Яркая вспышка ослепила Росауру. Она прижала руки к глазам, чувствуя, будто веки опалены изнутри. Даже проморгавшись, она не сразу смогла различить в темноте очертания своей профессорской спальни. Ей казалось, что всё вокруг залил мертвенный зелёный свет.
Во рту, в груди ощущалась сушь, словно она не пила воды уже несколько дней, и песок той пустыни, в которой она будто бы оказалась, заполнил её доверху. Она поднесла пальцы к губам, уверенная, что на них останется пыль — или они сами развеются по ветру, такой... выхолощенной, выпитой она себя почувствовала. В этом чувстве не было страха, тревоги, смятения, только глубокий и непреходящий ужас.
Росаура подошла к окну. Час был тёмный, глухой, но уже утренний. Январь сковал пространство жёсткой наледью, едва припорошенной снегом — такие дули ветра. Несмотря на тёплые чары, которые Росаура накладывала на спальню перед сном, к утру они иссякали, и вода в кувшине подёрнулась коркой льда. Росаура разбила этот лёд и приложила ко лбу. В ней не осталось силы, чтобы творить тепло.
Ни за что на свете она не легла бы теперь, чтобы попытаться поспать ещё пару часов до завтрака. Каждый раз, когда она ложилась (уже глухой ночью, в изнеможении просидев над планами уроков), она боялась, что, вопреки зелью-без-сновидений, стоит ей закрыть глаза, как начнётся пытка. На это сошло бы всё: и воспоминания о счастье, и былые мечты, и зрелище насилия, и провидение о том, что могло твориться за восемьсот миль отсюда. Каждый раз она боролась с соблазном выпить больше зелья, чем положено, и в то же время боялась, что тогда окажется пленницей сна и будет вынуждена пережить заново всё, что под семью замками заперла в подсознании.
Как-то посетила её малодушная мысль, а не стереть ли себе память — специалисты с согласия клиента могли сделать такую операцию филигранно, однако она даже не стала расспрашивать у коллег о рисках. Нельзя. Она должна помнить всё, носить это в себе и терпеть бич совести, потому что в том, что произошло, свою вину она видела как на ладони, и этого было достаточно, чтобы никого больше ни в чём не винить.
Её любовь его не спасла. Вот и вся сказка.
Она нагружала себя рабочими обязанностями донельзя, но кипы тетрадок с корявыми почерками и журнальные столбцы лишь на первом плане затемняли действительность. То, что произошло, что происходило, в чём она была виновата, что она не смогла сберечь, на что не сумела повлиять, всё это жило вокруг неё, и она слышала всё и чувствовала, чувствовала до холода в лопатках, даже когда пыталась разобрать мазню первокурсников или писала на доске тему урока. Колдовать она почти перестала, кроме бытовых заклятий, требующих лишь механических движений, лишь бы избежать риска ненароком навредить ученикам. Четверокурсники шептались, что она скорее вредит им тем, что не демонстрирует должным образом новых заклятий, но программа — пластилин в руках учителя, она смогла перегруппировать темы так, чтобы отдать больше внимания теоретическим разделам, не вызывая подозрений хотя бы до поры. Что будет, когда ученики нажалуются Директору или, хуже, родителям на слишком пресную программу по одному из самых интересных предметов, Росаура старалась не думать. К тому же, у студентов пока был иной повод для недоумений и сплетен, а то и бунта: новый преподаватель Зельеваренья. У родителей же это назначение вызывало уже пару громких скандалов и десяток потише, и пока это отвлекало всеобщее внимание от неё, Росаура могла только радоваться — если была бы на это способна. Пока же даже Макгонагалл её не трогала, видимо, удовлетворившись той жатвой, которую собрала с коллег на Балу, и только возможная встреча с Дамблдором тревожила Росауру, ведь он точно всё знал. Но в школе он появлялся редко, обстоятельства взрослого мира требовали его всецелого участия, и чем его нечастые визиты запомнились населению школы, так это его заступничеством за того же нового преподавателя. С этим вопросом и был связан единственный разговор, который всё-таки состоялся между Росаурой и Директором, и, выслушивая тогда свои новые обязанности, Росаура заботилась только о том, как бы не допустить, чтобы в её сердце проник пронзительный и всеведующий взгляд голубых глаз Альбуса Дамбдора. Что же, в тот раз он её пощадил. Второго же, надеялась Росаура, может, просто не будет. Она медленно, но верно станет частью школы, замурует себя в этих древних стенах, к ней станут относиться как к вещи не самой удобной, но привычной, не требующей рассуждений и лишнего внимания, и никто не тронет её, даже Конрад Барлоу, которого она избегала до того откровенно, что даже такой деликатный человек, как он, просто не мог не обидеться.
И вместе с тем, каждый день, каждую ночь, она страшилась, что придёт весть. Свой главный страх она не решалась облечь в слова, опасаясь, что так он станет проклятием. То, с чем она проснулась сегодня, это чувство глубинного ужаса, уже было знакомо ей, оставалось в ней после сна, в котором не было сновидений, лишь темнота. Что она могла сделать? Работать по расписанию и убегать от себя. Так она поступила и в этот раз.
Дождавшись звона колокола, Росаура одна из первых спустилась к завтраку, чтобы покончить с этим быстрее, чем придёт большинство коллег, поднялась к себе прежде, чем прилетела совиная почта, и с тщательностью подготовила класс к уроку. Она даже стала пыль протирать самостоятельно, лишь бы не оставлять себе ни одной свободной минуты.
Третьекурсники гриффиндорцы и завалились в класс с привычным шумом и грохотом (они считали своим долгом опрокинуть пару стульев и сдвинуть наискось парты, чтобы потом под окрик учителя их раздвигать, а приклеить парты к полу Росаура не могла, поскольку довольно часто нужно было их перемещать для практических занятий). Когтевранцы вели себя приличнее, но сегодня тоже шумели, позабыв всякий стыд. Росаура, вопреки советам Макгонагалл, стала пускать студентов в класс до начала урока и не выгоняла на переменах, потому что в детском гомоне, который сулил головную боль, можно было хотя бы ненадолго забыть о мертвенном молчании, в которое погрузилось её сердце. Впрочем, встречаться глазами с детьми Росаура остерегалась.
Поэтому, дождавшись звонка, устремила взгляд в журнал.
— Аббот?
— Здесь!
— Блумсберри?
В ответ послышалось какое-то вякание, которое кануло в бурном копошении. Росаура прикрыла глаза и постучала кулаком по столу. Копошение стихло на первых партах, и то, на долю секунды. Росаура вздохнула и произнесла громче:
— Блумсберри!
— Да тут я, тут!
— Любопытно, как долго вы продержитесь. Лавацки?
И снова волна шепотков и брожение. Росаура сказала натянутым голосом:
— В классе шумно.
Выждав пару секунд относительной тишины, продолжила:
— Мауэрс?
— Я!
— Свинья! — тут же блеснул кто-то остроумием. Росаура пропела:
— Хотим проверочную?
Удивительно, но в общем кишении и холодка не пронеслось от угрозы учителя. Даже отличницы на первой парте, и те были заняты столь горячим обсуждением, что позволили себе сидеть к преподавательскому столу затылками.
— Нет, вы, кажется, не поняли меня, третий курс, — Росаура поднялась из кресла и приняла позу учителя угрожающего: то есть прислонилась боком к столу, опершись на руку, а другую упёрла в бок и склонила голову, чтобы оглядеть класс исподлобья убийственным взглядом. Класс гудел и копошился, но на поднявшегося учителя всё-таки среагировал подобием молчания, да только выглядели все дети так, будто набрали в рот воздуха, и щёки вот-вот грозились лопнуть. Каждый учитель, который продержался в школе дольше одного месяца знает, что если класс бурно переваривает какую-то новость, то самой большой ошибкой будет спросить детей прямо, что же произошло. Каждый учитель, который продержался в школе дольше одного года знает, что если в такой ситуации детей ни о чем не спрашивать, то нет, они все равно не перебесятся, так что лучше уж спросить, дать им выпустить пар и превратить хаос бесконтрольный в хаос организованный по строгому регламенту в одну минуту. Увы, Росаура ещё не достигла таких высот, поэтому попыталась стоически гнуть свою линию.
— Ещё хоть писк — даже если вы пронесли на занятие крысу, Лесли, а ну вынесите её сейчас же в коридор, а не то превращу её в чайник — и пишем проверочную.
— По какой теме? — почти с вызовом спросила отличница с первой парты.
— Узнаете, когда раздам листочки, — грозно ответила Росаура, потому что на самом деле пока ещё понятия не имела, по какой теме дать им проверочную. — Итак, посмотрим, сумеют ли восемнадцать человек выдержать перекличку и не сорвать урок с третьего раза, — она заглянула в список и автоматически произнесла: — О'Фаррелл?
Росаура стояла на месте, но ей показалось, что она споткнулась — о тишину.
— О'Фаррелл? — повторила Росаура, не узнавая собственный голос.
— Профессор, её же забрали.
Росаура подняла взгляд от журнала и посмотрела на класс. Детских лиц она не видела — всё размылось.
— А что с ней случилось? — ровно спросила Росаура. — Она заболела?
— Да нет, что-то по семейным обстоятельствам...
— Да, её с утра профессор Макгонагалл отправила к родителям через камин.
— А я говорю вам, это всё...
Росаура посмотрела на свои пальцы и увидела, что они все чёрные. Это она смяла перо, даже не заметив. Пальцы дрожали. Росаура снова посмотрела на класс и, избегая взглядов детей, заметила, что на каждой второй парте, едва припрятанная под учебник или тетради, лежит свежая газета. Росаура подошла к двум когтевранцам, не чувствуя ног, и выхватила газету, несмотря на запоздалую попытку учеников её спрятать. В её резком жесте дети увидели гнев, предвестие срыва, кто-то взмолился, кто-то зашипел на тех, кто дал учителю повод, но Росаура видела перед собой только заголовок.
МУЧИТЕЛИ ПОЙМАНЫ. ПРАВОСУДИЕ ВОСТОРЖЕСТВУЕТ.
Фотография Бартемиуса Крауча... Несколько мракоборцев, среди них, правда, спиной к камере, Грозный Глаз...
«Сливки протухли: представители знатной фамилии обвиняются в зверском преступлении. Читайте об истории древнейшего рода магической Британии на странице 4. Общественность требует расправы, но какие доказательства предоставит суд?». «Свои люди — сочтутся? Пойдёт ли Крауч против Лестрейнджей ради спокойствия общественности? (страница 7)». «Без одного процесса Министр: Бартемиус Крауч отказывается принимать полномочия Министра Магии, пока не исполнит свои обязанности председателя суда. Благородный жест или хитроумная игра? Есть ли шансы у Багнолд сохранить кресло? Читайте наши прогнозы на странице 5». «Крауч гарантирует: заседание будет открытым, гласным и беспощадным. Как скоро суд подготовит процесс века? (страница 2)».
Бессмысленные слова, нелепые фразы... Чёрные буквы рябили в глазах. А дети, увидев, что учитель не отрывается от газеты, заголосили:
— Это те, которые на Рождество замучили мракоборцев, профессор?
— И не только, мама говорит, у них руки по локоть в крови.
— По плечо!
— Их приговорят к смертной казни?
— Дамблдор добился отмены смертной казни!
— Для этих можно и отменить отмену!
— В прошлом году они убили всю семью моего дяди, но ничего нельзя было доказать! Но я знала, что их поймают!
— Надеюсь, сейчас-то доказательств хватит.
— Их же арестовали!
— А сколько таких арестовывали, а потом отпускали за недостатком улик?
— Больно ты умный, Гвен.
— Если это правда они, зачем вообще их судить? Надо было сразу на месте...
— Патрик, но как же правосудие?!
— Ага, знаешь, сколько у них золота? Всё равно всех купят.
— Как вообще их поймали? Неужели мракоборцы наконец-то сработали?
— А почему бы мракоборцам и не сработать, Агнесс?
— Да потому что почесались, только когда эти мерзавцы на мракоборцев и напали, а у меня с сестрой знаешь, что сделали, еще два года назад?
— Нигде не написано, как проходил захват, а был бы крутой репортаж!
— Ничего, ещё такое напишут, что хоть фильм снимай.
— Чего?.. Опять ты со своими маггловскими штучками...
— Можно будет попасть на суд?
— Вот тут маггловский телевизор нам бы пригодился, ребят.
А Росаура наконец нашла — внизу первой страницы — крохотную заметку:
«Сегодня ночью сотрудниками Мракоборческого отдела произведён захват членов террористической группировки «Пожиратели смерти», признанной эксремистской. Есть жертвы. Подозреваемые во многих военных преступлениях террористы отданы под арест. Департамент магического правопорядка заявил об «ускоренной, но тщательной» подготовке к судебному процессу, который возглавит Бартемиус К. Крауч, ведущий кандидат в Министры. Выборы пройдут после завершения процесса. Дата процесса уточняется».
Росаура не заметила, отложила она газету, или та выпала у неё из рук, вернулась к своему столу, механически закрыла журнал, не вынув сломанного пера, а перед глазами так и стяло:
«Есть жертвы».
Со спины её давно уже держала ледяная рука, и вот дотронулась до онемевшего сердца. То вздрогнуло. Дрогнули и ноги — но не чтобы подкоситься, а чтобы бежать. Бежать скорее, скорее, за ворота школы, туда, скорее, откуда она сможет переместиться и оказаться там, где она должна быть... Должна была быть всё это время... Время, время... Не может быть поздно, слишком поздно, не может же...
Росаура посмотрела на пустое место Фанни О'Фаррелл.
Сердце её отмерло и тут же облилось кровью. Кровь та нестерпимо была горяча.
Росаура остановилась, когда уже занесла руку, чтобы толкнуть дверь. Дети недоумённо смотрели ей вслед. Дети, дети... Она не может оставить детей. Одёрнув кулак, Росаура вернулась к своему столу и обернулась к классу.
— Сейчас, — сказала она совершенно ровным голосом, но что-то, верно, было в нём, отчего дети мгновенно замолчали. Дети молчат, когда понимают, что взрослый будет говорить с ними на равных. — Сейчас я покажу вам чары Патронуса.
По классу пронёсся вздох. Дети знали, что это внепрограммный материал, слышали о нём, грезили о нём, но даже не пытались пока притронуться, и тут такой вот подарок.
— Патронус в переводе с латыни — буквально «защитник, заступник». Он есть у каждого человека, даже у магглов, если только человек не отпугнёт своего защитника, не осквернит себя так, что тот не захочет и приблизиться...
— Профессор! — белокурая девочка подняла руку и чуть покраснела, когда задала вопрос: — Мне бабушка, она маггла, говорила такое про... про ангела-хранителя...
— Да, — сказала Росаура. — Вы не ошибётесь, если сблизите эти понятия. По природе своей они очень схожи, даже на первый взгляд. Мы находим свои слова, чтобы назвать светлую силу, которая превосходит нас, которая непостижима для нашего разума, и которая оберегает самое ценное, что в нас есть — нашу душу... пока мы храним её чистой.
«Едва ли это про меня, — тут же подумала Росаура, — но, Господи, на что нам ещё уповать, на что надеяться, ведь если не Ты, то кто очистит, помилует и спасёт, Гоподи, Господи?..»
Росаура подняла палочку и сказала:
— Эспекто патронум!
Она помнила, что в учебниках было сказано о необходимости призвать на помощь самое светлое, самое счастливое воспоминание, чтобы воплотить его в Патронусе, однако сердце подсказывало ей иное, и она просто молилась о милости, о чуде, о спасении, чего они, конечно же, не были достойны, но тем сильнее нуждались в том.
— Эспекто патронум!
Сердце заходилось неистово, разгоняя кровь за все дни омертвения, и гнёт вины и ужаса таял, как лёд под солнцем, но чтобы солнце это светило, требовались все силы духа, и даже сверх того, поскольку любовь иначе зовётся жертвой.
— Эспекто патронум!
Из палочки Росауры вырвалась серебристая дымка, а в ней — крохотна птичка, которая быстро-быстро махала крылышками и облетела класс под изумлённые возгласы детей. Росаура протянула птичке руки, потому что сразу страшно стало, какая она маленькая и хрупкая, какая потерянная, и кажется, будто видно, как в её грудке колотится часто-часто-часто сердце.
— Скажи мне, — проговорила Росаура голосом, который ей изменил, — скажи, скажи мне, что ты жив! Прошу, лишь бы ты был жив, лишь бы...
Росаура не думала уже, как на неё смотрят дети — она глядела только на птичку, которая метнулась к окну — девочки вскрикнули, испугавшись, что сейчас она разобьётся о стекло — и пролетела сквозь, и исчезла, оставив от себя жемчужный след.
Росаура, забыв, как дышать, всматривалась птичке вслед, куда она полетела, сама белая в белый морозный простор, и не заметила, как всё кругом засталала та же белизна, и она упала без сил и без памяти подле учительского стола.