Это звучало как безумие.

Это и было безумие.

Шэнь Цзю, выслушав, сначала грубо отказался — ибо что за чушь? Шэнь Юань, чуть ли не светящийся изнутри, тут же погас, как резко потушенная свеча. Уговаривал весь день и весь вечер, упрямо, не отступая даже перед тем, что Шэнь Цзю пару раз откровенно пытался его послать. Закончилось тем, что брат попросту разрыдался, сжав его рубашку и уткнувшись в грудь.

— А-Цзю, пожалуйста. Хотя бы ради меня. Ты должен жить, я хочу, чтобы ты жил, разве ты сам не хочешь?

Шэнь Цзю хотел.

Он был уже готов к смерти. Он приучил себя к мысли о ней с тех самых пор, как услышал слова Вэнь Цин, но это совершенно не означало, что он желал умереть.

Все его усилия в последнее время в основном были направлены на то, чтобы существовать примерно на том же уровне и в том же ритме, что и обычно. Он действительно собирался вцепляться жизни в глотку, как и сказал, до того момента, пока не испустит последний вздох. Подумаешь, высокая температура. Подумаешь, постоянная усталость. Достаточно просто пить нужные таблетки и вовремя закидывать в себя очередную порцию кофеина.

Не признавать ни перед кем, что ему плохо и он умирает. Не доставлять никому радости видеть, как он загибается от проклятия, радости знать, что оно вообще существует — о, многие бы оценили, без сомнения. Особенно семья Бин Гэ, вздумай Шэнь Цзю, как положено бы, подать заявление ещё и о покушении на жизнь, чтобы тому продлили срок. Но нет, Шэнь Цзю не собирался доставлять им такого удовольствия. И всем остальным, которые стали бы твердить, что он «доигрался».

Видеть мерзкие ухмыляющиеся лица хуже смерти.

Вэнь Цин сказала, что остался год и ничего уже нельзя сделать — значит, остался год и ничего уже нельзя сделать. Заклинатели такого уровня, как она, не ошибаются. Смысл искать лекарство или что-то в этом роде исчез, не появившись, так что Шэнь Цзю просто должен был вести себя как ни в чём не бывало, пока жив. Злорадствуют пусть после его смерти, если вообще узнают, в чём было дело. Когда он уже видеть не сможет и слышать тоже.

Но вот жизнь решительности не оценила и вздумала посмеяться над ним ровно после того разговора с братом.

Через пару дней у Шэнь Цзю начало болеть всё.

Оставаться в живых становилось сложнее и сложнее. Грёбаное тело превратилось просто в оболочку, которая причиняла сплошные неудобства. Шэнь Цзю постоянно уже было одновременно холодно и катастрофически жарко, а теперь ещё и нервы горели, выжигались изнутри от рецепторов глубоко в коже и стенках органов до самого спинного мозга. А там боль прошивала позвоночник и раскалённым шилом входила в голову.

Двадцать четыре часа в сутки.

Каждый, мать его, день.

Сначала он терпел. Подумаешь: нет ничего такого, что невозможно было бы перетерпеть, и ничего, к чему невозможно было бы привыкнуть. Потом всё-таки начал пить таблетки — но они помогали ровно на пару часов, а затем боль, словно в отмщение, возвращалась с удвоенной силой. К концу месяца Шэнь Цзю предпочёл бы, чтобы его нервы атрофировались к демонам, но они, похоже, даже не собирались этого делать.

Он устал. Он даже проводил теперь большую часть дня во сне, но боль, не прекращающаяся ни на секунду, всё равно выматывала, высасывала силы, выпивала их без остатка. Шэнь Цзю периодически казалось, что у него отъезжает крыша, что мир вокруг — всего лишь декорации авторства какого-то пьяного, неадекватного режиссёра. Что он лишь спит, пребывая в бесконечном кошмаре, или и вовсе не существует на самом деле. Что он уже умер. Месяц, два назад, когда угодно.

Есть ведь теория, что представления о загробной жизни — всего лишь агония умирающего мозга, который мгновения растягивает на столетия.

Шэнь Цзю не знал, сколько ещё выдержит разыгрывать перед братом спектакль «со-мной-всё-в-порядке», но обязан был выдержать. Однажды он отослал Шэнь Юаня в магазин и просто кричал, бил стену, сносил на пол пузырьки с жидким мылом и шампунями. Не то чтобы это принесло сильное облегчение. Скорее, просто позволило убедиться, что он ещё не свихнулся окончательно.

Всё меньше хотелось верить в собственные слова и всё больше — сдохнуть уже и закончить нескончаемый цикл жара, холода и боли в одном флаконе. Так стало бы легче и ему самому, и Шэнь Юаню — да, брату было бы плохо, было бы тяжело, но он переплакал и пережил бы, как все переживают. Только вот смерть, сволочь такая, не приходила. Ждала отмеченного в календаре дня, видимо.

А потом Шэнь Юань предложил ему способ выжить.

Какой-то абсолютно безумный способ выжить.

Конечно, Шэнь Цзю не рассчитывал, что это сработает. Он поискал в интернете, чем занимается династия Шан — перемещение душ, запечатывание душ, всё-что-угодно душ. Надо же, с ним в одном здании работал такой талантливый заклинатель. Не то чтобы его интересовало что-то подобное. Жизнь собственных коллег, тем более таких тихих, как эта бесполезная беспомощная крыса, не интересовала тем более. Не знал — не расстроился бы. Но теперь вот узнал.

Шан Цинхуа что, был богом, чтобы создавать тела? Учёные бились над этим бесконечное количество времени, с точки зрения биологии подобное до сих пор было невозможно, а он уже умел с помощью каких-то там магических примочек?

Шэнь Цзю как биолог имел жгучее желание послать всю эту идею куда подальше.

Шэнь Цзю как заклинатель был заинтересован настолько редкой и прогрессивной техникой. Профессору Мэю, наверное, понравилось бы. Он вообще был в восторге от того, что стояло на грани фантастики.

А Шэнь Цзю как человек всё ещё где-то в отдалённом уголке сознания хранил желание жить.

Он подписал соглашение. Отдал свою расчёску. И весь месяц готовил себя к мысли о новом теле — в то время, когда не был занят сном или попытками не свихнуться от боли. С Шан Цинхуа контактировал Шэнь Юань. Ему же оставалось только ждать.

Утром двадцать третьего августа был совершён ритуал.

В доме Шан Цинхуа царил полнейший бардак, но комната, где он, очевидно, проводил манипуляции с клиентами, оказалась вылизанной от пола до самого потолка. Шэнь Цзю предложили посмотреть на новое тело, но он только махнул рукой и сразу улёгся на кушетку, мол, делайте, что хотите. Перед выходом из квартиры он выпил очередную таблетку обезболивающего, так что она ещё немного действовала. Но скоро должна была перестать.

Шан Цинхуа сложил над ним магическую печать. Шэнь Цзю закрыл глаза. Ему показалось, что он просто моргнул, и ничего не произошло, но, когда он снова поднял веки, что-то определённо изменилось.

Брат долго плакал и улыбался сквозь слёзы, держа его за руку — прикосновение ощущалось странно, как-то иначе. Потом они с Шан Цинхуа на время исчезли — поехали хоронить его старое тело на каком-то специально обустроенном семьёй Шан кладбище. Шэнь Цзю остался один. В тишине и попытках привыкнуть.

Он чувствовал себя как летучая мышь, которую долго и с удовольствием били головой об стену. После того, как он много месяцев не знал ничего, кроме усталости и боли, их отсутствие воспринималось ошеломляюще. И другие ощущения: зрительные, звуковые, даже обонятельные — казались слишком… слишком. Чересчур светлая комната, чересчур громкое тикание часов, чересчур резкий запах спирта и каких-то химикатов, чересчур отчётливые тактильные сигналы из-за простыни на кушетке и слабого движения прохладного воздуха.

Шэнь Цзю попробовал встать. Походить. Прислушаться к движению ци внутри себя — то, что уже много месяцев было для него недоступно, потому что меридианы исходили пламенем так же, как и нервы.

Мышцы слаженно работали и чувствовались довольно сильными. «Особый способ стимуляции мышечных волокон для предотвращения атрофии при помощи ци — такой же используют целители-заклинатели на лежачих пациентах в больнице», — хвастался Шан Цинхуа однажды. Вернее, он хвастался, а Шэнь Юань передавал. Органы, по ощущениям, нормально функционировали — по крайней мере, Шэнь Цзю не ощущал никакого дискомфорта. Сердце билось ровно, он мог дышать полной грудью, стоять, двигаться и делать это без всякой боли.

Основной «сюрприз» его ждал, однако, при попытке взглянуть в зеркало. Его предупреждали, что он будет выглядеть немного иначе. Он знал об этом. Но всё равно был… не готов.

Телосложение, длина и даже структура волос остались теми же (подобие одежды, которое на него натянули — не в счёт). Но чуть другой разрез глаз — более узкие, с более приподнятым уголком, похожие на то, что называют «глазами феникса». Чуть иная форма скул и подбородка. Чуть тоньше губы. Но из этих «чуть» складывалось то, на что он смотрел, совершенно не узнавая и не признавая себя.

Понадобилось прикоснуться к этому другому лицу и долго его ощупывать, чтобы убедиться, что оно действительно теперь принадлежит ему.

Непонятно почему вместо радости от того, что он снова получил возможность жить, Шэнь Цзю вдруг посетило раздражение. И, устроившись поудобнее, уютно и бессовестно обосновалось внутри.

Хотя, разве он знал, по мнению других, что такое совесть?

В тот день Шэнь Цзю изобразил какое-то подобие благодарности при брате, потому что осознавал, что должен быть ему благодарен. Но чем больше проходило времени, тем больше он не понимал, зачем согласился на эту безумную авантюру. И ощущал себя так, будто оказался не в том месте. Будто его здесь быть не должно.

Если сначала возросшая чувствительность казалась чем-то занятным, то потом она стала бесить: химические реактивы раздражали слизистую, слишком жёсткая ткань рубашки неприятно ощущалась на коже. В университете на него почти в открытую пялились, очередной засмотревшейся коллеге он прошипел что-то про лёгкую пластическую операцию и надеялся, что слух расползётся достаточно быстро, чтобы до него больше никто не докапывался с этими идиотскими взглядами.

Ему нужно было каждый день примерно на пять минут заходить к Шан Цинхуа для вливания ци. Именно к нему — потому что другая, даже от Шэнь Юаня, была не столь эффективна. Пять минут времени, которое приходилось провести наедине с этой маленькой бесполезной крысой. Шэнь Цзю казалось, что он уже получил достаточное унижение, когда стал обязан ему жизнью и новым телом. Оказывается, ещё нет. Ещё существовали эти ежедневные сеансы. Необходимость которых выводила его из себя.

Вдобавок в октябре брат устроился в университет лаборантом. У него была куча отговорок, но Шэнь Цзю прекрасно понимал, что это лишь для того, чтобы контролировать его. И его состояние. И мало того, что он теперь вечно не только дома, но и на работе находился под присмотром этой курицы-наседки, так ещё и студенты начали шептаться про «новенького лаборанта».

После случайно услышанной фразы: «А выглядит-то совсем как Шэнь-лаоши раньше, но хоть не такой бешеный. И чего он пластику сделал, думает, красивее, что ли, стал?» — Шэнь Цзю был в ярости. Он запомнил, кто это сказал. Ничего хорошего их больше однозначно не ждало.

Сильные эмоции теперь, кстати, вызывали тахикардию. Чтоб его демоны побрали, это идиотское сердце.

И ради этого он променял старое тело на новое — не его, другое, в некоторых аспектах отвратительно неудобное? Ради этого послушал брата?

Да лучше было бы сдохнуть.

Шэнь Юань при этом, похоже, был искренне уверен, будто совершил величайшее чудо. Радовался, ходил сияющий, как сверхновая. И Шэнь Цзю не хотел, но… сдержанностью он и так никогда особо не отличался, а теперь, из-за того, что его раздражало буквально всё, что движется и что не движется, мог сорваться по любому пустяку. Не так сказанное слово, не на том месте лежащая вещь, пересоленный завтрак, неуместная шутка. Периодически у него возникало дежавю.

Он ведь точно так же вёл себя во время своей болезни. Из-за развившейся кофеиновой зависимости и постоянной боли — шипел на всё подряд и неважно, являлось это «всё» братом или кем-то (чем-то) другим. Толку было менять нож на чашу с ядом?

Чем больше проходило времени, тем больше он убеждался, что согласился на фоне комплекса отчаянных безусловных рефлексов, которые у человека неверно называют инстинктом самосохранения. В Шэнь Юане из-за его резкого поведения оставалось всё меньше того света, который так ярко искрился сразу после ритуала. Брат явно расстраивался и, не сыскав удачных попыток поговорить, стал отдаляться. Чаще запирался в своей комнате, реже пересекался в университете, почти не делился новостями.

К концу первого года существования в новом теле они стали как будто чужими людьми. Шэнь Цзю это не нравилось, совсем не нравилось, но он никогда не был силён в том, чтобы объясняться словами через рот. Это оказался очередной замкнутый круг: его настроение падало логарифмически из-за ухудшения отношений с братом, но, чтобы улучшить отношения с братом, ему нужно было по меньшей мере нормальное расположение духа, дабы не срываться на него.

Проклятая жизнь.

Проклятое тело.

Проклятый Шан Цинхуа, который оказался существующим в этом мире.

Новый август, до которого Шэнь Цзю не должен был дожить и в котором появился непонятно зачем нужный ещё один день рождения, ознаменовался тем, что Шэнь Юань стал пропадать где-то вне дома по несколько часов, чего никогда не делал раньше. На прямые вопросы отвечал, что у него появился новый друг, но что за друг и откуда — молчал, как рыба. Даже рыбы, по ощущениям, могли бы рассказать больше.

Новый сентябрь ударил по Шэнь Цзю заявлением, что Шэнь Юань собирается съехать и подыскивает квартиру.

— А-Цзю, — сказал он. — Ты ведь часто говорил, что мне нужно стать самостоятельнее. И я хочу стать самостоятельнее, поэтому собираюсь жить отдельно, в собственной квартире.

Шэнь Цзю отреагировал никак. Он был настолько ошарашен, что не выдавил из себя даже язвительных комментариев, даже яда, даже ругани — абсолютно ничего. Просто ушёл к себе и хлопнул дверью.

Периодически его раздражала гиперопека Шэнь Юаня, да, действительно так. Но её можно было понять, потому что брат едва не потерял его. Шэнь Цзю помнил его траурный вид. Шэнь Цзю помнил его искрящееся счастьем лицо, когда он узнал про методы семьи Шан. Шэнь Цзю злился, бесился, делал что угодно, но привык к этой гиперопеке, привык к поведению курицы-наседки так же, как к усиленной чувствительности нового тела.

А теперь… решение Шэнь Юаня съехать в отдельную квартиру ощущалось почти как предательство.

Это был их дом.

Шэнь Цзю действительно периодически говорил, что брату стоит стать более самостоятельным, но он никогда не представлял, что эта самостоятельность будет проявляться в отделении от него. Тем более столь резком. У него даже появилось подозрение, что на такое решение Шэнь Юаня подговорил этот его «друг», но он не мог спросить, потому что не получил бы теперь вразумительного ответа!

Новый октябрь переломил их отношения окончательно.

Десятого числа утром за завтраком Шэнь Юань сказал, что нашёл подходящую квартиру благодаря своему другу, сегодня займётся сбором вещей и съедет. И снова не получил никакой реакции. Чуть позже днём Шэнь Цзю, собравшись зайти к Шан Цинхуа после пар за очередной порцией ци, услышал через не закрытую до конца дверь: «…устал от того, как он себя ведёт. Мне правда будет лучше одному».

Шэнь Цзю подумал, что, если бы он вдруг знал, как пуля проходит сквозь мозг навылет, ломая сначала одну, а потом другую височную кость, это ощущалось бы именно так.

Он ушёл прочь по коридору, не скрывая звука шагов. Он уехал раньше, пропустив «сеанс». Голова болела, остро, пульсирующе, стягивая железным обручем. Шэнь Цзю забыл, что такое головная боль, но теперь впервые чувствовал её снова. Его трясло — от гнева, от досады, от этого отвратительного «устал».

Когда-то Шэнь Юань утверждал, что «его а-Цзю» самый лучший, и всё равно, какой у него характер.

Теперь стало не всё равно.

Неужели Шэнь Цзю в последнее время вёл себя настолько по-свински? Но даже если вёл — как можно было сказать подобное про него, про собственного брата? Как духу хватило?

Он пытался успокоиться, но тщетно. С этим новым телом вообще намного сложнее стало успокаиваться, все эмоции словно проявлялись стократ острее и держались дольше. Каким бы образом Шан Цинхуа ни создавал нейронные связи в его мозге, с соотношением процессов возбуждения и торможения он явно облажался. И облажался по-крупному.

Шэнь Юань приехал часом позже. Повозился какое-то время в своей комнате, пока Шэнь Цзю сидел на кухне и, переваривая собственную злость, пил чай (теперь он пил только чай, чтобы не заработать кофеиновую зависимость ещё и для этого тела). Вышел с набитой пухлой сумкой, перекинутой через плечо, и ещё небольшим рюкзаком в руках. Вышел, оставил это всё у порога и заглянул на кухню.

— Ну что, — сказал негромко. — Пока, а-Цзю. Я буду иногда заезжать.

И улыбнулся.

Улыбнулся.

Шэнь Цзю уже пару месяцев видел улыбку на его лице разве что по великим праздникам, а теперь она появилась, когда он собрался уезжать.

Волна гнева всплеснула так сильно, что лицо залило жаром. Шэнь Цзю даже не заметил, как сжал в руке чашку — ту самую фарфоровую чашку, подаренную братом — и как неосознанно пустил в неё ци, но в какой-то момент её тонкие стенки треснули. Горячий чай ошпарил кожу. Осколки впились в ладонь. Шэнь Цзю зашипел, тряхнул рукой в сторону — звон, мелкие дробные удары о пол. Кровь на пальцах и боль пульсацией по нервным окончаниям. Испуганные глаза Шэнь Юаня напротив.

— А-Цзю! — Он попытался броситься вперёд, но замер на полушаге.

— Значит, рад, что сваливаешь от меня подальше?! — выплюнул Шэнь Цзю. — Не хочешь с родным братом поделиться, от чего же ты там так сильно устал, что моё общество тебе ненавистно сделалось?

Шэнь Юань вздрогнул. Судорожно вдохнул и прерывисто выдохнул, неотрывно глядя на него огромными широко распахнутыми глазами. А потом ссутулил плечи и опустил голову. Он выглядел виноватым, и это должно было умерить пыл Шэнь Цзю, но пожар внутри разгорелся ещё больше после слов, которые прозвучали мгновением больше:

— Да, а-Цзю. Я устал. Ты ведёшь себя так же, как вёл, когда был болен, но тогда я хотя бы понимал, а теперь совершенно не понимаю. Будто тебя раздражает всё на свете — будто даже я тебя раздражаю. Будто в твоей жизни нет ничего хорошего.

— А это не так? — прошипел Шэнь Цзю.

Шэнь Юань снова вскинул на него изумлённый взгляд.

— Но у тебя есть новое тело, и оно здорово. Мы спасли тебя от проклятия, и ты уже целый год…

— Что «целый год»? Существую благодаря вашей милости? — выпалил Шэнь Цзю. — О, спасибо огромное!

Слова застыли в воздухе кухни, которым вдруг стало тяжело дышать. В глаза Шэнь Юаня, споткнувшись, можно было провалиться, настолько сильно у него расширились зрачки. Шэнь Цзю на мгновение почудился влажный блеск — это отозвалось коротким уколом в груди, но он лишь скривил губы, заталкивая смутное ощущение подальше.

Как же саднило ладонь и пальцы.

Демоны бы побрали тех, кто делает такие непрочные чашки.

— А-Цзю… — тихо произнёс Шэнь Юань, побелев.

— Что «а-Цзю»? — выплюнул Шэнь Цзю. — Что я, по-твоему, должен делать? Кланяться вам обоим в ноги? Благодарить до конца своих дней? Ты думаешь, чудо великое совершил? Хочешь гордиться собой, спаситель?

— Но ведь ты же… был рад.

— Рад. — Шэнь Цзю едко усмехнулся. — Ну да. Так рад, что едва с ума от счастья не сошёл. Когда наконец наступит день, в который ты перестанешь принимать фантазии за реальность? Я постоянно сталкиваюсь с какими-то проблемами этого тела! Оно выглядит иначе, у него чувствительность работает иначе, у него всё иначе! И оно сгниёт заживо, если я не буду получать ци извне каждый день! И ты ещё спрашиваешь, почему меня всё раздражает? Какого демона нужна такая жизнь?!

— Зачем же ты… — Шэнь Юань шумно сглотнул, голос его дрожал. — Зачем ты тогда согласился?

— Затем, что ты меня слёзно умолял, зачем же ещё. — Шэнь Цзю скрестил руки на груди — и тут же, дёрнувшись, снова опустил их, когда понял, что пачкает кровью домашнюю рубашку. — Прямо как сейчас. Вечно только тем проблемы и решаешь, что плачешь.

Шэнь Юань выглядел так, словно его ударили. Приоткрыв рот, он мотнул головой, быстро и резко, зажмурился на мгновение, дыша коротко и отрывисто. Это должно было хоть немного отрезвить Шэнь Цзю — никогда, никогда он не вызывал у брата такую реакцию, никогда не заставлял его вести себя, словно загнанное в угол дикое животное. Но не отрезвило.

— А-Цзю… — начал Шэнь Юань надтреснутым голосом.

— «А-Цзю», «а-Цзю», вечно «а-Цзю», — едко перебил Шэнь Цзю. — Ты ничего другого не научился говорить за почти тридцать лет жизни? Так давай, напечатай — у тебя же это намного лучше получается, не так ли?

У Шэнь Юаня задрожали губы. До хруста сжав кулаки, он закрыл глаза — и по щекам скатились слёзы. Сглотнул. Сделал шаг назад — едва слышный шелест по паркету — и медленно выпрямил спину. Снова поднял веки, посмотрел прямо на Шэнь Цзю. Слёзы всё ещё текли, а он даже не пытался вытирать их, только шумно дышал носом.

— Прости, — произнёс почти шёпотом. — Прости, а-Цзю. Я… я, наверное, и правда пойду.

И действительно развернулся и пошёл прочь из кухни. Его спина была прямой, словно вдоль позвоночника вбили металлический штырь, но плечи мелко дрожали, и только из-за этого он казался в несколько раз меньше.

Ярость Шэнь Цзю вдруг испарилась, смывшись с души потоками ледяного осеннего дождя. Он застыл, чувствуя, как на пораненной ладони засыхает плёнкой и неприятно липнет к коже кровь, смотрел в спину брату, в опустевший дверной проём, зияющий чернотой, и не мог сдвинуться с места.

Он перегнул палку.

Он не должен был так разговаривать.

Раз-два. Пульс ударил по висках вторым выстрелом навылет за сегодня. Когда Шэнь Цзю наконец отмер, входная дверь уже оглушительно хлопнула. Он запоздало вылетел в коридор, едва не вогнав осколки чашки ещё и в стопы, и его оклик «а-Юань» разбился об этот хлопок вдребезги.

Шэнь Цзю не побежал догонять его, зная, что это бесполезно. Что сейчас брат не захочет его даже видеть. Он просто весь оставшийся вечер молча, без единого звука, крушил всё, до чего мог дотянуться: сметал бумаги, лежащие на столе, и пузырьки в ванной комнате — как тогда, больше года назад. Ломал стоящие на полках статуэтки. Даже разбил несколько тарелок из шкафа и потом собирал осколки, ещё больше раня пальцы.

Он не тронул только комнату Шэнь Юаня. Ни единого предмета в ней.

Как будто это могло помочь и вернуть его домой.

На следующее утро Шэнь Юань не пришёл на работу и не отвечал на звонки. Шэнь Цзю снова и снова набирал номер. Снова и снова. В какой-то момент он просто перестал считать, сколько раз услышал в трубке безэмоциональное: «В настоящий момент абонент не может ответить на ваш звонок, оставьте голосовое сообщение после звукового сигнала». Шэнь Цзю знал, что это бесполезно, потому что Шэнь Юань так и не научился их прослушивать.

— Возьми трубку. А-Юань, гули тебя раздери, возьми трубку!

«В настоящий момент абонент не может…»

Он нажал на отбой, царапнув ногтем по экрану, и едва сдержался, чтобы не швырнуть телефон в стену. Он бы и швырнул, если бы покупал его за свои деньги. Но это был подарок. Подарок брата.

Один из его подарков Шэнь Цзю уже разбил. Другой — облил грязью по самое не хочу. Три, конечно, число красивое, но не в данном случае.

Забинтованную ладонь саднило. Он вчера слишком поздно и некачественно её обработал — разумеется, началось воспаление. Движения сковывались. Это раздражало. К счастью, это была не рабочая рука. И у него сегодня поставили только две пары. Три — если учитывать окно вместо второй, которое он проводил сейчас в лаборантской в попытках дозвониться до брата.

В дверь вдруг постучали. Шэнь Цзю вскинул голову и уже открыл рот, чтобы послать нежданного посетителя куда подальше. Но посетителю, похоже, разрешение не особо-то и требовалось. Выждав всего секунды две, он открыл дверь и вошёл внутрь.

Шан Цинхуа. Ну конечно, кто же ещё.

— Зачем ты пришёл? — прошипел Шэнь Цзю. — Выметайся отсюда, для передачи ци ещё не время. У тебя разве пары сейчас нет?

— Есть, — отозвался Шан Цинхуа. — Я дал студентам несколько психологических тестов и сказал, что проверю, когда вернусь. Некоторые на сотню вопросов, так что как минимум на час это их должно занять.

— Зачем. Ты. Пришёл? — повторил Шэнь Цзю, отчеканивая каждое слово.

— Поговорить, — ответил Шан Цинхуа. — О Шэнь Юане.

Шэнь Цзю послал бы его куда подальше сейчас, если не получилось минутой раньше.

Но у Шан Цинхуа было очень серьёзное выражение лица. Слишком серьёзное. А пересчитать случаи, когда у этого идиота было серьёзное выражение лица, удалось бы по пальцам одной руки. Первый — когда он проводил ритуал. Второй — сейчас.

— Вы же поссорились, да? — спросил Шан Цинхуа.

— Тебе какое дело? — мгновенно ощетинился Шэнь Цзю.

— Было бы никакое, если бы вчера вечером он не прислал мне… кое-что со словами «пожалуйста, не говори ничего а-Цзю».

Сердце почти физически ощутимо закаменело в груди. Шэнь Цзю сжал кулаки, морщась от боли в воспалённых порезах, и молча смотрел, как Шан Цинхуа лезет в карман джинсов (кто вообще на работу в университет носит джинсы?) и достаёт телефон. Он что-то потыкал, листнул и протянул Шэнь Цзю.

Тот едва не ослеп от выкрученной на максимум яркости экрана вкупе с классической дневной темой вместо привычной ночной, которую использовал сам. Закрыл глаза, часто моргая от боли, возникшей в глазных яблоках, зашипел, словно вампир, оказавшийся на солнце. Он был достаточно осведомлён о европейских мифах, чтобы проводить подобные аналогии.

Проморгавшись, Шэнь Цзю наконец смог увидеть то, что показывал ему Шан Цинхуа. На его телефоне была открыта переписка. Переписка с Шэнь Юанем. Почему-то максимально крупный шрифт — такой крупный, что видно было только пять сообщений. И почти все от брата.

Shang Qinghua 08:44 pm

Ну что? Как обосновался на новом месте?

Shen Qingqiu 08:45 pm

Отлично!

Мы, правда, поссорились с а-Цзю, когда я уходил с вещами, но… неважно. Не хочу об этом говорить.

Я пригласил Ли Бина на новоселье. Он принёс какой-то чай. Очень интересный вкус, никогда такого не пробовал.

Shen Qingqiu 10:30 pm

Цинхуа. Мне страшно.

Shen Qingqiu 10:32 pm

Я… кое-что записал.

Ли Бин отошёл в соседнюю комнату говорить по телефону и долго не возвращался, и я… В общем, послушай. Я пришлю сейчас.

Я не понимаю, что происходит, но, пожалуйста, не говори ничего а-Цзю.

Даже если что-то случится, не говори ему.

Shen Qingqiu 10:33 pm

[Прикреплённая аудиозапись]

Шэнь Цзю до боли стиснул пальцы на поверхности чехла — гладкого с какой-то дурацкой объёмной наклейкой в нижней части корпуса. Нажал на кнопку воспроизведения. Аудиозапись, короткая, всего девятнадцать секунд, сильно испорченная шорохами, сразу началась с голоса. Когда Шэнь Цзю услышал, у него моментально поплыло перед глазами — ощущение, будто резко скакнуло артериальное давление — а волоски по всему телу встали дыбом. Рука так сильно задрожала, что он едва удержал телефон.

Этот самый голос когда-то желал ему гореть в Диюе.

Этот. Самый. Голос.

«…готово. Ему так понравился чай, ха. Спасибо вам. И он выпил достаточно. Осталось только подождать ещё немного. Думаю, он наконец вспомнит меня, когда я покажу ему, чего он заслужил».

На мгновение Шэнь Цзю показалось, что его сердце замерло в асистолии. Он сделал судорожный вдох и прижал трясущиеся пальцы свободной руки к виску, чтобы убедиться, что это не так. Ненастоящее сердце било в подушечки судорожной, рваной тахикардией.

Мысли кружились в голове с безумной скоростью. «Вспомнит меня». «Вспомнит меня». Как Шэнь Юань мог вспомнить Бин Гэ — мать его, это был он, это точно был он — если никогда не видел? «Чего заслужил»? Что брат мог заслужить, он же не Шэнь Цзю, далеко не Шэнь Цзю, он в жизни никогда никому ничего не делал, это не его звали змеёй и сволочью, это не его ненавидели десятки, если не сотни людей. Почему вообще…

Шэнь Цзю прошибло холодным потом, когда он осознал.

Внешность.

Они с братом сейчас выглядели по-разному из-за того, что у него было другое тело. И брат теперь тоже работал в университете. Прошло как раз полтора года с тех пор, как Бин Гэ посадили — его могли выпустить условно досрочно. Его наверняка выпустили бы условно досрочно, в этом даже никаких сомнений не возникало, учитывая то, кто его отец. Не получилось избавить сыночка от тюрьмы — получится избавить от полного срока.

Бин Гэ их перепутал.

И решил отомстить дважды.

— Ты что, не знал, кто его новый друг?! — накинулся Шэнь Цзю на Шан Цинхуа. — Почему ты это допустил?!

— Эй, я никогда его не видел! Я только знал о его существовании. И имя. Но имя, как ты увидел, другое! — затараторил Шан Цинхуа. — Я тоже понял только по этому аудио.

— Почему ты не сообщил мне вчера? Ты знаешь мой номер!

— Я уже спал, когда он это написал, прочитал и послушал только утром, когда в автобусе на работу ехал, — торопливо стал оправдываться Шан Цинхуа. — Шэнь Юань больше не отвечал ни на звонки, ни на сообщения, а я не знаю точно адрес его новой квартиры, только район. И, в общем… он просил не говорить, но я решил, что не могу не говорить.

Шэнь Цзю хотелось швырнуть в него его же телефоном. Или сломать тонкий корпус. Он бы так и сделал — если бы вложил прямо сейчас немного ци. Но вместо этого он молча протянул телефон, и Шан Цинхуа быстро сцапал его. Как настоящая крыса. Жаль, что людей нельзя вывести из жизни, как выводят из эксперимента крыс. Бескровным методом.

— И вообще, — вдруг сказал Шан Цинхуа, — почему ты ругаешь меня? Ты его брат, разве он не должен всё рассказывать тебе?

Сказал зря.

Шэнь Цзю осыпал Шан Цинхуа такими выражениями, которых, наверное, никогда не слышали стены университета. Ему было плевать. Сейчас — было. Его брат оказался в смертельной опасности, оказался по большей части из-за него, из-за его поведения, из-за неспособности нормально поговорить словами через рот, из-за их ухудшившихся отношений, а его ещё и смели тыкать в это носом, как нашкодившегося кота.

Да какое право было у этого идиота! В конце концов, именно из-за того, что он сделал это тело непохожим на прежнее — из-за того, что он вообще его сделал — их и перепутали!

Потом, уже выдохшись, Шэнь Цзю долго, напряжённо думал, пытаясь понять, что теперь делать, а Шан Цинхуа, притихший, стоял напротив него и боялся, казалось, даже дышать. Высказанный в конце концов вариант — единственный верный, единственный возможный в данной ситуации — заставил его побелеть так, что шерсть лабораторных крыс по сравнению с его лицом показалась бы грязной.

— Нет. Нет-нет-нет, — забормотал Шан Цинхуа. — Он убьёт меня, если я это сделаю, ты же не хочешь, чтобы он…

— Это я тебя убью, если ты этого не сделаешь, — процедил Шэнь Цзю. — Потому что, если мой брат умрёт, тебе точно не жить.

— Тогда тебя посадят, — пропищал Шан Цинхуа.

— Мне плевать. — Шэнь Цзю криво усмехнулся. И добавил через мгновение: — Ты же не забыл, что я легко гнию изнутри?

Шан Цинхуа пришлось согласиться.

Не то чтобы у него была возможность отказаться.

Шэнь Цзю понимал, что Бин Гэ не станет убивать сразу. Учитывая, что он выбрал проклятие, которое медленно превращает в ходячий труп с исходящими пламенем нервами, это было бы для него слишком легко. У них оставалось время. Но мало времени. Поэтому они договорились после третьей пары уехать к Шан Цинхуа домой. Ему нужно было, чтоб его, какое-то там особое поле, нарисованное на полу комнаты.

Шэнь Цзю после этого разговора вдруг охватило ненормальное, сверхъестественное спокойствие. Такое всепоглощающее, что он даже не особенно сегодня придирался к студентам. Сердце билось ровно, настолько ровно, что Шэнь Цзю мог, не считая, сказать частоту собственного пульса.

Он был уверен в своём выборе. Абсолютно. Он не сомневался ни мгновения, и он был готов. На самом деле, уже год как был.

За несколько минут до конца третьей пары ему пришло сообщение от Юэ Цинъюаня. Нужно было зайти к нему в кабинет и подписать пару документов: оказывается, Шэнь Цзю назначали в этом году сопровождающим для ежегодной практики заклинателей.

Не то чтобы эти подписи имели смысл, но он зашёл. Резко ответил на обеспокоенный вопрос о брате, что представления не имеет, где он сегодня. Далее весь процесс происходил молча: Юэ Цинъюань дал ему нужные бумаги и ручку, Шэнь Цзю размашисто расписался и подвинул всё обратно. Развернулся, собираясь уйти. Делая вид, что не заметил печального взгляда.

— Шэнь Цзю, — окликнул его Юэ Цинъюань. — Шэнь Цзю, скажи, что я ещё должен сделать, чтобы ты наконец простил меня?

Шэнь Цзю сначала хотел, как обычно, ответить что-то едкое и послать его в дальние заоблачные края с подобными вопросами.

А потом внезапно ощутил, что давно уже не чувствует в себе злости по отношению к этому человеку, сейчас смотрящему ему в спину виновато и растерянно, так же, как он смотрел вчера в спину брату. Почти так же. Должно быть, она прогорела вместе с нервами ещё во время его болезни. Или исчезла только сейчас, поглощённая охватившим его спокойствием. Ненависть, которую он тянул за собой начиная с пяти лет, ненависть, отравлявшая его…

У Шэнь Цзю возникло вдруг идиотское, иррациональное желание не забирать её с собой.

— А кто сказал, что тебе нужно что-то делать, — негромко произнёс он, — Ци-гэ?

И, не оборачиваясь, вышел из кабинета.

Чтобы больше никогда туда не вернуться.