В лобовое стекло долбился дождь, размывая изображение за пределами авто. Бледное небо, в котором ещё не было даже намёка на солнце, светилось только отблеском белой ночи.

Саня затянул шуршащий капюшон ветровки и выполз навстречу ледяному воздуху. Утро. Он не спал этой ночью, закидываясь энергетиками, но только под утро притащился сюда. Удары капель о ткань болезненно и остро отдавались в уши и сразу же в мозг, повышая уровень собственной тревожности. Внутри завязывался узел.

Белые кроссы промокли, пока он, медленно перешагивая грязь (только ещё больше размазывая эту блядистую слизь по подошве), направлялся к мусору, скрипя зубами. Мужчина в форме выглядел потемневшим пятном в свете мигалок "мусоровозки" и Саня, затупив, глядел на него дольше, чем стоило. Наивно полагал, что передумает лезть в это дерьмо (вид синих курток до сих пор его нервировал до пиздеца). И передумал, но только мусор уже развернулся и его хмурое блинообразное лицо уже оказалось в анфас.

— Молодой человек, здесь ведутся поисковые работы, — мужик тыкал Сане в лицо удостоверением, — прошу покинуть территорию.

Совершенно некстати Саня вспомнил, что в бардачке лежит пушка. Заебись.

— Да я... Это.. В курсе. Я типо... Друг семьи.

— Друг семьи... — с нахальным сомнением, но профессиональной заёбанностью, мусор полез в промокший блокнот, не менее мокрым карандашом коснулся поверхности бумаги, очевидно желая её расцарапать. — ФИО, будьте добры.

— Са... Александр Стечкин.

— Александр?

— Стечкин.

— Отчество?

— Николаевич, — Саня кусал щёку изнутри; светиться в данных мусоров это последнее, чего он хотел, но сейчас, дергаясь как от тока, он был вынужден разъебашить свою мнимую анонимность.

Скрип карандаша и звон дождя прервались звуком рации.

— За школой ничего не нашли, — шипение, перекрывающее голос из рации, не дало расслышать нормально начало предложения — ... перехвати, он мешает.

— Понял, — машинально ответил мужик, запихивая блокнот куда-то под синюю ткань.

Шлёпая рабочими ботинками по мокрой асфальтированной дороге, мужик поплёлся в сторону серого здания, на дверях которого до сих пор висел потрескавшийся унылый плакат "С днём знаний!". Саня потопал следом, как за мамой-уткой.

Здесь всё переогорожено и перебинтовано полосатой лентой. В мокрых дождевиках поисковики обходили территорию уже в сотый раз, что очевидно: у них на лицах, белых как птичье говно, написан слабый и тревожный интерес, а также полное отсутствие сна. Красные глаза, слипающиеся ресницы людей, которые всю ночь торчали если не здесь, то в участке, если не в участке, то просто торчали. Знал Саня таких мусоров, не ссыкался и не палил, но встретившись по пути с одной из таких замыленных глазищ, сразу же отвёл взгляд.

Звуки каких-то разговоров впереди заставили Саню выглянуть из-за круглого плеча ведущего его мусора.

— Юрий, пожалуйста, выслушайте... Мы делаем всё возможное... — лейтенант говорил громко и грубо, удерживая мокрую фуражку на голове, что пыталась сползти под тяжестью гравитации.

Юра стоял здесь. Вытянувшийся и взрывоопасный. Волосы стремились закруглиться, они липли мокрыми овальными полукудрями к голове. Залитые водой очки с замершим отражением бешеных тёмных глаз, поджатые тонкие губы. Знакомое пиздатое лицо в незнакомой пугающей гримасе. Юра белый, даже несколько зелёный. Кашемировое пальто чернеет из-за влаги, грузно давит на широкие плечи, бледные пальцы сжаты в кулаки. Саня инстинктивно прячется за спиной мусора – у него уже в кровь вошло представление позы, из которой человек готов сделать выпад вперёд и врезать сжатым кулаком. Юру трясет, он на взводе, а его лицо привычно нихуя не выражает. Это опасно: окликни, скажи что-то – холодную воду вольёшь в кипящее масло. Пиздец, это даже пугает.

— Вы издеваетесь?... — у Яловского голос хрипит, скачет на низких вибрациях. — У меня сестра пропала, какое "послушайте"!

Мусор, что закрывал Саню, двинулся вперёд, похлопывая рукой по плечу ёбнутого Юру. Тот сразу же перевёл взгляд на него, тряхнув головой так, что с волос полетели капли, как пули. Юра остро зыркнул глазами, в незнакомое лицо вглядываясь так, будто вычисляя, под каким углом удобнее было бы выдрать нахер нос. С корнем. Саня постучал металлом по зубам от нервов, стало неприятно, даже больно, но болезненная вибрация ослабила шею, которая всё это время тянула голову с таким напрягом, будто ещё немного и взорвутся позвонки с оглушительным треском.

— Юрий Анатольевич, пожалуйста... Вы мешаете поиску. Мы понимаем, что это тяжело...

— Я вам показания всю ночь давал, я... Да блядь, я четыре часа ваших оперов ждал, чтобы что?! Чтоб вы меня домой отправили!

— Вы мешаете следствию! Пока мы не объявляли набора волонтёров, но как только, так сразу.

— Да чтоб вы...

— Юрий!

Яловский своими словами захлебнулся и затих. В застывших каплях дождя в его очках отражались глаза, из-за чего Юра походил на ядовитого паука. Стало в тридцать раз хуже, когда два глаза и те сотни в каплях одним движением повернулись и уставились на Саню всё так же бешено и остро. Как бритвой полоснули. Губы дёрнулись в нервной шально-ёбнутой улыбке, как у торчка под мифом. Это был больше истерический результат бесноватой энергетически заряженной ночи и полного пиздеца утра, чем что-то позитивное. Если уж совсем углубляться в детали, там, в этой улыбке, было ноль позитива.

Проследив за замершим тысячеглазным взглядом Юры, мусор сухо кивнул неизвестно для кого.

— Юрий Анатольевич, пойдите отоспитесь. Мы получили от вас необходимые сведения, а сейчас...

— Лесом идите, — гаркнул сердито и отчаянно, широкими шагами отдаляясь и уходя куда-то за спину Сани, по пути чуть не снося его нахер.

Оперы молча громко возмутились и их направленные вслед уходящему в никуда Юрию яро говорили об этом.

Стечкин неловко поёжился.

— Эа... Простите, типо. Его. Ну и меня.

Саша развернулся на пятках влажных кроссовок и, шлёпая по глубоким лужам, устремился за отдаляющейся чёрной шпалой, которая стремительно неслась, не переходя на бег.

У Юры глаза вниз смотрели, а губы были натянуты, как кожа на барабане, а шёл он к алой ламбе. Точнее, практически мимо неё, широким шагом обходя, попутно бесполезно стряхивая воду с рукавов своего пальто.

Саня не знал, чего ожидать от такого Юры, да и по чесноку от себя он тоже не знал чего ожидать. Поэтому он попытался нагнать Юрку, но тот особенно далеко не ушёл, лишь остановился требовательно у двери автомобиля. Кажется, Яловский понимал мозгом своим, что пиздецки устал, но его самого от нервов трясло, а челюсти сжимались до скрипа.

Стечкин сглотнул, прикасаясь к ручке двери.

Вот они в салоне. Саня за водительским, Юра пассажирским соответственно. Дождь барабанил по стеклу, оба молчали. Саня думал, что после Юры всё кресло будет мокрым.

Юра будто и не дышал, только удерживал очки в пальцах, ими же и дёргал. Напряжно. Саня не знал, что ему делать и вообще надо ли что-то делать и (или) говорить. Он такое ненавидит. Теряет контроль над ситуацией, когда она и без этого пиздец уёбищная, разрушительная и цепляться не за что. Юра видился не таким, каким он видится всегда. Сейчас он просто как боевая псина, которая бросится на всё что угодно, потому что не злая, а сильно напуганная.

Аня пропала.

Это в голове не укладывается. И должно ли, блядь, укладываться? У него в башке перекати-поле и жёсткое желание вкинуть коку, он вообще не был готов к чему-то... Реально серьёзному и страшному, что нельзя было смягчить глупым таким "ахаха-хихих-хаха". Что чувствовал? Старался не ебать, потому что бы довёл себя до эмоционального передоза, которого не облегчить вещественным. Саня вообще-то чувак рефлексирующий, но старался себе голову особенно не нагружать, потому что рефлексия ходит рука об руку с совестью.

Это отрезвляет и заставляет дергаться колени, но только в самых худших проявлениях этих слов. И чем дольше они сидели и молчали, тем быстрее выскальзывал мнимый контроль из рук, а осознание происходящего всё больше пугало.

Саня максимально старался избежать слова "пугает", но, возможно, впервые в его блядской жизни случилось что-то такое, после чего он реально не знал что делать. Жизнью он обозначил период от двадцати лет и по сей день...

Белая ванна, сука.

Истерично сжал пальцами руль и вроде полегчало.

Юра думал, напряжённо и быстро. Это даже было почти физически ощутимо, будто Юра своим тяжёлым дыханием всасывал весь пропахший кожей воздух салона за один раз, а потом выдыхал мигом, резко. Юра пальцами удерживал свой подбородок и молчал. Саня тоже молчал. Кисти сводило от холода, но кровь была горячая, она била о стенки кожи. Твою мать, у него начинался тремор рук, от нервозности и без того плавающая картина за стеклом скакала и сжималась, гонимая темными пятнами в изображении.

— Поехали.

Саня спорить не стал, разом завёл мотор, надавил на педаль, лишь потом просил:

— Куда, — спросил без интонации вопроса, а чисто вкинул.

— Куда угодно.

— К тебе?

Юра подумал, но не очень долго.

— Нет. Я не могу там находиться спокойно.

Да ёп твою, очевидно, что сейчас он не мог находиться спокойно абсолютно нигде, как и Саня, в принципе.

Капли разлетались от скорости, мчались и сверкали. Ситуация повторялась, Саня схватывал дежавю. Уже второй раз он, Юра, ласточка, дождь и какой-то пиздец. Только всё стало в разы хуже.

— Заворачивай на ЗСД.

Саня развернул одной рукой, другой поправляя зеркало. Пустой подъём моста был встречен тонущей в тучах кукурузой. Дай ещё два часа, и пустую трассу заполнят пробки и вечно перестраивающиеся легковушки. А сейчас пусто, свободно, Саня жал на газ по привычке.

— Заново, — произнёс Юра, потирая глаза; видимо, он принялся рассуждать вслух, — в три часа идёт из школы, выходит на набережную...

Саня кивнул, Юра продолжил.

— Идёт куда? К девятой линии, заворачивает наверх, оттуда пятнадцать минут... Пятнадцать минут, сука. Что могло произойти за пятнадцать минут?

— После девятой куда? — Саня удерживал мысли насильно. Вена на шее пульсировала, требовала никотин.

— На Академический. И от него уже... — Юра растирает глаза руками. — Или она вышла на набережную? Шла по набережной, от неё повернула на шестую и пошла...

— А если она вообще ну... Не домой пошла?

— А куда? Куда? — Юра убрал руки, посмотрел в упор красными глазами и Саня заткнулся.

Молчание повисло вновь, было слышно лишь рокот мотора. Юра смотрел сквозь стеклянную влажную пелену, а Саня не отрывал глаз от дороги. Сердце билось так, что у него не было сил терпеть; ещё немного и он не выдержит, резко дёрнет локтем и даст на газ, чтоб они вылетели на воду.

Юра вытянул руку резко и грубо, одним махом вздёрнул рукав, а Саня лишь поморщился. Смотрел на шрамы не больше секунды, лишь с громким цоканьем выпрямился и отвернулся к окну. А что он собирался там увидеть? Будто блять что-то должно было поменяться. Стечкин сжал губы и дёрнул рукой, возвращая влажный рукав на место.

Мост, похожий на скелет змеи, извиваясь и закручиваясь опустился к Крестовскому. Юра повернул голову, скидывая мокрую прядь со лба. Он смотрел почти не мигая сквозь толщу стекла и воды вперёд, сжал оправу очков. Злился от бессилия, страха, от усталости.

— Поехали к тебе, — внезапно произнёс он без всякого желания, определённо он хотел где-то помыкаться, покемарить.

— Ко мне?

А это куда вообще? Сука, в ту квартиру, в которой он проснулся каким-то утром, вроде вчерашнего утра, а вроде и сегодняшнего (всё сплавилось в один непереваренный ком), возвращаться не хотелось, там пусто и пыльно, а ещё практически нет еды. Но Саня слишком быстро принял решение: похуй, будь что будет. На ЗСД везде камеры, но ни одной машины, а ехать нужно в другую сторону.

— Саня блять... Не беси меня нахуй.

— Понял.

Руль в одно движение развернул агрегат на сто восемьдесят градусов. Штрафы всё равно не ему выплачивать. Привет для Володи.

Они вновь молчали, пока неслись в обратную сторону, и Юра смотрел усталыми глазами на тонкие пальцы, удерживающие руль. Саше тоже порой казалось, что это не его собственные руки, а человека, который никогда не занимался мутным говном, от которого теперь хотелось не то что отмыться, а содрать кожу нахер.

Юра хмыкнул несколько нервно, а после...

— Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним... И отчаянно ворвёмся прямо в снежную зарю... — тихо пропел он.

—... Ты узнаешь, что напрасно называют север крайним, ты увидишь, он бескрайний, я тебе его дарю... — закончил Саня, бросив короткий взгляд на Яловского.

Они снова замолчали.

...

В пустой квартире, где почти везде были голые стены и только в кухне торчала какая-то утварь в виде кофемашины, а в спальне огроменная кровать, которая Саней была любимой за её масштабы, пахло куревом, что не удивительно. Юра поморщился, но промолчал. Закидывая пальто на стул, он прошёл вперёд, бросая на белый стол коробочку с таблетками.

— Это чё? — тупо спросил Саня, постукивая шариком по губе.

— Мармеладки, — огрызнулся Юра, выходя в проём из кухни (двери, разумеется, тут и не наблюдалось).

Саня закурил в форточку, пока Юра накинулся на кровать. Не прошло и несколько минут, как он вырубился, лёжа на белой и чистейшей простыне.

Стечкин спать не мог, руки трясло, а в голове только одно — закурить и вкинуться.

Всё пиздец, говно ебаное. Осталась надежда, что как только Юра встанет на ноги, то съебёт отсюда, чтобы больше здесь не появляться. Аня, Аня... С одной стороны тут всё как день ясно, а другой так ссыкотно сказать, да даже самому себе, что тут без чужих рук не обошлось.

Подхватывая рукой, набирает номер, глубже закуривая, нервно кусая фильтр.

— Володя, привет... Я разбудил? Ах, какая жалость, прости, я совсем не смотрю на часы... Да-да, я помню. Слушай, мне нужна твоя помощь...