Они даже не опаздывают.

Цзян Чэн в искреннем шоке от того, что они хоть раз куда-то не опаздывают, потому что пунктуальность и Вэй Усянь — вещи не совместимые по определению.

Но, на самом деле, он бы лучше предпочёл опоздать, чем видеть своего брата таким. Вэй Усянь с самого утра непривычно серьёзен и собран, улыбается и шутит напряжённо и неестественно, даже нервно — это может быть не видно другим, но видно Цзян Чэну, который в большинстве случаев научился понимать, когда у Вэй Усяня действительно хорошее настроение, а когда он за этим хорошим настроением прячется.

Рюкзаки в итоге перепроверяет Цзян Яньли, потому что Вэй Усянь на взводе, а Цзян Чэн на взводе из-за того, что на взводе Вэй Усянь. Он даже выкуривает с утра сигарету из-за того, что нервничает, хотя не делал этого уже пару дней. Они идут втроём, потому что Хуа Чэн усвистел из комнаты гораздо раньше них, видимо, к этому своему другу, Се Ляню.

Брата начинает потряхивать, ещё когда они спускаются к автобусной стоянке. Он бледнеет прямо на глазах, теребит лямки рюкзака и кусает губы, кажется, даже не замечая, что они превращаются в сплошное поле мелких сочащихся кровью ранок и лоскутков тонкой кожи.

— А-Сянь, — тихо обращается к нему Цзян Яньли, осторожно коснувшись плеча, — всё в порядке?

— Да, да, всё нормально, янцзе, — торопливо кивает Вэй Усянь. Слишком торопливо, чтобы это было правдой. — Всё хорошо.

— Ты можешь поспать всю дорогу, если хочешь, — мягко предлагает она, чуть сильнее сжав на его плече пальцы.

— Да, было бы неплохо. Если усну, — соглашается Вэй Усянь, накрывая её ладонь своей — судя по тому, как сестра тихо ахает, пальцы у него ледяные. А потом поворачивается к идущему с другой стороны Цзян Чэну, улыбаясь неровно: — Ты не против, если я поэксплуатирую твоё плечо в качестве подушки?

— Ты говорил, что мои плечи жёсткие, — вспоминает Цзян Чэн.

— Не то чтобы у меня была альтернатива, — со слабым смешком замечает Вэй Усянь.

Цзян Чэн легонько толкает его кулаком в бок под рёбрами. Настолько легонько, что не то чтобы он должен это почувствовать сквозь рубашку, свитер и почти что зимнюю плотную куртку. Впереди идут братья Лань, и Лань Ванцзи на мгновение оборачивается со странным выражением лица. Хотя, у него все выражения лица странные, потому что оно похоже на неменяющийся кусок нефрита, на котором зачем-то нарисовали глаза, рот и нос.

Вэй Усянь на это внимания не обращает. Несмотря на свой пунктик, касающийся Лань Ванцзи, сейчас он, должно быть, слишком занят попытками успокоиться, чтобы в принципе обращать внимание на что-то ещё. Цзян Чэн рад, что не знает подобного чувства: у него нет фобий и никогда не было, разве что в детстве немного боялся темноты. Но он уже привык, что у Вэй Усяня есть.

Одна. Большая.

И их с Цзян Яньли задача — заботиться о нём, по мере возможности оберегая от этой фобии.

На самом деле, сейчас всё ещё не так плохо, как могло бы быть. С автобусами и прочим общественным транспортом у Вэй Усяня отношения ещё относительно неплохие. Он боится, он нервничает, его потряхивает, но он хотя бы не впадает в истерику. До тех пор, пока не оказывается в давке, но они стараются не допускать таких ситуаций. К счастью, в Сяньчэне достаточно общественного транспорта, чтобы выбирать тот, что посвободнее.

А вот машины… Именно легковые машины, самые обыкновенные — с ними всё весьма и весьма плохо.

Нет, Вэй Усянь не шарахается от автомобилей как таковых, когда они просто проезжают мимо, например. Хотя тротуары всё равно старается выбирать подальше от проезжей части. И ненавидит обычные переходы-«зебры», явно испытывая на них состояние, близкое к панике. Но всё же относительно держа себя в руках.

Катастрофически, до такой степени, что он теряет голову, совершенно перестаёт соображать, где он и что он, и его приходится долго и упорно возвращать в нормальное состояние, Вэй Усяня пугает свет фар в лицо. В принципе любой яркий свет в лицо, если он хотя бы отдалённо может показаться похожим на фары едущей прямо на тебя машины. И ещё — даже перспектива оказаться внутри, в салоне. Особенно если он маленький и тесный.

Цзян Чэн знает от отца (а тот, очевидно, от управляющей детским домом, откуда это чудо в перьях умудрилось сбежать), что родители Вэй Усяня погибли в автокатастрофе, когда ему было четыре года. Ехали вечером и столкнулись с машиной, которая вылетела на встречную полосу. Он сам получил кучу травм из-за того, что оказался зажат в покорёженном ударом салоне, и провёл там какое-то время, пока не приехали полиция и скорая, вызванные кем-то из очевидцев аварии.

Цзян Чэна каждый раз пробирает, когда он об этом думает.

Не удивительно, что после такого Вэй Усянь боится машин.

Самая сильная истерика за последнее время, которую помнит Цзян Чэн (не считая пары раз в детстве, когда никто ещё не знал о существовании полноценной фобии и Вэй Усяня пытались посадить зачем-то в машину), была прошлой осенью.

В конце ноября они втроём с Не Хуайсаном ходили отмечать промежуточный зачёт по заклинательству и успешную защиту практики (Вэй Усянь, кстати, довольно неплохо держался в автобусе). Ходили в какой-то ресторанчик, куда, собственно, Не Хуайсан же их и затащил. На другом конце города. Ходили пешком — погода была хорошая, и они в плюс ко всему ещё и сделали кучу фоток, которые эти двое тут же поспешили выложить в соцсети.

Ключевое слово «была».

К вечеру, когда они уже собрались возвращаться в общежитие, поднялся ветер, резко похолодало и пошёл снег. Вэй Усянь выпендрился в осенней тонкой куртке, которая для резко нагрянувшей зимы не вполне подходила. Он и так уже заметно замёрз по дороге в ресторанчик, хоть и отказывался это признавать, так что Цзян Чэн экстренно начал искать ближайшую автобусную остановку, чтобы добраться до университета.

Кто же знал, что Не Хуайсану взбредёт в голову, никого не спросив, втихаря вызвать такси через приложение.

Они вышли на улицу и стояли у выхода, пока Цзян Чэн копался в картах на телефоне. Было темно — внезапно подъехавшая машина, вывернув из-за поворота, ослепила сначала фарами, едва на них не наехала и резко остановилась. Цзян Чэн, увидев треклятую плашку такси на крыше, готов был тут же обматерить Не Хуайсана, но не успел.

Вэй Усянь, издав крик раненого зверя, рванул с места так стремительно, словно к нему мотор приделали.

— Усянь! — заорал Цзян Чэн. — Усянь, стой!

Не помогло.

Он никого не видел и не слышал.

Цзян Чэн гнался за ним два квартала, спотыкаясь на выбоинах в асфальте и поскальзываясь на тонких плёночках успевшего образоваться кое-где льда. Догнал, остановил, резко дёрнув за плечи, развернул к себе, сопротивляющегося и отчаянно рвущегося куда-то. Дрожащего всем телом, обсыпанного хлопьями снега, с трясущимися руками и губами, со зрачками, похожими на два бездонных перепуганных омута, затопившими всю радужку кроме тоненького ободка.

— Цзян Чэн, пожалуйста… пожалуйста, не надо, — бормотал Вэй Усянь, цепляясь за его рукава. — Я дойду пешком, пешком, я не хочу в машину, только не в машину…

Цзян Чэн просто резко, молча притянул его к себе, останавливая словесный поток. Прижал, стиснул в объятиях, не давая возможности ни вырваться, ни пошевелиться, одной рукой зарылся в волосы, немного влажные от подтаявшего снега. Дурак, заболеет же. Говорил ему надевать шапку.

Вэй Усянь сначала замер каменным изваянием в его руках. Даже дрожать на несколько мгновений перестал.

А потом вдруг разрыдался, вцепившись в его куртку. Разрыдался в голос, как ребёнок, резко обмяк в руках — Цзян Чэну даже пришлось приложить усилие, чтобы удержать его в вертикальном положении. Вэй Усяня крупно трясло, и они стояли так долго, очень долго, пока рыдания не перешли в короткие рваные всхлипы, а дрожь не поутихла немного.

Его вернуло в реальность.

Уже хорошо.

— Ну, ну, тише, — говорил Цзян Чэн, гладя его одной рукой по спине. — Мы не поедем на машине. Я же не изверг, я не собирался тебя туда сажать. Это Хуайсан вызвал, чтоб его…

— П-прости, — всхлипнул Вэй Усянь, прерывисто втянув воздух. — Я… я создаю проблемы из-за своей… своей…

— Заткнись, пока я тебя не ударил, — отрезал Цзян Чэн. — Нет никаких проблем. Но есть твоя дурацкая куртка на рыбьем меху, и пешком ты точно не пойдёшь.

— М-может… — снова всхлип, — может, автобус?

Он упёрся кулаками в грудь Цзян Чэна, явно выражая желание отодвинуться — ему никогда не нравилось разговаривать с людьми, не глядя в лицо. Цзян Чэн осторожно отстранился и сделал маленький шаг назад. Вэй Усянь, заплаканный, с покрасневшими глазами и носом, подрагивал плечами, неслушающимися пальцами тёр опухшие веки, размазывая по лицу слёзы и сопли. Но выглядел намного спокойнее, чем несколько минут назад.

— Тебе нормально будет сейчас в автобусе? — нахмурился Цзян Чэн. — Ты только что бился в истерике. Я не могу быть уверен, что ты снова не скатишься в неё там. Мы можем зайти в какой-нибудь магазин и подождать, пока ты успокоишься окончательно.

— Я… в порядке. — Он сжался, наткнувшись на пристальный взгляд, и закусил губу. — Почти. Но уже поздно. Я смогу ехать в автобусе, правда.

Цзян Чэн только, тяжело вздохнув, кивнул. Вытащил из кармана куртки бумажные салфетки (хоть раз пригодились), сам, как ребёнку, вытер брату лицо — ледяное, мать его, лицо. Стянул с себя шарф и обмотал им шею Вэй Усяня. Он сам успел порядком подмёрзнуть, пока они стояли на ветру, а уж это недоразумение тем более — и никто не гарантировал, что дрожал он исключительно от нервов.

— Но… — попытался возразить Вэй Усянь.

— Никаких «но». У меня хотя бы есть ворот и внизу свитер с высоким горлом. Пойдём, я нашёл тут остановку. — Цзян Чэн решительно потянул его, всё ещё тряпочного, за собой. — Почему ты вообще надел это? Мы купили тебе новую куртку.

— Потому что она новая, — тихо отозвался Вэй Усянь, — а я ещё не порвал эту.

— Ты придурок? Новые вещи нужны, чтобы их носить, а не чтобы они висели в шкафу.

Вэй Усянь не ответил.

Не Хуайсан, очевидно, преисполнился чувства стыда (хотелось бы в это верить) и уехал, не дожидаясь их возвращения.

С этим загоном по поводу «новых вещей» Цзян Чэн с сестрой, кстати, борются ещё с детства и, похоже, не слишком успешно. Ну, по крайней мере, сегодня с утра им удалось добороться до того, что Вэй Усянь едет на практику в новом свитере, более толстом, чем все, которые у него есть в шкафу.

После первого курса, когда он в пещерах каждую ночь стучал зубами от холода и только чудом не слёг с простудой, Цзян Чэн на такое «приключение» второй раз не согласен.

Шэнь Цинцю (в зелëной походной куртке! У Шэнь Цинцю, с ума сойти, есть походная одежда!) проводит перекличку, как и обещал, ровно без пятнадцати восемь. И даже все оказываются на месте, вау. Цзян Чэн взглядом отыскивает в толпе Не Хуайсана и Хуа Чэна. Который стоит рядом с Се Лянем. Ну конечно, что и следовало ожидать.

После этого они строго по одному подходят к двери автобуса, получают у Шэнь Цинцю бланки, про которые он говорил, залезают внутрь, складывают сумки сзади в багажном отделении и рассаживаются. Цзян Чэн занимает брату место в середине салона и у окна, чтобы, если не уснёт, мог смотреть на дорогу. Сестра устраивается через проход с какой-то из своих подруг.

— Янцзе дала мне успокоительное, — сообщает Вэй Усянь, усаживаясь. В руке у него действительно зажат прозрачный пузырёк с маленькими жёлтыми таблетками. — Если выпью, наверное, смогу заснуть.

Он выпивает две сразу — просто закидывает в рот и, подержав немного, сглатывает. Тут же морщится, высунув язык и весь скривившись. Цзян Чэн только вздыхает. Действительно, зачем люди придумали воду в бутылках?

— Вкусно? — язвительно интересуется он.

— Ага. Очень, — отплёвываясь, отвечает Вэй Усянь.

Шэнь Цинцю в автобус заходит последним — боги, ну почему именно в их автобус, если их едет целых две штуки? — и рывком закрывает за собой дверь. Цзян Чэн сразу же от его присутствия абстрагируется. Ему Шэнь Цинцю с головой хватило на первом курсе на естествознании, которое он только каким-то чудом закрыл на «хорошо» со второй попытки. И три дня назад на организационном собрании, где Вэй Усянь нарывался.

Таблетки, видимо, действуют более чем хорошо. А может, играет роль и то, что Вэй Усянь сегодня ворочался и не спал полночи. Так или иначе, клевать носом он начинает уже где-то минут двадцать спустя после того, как автобус трогается, и Цзян Чэн решительно притягивает его голову себе на плечо. Вэй Усянь, слегка подрагивающий, возится, бормочет невнятное «спасибо», устраиваясь поудобнее — фактически, чуть ли не сворачиваясь клубком.

И почти мгновенно вырубается.

Что ж. Это значит, что сам Цзян Чэн может тоже доспать свои законные три часа, пока они едут.

Будит его не то голос Шэнь Цинцю, не то рука Цзян Яньли, мягко тормошащая за плечо. Цзян Чэн подрывается, переполошившись и с трудом соображая, что происходит, в полной дезориентации. И только спустя несколько мучительно долгих мгновений понимает, что автобус остановился, и все начинают выходить. Из-за Шэнь Цинцю — строго в порядке, обратном тому, как заходили.

Боги, голову как будто ватой набили. Почему так трудно думать после краткого сна?

— Ай, — бормочет рядом Вэй Усянь. — Я из-за тебя головой ударился…

— Ты ей уже давно ударился, — машинально парирует Цзян Чэн. — Приехали. Поднимайся.

На слове «приехали» Вэй Усянь сразу оживляется и из автобуса вылетает просто в рекордные сроки, чуть не нарушив очередь. Цзян Чэн, соскочив со ступенек на землю, помогает спуститься сестре. И, выпрямившись, полной грудью вдыхает обжигающий холодом воздух. Мысли немного прочищает. И на том спасибо.

Вокруг них — лес и горы, пиками уходящие за низко висящие над землёй облака. Весной, когда они ещё раз приедут сюда уже на апрельскую практику, здесь лучше. Красивее, по крайней мере, потому что всё в зелени. А сейчас — пасмурно, голая почва с почти высохшей травой, облетевшие деревья, только кое-где сохранившие остатки жёлто-красных листьев. Ещё и холодно. Мерзость. И даже горы создают впечатление не величественных каменных гигантов, а скорее серых глыб, которые того и гляди свалятся на голову.

Тому, кто придумал проводить выездную практику в ноябре, следовало бы почаще поглядывать в окно. И на термометр заодно.

— Для первокурсников, а также тех, кто забыл, — громко объявляет Шэнь Цинцю, когда они все выходят из автобусов. — Пещеры Лин находятся в глубине гор, куда автобусы проехать не могут. Около километра нам сейчас придётся идти пешком. Двигаемся строго по тропе: здесь много полостей, и почва под вами может провалиться. Если кто-то сломает ногу — учтите, вы расписывались в инструктаже. Я за вас не отвечаю.

Довольно забавно, что он говорит об этом сейчас, потому что инструктаж никто никогда не читает.

Сам Шэнь Цинцю идёт впереди. За ним семенят первокурсники, которые вполне ожидаемо пыхтят под тяжестью рюкзаков (Цзян Чэн мог бы поворчать, мол, что такого туда можно наложить, но он сам в прошлом году чего только туда не наложил), но ныть не отваживаются — потому что это же Шэнь-лаоши. Там одного взгляда достаточно, чтобы ты заткнулся не только на ближайшие полчаса, но и вообще навсегда. Вот кого надо считать грозой университета. А вовсе не Хуа Чэна.

Старшие же (если их второй курс уже можно тоже считать старшими) перемешиваются в произвольном порядке. Девушки отстают, уходя в хвост — сестра с ними. Вэй Усянь, воодушевлённый долгожданной свободой от автобуса, сначала втискивается к первокурсникам и какое-то время торчит около Вэнь Цюнлиня — его нового знакомого, которого он ещё где-то в сентябре, по его же выражению, спас от «неизбежной великой катастрофы во время священного акта приготовления пищи».

Если без пафоса — от едва не загоревшейся сковородки.

Этот Вэнь Цюнлинь — младший брат знаменитой целительницы Вэнь Цин. Учится на медицинском, видимо, собираясь пойти по стопам сестры, живёт на втором этаже через два блока от них и представляет собой максимально безобидное создание, по сравнению с которым божья коровка или бабочка просто невероятно опасные монстры, против которых полагается идти с мечом. Разговаривает тихо и вежливо, заикаясь, перед всеми извиняется за каждый лишний вздох и боится, кажется, даже собственной тени.

Сковородок, как выяснилось, он тоже боится. Кому вообще в голову пришло отправить его на кухню тогда?

И Вэй Усянь решил взять над ним шефство. Помогать адаптироваться в обществе. Ну да. С его безбашенностью только и помогать адаптироваться, как бы не так ли. Цзян Чэну даже немного жаль Вэнь Цюнлиня: как бы он ещё больше заикаться не начал от такого напора. Если, конечно, общение с Вэй Усянем действительно каким-то чудом не сработает в обратную сторону.

Наговорившись вдоволь с Вэнь Цюнлинем, Вэй Усянь выныривает из кучки первокурсников, смещается назад и — о боги, как же сложно было это предсказать — начинает крутиться около Лань Ванцзи. В то время как Лань Сичэнь равняется с Цзян Чэном. Который, глядя на творящееся впереди него, не находит ничего лучше, кроме как закатить глаза и хлопнуть ладонью по лбу.

— Прости, Хуань-гэ, — говорит он. — Этот придурок, похоже, не угомонится.

Лань Сичэнь мягко смеётся — в уголках его светло-золотистых глаз расходятся мелкие морщинки. У них с младшим братом одинаковые тёмно-синие куртки какого-то не очень современного покроя, а рюкзаки защищены чехлами из полиэтилена. Впрочем, чего ещё следовало ожидать от семьи Лань.

— На самом деле, я не думаю, что Ванцзи очень сильно против, — замечает Лань Сичэнь.

— Ага, то-то я вижу, как он счастлив, что Усянь к нему прикапывается, — язвительно отзывается Цзян Чэн.

В ответ на это Лань Сичэнь лишь качает головой. Этот его жест означает «сложно объяснить». Он, конечно, умеет изъясняться красивыми словами (филолог, всё-таки), но не особенно любит это делать.

Цзян Чэн снова переводит взгляд на брата. Он, что-то без умолку болтая и улыбаясь, вдруг тянется к узелку ленты Лань Ванцзи — тот, стоит сказать, действительно немного развязался, и скорее всего, Вэй Усянь просто хочет поправить. Но какой же идиот. Лань Ванцзи, ожидаемо не оценив жеста, резко отшатывается на несколько шагов влево от тропы, вдобавок ещё и хлестнув Вэй Усянь ребром ладони по руке.

Дальше всё происходит настолько быстро, что Цзян Чэн ничего не успевает понять.

Вот он смотрит на то, как Лань Ванцзи бросает промораживающий до костей взгляд на его брата — а вот, спустя всего какую-то жалкую секунду, под Лань Ванцзи проваливается земля. Почва и камни резко проседают вниз и в сторону, настолько резко, словно их специально взорвали изнутри, и с грохотом проваливаются в образовавшуюся пустоту.

Раздаётся чей-то крик.

Лань Ванцзи, не успевший опомниться и только запоздало дёрнувшийся обратно, соскальзывает в эту пустоту. В широкую дыру, которая с готовностью принимает его в свою зияющую чернотой пасть. Ни за что схватиться у него не получается, хотя он пытается. А мгновением спустя туда же летит и Вэй Усянь, без единого звука бросившийся Лань Ванцзи спасать. Прыгает, тоже исчезая в каменной черноте. Как лисица, юркнувшая в нору.

Но он, мать его, далеко не лисица, а это, мать её, не нора!

— Усянь! — орёт Цзян Чэн, и его крик сливается с возгласом подбегающий сзади Цзян Яньли.

— Ванцзи! — в ужасе восклицает Лань Сичэнь.

Камни продолжают скатываться вниз, встают плотно друг на друга, заваливая дыру. Отрезают Лань Ванцзи и Вэй Усяня, оставляют их там, под землёй. Цзян Чэн, у которого сердце внезапно обнаруживается где-то в горле, а не в груди, Цзян Яньли и Лань Сичэнь — все они втроем бросаются к разлому, в то время как остальные студенты отшатываются от него куда подальше.

Демоны, демоны, демоны.

Почему этот придурок никогда не думает, прежде чем что-то делать?!

— Отойти от разлома! — проламывает воздух крик Шэнь Цинцю. — Всем отойти от разлома!

Цзян Чэн, не соображая, что делает, опускается у разлома на колени, пытается, обламывая ногти, отшвырнуть комья мёрзлой почвы, отковырять холодные камни, которые уже почти прекратили двигаться и застыли неразрушимой преградой. Где-то снизу всё ещё слышится грохот, там что-то ворочается, падает, и Цзян Чэна прошибает ослепительной острой вспышкой страха: а если их завалит? Если придавит, если перебьёт кости, если…

— Я, кажется, сказал отойти от разлома, — повторяет Шэнь Цинцю, как привидение оказываясь рядом с ним и резким движением руки отпихивая назад. Цзян Чэн, не удержав равновесие, заваливается на спину. — Хочешь отправиться вслед за ними?

Горячо, бездумно всплёскивает гнев, перекрывая здравый смысл — какое право имеет такой напыщенный бесчувственный индюк что-то ему указывать, это брат Цзян Чэна, который сейчас там внизу, почему он должен ничего не делать? Но Шэнь Цинцю сам осторожно опускается на одно колено и прикладывает ладонь к камням, прикрывая глаза. Цзян Чэн замирает, затаив дыхание, забыв, что мгновение назад готов был злиться.

Шэнь Цинцю пытается почувствовать движение ци.

Шэнь Цинцю пытается понять, живы ли их братья.

— Они живы, — наконец говорит он спустя пару минут, резко распахнув глаза. Цзян Чэн облегчённо выдыхает — и от следующей фразы тут же этим выдохом захлёбывается: — Но под нами несколько метров завала. Одному мне его не разобрать, а вам не позволю. Вы студенты, ваш контроль ци ещё несовершенен. Где-то что-то не там тронете — камни снова начнут двигаться, и от этих двоих может остаться только кровавая каша.

— Но, Шэнь-лаоши… — начинает Цзян Чэн, вскакивая на ноги.

Тот бросает на него такой взгляд, что, вложи он туда духовные силы — убило бы на месте. Цзян Чэн закусывает губу и чувствует, как Лань Сичэнь, стоящий справа, сильно сжимает пальцами его плечо. Настолько сильно, что чувствуется даже через куртку.

Очень вдруг хочется курить.

— Я позвоню в университет и попрошу приехать нескольких сильных заклинателей из преподавательского состава, — говорит Шэнь Цинцю, поднимаясь на ноги и отряхивая брюки. — Идите дальше. И не сходите больше с тропы.

Им приходится идти.

Без Вэй Усяня. И без Лань Ванцзи.

Воздух над горами становится густым, вязким, давящим, дышать им тяжело, он едва входит в лёгкие. Цзян Яньли безостановочно плачет, закрывая лицо ладонями. Цзян Чэн приобнимает её за плечи, пытаясь успокоить хоть немного, хотя у самого в груди камень — совсем как те, под которыми сейчас погребён брат. Он периодически оглядывается на Лань Сичэня. У того лицо неподвижно, спина прямее палки, но глаза влажно блестят.

Это абсолютный кошмар.

Он отказывается верить, что это действительно происходит.

Очень хочется проснуться, но просыпаться не от чего.

Шэнь Цинцю прямо на ходу действительно кому-то звонит, что-то громко говорит, ругает плохую связь в горах — Цзян Чэн почти не слушает. В ушах звенит, в голове пусто, он идёт механически, на автомате, просто следуя за другими студентами. Он даже не может злиться на редкие сочувственные взгляды, которые периодически ловит. Плевать. Сейчас плевать.

Они живы. Пока живы.

Так сказал Шэнь Цинцю. Несмотря на то, что он сволочь ещё та, он сильный заклинатель, ему можно верить.

Если самим ничего сделать нельзя, остаётся только абстрагироваться и продолжить практику. Стиснув зубы, оставив там, у разлома, всё что полагается сейчас оставить у разлома, чтобы сосредоточиться на работе и не думать каждую секунду о том, что могло произойти.

И молиться, чтобы к тому времени, как их братьев приедут вытаскивать, ещё было, кого вытаскивать.