— Это что? — бровь Пейна дергается и ползет вверх, явно собираясь уползти куда-то за пределы лба. На его лице застывает смесь крайнего замешательства, усталости и откровенного нежелания со мной разбираться.

Будто бы у него был выбор, мысленно фырчу я.

— Взятка, — честно признаюсь, глядя на Лидера наивнейшими глазами и аккуратно пододвигая к тому тарелочку, полную тех самых злополучных булочек с корицей. Чувство при этом было такое, словно под фантомным нимбом на голове пробиваются дьявольские рожки. Чуть наклоняю голову и делаю просящее выражение лица: — Вы ведь никому не расскажете?

Мужчина тяжело вздыхает, откладывая в сторону какие-то бумаги.

На миг зависает над моей наглой взяткой, переводит чрезмерно бесстрастный взгляд на мою умильную мордочку, сверлит её от силы секунд пять и… прикрывает глаза с каким-то до боли обреченным выражением.

Я едва сдерживаю совершенно неприличную улыбку, так и просящуюся на лицо, но все-таки умудряюсь удержаться, мысленно потирая ладони и по-злодейски хохоча.

Все-таки умоляющая мордочка вкупе с невиннейшим выражением черных глаз производит убийственное впечатление. Особенно на лице Итачи — и да, я кривлялась и тренировала это выражение битый час перед зеркалом, периодически срываясь на хихиканье и умильные вздохи, только чтобы полюбоваться на треснувший в очередной раз шаблон на лице Лидера.

Невольно вспоминаю милую мордаху Саске, после которой его мгновенно хотелось затискать, и окончательно убеждаюсь в том, что гены Учиха — это оружие массового поражения.

Припомнив Мадару и его таланты, мысленно добавляю, что иногда это еще и очень убийственное оружие. И, беззвучно хмыкнув, торопливо возвращаю лицу невинное выражение.

Лидер с донельзя страдальческим видом вздыхает и смотрит так красноречиво, что я даже почти слышу пронесшееся в его мыслях: «еще один долбанутый псих на мою голову».

На целое мгновение мне его становится жалко, а потом я вспоминаю ту каменную морду, с которой он удалился из кухни пару часов назад, и все сочувствие как-то быстро испаряется. Не то, что бы я была сильно злопамятной или вредной… хотя нет, вру. Была и есть. И любителем докапываться до других — тоже.

Особенно, когда мне скучно.

А скучно мне очень и оч-чень сильно.

В общем — да, безэмоциональная мина Лидера так и просила того, чтобы кто-то заставил ее трещать по швам. Удержаться в таких условиях от соблазна просто выше моих сил.

— Я больше так не буду, — добавляю тихонечко и отвожу взгляд в сторону, решив окончательно добить Пейна.

Не хватает, правда, только нимба над головой и золотистой подсветки, но эффект все равно ошеломляющ — бедный Лидер впал в ступор.

Аж на целых полторы минуты.

И да, я совершенно бессовестно считала.

Правда, с выходом из ступора веселье быстро заканчивается, к моему превеликому сожалению.

Глубоко вздохнувший Лидер откидывается на спинку кресла, смотрит на меня долгим и нечитаемым взглядом и принимает, кажется, самое мудрое решение из всех возможных — он включает игнор.

Я позволяю уголкам губ расстроенно опуститься вниз на такую несправедливость, но все-таки решаю не продолжать дергать тигра за усы и закончить пока на этом.

Все-таки создавать нужное впечатление — а именно совершенно ненормальной личности, к которой лезть себе дороже, — стоит постепенно. И мое дерганье Лидера, и споры с Сасори, и даже явно попахивающие чем-то нездоровым контакты с Орочимару отлично вписывались в данный образ.

Конечно, я могла бы воссоздать канонный равнодушный вид Итачи в Акацуки, но я честна с собой и откровенно признаю, что не настолько спокойная и терпеливая личность. В общем-то, я и спокойно-терпеливая-то только пока есть чем заняться и меня не бесят. А уж вкупе с моей-то раздражительностью… оставаться спокойной на протяжении стольких лет в одной организации с этими психами? Не-а, я себя не переоцениваю.

Ну и к тому же это не так интересно, как быть непредсказуемой и ненормальной — моя личная ебанутость с таракашками могут вылезти в любой момент, навести шороху и свалить в спячку еще на пару лет. И ограничивать их — вот вообще не вариант.

Прошлый раз, когда я поставила себя в жесткие ограничения и долгое время изображала из себя не себя, аукается… то есть, аукался мне до самой смерти — длительная депрессия и панические атаки приветливо машут ручкой из-за угла.

Подпортившееся настроение от дурных воспоминаний скатывается еще ниже, когда прищурившийся Пейн негромко произносит:

— Тоби говорил, что ты согласен вступить в организацию, если Акацуки не будут целенаправленно действовать против Конохи. Это так?

Посерьезнев, на миг задумываюсь о том, чтобы сказать нет — проблем с Конохой, да и Акацуки, тогда бы явно поуменьшилось.

Хотя бы проблем со старейшинами — скажу, что если их в процессе где-нибудь и как-нибудь случайно угробят, отдам ему свою душу и тело в вечное пользование… да и Коноху не так уж и жалко, на самом деле. Если не сказать больше — мне, в общем-то, вообще на нее плевать. Как и в принципе на то, что будет с этим миром — все-таки я всегда болею за злодеев и поддерживаю именно антагонистов. А еще люблю трагедии.

Мысленно смеюсь невесело, осознавая, что в таком ключе мое попадание в Итачи смотрится совсем иначе — за что боролась, на то и напоролась, называется. И шутить про это можно было бы бесконечно, не будь эта ситуация до ужаса реальна и не происходи именно со мной.

А потом сердце вдруг тревожно сжимается, и в мыслях проносится обеспокоенно-тоскливое осознание — Саске в Конохе.

В той самой Конохе, на которую мне как бы плевать, и будет он там еще как минимум ближайшие пять лет.

Ненормальное веселье окончательно сдувает.

И я, миг посомневавшись, неохотно киваю, соглашаясь и возвращая себе невозмутимо-равнодушный вид.

Во взгляде Пейна появляется какая-то новая эмоция, распознать которую я просто не успеваю — тот снова прикрывается безразличной миной и ровным голосом интересуется:

— Могу я узнать, откуда столько беспокойства о деревне, которую ты оставил?

И предал — он не произносит этого, совсем нет, даже на лице ее не видно, но эта фраза камнем зависает в воздухе и почти физически сдавливает удавкой горло.

«Я никого не предавала», — яростно стучит в голове набатом, но я, как и он, не произношу этого вслух, только смотрю долгим, совершенно нечитаемым взглядом, а потом вздергиваю губы в усмешке и равнодушно сообщаю:

— Там осталось кое-что мне дорогое. И я вернусь за этим позже. А пока мне хотелось бы, чтобы оно оставалось в целости и сохранности под защитой Конохи.

Это деревня предала Учих.

Это Итачи предала их по чужому приказу.

Не я.

***

Кажется, моя крыша все-таки понемногу утекает.

Я тяжело вздыхаю и задумчиво кручу массивное кольцо на безымянном пальце правой руки, отстраненно пытаясь вспомнить, что же такое киноварь.

В голове что-то настойчиво крутилось — все-таки Итачи являлся моим любимчиком и не узнать про него такие мелочи было бы кощунством, но я не могла точно вспомнить и потому сомневалась в том, что мне дали то же кольцо. А вот киноварь… вроде бы это какой-то минерал?.. или нет… почему-то перед глазами четкая ассоциация с кубком. И огнем, хм-м… кубок огня?

Издаю тихий смешок, осознавая, что вообще ушла в другой фэндом. Ладно, вернусь к этому позже.

Мотнув головой, засовываю руки в карманы и неспешно иду на кухню, анализируя свое поведение и все больше приходя к выводу, что меня бросает из стороны в сторону.

Нехорошо.

Совсем-совсем нехорошо.

Внутри все еще чувствуется напряжение последних недель и свернувшаяся кольцами паника, не говоря про другие старательно задавливаемые мною эмоции. Психическая нестабильность во всей красе, ага.

По-хорошему бы довести себя до точки невозврата и посидеть денек, ревя в подушку и сбрасывая накопившийся стресс, но…

Я качаю головой, прекрасно понимая, что нет, в данных условиях это просто-напросто невозможно. Не могу даже думать о том, чтобы потерять над собой контроль и расслабиться.

Не сейчас, не здесь, не рядом с ними.

Невесело смеюсь и без всякой иронии думаю, что это как раз вовремя — даже не придется изображать из себя полную неадекватность, скоро сама ею стану.

Я открываю дверь и замираю на пороге, ошарашенно глядя на то, как сидящий на стойке и по-детски болтающий ногами Тоби жмурится от удовольствия, уминая мои булочки.

Булочки, которые я надежно припрятала в шкафу перед тем, как уйти к Пейну.

Этот гаденыш не просто сожрал их почти все, взгляд на миг застывает на пустом подносе с крошками и быстро переключается на раскрытые полки шкафчиков. Глаза возвращаются к окаменевшему шиноби и леденеют.

Эта падаль целенаправленно их искала!

Внутри вспыхивает и разливается по венам вместе с кровью ярость.

Убью.

Просто, блять, убью.

Зло прищуриваюсь, встречая взгляд в прорези маски, и слышу, как гулко сглатывает замерший в дурацкой позе Тоби. Прикрываю глаза, пытаясь успокоиться, глубоко вдыхаю-выдыхаю, считая до десяти, а после с силой сжимаю челюсти и едва сдерживаю раздраженное рычание — ни хрена не помогает, я его придушу нахер и плевать на последствия!

А спустя мгновение дальнейшие события резко несутся вскачь.

Я делаю скользящий шаг вперед, пылая яростной жаждой крови.

Тоби испуганно взмахивает руками со все еще зажатой в них булочкой и с грохотом падает за стойку, роняя вместе с собой злополучный поднос.

Раздается негромкий хлопок… и повисает громкая тишина.

Моргаю, осознавая, и наклоняю голову, озадачиваясь.

Он что, спрятался в шкафчик?

— Вылезай, Тоби, — мой голос звучит до неприличия нежно, пока в комнате все еще стоит удушающая жажда крови.

В ответ — еще более говорящее и недоверчивое молчание.

Стискиваю челюсти и неслышно переступаю порог, начиная обходить стойку и бесясь-бесясь-бесясь.

Как ребенок, ей-богу!

Сколько ему лет?! Этот чудила должен быть старше Какаши!

Останавливаюсь за стойкой и, на миг прикрыв глаза, считаю на всякий случай до десяти. Я спокойная и уравновешенная личность. И плевать, что в последнее время немного схожу с ума — я не буду убивать его…

…сильно не буду, ладно.

Шумно выдыхаю, а после резко распахиваю дверцу и замираю с приподнятой бровью и скептическим взглядом, осматривая великолепную композицию: взрослый мужчина, скрючившийся в тумбе полметра на полметра и торопливо запихивающий в рот остатки булочки прямо передо мной.

Скрещиваю руки под грудью, сжимая губы в тонкую линию и продолжая безмолвно стоять и смотреть на это представление. Ну, может, совесть там проснется… хотя, о чем это я?

Тоби жадно дожевал остатки, проглотил и, отодвинувшись поглубже, уставился на меня с явной опаской.

Сужаю глаза и медленно наклоняю голову, не отрывая от него убивающего взгляда.

Мужчина неловко откашливается, пожимает плечами и смущенно-вопросительно произносит:

— Было вкусно?..

Я приподнимаю бровь.

— Было очень вкусно?..

Мой взгляд леденеет.

Резко киваю на пустой поднос, валяющийся на полу, и требовательно смотрю на Тоби.

Тоби неуверенно смотрит на него, на меня, снова на него и что-то похожее на понимание и воодушевление появляется в его позе. Он даже немного высовывается из своего убежища и радостно выпаливает…

— Было очень-очень вкусно! Спасибо, Итачи!

…И в этот момент у меня все-таки темнеет в глазах от бешенства, а из горла вырывается тихое рычание, пока пальцы неосознанно сжимаются, желая добраться до кое-чьей шеи.

В комнате вновь шибануло удушающей жаждой крови.

Тоби тут же шарахается, вжимаясь спиной в стенку, и молниеносно захлопывает дверцу обратно.

С усилием заставляю себя успокоиться, мысленно напоминаю, что Тоби — явный псих, а на психов злиться — себя не уважать, и кое-как загоняю свое бешенство внутрь.

Делаю медленный вдох-выдох и думаю, что нет, смерть — это слишком быстро, легко и просто. Мало того, что ограбил меня, так еще и доел мои булочки, которые я даже не попробовала толком. О нет, никакой смерти, этот чудила надолго запомнит, что трогать мое запрещено.

Он у меня просто так не отделается, он у меня будет страдать.

И страдать каждый раз — вспоминаю я предупреждение Конан и кровожадно улыбаюсь, — когда решит провернуть это снова.

— Я не буду тебя убивать, — вслух обещаю я.

Дверца недоверчиво скрипит.

— Не сегодня, — уточняю.

Чуть приоткрывается и застывает, явно ожидая продолжения.

— Ты у меня все-все отработаешь, радость моя вороватая, — заверяю его, и дверца, немного задрожав, торопливо закрывается обратно. — А если ты не вылезешь самостоятельно, — продолжаю я нежно и, облокотившись о плиту, задумчиво-безмятежно рассуждаю: — Я воспользуюсь катоном. Конечно, немного тебя подпалим, но ничего, главное, вытащим — в твоем возрасте уже опасно залезать в такие места, спину еще прихватит, например, или сердце решит взять отпуск от таких-то нагрузок. Шкафчик, правда, жаль — он отлично вписывался в интерьер, да и Какудзу-сан наверняка расстроится… но иногда без жертв никак не обойтись, верно, мой достопочтенный предок? Все ради твоего здоровья. Чтоб ты прожил еще лет шестьдесят, не меньше.

И дверца, дрогнув и на миг снова застыв в раздумьях, с явной обреченностью открылась.

Я позволяю на своих губах появиться нежнейшей улыбке.

Почти вылезший Тоби вздрагивает и с сомнением косится назад, но все-таки тяжело вздыхает и крайне несчастно вылезает из шкафчика, уже ни капли не напоминая взрослого с умственной задержкой. Скорее, походя на провинившегося пса…

А в голову внезапно приходит та настойчивая мысль, и я едва сдерживаю истерично-безумный смех, усмехаюсь весело, на деле не чувствуя и капли веселья.

Киноварь — это минерал цвета крови.

Кровавый камень в руках шиноби, устроившей резню и имеющей такие же кровавые глаза…

Как иронично. Красиво. И жутко, блять.