За период полного избавления от каких-либо лекарств, Катсуки прошёл через ад. Его выворачивало наизнанку, возникало желание выплюнуть собственные органы.

Чёртов синдром отмены. Он подозревал, что так просто с этих веществ не слезть, но что будет чувствовать себя настолько отвратительно – и не представлял. Да, Изуку помогал ему, поддерживал как мог и даже проводил ночью в душевые для персонала, чтобы тот мог помыться со всеми удобствами. Пару раз их почти ловили. Изуку стоял около двери и караулил, когда в конце коридора услышал шаги. Свет фонарика подсказал, что это просто охрана, но подумал он об этом уже потом. Мидория забежал в душевую и закрыл дверь, затем методичным движением выключил свет. Послышалось недовольное копошение, а смачное "Деку" подсказывало, что позже ему придётся за это поплатиться, но в ту конкретную секунду Изуку думал только о том, чтобы их не поймали.

Вода перестала течь, и Мидория наконец мог услышать, что происходит за дверью. Тишина. Напрягающая тишина, она прыгала по струнам нервов врача, тот сглотнул. С каким же облегчением он выдохнул, когда услышал удаляющиеся шаги. Всё в порядке. Они в безопасности.

Внезапно включённый свет заставил зажмуриться на секунду. Изуку повернул голову и едва не закричал. На расстоянии каких-то сантиметров от его лица было лицо Катсуки. Нахмуренные до этого светлые брови взмыли вверх от удивления. Одной рукой он упирался в стену сбоку от Мидории, а вторую прижимал к выключателю. Довольно компрометирующе.

Не сразу, но Бакуго убрал руки и отошёл на два шага. Это предоставило Изуку шанс рассмотреть пациента без этой довольно уродской рубашки. Худой. Конечно. Слишком худой для своих лет.

Изуку не хочет опускать взгляд ниже. Он не собирается и дальше нарушать правила и хоть как-то смущать Катсуки, поэтому стремительно отворачивается.

– Оденься, пожалуйста.

Идут бесконечно долгие секунды, когда хлюпающий звук, характерный для душевой, приближается, и Мидория наконец поворачивает голову. Катсуки держит рубашку, на которой нелицеприятное пятно. От его вида и сам врач едва сдержал свой ужин при себе. На свой страх и риск он опускает глаза, и выдыхает. Штаны на месте, позаимствованные резиновые тапочки тоже.

Без какого-либо стеснения Бакуго протягивает ему заблёванную рубашку, раздражённо дёргая бровью.

– Деку.

– Её уже разве что выкинуть.

Катсуки пожимает плечами и оставляет рубашку в его руках. Мидория удручённо вздыхает. За что ему это?

Пациент уже подошёл к двери комнаты, как на плечи ему опустился белый халат. Он обернулся и встретился с глазами доктора.

– Ты после душа, а в коридорах слишком холодно, чтобы ходить в таком виде. Я проведу тебя и принесу другую одежду.

Пожалуй, Катсуки никогда не привыкнет к бзикам этого... Доктора. К его доброте и не равнодушию.

Но это не означает, что другая сторона медали его не раздражает. Чрезмерная забота, которой этот зелёный готов удушить без зазрения совести, доведут его до белого каления.

Сейчас как раз один из таких случаев. Шагая по практически пустому коридору, Бакуго всем своим видом выказывал недовольство. Нельзя было кабинет свой поближе сделать? Переться через всю эту тюрьму ради печенья жуть как неудобно. Да и получить его стало не так-то просто, ведь доктор устроил настоящую дрессировку – по-другому это никак не назовёшь. Вчера, например, не отдавал тарелку, пока пациент не попросит вежливо. И как донести человеку, что не может кто-то "вежливо попросить" если этот кто-то не разговаривает? Пришлось идти за книгой в палату, чтобы кинуть ему в лицо петунией*. Он быстро понял, что это за цветок, как и быстро нашёл его значение.

– Я понимаю твоё негодование, но таков уговор, – никакого уговора не было, всё это ложь чистой воды.

Как бы ни старался, Катсуки не смог произнести даже банальное "пожалуйста". Губами смог, а со звуком – нет. Изуку не стал его мучить и отдал заслуженное лакомство. И получил по голове, тоже заслуженно. Слышать писклявое "ай" было лучше всякого осознания победы, скоро войдёт в привычку. Он бы думал об этом и дальше, если бы по неосторожности не врезался в очередного "белого". Обычно не успевает он оклематься, как бедолага испуганно теряется в толпе, но этот и с места не сдвинулся. И через секунду Бакуго понял, почему. Высокая фигура, черные волосы, такие же мешки под глазами.

Чёрт, так хорошо день начинался...

Стоило ему понять, кто перед ним стоит, как всё вокруг обволокло красной пеленой. Жажда вернулась. Из глотки вырвалось рычание, а зрачки сузились до неузнаваемости. Это он.

Катсуки не смел сутулиться, отводить взгляд или пятиться назад – это бы означало поражение. Он не имел права показывать страх. На язык наворачивались разные культурные выражения, от которых вяли уши, но ни одно не было сказано вслух.

Заведующий же спокойно смотрел на него, как на подопытную крысу, брезгливо. Или же ему стало интересно, как продвигается лечение? Вряд-ли. Он просто хочет убедиться, что пациент всё ещё под контролем. Эта наглая, до чёртиков спокойная физиономия с каждой секундой распаляла гнев внутри Катсуки всё сильнее и сильнее, и он не спешил этого скрывать. До чего же хочется стереть это леденящее душу спокойствие с его поганого лица, нырнуть в чёрную жижу, что с почетом носит клеймо "душа", и выловить осколки совести, хотя бы для того, чтобы убедиться в её наличии. В ушах стучало собственное сердце, оно заглушало все посторонние звуки. Он слушал, что оно говорит, внимал каждому слову. Давненько ему не хотелось такого. Как только вся дрянь вышла из его организма, Бакуго стал мыслить яснее, он не рычал без основательных на то причин. Однако сейчас ярость заставляла вспомнить все повадки дикого зверя, которым он невольно обучился в стенах больницы. Его разум предоставлял картины самых изощрённых пыток, но он подавил ухмылку. Не сейчас.

Поле для всех одинаково, просто кто-то пешка, а кто-то – ферзь. Но стоит ему просчитать ход, как пешка пойдёт в атаку.

И Бакуго будет с нетерпением ждать проступка, который станет для заведующего фатальным. Он всегда готов к нападению. Он отомстит.

– Катсуки! – Но один он мало что может, и сейчас он это прекрасно понимает. Ему нужен прикрытый тыл. – Молодец, что подождал. Можем идти, – его взяли за локоть и потянули к выходу.

Изуку поздоровался с учителем, но завязывать разговор не спешил – чувствовал, что пахнет жареным. Заведующий ещё секунды две не разрывал зрительный контакт с пациентом, пока тот не почувствовал холод и сырость дождя. За спиной захлопнулась дверь, они стоят напротив тропы в сад. Погода словно остужала пыл Катсуки, звон в ушах затихал. Глубокий вдох окончательно погасил гнев, а выдох позволил избавиться от его остатков. Он не заметил, как врач одел его в серую кофту на молнии и дождевик. Облегчённо выдохнув, блондин поднял голову, подставляя лицо быстрым каплям. Спокойствие, оно так быстро обхватывает его и убаюкивает, когда появляется доктор.

Долго так простоять ему не позволил Изуку, что сам еле усмиряет сердцебиение. Как же вовремя он вышел поискать кулер.

– Ещё бы чуть-чуть и... – не веряще вздохнул Мидория, немного сутулясь и кутаясь хорошенько в красный свитер. Пальцы удерживают на себе плащ. – Надеюсь, ты не сболтнул лишнего?

В ответ тихий рык, похоже, пациент не собирался возвращаться к этой теме. Очень тупая попытка пошутить.

– Правильно. Лишние уши нам ни к чему, – поддержал Изуку, сокращая между ними расстояние. Он оглянулся и заговорчески зашептал: – У меня есть подозрения, что твой диагноз искусственный.

Катсуки остановился, поморгал и уставился на него. Неужели только сейчас дошло? Или нет, не так. Неужели он похож на чокнутого? Сколько, интересно, времени ему понадобилось, чтобы прийти к выводу, и причём правильному? Наверное, столько же, сколько ушло на разгадывание цветочного шифра. С этим небольшим негодованием пришло и облегчение, оно расползается внутри с поразительной скоростью. Радует, что теперь есть доктор, который выскользнул из-под купола его презрения, и которого он может без зазрения совести называть "доктором", а не "белым". Пусть он и выглядит, как дитя малое, и ведёт себя так же, но дело своё знает и ответственно подходит к работе.

– Каччан, всё в порядке?

Кивок, и на этот раз это правда. Впервые в стенах больницы он в порядке. Не "могло быть и хуже", а действительно в порядке. И физически, и морально. Как будто камень с души упал в трясину. Ему кто-то верит. В него кто-то верит.

– Каччан?

– Деку.

Он моментально заткнулся, глядя в горящий костёр, не смея отводить глаза. Бакуго же, напротив, попал в хвойный лес, глухой, пахучий и такой живой. В небе сверкнула молния, следом гром и опять молния, но им было не до этого. Всё вокруг перестало иметь значение. Пламя органично сочеталось с хвоей, даже кажется, что они не могут существовать отдельно. Ушла на второй план и вода на линзах очков, она никак не мешала любоваться утихающим огнём. Врач снял мешающие очки и вновь посмотрел в чужие глаза. Не нужно было задирать голову, ведь они одного роста. На секунду показалось, что слышно потрескивание угля. Изуку словно вышел из транса, полез в карман халата и протянул пациенту печенье.

– Ты же за ним изначально шёл, верно?

Бакуго забрал сладость и как ни в чем не бывало пошёл дальше. Изуку смотрел вслед ему и улыбался. Может, не скоро, но он покинет стены больницы, и Мидория сделает всё возможное и невозможное, дабы этому поспособствовать. Только вот, за время их прогулки Катсуки ни разу не взглянул в его сторону, чего тот не смог понять.

***

Где. Его. Черт подери. Носит.

С начала отсчёта прошло три дня, четырнадцать часов и двадцать восемь минут, а зелёный ни разу не заглянул в седьмую палату. Даже когда пациент спал, или создавал видимость. За это время он успел закончить свои дела в энциклопедии, отучить красного хоть немного шарахаться от его неожиданного появления, и выучить расписание птичек за окном.

Скучно неимоверно, где он там утонул?

Катсуки лежал на койке звездой и практически просверлил дыру в потолке своим взглядом. Так чуть ли не через полчаса заявляется, а сейчас пиши – пропало. Серый потолок вскоре надоел, а больше смотреть не на что, и тогда он решил понаблюдать за другой, более интересной картиной – как зелёный чудик приносит свои глубочайшие извинения за отлынивание от работы и, в частности, от его общества. Надолго его не хватило, уже через несколько минут он шёл разбираться. Остановился только для того, чтобы поднять монетку, которую после потратил у ближайшего автомата на кофе. Как давно он не чувствовал бодрящего вкуса этого горячего напитка, отчасти из-за того, что препараты с ним нельзя мешать. А сейчас один глоток равен ностальгии по былым временам вне стен психушки.

За подобными рассуждениями Бакуго едва не прошёл мимо нужного ему кабинета. Неторопливо открывает дверь и по-хозяйски входит, оглядываясь. Его не встречают, что за не гостеприимство. Переводя взгляд на рабочий стол, кусочки пазла сложились.

Деку утонул. В бумажках и папках, справках и чём-то там ещё. Он сначала даже не узнал своего врача: бледный, абстрагированный от всех и вся, лохматый и затюканный. Столик, на котором обычно из вещей стояла максимум тарелка с печеньем, был завален бумажными стаканчиками из-под кофе, похожий только у Бакуго в руке. Катсуки обошёл кофейное пристанище и у стены напротив окна нашёл электрочайник, проверил воду и принялся ждать, осматриваясь и подмечая, насколько всё плачевно.

Со стола сыпались бумаги при любом неаккуратном движении, а зелёные глаза не знали, куда смотреть. Он откинулся на спинку кресла и открыл глаза, замечая гостя. Улыбнулся.

– Каччан? Доброе утро, уже проснулся? – пациент, на всякий случай, перевёл взгляд на настенные круглые часы, что показывали пол третьего дня. – Ты прости, шут его знает, сколько на меня навалилось. Доставили новых пациентов и шестерых назначили мне на диагностику, – заплетающимся языком объяснял, пока есть свободная минутка, Изуку, заприметив в руках пациента знакомый стаканчик. – Это мне? Спасибо за заботу, – выхватил напиток и разом осушил полупустой стаканчик, выдохнул и продолжил работу над бумажками, оставляя Катсуки в шоке от происходящего.

Мало того, что про него забыли на три дня, так ещё и так искусно игнорируют. Нельзя его так оставлять, или он станет не единственным пациентом, за которого зелёный чудик отвечает шкурой. Да и не только поэтому.

Бакуго стиснул зубы, недовольно фырча, и удалился из кабинета, хлопая дверью. Ему плевать с высокой колокольни, кого завезли, сколько и по каким причинам. Это его зелёный чудик, пусть ищут другого врача, свободного. Сам он не справится, готов признать, нужна помощь.

– Подожди ты, у меня обед, – вопил Эйджиро, которого бесцеремонно и в наглую выпихнули из родной каморки и поволокли неизвестно куда.

Бакуго обеими руками толкал того в спину, не обращая внимание на протесты и вопли. Пусть со стороны выглядит странно, не самое подходящее время об этом думать. Да и когда Катсуки в последний раз волновало, что подумают другие?

На полпути санитар врос в землю и отказывался идти куда-либо без подробностей.

– У тебя есть три секунды объясниться, или я ухожу.

– Деку, – вполне уложился в установленное время Бакуго, и потащил уже за локоть.

Сопротивления не иссякли, но теперь хотя бы звук стал тише. Вскоре он шёл рядом, без принуждения.

– В моей помощи есть и личный интерес. Узнаю, кто такой этот твой "Деку".

Катсуки на это лишь закатил глаза, но как-либо ещё реагировать не стал. Да пожалуйста, скрывать нечего. Дверь кабинета тихонько открылась и внутрь проскользнули две фигуры. Хозяин не заметил и не услышал ничего за бурлящей водой в чайнике, они остались незамеченными. Киришима хлопал глазами, смотря то на товарища, то на пациента.

– Это и есть твой Деку? – кивок на каждое слово, даже на "твой".

Конечно его, это даже не обсуждается. Он никому не собирается его отдавать, ни шизофреникам, ни суицидникам, ни анорексикам. Его зубы четко обозначили свою территорию, и, если потребуется, обозначат ещё.

Не хотелось бы вспоминать этот период, пусть это и произошло относительно недавно. Сейчас Катсуки адекватный. Он нормальный.

– Можно было и догадаться. А от меня что нужно?

Бакуго принялся жестикулировать, терпеливо объясняя задачу: показал на себя и обвёл пальцем гору бумажных стаканчиков, потом на Киришиму, на доктора и диван, поднимая алые глаза на внимательного слушателя, взглядом и приподнятой бровью спрашивая, всё ли тот усвоил.

Санитар кивнул, и парни разбрелись выполнять свои задания. Катсуки сгрёб барахло, что пропахло кофе, ногой открыл незапертую дверь и ушёл в поисках мусорного бака побольше. Благо все сидят на обеде и никто не видит этого позора.

По возвращении он застал странную, местами забавную картину: санитар заломал руки доктору и лицом тычет в диван, пока зелёный сопротивляется и довольно громко высказывает своё недовольство. Заставь дурака Богу молиться...

Нет, всё правильно, по-другому никак, безусловно. Прогнав мысль о чувстве дежавю, Бакуго нашёл на столе, среди справок и выписок, чистый листок и принялся что-то писать. Вскоре он подошёл и отодвинул красного, всучив ему бумагу и беря всё в свои руки. Он перекинул ногу через врача и уселся на пояс, запястья прижал к дивану по бокам и глянул на Киришиму. Тот спохватился и начал читать.

– Расслабься и считай до десяти, – Эйджиро вопросительно посмотрел на пациента, не до конца понимая, как это должно помочь.

Катсуки помотал головой и перевёл глаза на доктора. Пусть он сам до конца не знает, сработает ли задумка, была не была.

Изуку долго сопротивлялся, выворачивался как мог, пытался скинуть пациента с себя, но тот на удивление крепко держал. Не смотря на свою худобу, Бакуго уверенно держался на нём, даже не шелохнулся от попыток выбраться. В конце Изуку со вздохом поражения успокоился и посмотрел на Киришиму.

– Тогда вы оставите меня в покое? Мне ещё работы непочатый край, – он посмотрел на Бакуго, тот кивнул, соглашаясь с условиями, санитар повторил ответ. – Хорошо.

И начал считать. Бакуго привстал, чтоб не отвлекать врача, но руки не отпустил. После трёх двое настырных молодых людей всё ещё не хотели отставать. На семи веки начали тяжелеть, опускаясь всё ниже и ниже.

Катсуки задержал дыхание, наблюдая. Его план работает. До десяти не хватило нескольких секунд, Мидория уснул. Пациент медленно отпустил его запястья и, толкая санитара в спину, вышел из кабинета, прикрывая дверь.

Этот способ никогда не подводил ни отца, ни его самого.

Киришима хлопал глазами, не до конца осознавая, что только что было. Он не все понял, но одну вещь не забыл – бесплатно он не работает. Словно прочитав его мысли, Катсуки достал из кармана честно украденное печенье и протянул Эйджиро, как плату за помощь,. Тот без колебаний принял.

– Приятно с вами работать, босс, – он откусил немного и протянул Бакуго кулачок.

Пациент недолго смотрел на руку, после перевел глаза на чужие, те взирали на него с ожиданием. Посмотрел на свою руку, сжал в кулак. Костяшки стукнулись и Киришима довольный, светясь, ушёл на свой заслуженный обед, не видя, как одним взглядом успели усомниться в его интеллектуальных способностях. Он, конечно, идиот, но... это было приятно.

Бакуго вернулся через несколько минут со своей энциклопедией и уселся на белый диванчик напротив.

Он не так давно знает зелёного чудика, но с уверенностью может сказать, что тот может работать и во сне. Чтобы этого не допустить, нужен надзор, поэтому он с превеликим удовольствием последит за маленьким ребёнком. На окне клацнул чайник, и Бакуго уже сидит не с пустыми руками, а с чашечкой горячего, ароматного чёрного чая.

Тишина, спокойствие и умиротворение – вот чего ему не хватало. Горячий напиток дарит тепло и мнимое чувство безопасности. Даже сопящий рядом врач вливался в атмосферу, ни одной лишней детали вокруг. Он смотрел на лицо зелёного и невольно начал считать веснушки, а их пруд пруди. Всё-таки он подошёл и снял мешающие очки, после чего врач невнятно что-то промычал и зарылся носом в декоративную подушку, слегка сгибаясь.

Не даст нормально похлебать чай, Катсуки как знал. Перерыв ящики и шкафы, он нашёл нечто, похожее на одеяло, и накрыл его, теперь уже со спокойной душой хватая чашку, но квест ещё не пройден. Его левую руку взяли в плен и отказываются отдавать обратно.

Катсуки рвано выдохнул. Да что ж такое? Только он повернул голову, собираясь высказать своё возмущение по поводу вторжения в его личное пространство, как увидел его лицо. Такое спокойное, бледное, измученное. Мешки под глазами скоро закроют веснушки.

Взгляд смягчился, а напряжённые плечи расслабились. Если так подумать, зелёный чудик с самой первой встречи терпел его выходки, искал окольные пути, постоянно шёл на компромисс, а чем он хуже? Ничем, абсолютно. В этот раз сделает исключение из своих правил. Он терпел, и Катсуки потерпит. Но недолго.

Изуку, жмурясь, неторопливо открыл глаза. Поспать после загруженных дней определенно лучшая идея, всё-таки нужно так делать почаще, а не откладывать. Теперь можно с новыми силами приступать к работе и... Ах да, поблагодарить Каччана за то, что, хоть и силком, но уложил его. Кстати, а где он? И что это он держит?

Зелёные глаза наконец начали видеть четкую картину, а когда качнулись вправо, расширились от удивления. Рядом с ним сидел Катсуки, что наклонился через его ноги на спинку дивана и спал на боку. Носом уткнулся в оббивку и сопит тихонечко, а руку, которую врач обнимал во сне, любезно оставил.

С одной стороны нужно извиниться за подобные выходки, да и за то, что не приходил все эти три дня, но с другой – Каччан проявил заботу. Даже укрыл пледом, про который Изуку напрочь забыл.

Пусть только кто-то попробует заикнуться, что пациент №7 – дикое животное с атрофированной добротой. Это выражение очень подходит людям, которые насильно удерживают его в психушке и колят не-пойми-что для пущего эффекта. Без наркотика в крови он вполне себе нормальный человек. Заботливый, амбициозный, красивый, смелый. Правда, молчаливый, но это дело поправимое. А пока нужно будить его, по плану у них сейчас прогулка, с диагностикой Изуку разберётся потом. Посмотрит только немножко на милого, спящего Каччана. Совсем чуть-чуть.

***

– Ещё раз, – в который раз повторяет санитар, стоя под лестницей на первом этаже. – Ты взял у Мидории деньги... – рычание. Значит, неверно. – Мидория дал тебе деньги, и попросил купить... – он сощурился и пытался прочитать размашистый почерк пациента в небольшом блокнотике, тихонько взятом в кабинете врача. – Нормальной еды, а не это фуфло быстрого приготовления?

Катсуки кивнул, стоя со скрещенными руками на груди, у него начинал дёргаться глаз. Какие же идиоты тут работают. Как только его на работу приняли, как этот принцип работает? Сила есть, ума не надо, да? На детёныша богатенького дяди он не похож, так что или так, или никаких вариантов получше не было. Но, учитывая, что с другими ему знакомиться не хочется, выбора, как такового, нет.

– Пообедать приспичило?

Нет, тебе на голову перевернуть, может начнёшь пахнуть нормально. Имбецил.

Вдох, выдох. Он выхватил блокнот и нацарапал ответ, не жалея листов. Бакуго пихнул его в грудь красному и принялся ждать, пока информация поступит в мозг, размером с горошину.

– Благородно. Вот это я понимаю, товарищеский поступок. Так уж и быть, помогу страдальцу. Удивлён, правда, что именно он это попросил, – Киришима взял деньги и отдал рукописи, развернулся и ушёл, пробубнив себе под нос: – Кто только этот страдалец, ты или Мидория...

Катсуки ещё немного постоял и посмотрел вслед красному, эмоции переполняли. Идиот. Как зелёный его терпит.

Изуку всё ещё ломал голову с пациентами, уверяя себя, что скоро конец, и он сможет пойти пообедать спокойно. Последний раз он так самоутешался четыре часа назад, а работе конца и края не видно. Ему становится по-настоящему горько за Айзаву-сенсея, тот днями и ночами из кабинета не вылазит. Как он выдерживает наедине с этими бумажками сутки напролет, страшно представить. Стук в дверь чуть не довел дёрганного врача до инфаркта, но это был всего лишь Киришима, который принес ему обед. Стоп, что?

– Доставка, – известил он, поставив поднос с супом. Мидория взирал на сие представление с распахнутыми глазами, чего это он? Что за внезапный приступ заботы, становится не по себе. – Надеюсь, с твоими предпочтениями угадал.

– Позволь спросить, что происходит?

– Приехали. Ты настолько заработался, что не помнишь, как доставку заказывал? – посмеялся санитар, складывая руки в карманы. – Пациент твой мне всё передал, так что присаживайся.

– Но я...

В кабинет зашёл седьмой, посмотрел на результат и удовлетворённо кивнул, потом прошёл вперёд, обернулся к Киришиме и деликатно позволил идти, а сам сложил руки в замок и вывернул. Послышался хруст, Эйджиро взял руки в ноги и быстренько ликвидировался. Пахнет жареным.

– Каччан? – он подходит всё ближе и ближе, лицо не читаемо. Что от него хотят? – Каччан, что бы ты ни задумал, давай всё обсудим, – его не слушают, пациент обошёл стол и двигается к нему. Изуку отъезжает на кресле, чувствуя свою смерть. И пустой желудок. – Каччан, пожалуйста. Мы же цивилизованные люди.

Многие скажут, что играть в догонялки в закрытом помещении не очень удачная идея, ведь мало пространства. Изуку рассмеётся в лицо, ведь десять минут убегать от пациента в одном кабинете не каждый сумеет. Но его все же поймали. Схватили за грудки и хорошенько встряхнули.

– Сейчас идёшь и вливаешь в себя содержимое тарелки. Я не хочу опять по всей тюряге бегать искать этого красного идиота, – если бы Изуку мог, он бы расплакался, но все силы растратил на бег. Последнее, что он помнит, это злое лицо Катсуки и его голос. Тихий, хриплый и грозный голос.

Открывая глаза, он поднял голову, ко лбу прилепился лист с текстом, в смысл которого не было сил вдумываться. Через несколько секунд бумага отпала, и перед глазами врача предстал кабинет. Пустой. Ни санитара, ни пациента. Это был всего лишь сон. Изуку выдохнул, всеми фибрами своей души надеялся, что он вещий. В дверь постучали.

– Доставка, – накатило странное чувство дежавю. Всё происходит, как во сне. Киришима ставит поднос с супом на столик, задаёт какие-то вопросы. – Друг, всё нормально?

– А, да, – пришёл в себя Изуку, поднимаясь с кресла, в котором скоро будет вмятина, и пожал руку Эйджиро. – Спасибо тебе большое, больше не отвлекаю.

Вошёл Катсуки, как раз в тот момент, когда должен был выходить санитар. Они пересеклись глазами, и последний ускорился, прикрывая дверь. Катсуки сложил руки в замок и врач не выдержал.

– Я сам! – Присел и приступил к трапезе, запихивая всё, что влезает, за обе щеки. Бакуго ещё немного посмотрел на него, как на идиота, но смирился с фактом и бухнулся на кресло, перекидывая ноги через быльцу.

С полным ртом врач проговорил невнятно благодарность, но Катсуки жестом показал не болтать с набитым ртом. Не хватало ещё откачивать его тут, а красный далеко ушёл.

После того, как Катсуки узнал, что в столовой продаётся карри и можно выбирать, насколько делать его острым, Киришима начал прятаться от него. Он был везде, начиная с закрытой на ключ подсобки и заканчивая шкафом Мидории, но его всё равно каким-то образом находят. И каждый раз он идёт и покупает две порции: гречневую кашу с жареной докторской и острый до слёз карри. Он каждый раз ловит на себе сочувствующий взгляд повара и жалеет, что не может отмазаться, как бы это не его, а друга. Ни у кого в больнице нет таких друзей, чтобы жевать эту острую бомбу. Он, к сожалению, имел такого друга.

Обедать лучше всего в кабинете у своего врача, ведь, благодаря его настойчивости и радикальным методам, зелёный чудик уходит в столовую, оставляя свой кабинет на попечении пациента.

Так тихо, слышно только тиканье настенных часов. Идиллия, ни тебе бубнежа над ухом, ни ночёвки в бумагах. Он время от времени поглядывает на часы, ведь выучил время дневной трапезы. Через пятнадцать минут зелёный должен вернуться, как раз прогуляется, отнесёт его тарелку. Но прошло пол часа, а дверь всё не открывается, и в кабинет не входит довольная, откормленная морда.

Где его опять носит, неужели от переедания в обморок грохнулся? Зная его это вполне себе вероятно. Не привык обедать каждый день полную порцию, вот с непривычки и здрасьте.

Еще через несколько минут Катсуки не выдерживает и со стуком ставит почти пустую тарелку на стол. Нет, всё-таки нужно идти искать. Ну ни в какие ворота не входит, уже час задерживается. На вид ведь приличный молодой, сколько-то-там-летний человек, пунктуальный.

Катсуки вышел из кабинета, доедая свой обед. Кругом пусто, перекати-поле только катается по коридорам. И куда идти? Попробуем по-старинке. Налево пойдёшь – богатым будешь, ведь там столовая и автоматы с едой и напитками. Направо пойдёшь – женатым будешь, ведь в той стороне кабинеты врачей и палаты. Прямо пойдёшь – смерть свою найдешь, ведь там стена. Поразмыслив, куда бы пошел зелёный чудик, пациент смело направился по коридору к своей палате, и за углом услышал голоса. И оба прекрасно ему знакомы.

– Не знаю, как ты, а мне надоело покупать обеды твоему пациенту, – акцентировав внимание на принадлежности Катсуки врачу, оповестил Киришима. – Чей он вообще, мой? Я не зарабатываю столько, сколько начал на него тратиться. Я всё понимаю, друг, но это наглёж.

Изуку выглядел, как китайский болванчик, совершенно не понимая, о чём речь и по какому поводу к нему претензии.

– Если тебя это успокоит, я вообще не знал, что Катсуки обедает за твой счёт, – оправдывался врач.

Стояли оба под палатой №7, явно ожидая, когда пациенту надоест слушать эти разборки, и он наконец выйдет посмотреть.

– Раз тебя это так не устраивает, тебе нужно разговаривать не со мной, а с Катсуки. Поговорите, выясните, придите к компромиссу.

– Спасибо за совет. Как я, по-твоему, буду общаться с человеком, который произносит только одно слово? – начинал закипать санитар.

– Не знаю, жестами? – да он издевается и не скрывает. – Или как он тебе информацию доносит? На бумажке переписывайтесь.

– Конечно, вернёмся в старые добрые, письмами будет общаться. – предложил Киришима, и мечтательным голосом начал представлять. – Многоуважаемый пациент №7, не соблаговолите ли вы обращаться со своими проблемами в приобретении пищи к своему лечащему врачу, а не ко мне, простому смертному. Так что-ли?

– А почему нет? Попрактикуетесь в письме, это нынче полезное занятие.

– Ты на что сейчас намекаешь? Что я даже писать не умею?

– Я такого не говорил, ты сам.

Киришима уже было заносил руку, дабы врач не нёс бред, как оба услышали едва слышный смех неподалёку. Он настолько тихий, что за их ссорой его было бы трудно услышать, не замолчи они на несколько секунд. Парни не узнали этот голос, от чего закрадывались не самые приятные мысли. Они напряглись и медленно, словно в замедленной съёмке, повернули головы.

Это был Катсуки. Он приложил сжатый кулак ребром ко рту, второй рукой держал пустую тарелку, а плечи неестественно тряслись. За ладонью были видны уголки губ, что абсолютно точно были подняты вверх. Ребята замерли в ожидании, шокировано слушая результат их ссоры. Изуку нервно хихикнул, смотря как пациент подходит к ним и вытирает края глаз от слезинок.

– Два идиота называют друг друга идиотами, занимательное зрелище. Прелюдии только потише устраивайте, после обеда положен тихий час, – всучил миску ничего не понимающему Эйджиро и ладошкой захлопнул челюсть своему врачу.

Протянул к обоим руки и взъерошил зелёные и красные волосы, образуя два гнезда, после чего вошёл в палату и, закрыв дверь, оставил людей в белом глазеть себе вслед.

Изуку долго смотрел на Киришиму, Эйджиро долго смотрел на Мидорию. Оба не догоняли, что только что было, оба в замешательстве, и только Изуку после очередного нервного смешка грохнулся в обморок. Да что ж не везёт ему так, а? Каждый раз одно и то же: то шок, то голодный.