Шэнь Юань не смотрит на Юэ Цинъюаня всё время, пока рассказывает.

По щекам уже давно текут слёзы, перед глазами мутно, весь кабинет видится как сплошное светло-серое пятно, а ресницы ощутимо слиплись от влаги. Голос срывается, во рту сухо, но он упрямо продолжает говорить, глядя в пол. Если бы только воспоминания были хотя бы чуть-чуть не такими яркими. Если бы только он мысленно не умирал, переживая их снова.

— Тот чай подействовал как миорелаксант. Наверное, там был какой-то яд. Сначала всё было нормально, но потом у меня начали отказывать мышцы. Бин Гэ… ждал, пока я совсем не смогу двигаться и разговаривать. Я настолько перепугался, что даже не додумался кому-то ещё позвонить. Он сказал мне, что не понимает, почему проклятие не сработало, и я ещё жив. Что забавно было наблюдать, как я его не узнаю, хотя когда-то затащил за решётку. В этот момент я всё понял. Только в этот.

Шэнь Юань судорожно сглатывает. Если бы он рассказал брату… возможно, они вдвоём поняли бы намного раньше. И ничего этого не произошло бы.

Но он не рассказал.

Впервые Бин Гэ подошёл к нему на улице. В парке недалеко от университета, когда Шэнь Юань решил поработать над очередным заказом (несмотря на появившуюся официальную работу, он не прекратил их брать) на свежем воздухе и… честно говоря, немного отдохнуть от брата. Бин Гэ окликнул его, назвал «Шэнь-сяньшэн», а в ответ на удивлённый вопрос: «Мы знакомы?» — лицо его вдруг приобрело странное выражение.

Это сейчас Шэнь Юань понимает, почему оно было таким. А тогда преспокойно купился на слова о том, что нет, не знакомы, потому что Ли Бин (он даже имя удосужился поменять только наполовину!) закончил учиться ещё за год до того, как Шэнь-сяньшэн занял должность преподавателя. Что он заинтересовался исследованиями Шэнь-сяньшэна и захотел познакомиться поближе с человеком, их сделавшим. К тому же, они ведь приблизительно одного возраста — возможно, найдутся и другие темы для общения?

Шэнь Юаню хватило мозгов понять, что этот человек перепутал его с братом. Наверное, из-за того, что новое тело Шэнь Цзю выглядело слегка иначе.

Мозгов понять, что что-то здесь не так, ему не хватило.

Брат никогда в жизни не стал бы просто дружить с людьми, а Ли Бин был слишком мил, приветлив и словно бы ничего не знал об отвратительном характере того, к кому обращался. И Шэнь Юань решил поиграть в актёра. Ему даже имя в мессенджере менять не пришлось — у них с братом они всё равно писались почти одинаково. Их вторые имена.

Рассказывать об этом Шэнь Цзю он нужным не счёл, ограничился словами про «нового друга» в ответ на прямой вопрос: брата раздражал, кажется, даже воздух вокруг, разговаривать с ним в последнее время было бесполезно.

Зато теперь приходится играть в актёра постоянно.

— Он вынес меня из квартиры и посадил в машину, — дрогнувшим голосом продолжает Шэнь Юань. — Ночь уже, никто не видел. По дороге он всё говорил, что теперь спокойно может издеваться надо мной, а я ничего ему не сделаю. Ехали долго. Он привёз в какой-то домик в лесу, уложил там на пол и стал пускать по моим меридианам тёмную ци. Это было… очень больно. А я даже не мог закричать из-за яда.

Бин Гэ оказался из тех, кто обожает болтать, пока причиняет боль. Он сказал, что думал, будто Шэнь Цзю потерял память из-за проклятия, от которого ему каким-то чудом удалось избавиться. Признался, что сначала хотел просто появиться перед ним призраком из прошлого и начать преследовать, устраивая одни проблемы за другими, но с учётом этой маленькой детали решил, что нашёл способ куда веселее и увлекательнее.

Шэнь Юань, способный только моргать, закрыл тогда глаза.

Даже если бы он был способен говорить, он ни за что не раскрыл бы в тот момент правды. Если Бин Гэ нужна была жизнь его брата, Шэнь Юань мог доиграть до конца и отдать свою, чтобы он оставил в покое их семью. Да, они поругались. Но это не значило, что Шэнь Юань позволил бы Шэнь Цзю умереть. Не после того, как его уже удалось спасти.

— А потом, — заканчивает Шэнь Юань, — меня вдруг выдернуло прочь. И я… оказался здесь. В теле брата.

В тот день, в тот момент он сначала не понял даже, что произошло.

Но сначала вспомнил комнату, в которой Шан Цинхуа проводит свои ритуалы. Потом, подняв руку, по рукаву узнал рубашку брата. Одну из его рубашек, светло-изумрудную — у неё ещё прорези на воротнике для булавки-штанги. Шан Цинхуа, стоявший рядом, начал со слов «пожалуйста, только не кричи». И протянул ему, растерянному и ошеломлённому, листок, на котором было всего несколько строк иероглифов.

«Прости меня за то, что я делал не так, а-Юань. Это тело тебе сейчас нужнее, чем мне. Я всё равно должен был умереть ещё год назад. Прощай».

Шэнь Юань кричал.

Нет, не так.

Он орал, он рыдал в голос, охваченный горем, он бросился на Шан Цинхуа, ещё даже толком не контролируя свои движения, и несколько раз врезал ему. А тот не сопротивлялся, позволяя превращать собственное лицо в карту из синяков и потёков крови. И молчал. Молчал, когда его били, молчал, когда ярость Шэнь Юаня, схлынув, перетекла в тихую истерику, и он плакал на полу комнаты, сжимая записку в руке.

Это тело, которое позволило Шэнь Юаню отвоевать брата у смерти, теперь принадлежало ему самому. Тело, которое Шэнь Цзю так возненавидел. Тело, которое, как оказалось, стало для него клеткой, а не спасением.

Теперь оно стало клеткой для Шэнь Юаня.

Он подал заявление в полицию о пропаже… ну, получается, что себя. Потому что не помнил, где находится тот домик, да и не был уверен, что Бин Гэ останется там. Шан Цинхуа смог выдернуть душу, но определить местоположение тела ему было не под силу. Первую неделю Шэнь Юань боялся, что Бин Гэ явится к нему или к Шан Цинхуа из-за этого заявления — тем более что искать должны были конкретно его благодаря аудиозаписи.

Но Бин Гэ, видимо, решил залечь на дно и не высовываться. Словно испарился. С того дня и до сих пор. Настоящее тело Шэнь Юаня тоже.

Остаётся надеяться, что оно хотя бы живо.

— Сяо Юань, — тихо подаёт голос Юэ Цинъюань. — В какой день, ты сказал, это произошло?

— Одиннадцатого октября.

Юэ Цинъюань издаёт странный, полузадушенный звук. Шэнь Юань вскидывает голову, впервые за весь разговор подняв на него взгляд. Моргает, пытаясь избавиться от мутной пелены слёз. Брови Юэ Цинъюаня надломлены выражением боли, губы сжаты, а пальцы, побелевшие, сомкнуты на перьевой ручке: кажется, если он приложит ещё чуть большее усилие, то просто сломает её. Как Шэнь Цзю тогда сломал чашку.

— Он сказал в тот день… — надломленно произносит Юэ Цинъюань. — Он сказал, что мне не нужно ничего делать, чтобы он простил меня. И назвал «Ци-гэ». Как раньше, в детстве. Поэтому, когда он начал снова вести себя холодно, я подумал, что мне просто показалось. Или я не так понял.

— Это был не он, — глухо отзывается Шэнь Юань. — Это был уже я. Мне неоткуда было знать о его словах.

Юэ Цинъюань резко размыкает пальцы, и ручка падает — металлический корпус звонко бьётся о поверхность стола. Шэнь Юань морщится, дёргает головой, почему-то жмурится — рефлекторная реакция, хотя раздражитель вовсе не свет, а звук. Ссутулив плечи, Юэ Цинъюань закрывает лицо руками. И шепчет едва слышно:

— Если бы я знал… Если бы…

«Если бы» — очень жестокое выражение.

Потому что того, что за ним скрывается, не существует и существовать никогда не будет.

Они долго сидят в тишине. Почти в тишине, если не считать давящего на уши тиканья часов. Шэнь Юань яростно трёт глаза, пытаясь прояснить зрение и хоть немного расклеить ресницы. Потом, подумав несколько секунд, слегка использует ци, чтобы создать что-то вроде вуали, видимости незаплаканного лица. Только этого ему не хватало. Он слишком долго выстраивал образ брата, чтобы поломать его одной крупной ошибкой. Перед Юэ Цинъюанем — можно. Перед студентами и остальными коллегами — нельзя.

Юэ Цинъюань, вдруг протяжно выдохнув, выпрямляется в своём кресле. Его глаза, покрасневшие, влажно блестят, лицо слишком бледное, но в остальном он выглядит спокойным. Даже слишком для человека, который только что выслушал нечто подобное.

— Спасибо, что рассказал, сяо Юань, — негромко произносит он, прикрыв веки — ресницы подрагивают. — Ты… вы с Шан Цинхуа покажете мне, где находится могила сяо Цзю? С его… настоящим телом.

— Я спрошу Шан Цинхуа, — отвечает Шэнь Юань. — Это должна была быть секретная информация. Но, наверное, тебе он согласится рассказать. Мы можем даже… съездить вместе. Я ни разу не был там со дня ритуала.

— Если это не будет тяжело для тебя, — осторожно замечает Юэ Цинъюань.

— А даже если будет — что мне теперь, вечно прятаться от факта его смерти? — резко, немного резче, чем хотел, возражает Шэнь Юань. — Он умер, даже если я им притворяюсь. Пожертвовал собой. Хотя, не знаю, была ли для него жертва, если он ненавидел это тело. Мне придётся это принять, Ци-гэ.

— И как долго ты планируешь притворяться?

— Пока не найдут меня настоящего. — Шэнь Юань переплетает пальцы, горбит спину, упираясь локтями в бёдра.

— А потом?

Шэнь Юань пока не задумывался достаточно отчётливо о том, что будет потом. Хотя времени у него не так уж много.

Он так и не сказал, но ведь конкретное тело создаётся под конкретную душу. Оно не способно долго удержать другую. Даже со «своей» душой такое искусственно выращенное тело рано или поздно начинает рушиться, разлагаться, гнить, особенно если его не подпитывать ежедневно ци. Брату Шан Цинхуа давал примерно десять лет, если не стал бы пропускать сеансы или принимать не ту ци — потом понадобилось бы выращивать новое и снова проводить ритуал. Вдвое меньше — если стал бы.

Самому Шэнь Юаню он даёт максимум полгода. И приступы, которые тот периодически переживает, являются следствием того, что тело не подходит душе. Она рвётся прочь, пытаясь отсоединиться от сосуда, в котором её заключили. Позже появятся заметные внешне трещины: прежде всего от области сердечного даньтяня по груди и животу, потом перекинутся на руки и ноги, потом на шею и лицо. И начнут гнить изнутри.

Шан Цинхуа сказал, что в крайнем случае создаст ещё одно тело, но второй порцией пластики на этот раз оправдаться будет сложно. Шэнь Юань прекрасно понимает. И надеется, что полиция справится быстрее, чем ему это самое тело понадобится.

О, и ещё Шан Цинхуа сказал, что нужно будет найти кого-то, кто будет вливать ему ци во время практики… Боги, как сложно. Каким образом он должен это сделать, попросить кого-то из студентов? Какой бред! Он уже знает, что такое приступы, переживёт. Вряд ли они будут значительно сильнее обычного. И вряд ли длительность его существования серьёзно сократится, иначе Шан Цинхуа наверняка уже обсыпал бы его уверениями в том, что ехать ему нельзя ни в коем случае.

И хорошо, что не обсыпал.

Объяснить, почему вдруг надо за три жалких дня до выезда переделывать все сопроводительные документы на практику, тоже будет сложно. Юэ Цинъюаню этот момент про свои крайне ограниченные сроки он так и не озвучил. И не озвучит, чтобы не беспокоить лишний раз. Пусть думает, что там так же около пяти-десяти лет.

— А потом, — говорит, отвечая на вопрос Юэ Цинъюаня, — брат, проигнорировав медиков-заклинателей, заберёт меня домой, чтобы самому попытаться вернуть в сознание. У него получится, и через несколько дней я, живой и невредимый, объявлю, что он, спасая меня, умер от искажения ци. И даже похороню это тело — в закрытом гробу, потому что оно начнёт разлагаться уже через пару часов после того, как из него выдернут душу. — Облизывает пересохшие губы, спрашивает на взводе, риторически: — Такой вариант подойдёт?

Лицо Юэ Цинъюаня темно, как предгрозовое небо. Он не говорит ничего в ответ, отведя взгляд. Шэнь Юань на негнущихся ногах, пошатываясь, поднимается с дивана. Поправляет одежду. Опускает руки вдоль тела, усилием воли расслабив пальцы. Медленно выдыхает, сосредотачиваясь на движении ци и стремительно пуская её по всему телу сверху вниз и обратно.

И спустя мгновение, распрямив спину и вздёрнув подбородок, превращается в ненавистного всем Шэнь-лаоши.

— У тебя сегодня организационное собрание по поводу практики со студентами-заклинателями после четвёртой пары. Ты не забыл? — спрашивает Юэ Цинъюань, в голосе его звучит беспокойство.

— Разумеется нет, — едко отзывается Шэнь Юань.

На мгновение бросив взгляд на Юэ Цинъюаня, он видит, как у того в изумлении распахиваются глаза и даже чуть приоткрывается рот. Иногда Шэнь Юань поражается сам себе, тому, насколько плотно к нему прилипает образ брата. Чисто теоретически, от него ведь можно отступить — в университете давно считали и считают, что у Шэнь Цзю медленно и основательно едет крыша, но… это кажется оскорблением его памяти.

В коридор Шэнь Юань выходит ровно со звонком. Окно снова открыто — и кому настолько жарко в начале ноября? На этот раз он не утруждает себя тем, чтобы закрыть, просто проходит мимо, ловя кожей обжигающе холодные касания ветра, и раздражённо дёргает плечом. Оказавшиеся на его пути студенты отшатываются в стороны, освобождая дорогу, и вежливо склоняются в малом поклоне.

Оставшиеся две пары проходят как обычно. Буквально как обычно, ничего нового. Не то чтобы на его занятиях могли случаться какие-либо увлекательные истории. Особенно если это первый курс химиков, где того самого Се Ляня, которому ни к чему нельзя прикасаться, он отстранил от выполнения практических работ, и второй курс медиков, по сравнению с которыми пресноводные амёбы на грани впадения в состояние анабиоза покажутся просто настоящими живчиками.

А потом его аудитория наполняется исключительно заклинателями.

С первого по пятый курс, всего пятьдесят девять человек на весь университет, согласно спискам. Подождав минут пятнадцать, он несколько раз постукивает ручкой по столу, обозначая начало собрания, ждёт, пока студенты поприветствуют его, и делает небрежный взмах ладонью, позволяя им сесть. В воздух тут же взлетает чья-то рука.

— Слушаю? — холодно произносит Шэнь Юань.

Студент радостно вскакивает на ноги, проигнорировав ещё одного, сидящего рядом с ним и достаточно агрессивно дёргающего за рукав. Растрёпанные короткие волосы, чёрно-красная толстовка, куча браслетов-фенечек на запястьях, по большей части ярко-алых — Шэнь Юань помнит его. Вэй Усянь. Взбалмошный, с мехмата, он как раз поступил на первый курс, когда Шэнь Юань устроился работать лаборантом.

— Шэнь-лаоши, — говорит Вэй Усянь, — а почему нас тоже позвали? И третьи курсы, и старших? Это ж только первашам надо. Мы уже знаем, куда поедем и что надо брать. Может, отпустите нас?

Лицо сидящего рядом с ним (кажется, Цзян Ваньиня) приобретает такое выражение, словно Вэй Усянь только что добровольно подписал себе приговор на смертную казнь. Все остальные студенты тоже, испуганно вытаращив глаза, поворачивают головы в его сторону — если могут это сделать. Шэнь Юань мысленно усмехается, внешне лишь неодобрительно кривя губы. Если бы здесь был его брат — действительно подписал бы. Каким чудом Вэй Усянь выжил весь первый курс и первые полтора месяца второго, он даже не представляет.

— Несмотря на то, что вы «знаете», — ядовито отчеканивает Шэнь Юань, — каждый год непосредственно при посадке в автобус внезапно обнаруживается, что кто-то не взял одно, кто-то другое, а кто-то третье. — Он делает паузу, а потом, сощурившись, продолжает: — Если тебе настолько хорошо всё известно, Вэй Усянь, может быть, просветишь остальных?

Вэй Усянь сначала удивлённо моргает, а потом, растянув губы в улыбке, радостно кивает:

— Да запросто! — Он вытягивает перед собой ладонь и начинает загибать пальцы. — Во-первых, мы едем в пещеры Лин на северо-западе от Сяньчэна, потому что в этом месте сконцентрировано огромное количество ци, как светлой, так и тёмной, и оно идеально подходит для совершенствования. Во-вторых, мы будем жить там неделю, поэтому нужно взять с собой всё необходимое. Но не слишком много, потому что «все свои сумки придётся тащить на себе, и носильщиков никто не предоставит».

Шэнь Юань даже знает, кого он цитирует. Один из старых заклинателей, который курировал практику у него самого, когда они с братом были на первом курсе, и занимал должность сопровождающего ещё и в прошлом году. На самом деле, получается даже довольно похоже. Но ему надо придерживаться образа, так что он хмурится и холодно спрашивает:

— И что же входит в понятие «всего необходимого»?

— А это я хотел перечислить как «в-третьих», — отзывается Вэй Усянь. — Сменная одежда и обувь, в том числе обязательно тёплая, потому что мы едем в ноябре и в пещеры, плюс спальный мешок или компактный спальный комплект. Это раз. Еда — то, что не испортится и что мы легко сможем приготовить: консервы, крупы, сухая лапша, галеты, всё такое. Это два. Предметы личной гигиены… ну, тут понятно. Это три. Аптечка на всякий случай. Это четыре. И меч. Это пять.

— Что насчёт телефонов? — спрашивает Шэнь Юань.

И одновременно бросает резкий взгляд в сторону одного бесстрашного, как раз беззастенчиво листающего что-то в телефоне. Тот, вздрогнув и испуганно сжавшись, тут же гасит экран и откладывает гаджет на край стола. Судя по тому, что Шэнь Юань не помнит его лица (а он прекрасно помнит лица, хоть и может иногда забывать имена), этот студент просто не в курсе, что за явление представляет из себя Шэнь-лаоши.

Иначе вряд ли рискнул бы себя так вести.

— Желательно не брать вообще, потому что генератор есть, но его надо заряжать. Таскать в деревню внизу долго, так что это делают старшие с помощью ци, и «от телефонов пятидесяти с лишним студентов он уже через час превращается в пустой колодец», — бодро отвечает Вэй Усянь. — Но. У нас у многих есть родственники, которые беспокоятся, поэтому можно взять, только пользоваться по минимуму. Потому что «мы приехали совершенствоваться, а не смотреть без устали в экран».

Некоторые студенты смотрят на Вэй Усяня восхищённо, не отрываясь, другие, кажется, готовы испариться куда подальше, лишь бы не иметь отношения к тому, что происходит. Кто-то, видимо, первокурсники, умудряется старательно шуршать ручкой по бумаге. Но в целом все сидят, боясь даже вздохнуть лишний раз и напряжённо наблюдая, чем же это закончится. Шэнь Юань скрещивает руки на груди.

— Больше ничего добавить не хочешь? — интересуется он.

— Э-э-эм… нет? — отзывается Вэй Усянь. — Я вроде всё перечислил, Шэнь-лаоши.

В аудитории становится настолько тихо, что можно услышать, как кто-то нервно сглатывает. Если бы в дальнем конце вздумала пролететь муха, если бы они ещё в принципе летали в ноябре, Шэнь Юань наверняка услышал бы — особенно с повышенной чувствительностью этого тела. Он, на самом деле, в какой-то степени восхищён Вэй Усянем и его безрассудной смелостью, а ещё достаточно неплохим ответом. Внутри. Снаружи Шэнь Юань кривит губы в едкой, презрительной усмешке:

— Не стоило браться, если не можешь справиться должным образом. Сядь. Ещё одна подобная выходка, и ты будешь отстранён от практики. А о твоём неподобающем отношении к тому, кого ты изволил цитировать, мне придётся ему и доложить. Тебе этого не хотелось бы, не так ли? Насколько я помню, он преподаёт у твоей группы профильные предметы.

Вэй Усянь открывает рот — но тут же захлопывает, когда его в очередной раз дёргают за рукав настолько сильно, что он едва удерживается на ногах. Тряхнув головой, садится, не соизволив извиниться, и продолжает улыбаться, будто его только что не отчитали, а похвалили. Абсолютная безрассудность.

Шэнь Юань очень сильно удивится, если Вэй Усянь от кого-нибудь рано или поздно не отхватит… чего-нибудь.

— Кроме всего перечисленного, — говорит Шэнь Юань, — а именно одежды, еды, предметов личной гигиены, аптечки и меча, вам понадобятся письменные принадлежности и дневник практики. Он включает чистую тетрадь, а также набор бланков, которые я раздам перед посадкой в автобус. Правила ведения дневника поясню непосредственно во время практики. К бланкам необходимо отнестись ответственно, так как запасных никто не предоставит. Учитывая уровень понимания Вэй Усянем слова «ответственность», неудивительно, что он забыл про этот пункт.

Вэй Усянь его слова, кажется, пропускает мимо ушей. Потрясающая невозмутимость. Шэнь Юань делает шаг в сторону, обводя взглядом аудиторию, машинально вспоминая знакомые лица и, должно быть, заставляя некоторых поймать маленькое искажение ци. Первокурсники снова шуршат ручками.

— Практика будет включать то же самое, что вы делаете на факультативных занятиях, а также работу в реальных полевых условиях. Вокруг пещер Лин расположен лес, в котором до сих пор обитают живые монстры, — продолжает он. — Выезд состоится девятого числа в восемь утра. У вас три дня на сборы. В назначенную дату без пятнадцати восемь все до единого должны быть у автобусов на перекличке. Опоздавших ждать не буду.

Пауза.

Студенты замирают в ожидании. Шэнь Юань даже ловит взгляд Ло Бинхэ, внимательно-сосредоточенный и полный не то страха, не то практически обожания. О боги, так вот что так нравилось брату в этом восхитительном чувстве полного контроля над ситуацией и над людьми.

— У кого-то есть вопросы? — спрашивает Шэнь Юань. Выжидает несколько секунд тишины — вопросов, очевидно, нет, либо не решаются их задать. Что ж, их проблемы. Он небрежно указывает рукой на листок, лежащий на краю стола: — В таком случае, распишитесь в бланке инструктажа. Очередь согласно порядку рассадки, от окна к двери и от передних парт к задним. После этого можете идти. С кем-то встретимся ещё на парах, с кем-то в назначенную дату у автобусов. Организационное собрание окончено.

Он одёргивает рукава пиджака и садится за стол, принимаясь перебирать бумаги с планами-конспектами лекций и делать необходимые пометки на полях, абсолютно уверенный, что порядок очереди не будет нарушен. Никем, даже Вэй Усянем. В самом деле, есть что-то удобное в образе тирана и своенравной сволочи, созданном братом, и в том, насколько беспрекословно ему подчиняются студенты.

Шэнь Юань иногда думал о том, чтобы преподавать, но, если бы он начинал именно как Шэнь Юань, а не надевал на себя маску брата с первых же дней, ему наверняка не удалось бы поддерживать дисциплину. По сравнению с Шэнь Цзю он слишком мягок. И он понимал это, когда отказывался оставаться на факультете, потому что знал, что такое решение чревато именно тем, что рано или поздно его в преподаватели затащат.

Когда брат говорил, что Шэнь Юань многие проблемы решает слезами, он, в общем-то, был прав. Ему никогда не хватало внутреннего стержня. И сейчас изображать его… довольно тяжело.

Когда дверь закрывается за последним студентом, и Шэнь Юань остаётся в кабинете один, он позволяет себе выдохнуть и ссутулить сведённые плечи. А ещё — скинуть «вуаль», так и прячущую следы слёз на его лице.

Призрак брата словно остался в этом теле, где-то в дальних-дальних его уголках, он окружает дымкой, проникает во вдыхаемый воздух, в кровь, куда угодно. Это немного помогает, с одной стороны, но с другой — Шэнь Юаню иногда кажется, что он начинает терять самого себя, полностью растворяясь в надеваемом образе, в не своих жестах, не своих словах, не своей манере поведения, не своём всём.

Но он пережил ещё один день. Ещё один, хотя мог бы ни одного.

Это уже можно считать успехом, правда?