От стен комнаты тянет холодом. Она небольшая и узкая, со спальным местом в виде обычной прочной циновки и небольшим круглым столиком у окна. На гладкой поверхности не примечательной и единственной в помещении мебели в ровный ряд лежат несколько личжи. Брат приносит по одной каждый день, выкладывая их в строгом порядке друг за другом. Когда самые поздние плоды теряют свежесть, он забирает их, принося новые. Молчаливая фигура в белом одеянии – единственная, чье присутствие способно вызвать в Сичэне что-то теплое и родное. Безмолвная забота и беспокойство в глазах, никогда не высказанное вслух. Сичэнь благодарен. Слышать чужую тревогу в родном голосе поверх того, что уже сидит внутри, было бы невыносимо.

Долговременное уединение в клане Лань часто становилось одним из способов утихомирить разум. Медитация способна подарить сознанию нужный покой, утешить мысли и душу. Быть наедине с самим с собой для заклинателя – важная часть совершенствования. Ведь только найдя внутреннюю гармонию можно пытаться восстановить равновесие добра в мире.

Сичэнь никогда не испытывал трудностей с этим. Вплоть до прошлого года. Сейчас покой видится ему недоступным. Спокойный сон – чем-то далеким и навсегда ушедшим.

Бодрствуя, он кое-как способен разложить свои мысли на хлипкие, но относительно понятные полочки логики. Порядок, дисциплина, чистота. Они вшиты в него с самого детства как защитные заклинания в белоснежную ханьфу. Они способны помочь лишь ненадолго. Каждую ночь так старательно выстроенные башенки мнимого равновесия с грохотом рушатся от мощных ударов воспоминаний.

Неизвестно, что хуже: видеть во снах прошлое, полное совместных встреч, улыбок и поддержки или же снова и снова чувствовать в своих руках тяжесть меча, что пронзает чужую грудь.

“А-Яо”

“Брат”

“Прости. Прости меня”

Это бессмысленно. Сичэнь понимает, что в глазах многих Цзинь Гуанъяо не заслуживает сожалений. Для большинства людей сначала он был лишь отребьем, сыном женщины, не заслуживающей даже называться по имени, затем – монстром, поразившим даже собственную семью и возлюбленную.

Они не видели его стараний и стремлений, не говорили с ним по душам за чашкой теплого отвара из трав. Они не знали его.

“А знал ли его ты, Сичэнь? Знал ли человека, которого так много лет звал братом?”

Очевидно, что нет.

И все же. Невозможно забыть столь многое. Невозможно забыть, как проткнул собственными руками грудь человека, от которого всегда получал только уважение и тепло.

И это сводит с ума. Тянет в разные стороны бурными потоками реки, что разделяется у горного хребта на два журчащих ручейка. Одна сторона – общее презрение и справедливая кара, другая – собственные воспоминания и чувства.

Должно быть, Сичэнь снова уходит внутрь себя слишком глубоко, и потому не замечает легкой поступи зашедшего в келью человека. Только когда тот садится напротив, удается сконцентрировать взгляд и вернуться в реальность. Мир все еще тусклый и серый, состоящий из холодных стен вокруг. Они давят, сжимают. Каменный мешок, из которого есть выход, но Сичэнь выходить не желает.

Лань Чжань спокойно сидит напротив, терпеливо ожидая, пока брат выплывет из мыслей. Ровная спина, облака на налобной ленте, новая личжи у края стола. Сичэнь думает, что пора бы уже брату перестать их носить. В глубине души Сичэнь не хочет, чтобы он перестал.

– Брат, – голос хриплый от долгого молчания, – все в порядке?

Этот вопрос – единственный, который он задает. В нем – все. В порядке ли Облачные Глубины, дела клана, их дядя и сам Лань Чжань. В порядке ли мир вокруг. Все еще живет? Все еще дышит?

– В порядке.

Короткий лаконичный ответ. Сичэнь почти чувствует, как брат хочет вернуть ему тот же вопрос с одним лишь значением – в порядке ли он сам? Вопрос так и не звучит, потому что они оба знают ответ.

Обычно их встречи короткие. Лань Чжань не мастер разговоров, а Сичэнь, который раньше мог сам вести беседу за них обоих, сейчас явно не горит желанием болтать. Но сегодня брат не торопится уйти. Вздыхает едва слышно, переводит взгляд в сторону, рассеянно касается пальцами своего рукава. Всмотревшись в его невыразительное лицо, Сичэнь произносит все же:

– Что такое?

Лань Чжань снова смотрит ему в глаза. Склоняется чуть ближе, и на лице его проявляются такие редкие обычно эмоции, когда он начинает тихо:

– Через несколько дней состоится традиционная ночная охота представителей кланов. В этом году в Пристани Лотосов. Нам пришло приглашение.

– Конечно, поезжайте.

Брат не выглядит довольным ответом. Неожиданно, должно быть, для них обоих, Лань Чжань вдруг осторожно и невесомо касается чужой безжизненно лежащей на белом одеянии прохладной руки. От первого за месяцы одиночества прикосновения все тело прошивает странная дрожь. Брат никогда не касался сам, да и Сичэнь, помня о его нелюбви к подобному, довольно редко проявлял инициативу.

– Брат, может, ты мог бы отправиться тоже?

Тихо и робко, осторожно, будто бы с пугливым и раненым животным в чаще леса. Сичэнь удивленно застывает, вынырнув неожиданно из вязкого и рассеянного состояния то ли дремоты, то ли извечного морозного ступора. Лань Чжань просил его о чем-то в жизни только два раза. Оставить кроликов в долине и принять в адепты ребенка, лишившегося семьи. И больше ни о чем. Никогда. Просьба действует оплеухой, полученной от кого-то исподтишка.

Заметив его реакцию, Лань Чжань добавляет спокойно:

– Конечно, если ты еще не готов, то не стоит. Я не хотел давить на тебя. Прости.

Брат опускает голову, будто действительно услышавший порицание, и Сичэнь ловит его отстраняющуюся руку своей, отвечая на касание. Давит из себя насильно улыбку, пытаясь вспомнить, как мог настолько легко делать это раньше.

Если Лань Чжань, непримиримо упрямый, терпеливый и несгибаемый, ведет себя так, то уровень его беспокойства явно находится уже наравне с мягкими снежными пиками Облачных Глубин. Отказать ему все равно что оттолкнуть.

Сичэнь потерял одного брата и совсем не хочет потерять другого. Ради себя он не хочет делать ничего, но ради других… В конце концов, он все еще глава ордена. У него есть обязанности. Взваливать все на дядю и младшего брата – недостойно. Рано или поздно он должен вернуться, переступая через самого себя.

Дисциплина. Строгость. Разум.

Они должны помочь так же, как всегда помогали.

Насильно выдавленная улыбка Лань Чжаня не обманывает, он только хмурится сильнее, напрягаясь. Начинает осторожно:

– Брат-...

– А-Чжаньприставка А- к имени - ласковое обращение, – мягко, ласково, почти как раньше, – я поеду.

***

Последнее, что Сичэнь помнит о Пристани Лотосов – это картинки отстраиваемого заново города. Строительные материалы, стук молотков и громкие крики рабочих, устанавливающих новые опоры для прибрежных пристаней. До сих пор витающий в воздухе запах гари и скорби, хмурый молодой глава, ответивший на приветствие, но быстро убежавший по делам. Пристань Лотосов даже спустя столько лет в памяти остается чем-то суетливым и шумным.

После абсолютной тишины небольшого домика на самой окраине Облачных Глубин, Сичэнь морально готовится выдержать накал бурлящего потока людей и заклинателей, который неминуемо будет поджидать их на месте. Весь путь он медитирует в попытке успокоиться и заземлиться, но в первые мгновения все равно оказывается не готов к той толпе народа, что встречает его, стоит только сделать шаг на деревянные подмостки пристани.

По правилам приличия Сичэнь должен сойти на берег первым, но уже много месяцев глава ордена Лань нарушает десятки правил, которым раньше следовал неукоснительно. Он говорит себе, что брат с мужем явно справятся с первым приветствием лучше. В конце концов, Вэй Усянь вырос здесь и знает, что нужно делать.

Но прятаться в каюте вечность – не решение ситуации. Убедившись, что все адепты и представители клана уже сошли на берег, Сичэнь ступает на пристань последним. И тут же оказывается в веренице суматохи и шума.

Торговцы, громко предлагающие товар, и пытающиеся сбить цену покупатели. Мельтешащие под ногами дети, прибежавшие поглазеть на гостей города, и заклинатели других кланов, тоже решившие явиться чуть раньше назначенной даты явно в намерении прогуляться по округе перед охотой. Сичэнь рассеянно отвечает на чужие приветствия, кивая молодым адептам с самыми разнообразными знаками отличия на ханьфу, и уже спустя пару минут после нахождения на пристани начинает ощущать, как мигрень потихоньку просыпается где-то в затылке. Когда он второй раз едва не наступает на решившего прошмыгнуть мимо ребенка, люди вокруг неожиданно расступаются сами, образуя широкий проход.

Вопрос, что же такого случилось, что толпа разошлась сама, отпадает, стоит Сичэню поднять взгляд. Приблизившись резким и стремительным шагом, человек, перед которым расступились люди, складывает ладони в традиционном приветствии.

– Глава ордена Гу Су Лань. Приветствую в Пристани Лотосов.

– Благодарю за приглашение, глава ордена Цзянь.

Ответив на жест, Сичэнь слабо улыбается, чувствуя облегчение от того, что теперь ему не придется протискиваться через толпу к центральной резиденции клана. Кивнув и выпрямившись, безо всяких дополнительных церемоний глава Цзянь делает приглашающий жест рукой и, развернувшись, идет в нужную сторону. Фиолетовые полы его верхних одежд от столь стремительной походки разлетаются в стороны. Заметив это, Сичэнь отчего-то чувствует внутри всколыхнувшееся маленькое удовлетворение – Цзян Чэн продолжает не любить пустые обмены формальными любезностями. Значит, что-то в этом мире все же не меняется.

Зима следует за осенью, из семечка вырастает зеленый побег, а глава ордена Цзян продолжает смотреть так, будто недоволен кем-то заранее, еще до того, как кто-то из подчиненных совершит ошибку.

Впрочем, предположение Сичэня о том, что идти им до ворот резиденции клана придется в молчании, разбивается о прозвучавший неожиданно рядом голос:

– Вы так долго не выходили. Я уже успел предположить, что вы решили отменить свой визит, – чуть замедлив шаг, чтобы оказаться рядом с собеседником, а не впереди, произносит Цзянь Чэн гораздо менее строго, – только не говорите мне, что вы прибыли сюда против своего желания.

От любого другого человека последняя фраза могла бы прозвучать насмешкой, но в голосе главы Цзянь проскальзывает скорее осторожная смешливость, призванная немного разбавить тяжелую атмосферу официального визита. Они успели отойти подальше от толпы, и та скованность плеч, делавшая главу ордена прямым и строгим, немного сгладилась и потеплевшим тоном, и более расслабленным шагом.

– Я рад оказаться здесь, – отвечает Сичэнь и, видимо, что-то в голосе выдает его напряжение, потому что Цзян Чэн тут же хмурится, – я правда рад. Просто это первый мой выход в люди после…

Он, никогда не имевший проблем с красноречием, запинается, не зная, как обозначить происходившее с ним в последние месяцы. И продолжающее происходить сейчас.

После осознания, каким он был глупцом и слепцом?

После совершенного братоубийства, поддержанного всеми вокруг?

После обрушения огромной части собственных убеждений и жестокой потери?

– Да, ваше уединение, – тихо подхватывает Цзян Чэн, спасая собеседника от необходимости самому придумать этому название, – я надеюсь, оно смогло дать вам то, что вы ищете.

– Чтобы найти что-то, нужно понять, что искать.

Сичэнь не знает, что толкает его произнести настолько уязвимую фразу в формальном диалоге. Он успевает заметить чужой взгляд, на мгновение удивленно огладивший его лицо, прежде чем они заходят за ворота резиденции. Цзян Чэн стремительно приобретает свой обычный строгий вид, когда к нему подбегает чуть испуганный юный адепт. Наверняка дело, касающееся организации охоты.

Цзян Чэн не прощается с гостем, внимательно выслушивая доклад о каких-то проблемах на самом западе огороженной для охоты территории, а уйти самому, перебив адепта, будет крайним проявлением неуважения, поэтому Сичэнь продолжает стоять рядом, невольно тоже вслушиваясь в их беседу. Какие-то проблемы с защитным барьером, который не должен впускать на территорию мирных жителей, а выпускать – нечисть. Видимо, осознав, что фигура в белом все это время продолжает стоять рядом, Цзянь Чэн вдруг произносит задумчиво:

– Прошу извинить, Цзэу-цзюнь, мне стоит-...

– Я могу помочь, – вторые необдуманные его слова за последний час, – позвольте помочь, глава Цзянь. Вдвоем мы сможем справиться с этим быстрее.

Возможно, в этом предложении есть доля эгоизма. Отправиться сейчас в лес с одним только Цзян Чэном значит на какое-то время покинуть шумную резиденцию, от суеты которой уже рябит в глазах. Сичэнь был в одиночестве так долго, что будто бы забыл, как правильно предлагать подобные вещи, потому что Цзян Чэн в ответ окидывает его странным взглядом. Проговаривает следом так тихо, чтобы слышал только один человек:

– Нужно будет лететь на мечах, – и, нахмурившись, – вы уверены?..

Вот, значит, какое впечатление он теперь производит на людей? Ослабший заклинатель, не способный балансировать на собственном оружии?

Вопреки злости, которую можно бы было ожидать в ответ на подобный вопрос, внутри Сичэня рождается только усталая горечь. Он надеется, что не позволил эмоциям проявиться на своем лице, выдавливая улыбку. Отвечает ровно:

– Уверен. Если, конечно, моя компания будет вам не в тягость.

– Конечно, нет, – немного резче, чем стоило бы, с блеском вытащенного из ножен Саньду, – прошу следовать за мной.

Сичэнь способен контролировать себя достаточно для того, чтобы рука, потянувшаяся к поясу за Шоюэ, не дрожала. Солнечный свет, отразившись в начищенном лезвии яркой холодной вспышкой, режет по глазам. Сичэнь не смотрит на меч дольше необходимого, надеясь, что оружие не будет реагировать на его состояние ослабленным послушанием. Опасения оказываются напрасными – Шоюэ так же, как и раньше, устойчиво и послушно держит его, плавно набирая нужную высоту. Усилием воли Сичэнь заставляет себя не вспоминать, как почти прозрачное лезвие окрашивалось в красный, как легко входило в чужую грудь с ужасным скрипом ломающихся костей и-...

Меч под ним вздрагивает, и Сичэнь лишь чудом удерживает равновесие, тут же восстанавливая баланс. Всего мгновение – и он, прославленный заклинатель, едва не упал с собственного оружия. Быстрый взгляд на летящую чуть впереди фигуру, показывающую направление. Развевающиеся полы яркого ханьфу, строго сложенные на груди руки, острый взгляд вперед. К счастью, Цзян Чэн не заметил едва не свершившегося позора. Сичэнь приказывает себе собраться и нагоняет его.

Территория для охоты в этом году огромная. Чтобы долететь до окраины, им требуется около получаса. С внутренним облегчением спустившись, Сичэнь моментально прячет меч в ножны, не желая держать его в руках дольше необходимого.

– Где-то поблизости в барьере дыра, – проговаривает задумчиво рядом Цзян Чэн, – думаю, кучка идиотов просто спутала какой-нибудь знак и испортила всю линию защиты.

Не удержавшись, Сичэнь легко и едва заметно улыбается на эту напускную строгость. Здесь, в лесу посреди дикой буйной жизни, даже дышать становится легче. И резкие слова Цзян Чэна звучат скорее устало, чем по настоящему зло. Чувствуя потребность сгладить хоть как-то чужое напряжение, Сичэнь проговаривает мягко:

– Они еще молоды. Ошибки в их возрасте неизбежны.

Цзян Чэн выдыхает, упрямо сжав губы, и едва заметно качает головой. Парочка миниатюрных молний, сверкнув вокруг кольца на пальце, быстро затихают. Ответ звучит чуть позже, когда Сичэнь его почти не ждет:

– Поверьте, Цзэу-цзюнь, я понимаю. Но пусть лучше боятся сделать ошибку, чем пожинают потом её последствия. Мягкость в этом вопросе не приведет к добру.

Уберечь молодых от боли, что сам испытал в их возрасте – вечное желание старшего поколения. Цзян Чэн пытается защищать своих адептов способами, которые освоил в совершенстве после стольких лет одинокого и тяжелого управления возрождающимся из пепла кланом. Разгадав это глубоко затаенное намерение под слоями резких слов, Сичэнь ощущает к стоящему рядом мужчине тихую симпатию, осторожным ростком вылезшую навстречу солнцу из-под тяжелой земли.

– Глава ордена Цзян, я бы и не подумал назвать вас мягким.

Он позволяет смешливости проникнуть в свой голос незаметно. И получает в ответ расслабившиеся чужие плечи и искру веселости в светлых глазах, когда Цзян Чэн отвечает:

– Благодарю. В таком случае моя репутация не пострадает.

Они бродят по лесу у барьера несколько минут, пока Сичэнь не предлагает найти брешь с помощью флейты. Лебин послушно ложится в ладонь, готовая петь любую мелодию. Немного отвыкший за месяцы уединения, Сичэнь выбирает простую композицию, одну из тех, что выучил первыми еще в детстве. Потоки магии стабильно накатывают на барьер мягкими волнами, пока в одном месте не прорываются наружу.

Цзян Чэн оказывается прав – изучив аккуратно написанную вереницу знаков защитной линии, они находят ошибку в конце текста.

– Говорил же, идиоты, – фыркает Цзян Чэн рядом и тянется было к ханьфу, чтобы достать что-то, чего явно там не находит, – вот черт, я был уверен, что взял чернила с собой.

Пока человек рядом продолжает копошиться в карманах, Сичэнь проговаривает спокойно:

– Не страшно. Я поправлю, если вы одолжите на мгновение ваш меч.

Цзян Чэн замирает в забавной позе, явно догадавшись, о чем речь. Плечи его быстро и неотвратимо каменеют, а во взгляд возвращаются молнии негодования.

– Зачем это вам мой меч?

Посмотрев на собеседника как на несмышленого адепта своего клана, Сичэнь объясняет терпеливо:

– Своим мечом это делать нежелательното, что заклинателю не стоит раниться своим же мечом*.

“И я просто не хочу доставать и смотреть на него лишний раз без надобности” остается неозвученным, но прозвучавшим в голове Сичэня довольно громко. Ответ, впрочем, главу клана Цзян не устраивает. Он окидывает Ланя тяжелым взглядом, сжимая рассерженно губы.

– Вы себя слышите? – резко проговаривает Цзян Чэн, отступив на шаг так, словно Сичэнь прямо сейчас набросится на него в попытке отобрать оружие, – я не позволю вам проливать свою кровь ради какой-то жалкой ошибки малолетних идиотов.

– Здесь нужна лишь пара капель-...

– Нет. Даже не думайте об этом.

На мгновение прикрыв глаза, Сичэнь примирительно приподнимает ладони, признавая поражение. Он, конечно, знает, насколько любит быть драматичным Вэй Усянь, особенно в попытках уговорить Лань Чжаня на что-то потенциально опасное и глупое. Но Сичэнь и не думал, что у названных братьев, выросших вместе, эта черта будет общей.

“Проливать кровь”

Подумать только. Звучит так, словно Сичэнь себе собирается руку самовольно отрубить. Но от одного только взгляда на решительно сдвинутые брови и сжатые бледные губы главы ордена желание настаивать исчезает моментально. Закрепив Лебин на поясе, Сичэнь проговаривает мирно:

– Хорошо, как пожелаете. Что вы предлагаете? Лететь за чернилами в такую даль только чтобы исправить один знак расточительно, я полагаю.

– Знаю, – чуть раздраженно с протянутой вдруг рукой, – дайте свой меч.

Ощутив тут же, как от расслабленного состояния, в которое его ввел тихий лес, не остается и следа, Сичэнь сглатывает. Вцепляется похолодевшими пальцами в рукоять висящего на поясе оружия. Спрашивает внезапно осипшим голосом:

– Зачем?

– Вы знаете, зачем. Давайте же, чем раньше закончим, тем раньше улетим отсюда, наконец.

– Минуту назад вы не позволили мне сделать то же самое.

Фиолетовая молния сверкает меж чужих пальцев, когда Цзян Чэн исполняет рукой странный жест, призванный поторопить собеседника.

– Это совершенно другое. Как глава этой территории, я сам обязан обеспечивать её безопасность, а не пользоваться своими гостями.

Они так и замирают в странной позе. Один с протянутой в ожидании рукой, другой – не в состоянии оторвать собственную ладонь от рукояти меча. Она будто прирастает к металлу, начисто лишая возможности двигаться. Все тело замирает как после кошмара. Одного из той вереницы ужасных снов, что стали приходить так часто. В первые секунды после пробуждения всегда тяжело двигаться, словно тело несколько часов находится под толстым слоем снега. Одеревеневшее, замерзшее, застывшее.

Прославленный заклинатель Облачных Глубин превращается в оторопевшего мальчишку, напуганного чем-то несущественным. Он просто не вынесет снова увидеть, как это лезвие причиняет кому-то боль. Даже будь боль крошечной, почти незаметной, Сичэнь не может. И объяснить это Цзян Чэну нормальными словами он не может тоже. Такой храбрый и самоотверженный воин как Цзян Чэн не поймет этой слабости.

– Да что с вами такое? Это же просто мелочь.

Поняв, что стоять так дальше бессмысленно, Цзян Чэн разражается потоком вполне заслуженного раздражения и ругани. Возможно, Сичэню не следовало предлагать свою помощь. Сейчас он только вредит своим присутствием. Возможно, все же было слишком рано покидать тот домик на отшибе Облачных Глубин. Стоило оставаться в одиночестве. Возможно, стоило остаться там навсегда.

Сжав рукоять еще сильнее, до побелевших костяшек и трясущегося запястья, Сичэнь смотрит куда-то вниз, на прорастающий из-под темной земли подлесок, не в силах посмотреть стоящему напротив человеку в лицо.

– Я не могу, – хрипло и тихо, жалко и недостойно, – пожалуйста, не просите меня об этом.

Тишина в ответ. Приблизившееся шуршание чужой обуви по опавшим сухим листьям.

– Цзэу-цзюнь?..

– Я не могу.

– Хорошо, – раздавшееся еще ближе, на расстоянии выдоха, и гораздо мягче, чем до этого, – я понял.

И вдруг напряженного до судороги запястья касается что-то теплое. Сжимает поверх мягко, давя на нужные точки так, что ладонь начинает расслабляться сама собой. Сичэнь поднимает взгляд, натыкаясь тут же на оказавшееся близко лицо. Еще в юности, учась в Облачных Глубинах, Цзян Чэн выглядел в достаточной мере складным и симпатичным молодым человеком. Выросший из юноши мужчина не потерял этих черт, они лишь заострились, стали резче и суровее. Сейчас, без привычной маски главы ордена, лицо Цзян Чэна, озаренное слабым отголоском тревоги, выглядит моложе. И уязвимее, особенно когда он проговаривает тихо:

– Мы решим эту проблему иначе. Вам стоит выдохнуть. Вы ведь любите лес?

Короткая болезненная улыбка.

– Как вы поняли?

– Вы расслабились, едва мы прибыли сюда, – и, не дав среагировать на удивительную проницательность, – закройте глаза и послушайте. Просто послушайте. Я буду здесь.

Взглянув еще раз в уверенные светлые глаза, Сичэнь решает довериться им и действительно прикрывает веки, концентрируясь только на звуках.

Шелест листьев под порывами ветра, стрекот птиц в кронах деревьев, шуршание зверьков где-то неподалеку. Пряный запах земли и свежий – зелени. Мерное течение жизни, что всегда здесь была, есть и будет. Стабильность, умиротворение.

Напряжение медленно покидает сознание. Вытолкнув его из тела вместе с выдохом, Сичэнь открывает глаза, проговаривая:

– Спасибо. И простите за это, я -...

– Не стоит извинений, – сделав шаг назад, спокойно отвечает Цзян Чэн, словно он каждый день вытаскивает именитых заклинателей из пучины тьмы и самобичевания, – я запущу сигнальный огонь и отправлю кого-нибудь поправить символы. Нам стоит вернуться, чтобы вы могли отдохнуть.