Просто за что? За что мне всё это?

Ладно, валяться на больничной койке после тяжёлой битвы и нуждаться в помощи. Ладно, заполучив нервный срыв, принять горсть таблеток, вежливо предложенных медсестрой, и уснуть мёртвым сном. Но сидеть перед тобой голым, не в состоянии шевельнуть языком или хотя бы пальцем — до ужаса унизительно. Мне не нужна никакая помощь, почему я вообще здесь? Как сюда попал? Почему ты тут? Впрочем, не важно. Просто уйди. Уйди, уйди, уйди.

— Уйди! — собрав силы, кричу.

Подрываюсь в панике, глаза бегают по тёмной комнате, цепляются за вещи, предметы. В висках стоит шум бешено колотящегося сердца. Во рту пересохло. Я мокрый. От пота.

Приснилось?

Плюхаюсь обратно на подушку и дышу носом, стараясь выровнять слишком шумное дыхание. Нащупываю ногу, проводя по ней пальцами — вроде штаны на мне. Не до конца веря ощущениям, приподнимаю одеяло и пытаюсь во мраке рассмотреть, что на мне надето.

Штаны, кофта — я заснул даже не раздевшись? Когда? Не отпускает стыд и подозрения. Точно ли это всего лишь сон?

Голова болит. Пытаюсь разложить воспоминания в нужном порядке, но ни черта не получается. Стоит прикрыть глаза — вспоминается ванная. По телу бежит мороз — вздрагиваю и оглядываюсь по сторонам.

Я в комнате. На кровати. Под одеялом. В штанах. Всё в порядке.

Сжимаю простынь, переворачиваюсь на живот, упираясь лицом в подушку. Мягкую подушку. Это определённо она, я в комнате. Не лежу в ванной. Всё хорошо. Это был просто сон.

— Тише, — бормочешь рядом с ухом.

Руки в волосах. Отросшими ногтями проходишься по коже головы. Резкий химозный запах шампуня стоит в носу.

Нет… Чёрт, нет, нет, нет, я не в ванной, это не правда! Надо встать, уйти. Скрыться от твоих глаз. Хватаясь за бортик ванной, пытаюсь подняться — мокрые руки упираются мне в грудь.

— Нужно смыть, — равнодушно смотришь сверху вниз.

Во рту привкус мыльной воды.

— Пожалуйста, уйди, — мой голос похож на скулёж.

— Нет, — холодный ответ заставляет болезненно хмуриться.

Розоватая вода, совсем без пены. Моё голое тело. Рядом ты. Шершавая мочалка проходится по щеке, а после спускается ниже.

Чувство неполноценности, ущербности пробирает до костей.

Я хуже ребёнка. Хуже старика с деменцией. Не человек. Как больное животное, которое хозяин решил помыть. Снисходительно улыбается, намыливая шерсть.

Унизительно.

Не способен уйти. Не способен прогнать. Не способен хотя бы прикрыться.

Каждый раз, ощущая, как по мне ёрзает мочалка или льётся вода, хочется взвыть.

Намокшее платье, полупрозрачное, с красноватыми разводами стоит перед глазами.

Нет… Не так, всё не так. Не надо, не надо, не надо быть здесь, пожалуйста. Тебе нужно переодеться. Ткань прилипла к груди и всё видно, Роад, посмотри на себя.

Невнятно бормочу, сам не зная, что. Мысли спутались, слова перемешались.

Уйди. Прикройся. Не смотри. Не трогай. Нет, это я не должен смотреть. Нет, не должен чувствовать, не прижимайся ко мне. Сон. Кровать. Нет, вода. Ванная. Нет, уйти. Как же стыдно быть таким. Хочу умереть. Нет, исчезнуть. Не получается.

Вытягиваю руку вперёд, лишь бы не видеть тебя. Не хочу так. Пожалуйста, не надо быть рядом. Принимать твою помощь так унизительно. Уйди же, пожалуйста.

Надо одеться. Надо встать. Надо уйти.

Будто прирос к ванной. Вода тяжёлая. Сдавливает грудь. Тяжело дышать. Не хватает кислорода. Меня засасывает под воду. Перед глазами тьма. Вздохну — нахлебаюсь воды.

Желание сделать вдох нестерпимо, как бы ни сопротивлялся этому, инстинкты берут своё.

Вода проникает в рот и нос, а я ничего не могу сделать. Чувствую, как она ползёт по глотке, забирается в лёгкие. Задыхаясь, делаю несколько вдохов, глубже, ещё глубже. Дышать, дышать, дышать.

Лёгкие горят, словно проглотил горящее полено, что острыми, кривыми краями режет изнутри. Оставляет занозы, вгоняет их глубже от каждого нового вздоха.

Больно. Больно, больно, больно.

Сердце тарабанит о рёбра, будто ищет путь наружу. Вот-вот, и сознание погаснет.

Нет. Не отпускает. Глотаю мутную воду, раз за разом, не в силах остановиться. Тело не слушается, беспрерывно дёргается в конвульсии, бьётся о воду в попытках всплыть.

Хочется кричать.

Я сейчас умру?

— Только попробуй сдохнуть. Я тебя из могилы достану, — рычишь сквозь зубы, сжимая руки в кулаки.

Что?

— Залезу в гроб и сожру твои кишки. Раздробленные кости станут моей приправой, а волосы — закуской, — взгляд, полный безумия. Улыбка с оскалом. Будто ты пожираешь меня уже сейчас.

Что ты… Где я?

— Знаешь, что будет лежать в твоей могиле? — шёпотом.

Пытаюсь что-то ответить, открываю рот, но не могу издать ни звука.

— Моё дерьмо. В твой милый гробик я насру кучу дерьма. — Сумасшедший хохот стоит звоном в ушах.

Почему-то, слушая твои угрозы, хочется улыбнуться.

— Только. Посмей. Только посмей, — шипишь, словно змея. Давишь неровную ухмылку, вздрагиваешь, смотришь в никуда, будто забывшись, кому это говоришь. Кусаешь собственные пальцы, хаотично перебираешь их в зубах, приглушённо усмехаешься. — Тебя не найдут. Тебя никто не вспомнит. Я позабочусь, — тихо, кусая себя за палец, бормочешь в пустоту. — Сожгу всё кладбище, и пока огонь будет бушевать, я буду смеяться. Так громко, что ты услышишь. Где бы ты ни был — услышишь. И пожалеешь, что посмел сдохнуть. Будешь жалеть вечность, будешь страдать вечность. Я найду всех, всех до единого, кого ты знал. Найду каждого, кому улыбался и кого защищал, и убью. Буду умываться их кровью, пока твоя душа будет рыдать и просить остановиться, — впиваешься ногтями в собственные плечи. Резко отдёргиваешь руки от плеч, смотришь по сторонам, словно ищешь какие-то подсказки, идеи, как запугать сильнее. Что ещё должна сказать, чтобы прозвучавшие слова укололи больнее.

Мне хочется сказать: «Я знаю». Знаю, Роад. Знаю, что будет, и почему мне нельзя умирать. Может, нечто подобное уже слышал, а может — догадывался. Не утруждай себя, придумывая наиболее жуткую версию дальнейших событий.

Открываю рот, давлюсь водой, которая почему-то перестала мешать дыханию, но ни одного звука произнести не могу.

— Никто… — твой голос дрожит, — никто никогда не вспомнит, кем ты был. Сотру всех и каждого. Вырву их языки, выколю им глаза, сломаю пальцы, и пока они будут захлёбываться в крови, я буду повторять: «Во всём виноват ты». Не останется никого, кто бы помнил тебя, весь мир забудет о твоём существовании.

Тяжело дышишь, дёргаешь себя за волосы, совершенно не обращая никакого внимания на меня.

— Я стану твоей тенью, — резко оборачиваешься, взглянув на меня. Холодный равнодушный голос заставляет чувствовать мороз на коже. — Стану твоим вечным кошмаром. Буду преследовать, бежать по пятам, я найду тебя даже на том свете. Сколько бы ты ни бежал, я догоню. Догоню, слышишь?.. — дрожащие губы расплываются в подобие улыбки.

Тянусь к тебе, сам не понимая, зачем — тут же отходишь.

— Я… — запинаешься, впиваясь острыми ногтями в свои ноги. Смотришь куда-то в пол. Молчишь несколько секунд, резко отдёргиваешь от себя руки, расслабляешься и, прикрыв глаза, совсем тихо продолжаешь: — Знаешь, что я сделаю после? — лёгкая улыбка на лице. Совсем не натянутая. Такая естественная, будто ты от одной мысли стала счастлива.

Тихо хихикаешь, хихикаешь, хихикаешь, смотришь прямо в глаза и, облизнув губы, шепчешь:

— Знаешь, кто будет моей последней жертвой? — открываешь рот, словно хочешь сразу же сказать ответ, но молчишь. Секунда, две, и вместо слов ты даришь беззаботную улыбку.

Подходишь, обнимаешь, упираясь носом мне в грудь. Молчишь. Совсем не дрожишь, но нутро кричит, что напуган тут не я, а ты. Хочется успокоить. Хочется что-то сказать. Хочется сделать хоть что-то, лишь бы не видеть тебя такой.

Не могу шевельнуть даже пальцем.

— Ты мой. Мой, мой, мой. Ты… — хрипишь мне в грудь, и, видимо, слыша свой дрожащий голос, запинаешься. — Можешь остаться? — шепчешь еле слышно. — Пожалуйста, останься. Пожалуйста. Останься, останься, останься! — острыми ногтями цепляешься в меня. Еле слышно сбивчиво дышишь, вздрагиваешь. На какое-то мгновенье приходишь в себя и, пытаясь скрыть эмоции, истерично хихикаешь.

Закусываю губу, сглатываю слюну. Я должен. Должен сказать. Я обязан ответить, нельзя молчать.

— Не плачь, я… — хватая воздух губами, вздрагиваю.

Нервно оглядываюсь, ищу взглядом тебя и лишь спустя пару секунд понимаю, что нахожусь один. В комнате.

А. Сон. Это просто сон. Блять.

Вытираю вспотевший лоб, поворачиваюсь на бок. Сердце неприятно щемит. Привкус горечи стоит во рту.

Хочется вернуться, сказать то, что хотел. Пусть и странный, пусть страшный, больше похожий на кошмар сон, но…

— Да не сдохну я, дура! — рычу, будто та твоя версия из сна меня услышит. — Наговорила ерунды, сама себя накрутила, а я теперь переживаю, — сжимаю в руках одеяло, дёргаю то, пытаясь хоть на нём отыграться.

Недовольно пыхтя, пытаюсь уснуть и вернуться в тот сон. Ворочаюсь, ищу более удобную позу, но лишь сильнее бешусь.

— Аллен. — Твоё дыхание щекочет ухо. — Теперь ложись, — касаешься моей щеки.

Волной накатывает холод, по спине бегут мурашки. Подрываюсь с места, понимая, что ты сидишь рядом. И я сижу.

Разве не лежал в кровати? Ты же не слышала, о чём я говорил?

Нервно гляжу из стороны в сторону и только сейчас понимаю, что я абсолютно гол.

Какого чёрта?..

Рывком хватаю одеяло, тяну к паху, привстаю, пытаясь им обернуться.

— У… Уйди! — отшатываюсь я.

Идиот. Господи, какой идиот! Как мог об этом забыть?!

Ванная… ты… о, боже мой, что я вообще творю? Как долго вот так просидел перед тобой?

Наспех кутаюсь в одеяло, пячусь подальше, в сторону шкафа, и слежу за тобой.

— Н-не подходи! — не сдержавшись, кричу, заметив, как ты дёрнулась в мою сторону.

— Спать, — строго смотришь и, игнорируя мои протесты, поднимаешься.

Медленно подходишь, и я, плюнув на всё остальное, спешно ретируюсь к шкафу, открываю дверцы, прячусь за ними. В темноте пытаюсь выцепить хоть какую-то одежду с полки, нервно тараторю:

— Я это, я сейчас. Минуту. Мне надо… Стой! — вскрикиваю, вытягивая руку вперёд, когда ты подходишь совсем близко. — Оденусь и лягу, пост… отвернись, пожалуйста.

Со стыда и понимания, что поздно об этом просить, хочется провалиться сквозь землю.

— Нет, — сквозь зубы цедишь ты. — Аллен. Я не в лучшем настроении. Не вынуждай меня действовать иначе.

— Оденусь. И. Лягу, — медленно, чётко выговариваю я.

Делай что хочешь, пугай чем хочешь, но здесь не прогнусь. Я потерял всякую гордость в долбанной ванной. Настолько унизительно никогда себя не чувствовал. Прости, но даже твои ужасные иллюзии не перебьют это. По крайней мере, не сейчас.

Стоишь совсем рядом, щуришься и, кажется, обдумываешь что-то. Чуть дёргаю дверцу шкафа на себя и, скинув одеяло, решаю воспользоваться моментом и натянуть на себя хотя б что-то. В руках, вроде, штаны. Жаль, трусы в темноте найти не смог. Пойдёт и так. Кручу их в руках, вглядываюсь, пытаясь во мраке разобрать, где зад, а где перед, а после нагибаюсь, думая надеть. Взгляд задерживается на ногах.

Что здесь вообще происходит?

Не до конца веря глазам, провожу по бёдрам рукой, поднимаюсь выше. Щупаю ткань, сжимаю в пальцах то штаны, то кофту — я одет.

Показалось?

Дёрнувшись, оглядываюсь по сторонам, вспомнив о тебе.

На спине волосы встают дыбом.

За пару шагов добираюсь до переключателя и включаю свет. От непривычки режет глаза, терплю. Шкаф открыт, рядом валяются вещи, сваленные в кучу. Одеяло тянется по полу в сторону шкафа. И никого. Здесь только я. Жмурюсь, протираю веки, опять оглядываюсь: да, я определённо тут один.

Приснилось?

Хлопнув себя по щекам, копаюсь в воспоминаниях, что, словно те самые вещи на полу: перемешались, спутались. Всё в кучу. Сны, реальность, какие-то обрывки фраз. Не понимаю, где и что реальность.

Провожу ладонью по плечу, цепляюсь в вязаный свитер пальцами, дёргаю за рукав. Опускаюсь ниже, чуть оттягиваю штаны, заглядывая ниже: трусы тоже на мне.

Забегаю в ванную, пытаясь найти какие-то подсказки. Ванная сухая, на полу нет никаких разводов или пятен. Трогаю висящее на батарее полотенце — сухое. Подхожу к зеркалу, всё ещё не до конца понимая, что происходит, смотрю на своё отражение: если не считать синяков под глазами и взъерошенных волос — обычный я. Облегчённо выдыхаю и, припомнив твои слова о недовольной бабке, хватаю расчёску. Та с трудом справляется — слишком тонкая и плоская, гнётся, застревая в спутанных волосах. Лишь приложив усилия и вырвав с корнем парочку волос, удаётся привести себя в более или менее адекватный вид.

Снова взглянув в отражение, задерживаю взгляд на свитере: совершенно не помню, когда его надевал. Последнее, что без проблем вспоминается — ночь, когда ты ушла. Тогда на мне была другая одежда. А дальше полная каша. Ничего не разобрать.

Во рту пересохло. Пить хочется так, словно вечность не пил. Не особо раздумывая, тут же открываю кран и припадаю к нему. Хлебаю воду с неприятным, каким-то металлическим привкусом. Плевать — главное, утолить жажду.

Шаркаю в спальню, к часам: стрелки показывают полседьмого. Наверное, вечера. На улице слишком шумно для утра. Подхожу к окну: фонари уже включены, мигают гирлянды, магазины работают, на улице полно народу. Неудивительно. Рождество на носу, люди закупаются. Или оно уже наступило?

Потерялся в потоке времени.

Голодный желудок даёт о себе знать. Кажется, кроме воды в нём нет ничего. В голове такой бардак, сколько ни пытайся упорядочить — бесполезно. Нужно поесть, прийти в себя.

Перед выходом слегка прибираюсь в номере: поднимаю вещи и закидываю в шкаф. Ещё раз гляжусь в зеркало. Будет очень неловко, если одежда мне лишь кажется. В холле замечаю календарь, и дата на нём заставляет грустно улыбнуться.

Двадцать шестое декабря. Ха. Вчера мне исполнилось двадцать два. Шесть дней вырезали из памяти. Будто провалился в яму, потеряв сознание. Ты ушла почти неделю назад, а думал — прошло пару дней.

В столовой почти все столики заняты, шумно, но вроде никто на меня не смотрит. Облегчённо выдыхаю: кажется, мой внешний вид в норме, иначе бы я точно «произвёл впечатление». Быстро закупаю первое, что бросилось в глаза и показалось съедобным, думаю идти на кассу, но цепляю взглядом кекс. Красивый. Почему бы и нет? Может, и с опозданием, но хочется себя «поздравить». Я дожил до двадцати двух и не свихнулся окончательно. Хотя, возможно, очень даже окончательно. Значит, просто дожил. Как-то.

Присев за свободный столик, ставлю перед собой поднос. Я слишком измотал себя постоянным недосыпом, недоеданием, переживаниями. Когда вообще последний раз ел? То, что помню — было шесть дней назад. А эти дни? Что там было? Я ел вообще?

Задумавшись о причинах ужасного состояния и «кошмара» в ванной, понимаю, что забыл о еде — опускаю взгляд, но не сразу осознаю то, что вижу. Разве я не держал ложку? В ладони нечто, отдалённо напоминающее игрушку. Криво сшитое нечто из красных и бордовых лоскутов. Забавно. Это тряпичное недоразумение кажется чем-то таким знакомым. Невольно улыбаясь, разглядываю швы, что местами начали расходиться: похоже, дёрни я за нитку, и этот тряпичный комок рассыплется. Чуть сжимаю руку и чувствую толчок в пальцы.

Сглатываю подступающий к горлу ком, жмурюсь. Снова мозг играет со мной. Под пальцами будто вовсе не ложка и не ткань. Кусок мяса. Мышца, которую вырезали так быстро, что она не прекратила посылать нервные сигналы, продолжая вздрагивать.

«Пожалуйста, хватит. Я просто хочу поесть», — молю, боясь открыть глаза.

«Оно» тает в ладони. Медленно. Всё реже ударяется о руку и уже не кажется таким упругим. Желе. Тягучее. Неприятное. Липкое. Сочится через пальцы. Собирается густыми каплями на костяшках. Невольно в голову лезут ужасные мысли.

«Ты — лишь моя галлюцинация. Тебя больше нет», — от проскользнувшей мысли болезненно колет в груди.

Нет, я… я не мог.

Наверное, меня мучали галлюцинации все эти дни, вот и не помню ничего. И сейчас это продолжается. Не удивлюсь, если завтра не вспомню об этом дне. Передо мной просто суп. Всё в порядке. Ты существуешь.

Тряпичное сердце, что в миг оказалось настоящим, не может быть в моей руке. Даже если я тебя убил, то не таким ужасным способом. Это… это играет мой мозг со мной. Вспоминает ту картину, когда протягивала мне тряпичное сердце. Я его не взял. Сегодня разум подсунул мне его в руку. Этого нет. Я не мог вырвать тебе сердце. Никогда бы не смог. Даже в моих кошмарах умираешь от того, что я душу тебя.

— Исчезни, — тихо бормочу под нос, разжимая слипшиеся пальцы.

Раздавленные, будто перемолотые кровавые остатки стекают по руке, запястью. Между пальцев проскальзывает желеобразная каша, плюхаясь в тарелку. Дрожь бьёт по телу, а ужасные мысли насильно проникают в разум.

Что я наделал? Что я… сделал?

Почему я раздавил твоё сердце?

Зачем? Зачем ты… Почему ты позволила это сделать?

Нутро дрожит, собственное рваное дыхание стоит в ушах, в глазах темнеет. Чуть не падая со стула, нервно трясу руку, надеясь, что «это» отлипнет от меня.

Нет, нет, нет, я, я… я не делал этого, оно не твоё, это ложь, игра воображения, ничего этого нет!

Громкий звук удара чего-то о кафель. На полу лежит ложка. Боюсь даже моргнуть — вдруг на её месте окажется раздавленное месиво?

— Вы в порядке? — меня дёргают за плечо.

От неожиданности вздрагиваю, обернувшись назад.

— А… да? — автоматом выпаливаю я. Рядом стоит женщина с соседнего столика.

— У вас всё хорошо? — пристально рассматривает меня.

Напрягает. Хочется стать невидимкой.

— Я немного… п-приболел, вот и… — нервно усмехаюсь, пытаясь оправдаться за возможно странное поведение.

— Молодой человек, что же вы так, лечиться нужно, — неодобрительно цокает она. — Вам нужен врач?

— Н-нет, всё в порядке. Извините, — запоздало поднимаю ложку. Неловко улыбаюсь женщине, а после облегчённо выдыхаю, видя, как она, наконец, садится за свой стол.

Нужно взять себя в руки. Не хватало ещё внимание привлекать. Нужно быстрее доесть, а после валить и надеяться, что ты вернёшься раньше, чем за мной явится розыскная группа.

Опускаю взгляд в тарелку — холодеет в груди. Воображение дорисовывает картину, как капала вязкая кровь с моих пальцев. Ранее вполне съедобный суп — более не выглядит таким. Варёное мясо мерещится сырым. Нервно сглатывая слюну, подавляю рвотный позыв.

Всё хорошо. Это только в моей голове.

Несколько минут сижу над тарелкой, но не могу отделаться от ужасных картин. Меня точно вывернет, если силой запихну в себя… это.

Чёрт. Жалко выкидывать в мусорку деньги. Зачем столько набрал? Неужели верил, что в таком состоянии смогу нормально поесть? Идиот.

Медленно выдыхаю, а после беру кекс. Просто закрыть глаза и есть. С опаской откусываю — сладким совсем не кажется. В голове настойчиво вертится образ раздавленного сердца. Я ем мясо. Сырое. Липкое, сочащееся кровью. Словно кусок плоти перемололи в мясорубке и из фарша слепили форму кекса. Во рту стоит металлический привкус крови.

Нет, я больше не могу это есть. Медленно открываю глаза, откладывая недоеденный кусок в сторону, и на секунду замираю. С середины кекса медленно стекает тягучая начинка. Тёмно-красная, густая, должно быть, вишнёвая, но…

Не думай, не думай, не думай. Нет. Кекс. Я ел самый обычный кекс.

Руки дрожат. Нет, меня всего колотит. Опасный рвотный позыв чудом подавляю.

В спешке встаю с места, несу тарелки в мойку, после сразу в номер, прямиком к туалету. Не хочу, не могу чувствовать, что «это» внутри меня.

Оказавшись в номере, опустошаю желудок, тяжело дышу, пальцы не сразу попадают по кнопке спуска воды. Иду к умывальнику, привожу себя в порядок. Устало опираюсь о раковину и стараюсь выровнять дыхание, наблюдая, как о раковину бьются капли воды, стекающие с подбородка. Живот болезненно ноет, дикая слабость бьёт по телу волнами. Собравшись с мыслями, выпрямляюсь — взгляд ловит отражение в зеркале. Замираю. Разглядываю несколько секунд собственное отражение, и хочется просто расплакаться. От усталости. От желания, чтобы это всё прекратилось.

За что? За что мне это?

— Пожалуйста, хватит, — умоляюще шепчу неподвижному отражению. — Я больше не могу, — нервно вожу по губам ладонью. Руками, свитером, полотенцем — всем, что попадается под руку, пытаюсь оттереть с лица любое ощущение влаги.

Я схожу с ума. Она такая реальная. Кровь. В отражении. На губах. Щеках. Везде. Словно не сидел в столовой, а, как какое-то животное, рвал чей-то труп зубами.

Что купил? Что я, чёрт возьми, ел?

Чувство дикой беспомощности, страха, тревоги пробирает нутро. Я так запутался. Устал существовать. Пожалуйста, кто-нибудь, убейте меня, я не справляюсь. Больше не могу. Не могу притворяться нормальным, не могу мириться с ощущением, что убил тебя.

— Это моя вина. Мне жаль, — слышу тебя где-то рядом.

Нет, я… Это мне, мне жаль. Я виноват. Прости. Прости, но я больше не могу так.

— Я устал, — на выдохе. — Отпусти меня, пожалуйста. Я хочу всё закончить, — моментом понимаю, что ляпнул и, улыбнувшись, добавляю: — Забудь. Это я так, не серьёзно.

Расплываешься перед глазами. Как бы ни пытался сосредоточиться, лишь хуже вижу.

Почему я лежу?

— Мне пора, — тихо шепчешь, гладя меня по волосам.

— Пожалуйста, не уходи, — бесстыдно скулю. Перед глазами постель. — Ты разозлилась из-за того, что я сказал? Извини. Я не собираюсь, правда. Можешь остаться?

— Тише. Спи, — твои губы касаются лба. — Всё хорошо, Аллен. Это пройдёт.

— Что пройдёт? — будто в пустоту. Совсем не слышишь. Не зная зачем, протягиваю руки, пытаясь прижаться, но пальцы упираются в стену.

— Не думай ни о чём. Это… сон. Яркий. Не думай. Так быстрее закончится, — тихий шёпот, еле уловимый.

— Что закончится? — замираю, почувствовав твою руку на щеке. — Ты… знаешь? — совсем тихо добавляю.

Я не здоров. Ты это знаешь. Да?

— Зачем тебе я? Зачем тебе все эти проблемы? — обращаюсь скорее в пустоту.

— Если останусь, спровоцирую. Нельзя, — чуть поглаживаешь, говоря о чём-то своём. Наверное, ты меня не слушала.

Так близко лежишь. Совсем рядом. Ещё чуть-чуть, и коснусь носом ключицы. Но сколько бы ни пытался подползти ближе — чувствую лишь холод стен.

— О чём ты? Я… — запинаюсь. Пытаюсь рассмотреть выражение твоего лица, но то расплывается. Жмурюсь, щурюсь, несколько раз моргаю, надеясь убрать пелену с глаз, но толку ноль.

— Тебе скоро станет лучше. Честно-честно, — отдаляешься.

— Нет, подожди, не уходи, пожалуйста, — забыв о всяком стыде, ползу за тобой. — Подожди! — ловлю лбом нечто твёрдое.

Дороги нет. Некуда идти. Нельзя догнать. Нельзя протянуть руку и ухватиться за тебя. Нас разделяет стена. Ты была в комнате. Я в ванной. До сих пор. Просто забылся.

Я больше не могу. Устал. Не справляюсь. Я устал ходить по краю между реальностью и выдумкой. Не знаю, не знаю, не знаю, где нахожусь. Может быть, на самом деле я лежу там, в кровати? Может быть, это ванная галлюцинация? Лежу в кровати, ты уходишь, а я — слишком не в себе, чтобы ты услышала мой голос. Всё, что я сказал — было лишь в моей голове. Или наоборот. Тебя здесь нет. Ушла ещё неделю назад. Той ночью, когда мы только заселились в гостиницу.

Почему меня так ужасно кроет?

А, точно. Помню. Я посреди ночи проснулся из-за твоих иллюзий. Помню, как плохо чувствовал себя. Хотелось плакать. Там ты умирала с дырой в груди? Кажется, да. И… И что-то о вороне. А потом ты извинялась. Тебе стало скучно, и ты решила меня затянуть в иллюзию в тот момент, когда я спал. И поэтому я толком не запомнил, что видел, но те чувства, что испытал — остались. Горе. Боль. Потеря. Будто мне самому сердце вырвали.

Ха… Вот оно что. Я всё понял.

Облегчённо выдыхаю, открыв глаза.

Эти шесть дней — последствие той ужасной ночи. Из-за твоих кошмарных иллюзий у меня раньше множество раз случались нервные срывы. Иногда я всё забывал, иногда — просто лежал в постели, не имея сил ни на что. Иногда видел галлюцинации, снились кошмары. Когда это случалось в Ордене, по реакции друзей я как-то быстрее понимал, что со мной происходит, где реальность, а где моя разыгравшаяся фантазия. А так же, чтобы их не волновать — у меня получалось как-то держать себя в руках и не скатываться в откровенные истерики. В конце концов, посещение врача и его объяснения — помогали осознать происходящее. Но здесь, в одиночестве — я потерялся. Запутался. Чёрт, где тебя носит? Всё это из-за тебя, а ты решила уйти? Той ночью извинялась, а сейчас…

Понятно. Ты это сделала специально. Довела до срыва и ушла, чтобы я помучался один, испугался достаточно сильно и потом скулил, как верный пёсик, умоляя остаться.

Каким монстром нужно быть, чтобы продолжать манипулировать мной даже сейчас? Я же сдался, согласился на всё. Умолял прекратить. Ты… ты обещала.

А. Нет. Я сам себя в этом убедил. Ты была и будешь манипулятором.

Вот дурак. Обидно? Больно? Ха. Я заслужил это. За то, что поверил в чудо, которое сам себе придумал.

Медленно дышу, прикрыв глаза. Кое-как найдя объяснение происходящему — слабое чувство облегчения теплится внутри, позволяя подняться на ноги. Пусть обидно, пусть я вновь ощущаю себя лишь твоей игрушкой, но, по крайней мере, я разобрался, что со мной происходит.

Плетусь в комнату, ложусь на кровать. При галлюцинациях уснуть тяжело, но реально. Лучше попытаться отдохнуть, так быстрее приду в норму. Наверное, я и вчера так же думал. И позавчера. И ещё на день раньше. Видел галлюцинации, пугался, а потом пытался поспать. А когда просыпался — забывал. Что ж, если так, то…

— Мозг, прошу, сотри и сегодняшний день. Я не хочу это помнить, — со слабой улыбкой говорю, глядя в потолок.

Хочу забыть. Всё. От и до. Позорный сон в ванной, столовую, сердце. Забыть свои страхи. Забыть тот давний день в переулке, когда душил тебя. Забыть, как исчезла, а во мне поселился страх твоей гибели. Стереть даже наше знакомство. Пусть случится так, что я забуду о тебе.

Проваливаюсь в какое-то подобие сна. Секундная стрелка грохочет так громко. Ночь или день, комната или нет — теряется всё. Не уснул, но и не бодрствую. Сквозь дрём накопившиеся чувства атакуют разум.

Безысходность. Безумие. Усталость. Дикая усталость.

Зачем я живу? Зачем мне всё это?

Сердце невыносимо ноет, словно утыкано иголками. Нечто прожигает, растворяет изнутри. Медленно, мучительно медленно. Бесконечно режет, дёргает. Вопросы, страхи, сомнения.

Зачем-то пытаюсь склеить, залатать раны, ожоги. И тем самым лишь продлеваю мучения. Гнетущая тревога, что обратилась в нечто осязаемое, скребётся под рёбрами, не даёт вздохнуть полной грудью. Пробирается туманными щупальцами в каждый сон, изводит, не отпускает. Сводит с ума. Глубоко-глубоко внутри меня оно шепчет. Тихо-тихо, но так навязчиво: «А вдруг всё-таки убил?»

Пробирает.

Провалиться бы в глубокий сон. Настолько глубокий, чтобы ничего не видеть и не чувствовать. Желанию не сбыться. Теряюсь в ощущениях и мыслях. Сны, реальность, какие-то образы — не разобрать происходящее. В один момент хочется бежать, бежать куда угодно, словно за мной гонится монстр. Отпускает. Ненадолго. Обнимаю подушку, желая прижаться хоть к чему-то.

«Это ты. Ты! Всё это ты! Ты и только ты!» — сжимаю в руках твоё горло.

«Ненавижу. Ненавижу! Я должен от тебя избавиться. Тогда всё закончится», — держу, пока не прекращаешь подавать признаки жизни.

«Умри. Умри! Ты должна умереть!»

«Если ты умрёшь, я буду свободен».

Моментально спохватываюсь, сжимая простынь в руках. Ненавижу чёртовы кошмары.

Отчаянно хочется верить, что ты жива. Или даже рядом со мной в эту минуту. Просто молчаливая, просто не хочешь в этот раз меня будить. Тихо обнимаешь, пока мне снится кошмар.

«Аллен», — желанный образ тихо шепчет.

Нет. Сам отыгрываю роль тебя. И сам себе что-то отвечаю.

Эфемерные пальцы, что словно некая дымка, гладят по затылку. Теребят ткань кофты, легонько царапают кожу. Тёплое беззвучное дыхание призрачной тебя. Костлявая спина под пальцами. Вдыхая приторный запах сладостей, лишь сильнее зарываюсь в твои волосы. Губы касаются, наверное, шеи.

Секунда, а может несколько часов — пустота. Снова холод, напоминающий: рядом никого нет. Хватаюсь пальцами, сжимаю кулаки, лишь бы не отпускать приятный мимолётный сон. Утекает, как песок сквозь пальцы.

Побудь со мной, пожалуйста. Совсем немного.

Нет. Нельзя терять голову. Я снова поддаюсь на уловку. Твои чёртовы манипуляции. Это всё из-за них. Из-за них продолжаю скулить, прося не бросать, и ни как не могу избавиться от этого долбанного желания. Как же это достало.

— Аллен, — тихий голос и тёплая ладонь на щеке.

Не бодрствую, но и не сплю. Или сплю, но слишком поверхностно? Всего одно прикосновение, а я так легко понял: это не снится.

Вернулась. Как вовремя. Специально так долго тянула? Ждала, смотрела, следила. И сейчас решила, что пора вернуться? Тешишь самолюбие? Хочешь увидеть, услышать «останься»?

Размеренно выдохнув, нехотя открываю глаза.

— Аллен? — сидишь на краю кровати, чуть склонив голову.

В ответ устало усмехаюсь.

Я понял одну вещь. Да, твои трюки работают, но лучше я скажу «останься» галлюцинации, чем тебе настоящей. Твой образ в моей голове — это, по крайней мере, нечто личное. Та Роад не воспользуется минутной слабостью, не будет давить на больные точки и запугивать.

— Аллен, — в очередной раз повторяешь, коснувшись моего плеча.

— Чего ты хочешь добиться, повторяя моё имя? Я услышал с первого раза. Или я как-то не так отреагировал на твоё появление? — чуть приподнимаюсь.

Кажется, ты спокойна. Нет привычной улыбки, но не выглядишь злой. Чуть щуришься, разглядывая что-то в моих глазах.

— Знаешь, меня это чертовски достало. Чего ты хочешь? Ради чего устроила мне эти незабываемые деньки? Хотя, в моём случае очень даже забываемые, — не сдержавшись, усмехаюсь. — Слушай, ты сама-то не устала придумывать какие-то планы, обдумывать, как бы так надавить на меня, как бы так извернуться, чтобы я с ума сходил от тревоги? Вот и вся твоя великая «любовь». Пугать иллюзиями смерти, а после исчезать… — устало закатываю глаза. — Хочешь, чтобы я сомневался, жива ли ты? Так сильно хочешь, чтобы я тебя обнял? Или должен ползать на коленях, умоляя остаться? Бояться потерять тебя? Что конкретно ты хочешь? М? Скажи мне: что я должен сделать, чтобы ты прекратила играть с моими чувствами?

— Я скучала по тебе, Аллен, — слабо улыбаешься.

Не могу убрать улыбку с лица. Это действительно смешно. Честно говоря, я даже не рассчитывал, что услышишь меня. Ты Ной. Для тебя естественно играться с жизнями и чувствами. Нет ни желания, ни смысла продолжать распинаться.

— Закончила свои «дела»? — запрокинув голову, прикрываю глаза.

— Возможно, — проводишь рукой по моему плечу, а после встаёшь с кровати и идёшь в коридор.

Что-то ищешь, а после, видимо обнаружив необходимое, подходишь ко мне.

— Ты ел? — стоишь у кровати.

Тебе-то какая разница? И зачем спрашивать? Ты же следишь за мной, всё знаешь и без моих слов. Или ты на самом деле была занята?

— Да. Немного, — опускаю голову. Это почти не ложь.

— Когда? — не отстаёшь.

Наверное, в этот раз всё-таки не следила.

— Пару часов назад? — зачем-то отвечаю вопросом на вопрос.

— Держи, — даёшь мне нечто в руку, а сама уходишь в ванную.

На ладони лежит две таблетки. Как «мило».

— Выпей, — вернувшись в комнату, протягиваешь стакан с водой.

— Думаешь, это хорошая идея?

— Да, — киваешь в ответ.

— Сомневаюсь, — бормочу себе под нос, забирая стакан.

Не доверяю твоей «помощи». Велик шанс, что ты подсовываешь нечто, от чего станет в разы хуже. Без рецепта таблетки слишком слабые — не помогают. Может, из-за того, что когда-то во мне был Неа, не знаю. А что-то купить более сильное — без рецепта придётся идти на ухищрения, да и я не знаю, что. После неправильных таблеток единственное, чего будет хотеться — вздёрнуться. В медицинском корпусе Чёрного Ордена занимались изучением как чистой силы, которой обладают экзорцисты, так и Ноев. Разрабатывали сами лекарства, которые могли бы помочь в таких специфических вопросах, да и то помощь от их лекарств была не велика. Пойти к обычному врачу? Спасибо, нет. Люди вне Чёрного Ордена вообще не знают о существовании Ноев, они даже не поймут и часть того, что со мной происходит. Только сам себе устрою лишние переживания, пытаясь объясниться. Возможно, меня после такого посещения вообще закинут в психбольницу, что явно ты не оценишь.

Не думаю, что справлюсь, если если меня накроет пуще прежнего. Но знаешь, я так устал от всего, что спорить желания нет. Не хочу ничего говорить.

— Ладно, — так и не услышав никакого ответа, глотаю обе таблетки, запивая водой.

— Это поможет расслабиться и заснуть, — запоздало комментируешь ты.

— Или нет, — не особо доверяя услышанному, тихо добавляю.

— Или нет, — повторяешь за мной.

— Снотворное дала? — без особого интереса, скорее просто так спрашиваю.

— Без понятия. Я не разбираюсь в этом, — пожимаешь плечами.

— Сама не знаешь, что принесла?

Боже, почему меня это даже не удивляет?

— Тот, кто мне их дал, сказал, что они помогут, — невинно дуешь губы.

— И ты поверила? — с недоверием в голосе.

А. Точно. Тебе ведь всё равно, что со мной будет после них.

— Подчинённые не смеют врать, — хихикнув, присаживаешься на край кровати.

Мой спонсор таблеток — акума, что ли?

Почему-то это немного успокаивает. Удивительно. Должно быть наоборот. Они не обладают гибким умом, а скорее напоминают машин в человеческой оболочке, где душа — что-то вроде топлива. Способны обучаться, набираться опыта, и со временем становятся умнее, но их основная функция — убийство людей. И ты этому созданию приказала раздобыть таблетки? Это то же самое, что приказать волку ухаживать за больной овцой.

Мне даже жаль это существо. Машина, созданная нести за собой смерть и разрушение, ради обеспечения собственной жизни помчалась изучать медикаменты?..

Губы растягиваются в идиотской улыбке, и из меня вырывается смешок. Видимо, я устал до такой степени, что кроме как глупо хихикать в совсем не весёлой ситуации — ничего не осталось. Где-то глубоко чувствую обиду, разочарование, грусть. Мне правда грустно понимать, что я для тебя не более, чем какая-то вещь. Никто не думает о чувствах вещи, даже если любит её. Так и ты. Не хочешь потерять, в какой-то мере я даже важен для тебя, но мои чувства — ничто. Но обида притупилась, и я не испытываю желания кричать, злиться, или пытаться что-то донести. Не вижу смысла. Во всём этом нет никакого смысла. А вот акума, покупающий таблетки…

— Ха, — хихикнув в слух, представляю несчастное выражение лица акума, который говорит что-то вроде «лучше убейте, я не хочу быть врачом экзорциста!»

Громко, истерично хихикаю, уже и сам не понимая, почему мне смешно, и никак не могу остановиться. Может быть, ты подсунула мне какие-то наркотики? А что, вполне возможно. Такое существо, как акума, лучше пожертвует собственной жизнью, чем станет помогать экзорцисту.

Ты не смеёшься. Стоишь рядом со мной, смотришь прямо в глаза. Ни слова не говоришь. Наверное, ждёшь, когда я успокоюсь или что-то скажу.

Насмеявшись вдоволь, я, наконец, успокаиваюсь и обращаюсь к тебе:

— Никогда не думал, что доживу до такого, — с лёгкой улыбкой ложусь обратно на кровать и смотрю в потолок.

— М? О чём мой Аллен говорит? — заползаешь следом за мной на кровать.

— Акума покупает таблетки экзорцисту, — снова пропускаю тихий смешок.

— Не покупает, — прижимаешься ко мне.

— А что тогда?

— Притворяется пациентом, — усмехаешься в ответ.

— Какой ужас, — прикрываю глаза, так и не убрав улыбку с губ. — Акума изображал чокнутого экзорциста на кушетке врача, лишь бы ты его не грохнула?

Молчишь с минуту, и я решаю не нарушать возникшую тишину, однако после решаешь всё-таки что-то сказать:

— Ты не чокнутый, Аллен, — тихо-тихо, почти не слышно. Голос звучит как-то грустно, затравленно.

Совершенно не убедительно.

— Я схожу с ума прямо сейчас. В эту минуту. Надеюсь, это хотя бы стоящее зрелище, — не открывая глаз, бормочу в ответ.

Забавно.

«Всё в порядке!» — я говорил эту фразу, наверное, миллиарды раз. И сказал бы ещё столько же.

Я привык так жить. Показывать тот образ, который хочу показать. Так было всегда и со всеми, но потом за моей жизнью стала следить ты. Преследовать, угрожать, выбивать из равновесия, разбивая тот кропотливо созданный образ хорошего Аллена вдребезги. Будто в душу ко мне залезла и рассмотрела каждый сантиметр. С лупой изучала все изъяны, трогала старые шрамы, пробовала на вкус, смаковала.

Я не хотел этого, но ты знаешь меня лучше, чем я сам себя. Наверное, поэтому мне вдруг показалось, что могу озвучить вслух то, что не сказал бы никому другому. Просто потому что для тебя это не секрет.

— Я не помню последние шесть дней своей жизни, — сухо, без каких либо эмоций, ровным тоном говорю я. — Роад. Я… я не в порядке, — закусываю губу. Не знаю, зачем озвучиваю это. Может быть, таким образом прошу пощады? Надеюсь, что ты станешь хотя бы немножко мягче?

Наверное.

Молчишь. Только крепче прижимаешься, словно этим действием хочешь что-то сказать. Знаешь, я рад. Рад, что ты не стала это как-то комментировать. Молчание — это то, что я хотел услышать.

Лежать в тишине рядом с тобой. Самому додумать ответ, который бы ты могла дать.

«Всё будет хорошо, Аллен».

Будто сказала именно это. Телом. Дыханием. Молчанием.

Чувствовать тебя. Настоящую. Живую.

Такая тёплая. Прижимаешься ко мне, обнимаешь. Пальцы медленно скользят по рёбрам и животу. Уткнулась носом мне в плечо и тихо, совсем не слышно, дышишь. Уверен, что дышишь. Даже через свитер чувствую тёплое дыхание. Иногда аккуратно, словно боишься, что замечу — сжимаешь руку. И держишь. Хочется верить, что крепко.