— Представь, как я целую тебя, — говорил в трубку Ури, — и запускаю пальцы в твои чистые волосы.

Кенни хмыкнул на слове “чистые”. Он, разумеется, мыл голову, а когда начал встречаться с Ури, мыл почти в полтора раза чаще, но ему все равно нравилось шутить об этом. А кроме шуток, Кенни все описанное представлялось более чем живо. Они не виделись почти месяц, потому что у одного была дурацкая командировка на дурацкой — но важной, сказать нечего — работе, а у другого — тоже своя работа и четырнадцатилетний спиногрыз на шее. Который сейчас очень удачно отправился гулять с друзьями.

Итак, Ури его целовал. Губы были теплыми и мягкими, а сам поцелуй многообещающим, потому что каким он после месяца разлуки еще мог быть. Ури продолжил.

— Я чуть отклоняю твою голову назад, чтобы начать целовать шею — тебе ведь это всегда нравилось. Ты бы стал подставляться, не так ли? Возможно, попытался бы меня обнять, но я бы не позволил — слишком рано, имей терпение.

Когда Ури только предлагал эту авантюру, Кенни честно сказал, что говорить так и о таком не умеет. У него со словами вообще особо не ладилось, а уж когда дело касалось Ури — не ладилось от слова совсем. Он ведь был такой… Будто откуда-то не отсюда. Как там говорилось в девчачьих книжках, которые знакомая зачем-то отдала ему для Леви, когда тот был совсем мелким? В его глазах можно было утонуть, похвалу принимать как дар, и что-то там еще в таком высокопарном духе. Леви эти книжки очень нравились, а Кенни забавные формулировки зачем-то запомнил. В общем, он взял бы какое-нибудь копье и пошел бы убивать какого-нибудь дракона, как сраный рыцарь, если бы за это ему был обещан хоть один поцелуй. И не такое бы сделал, наверное, если б Ури ему приказал.

Но Ури было совсем необязательно об этом знать и получать подтверждение тому факту, что он имеет такую власть. Подтверждение — потому что он, казалось, и так обо всем этом знал. И, к своей чести, ни разу этой властью не пользовался.

Хотя как это ни разу: сейчас вот, например, Кенни стоял на кухне, как болван, и выслушивал непотребства, которые тот ему говорил из этой своей Германии. Так что у Ури на самом деле не было ни чести, ни совести.

— Я упоминал, что ты сидишь на кровати? Я сажусь на твои колени и снова целую тебя, уже в губы. Хочу видеть тебя без рубашки. Снимешь ее для меня?

В трубке повисла тишина. Ури ждал ответа.

— Ага, — сказал Кенни. А что еще он мог сказать? Но потом зачем-то добавил слегка севшим голосом: — Для тебя — сниму.

Ури одобрительно хмыкнул. Кенни почувствовал себя дураком.

— Отлично, снял. Я глажу тебя по плечам и чуть подталкиваю назад, чтобы ты оперся на руки, а сам поднимаюсь ладонями к шее. Тебе обычно нравится, когда я так легко ее глажу, и ты запрокидываешь голову, позволяя мне целовать твои ключицы. Они все-таки очень красивые.

Сейчас Кенни даже порадовался, что Ури здесь не было. Потому что опять он начал со своими комплиментами, и было совершенно непонятно, как на них вообще реагировать. Это раздражало. Впрочем, в груди все равно что-то приятно подскакивало от таких слов.

Кенни почти чувствовал теплые ладони на своей шее. Пальцы у Ури были какие-то волшебные: хватка могла быть чуть ли не стальной, — при первой встрече Кенни в этом вполне убедился — но он мог касаться и вот так: мягко, почти невесомо, посылая волну мурашек по позвоночнику и заставляя податься вперед, чтобы сделать прикосновение ощутимее. Он был прав, Кенни от такого вело.

На кухне приятно пахло помидорами и специями, на сковородке шкворчали кусочки мяса.

Ури продолжил:

— Я хочу, чтобы ты облизал мои пальцы. Сделаешь это?

— Да. Да, я сделаю.

Воображаемый Ури засунул пальцы ему в рот, почти ласково провел по языку и чуть развел их, заставляя открыть рот шире. Он так уже делал, жадно смотря в глаза, будто ему доставляло невыразимое удовольствие наблюдать за тем, как Кенни теряется.

— Я вынимаю пальцы и веду ими по шее и вниз, по груди. Если подуть на влажную кожу, все станет чувствоваться ярче, помнишь, да?

Это действительно было знакомо: некоторое время назад они начинали трахаться по схожему сценарию. Но сейчас все было по-другому, совсем по-другому. Дыхание Ури в трубку стало слышаться отчетливее. И его слова вынимали из памяти все ощущения того вечера, они заставляли чувствовать, будто все, что говорит Ури, происходит сейчас. Кенни, как загипнотизированный, провел по своей груди так же, как это сделал бы Ури, и вздрогнул, когда снова услышал его легкий выдох.

— Хочу, чтобы ты лег на спину, хочу больше тебя трогать. Я оглаживаю твои бока, спускаюсь к бедрам и снова целую. Кстати, я упоминал, что на мне нет ничего, кроме белья?

Кенни не думал, что у него настолько хорошее воображение. Впрочем, на память он никогда не жаловался. Он помнил Ури всего: от светловолосой макушки до пальцев ног — кстати, ему нравилось, когда Кенни их зацеловывал. И сейчас ему не составляло особого труда вспомнить его покатые плечи, крепкие мышцы груди, тонкую талию… И руки, эти руки, которые сейчас вроде как гладили его бедра, поднимаясь к паху. Низ живота сладко свело.

— Не-а, — выдохнул Кенни, — не упоминал.

Чертовски сильно захотелось его поцеловать. И хорошо бы еще крепко обнять, чтобы почувствовать, какой он теплый и близкий. Но Ури будто читал его мысли.

— Тебе нельзя меня касаться, помнишь? Только смотреть.

В тот вечер Кенни тоже смотрел на то, как он медленно раздевается, запрокидывает голову, ведет ладонями по своему телу так, как хотелось бы это сделать Кенни, и шире разводит ноги. Ури в принципе был красивым, но в такие моменты это была интимная, почти непристойная красота, и Кенни чувствовал сразу столько всего, что становилось тяжело дышать. Ури всегда был открытым и честным в своих желаниях и сейчас, видимо, взялся и его этому научить.

— Я глажу твои бедра, касаясь все выше и выше. Хочу, чтобы ты раздвинул ноги, когда я буду тебе дрочить.

У Ури вообще был огромный потенциал в грязных разговорчиках в постели, и он не использовал его чисто из гуманистических соображений: чтобы Кенни не схватил инфаркт.

— Я наконец касаюсь тебя. Мне очень нравится, какой ты горячий и твердый под моей рукой…

Сейчас Кенни был твердым и безо всякой руки, просто представляя, как Ури не дает ему свести колени и смотрит бессовестно прямо в глаза, ловя каждый вздох и каждое малейшее изменение на его лице.

Кенни думал о том, как лежит на этой воображаемой кровати перед Ури почти голым — или в штанах? они успели снять штаны? он был слишком занят другими мыслями, чтобы следить за этим, — и ничего не может сделать. Ничего, потому что Ури не разрешал целовать себя, и гладить, и оставлять быстро краснеющие следы засосов — в общем, все то, чем Кенни обычно занимался бы в такой ситуации. И запрет только распалял желание, потому что как же сладко будет наконец обнять его, почувствовать жар его тела и его возбуждение, чтобы потом навалиться сверху… Или пусть Ури сам наваливается, Кенни в принципе был согласен на любой исход.

— Ну? — требовательно спросил Ури. — Чего ты хочешь?

Сердце билось часто-часто. В голове мелькали картинки — хотя ладно бы только картинки, еще и вполне сохранившиеся в памяти ощущения! — медленного движения руки Ури на своем члене. Кенни рвано выдохнул и ответил честно:

— Тебя. Я… Я хотел бы, чтобы ты… Блядь!

Томатный соус от мяса, которое он тут все это время пытался готовить, выкипел и брызнул обжигающими каплями ему на руку. Кенни зашипел сквозь зубы и судорожно затряс кистью, пытаясь хоть как-то ее остудить. Он быстро зажал телефон между ухом и плечом и уменьшил газ, что должен был бы сделать минут пять назад.

— Все хорошо? — Голос Ури звучал обеспокоенно. — Что-то случилось?

— Огонь, сука, — сказал Кенни, прикладывая кисть то одной стороной, то другой к прохладной столешнице. — Забыл огонь уменьшить.

— Чего?

Кенни снова почувствовал себя последним дураком.

— Огонь не уменьшил, — повторил он. — На плите.

— На плите? Ты… Ты готовишь? Ты сейчас готовишь! — пораженно сказал Ури. И громко рассмеялся. — Поверить не могу, я тут тебе… Я надеялся, что ты там меня представляешь, может, даже трогаешь себя, а ты все это время…

Ури продолжил ржать. Кенни взял лопаточку и помешал мясо на сковороде. Пригореть оно, конечно же, успело, в кухне неприятно пахло. Ури хохотал в трубку, мясо шкворчало в остатках соуса, а посреди всего этого стоял Кенни и думал о том, что в его жизни происходит какой-то блядский цирк. Надо бы хоть кипятка в мясо долить, вдруг поможет. И томатной пасты еще подкинуть, не выкидывать же все.

— Кенни, ты что-то с чем-то! — Ури почти успокоился, но изредка всхлипывал в трубку. —Что готовишь хоть?

— Мясо, — сказал Кенни, удивившись, что до сих пор не откусил себе язык. Наверное, давно надо было. Гораздо легче жить стало бы, он бы и с Ури ничего сейчас не испортил. К тому же, рука уже почти прошла, и стоило орать. — С томатным соусом. Слушай, ты прости, что я…

— Ничего страшного, ты чего. Мог бы сразу сказать, что занят, я бы не обиделся.

— Знаю. Но я же тоже хотел, чтобы эта твоя задумка получилась. А говоришь ты очень хорошо все-таки.

— Ну спасибо, — судя по голосу, Ури улыбался. — Ничего, я же всего через три дня приеду. Поговорю еще. Может, даже на практике опробуем.

— Обязательно опробуем, — хмыкнул Кенни. — Ты там думай пока, может, еще что для проб придумаешь.

Ури снова рассмеялся.

Кенни подлил на сковородку воды. Мясо начало пахнуть вполне приемлемо.