Машина останавливается. Остается гудеть лишь мотор, да чуть потряхивать сидения. Вокруг лишь пустырь, вход в огромную пещеру, уходящую вниз под землю. Стенки её лишь слегка тронуты мицелиевыми нитями.
– Приехали. – девушка в плотной серой маске, что больше походила на мешок с иллюминатором, облокотилась на потрепанный временем кожаный руль своей развалюхи. – Дальше без меня. Тебе вон туда. – она пальцем указывает на зияющую черную дыру, где, кажется, исчезало все.
– Да знаю я.
– Волнуешься?
– Да. – мужчина. Еще нет на вид и двадцати пяти. Со смешным, чуть растрепанным малетом, в монокле, в темно-зеленом респираторе под цвет клетчатого костюма. Ростом он невысокого, примерно полтора с небольшим метра, которые пытались компенсировать аккуратным каблучком лакированной обуви. Он боится хлопать дверью, лишь слегка ту доводит, да так, что та и остается открытой после него.
– Потом сам вернешься, слышишь?
– Да-да-да. Едь уже…
Скрип колес, удаляющийся грохот металла и полная тишина после. Он мнется перед входом, неуверенно поглаживая стены. О Н живой.
Шаг-два–три. Он светит перед собой небольшим ручным фонариком, вдавливая от нервов кнопку все сильнее. Но ярче от того светить он не будет. Сердце глушит все остальные звуки горной системы, звуки самой Земли, воды под толстой горной толщей, шагов человека, животных и насекомых, осмелившихся поселиться столь близко к опасному и не быть съеденными. Он слышит лишь себя и тихий шелест мицелия под ногами. О Н цепляется за край штанины, чуть тянет, забирается под нее, оплетая ноги, заставляя остановиться, обратить на себя внимание. Такие же нити спускаются с потолка, поглаживая по щекам, зарываясь в непослушные волосы, оглаживая мочку уха и сплетаясь на шее.
– Тише, тише. –пальцы касаются самой толстой из нитей, поглаживая. – Потерпите. Я почти здесь. Совсем чуть-чуть. – луч фонаря ударяется о высокую стену с множеством круглых отверстий, где ветви начинают движение активнее, приоткрывая покои существа, живущего здесь.
Ботинок опускается в красную жидкость. Он делает шаг вперед, оглядываясь по сторонам, выжидая когда под ногами чуть затрясется земля и где-то в центре этого подземного озера появится огромная белая фигура с черной сферой вместо головы. Фонарь отбрасывают в сторону, медленно поднимая руки в жесте сдающемся, пока с лица не может спасть счастливая улыбка и идет лишь шире от нового копошения под одеждой.
– Я дома. – молвит он одними губами, прикрывая глаза, пока огромная лапа лишь подушечкой пальца касается ладони его. И время здесь замирает, вместе с дыханием человека. Он сделает шаг навстречу, позволяя себя оплести все сильнее. Дотронуться до каждой клеточки тела и кожи. И чтобы лозы не прекращали движение ни на секунду. С головы падают громоздкие наушники с микрофоном, утопая в жидкости. За ними упадет и монокль. Развяжется красный шейный платок и брошь от него пропадет бесследно. Но то ему больше и не будет никогда нужно. Все мирское стоит оставить здесь, в жизни прошлой. И протянуть руку совсем неизведанному.
Монстр опирается локтями о землю, наблюдая с наклоненной головой. Он нерасторопен. Протягивает медленно руку вперед, обращаясь с человеком также, как он обращался бы с мышью или котом, не привыкшему к ласке. И пальцы ласково начнут бодать лбом, разрешая идти дальше.
Что есть утопия. Какова цена за бессмертие и как его получить. С малых лет эти мысли рассказывали книги и фильмы, писались научные статьи. Кто предлагал превращение в робота, кто роптал, что не будет никогда такого. И правда не будет, если не впускать в такой хрупкий человеческий разум нечто новое. Страшное, мерзкое, неизведанное. К губам прислоняют небольшой розовый фрукт, что для монстра сравним с небольшим кусочком бисера. Для человека же он подобен упитанному красному яблоку с нежной мякотью сливы, сок которой шаловливо течет по подбородку. Оставлял следы на костюме, впитывался крупными каплями и холодил кожу под слоями одежды. Сладость медленно растекалась по телу вместе с новыми белыми паутинками, сжимающими тело все крепче. До первого болезненного стона – сигнала, что дальше идти теперь нельзя, что это предел человека. И хватку ослабят.
Одежда постепенно слетает. Где тает от едкого сока, что струится по шее и груди вниз, где просто остается оторванными кусками. Но Он даже не замечает этого, продолжая принимать столь щедрые дары. Прислушиваться к тому как кожа живота чуть натягивается от того как много и долго едят. Тело его рано или поздно будет обнажено, показывая Лорду все свои сокрытые места. И постепенно человека начнут крутить, разворачивая то задом, то передом.
Сфера бурлила чернилами необычными, пока из нее не показался массивный длинный язык такого же цвета. Голову наклоняют, всматриваясь в человека, как тот смотрел бы на бездну. И она всегда взглянет в ответ. Проведет языком по брюшку натянутому, пока к губам не протянут новый фрукт вновь. И тот будет иным. Текстура из множества тонких волокон, сцепленные в общий клубок. Надкусив боле не почувствуют сок. Лишь яркий хруст и вкус давно забытых грибов. Он жмурится лишь на долю секунды сильней, проглатывая новую пищу. Так надо, не стоит сопротивляться. Это стоит всего: чувства наполненности, приятной, забытой уж давно, сытости и теплого языка, накрывающего тело безвольное. Ведет от шеи медленно вниз по груди, стремясь к круглому животу. Чувствовать как в том медленно начинается копошение. И тело вздрагивает, крича в панике, которую так сложно в движение одно успокоить. Пробивает озноб, а из глаз льются слезы, но их медленно слизывают вновь и вновь.
За ознобом тепло, потом снова он, и снова жара до испарин на лбу. Мокрое склизкое и безумно приятная нить, шире других, трется меж ягодиц. И тому позволяют выбить из сжатых плотно губ стон удовольствия. Пока спереди ласкает язык, ведя по телу вперед и назад. Он для Лорда никто – лишь букашка в плотной паутине из которой даже не пытается выбраться, изредка поднимая глаза, полных мольбы о минимальной нежности. И то правда работает. Темп успокаивается, а подушечки пальцев теперь хотят успокоить, поглаживая человека по голове. И тот совсем размякнет в руках, оставляя на лице лишь столь глупую улыбку, прислушиваясь к процессу, что уж не обратим.
Лозы медленно ползут по щекам, останавливаясь у самого уголка закрытого глаза. Вздрогнут, отпрянуть постараются резко и те спустятся ниже, оставшись на впалых щеках. Страх все еще мучает нутро человечье, заставляет вести себя дерзко и нагло. И он приоткроет глаза, сжимая в тонкую линию бледные губы. Почувствует как за глазом начнут копошиться, как по щеке потечет первая красная струйка. Больно. До слез, что соберутся у носа, прокатившись позорным градом по подбородку. И до лица дотронется сухая рука. Ладонь, что могла бы сравниться с телом мужчины, если ту положить на живот и смотреть как пальцы с когтями кокетливо перебирают кожу, что натянута на ключицы.
Он все еще больше его, примерно в два раза. Руки ложатся и закрывают все тело. Но в груди что-то сжимается, щеки окрасив в ярко-бордовый. То, что в романах описали бы бабочками и замирающим сердцем. И пусть у него все не так романтично, но буквальнее чувства он не испытывал еще никогда. И его ставят на землю. Тело, что сдуть легкому ветру не сложно, шлепает босыми ногами вперед, уткнувшись носом в грудь из множества тонких волокон. Прижимаясь щекой, пока под ягодицы медленно поднимают на уровень сферы. Ноги слегка замерзают, стоит жидкости начать стекать с больших пальцев обратно на пол. Их стараются как можно скорей подобрать, утыкаясь лбом туда, где могла бы быть пропасть из пасти. Прикрыть вновь глаза и выдохнуть сладко.
Был ли у него дом? А мечта? Жил всегда в страхе и напускной важности, чтобы всех от персоны своей как можно быстрее разогнать. Писал посредственные сценарии, сидя в комнате темной, где была лишь слабая лампа, да дымил сигаретами в лица врагам. Его лицо всегда искажено ухмылкой столь мерзкой, на которую без слез и не взглянешь. А сейчас он отдается примитивным утехам, чувствуя как жизнь постепенно уходит из тела его. Сначала начнет тянуть внизу живота, потом заколет неприятно в паху, позволяя почувствовать миг наслажденья от последней разрядки, чтобы более не чувствовать ничего. Колени станут похожи на те, что для игрушек плюшевых делают. Словно согни их в обратную сторону, они послушно пойдут в новое положение, не сломав ни одной кости. И это холодящее чувство поднимется выше, но так и не тронет лицо. И в сам мозг, надрываясь, просит покончить, перейти к главной части этого вечера.
Человек не знал, что это будет. Понятия не имел ни о чем, что с ним произошло. Он знает итог, но как дойти до него – воля лишь Лорда его. Видит пропасть и пару рядов острых зубов. И без этого мокрое лицо облизнут, заставляя залиться краской лишь больше и руки слегка подтолкнут внутрь, где тело и застрянет, сжимаемая мокрыми стенками. Пахнет корицей. И домом. Тем неуловимым запахом, в который человек мог возвращаться лишь несколько раз в год. И пахло грибами, и сыростью, и той странной жидкостью на земле. Она всегда оставалась на костюме, ведь для посетителей нет нигде места присесть, приходилось опускаться прямо на пол пещеры, за странными разговорами забывая о чистоте. Пахло железом. Вдыхали то больше, всей грудью, чтобы вокруг стенки глотки сжались сильнее и совсем не могли ниже его протолкнуть.
А перед темной пеленой образы. Очень размытые. Что-то наперебой громко кричат. Да так, что закладывает уши. Их голоса мог перебить лишь низкое гудение где-то из гортани белого существа. Успокоить больной израненный разум, заставить расслабиться и сделать новый глоток. Быть пищей по своему приятно. Ты в тепле, уюте и падаешь вниз, сжимаемый стенками мягкими все плотнее, пока не уложишься на дне того, что должно быть желудком. Не устроишься удобнее, так нагло беспокоя того, кто тебя съел. И не прикроешь глаза. Кровать. Так ощущалась раньше кровать в старом доме, где был он и та, кого безумно любил. Не помнит уж имя, не помнит как выглядит, но помнит запах ирисок и теплый смех. То уже в прошлом. Теперь его дом меж плотных сплетений гриба, где размеренно его раскачают, укладываясь назад на пещерное дно. Слышно как булькает под ногами где-то там жидкость, как согревает тело, что онемело. И как гудит Лорд, подобно десятку пульсаров одновременно.
Он закроет глаза. Позволит погрузить себя в уставшую дрему, когда все болит и боле не хочется двигаться, стоит найти позу удобнее. Уснет с глупой улыбкой, уткнувшись кончиком носа меж складок. Он знает, что все было не зря.