Приставлен в срочном порядке по приказу вышестоящих — одним словом, Павел Валентинович, как лучший в отделе, не имел, видимо, морального права хоть как-то отдыхать. Голова не выдерживала сложные дела, больше нет. Морально тяжелые дела в основном.

А здесь пропал ребёнок.

Девочка, пятнадцать лет.

Сидя в допросной, Павел, хмурясь и потирая щетину, свободной рукой перелистывал документы по делу. Невероятно классическая ситуация: вышла со школы, не вернулась. По своему опыту он знал, что такие дела обречены если не на провал, то на трагичный исход, но вслух об этом не скажет, потому что какой-то частью мозга уверен, что слова материальны и работают как самосбывающиеся желания.

— Вы можете предоставить мне карту возможных маршрутов? — Павел захлопнул папку, сцепив мозолистые пальцы и уставившись на молодого человека напротив.

Помятый и бледный, с синяками под глазами, со сжатыми в тонкую линию губами Юрий Яловский даже немного вызывал жалость. Старший брат, без алиби, с возможным мотивом. На практике было уже такое, когда ближайший родственник устранял ненавистного ребёнка. Но это так, всего лишь один из возможных вариантов, которых тысячи. Поисковый отряд уже в действии, но думать времени нет: чем дольше, тем меньше шанса. Шанса найти Яловскую живой.

— Да, могу. Каким образом мне это сделать?

Юрий говорит устало, но держится. У него не слёзы в глазах, а злость. Это хорошо, но это совершенно не значит, что он невиновен. Это значит лишь, что сидеть на жопе ровно он не будет, хотя вряд ли от него будет какой-то толк.

— Вот мой номер. Это мой личный, если хотите, можем через почту. — Павел протянул визитку; Яловский бросил равнодушный взгляд сквозь стекла очков. — Чем раньше вы это сделаете, тем лучше. Мы, безусловно, можем вычислить маршрут самостоятельно, но...

— Да, да... Я понимаю. Тем более, что часто она ходит не по очевидному пути, — подхватил визитку характерным жестом руки.

Павел цепляется за это взглядом по привычке, зная, что точное знание как Юрий держит визитки ему не поможет.

— Я же могу присоединиться к поискам? — Яловский говорит сдержанно и сухо, пускай неестественно; в нем всё говорило о том, что из человека он обратился в ком нервов, помятых и усталых, но работающих.

— Безусловно. Вам стоит оставить заявку на вступление в волонтёры, но прежде чем вы это сделаете, прошу разобраться с маршрутами.

Молодой человек кивает, поднимаясь с места рывком и стремительно удаляется, находясь лишь под прицелом серых глаз следователя.

Педофилов в Петербурге как грязи. Да, гадко, но это факт. Каждый опер в участке в курсе об этом, поэтому в голове зреет если не тревожность, то некоторое недоверие: почему его срочно перенаправили? Дело, которым он занимался до этого, бросать не собирался, да и не было предпосылок. Сам же Яловский не производит впечатление человека со связями или деньгами, а так же человека, готового играть нечестно. Да, отчаянный, да, несколько сомнительный, но не взяточник.

Павел перехватил папку, поднялся, отодвигая ногой неудобный стул. Нужно выпить кофе и привести в порядок истощённый мозг.

...

— Юра, если такое дело... Ты... Ну... Ты можешь не приходить, я всё понимаю!

Голос Олеси был полон страха и её классическим шокированным оттенком. Оптимистка, яркая пышка, куда ей такой тревожный тон. Страшное чувство вины и собственной бесполезности. Вот чего он стоит, как человек – тревожный и испуганный тон голоса лучшей подруги. Всё.

— Нет, я приду.

— Ты уверен?

— Олеся, если я не буду работать, я просто сойду с ума. Я и без того сегодня пропустил эфир, проторчал в участке.

Она понимающе промолчала и на этом диалог, бессмысленный и болезненный, в котором ему пришлось в очередной раз произнести самое страшное вслух, закончился.

Аня пропала.

Пока он шёл ватными ногами от метро, залпом перешагивая лужи, не мог ухватиться ни за одну дельную мысль. Бляди и сволочи, люди и пропажи, Аня, Саша, сегодняшний сон.

Спал два часа, чтобы проснуться и охуеть с двух вещей: первое это "чё мне приснилось блять?", а второе то, что он не думал. Его голова была пустая. Такое чувство тишины, которое Юра не ощущал так давно, когда одна мысль другой не мешала.

Аня пропала.

Твою мать. Три секунды Яловский об этом не помнил и был счастлив. Ну как счастлив. Не счастлив. А спокоен. Три секунды спокойствия.

Этот тупой сон, от которого до сих пор в голове плавают странные картинки, похожие на цветные пятна. Боже! Давно ему не снились сны. Нет, не так.

Аня пропала!

Сны цветные, но осмысленные, которые имеют сюжет, а после запоминаются.

Аня пропала и он не знал что делать. Ему было страшно, страшно, страшно... Тот сон в пустой Сашкиной квартире не помог, а только усугубил ситуацию, спать не хотелось, но сердце стучало в висках, как умирающая курица, бьющаяся о стенки курятника. Всё это... Блять, это убого, это стыдно, это страшно.

Пустую квартиру, когда Юра проснулся в лёгком ахуе, осмотреть не удалось, но очевидно было одно: Саши там не было. Более того, он (Саша), разумеется, не предупредил куда и зачем. Его присутствие не было необходимостью, но у Юры, спустя секунды жизни, задрожали пальцы, а тревожность достигла своего пика. Саша ему не друг, но с другой стороны... Нет, хорошо, что рядом его не было. Где бы не находился, отлично, что там находится. Юре поебать абсолютно, сейчас хаос его мыслей направлен на другое.

В комнате Ани висели плакаты и стояли книги. Она прикрепляла булавками рисунки по "Часодеям" и "Гарри Поттеру" к пробковой стенке, которую когда-то сделал ей Юра, а за серыми шторами, у окна, стояли кактусы – единственные растения, выжившие в их доме. При всей своей аккуратности, Аня умудрилась убить два ебанутых цветка, которые до этого пережили падение с третьего этажа. Видимо, это у них семейное, гробить любую диковинную живность. На ножке икеевской лампочки, на высохшей жвачке висел Курт Кобейн. Ну не весь своей персоной, а какой-то задохлый, немного помятый, вырезанный со страниц какого-то журнала.

Аня любила... Почему любила? Любит и будет любить. Да. Любит коллажи. Юра их в рот ебал, ещё в школе наделался, в колледже тоже налепился: в коллаж, посвященный радиотехнике, влепил фотку Шрека, до сих пор этим гордится.

А Аня любит коллажи. И рисовать в меньшей степени любит, потому что ну нравится ей этот процесс, даже на конкурсы отправляла работы, второе место заняла однажды... Поэтому не было ничего удивительного, что, помимо простой макулатуры, она тащила домой каталоги с магазинов и эти убогие журналы, которые Юрка даже у бабок не видел.

Захлопнул дверь в её пустую комнату, подняв в воздух небольшое облако серебристой пыли. Всё это адский бред, боль дурной отёкшей башки, ещё один ебейший сон, после которого он проснётся и всё станет на свои места. Руки тряслись, пальцы гнулись будто в другую сторону.

Юра прикусил губу, проехался по ней зубами до характерного щелчка: откусил кусок сухой кожи, зажевал его. Если снова думать, если ещё раз вернуться к началу этого дела, то что? Проходит, садится, хватает мышь правой рукой, открывает карты.

Школа, от школы вверх, по улице и через открытый двор...

Аня придерживалась негласных правил в перемещениях и вот новые маршруты она изучать не очень и любила. Понять можно. Юра понимал прекрасно. Жил так же.

Проходя через двор, она проходила мимо магазина, что за магаз Юра не ебал. Но это неважно. Мимо магазина... Юра проводит в фотошопе ещё одну цветную линию вдоль скрина карты. Здесь переходит дорогу... В сумме минут двадцать.

Ещё Аня... Юра ударил себя по лицу. Блядь, как же он это ненавидел. В голове миллиарды мыслей и воспоминаний, от которых становится страшно. Он опять не может сосредоточиться и ухватится хоть за что-то понятное. Тошнит. Да, тошнит. Сука, тошнит. Не в прямом смысле, в переносном, но это...

Юра делает очень глубокий выдох, чувствуя, как сердце бьется в горло. Вместо прямой и нормальной линии, вырисовывает мышкой какую-то воронку на карте, а после сразу же кликает на отмену, потирая левой рукой натянутую кожу лба. Господи, Господи, Господи...

Над столом тикают часы. Эти часы тикают всегда, независимо от того, стоит ли им тикать или нет, что происходит в мире и в этой квартире. Этот грёбаный звук тикитака каждый раз будто надрезает шею. Ещё тридцать часов таких тикитаков и голова будет отделена от туловища. Юра смотрит на часы, не различая стрелки.

Двадцать минут. Это значит, что пока Аня идет домой, часы тикают двадцать минут и она здесь. Юра скрестил пальцы и провёл новую линию на экране.

...

Сбоку, одним рывком. Попадает метко, так, что зубы скрипнули, затем левой, один мах снизу.

— Чё ты так бесишься, слышь? Чё ты бесишься? Не бесись, — тянет лениво с боковой Брюлик, прокручивая кисть руки, разминаясь.

Рычит, только сильнее бесится, мокрая спина обдаётся холодным порывом воздуха; груша отлетает далеко, цепь скрипит.

— Хуйня... — выдыхает с интонацией до ненатурального ровной, а после шумно дышит носом.

У него ноги дрыгаются, трясутся, Саша прыгает на месте, чувствуя, как пот капает на резинку шорт. У него уже нервы вытянулись, голова трещит, как ебучий электрический счётчик от перегруза.

Брюлик, напротив, похож на мешок с навозом. Впрочем, именно им он и являлся. Лысый упырь, с вечными торчащими раковыми глазами. Он как на тёплого подсел, с тех пор разговаривать с ним невозможно, но Саша терпит, потому что Брюлик, как никто другой, в курсах как на районе обстоят дела. В друзьях он его никогда не держал, потому что у таких как Брюлик один друг — гера.

Огромная лысая шпала сощуривает красные глаза и, кривя губы, поднимается. Ебейшим Брюлика делает не только его осведомлённость, но и отбитость. Саша это прекрасно понимает, поэтому, даже находясь так, вроде в дружбе, у него красная лампочка загорается перед глазами.

— Чё ты, стекольный, так хуячишь? Тупой, — Брюлик шлёпнул грушу сбоку, пошатнулся и оказался рядом. — Ты, блять, себе руки отобьёшь так.

— Тебя спросить забыл, — огрызнулся Саша и даже пожалел об этом, мог сделать и лучше. — Мне нужно так.

Брюлик посмотрел на него тяжело, в ответ на этот взгляд Саша только подхватил полотенце. Хуйня. Все хуйня и от этого ещё стремней.

— Ясно, — Брюлик лениво зевнул, не прикрыв рот; определённо он и не пытался изображать интерес.

— Чё было?

— Когда?

— Когда бухали в последний раз. На др твоём.

У него судьба такая, спрашивать то, что ему нахуй не усралось, слышать ответы, которые ему не интересны. Но это необходимо. Закинуть в голову бесполезную информацию, чтобы отвлечь себя. Но, о май гад, это не помогало. Саша чувствовал себя на грани.

Брюлик сверкнул глазами из-под грузных бровей и шлифанул языком сухие губы.

— А ты совсем не помнишь? — у него глаза сверкнули.

— Конечно же блять помню. Поэтому и спрашиваю, да? — Саня фыркнул, швырнув перчатку к железному шкафчику. На низком потолке подвала пошевелилась лампочка.

— Я как раз хотел тебе напомнить, хули, — громила издал гогот и подвинулся ближе, опустив ладонь на потное плечо. — Короче, дело.

Он чуть нагнулся и заговорил тише, на автомате. Саня нервно дёрнулся, ощетинился.

—Ты тогда нахлебался ёп как славно. А зря, один номер к нам затесался, Славкин приятель.

Где-то Саня это уже слышал. Какой-то там приятель. И от такого под языком становится сухо. Тёплый тем временем продолжал хрипеть над головой:

— Он чел наш. Проверенный. Все при нём, он таскал зелёнку.

— Не тот ли, что типо обо мне спрашивался? — Саша хрустнул пальцами, непроизвольно хмуря брови; с каждой секундой этот ебейший рассказ становился все более и более тошным. — Лерка говорила, что это твой дружок.

— Мой? Не, я не ебу кто он. Славка знает. Он его Профиком назвал. Короче, Профик дурь толкает и он тебя искал, типо хотел дело вкинуть. Но вкинул темку мне.

— Ты заебал воду лить. Что за тема?

— Ящик стекла, — Брюлик хмыкнул.

— Стекла?

— Чистый мет.

На уровне скорее интуиции Саша понимал, что дело всё и шло к этому, а теперь в желудке свился глистовый ком из чего-то настолько отвратительного, что у него на миг в глазах прошлись чёрные искры.

Брюлик всё продолжал:

— Везут поездом от Владивостока в Москву. Забрать, доставить в Питер, Парнас. Бабок отвалят столько, сколько тебе не снилось.

— Кто такой Профик?

Брюлик завис и проморгался, видать растерявшись от такого, казалось бы, логичного вопроса. Деньги туманят, Саня знает, но сейчас у него всё на стрёме, потому и проникся по-настоящему. Внутри где-то тихо ойкнул от паники. Но так. Совсем немного.

— Да какая разница? — буркнул Брюлик.

— Ну?

— Мужик какой-то. Сказал дело с тобой имел.

— Потому до меня доёбывался? — Саня резко шагнул в сторону, напряжение внутри него росло; ох ебать, как всё плохо. Если всё это действительно так, то дело не то чтобы дрянь, дело пиздец. Брюлик же вообще исключительно на кайфе, ему ничего не страшно. Хотя действительно, чё ему.

— Не ебу. Ну так?

Саню тряхнуло от внезапной злобы.

— У тебя последние мозги вытекли?

Брюлик выпрямился, расправил плечи. Глаза у него тусклые, прикрытые, будто в них пару раз заехали. Саня продолжил.

— Гланды тебе выдру, если согласишься.

— Да ты зассал, — Брюлик фыркнул, наклонился, согнув своё огромное тощее тело пополам, подхватил перчатки. — Мне деньги нужны, не хочешь — не иди.

— Курьером не работаю.

Брюлик что-то зло буркнул за спиной, а Саня, подхватив сумку и натянув на потное тело футболку, прошёлся вдоль вереницы полуживых металлических шкафчиков, когда-то и где-то спизженных и доживающих свой век в этом узком и тухлом погребе.

Наименование "Профик" ничего ему не говорило. И это не то чтобы очень плохо, но это пиздец как плохо, вкупе со всем, что происходит здесь и сейчас, и вообще... Ох чёрт. Саня столкнулся с тем, что у него на мысль полтора слова и то один мат.

Брюлик гнал какую-то тему снова, но Саня не слушал, отъёбывался скучными и прокрастинационными ответами в духе "потом", "нет, да", "может быть" или чуть более драматичным "ого". Ага, блять, такое "ого", что он ничего не запомнил. Супер.

К спине липло и дуло, да так, что Стечкин зашипел зло сквозь зубы, пока Брюлик закрывал на ключ дверь. В этом ебучем подвале, в котором только огурцы и хранить, душевой, разумеется, нет. Но зато Брюлик этот кусок штукатурки называет как пафосно "мой личный фитнес-клуб". Это у него в правилах никому о нём не рассказывать?

В сумке, которая была прихвачена из дома, была полна воздухом и ровным счётом ничем. Кроме куска кураги. Откуда там курага Стечкин вообще не ебал, потому что последний раз жрал этот противный на вид красный сморщенный абортыш лет семь назад и ему не понравилось. Ладно, чёрт с ним. Явился он к Брюлику исключительно за тем, чтоб выдохнуть и отключить голову. Вышло хуёво.

Подходя к чёрным дверцам огромной тачки, Брюлик с ухмылкой кивнул на водительское:

— Хошь порулить?

— Твоей-то развалюхе, на? Больно надо. — Саня сел с такими словами на переднее.

Это он резко, конечно, и не от чистого сердца.

У Брюлика шикарный крузак, чистенький, новенький. На какие шиши Саня даже представить не пытался, а спрашивать не по-пацански. У них дружба на птичьих правах — один лишний тупой квесшон и ебальник в пол. Саня не спрашивал откуда у Брюлика крузак, подвал в собственности и квартира — Брюлик не спрашивал откуда у Сани ламба и хата.

Руки тряслись, металлический шарик бился о зубы. Мало, мало, надо было грушу в клочья разорвать и Брюлика в сопли. Может так было бы легче. Нихуя.

Юра, Аня, Профик, Юра, Аня, Профик. Ящик стекла.

Брюлик захлопнул дверь и стартанул, Саню тряхнуло. Водила из Брюлика, как из Сани апостол Пётр.

— А чё, Профик этот, мужик дельный, говоришь?

— Точно говорю, он варил на хате.

Юре он вообще ничего не обещал и обещать не собирался. Из-за его паскудной жопы засветился у ментов и это кошмарит. А так ему насрать, Аню он не знал и пару раз видел на самом деле.

— Я его не знаю, откуда он знает меня? — Саня смотрел, как мерцают пейзажи за окном.

В груди аж полоснуло, будто бабочка прошлась по рёбрам. Не все равно, ебать как не всё равно.

— Он сказал, что о тебе на зоне говорили. Мол, кто-то тебя да знает, добрым словом крыл. Но я думаю, что Профик брешит.

— Я птичка мелкая, на, какая зона. — Саня перевёл взгляд на собеседника.

Бля. А Брюлик? Похуй на деньги. Сам же этот долбач кто? Никто, правильно. Всё запорет, Стеча знает. Вот бы запихнуть его в мать да перетрахать, может чёт нормальное и вылупится, а так... Посрать пока на Профика. Пока посрать. Саню рвет на два куска. Тут либо одно, либо другое, либо одна задница, либо другая.

Брюлик о чём-то активно говорит, так, что даже губы у него сохнут, лысая башка вертится. Нет, от денег он не откажется, потому что тупой ублюдок. Впрочем, Саня его не осуждал. Кто ему жопу спасёт? Ящик стекла блять. Ящик. Тут в соло не вытянуть, это игра на убывание, порубит. Шах и мат.

Саня отвернулся к окну опять. А Юра? Пиздец, у него вина душит шею. Саня Аню видел недавно и теперь у него колется. Что-то. Нельзя так. Это реально как крыса теперь кидать его, да и он не хочет его кидать. Менты пугают, да. Но сильнее пугает пропажа. Был человеком и тут нет человека. А, с другой стороны, разве он думал вообще, когда Володьке звонил? Ну тип, он изначально хотел помочь. И помогать будет. Мать Тереза или проститутка из соседнего подъезда — всем и сразу. Парадной, прости хоспади, это же Питер...

Твою мать...

Похуй, всё и сразу. Умный в гору не пойдет, умный гору обойдёт. Саша пройдёт насквозь.

— Пятьдесят на пятьдесят.

— Чё? — Брюлик сбился со свой какой-то очередной сверхгениальной мысли.

— Когда ящик довезём, пятьдесят на пятьдесят делим бабло.

Брюлик победно улыбнулся.

Саня поджал губы. Всё очень плохо, очень и очень. А ещё он какого-то чёрта в последнее время не ходит вообще. Всё на колёсах да на колёсах.