ДЕВУШКА (тепло, отчаянно). Подойди. Сядь. Вот сюда, рядом со мной. Ты спокойно можешь сесть поближе, ты же меня совсем плохо видишь. Ну иди, хочешь, закрой глаза. Садись и что-нибудь скажи, просто скажи. Разве не чувствуешь, как беспросветно тихо вокруг?

БЕКМАН (в смятении). Мне приятно смотреть на тебя. На тебя, да. Но при каждом шаге мне чудится, что я иду назад. Понимаешь ты, что со мной делается?

В. Борхерт «На улице перед дверью»

 28 декабря, понедельник

Ночь не принесла им облегчения. Всему виной неспокойный сон, растерзанный кошмарами. С вечера Руфус заснул почти мгновенно, не без крохотной хитрости: Росаура сварила лёгкое успокаивающее зелье, но подала двойную порцию, испытав огромное облегчение, когда Руфус, вопреки привычке, принял стакан из её рук без лишних вопросов. Росаура убеждала себя, что ни в коей мере не злоупотребила его доверием: сон, единственно сон — вот что виделось лучшим лекарством от всех потрясений. Чтобы обманываться подобным великодушием, Росауре было отведено часа четыре, пока в самую глухую ночь она не обмерла, глядя, как Руфуса корчит дрожь, и кулаки бессильно стискивают простыни, с губ срываются бессвязные слова, хуже чем в бреду, поскольку они приоткрывали ужас явившегося ему зрелища — а он всё не мог проснуться. Она била его по щекам и звала, пока не дозвалась до него с самой глубины; вынырнув, он не сразу узнал её — ужас выжег из его взгляда осознанность.

— Ты дома, ты дома, — говорила Руфусу Росаура, утирая холодную испарину с его лба, — всё…

«Хорошо» язык не повернулся сказать. Вместо того она приникла к нему ближе, но он отшатнулся (хотелось бы верить, что невольно) и даже не поглядел на неё. Судорожным жестом потянулся за сигаретами, с кончика серого пальца сорвалась искра, он затянулся раз, другой, будто желая вытравить из себя последний воздух. Росаура оцепенела подле, точно ночная кошка. Она боялась, что от неосторожного движения сигарета упадёт на одеяло, и готовилась тут же прихлопнуть её ладонью.

— Они погибают, — сказал Руфус. Он по-прежнему не глядел на Росауру, устремив потухший взгляд в стену, и дым чернил его рот. — Каждый раз погибают. Ну хоть во сне они могли бы не делать этого? — Он резко потушил сигарету об изголовье кровати. — По крайней мере, у меня на глазах?

Он издал краткий хриплый смешок, отчего Росауру пробрала дрожь. Она не знала, что делать. Поэтому она сказала:

— Всё в прошлом.

На самом деле, она хотела сказать: «Всё в прошлом, а я здесь, и у нас есть будущее, очнись, только не смотри назад, хватит с нас этих мук, пусть всё остаётся позади!» Однако мудрость, которая пришла вместе с неизбывной горечью за предшествующие дни, говорила ей, что это будет бессмысленно, поэтому Росаура повторила только:

— Всё в прошлом.

Это он ещё был способен услышать.

— Да, — сказал он, — оно всё там.

И произвёл странный и страшный жест, будто ребром ладони хотел вспороть себе грудь.

Росауру передёрнуло, а он молча вышел, и когда Росаура в оцепенелом ожидании, продлившемся то ли минуту, то ли час, поняла, что начинает засыпать, то выскользнула со взбитых простынь и выглянула в гостиную: Руфус лежал там на диване, накинув на голову клетчатый плед.

Если бы не усталость, она бы не смогла спать одна, так зябко стало на жёсткой кровати, но сон сморил её, тусклый и долгий, как осенний дождь. Проснулась она оттого, что скрипнула дверца шкафа.

— Куда ты? — спросила Росаура.

— По делам.

— А завтрак?

Он даже не ответил, продолжив собираться. Такая нелепость как «завтрак» не заслуживала и раздражённого вздоха. Тогда Росаура свесила ножку с кровати, в тайне надеясь, что хоть это немного отвлечёт Скримджера от остервенелого застёгивания пуговиц. Вскоре выяснилось, что она себя явно переоценивает, но сдаваться Росаура не собиралась:

— Я могу пойти с тобой?

— Нет.

— Ты же не на службу.

В серых сумерках они едва могли разглядеть лица друг друга и говорили зачем-то вполголоса, но Росаура поняла, что резанула Руфуса по больному одной этой фразой. Вчера, когда он снял с себя форменную мантию, то не смог скрыть досады и чего-то горького, едкого в уголках рта, и теперь, уловив отблеск злобы в его глазах, Росаура поняла: его душит обида, он оскорблён, и, облачаясь в безликое чёрное пальто, Руфус Скримджер испрашивает у самого дьявола терпения, чтобы не предать всё вокруг адскому пламени.

— Что ты намерен делать? — заговорила Росаура и поспешно добавила: — Как я могу помочь?

— Не делай глупостей, — отвечал Руфус. — Вот, — он достал из шкафа длинное полупрозрачное одеяние. Росаура подошла и взяла прохладную, будто влажную ткань, воскликнув:

— Мантия-невидимка!

— Если будет нужно куда-то выйти, то только в ней, — сказал Руфус. — Только следи, чтоб подол не задирался, она для тебя длинновата. Вот ключ, — продолжал он монотонно и чётко, привычный давать инструкции и распоряжаться. — Никому не позволяй до него дотронутся. И всегда запирай дверь. Она будет видна со стороны, только если будет открыта, но запертую её даже пушечное ядро не прошибёт. Никого не впускай. Пока волшебник не пересечёт порог по приглашению хозяина, то есть меня или тебя, он даже не увидит двери и окон.

Росаура с удивлением посмотрела на него:

— Так действует заклятие Доверия. Ты… посвящаешь меня в Тайну?

Руфус коротко посмотрел на неё и сказал просто:

— Да. Ты согласна?

Росаура подняла на Руфуса изумлённые глаза и кивнула. Руфус нахмурился, пытаясь скрыть волнение:

— Скажи вслух.

Росаура осознала, что участвует в ритуале, и произнесла громко, будто для третьего свидетеля, находящегося при них:

— Да, согласна.

В тот же миг Росаура испытала прилив тепла, но вместе с тем будто груз лёг ей на плечи. Это дом признавал её своей хозяйкой, потому что так повелел хозяин — и волшебство наложило на Росауру свою печать по одному слову Руфуса Скримджера. Заклятие Доверия считается труднейшей магией, и Конрад Барлоу, верно, пояснил бы: это оттого, что его действие связано с велением сердца, а не с механическими формулами. Дом, защищённый этими чарами, исчезает с любой карты, путь к нему не сможет найти никто, кроме совы, и только если хозяин сам укажет адрес гостю и откроет дверь тому, кого считает другом, возможно будет попасть внутрь. Однако стоит выйти вон — и дорога обратно тут же забудется, адрес испарится с клочка бумаги, и не отыскать будет двери и окон промеж стен. Перемещаться в дом, защищенный такими чарами, невозможно.

Для осуществления столь виртуозного волшебства требовался ещё один человек — Хранитель Тайны. Верный друг, которому бы хозяин дома доверял всецело. Хранитель запечатлевал в своём сердце Тайну убежища, и чары действовали до тех пор, пока хозяин бы не снял с Хранителя этот груз или пока Хранитель по своей воле не пожелал бы предать хозяина. Никакой пыткой, угрозой и обманом не нарушить заклятия, даже если Хранитель проговорится, не стерпев боли, однако стоит Хранителю добровольно сообщить адрес или открыть перед врагом двери дома, как волшебство рассеется.

— И кто Хранитель? — спросила Росаура.

— Аластор.

Росаура и не удивилась, только на душе стало ещё теплее от мысли, что всё-таки есть у Руфуса Скримджера верный товарищ, которому он доверяет всецело, в чём ей уже пришлось убедиться. Итак, Аластор Грюм — Хранитель Тайны. Росаура же стала хозяйкой. Это значило, что она могла теперь вернуться в этот дом по своему желанию когда угодно и его двери распахнутся перед ней. Она могла теперь привести сюда любого человека, и дом принял бы его как дорогого гостя. Это не было бы разглашением Тайны, поскольку Росаура не была Хранителем, и не нарушило бы заклятия, но всё же ответственность была пугающе высока.

— Подожди, — задумалась Росаура, — но как я смогла переместиться в твой чулан позавчера вечером?

— А чулан не подлежит заклятию Доверия, — объяснил Руфус. — Поэтому я и запечатал его. Там, как я говорил, «форточка», чтобы можно было наскоро переместиться при острой необходимости. Так здесь барьер против перемещений на пару кварталов, что, как ты помнишь, ужасно бесит Аластора.

— Запутанная схема, — вздохнула Росаура.

— Рабочая, — отрезал Скримджер и захлопнул дверцу шкафа. Сакральный трепет, посетивший их, развеялся. Руфус потянулся за тростью столь решительно, что Росауре пришлось посторониться.

— Руфус, — прервала его Росаура, — я хочу пойти с тобой. Ведь я могу помочь тебе, — заговорила она громче, чтобы он не прервал её. — Или ты решил, что я просто буду сидеть здесь взаперти? Ужин готовить?

— Я предлагал тебе вернуться к родителям. Быть может, тебе вообще стоит уехать в школу, но там этот чёртов старик, который спит и видит, чтобы втянуть тебя в какую-нибудь авантюру — вон как у тебя глаза горят. С таким отношением ты лучший кандидат на расходный материал, Росаура. Успокойся.

— Успокоиться? Ты снова уходишь невесть куда, ничего не объясняя, а мне милостиво разрешаешь прогуляться во дворе! Если я остаюсь, то должна подчиняться твоим правилам, да? Ты не думал, что в отношениях нужно договариваться?

— Сейчас не те времена, чтобы вести переговоры. Если ты остаёшься со мной, значит, ты делаешь то, что я тебе говорю. Если тебя это возмущает, тебе стоит уйти, но обсуждать мы это больше не будем.

— Почему ты не хочешь увидеть во мне соратника, Руфус? Я не фарфоровая статуэтка! Я правда хочу помочь! Я кое-что да могу. Фрэнк взял меня в лес, когда мы искали про́клятую девочку, и мы спасли ее, потому что действовали сообща!

— Не надо говорить мне о Фрэнке, — оборвал Руфус.

Росауру испугало, как потемнело его лицо, но возмущения в ней было больше.

— Почему это? — воскликнула она. — Может, тебе просто не хватает смелости, чтобы признать в своей женщине равного, как это было между Фрэнком и Алисой?

— Алиса была опытным мракоборцем, Росаура. И даже это её не уберегло. Больше не говори со мной об этом. Никогда.

Росаура прикусила губу. Её ладони впитали вчера слёзы, которые Руфус Скримджер пролил по Алисе Лонгботтом, и странно, что от тех его слёз её руки не покрылись кровавыми волдырями. Росаура мотнула головой: эта боль слишком громадна, чтобы объять её словом и чувством, нужно просто двигаться дальше и со временем, издалека, можно будет наконец обернуться, увидеть ее всю и вместить в себя. Сейчас их спасёт только напряжённый, самозабвенный труд. Росаура сказала коротко:

— Их было четверо, и они ушли с места преступления, верно? Как вы собираетесь их искать?

Она намеренно допустила ошибку, чтобы подловить его и заставить проговориться, но Руфус Скримджер был следователем с внушительным стажем и не только не повёлся на её хитрость, но и мгновенно разгадал; взгляд его посуровел, и он сказал отрывисто:

— Откуда у тебя такая информация?

Росаура вскинула бровь:

— Разве это не так? Пятеро, их было пятеро.

— Я спросил, откуда тебе это известно?

В его голосе не было ни толики тепла или хотя бы тревоги — только холод и подозрение, как если бы он говорил с врагом. Росауре стало не по себе.

— Я слышала, как ты сам это сказал Грозному Глазу.

— Ты не могла слышать, — оборвал Руфус. — Я наложил на комнату чары, чтобы ты ничего не услышала из нашего разговора, и я бы понял, если бы ты попыталась их обойти.

— Но я всё услышала, — тихо сказала Росаура, не опуская взгляда. Руфус миг смотрел на неё, а потом выругался:

— Подонок.

В следующий миг Росауру окатила дрожь — от громкого хлопка, с которым Руфус ударил кулаком по дверце шкафа.

— Проклятый старик, — рявкнул он. — И здесь протянул свои щупальца! Что этот сукин сын тебе говорил?

— Ты про Грозного Глаза или про Дамблдора? — с холодной издёвкой уточнила Росаура.

— Оба хороши! Ну, чем Грюм тебе мозги полоскал?

— Он просто хотел удостовериться, что у нас всё в порядке.

— Он хотел тебя завербовать. По указке Дамблдора!

— О чём ты говоришь! Руфус, это что тебе, какой-то заговор?..

Лицо Скримджера ожесточилось.

— Под шумок… Воспользовался тем, что я… Чёрт! Да что б…

— Тише, тише!

Маггловских детишек не зря учат не поминать Господа всуе и поменьше чертыхаться: каждый волшебник знает, что слова имеют силу, и чем жарче пылает ярость колдуна, тем вернее исполнится проклятье, что во гневе сорвалось с языка.

— Он нарочно скормил тебе все эти слухи, — гневно сказал Руфус, склонившись к Росауре, — он намеренно разжигал в тебе любопытство, чтобы теперь тебе на месте ровно не сиделось! Так они и обрабатывают молодёжь. Вскружат вам голову, заставят почувствовать себя очень значимыми, распалят пыл, а потом бросят в самое пекло! А мне что прикажете делать? Нет, я не возьму тебя с собой, Росаура, и забудь…

— Быть может, он просто был честен со мной? — с прохладой произнесла Росаура. — Он не стал держать меня в неведении, как малое дитя! Он хотел, чтобы я понимала, каково истинное положение дел, и подстроил все, да, не очень красиво, но ведь ты ничего бы мне никогда не сказал! Зато теперь я знаю, что ваше расследование в тупике, и хочу помочь, потому что ты, кажется, не в том положении, чтобы пренебрегать помощью, особенно теперь, когда тебя официально отстранили от дела.

Росаура осеклась, будто расслышав затаённое рычание зверя. Однако лицо Руфуса вместо того, чтобы исказиться в ярости, застыло в каменной надменности. Только на дне жёлтых глаз что-то бесновалось; голос же его стал тих, даже вкрадчив, когда он вскинул свою гордую голову и сказал:

— А ещё я буйный калека, который на людей бросается и спать по ночам не даёт. Верх вашего великодушия — запереть меня в собственном доме, приставив ко мне няньку в твоём лице. Ты уже сшила мне смирительную рубашку? До вечера у тебя время есть.

На этом он ушёл и пропал на полдня.

Росаура мерила квартиру шагами, оглушённая; в ней клокотал гнев, но постепенно пришла уже знакомая тревога, а там и стыд. Нелепая, глупая ссора! И как так вышло: она же хотела помочь, поддержать, он хотел её защитить, уберечь, а оказалось, что они наговорили друг другу всяких гадостей? И это после того жизненно важного тепла, которое коснулось их душ накануне вечером, когда они друг перед другом признали, что хотят быть вместе, уж насколько их хватит?.. Росаура решительно не понимала, что за дьявольские законы действуют на этой неизведанной территории под названием «совместная жизнь». А ещё, подспудно, её грыз самый подлый червь, имя которому «сомнение»: за последние три дня она слишком часто слышала от человека, которого хотела бы назвать своим мужем, пожелания, даже требования, чтобы она оставила его и забыла навсегда.

Разум Росауры застлала обида, и, хлопнув дверью, она вышла на улицу, не забыв, правда, облачиться в мантию-невидимку. Будь она менее взвинчена, то непременно отдалась бы восторгу, который сулило обращение с этим волшебным элементом гардероба. Однако взрослая жизнь даже здесь свела магию к обыденности: Росаура беспрепятственно обошла район в поисках приемлемого магазина, чтобы решить наконец проблему одинокой полусгнившей картофелины на дне ящика в кухонном шкафу.

Солнце, так и не выглянувшее из-за низких зимних облаков, уже клонилось к закату, когда Росаура уронила половник в кипящее зелье, застыв у окна. Дело в том, что за секунду до этого окно легонько задребезжало от краткого стука, будто кто-то пощёлкал по стеклу ноготком. Росаура с осторожностью вытянула голову, ожидая увидеть сову или, не приведи Мерлин, летучую мышь, но обмерла, заметив за три-четыре фута от окна ведьму на метле.

Ведьма изящно болтала ножкой, расположившись на метле вольготно, будто не ощущая колючего мороза, так, что меха на её мантии распахнулись, а шляпа на голове кокетливо съехала на бок, ничуть не спасая от холода. Точно выманивая зверя из норы, ведьма снова сделала жест, будто постукивает ногтем о стекло — и стекло дрогнуло, испытав на себе чужую волю.

— Мама, как ты…

— Знаю-знаю, что ты там, моя крошка!

Росаура услышала материнский голос как бы изнутри, и ей стало не по себе. Во-первых, она в этот момент смотрела на мать и видела, что та не разжимала губ, что кривились в усмешке. Во-вторых, Росаура помнила, что Руфус сказал ей, будто со стороны и для волшебника, и для маггла окна его квартиры выглядят, как кирпичная стена, и только сова может найти верный ход. Росаура редко задумывалась, насколько сильна её мать, ведь та едва ли использовала волшебство по иным нуждам, кроме поддержания своей соблазнительной красоты и порядка в доме, и только теперь Росаура осознала, что мать каким-то образом, и палочки не достав, почти обошла защиту, выстроенную колдуном, для которого обеспечение безопасности было профессиональной честью.

— Долго мне ещё мёрзнуть?

В голосе матери за весёлостью послышалось раздражение. Росаура, точно под внушением, распахнула окно и, ёжась от холода (или от вспыхнувшего торжеством материнского взгляда?..), оперлась о подоконник.

— Мама! Как ты меня нашла?

Мать улыбнулась шире и, качнув ножкой, подлетела ближе.

— Меня вело материнское сердце, милая. Скажи, — медовый оттенок её голоса уступил место деловому подходу, — твой кавалер сразу узнает, если я ступлю на порог — ладно, на подоконник — его дома?

— Вероятно, да.

— Тогда я присмотрела очаровательную кофейню за пару кварталов. Присоединишься?

Росаура в замешательстве оглянулась: на плите варилось зелье, сама она была в растрепанном виде, что удивительно, как мать до сих пор не вонзила в её самолюбие едкую шпильку… Мать не дала ей размышлять — по щелчку её пальцев огонь под котлом потух, а на плечи Росауры опустилось пальто. С обречённым чувством человека, за которого всё решили, Росаура сама встала на подоконник и с замирающим сердцем шагнула к матери, зажмурившись, уселась позади неё на метлу.

— Стой! — опомнилась Росаура. — Мне нужно надеть мантию-невидимку.

— Когда ты со мной, тебе не о чем беспокоиться, — улыбнулась мать и прикрыла её плечо своим меховым палантином. — Какое же дрянное пальтишко, я ведь покупала тебе хорошую зимнюю мантию, Мерлин правый…

Заливисто рассмеявшись, мать понудила метлу сделать вираж, и Росаура, зажмурившись от ледяного ветра, раскрыла глаза, когда они уже спешились. Мать прислонила метлу к стене, и та тут же слилась с кирпичной кладкой. Дверь в укромную кофейню отворилась под властным взглядом матери, и Росаура, до сих пор едва осознавая, что происходит, поспешила шагнуть в гостеприимное тепло.

Они с матерью расположились в уголке у окошка в опрятных бархатных креслах, на столе появились чашки шоколада и круассаны, хотя хозяйка кофейни, кажется, и бровью не повела, что в её заведении появились ещё две посетительницы. Что-то подсказывало Росауре, что мать едва ли позаботилась взять с собой фунты стерлингов, но сейчас проблем хватало, чтобы преживать из-за воровства угощения. Росаура решила, что позже зайдёт сюда и заплатит сама. Тепло, лакомство и материнская ласка усыпляли бдительность, но Росаура сразу поняла, что из этого кресла она не встанет, пока мать не попытается всеми правдами и неправдами добиться того, что ей нужно.

— Ах, как будто вечность не виделись, дорогая, — вздохнула мать, отпивая шоколад, — ты, конечно, изменилась; женщину, которая живёт с мужчиной, всегда видно за милю.

Мать сказала это так легко и подмигнула так кокетливо, что Росауру бросило в жар. Мать заметила её смущение и рассмеялась своим серебристым смехом.

— Выросла, девочка.

Росаура смотрела в чашку. Она знала одно: об этом она не стала бы говорить с матерью и под страхом смерти, но та сдирала покровы безжалостно, ничуть не смущаясь даже для приличия, играючи. Росаура сцепила руки под столом и сказала:

— У тебя какое-то дело?

— Ишь, колбаса, — усмехнулась мать. — Вот, начнём с этого.

Она протянула Росауре конверт тёмной бумаги. Росаура нахмурилась: бумага была ей знакома, на такой Руфус писал ей письма. Так и оказалось, письмо было с официальной печатью мракоборческого отдела. Под невинным взглядом матери Росаура взломала печать.

«Уважаемая мисс Р. Вэйл,

Уведомляем Вас, что в соответствии со ст. 57 УК МБ Вам надлежит прибыть в срок с 28 по 31 декабря 1981 года в приёмное время с 7:00 до 18:00 в Мракоборческий отдел кабинет №3 для дачи показаний по делу №7532С о нападении на Ф. и А. Лонгботтомов. При себе необходимо иметь палочку или документ, удостоверяющий личность.

Одновременно сообщаю, что для участия в следственном действии Вы вправе пригласить защитника самостоятельно либо ходатайствовать об обеспечении участия защитника следователем в порядке, предусмотренном ст. 58 УК МБ.

При наличии причин, препятствующих явке по вызову в назначенный срок, а также при намерении заявить ходатайства об обеспечении участия защитника следователем Вам или представляющим в установленном порядке Ваши интересы лицам необходимо заранее уведомить совой или иным способом и представить письменное заявление об этом по указанному выше адресу.

В случае неявки в указанный срок без уважительных причин на основании ст. 57 УК МБ Вы можете быть подвергнуты приводу.

Старший следователь Р. Скримджер, подпись.

Секретарь Мракоборческого отдела Ф. Мендель, подпись.

26 декабря 1981 г., 9 часов 47 минут».

Росаура понимала, что пялится на повестку, как овца. Но кроме смятения она не испытывала ровным счётом ничего. Хотелось посмеяться, но под испытующим взглядом матери следовало держать себя в руках. Неимоверным усилием сохраняя невозмутимость, Росаура убрала конверт в карман пальто (она не стала его снимать, несмотря на жарко растопленный камин — нельзя было допустить, чтобы мать увидела её в мужской рубашке) и вернула матери невозмутимый взгляд.

— Спасибо. Что-то ещё? Я бы не хотела надолго отлучаться из дома.

— Но ты уже отлучилась на целых четыре дня, — рассмеялась мать. Росауре стало ещё жарче, и Миранда милостиво сказала: — Понимаю-понимаю, ты самоотверженно называешь теперь своим домом это логовище старого холостяка … — и поскольку Росаура покраснела до невозможности, мать притворно закатила глаза: — Ну и, конечно же, он никакой не старик, хотя послушать рекомендации, которыми снабдил его твой отец…

— Как там папа? — сквозь зубы выдавила Росаура.

Мать взяла паузу, неожиданно холодную и тягостную.

— Прескверно, скажу я тебе.

Росаура очень надеялась, что все-таки не придется поднимать взгляд, и сказала:

— Очень жаль.

Если бы она слышала себя со стороны, то ей пришлось бы признать, что её голос прозвучал точь-в-точь в материнской манере, даже тон оказался схож.

Мать, сощурившись, поглядела на неё с новым, оценивающим вниманием.

— Да, ты изменилась, — тихо повторила она. Это звучало, как приговор. Росаура разозлилась.

— Мы пришли к вам с честными намерениями! А папа, он…

— Ты оскорбила отца.

— Я только попросила его не оскорблять моего жениха.

— Есть тон, который неприемлем в разговоре с родителями.

— А то, что он говорил — это приемлемо?

— А ты должна смотреть на себя. Ты проводишь в дом чужака и объявляешь, что вы съезжаетесь, ставишь нас перед фактом, а мы должны вас рисом обсыпать? Не скрою, что и меня задел твой ультиматум, поспешность, с которой ты вступила в связь с этим человеком. Ладно бы связь — но вам вздумалось её узаконить, да ещё как можно скорее. Ребячество! Что мешает вам продолжать год-два?

— То есть тебя не будет смущать, что я с кем-то сожительствую. Тебя смущает именно брак.

— Потому что брак — это серьезно, глупенькая. Время, Росаура, время, — вздохнула мать. — Только по прошествии времени мы убедимся, что человек, который стал тебе так дорог, действительно того достоин. Иначе ты просишь нас довериться твоей возможной ошибке. Мы благословим тебя — а потом ты будешь несчастна…

— Значит, если я буду несчастна, но без вашего благословения, вам будет спать спокойнее?

— Пойми, ты даже не поговорила с нами, не предупредила…

— Я должна была сказать ему, что сначала обсужу все с вами?

— Ну разумеется! Неужели ты согласилась сразу же?

— Ну разумеется!

Мать закатила глаза и натужно посмеялась.

— Ты будто в скачках участвуешь, милая. Нельзя давать мужчине понять, что ты в его присутствии теряешь голову. Крепкий союз тот — где один любит, а другой позволяет любить. Ты же выставляешь себя влюблённой дурой.

— Уж лучше так, чем то, как это называет папа, — вдруг с небывалой желчью произнесла Росаура. — Ведь он не стеснялся в выражениях?

Мать удивлённо посмотрела на Росауру.

— С чего ты взяла? А ведь это он привил тебе этот ложный стыд. Заметь, я попрекаю тебя поспешностью и неразборчивостью, и только, в остальном же готова тебя поздравить и даже дать совет, если угодно…

— Уж спасибо.

— Как знаешь. В этом деле дров ломать не переломать, только едва ли твой кавалер будет так уж снисходителен. Восторгами юности и краской невинности долго сыт не будешь. Знаешь, чем это обычно заканчивается?..

Словно игла кольнула Росауру под дых, бередя тёмные воспоминания и мрачные опасения. Она заставила себя заговорить о другом:

— Я знаю, что папу вывело из себя именно это.

— Да, конечно, — мать пожала плечами. — Он ревнует, он бесится. Он готов руки оторвать тому, кто покусился на его сокровище. Даже если бы твой кавалер через голову прыгнул или процитировал бы сто страниц Оксфордского словаря, это никак не поколебало бы настроения твоего отца. Редьярд закусил удила — это исправит только время. Поверь, кого бы ты ни привела на порог, он был бы непримирим, хотя, стоит признать, твой выбор действительно… радикален. Из всех возможных способов огорчить отца, ты выбрала самый верный, — мать снова посмеялась. — Ну, ничего, он смирится. Быть может, его сердце смягчат внуки…

Росаура с досадой вонзила ноготь в большой палец. Что ж она как школьница… Мать-то всё смеялась, вот только теперь за её смехом точно крылось что-то ещё. Что-то, заставившее Росауру сесть на самый край кресла и внутренне подобраться.

— Вы ответственно к этому подходите, правда? — Росаура чувствовала на себе испытующий материнский взгляд. — Вы же понимаете, что тебе надо хотя бы год доработать в школе. Хоть мне крайне не нравится эта твоя затея с преподаванием, но… Ты должна быть самостоятельна, учитывая, какая нелегкая служба у твоего кавалера… Конечно, я узнала, что мракоборцам обеспечивают надежные социальные гарантии. Вдовам и сиротам можно жить припеваючи…

Росаура всё-таки поглядела на мать. На лице той не было ни тени коварства, она деловито развивала свою стройную мысль, и только.

— Но, право, Росаура, — тут голос матери упал вниз, и послышалось змеиное шипение: — Ты же благоразумна?

Росауре казалось, что поперёк горла встал комок чего-то липкого и влажного, отчего ей стало тяжело дышать.

— Тебе не кажется, что это наше личное дело? — только и смогла сказать она.

Взгляд матери полнился подозрением. Росаура вдруг резко вздохнула, почувствовав почти физическую боль где-то под сердцем. Там трепетало воспоминание, как Руфус Скримджер говорил ей о том, что держал на руках ребёнка и видел в этом смысл.

— Это все из-за Регулуса, — вдруг сказала мать.

— Что?..

Мать медленно покачала головой, глядя на Росауру так, как глядят врачи на тяжёлого пациента.

— Твой психоз. Это же травма. Он ведь тоже сделал тебе предложение, а потом всё оборвалось, вот ты и хватаешься за первый шанс без разбору…

— Напомнить тебе, почему тогда всё оборвалось? А ведь ты возлагала на наши отношения большие надежды, не так ли? Ты даже намекала на то, чтобы мы стали любовниками до брака — мол, Регулуса это обязало бы сдержать свое обещание!

— В случае благовоспитанных юношей и святош вроде твоего отца это действенный способ, — ничуть не смутившись, сказала мать. — Причём желательно с результатом в виде ребёнка, чтоб уж наверняка. А вот в случае неотёсанных силовиков, которые «не растрачиваются на церемонии», это может быть и ошибкой.

— Хватит. Ты ничего не знаешь о том, что мы пережили. Вы понятия не имеете…

— Вот-вот, теперь ты будешь раздувать из этого несусветную трагедию с собой в главной роли. А я только говорю о том, что надо сделать все по-человечески.

— По-человечески? Мама, тот «благовоспитанный юноша», благодаря которому ты надеялась породниться с Блэками, оказался членом преступной группировки! Помнится, ты готова была свести меня с Малфоем…

— Малфоя оправдали!

— Потому что он всех купил. Я видела его — он вербовал молодежь по своей воле. Никто его не принуждал. Ты готова подложить меня под преступника…

— Ну, полно, милая. Ты до смерти будешь мне припоминать то недоразумение?

— Просто не лезь.

— Знаешь, когда за тобой ухаживал «член преступной группировки», ты была повежливее. Ладно, дорогая, смысл перемывать бренные кости твоих ухажёров. Преступники, правозащитники — не все ли равно, когда речь идёт о силе и власти? Сегодня на волне одни, завтра — другие, а методы у них схожи.

— Это неправда!

— Святая простота!..

Мать скривила губы и с досадой покачала головой. Росаура нахмурилась, предчувствуя, о чем пойдет речь — и не прогадала: мать вынула из сумочки газету.

— Мне даже интересно, насколько он с тобой откровенен, — мать протянула газету Росауре. — Ты ведь не читала?

Росауре хватило заметить дорогое сердцу имя на сложенном развороте, и она резко опустила глаза.

— И не хочу читать. Убери это.

Мать помедлила.

— Росаура, достойно — быть на стороне своего мужчины. Но попросту глупо самой же закрывать глаза на очевидное. Ты должна знать, с кем имеешь дело.

— Я знаю.

— Тогда что тебе мешает прочитать это?

— Это грязь.

— Даже если больше половины — грязь, увы, здесь есть зерно правды. Он хоть что-нибудь рассказывает тебе о своей работе?

— Я знаю, как о его работе рассказывают газеты.

— А ты спроси у него лично. Я вижу по твоему отчаянному сопротивлению, что в глубине души ты понимаешь, что к чему.

— Вот и хватит с меня.

— Нельзя игнорировать…

— Я сказала, с меня хватит!

Блюдце перед Росаурой треснуло. Мать осеклась. Никто в кофейне и ухом не повёл — значит, мать надёжно их спрятала, быть может, предполагая, что без скандала не обойдётся. Но теперь на её лице отразилась глубокая тревога. Пару секунд она смотрела пристально, а потом спросила тихо:

— Росаура, он не обижает тебя?

— Конечно же нет.

Росаура поняла, что сказала это слишком поспешно. Но мать и без того видела слишком многое. Всё в Росауре сжалось, когда она представила, что эта битва пойдёт сейчас по второму кругу, однако мать, помолчав, сказала негромко:

— Не все мужчины умеют проявлять нежность, дорогая. Мужчина, которого никто не любил, разве умеет любить сам? Когда в нём просыпается сильное чувство, он выражает его так, как привык — агрессией, быть может, неосторожностью или даже грубостью. Он не может понять, что с ним происходит, его надо учить всему, как по азбуке. Всё зависит от того, как ты себя с ним поставишь, но, мой тебе совет, не руби с плеча, прояви гибкость и терпение там, где он пока неумел и небрежен. Для этого надо брать управление в свои руки, но так, чтобы он думал, будто это он всё решает. Ты должна ему показать, почему ты — особенная, почему тебя он должен беречь, как зеницу ока, и ублажать, как царицу. Мужчины любят не женщину, они любят себя рядом с женщиной. Чтобы ты стала для него особенной, он должен чувствовать себя особенным рядом с тобой. Самая опасная ошибка, которую может совершить женщина — это задеть мужское самолюбие. Ни в коем случае не унижай его, ни словом, ни делом, не навязывай ему решения — просто подбадривай, чтобы он чувствовал, что ему доверяют, его ценят, с ним считаются. Капризы уместны и даже нужны по пустякам, и не допусти того, чтобы он принимал твои хлопоты по дому как должное; да, его будет воодушевлять, если он возвращается под теплый уютный кров, но он должен запомнить раз и навсегда, что ты стараешься не потому, что ты женщина, а он — мужчина, но потому, что ты его любишь, а значит, он должен стараться поддерживать в тебе эту любовь. Не бойся быть требовательной в мелочах. Никогда не пытайся казаться умнее — просто будь умнее, а ему об этом знать необязательно.

Мать с довольной улыбкой облизала ложечку с наслаждением сделала пару глотков шоколада.

— И флиртуй. И с ним, и с другими. Пусть он не относится к тебе как к своей собственности, как к добыче — подстёгивай его ревностью. И ни за что не переодевайся в домашний халат. Если твоё домашнее платье в стирке, уж лучше ходи голой. И пусть хоть бы что говорит. Не родилось ещё такого мужчины, которому бы не хотелось быть с женщиной. В этом их общее слабое место. В общем-то, некоторые из них это понимают, пытаются встать в благочестивую позу, но… раз они наутро каются, значит, ночью им было очень хорошо. Пусть он рассуждает о морали и выставляет себя жутким ханжой, пусть говорит при гостях, что в наш-то век человек преодолел свои животные инстинкты, падшую природу, называйте, как знаете, и поднимает тост за превосходство агапэ (В древнегреческой философии — высшее проявление бескорыстной и жертвенной любви, — прим. автора) над эросом, (Плотская любовь, отмеченная глубокими страстями, — прим. автора) а ты не оскорбляйся — соглашайся, ведь тебе одной известно, как ночью он заверещит.

Росауре казалось, что её сейчас стошнит. Последняя тирада матери явно была продиктована собственными поражениями, и она просто пыталась сохранить хорошую мину при плохой игре. Спустя несколько дней Росаура признавала: в ссоре с отцом больше всего из колеи её выбили его откровения о супружеской жизни. Теперь вот мать… Как они не понимают, что их прямота разрушает в ней что-то очень важное, сокровенное, на чём строится вся вера в идею семьи! Однако какой смысл теперь говорить о вере и чистоте, мрачно подумалось Росауре. Она утратила право требовать от собеседника деликатности, она, за одни лишь сутки познав самые тёмные стороны близости, не может призывать к целомудрию. Раз уж на то пошло… пан или пропал. Она уже извалялась в грязи, и правда её не убьёт, проверено.

Так, Росаура, преодолевая высочайший барьер, выстроившийся в её душе многолетними сомнениями, обидами и страхами, задала вопрос:

— Мама, скажи, почему ты вообще вышла за папу?

Мать пару секунд смотрела на неё удивлённо, а потом пожала плечами и сказала просто:

— Потому что он взял меня в жёны.

Она помешала шоколад, которого не убывало в её кремовой чашечке, и с явным удовольствием предалась воспоминаниям:

— Мне было восемнадцать лет, я только что закончила школу, и подруга рассказала, что в библиотеке одного из колледжей Оксфорда, куда есть доступ только мужчинам, хранятся древние манускрипты с одним занятным заговором, и я почти на спор туда пробралась, причем с уговором, что просижу в читальном зале посреди всех этих чахлых профессоров два часа кряду и посмотрим, что они мне сделают. Они косились на меня и ловили инфаркты, — мать рассмеялась, — но выдворить меня попытался лишь один. Библиотекарь. Высокий, с этими золотыми кудрями и глазами, как июньское небо… Да что я рассказываю, ты видела фотографии, не зря я придала им цвет. И он подошёл и сказал: «Мисс, вы, должно быть, ведьма», и он был настолько серьёзен, что я не решилась отрицать. «Как жаль, — сказала я, — теперь мне придётся стереть вашу память». «Вы можете превратить меня в жабу или угря, но не раньше, чем через три ночи, проведённые в ваших чертогах, — сказал он. — С тем условием, что в мире смертных эти три ночи промелькнут как семь лет, а на прощание вы позволите мне срезать прядь ваших волос». То, что он говорил и делал, казалось мне оригинальным и свежим, хотя он просто-напросто внимательно читал сказки. «Могу отдать вам только одну ночь, — сказала я, — видите ли, мне очень нужно отыскать в вашей библиотеке один манускрипт, он становится видимым, только если на него упадёт лунный свет». «Позавчера протирал его от пыли, — сказал он. — Подобные ему хранятся в особом шкафу, отполированном алмазной крошкой». Мы дождались закрытия библиотеки, и прежде, чем он подставился бы под удар, отперев своими ключами замок, я открыла дверь по щелчку пальцев. Он воспринял это почти как должное, ещё пошутил, что «Конан-Дойл тоже верил в фей». Потом мы занялись любовью. Среди стеллажей под литерой «F».

Мать улыбалась, и Росаура, не иди речь о её собственных родителях, согласилась бы, что одна эта улыбка объясняет всё без лишних слов. Но мать на слова не поскупилась, отчего Росаура могла смотреть только на краешек разбитого блюдца, пока перед глазами у неё плыли такие же красные круги.

— Мне следовало исчезнуть с первыми лучами рассвета, что я и сделала, — продолжала мать. — И заперла библиотеку, конечно же, — она посмеялась. — Хотел же он провести в моих чертогах три ночи. Это ничего не значило бы, наверное, осталось бы занятны приключением, как и многие другие, и никто бы никогда не узнал, если бы спустя некоторое время я не обнаружила, что больше не могу распоряжаться собой столь же свободно, как прежде.

Росаура ощутила на себе пронзительный взгляд матери — встретилась с ней глазами, и мать кивнула, улыбнувшись:

— Да, милая. Ты будто только и ждала, чтобы прийти в этот мир. Моя мать быстро всё поняла. Её не слишком волновало, как это произошло, главное дело было сохранить репутацию семьи и выдать меня замуж. На примете уже давно было несколько хороших партий, но… Разумеется, у нас случилась пара громких сцен и меня дёрнуло сказать, что твой отец — вовсе не волшебник. И тогда, — Миранда улыбалась, но Росаура заметила, как судорожно её пальцы сжали чашку, — мои родители очень разозлились. Потому что если речь идёт о связи с простецом, слишком велик шанс, что ребёнок родится без волшебного дара. Если бы я вышла замуж за колдуна и так бы получилось, это был бы огромный позор. И моя мать потребовала, чтобы я избавилась от тебя.

Ясные глаза матери чуть помутились. Сердце Росауры дрогнуло, и она поняла: в матери до сих пор эта боль, и ужас, и страх, которые приходят, когда самый близкий человек протягивает тебе заточенный нож, уверяя, что это для твоего же блага.

— Едва ли можно быть готовой к материнству в восемнадцать лет, — сказала мать, подавив вздох. — Едва ли к этому вообще можно быть готовой. Особенно когда ты остаёшься одна, даже если у тебя есть волшебная палочка. Родительская воля имеет огромное значение, что благословение, что проклятие. Я боялась, что из-за их гнева с тобой что-то случится, несмотря на мои попытки защититься. Я и не рассчитывала, что Редьярд захочет иметь с этим дело, да и я не понимала тогда, что может дать мне он, простой смертный, но когда мне стало совсем одиноко, я всё-таки отправилась его повидать. А он будто сразу всё понял и показал мне прядь моих волос. Он тогда как-то ухитрился их срезать, представляешь?

Росаура невольно улыбнулась. Взгляд матери источал небывалое тепло, как бывало очень редко.

— Конечно, ни он, ни я не вполне подходили для семейной жизни. Ему было уже к сорока, и он был на опасной грани, после которой человек потерян для общества и для любви: он писал диссертацию. Очарование первой встречи быстро развеялось. Мне же хотелось развлекаться и веселиться, получать удовольствие от жизни, а вовсе не возиться с пелёнками, уж извини. Моя семья была очень обеспеченной, а после скандала родители лишили меня всякого содержания, поэтому, признаю, я требовала от мужа слишком много, хотя он и так, казалось, совершил невозможное, когда взял меня в жены. Ученые — не те мужчины, которые носят женщин на руках: те вечно заняты кипами книг. Я понимала, что за ширмой волшебства, которое он воспринял с чисто научным интересом и некоторой опаской, как человек верующий (тогда, кстати, он ещё не был столь религиозен, это всё от жизни с ведьмой его повело в ту степь), он видит во мне капризную девочку (а я в нём, поверх красивых слов и стихов на французском — замшелого ханжу). Я разочаровывалась, бунтовала, он уставал и ворчал. Мы с трудом находили общий язык, когда от звёздной пыли переходили к вопросам более прозаическим. Я не желала оставлять свой мир, я делала всё, чтобы заявить о себе и без одобрения родителей, поддерживала старые связи и укрепляла новые. Редьярд же никогда этого не одобрял, он хотел, чтобы я была его домашней феей и только, а речь о множестве других волшебников пугала его, особенно когда дар открылся в тебе и он понял, что и тебя ему придётся отпустить в мир, законы которого он не способен постичь. Иногда я думала, что вырастила бы тебя и одна, но… Ещё в тот день, когда я всё-таки пошла к нему, я думала, что нехорошо, когда ребёнок лишён полной семьи. Очевидно, мы не дали тебе того счастья, для которого ты пришла в этот мир, милая, но… мы правда старались.

— Я знаю, — прошептала Росаура.

— Ты всегда объединяла нас, крошка. Порой мы перетягивали тебя как канат, но, поверь, мы всегда хотели только лучшего для тебя. Так и сейчас тревога за тебя объединяет нас сильнее, чем все страхи этого беспокойного мира.

Росаура отвела взгляд. Она не знала, чего хочет больше: чтобы мать её обняла или провалиться сквозь землю. Она не знала, как ответить на это откровение, о котором просила, но к которому не была готова.

— Я рада… что вы у меня есть, — тихо сказала Росаура. — И мне очень больно, что мы не можем понять друг друга, что это всё выглядит как разрыв. Я этого не хочу, понимаете? Я хочу, чтобы мы были все вместе, чтобы мы были счастливы, поддерживали друг друга, утешали и радовали, как и должно быть в семье. Просто я больше не одна. И я не хочу выбирать между вами. Почему… почему мы просто не можем принять друг друга?

— Я бы хотела сказать, что двери моего дома всегда открыты для вас обоих, — вздохнула мать, — но это дом и Редьярда тоже, и ты обретёшь ключ, если попросишь у него прощения. От себя скажу, что открыты для тебя мои объятья, милая.

На этих слова мать поднялась и протянула руки к Росауре. Росаура всем существом потянулась навстречу… Но крохотное опасение удержало её. В глазах матери промелькнула досада. Сомнение за секунду переросло в уверенность.

— Ты хочешь забрать меня домой, — тихо сказала Росаура.

— А ты не хочешь? — так же тихо, очень серьёзно спросила мать, не опуская рук, даже приподняв их чуть выше, отчего призыв стал ещё настойчивее.

— Хочу, — признала Росаура, впервые увидев будто со стороны тот огромный камень, что придавил её сердце. Объятья матери обещали облегчение и — она теперь догадалась — забвение. — Но не могу.

— Если он достойный человек, он сам будет упрашивать тебя отступить, — мать покачала головой, и Росауре показалось, что свет вокруг померк, отчего волосы матери серебрятся, будто на лунном свете, а на кончиках её пальцев искрится волшебство. — Пойдём со мной, милая. Нужно переждать бурю. Вспомни, чему нас учат сказки. Когда всё кончится, он придёт к тебе, а я обещаю, что до тех пор пригляжу за тобой. Ты не должна терпеть все эти страдания.

Теперь Росаура точно знала, что не следует приближаться к матери ни на шаг. Как знать, у неё в кармане припрятано веретено или яблоко. Почему они все хотят спасти её против воли, наскоком или исподтишка?

— Должна, мама, — сказала Росаура. — Да, он сам упрашивал меня, но я знаю, что нужна ему рядом, живая, не спящая в хрустальном гробу.

— Нам тоже, милая, — совсем тихо произнесла мать. В её глазах блестели слёзы. — Сейчас так опасно, Росаура. Быть может, ещё опаснее, чем раньше. Раньше можно было предположить, кого они выберут мишенью, кого им нужно убрать, чтобы взять власть. Но теперь те, кто остался — безумцы, фанатики. Они непредсказуемы, они напали на Лонгботтомов, а ведь те — чистокровные волшебники достойного рода. Если их цель не власть, то что? Видимо, они действительно верят, что вершат насилие ради великой идеи, а это страшнее всего.

Росаура помнила только один раз, когда голос матери так дрожал от страха: когда она вспоминала, как на свадьбе Нарциссы Блэк и Люциуса Малфоя она была представлена самому Тёмному Лорду, и тот обмолвился с нею парой слов.

Росаура судорожно вздохнула:

— Ты знаешь что-то? Ты… тогда, в ночь на Рождество, мама, на вашем шабаше, ты виделась с кем-то, кого теперь подозреваешь в этом преступлении?

Лицо матери как никогда походило на фарфоровую маску, которая вот-вот пойдёт трешинами под чьими-то грубыми пальцами.

— Мама, — воскликнула Росаура, — они запугали тебя?.. Ты… Ты знала, что они готовят нападение?

— Я узнала, что ты не представляешь для них интереса, милая, — произнесла мать. — Большего мне и не нужно было. Но я ещё не знала, что наутро ты приведешь к нам в дом мракоборца, а Редьярд настолько перегнет палку, что ты сбежишь с ним.

Росаура оперлась о стол, так ослабели ноги.

— Но в письме ты сказала, что мне безопаснее оставаться у него.

— Когда я писала письмо, я ещё не читала газет. Я не знала, что это дело станет для Руфуса Скримджера слишком личным. Теперь же… — мать стиснула руки, — если им станет известно о вашей связи, а он открыто бросит им вызов… Будь осторожна. Я умоляю тебя, будь осторожна! Я могу только верить, что он действительно защитит тебя лучше, чем могу я! По крайней мере, его защиту ты принимаешь, а мою уже так часто отвергала… Доверие решает в этом деле слишком многое. Я не могу тебя неволить. Но и ты не мешай ему заботиться о тебе! Делай все, что он говорит, что требует, не время брыкаться!

— Но кто они, мама? Кто? Ты можешь дать показания, ты можешь помочь…

Мать покачала головой.

— Ты мне смерти хочешь, Росаура, мне и отцу? Для следствия мои слова — лишь смутная догадка, а для них — преступление, за которое расправа будет быстрой. Круг самых верных приближенных всегда был узок… их не волнует ни власть, ни деньги, ни удовольствия, они… слуги. Цепные псы. Палачи. Они служат своему Хозяину или его призраку, неважно, но этим зверским нападением они решили показать, что будут продолжать его дело, сеять страх и раздор. Конечно, они рано или поздно ошибутся или сами раскроют себя, потому что безумцы вроде них ослеплены гордыней и на самом деле хотят, чтобы о них узнали, чтобы ими восхищались, чтобы перед ними трепетали. Я не хочу, чтобы ты или я дополнили кровавый шлейф их злодеяний ради призрачного шанса для следствия. А то испытание, на которое идёт твой рыцарь, не должно коснуться тебя. Если он действительно так хорош, он найдёт их. Как бы только они не нашли его раньше…

— И это испытание велико? — промолвила Росаура.

— Это испытание может потребовать от человека жертвы большей, чем жизнь.

Росаура закрыла глаза. Неясный образ возник перед внутренним взором. Львиная пасть в древнем доспехе. Карта червового короля, покрытая пиковой дамой.

— Если люди любят друг друга, — прошептала Росаура, — почему причиняют столько боли?

— Это неизбежно, — сказала мать. — Любовь — это всегда риск. Ты подпускаешь человека, который не может быть безупречным, и чем ближе он, тем явственнее обнаруживаются слабости, и его, и твои собственные. Поэтому выбирать нужно того, кого ты будешь готова прощать — и будешь уверена, что он простит тебя.

— Я выбрала.

Мать опустила руки и улыбнулась. Это была улыбка смирения.

— Я вижу, милая. Приглашайте на чай.

Свет погас на долю секунды, а когда загорелся вновь, матери уже не было здесь. На её кресле осталась небольшая сумочка — Росаура признала в ней свою, в которой она носила всё самое необходимое. Рассеянно подобрав сумочку, Росаура прошептала:

— Спасибо, мама.

Вернувшись домой, Росаура высыпала вещи на кровать и убедилась, что мать предчувствовала, какое решение она примет. Из сумочки выпало несколько мантий, от простой домашней до шикарной вечерней, три пары туфель на любой случай, набор свежих ингредиентов для зелий, книга рецептов, шкатулка с украшениями, флаконы духов и — Росаура отчаянно покраснела — совершенно новый шёлковый пеньюар. Была в бочке мёда и ложка дёгтя — те газеты, которые Росаура отказалась читать. Первым порывом было сжечь их, но Росаура помедлила и, в конечном счете, бросила их обратно в сумочку. После она откинулась на подушки и позволила себе тяжело вздохнуть. Общение с матерью, как это всегда бывало последнее время, выпило из неё все силы, ей казалось, будто она долго-долго взбиралась в гору с тяжестью на плечах, и эта тяжесть не отпускала даже сейчас, на привале, а впереди ждали ещё дни и ночи опасного восхождения. Судя по материнской логике, в этом ей должен был помочь кружевной пояс для чулок.

Росаура глухо застонала и закрыла лицо руками. Она понятия не имела, что ей могло помочь. Она боялась смотреть на часы — сколько его уже нет с самого-то утра? Ей бы встать, приготовить ужин, занять себя делом, но она чувствовала себя разбитой, даже больной, особенно когда вспоминала материнские слова: «Твой отец оскорблён. Он даже не желает говорить о тебе».

Огонь в светильнике полыхнул зелёным. Росаура встревожено поднялась, пытаясь разгадать, что это — предостережение или добрый знак. Она вышла в прихожую и увидела в зеркале над комодом не собственное отражение, а вид парадной двери и лестничный пролёт первого этажа — там появилась фигура, в которой волшебство дома распознало своего хозяина. Росаура опрометью бросилась в спальню, чтобы переодеться, и только когда успела даже серёжки поменять, поняла, что прошло слишком много времени. Она вернулась в прихожую, приложила ухо к двери — и услышала тяжёлые шаги и чьи-то причитания.

Выглянув на лестничную клетку, Росаура увидела старушку-соседку, миссис Лайвилетт. Та, опершись на перильца, будто в театре, с таким живым интересом смотрела на что-то внизу, прижимая высушенную ручку ко рту, что даже не сразу заметила Росауру.

— Бедненький мистер Скримджер, ну как вы сюда взбираетесь! Ещё и тяжесть такую тащите, святые угодники!

Кроме тяжёлых шагов раздавался неприятный громкий звук, как если бы что-то очень громоздкое затаскивали на каждую ступеньку. Так и оказалось: раздосадованный и взмыленный, Скримджер тащил за собой внушительных размеров кованый сундук, сжав губы так, что те вовсе исчезли с белого лица. У его ног как назло тёрся жирный рыжий кот, запутывая каждый шаг. Обременённый поклажей, ещё и тростью, Скримджер карабкался по лестнице, как будто штурмовал горный пик в лютый буран. Завывания непогоды озвучивала миссис Лайвилетт. Росаура зубами скрипнула: если бы не любопытство старушки, Руфус за два счета поднял бы чёртов сундук волшебством, но под пристальным взглядом старушки вынужден был справляться сам. Тут миссис Лайвилетт заметила Росауру и воскликнула что-то приветливое, хотя её взгляд так и блестел от настырного любопытства.

— Как же, вечер добрый, — улыбнулась Росаура, еле слыша себя за стуком крови в висках, — да, мороз страшный! Говорят, завтра будет снегопад. Ой, вам не кажется, чем-то горелым пахнет? Да прямо из вашей квартиры!

Миссис Лайвилетт поступила благоразумно, кинувшись проверять плиту и утюг. Иначе бы горелым запахло от её тапочек, Росаура за себя не ручалась. Стоило старушке скрыться, как Росаура достала палочку и хотела было подцепить сундук, как Руфус вскинул руку и сказал, еле сдерживая дыхание:

— Отойди.

По его слову сундук поднялся в воздух, но палочка в его руке дрожала, и только Росаура отступила за порог, как сундук врезался в стену с такой силой, что посыпалась штукатурка. Скримджер выругался, заставил сундук залететь в квартиру, сам звериным усилием преодолел последний марш и с силой захлопнул дверь. Навалившись на трость, он кратко выразил своё отношение к любопытным соседкам и несколько секунд стоял, пытаясь восстановить дыхание. Радостная улыбка и желание обнять его замерли у Росауры на сердце, когда он с яростью принялся тростью лупить себе по сапогам, чтобы сбить снег. Лицо его было бледным и угрюмым и никак не просветлело, когда он поднял на неё взгляд, ничего не сказав. Скинув пальто, он прошёл в гостиную, опираясь на трость как никогда тяжело, и спросил через плечо:

— Где тебе удобнее спать?

Несмотря на дурное предчувствие, Росаура не растерялась и сказала:

— Удобнее всего — с тобой.

Она даже осмелела от такой откровенности. Но Скримджер лишь плечом подёрнул:

— Я буду работать с бумагами, вероятно, до поздней ночи. Нужно понять, где поставить стол.

— Он же в спальне. Ты мне никак не будешь мешать, я в детстве часто засыпала при свече.

Он кратко поглядел на неё, и Росаура поняла: это она будет ему мешать.

— Ладно, потом разберемся, — сухо сказал Руфус и приказал сундуку, что повис в воздухе, приземлиться в спальне у его рабочего стола. Тяжело опустившись на стул, даже не раздевшись, он постучал по сундуку палочкой, крышка откинулась, и Росаура увидела, что сундук доверху забит бумагами, пронумерованными папками и свитками пергамента.

— Ты, что, обчистил архив Мракоборческого отдела?

— Изъял документацию по делу, которое веду.

— Тебя восстановили в полномочиях или наконец-то произвели в должность главного библиотекаря?

— Должен напомнить, что меня отправили в отпуск, а не в отставку.

— Ты лишил их хлеба.

— Я оставил им копии, разберутся. Если только этот болван Сэвидж вообще умеет читать, в чём всегда были сомнения. А теперь мне нужно работать.

Он взмахнул палочкой, и содержимое сундука начало располагаться на столе, выстраиваться рядками; больше всего любопытства вызывали несколько карт, по которым ползали чёрные точки и переливались красным бусинки-кнопки: карта Лондона, карта Озёрного края, карта Англии, карта Соединённого королевства, карта всех Британских островов…

— Где ты будешь их искать? — спросила Росаура, завороженная.

— Прежде чем понять, где искать, нужно разобраться, кого искать, — сказал Скримджер, даже не обернувшись.

Росаура поняла, что ничего он ей не расскажет, а если она будет настырной, то, действительно, возьмёт и запрётся от неё в чулане. Она вздохнула и ушла на кухню. Он ведь даже и не спросил об ужине. «Вот пусть и ужинает своими рапортами». Но всё-таки Росаура налила ему зелья в кубок (получилось сносно, хотя в следующий раз стоит последовать материнским рецептам) и вернулась в комнату, по дороге решив, что будет брать его лаской, а не претензиями.

Однако когда она вошла в спальню, то увидела, как он сидит, низко склонившись над своей увечной ногой, крепко её сжав под коленом.

— Руфус…

Он быстро вскинул голову, и Росаура увидела, что он закусил губу до синевы.

— Я принесла тебе…

— Спасибо.

Пытаясь произвести впечатление, что повода для беспокойства нет, Руфус протянул руку, чтобы принять кубок, который Росаура чуть не выронила, увидев, что ладонь его испачкана в крови.

— Что случилось? — она тут же опустилась на колени подле, убедилась: вся брючина пропиталась кровью. — Снимай.

— Я сам.

— Руфус.

— Я знаю, как. Выйди.

— Я помогу. Снимай.

— Не надо тебе на это смотреть.

— Я думала, там уже шрам…

— Там кусок чужого мяса приращен к моей ноге. Ни ему, ни ей это особо не нравится, и когда случается чрезмерная нагрузка, они решают, что это хороший повод для развода. Там, в тумбочке у кровати, ларец со всякой всячиной, неси его сюда.

Росаура, не зная, плакать или смеяться, подала Руфусу небольшой ларчик тёмного дерева, где обнаружился набор склянок с лечебными снадобьями, бинты, пропитанные магией. Она уступила его желанию сделать всё самому, отошла в гостиную, выиграв минуту, чтобы убедиться, что запас обезболивающих зелий был даже не откупорен. Углубившись в чтение пергамента с медицинскими показаниями, Росаура спиной чувствовала, как вся эта процедура доводит Руфуса до белого каления. Боль была пустяком, быть может, он её и не замечал, но вынужденная слабость и утраченная резвость — вот за что он в тот миг проклинал судьбу. Закончив с перевязкой и переодевшись, он откинулся на стуле и выдохнул сквозь зубы — уже не от боли, а от досады.

— Лестница. Просто-напросто паршивая лестница и чёртов сундук.

— Почему ты не переместился сразу в чулан?

— Потому что при каждом перемещении теперь есть повышенный риск, что всё лоскутами пойдёт.

— Давай на метле в следующий раз. Я открою окно.

— На метле… Я всегда опирался на правую ногу, потому что у меня рабочая рука левая, должна быть свободна. Если буду садиться по-другому, мне придётся левой держать метлу. Да нет, просто надо что-то с этим делать, — со злостью процедил он и хлопнул себя по больной ноге. — Какое-то издевательство. Ещё эта палка паршивая…

— Просто нужно привыкнуть…

— Должен быть способ. Мы же, чёрт возьми, волшебники, нет? — говорил он, будто не слыша.

— Руфус, тебе же прописали целители полный курс лекарств, — Росаура указала на пергамент, вложенный в ларец, — просто нужно делать это регулярно и не пренебрегать…

— И смириться. Так они мне говорили: «Ещё спасибо скажите, что на ноги вас поставили». В плане, на обе, ну да. Но мне это не подходит. Мне…

Росаура вздохнула. Обыкновенно гриффиндорцы предпочитали в безвыходном положении идти ко дну с гордо поднятой головой, а вот чтобы лихорадочно искать любую лазейку — этим занимались слизеринцы. Слизеринцы... Росаура воскликнула:

— Слизнорт!

Руфус вскинул на неё взгляд, и тот разгорелся. Росаура в воодушевлении шагнула ближе, желая взять его за плечо, но в последнюю секунду положила руку на спинку стула и воскликнула:

— Он же вылечил тебе руку, помнишь!

— Не без издержек... — в его голосе звучало сомнение. Из гордости он противился столь лёгкому решению.

— Но эффект был потрясающий! Помнишь, как быстро!

— В целом, прижилось неплохо, — то, как быстро он уступил, выдавало, как нужна ему эта спасительная соломинка. Он даже усмехнулся: — Уж точно лучше, чем это гнилое мясо.

— И Слизнорт ведь еще отказался говорить рецепт, потому что это его личная разработка! Характер повреждений схож... Он должен помочь! Я... я напишу ему. Мне он не откажет!

Она чуть не захлопала в ладоши. Наконец-то она может сделать для Руфуса что-то значимое, то, что действительно поможет ему! Руфус никак внешне не разделял её восторга, но она видела, как на его бледных щеках выступил румянец возбуждения. И всё же сдержав себя, он нахмурился:

— Я слышал, Слизнорт пострадал во время того происшествия с пропавшей девочкой...

— Да, он пытался её спасти, но перенервничал, схлопотал сердечный приступ, ещё переохладился… Я не знаю, может, он до сих пор в Мунго, может, уже уехал домой, но Дамблдор объявил, что к своим обязанностям преподавателя и декана он больше не вернётся... — Росаура впервые задумалась, что же теперь будет со слизеринцами и кто будет вести Зельеваренье, одну из сложнейших дисциплин: последние сорок лет Слизнорт бессменно занимал обе должности, и представить Хогвартс без него было невозможно. Скримджер явно не был склонен к сентиментальности. Он сухо кивнул:

— Ну и хорошо, теперь к нему можно обратиться как к частному лицу. Заодно не мешало бы продавить вопрос с той самой девочкой и старшекурсниками Слизерина…

Росаура ахнула.

— О, нет, пожалуйста, не терзай его! Он и так еле выжил после тех потрясений!

— Но и я теперь — частное лицо, — усмехнулся Скримджер. — Частный детектив-консультант, чёрт возьми. (Так определял свою профессию Шерлок Холмс, — прим. автора) Арестовать его не смогу, хотя руки чешутся.

— Нет, если ты намерен его допрашивать, ничего я писать не буду.

— Хорошо, я не буду его допрашивать.

Росаура не могла поверить своим ушам.

— Не буду, — повторил Руфус. — И без него многое ясно. Допрашивать следует других людей, да и не ко времени это сейчас. Но... чёрт, мне нужно встретиться с ним.

Возбуждение захлестнуло его. Он неловко поднялся и широкими шагами прошёлся до окна.

— Мне необходимо встретиться с ним! — проговорил он в горячности, как бы сам для себя. На Росауру он не смотрел, а она видела, как мечется в его взгляде какая-то новая, лихорадочная мысль.

— Зачем? — с настороженностью спросила Росаура. Руфус оглянулся на неё, будто забыв, что она рядом. По его лицу мелькнула совсем несвойственная ему усмешка, словно он пытался уверить её, что всё благополучно и не стоит никаких волнений.

— Ну, ты сама рассуди, он же должен увидеть рану, прежде чем лечить её, верно?

— Это же расщеп. Таких случаев миллион. Он вышлет тебе лечение с совой, если у него найдется нужный препарат.

— Ты же сама помнишь, он тот ещё скряга, чтобы отдавать третьим лицам свои разработки. Не вышлет он мне ничего. Но мне попросту необходимо встретиться с ним лично. Есть ещё… кое-что, в чём он может подсобить… — он резко оборвал себя, посмотрел на Росауру прямо и заговорил отрывисто и сухо: — Просто узнай, когда бы ты могла его навестить. По старой дружбе. И как можно быстрее. И без сослагательного наклонения. Пусть он назначит тебе встречу. А лучше сама назначь в ближайшее время. Скажи, что придёшь его проведать до начала триместра. Напиши так, чтобы он не смог отказать! А про меня не говори ему ничего.

Росаура пыталась отделаться от неприятного чувства, что Скримджер командует ею, как секретаршей. И от ещё более неприятного осознания, что опыт у него явно был большой.

— А потом его удар хватит, когда ты придёшь вместе со мной.

— Ну, он раз уже выдержал это испытание, давай дадим старику шанс.

Росауре всё это совсем не нравилось. Ей страшно было от мысли, куда может довести Руфуса Скримджера неистовое желание добиться своего во что бы то ни стало. Очевидно было, что он просто не может смириться со своей потерей, хотя прошло уже два месяца. Но сейчас и обстоятельства другие. Он бросает все силы на поимку преступников, он не может позволить себе слабости. Она понимала, что Слизнорт для него — лишь средство, и подставлять старика не хотелось, но и смотреть, как Руфус в досаде бьёт себя по больному бедру, которое вспухло и кровоточило от одного лишь подъёма по лестнице, было едва ли возможно без слёз. У неё, Росауры, есть связи с человеком, который может помочь — разве она не должна сделать всё, чтобы преуспеть в этом деле?

Чтобы Руфус успокоился, она взяла перо и почти под диктовку написала Слизнорту; Афина, услышав призыв хозяйки, должна была прилететь наутро, в лучшем случае — уже ночью. Руфус заметно воодушевился, когда дело было сделано, и тогда Росаура так радовалась крошечной перемене в его настроении, что не в силах была заподозрить неладное.

После она попыталась накормить его ужином, но он, с головой уйдя в бумажную работу, отказался. Тогда она по его просьбе, больше похожей на приказ, оставила его одного и села на диване с «Шерлоком Холмсом», пытаясь отвлечься. Последнее время Росаура обнаружила странное свойство своей памяти: в подростковом возрасте она заглатывала десятки книг и помнила всё в мельчайших подробностях, а теперь, открывая рассказ со знакомым названием, признавала, что не помнит его содержания. Это дарило новые впечатления от чтения, но в целом заставляло насторожиться. За вечер она прочитала почти целиком «Этюд в багровых тонах», и внезапно та часть, которая раньше казалась ей скучной и непонятной, выстрелила ей будто в самое сердце. Там рассказывалось о том, как истово заботился отец о своей дочери, подвергаясь ужасному риску, как пытался защитить ее от насильственного брака с сектантом…

— Ну что такое?

Руфус, оказывается, несколько минут наблюдал за ней через приоткрытую дверь, а теперь подошёл и опустился к рядом на диван. Росаура только и успела, что опустить нос поглубже в книжку. Тогда Руфус забрал у неё книжку. Росаура отвернулась и закусила губу. Сейчас ему точно не до этих волнений… Твёрдая рука взяла её за подбородок, и Руфус бережно, но решительно развернул её лицо к своему.

— Хватит мне голову морочить, что от счастья плачешь. Ты с кем-то виделась сегодня, так?

Росаура чуть не рассмеялась, вздохнула, и изо рта вырвался жалобный стон.

— С мамой.

— Так. Она говорила тебе что-то необычное? Что-то о текущих событиях?

В голосе Руфуса зазвучала рабочая интонация, но Росаура, охваченная переживаниями, ответила, верно, совсем не то, что было бы ему интересно услышать:

— Она сказала, что отец очень на меня обиделся.

— Оно понятно. Но а…

— Сказала, что он не желает даже говорить обо мне!

— Вот как. И всё же…

— Я понимаю, на фоне всех событий это ерунда, и точно не об этом сейчас переживать надо…

— Да.

Его уверенное согласие с нарочито-небрежным утверждением, что не стоит переживать об отношениях с отцом, когда в мире жуть похлеще творится, настолько выбило Росауру из колеи, что она могла лишь замереть в изумлении. Руфус поджал губы на её замешательство и проговорил чуть медленней и тише:

— Но ты переживаешь. Очень.

— «Но, Холмс, как вы догадались»!

Руфус откинул волосы со лба и вздохнул.

— Что я могу сделать? Кроме того, чтобы усыпить тебя и отправить к родителям?

— Только посмей!

Росаура вскинулась так резко, что Руфус отшатнулся. Она-то себя не видела, а он изумлённо смотрел, как её волосы на секунду встали дыбом, а в распахнутых светлых глазах вспыхнуло пламя. Криво усмехнувшись, Руфус схватил её запястья.

— Сущая ведьма. Когти не выросли?

Росаура, испугавшись, посмотрела на свои руки, и тут же, тревожно, на Руфуса:

— Что? Что ты так смотришь? У меня что-то на голове?

— Рога.

— Мерлин!

Росаура порывалась схватиться за голову, но Руфус держал её крепко и, мрачно рассмеявшись, рывком приблизил к себе, почти усадив на колени, и провёл ладонью по бедру, склонив голову к её плечу:

— А что хвост?..

— С кисточкой…

Она чувствовала его дыхание на своей шее, ладони на груди. 

— Руфус... Как же твоя нога?.. 

— Потерпит. 

Он брался за дело без лишних проволочек, но она ощущала его настойчивую ласку как сквозь толщу воды: безрадостные мысли точно кандалами сковывали. Росаура закрыла глаза, надеясь, что он справится и сам, но это его никак не устраивало, и вскоре он отстранился.

— Рыбий хвост, — тихо усмехнулся Руфус. — Ну какая-то вобла варёная.

— Спасибо, что не «треска костлявая». (Оскорбление, адресованное Питером Пэном капитану Крюку в книге Дж. Барри, — прим. автора)

Росаура откинулась на подушки.

— Прости, — тихо сказала она и зажмурилась сильнее, потому что почувствовала, как под веками закипели слёзы. Лба коснулась горячая рука. Снова послышался вздох.

— Видимо, мне стоит принести твоему отцу свои извинения.

— За что? За один факт твоего существования?

— Мы поступили необдуманно. Надо было подождать. Тебе надо было поговорить с ним наедине, предупредить. Вообще всё это как в горячке, конечно. Совершенно неосмотрительно. Твои родители абсолютно правы в своих опасениях. Именно из-за чувств человек порой творит невесть что. Знаешь, процент убийств и насилия на почве ревности, да ещё в состоянии аффекта довольно высок. Это же как опьянение. Ты себе не принадлежишь.

— Уж лучше так, чем… как рыбы.

— Слушай, да я про рыб просто к слову…

— Нет, именно рыбы. Холодные рыбы в холодном пруду. Во время ссоры отец сказал, что наша семья — это ошибка, — не открывая глаз, Росаура видела себя на илистом дне, и кругом стояла мутная зелёная вода. — А сегодня мама рассказала, что они женились, потому что она… сошлась с ним на одну ночь просто забавы ради, первый раз она его видела вообще, а потом уже стало ясно, что будет ребёнок. Я. И он, что называется, повёл себя «порядочно». Потому что её семья от неё отказалась. То есть на самом деле они вообще этого не хотели. Это была необходимость, а не любовь.

Прошло несколько секунд в тишине. Росаура благодарила Небо за то, что у неё в лёгких — ледяная вода, иначе бы она вновь стала жалко трястись в рыданиях, а это уже стало надоедать. Тут к её щеке прикоснулась плотная ткань, затем — к другой. Росаура приоткрыла глаза и увидела, как Руфус сосредоточенно промакивает её лицо своим носовым платком.

— Зачастую более надёжно то, что делается по необходимости, — сказал Руфус чуть погодя, аккуратно складывая платок. — Если во главу угла ставить только желания и чувства, можно столько дров наломать… Сегодня хочу — завтра расхотел, и что в итоге, где ответственность? А когда надо — ты просто делаешь, и всё. В любую погоду. Собственно, поэтому люди вступают в брак или отдают детей в школу. Можно было бы справиться и своими силами, но без внешней системы это гораздо сложнее. И, конечно, необходимость никак не исключает удовлетворения и энтузиазма. Я не понимаю, почему тебя так расстраивает эта история. Я вот не уверен, что мой отец женился бы на моей матери, если бы вернулся с фронта и узнал, что их приключение возымело такие обременительные последствия. А ты знаешь своих родителей столько лет, ещё вчера ты бы стала меня уверять, какая у вас самая счастливая на свете семья…

— Да, но…

— И что изменилось? Эта история была в подоплёке всегда. Разве это мешало?

— Теперь как будто всё — один сплошной обман.

— По мне так наоборот, свидетельство большого труда и старания. Когда люди сходятся по сильному чувству, разве есть в чем-то их заслуга? Все идет само собой, порой даже против их воли. А твоим родителям пришлось добиваться всего своими силами, и, что важно, для них это был осознанный выбор. Достойно уважения!

Руфус нахмурился, и было очевидно, как странно ему размышлять сейчас о вещах, столь далёких от того, что его на самом деле сейчас занимало.

— Но поведение моего отца никак не достойно уважения, — отрезала Росаура. — Я не понимаю, почему должна первая просить у него прощения!

— Потому что он твой отец, — взгляд Руфуса прояснился. Очевидно, это было то, о чём у него было чётко составленное представление. — Ты вот всю жизнь поступаешь как образчик добродетели? Подумай, сколько он терпел твои выходки. Сколько раз он проявлял снисхождение к тебе, просто потому что ты его дочь. А сейчас он один раз вышел из себя, и ты хоть задумалась, как со стороны выглядят твои «оскорблённые чувства»? Ты бы ещё сказала, что ему стоит заслужить уважение, а то все годы отцовства, возраст и жизненный опыт, конечно, не считаются.

Росауру обжёг стыд. Впервые она осознала отчётливо, что Руфус старше её, старше намного, и это проявляется в том, что его суждения более зрелы, а взгляд на вещи менее пристрастен. Она же капризничала, как сущий ребёнок, который убеждён, что на нём свет клином сошёлся. Забравшись на диван с ногами и обняв колени, точно нахохлившийся птенец, Росаура, уязвлённая и растерянная, только фыркнула:

— Я не собираюсь просить прощения за свою любовь!

— Закрой этот сборник пафосных цитат и сожги. Твой отец ещё был терпелив. Если бы что-то похожее рассердило моего деда, он просто спустил бы меня с лестницы.

Росауру снова скрутило противоестественное желание рассмеяться — и ещё более надрывное рыдание вырвалось из груди. Она покачала головой и положила руку Руфусу на плечо, и он вздрогнул оттого, что не мог понять сокрушенной нежности, которая была вложена в это прикосновение.

— Я не знаю, как ты живёшь без семьи, — прошептала Росаура. — Это же такая сильная связь! Когда я делаю что-то, я всегда думаю, а что на это сказал бы отец, а как взглянула бы мама… Каждое их слово так много значит! Я не могу представить праздник, проведенный без семьи. Я много плакала, когда поступила в школу. Первая пара месяцев была сплошной пыткой. А когда мама уехала из страны, я света белого не видела. Я очень злилась на неё, но ещё больше тосковала. Может быть, это что-то странное, болезненное, но каждый раз, хоть мне очень тяжело с ней общаться, я так этого жду, так к ней тянусь, и ее малейшее одобрение меня окрыляет, мне так нужда ее ласка и добрый взгляд! А отец… я просто не могла представить до этого дня, что он может на меня сердиться! Прав он или нет, права я или нет, это всё неважно, потому что мне просто очень-очень больно, и ему больно, я знаю, но я не могу понять, почему так случилось, почему мы причинили друг другу боль, и теперь я… я чувствую себя, как будто… не знаю, как будто меня толкнули в прорубь и я уже несколько дней не могу выбраться из-подо льда, понимаешь?

Теперь уже Руфус положил руку на плечо Росауры. Быть может, он мучился, что не знает, что сделать ещё, но большего и не требовалось.

— Да, мне действительно трудно это представить, — тихо сказал Руфус. — Пожалуй, я никогда не знал такой степени близости. Есть такое страшное средство как конвоировать пленных, так делали некоторые колонизаторы с туземцами: им просверливают щёки и ладони и сквозь дырки продевают металлическую проволоку. Пленники не то что о побеге не думают — даже шевельнуться лишний раз боятся.

Росаура зажала рот рукой. Руфус смутился и уже пожалел о сказанном, но Росаура его пресекла, покачав головой:

— Знаю, иногда это уже за гранью разумного. Но я так выросла. Я привыкла слушаться родителей. Мне всегда хотелось радовать их, оправдывать их ожидания. Я чувствую себя в безопасности, когда делаю то, что одобрил бы отец. Когда выгляжу так, как понравилось бы матери. Я так нуждаюсь в её ласке… Она всегда наказывала меня холодностью, знаешь. Мне приходилось выпрашивать у неё прощения, почти на коленях ползать, зато потом она брала меня на руки, и ничего лучше и представить было нельзя…

— Как-то это чересчур, — сказал Руфус. — Никто не должен выпрашивать себе любви. Не дают — значит, не дают.

— Наверное… Конечно, это всё перекручено тысячу раз. Но… меня такой вырастили. Я, может, умом понимаю, что это всё «чересчур», что надо быть спокойнее, что надо сохранять достоинство, что надо уметь сказать «нет», и прочее, но… я не могу. Я хочу, чтобы меня любили и принимали, а это может произойти только на их условиях. Либо меня отвергнут, что, как видишь, и случилось. Как избавиться от этого?

Руфус вздохнул и надолго замолчал. Росаура украдкой вытирала слёзы, злясь на свою несдержанность, и думала, что он уже не заговорит, когда он сказал негромко:

— Главное не избавляться от них.

Не это Росаура ожидала услышать. Поэтому заговорила о том, что, может, и не относилось к делу, подспудно понимая, что может ранить его своими словами, но в своей слабости она добивалась не правды, а сладкого утешения:

— Но от своих ты избавился! У тебя же большая семья, Руфус. Ты отсёк их от себя, а ведь они любят тебя…

Руфус резко обернулся к Росауре и заговорил ожесточённо:

— Ты можешь уже уяснить, что семьи мракоборцев истребляют? Или в твой мир вообще не вписывается само понятие необходимости? Что там, «холодные рыбы»? Тысячу раз да. Зато живые и здоровые. Или ты думаешь, что я прошу тебя пользоваться мантией-невидимкой, потому что к чужим взглядам ревную? Мы редко когда принадлежим себе всецело, Росаура. В этом нет ничего унизительного. Есть обстоятельства, есть обязательства — надо трезво смотреть на вещи. А ты готова разрушить то, что у тебя есть, из каприза, потому что воображаешь, будто живёшь в романе. Слушаю твои причитания и думаю, ну какого чёрта? Как можно вставать в позу и «обижаться», если это твой родной отец?

Поначалу в ответ на эти упрёки в Росауре взвился гнев, но она не могла оспорить их справедливость. Вздохнув, она сказала тускло:

— Наверное, ты прав. Я просто влюбленная дура. Вы сорвали куш, сэр. Желаю удачи. Чаю попьём?

— Чаю… жидковато после такого.

Руфус пододвинулся к краю дивана, но так и не поднялся, замер, сгорбившись, положив руки на колени, чуть вытянув вперёд больную ногу, и теперь Росаура не видела его лица, только бледный полупрофиль, три резкие черты: изгиб вечно нахмуренной брови, складку сурового рта, линию упрямого подбородка. Руфус мотнул головой и сказал резко и наспех:

— Все любят, как могут. Кто умеет-то?

Росаура прошептала:

— «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий». (1-е послание апостола Павла к Коринфянам, 13:1, — прим. автора)

Она смотрела и ждала, не блеснёт ли золотом его опущенный взгляд, но он долго не глядел на неё, достал сигарету, закурил и только потом сказал:

— Для тебя это всерьёз.

Он не спрашивал, не уточнял, он знал, что это так, но Росаура ощутила потребность подтвердить это, как утром вслух подтверждала своё согласие стать хозяйкой этого пристанища:

— Да.

Он молчал, и она не выдержала:

— Тебе это не нравится?

Он пожал плечами, всё так же не глядя на неё:

— Какая разница. Это твои взгляды.

«Вера».

— Но тебе это не по душе.

— Мне — нет. Но тебе — очень даже. Если тебя это утешает — значит, так правильно.

— Но а ты… просто не веришь?

Он поднёс сигарету ко рту, но передумал и просто смотрел, как вьётся дым.

— Не могу согласиться, — сказал он наконец.

«Иван Карамазов».

(Герой романа «Братья Карамазовы» Ф.М. Достоевского, был не в силах примирить существование Бога и страдания невинных, в частности, детей, — прим. автора)

Они пошли на кухню и пили чай стоя, он — прислонившись к стене, она — облокотившись о подоконник. Тишина подступила к ним вплотную, мешая вздохнуть глубже или сменить положение, взяла измором, и когда Росаура поняла, что вот-вот Руфус вернётся к своим бумагам, ведь он уже потратил «не на дело» бесконечно много времени, она задала вопрос, который мучил её очевидностью ответа:

— Руфус. Что ты хочешь сделать с теми людьми?

Он замер, а потом посмотрел на неё искоса. В полумраке взгляд его был тёмен.

— «Людьми»?..

Бросив сигарету на дно чашки, он ушёл. Росаура постояла на кухне, понимая, что у неё даже нет сил на крохотное волшебство, чтобы помыть посуду. Когда она вернулась в гостиную, то увидела через приоткрытую дверь, что Руфус Скримджер, снова закурив, сидит за рабочим столом, бумаги взвились вокруг него пачками, а он методично взмахивает палочкой, как дирижёр безмолвного оркестра, и перо под его рукой выводит ровные буквы, точно шеренги солдат.