Дамьен де Равальяк не помнил себя от счастья. На радостях он крепко сжал Гастона, приподнял его и расцеловал в обе щеки, не стесняясь своих эмоций при посторонних. Впрочем, двух лакеев, ставших свидетелями этой сцены, едва ли занимало происходящее. Они отвлеклись лишь на мгновенье, а после вновь вернулись к своему тихому разговора в углу одной из зал длинной анфилады.
—Он дал свое согласие, – радостно заявил Равальяк, опуская Гастона.
Де Мюрай, поначалу пришедший в замешательство от эмоций друга и даже испытавший изумление, от того, чего прежде не наблюдал за Дамьеном, теперь непонимающе смотрел на приятеля и не до конца сознавал, куда делось его мрачное настроение.
—Я женюсь, Гастон! Я женюсь на Луизе! Анриетта уговорила д'Аркура.
—Не уж-то правда? – и вновь молодой виконт был удивлен, на этот раз приятно.
Все эти дни тщетно он искал способы приободрить поникшего друга, расстроенного отказом отца любимой девушки, да тот все никак не мог прийти в свое прежнее состояние, однако же советом воспользовался. И даже так, обратившись с просьбой к герцогине д'Аффексьёнь, Дамьен не знал покоя. Он все хоронил свои надежды быть женатым и оплакивал мечты о счастье. Сам на себя не походил все эти дни и вот теперь наконец улыбка озарила его лицо.
Гастон был рад за друга и тем отрадней ему было, что он видел Дамьена счастливым.
—Я и сам сначала не поверил, – Равальк разжал крепкие объятия и теперь обрушил руки на плечи де Мюрая. – Но Луиза заверила меня, что Ее Высочество все уладила, и отец ее – Луизы – согласился на нашу свадьбу. Как же я счастлив, Гастон! Ты даже вообразить себе не можешь.
—Пожалуй, что и так. Но я рад за тебя, дружище! – виконт крепко обнял шевалье и похлопал его по спине, заверяя тем самым в искренности своей радости. – Когда же свадьба? – он отстранился, схватив Дамьена за плечи.
—Через месяц. Луиза сказала, что ее отец сам все устроит в лучшем виде. Я бы и сам, – с неким стыдом сказал де Равальяк, будто бы факт того, что кто-то, пусть и будущий родственник, решился взять все хлопоты о свадьбе на себя, хоть это и его личное – Дамьена – дело, причинял ему неудобства. – Но раз д'Аркур так хочет, то перечить не стану. Он передал мне через Луизу письмо. Хочет видеть меня сегодня вечером у себя. Как раз хотел позвать тебя с собой, искал тебя, и вот, случайным образом нашел.
—Конечно, я поеду с тобой, – Гастон улыбнулся в свои пышные усы.
С каким воодушевлением говорил Дамьен, с каким восторгом. Ни у кого, кто увидел бы его со стороны, не возникло бы сомнений в том, что в этот момент он непременно считал себя самым счастливым человеком. Де Мюрай и сам заразился от него этим восторгом, восприняв его радость, как свою личную.
–Прекрасно! Будешь свидетелем на моей свадьбе. Это решено, – безапелляционно заявил Дамьен.
—Почту за удовольствие. И все же прав я был, когда уговаривал тебя обратиться с просьбой к Анриетте.
—Тысячу раз прав. А я упрямец все тянул. Так вот как замечательно вышло. Даже не знаю как благодарить Ее Высочество, – де Равальяк развел руками и тяжко выдохнул, нахмурив лоб. Будучи по натуре человеком благодарным, он корил себя за то, что кроме как на словах ничем не мог ответить герцогине на ее добрый поступок.
—Это мы с тобой придумаем, – успокоил его Гастон и ободряюще похлопал по плечу. – Погоди-ка, – он задумчиво прижал указательный палец к губам, а после, осененный идеей, выдал следующее: – Я знаю одного хорошего мастера по оружию. У Анриетты страсть ко всему, что стреляет. Думаю, новое охотничье ружье будет отличным для нее подарком. К тому же, очень своевременным. Скоро осень, и думаю, она непременно решит устроить охоту. А в придачу, подарим ей породистого скакуна. Я напишу домой, чтоб мне прислали одну лошадку из тех, что разводит мой отец. Вот и славный выйдет подарок.
—Это ты отлично придумал! – восторженно воскликнул Дамьен. – Вот и порешили. Эх, и что бы я без тебя делал, дружище?
—О, ты был бы несчастен, – в шутку сказал Гастон.
—Вынужден согласиться.
Они рассмеялись и снова крепко обнялись, похлопывая друг друга по спине.
—И что это у Вас приключилось? – раздался за спиной Гастона голос капитана де Монсиньи.
Друзья тут же выпрямились и встали по стойке «смирно». Оба не просто привыкли к подчинению капитану, а прониклись к нему таким уважением, которое граничило с трепетом и вместе с тем сыновней любовью, оттуда проистекала их дисциплинированность в те моменты, когда рядом появлялся Эжен де Монсиньи.
—Дамьен жениться, Ваше Превосходительство, – отрапортовал Гастон.
—Это дело хорошее, – Эжен закивал. – Надеюсь, женится не на тебе.
–Никак нет, – отвечал де Мюрай.
—А то обнимал бы он свою невесту а не тебя, – де Монсиньи засмеялся и, заметив недоумение на лицах своих гвардейцев, добавил, – да шучу я. Что Вы так напугались-то? Все ж завладел дочкой прокурора? – обратился он к Дамьену.
—Так точно.
—Этак вы всегда мне по уставу отвечать будете? Я же с вами, как с сыновьями, когда приказы не раздаю.
–Так мы из уважения.
—Из уважения ты будешь д'Аркуру дифирамбу петь, что он свою дочь за тебя выдал, - съязвил, впрочем не из злости, Эжен де Монсиньи.
—Это понятно, – тяжело вздохнув, согласился Дамьен.
—Ну, не серчай, – Эжен мягко улыбнулся, увидев, как хмурится шевалье.— Я же по-доброму. Когда свадьба-то?
—Через месяц. Надеюсь увидеть Вас в этот день.
Дамьен, уже как шесть лет носивший мундир королевского гвардейца, всей душой прикипел к капитану де Монсиньи. Он чтил его, как отца, и видимо тем объяснялось то его безграничное уважение, которое он питал к маркизу де Рёмуа. С первого же дня их знакомства, де Равальяк испытал восхищение, какое обычно вызывают сильные люди, обладающие определенными талантами. Впрочем, у Эжена де Монсиньи имелась лишь харизма, но зато какая! Кроме того, он славился, как отменный фехтовальщик, и радостно было его гвардейцам, когда он соизволял лично давать им уроки, принимая участие в их тренировках. В Дамьене же он проявил особое участие, ибо некогда отец Равальяка служил вместе с Эженом. Последний хорошо его помнил, да и сам Дамьен с первых же минут произвел на капитана хорошее впечатление, тем более, что они были схожи в характере. Дамьен де Равальяк обладал живостью нервов немногим хуже самого Эжена, однако же умел держать себя и преподносить хорошо, когда того требовал случай. Помимо прочего юный шевалье обладал отменной реакцией, что для гвардейца полезный навык. Он импонировал Эжену де Монсиньи, и тот принял его в одну из рот королевских гвардейцев с большой охотой. У капитана были любимчики – Равальяк попал в их число. Порой ему доверялись важные дела, недоступные обычным рядовым, Дамьен этим гордился, но не задирал нос. Впрочем, неудивительно, что статус фаворита обеспечил ему наличие неприятелей —явление не столь редкое, однако же неприятное. Но Дамьену будто бы было все равно. Он охотно лез в драки, за что его уже не раз могли лишить места в королевской гвардии, да только Эжен де Монсиньи не переставал покровительствовать де Равальяку и ограничивался лишь выговорами да пустыми угрозами, не ведущими ни к какому наказанию. Ему даже выпадала честь сопровождать в выездах из Жуаля того, кого де Монсиньи почитал больше короля – герцогиню д'Аффексьёнь. Ему и Гастону де Мюраю. Оба прекрасно знали, какие теплые чувства Эжен питает к младшей дочери своего любимого короля и друга, – Луи-Августа VI, – и даже сами незаметно для себя переняли это глубокое почтение, превышающее уважение к нынешнему государю. Нередко они разъезжали с Анриеттой, когда она была в должности посольского интродуктора, однако же в связи с недавним событием им чуть было не влетело от капитана.
Эжен, узнав о том, что герцогиня выезжала одна и успела схлеснутьсся с кем-то из гарнизона Пуасси, был вне себя от гнева. От чего-то он счел уместным обрушить его на частых спутников Ее Высочества, да только все и ограничилось одной лишь бранью. Успокоившись, капитан не счел нужным извиниться, но более к теме того злосчастного вечера не возвращался. Дамьен же, узнав о случившимся, вызвался покарать обидчика герцогини, да только Эжен его упредил, сообщив, что Анриетта сама росчерком пера оборвала карьеру Феликса де Кателя в рядах гвардейцев Пуасси. Впрочем, такой поступок с ее стороны отнюдь не был местью за пораненную руку и невежество со стороны герцога де Риваше. Это было назидание за то, что тот позволил себе напасть на безоружного, так еще и не один, а в компании своих клевретов, коим, стоит предполагать, тоже не простили вопиющей выходки. На том история с де Кателем и закончилась.
Но Дамьен, будучи по духу похож на Эжена де Монсиньи, перенял его раздражение и сам себе поклялся, что если когда пересечется еще раз с Феликсом, то непременно спросит с него за то, что он учинил с Ее Высочеством. Гастон же нервничал не столь долго. Узнав, что Феликс понес наказание, он успокоился, однако же приберег одно единственное опасение, заключающееся в том, что Анриетта, имея вольный нрав, может с легкостью повторить свою вылазку, когда ей только это заблагорассудится. Но капитан отдал распоряжение, что если вдруг Ее Высочество задумает выехать одна, так тут же сообщить, что велено не пускать и выезд возможен лишь в сопровождении. Знала ли об этом сама Анриетта? Едва ли. Но Гастон точно знал, что такой указ не придется ей по душе. Дамьен был в том единодушен с верным товарищем, однако же еще больше был согласен с Эженом де Монсиньи и всецело разделял его беспокойство.
Впрочем, помимо этого случая, были и еще, когда капитан чихвостил Гастона и Дамьена. Обоим было что припомнить, но они все так же любили и почитали своего капитана, считая, что его замечания и выговоры, когда они случались, были вполне справедливы и обоснованы. Они доверяли ему; он доверял им, когда порой давал тайные распоряжения, не должные быть известными кому-либо еще помимо тех, кто в них задействован.
Итак, Дамьен, как и Гастон, всецело уважал Эжена де Монсиньи, и вот почему он хотел видеть его в день своей свадьбы – день, который он считал одним из самых важных в своей жизни.
—Непременно буду, – охотно согласился капитан.
На том Эжен счел разговор оконченным и пошел путем, каким он и шел до того, как повстречал своих подчиненных. Наткнувшись на них случайно, он ни в коей мере не намеревался вступать с ними в долгую беседу, ибо желал иметь ее с другими людьми. Его путь пролегал через анфиладу залов к лестнице, прямиком ведущий к кабинету министра иностранного ведомства. Сам он не то чтобы водил дружбу с Мишелем де Лораном, занимавшим этот пост, а точнее и вовсе ее не имел, ограничиваясь уважительными приветствиями тогда, когда им доводилось пересекаться. Как правило их встречи, если они не были случайными, сводились к сухому разговору о том, что нужно кого-то сопроводить, либо же отправить кому-то послание, требующее надежной охраны до вручения адресату.
Эжен готовился к очередному поручению, потому, зайдя в кабинет, лишь резво кивнул, выражая приветствие и сразу спросил:
—Письмо или сопровождение?
—Присядьте, – вежливо предложил Мишель де Лоран, указывая на стул подле своего стола.
Кабинет его был уютным, устроенным с размахом по задумке архитекторов, однако же имевший не столь помпезный вид, какой задумывался изначально. Хозяин этой комнаты явно любил порядок во всем, и никогда на его столе нельзя было видеть беспорядка. Даже шкафы, предназначенные для хранения государственных бумаг не были захламлены и все в них стояло или же лежало в определенном порядке, удобном тому, кто его педантично соблюдал. У иных министров и прочих должностных лиц нередко можно было наблюдать беспорядок на рабочем месте, но только не у Мишеля де Лорана.
Это был почтенный пожилой мужчина в возрасте семидесяти лет. Лик его всегда хранил на себя печать спокойствия, а серые глаза неизменно серьезно взирали на всякого, кто попадал в его поле зрения. Квадратный подбородок его особенно выдавался, так как на щеках у него были ямочки, они же обрамляли высокие скулы, позволяя им выступать сильнее обычного. Чуждый гневу и бурным эмоциям, Мишель де Лоран производил впечатление человека уравновешенного, разумного, даже мудрого, и неизменная серьезность на лице уверяла в этом только больше. И все же министр умел улыбаться. Его тонкие губы время от времени все же растягивались в легкой улыбке и взгляд становился теплым, ибо улыбался он только тогда, когда что-то доставляло ему радость, но никогда не улыбался из ехидства или злорадства.
Однако в этот момент Мишель де Лоран был привычно серьезен. Он сидел на краю стола, когда к нему вошел капитан королевской гвардии, но тут же поднялся для того, чтобы отвесить ему ответный приветливый кивок. Министр обошел стол и сел в свое кресло, обитое красным бархатом. Эжен принял его предложение, подошел к столу, пожал руку, поднявшемуся Рене Дювиньо и сам сел напротив Мишеля.
—Меня заверили, что я могу Вам доверять, – сказал Мишель. Он облокотил руки на стол, сложил пальцы у своего лица и опустил на них подбородок, затем посмотрел на Рене, взглядом давая понять Эжену, что его друг находится здесь непросто так.
—Конечно! – отозвался де Монсиньи. Он все еще не понимал почему министр, нарушая традиционный ход вещей, в котором все ограничивалось короткими распоряжениями, решил пригласить его присесть за свой стол. – Вы же знаете, я всегда выполняю Ваши поручения быстро и без каких-либо нареканий.
—Дело не в этом, – голос министра был тихим, мягким, и все же чувствовалась в нем мощь человека способного, волевого. – Видите ли, я тут намедни случайно услышал один разговор, который явно не предназначался для сторонних ушей. Дело старое, давно забытое. Если Вы помните, Луи-Август оставлял после себя завещание.
Де Лоран смолк, давая Эжену время поразмыслить над сказанным.
Капитан нахмурился. Никогда не задаваясь вопросом, на чьей же стороне в ту ночь оказался министр иностранного ведомства, он никогда не считал его союзником. По крайней мере Мишель не давал ему на то поводов, но зато теперь вынуждал насторожиться.
—Видите ли, в чем дело. Либо мы все были обмануты, либо это очередная интрига месье Дюкре, – продолжил де Лоран. – Дело в том, и месье Дювиньо об этом уже знает, что я слышал, как премьер-министр сказал, что завещание, кажется цело и находится у сестры покойного.
Эжен нахмурился только больше. С оной стороны, раз разговор происходил при Рене Дювиньо, и тот по заверению самого Мишеля де Лорана, уже слышал все сказанное, можно было бы быть более доверчивым к министру. Но с другой стороны, Эжена одолевали сомнения. Он определенно знал, что если министр иностранного ведомства уж и не находится в открытых контрах с Клодом Дюкре, то по крайней мере симпатии к нему не питает. Этот факт мог бы расположить капитана к де Лорану, но его одолевали сомнения. Отчего же министр молчал все эти годы? Не от того ли, что был в ту ночь на стороне Дюкре? А если же был за право истинной наследницы Великого, почему же не дал о себе знать? Много вопросов прокручивал в голове Эжен де Монсиньи, но Мишель де Лоаран, будто читая его мысли, решил сказать следующее:
—Вы, возможно, удивлены. Я понимаю. Рене меня предупредил, что Вы отнесетесь ко мне с недоверием. Признаюсь, в ту ночь, я был обманут и доверился Дюкре, решив, что стоит несколько повременить с оглашением завещания. И тут-то оно сгинуло в огне вместе с дворцом кардинала. Но сожалею о том, что не воспротивился. Хотя и мог. Возможно, окажись я тогда не согласным с Дюкре, все было бы иначе. Просто мне не хватило рассудительности тогда, когда в ней была особенная нужда. Но что толку сожалеть? Что было, то прошло. Но теперь... Если то, что я слышал правда, открываются новые возможности воплотить волю Луи-Августа. Вынужден признать, Анриетта куда способней Жозефа. А я предпочитаю видеть на троне государя более решительного, – он откашлялся. – Извините. Так вот. О чем я? Все прекрасно видят, что Жозеф все больше и больше падает во власть Дюкре. Определенно есть те, кто этому рад. Но не я. В ту ночь я был не прав. Признаю. Теперь же... Капитан, Вы могли бы поговорить с Атенаис? Думаю, Вас она примет охотней, чем меня. В конце концом, Вы были любимцем ее брата. И если завещание и впрямь у нее... Уж не знаю какими путями к ней попала эта бумага. Да и столь ли это важно, когда есть шанс исправить ошибку?
Эжен все так же хмурился. Стоит ли доверять человеку, который ранее согласием с коршуном Дюкре опротестовал волю Великого, позволив ей исчезнуть? И правда ли то, что он говорит? Определенно, сказанное удивило капитана. Столько вопросов, и не один не находил ответа в его сумбурных размышлениях. Неужели и кардинал всех обманул вступив в какой-то непонятный сговор с сестрой Луи-Августа? А почему же она молчала? Ведь Атенаис так любит племянницу, и Эжен это точно знал.
Вдруг он хлопнул себя по лбу.
—А ведь я никогда не думал, что Луи-Август, упокой Господь его душу, мог оставить два экземпляра, предвидя неладное, – сказал он, осененный этой мыслью, пусть и неправильной. Тут же он сам поймал себя на том, что кажется, размышляет неверно. Но головоломка упорно не складывалась в его голове, и то, что он выдал казалось ему наиболее разумным, чем все прочее. – Что же, я с ней поговорю. Думаю, она в скором времени приедет поздравить племянницу с Днем рождения.
—Прекрасно, – заключил де Лоран. Он убрал подбородок со сцепленных пальцев и опустил руки на стол. – Дайте знать, как сделаете это.
Эжен так и не избавился от подозрений, и Мишель, видя недоверие в его глазах, добавил:
–Я понимаю Ваши сомнения, месье де Монсиньи. Но поверьте, я ни в чем не откажусь от своих слов. Последняя воля Луи-Августа должна быть исполнена. Я больше не могу наблюдать за тем, как Дюкре делает короля своей марионеткой.
Опасный огонек мелькнул в глазах Мишеля де Лорана. Он верно что-то для себя решил и не смел отступиться, начав разыгрывать собственную партию. Предлагал ли он заговор в случае отсутствия завещания или же вся эта история была хитрой уловкой, чтобы как раз к тому и подвести? Даже если и так, Эжен, пожалуй что, был согласен. Долго он сам о том размышлял, да его все останавливал предупредительный и спокойный Рене Дювиньо. Отчасти с ним – Эженом – был согласен Симон де Мартен, но его сейчас не было в Жуале и вряд ли он мог появиться здесь в ближайшее время. Король по никому неведанным причинам увез советника с собой в военный лагерь. Симон выразил свое дурное предчувствие, сказав, что все это не к добру, но покорно согласился, не смея ослушаться государя. И как же его не хватало теперь, когда появился новый соратник, готовый, как казалось Эжену, к активным действиям. А капитан соврал бы сам себе, если бы не признал, что в случае, если информация, озвученная Мишелем де Лораном не подтвердится, то его – Эжена – уже будет не остановить, и он будет искать всякий путь, чтобы восстановить справедливость в отношении истинной наследницы. Предателем он себя ни в коей мере не чувствовал, ибо не питал никакой симпатии к нынешнему королю; заговорщиком ощущал себя лишь от части, признавая, что мысли его некоторые могут счесть крамольными, однако же твердо был уверен в собственной правоте. Вместе с тем он узрел намек в словах Мишеля де Лорана, что в случае чего получит поддержку. Это разжигало его стремления только больше, обещая облечь мысли в действия. Но а пока его тревожила Атенаис и тот документ, которым по словам министра иностранного ведомства она могла владеть.
***
Пьер де Боше накручивал ус на палец и, сдерживая усмешку, слушал негодования тетушки Жозефины. Она все сокрушалась из-за опрометчивости Рафаэля, вздумавшего жениться не на той, которую она хотела бы видеть его женой.
–Будет Вам, тетушка, – успокаивал он ее. – Он еще юн, ему простительно. К тому же, Вы многого не потеряли. Слышал, Анриетта хочет предложить ему место возле посольского интродуктра. Вы бы порадовались за него. Малец счастлив, так еще и при должности будет. Если согласится, – чуть погодя добавил Пьер.
–Этого еще не хватало, – Жозефина, все это время беспокойно расхаживающая по комнате остановилась и посмотрела на племянника.
–Чего же Вы не рады? Секретарь интродуктора всяко лучше, чем гвардеец. Чем ближе к трону, тем лучше.
–С этим я не спорю. Но дело в том, кто эту должность ему предлагает.
–Боитесь, что он проникнется симпатией к Анриетте, – усмехнулся де Боше.Пока его тетка испытывала недовольство, он от чего-то был весел.
—О, с него станется, будь уверен, – Жозефина закивала головой. – Ты прекрасно знаешь как он относится к Шарлю. Еще не хватало, чтобы он по дурости прикипел к Анриетте.
–Даже если и так, он нам не помеха.
–Не будь так наивен, – недовольно кинула старая принцесса и отвернулась, держа руки перед собой. Она была задумчива, но голос ее звучал все так же рассерженно. – Мальчишка вышел из-под контроля. От него чего угодно ждать можно. Как бы он нас не раскрыл, выражая благодарность Анриеттте.
—Так это же она его благодарит. За то, что он спас ее от де Кателя. Бедный теперь вынужден отправиться домой ни с чем, потому как по приказу Анриетты его с позором выгнали из гвардейской роты, – Пьер изобразил сожаление, но его по-прежнему все веселило. Все ему казалось игрой, и он наперед чувствовал себя победителем, чего бы не стоило то, во что он ввязался.
—Еще и Феликса предал, – тихо произнесла Жозефина, продолжив свои хождения по комнате. – Негодник.
—Боюсь, у него не было выбора. Иначе он вылетел бы вместе с бедняжкой Феликсом, – Пьер вновь состроил гримасу сострадания. Ему отлично был известен нрав молодого герцога де Риваше, и он точно знал, что Феликс понес вполне заслуженное наказание. Кроме того де Катель мало его занимал. Пьер считал его бестолковым, однако же полезным всегда, когда речь идет о делах семьи. Но для Феликса, увы, путь ко двору в ближайшее время был заказан. Да только стоит ли так унывать, когда поблизости есть такой же остолоп? Разница лишь в том, что этого нужно возвести на трон, а соответственно следует быть осторожней, приберегая для него какие-либо действия, должные совершить, умело дергая за нужные нити. С Феликсом же все было намного проще. – Вылетел бы, и никакой должности ему бы не предлагали.
—И тут ты прав, черт возьми, – недовольно сказала Жозефина. Она подошла к Пьеру вплотную и строго взглянула на него, будто бы это он был повинен в ее беспокойстве. – Ну а с де Мерсьером ты что мне прикажешь делать? Рафаэль женат. Себастьян, естественно, оскорбился. Ничего не помогло. Сколь не старалась я его умаслить, а обиду в его глазах я прочитала верно, уж не сомневайся.
—Зачем Вам этот прихвостень? – Пьер стал серьезен. Задорные огоньки погасли в его карих глазах и теперь он смотрел на тетушку без прежней иронии, но взглядом ментора, ибо познания его в фигурах при дворе явно были обширней, чем у принцессы Дюбуа. – Он ничего не стоит. К тому же имеет сношения с Дюкре. Вы и впрямь думали посредством женитьбы переманить его на нашу сторону? Как бы не так. Вы просчитались тетушка.
Жозефина тяжело вздохнула. Обнаружив в словах Пьера истину, до это дня от чего-то ей недоступную, она, казалось, разозлилась только больше. И впрямь просчет был с ее стороны. Матримониальный союз с де Мерсьером очевидно был ошибкой с самого начала. Если Рафаэль ей более не подконтролен, так и впрямь свадьба едва ли имела какой-то смысл. Мальчишка испортил бы все своим своеволием. Еще и это предложение от Анриетты. Глядишь, так бы она – Жозефина – снискала союзника не себе, а внучке. Выходит Пьер прав. Она просчиталась, и как хорошо вышло, что все сложилось не по ее задумке.
–И тут ты прав, – на выдохе сказала Жозефина. Голос ее оказался более спокойным, но нотки недовольства по-прежнему звучали в нем. Она сложила руки перед собой, соприкоснувшись подушечками пальцев одной руки с пальцами другой. Осанка ее, как и всегда была ровной, горделивой. Принцесса смотрела впереди себя — в окно.
—Но что посоветуешь делать с Анриетттой? Жозеф уехал. И теперь неизвестно, когда мы до него доберемся. Придется ждать окончания войны.
—Первый шаг я уже сделал, написав одну интересную записку Клоду Дюкре. О завещании. Старый лис наверняка уже думает какую-нибудь пакость против Анриетты. А нам лишь нужно потерпеть. И Вы увидите, как они сцепятся друг с другом. Я про Анриетту и Жозефа.
—Но в схватке ведь всегда бывает победитель, – Жозефина обернулась и недоверчиво посмотрела на Пьера.
—Да. Но помните, что победитель будет ранен и не перенесет второго удара. А второй удар будет за нами, – де Боше хитро улыбнулся. Вновь в его глазах заплясали опасные огоньки, обличающие недобрые мысли, воплощение коих может обернуться несчастьем для тех, против кого они направлены.
***
Клод Дюкре попивал чай, сидя в своем кабинете. И был не один, а в компании обманутого маркиза д'О-Пье-де-Монтаня, Себастьяна де Мерсьера. Это был крепкий мужчина с густой, но уже поседевшей шевелюрой и такими же густыми усами, в которые он недовольно бурчал, сокрушаясь из-за невыполненных обещаний старой принцессы Дюбуа. Кустистые брови нависали над его карими медового оттенка глазами. Лицо его было худым, нос длинным, с горбинкой. При взгляде на него никак нельзя было сказать, что он является отцом очаровательной Адель де Мерсьер; и все же что-то привлекательное в нем имелось. Рано поседевший и обзаведшийся морщинами, Себастьян все же имел немало сил, был бодр и энергичен.
Теперь же он, находясь в гостях у своего старого покровителя, некогда обеспечившего ему хорошую карьеру при дворе, негодавал из-за несостоявшейся свадьбы. Прежде огорченный тем, что король позволил себе так обойтись с его дочерью, он все же смирился с сим неприглядным обстоятельством, ибо доводы рассудка оказались сильней эмоций. В конце концов государь позаботился о том, чтобы ни Адель, ни их общий ребенок ни в чем не нуждались, но Себастьян решил, что лучше было бы дочери выйти замуж. И тут образовались проблемы, заключенные в том, что не со всяким она может связать себя брачными узами; нужно, чтобы избранник имел хоть сколько-то королевской крови, иначе государь возмутится и брак действительным не признает. Тут-то удачно подвернулась Жозефина Дюбуа со своим заманчивым предложением породниться. Себастьян долго не раздумывал, да и стоило ли, когда сама судьба благоволила. Однако разговоры с дочерью обошлись ему изрядного количества нервов, потому как Адель вовсе не разделяла желаний отца. Тогда он решил воспользоваться отцовским авторитетом и принудить к выгодному браку. Но только Себастьян на это решился, как ему заявились, что Рафаэль Дюбуа вопреки всем договоренностям женился на другой. Тем хуже, что он знал на ком, ибо любопытство вынудило его отправить соглядатаев к принцу. И какого же было его негодование, когда он узнал, что Дюбуа женат на слепой. Себастьян был оскорблен до глубины души. Как только так можно: предпочесть его красавице Адель покалеченную девчушку?
И вот теперь Себастьян выказывал свое негодование Клоду Дюкре. Тот внимательно слушал, не перебивал, в иные моменты даже подбадривал, призывая говорить дальше, и стоило только маркизу закончить, как он заявил:
—Эка беда эта Ваша неудачная попытка породниться с домом Дюбуа. Да они Вам и не нужны. Столько всего наворотили в прошлом. А этот мальчишка. Женился, и черт с ним, – Клод махнул рукой, поставив чашечку на блюдце. – Коль так хотите дочь замуж выдать, могу своего внука предложить. Будьте уверены, он без позволения моего ни на ком не женится. Даю слово. А слово Дюкре стоит дорого, – он поднял указательный палец, пытаясь посредством жестикуляции придать вес своим словам. – Вы бы лучше на дочь не давили так. Вредно ей сейчас нервничать. Как родит, так и думайте о свадьбе. А сейчас лучше оставьте бедную в покое. Она так любила короля, – Дюкре сочувственно покачал головой, будто бы его заботили чьи-то чувства. – Нескоро сердце ее успокоится. Так хоть не осложняйте ей жизнь.
—Так я же хорошего для нее хочу.
–Замуж выйти всегда успеет, – Клод махнул рукой, как если бы говорил о сущем пустяке. – Так что говорю Вам, не огорчайтесь. Все решаемо. А Дюбуа оставьте. Они Вам ни к чему, обскуранты эти.
—Пожалуй, Вы и правы,— Себастьян опечалено вздохнул и взял чашечку остывшего чая, сжимая ее в обеих руках.
—Лучше бы Вы сразу ко мне шли. Я плохого совета не дам, – Клод взял со стола колокольчик и позвонил. Тут же явился лакей. Следуя просьбе своего господина, он принес еще кипятка и заварил министру чая.
—Как там дело с завещанием? – хрипло спросил Себастьян, смотря на дымящуюся чашку в руках Клода Дюкре. – Помнится, Вы были сильно встревожены, когда получили ту записку. Так и не выяснили кто автор?
—Ничего я так и не выяснил, – неохотно признался министр.
Завещание, решившее дать о себе знать почти четыре года спустя после его уничтожения и впрямь заботило Клода. Но он по-прежнему не знал ни автора записки, но то насколько написанное в ней правда. У Атенаис завещания так и не обнаружили, впрочем глупо было полагать, что она возит его с собой, раз уж оно каким-то образом попало ей в руки, но сам факт того, что кто-то решил о нем напомнить даже пугал. Дюкре вырисовывал в мыслях страшные картины, на которых яркими красками изображалось восшествие на трон Анриетты. А этого Клод никак не желал допустить. Ему было неспокойно. И прав был Пьер де Боше, сказавший тетке, что Дюкре наверняка замышляет что-то дурное против Анриетты.
Первым его шагом по ее возвращении было отдалить Симона де Мартена от двора. Клод не без оснований считал его самым ярым сторонником Анриетты на престоле, и раз уж король все же вопреки всем просьбам и внушениям решил отправиться в военный лагерь, так пусть забирает советника с собой – так рассудил Дюкре. Теперь же он измышлял, как так все обставить, чтобы Жозеф по возвращении в Жуаль отстранил сестру от всяких государственных дел раз и навсегда.
–Но у меня есть одна идея, – продолжил Клод, аккуратно сделав несколько глотков. – Я слышал, Анриетта недавно поссорилась с королевой в игральном салоне. Королю это может не понравиться. Но одной ссоры мало. К тому же она по рассказам была несущественной. Ее Величество всего лишь заступилась за герцога де Нарси. Но если произойдет еще несколько подобных сцен, то Его Величество может сильно разозлиться на сестру.
—К чему Вы клоните? – Себастьян верно знал, что Клод ему на что-то намекает, но не поняв чего же именно добивается достопочтенный граф, он решил спросить напрямую.
—Мне нужно, чтобы Вы немного мне подыграли. Но для этого нужно, чтобы Вы отправили свою дочь из Жуаля.
Дюкре опрокинулся на спинку кресла и сложил руки на животе. Взгляд его был деловым, даже несколько надменным, но Себастьян к тому привык и был твердо убежден, что премьер-министр ведет себя так вполне обоснованно. Однако же то, что в деле, кажется, должна быть замешана его дочь, настораживало.
—Что именно Вы от меня хотите?
—Я знаю одного человека, который умело подделывает почерки. Что если бы Ваша дочь получила некое письмо от Анриетты, в котором та поносила бы королеву и заявляла, что сделает все возможное, чтобы Адель вновь стала любимой женщиной короля, – Клод без зазрения совести позволял говорить все это де Мерсьеру и ни в коей мере не ощущал мук совести. Они ему были неизвестны, как и сострадание – причина, по которой он позволял себе пользоваться всяким в свою угоду, особенно когда кто-то охотно это дозволял, как то делал Себастьян де Мерсьер.
—Но Адель, естественно, этого письма не увидит, – маркиз вновь нахмурился, на этот раз от раздумий, а не от негодования. Ему в пору было бы разозлиться, но он смиренно терпел то, как им верховодил Клод Дюкре, хотя сам он был человеком кичливым и гордым, да только гордость эта смолкала всякий раз, когда рядом оказывался премьер-министр.
—Именно так, – Дюкре довольно кивнул, найдя понимание со стороны догадливого Себастьяна.
–Но не обернется ли это проблемой для Адель? – взволнованно спросил он.
—Не беспокойтесь. Этого не произойдет. Потому что дочь Ваша воспротивится всему, что там написано и сама отдаст Вам письмо в руки с целью что-нибудь с этим сделать. Ну а Вы принесете послание мне, как верному товарищу и советнику. Так это дойдет до королевы. Вот и вся наша история.
–А если план не сработает? – Себастьян был все таким же хмурым и настороженным. Душа его противилась, однако не столь сильно, чтобы глас ее смог заглушить призывы быть сподвижником одного из главных интриганов при дворе.
—Это будет лишь первая ступень.