болит… А почему она, собственно, должна болеть?

Ах да. Точно. Эксперименты главы клана Камисато.

Странно, но раздражения Дилюк всё ещё не чувствует. Скорее… лёгкое разочарование? И досаду, наверное. Слишком глупый, слишком детский розыгрыш, даже Кайя и то пошутил бы остроумнее. Дилюк мог бы подумать об обманутом доверии, но Аято его, в принципе, и не завоёвывал. Да и откуда он мог, видя Дилюка впервые в жизни, знать, что тот, учитывая род его деятельности, настолько остро реагирует на алкоголь? Ниоткуда. Так же, как и те дипломаты из Снежной.

Вот если бы подобные эксперименты решил учинить Кайя или ещё кто-то из его близкого окружения, Дилюк бы, наверное, чувствовал себя совсем иначе.

В принципе, можно было спросить, прежде чем предлагать — но, с другой стороны, и сам Дилюк пребывал вполне в состоянии отказаться. И согласие в итоге сделало даже хуже. Так что оба хороши. Он не то чтобы имеет право злиться на главу клана Камисато. Может, тот и вовсе, не найдя подходящей альтернативы, выбрал себе такую странную отдушину, отвлекающую от необходимости постоянно держать лицо, кто его знает.

Немного жаль Тому, правда. Он выглядит достаточно доверчивым, чтобы поддаваться на подобные розыгрыши каждый раз, когда они случаются — а происходит это, видимо, не так уж редко.

Поморщившись, Дилюк с трудом открывает глаза. В комнате полусумрачно, шторы всё ещё сдвинуты, несмотря на то что свет, пробивающийся сквозь плотную ткань, по-дневному яркий. Но для его головы это, пожалуй, лучшее, что можно придумать. Комната не кружится и не пытается уплыть в неизвестном направлении. Уже хорошо. Поведя плечами от слабой прохлады и странного ощущения уязвимости, Дилюк медленно опускает взгляд. На нём нет рубашки, одеяло сбилось в ноги. И Кайя, склонившись, тянется к его краю.

— Что ты делаешь? — хрипло подаёт голос Дилюк.

Кайя, слегка дёрнувшись, поднимает голову. И тут же улыбается.

— Как недружелюбно, однако, ни здравствуй, ни доброе утро, ни как дела, — протягивает он. — Укрыть я тебя собирался. Ты вздрагивал во сне, я подумал, тебе холодно.

Он подхватывает одеяло и накидывает на Дилюка, аккуратно укутывая по самые плечи. Но не то чтобы оно в самом деле было необходимо, к тому же из-за ткани… некомфортно. Она вроде бы мягкая, но всё равно едва ли не царапает ставшую ненормально чувствительной кожу. Дилюк пытается двинуть рукой, чтобы стянуть одеяло чуть пониже. На запястье что-то едва ощутимо натягивается. Он переводит взгляд и видит…

…верёвки? Которые обхватывают его руки и тянутся, чуть провисая, прямиком к спинке кровати? Что?!

— Какого чёрта я связан?! — восклицает Дилюк, ещё не определившись, паниковать ему или злиться. — Ты с ума сошёл? Что ещё за шутки?

— Эй, так ты же, вообще-то, сам разрешил, — невозмутимо пожимает плечами Кайя. — У меня глаза слипались, я побоялся, что сам вырублюсь раньше, чем у тебя начнётся приступ — а после такого он бы точно начался — и поэтому… ну да, на всякий случай привязал. Чтобы, если я не выдержу, ты не смог встать и куда-то уйти. Собственно, так и случилось. Я проснулся только минут десять назад. Пропустил всё.

Дилюк судорожно выдыхает. Вспоминает смутно собственное полубессознательное «привяжи» в ответ на вопрос Кайи и отворачивается, чтобы не встречаться с ним взглядом. Тот аккуратно, бережно убирает верёвки, развязывает, изредка задевая привычно прохладными пальцами кожу. Узлы он затягивал некрепко, на запястьях даже не осталось никаких следов — Дилюк подносит руки к лицу и долго рассматривает, но всё равно ничего не замечает. И обречённо закрывает глаза ладонью.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Кайя.

— Сносно, — отзывается Дилюк, пару мгновений прислушавшись к собственному телу. — Только я… почти ничего не помню.

— Я думал, ты сгоришь. У тебя всегда пиро из-под контроля вырывается из-за алкоголя? Хотя, да, чего это я спрашиваю. — Он издаёт короткий смешок. — В общем, мне едва удалось вернуть тебе нормальную температуру. И ты отключился, обняв меня. Было очень сложно выползти из твоих объятий, знаешь ли.

Щёки моментально заливает жаром. Дилюк зажмуривается, практически вдавливая ладонь в лицо. Архонты, какой позор. Честное слово, никогда не пытался приобщиться к алкоголю, в основном даже не из-за вкуса, а из-за своих приступов сомнамбулизма, которые у всех нормальных людей проходят ещё в детстве — и, видимо, никогда и не будет. Похоже, он переоценил свои возможности самоконтроля. Позволил себе такие странные вещи, которые в трезвом уме никогда в жизни бы не сделал.

Хорошо, что хватило выдержки до гостиничного номера и единственное, что увидели Тома и глава клана Камисато — то, как ему стало плохо. Хорошо, что рядом был именно Кайя, а не кто-то другой. Перед ним тоже катастрофически стыдно, но ему хотя бы видеть нечто подобное… позволено. И этот встревоженный взгляд, скрытый улыбкой, эта слегка неуклюжая забота — лучшее, чего Дилюк мог ожидать, на самом деле. Пережить опьянение, возможно, стоило ради того, чтобы испытать её.

Но только ради этого.

Ещё раз повторить подобное (включая состояние, в котором он пребывает сейчас) Дилюк точно не согласен.

— Да ладно тебе. Всё нормально. Я и похуже себя пьяным вёл, знаешь ли. То есть ну да, ты знаешь, — хмыкает Кайя. — Зато, ой, видел бы ты лицо главы клана Камисато, когда он понял, что тебя одна чашка его чудесного напитка свалила. Под дверью письмо лежало, видимо, Тома принёс. Там написано, что ему очень совестно за свою неудачную шутку, и он не уверится, что с тобой всё нормально, пока лично не увидит в добром здравии.

Он заливисто смеётся, и Дилюк, поморщившись от резкого звука, разрывается между желанием придушить его и вообще не пытаться вставать. Одна только мысль о том, чтобы оторвать тяжёлую гудящую голову от подушки, кажется самоубийственной. Когда он пробует приподняться, оказывается, что его ещё и тошнит. Довольно слабо, но к горлу всё равно подкатывает горький, жгучий ком. Однако ещё меньше Дилюку хочется, чтобы за него беспокоился кто-то посторонний.

А глава клана Камисато, похоже, беспокоится, если даже лично письмо послал, что лишний раз подтверждает — никакой подоплёки, судя по всему, в его действиях не было.

— У нас ведь сегодня какая-то встреча? — спрашивает Дилюк, с трудом сглотнув. — Я могу зайти к нему потом.

— А ты на неё собрался в таком состоянии? Серьёзно?

— Я в порядке. — Дилюк поджимает губы.

— О, теперь это так называется? — смеётся Кайя. — Нет, сегодня ты остаёшься в кровати. По крайней мере, до вечера. Я загляну в «Коморэ». Ты же знаешь, как прекрасно мне удаётся убеждать людей в чём угодно. Заодно выведаю у Томы, что там за чаем его отпаивала юная госпожа Камисато. И… с кем у тебя встреча? Я могу найти его и либо сам договориться, либо перенести. Сказать, что тебе нездоровится после дороги, ведь будет нормально, правда?

Дилюк прикрывает глаза и стискивает слегка дрожащими пальцами камень кулона между ключиц, с каким-то иррациональным, совсем не подходящим его состоянию счастьем думая, что он где-то отхватил самого отвратительного и одновременно самого лучшего младшего брата на свете.

Младшего брата, с которым у него наконец-то всё хорошо.