Лань Сичэнь… старается держать себя в руках.

Это сложно, когда Цзян Яньли рядом никак не может остановить слёзы, а Цзян Чэн идёт с потемневшим лицом и постоянно одной рукой тянется к карману куртки. Он хочет курить. Лань Сичэнь догадывается, что он хочет курить, потому что Цзян Чэн в принципе вспоминает про сигареты, только когда не знает, чем ещё занять руки, или когда очень сильно нервничает. Кажется, будто едкий дым в лёгких необходим ему как своеобразное успокоительное.

Лань Сичэнь понимает, что, если он сам не будет сохранять присутствие духа хотя бы внешне, из них троих это не сделает больше никто. Ему нужно быть человеком, на которого сейчас можно положиться и опереться, он должен создавать впечатление оплота стойкости и не позволять себе сломаться. Хотя мысли о брате похожи на копья, упорно вонзающиеся в спину — прямо вдоль позвоночника. Копья, которые пытаются заставить его согнуться.

Он не даст им такого шанса.

Время, которое проходит, пока они преодолевают расстояние до пещер, кажется одним мигом. Шэнь Цинцю ждёт их на небольшой площадке у зияющего чернотой входа, и они собираются полукругом возле него. Пятьдесят семь человек вместо пятидесяти девяти. На Лань Сичэня и семью Цзян некоторые бросают сочувственные взгляды. В которых нет никакого смысла. И, вероятно, никакой искренности. Лань Сичэнь, усилием воли выдерживая каждый из них, уверен, что у Цзян Чэна они вызывают раздражение.

Один из пятикурсников — Вэнь Чао — и вовсе смотрит со злорадством. Он совершенно не похож характером ни на свою троюродную сестру, ту самую знаменитую Вэнь Цин, ни, тем более, на троюродного же брата, Вэнь Цюнлиня, который стоит среди первокурсников. Вэнь Чао ведёт себя крайне высокомерно, вызывающе по отношению к другим, сколько Лань Сичэнь его помнит. И у них с самого начала возникли необъяснимые проблемы и с Лань Ванцзи, и с Вэй Усянем. Особенно с Вэй Усянем.

Вряд ли Вэнь Чао мог подстроить разрушение почвы под ногами Лань Ванцзи, но то, что он рад этому факту, рад тому, что с другим человеком случилось несчастье, всё равно заставляет ощутить болезненный озноб.

— У вас два часа, чтобы выбрать себе «комнаты» и разложить вещи, — говорит Шэнь Цинцю. — Старшие — покажите первому курсу, где что находится. Пятый курс — разбираетесь максимально быстро и идёте заряжать генератор. Где он стоит, надеюсь, вы ещё помните. Четвёртый курс — на вас приготовление пищи. Собираете с остальных то, что может пойти в общий запас. Остальные — готовьтесь к медитации. Начнём сразу после обеда.

Шэнь Цинцю, несмотря на некоторые особенности его характера, может внушать страх или вызывать отторжение как человек, но всё же заслуживает уважения как преподаватель.

Он говорит чётко и по делу, без лишних слов. И его беспрекословно слушаются. А ещё Лань Сичэнь отмечает, что, специально или нет, но Шэнь Цинцю нашёл занятие и ему, и Цзян Яньли. Цзян Чэн, правда, остался в стороне, но вторым курсам обычно и не доверяют важную работу. Приготовление пищи на всех проходящих практику заклинателей и подзарядка генератора, несомненно, относятся к важной работе.

Пещеры Лин, по сути, представляют собой огромную разветвлённую сеть, расположенную в толще гор. В здешней местности в целом очень много полостей, вымытых подземными водами, но устойчивыми — такими, чтобы в них можно было разместиться и не бояться, что либо снизу провалится пол, либо сверху обрушится потолок — являются только пещеры Лин.

Их братьям не повезло оказаться в неустойчивой.

Остаётся надеяться, что с ними всё будет в порядке.

Не думать сейчас об этом.

Одна из пещер, открывающая этот гигантский комплекс, в которую они и спускаются сначала, — самая глубокая и широкая, с небольшим озером в левой половине, высоким потолком и довольно просторным входом. Она используется как общий зал. Здесь тренируются, принимают пищу и порой просто сидят у огня вечерами. Остальные, маленькие пещеры, находящиеся в глубине и соединённые сетью проходов, служат аналогом жилых комнат.

Всё это было, разумеется, «улучшено» заклинателями, которые впервые обнаружили, что здесь сконцентрировано невероятное количество как светлой, так и тёмной ци. Стены обработаны и укреплены, кроме того, на них разместили особые светящиеся камни — так называемые магические огни, которые легко зажигаются с помощью небольшого количества ци, дают свет и немного тепла. Убрана лишняя вода, проходы расширены для удобства, «комнаты» максимально изолированы и оборудованы нишами, в которых можно разместить спальные мешки или спальные комплекты.

Главная особенность пещер Лин заключается в том, что, несмотря на присутствие двух разных видов ци, они не сталкиваются, не конфликтуют, а, наоборот, переплетаются и уравновешивают друг друга. Можно брать ту, которая необходима, при этом не опасаясь, что противоположная окажет негативное влияние на меридианы и ядро. Поэтому уже несколько десятков лет это место активно используется для прохождения студентами-заклинателями практики по самосовершенствованию.

Ну и потому, что в лесу вокруг до сих пор есть живые монстры, с которыми они должны уметь сражаться.

— Хуань-гэ, — окликает его Цзян Чэн.

Лань Сичэнь останавливается и оборачивается, не заметивший, как механически, зажигая по пути магические огни, уже пошёл по коридору к пещере, которую обычно занимал сначала один, а потом с братом. Закрепление той или иной «комнаты» за определённым заклинателем — дело обычное. Многие предпочитают с первого и по пятый курс обосновываться в одном и том же месте для удобства. Иногда — даже живут с одним и тем же соседом.

Но, похоже… в этом году Лань Сичэню снова придётся быть одному.

От осознания коротко колет сердце — быстрой и острой ледяной иглой — но он не подаёт виду.

— Да, а-Чэн? — отзывается привычно-мягко.

— Я тут подумал… — Цзян Чэн зарывается пальцами в волосы. — Я ведь обе прошлых практики жил с Усянем. Не хочу один. Просто не выдержу. Ты не против, если я?..

Лань Сичэню требуется несколько мгновений, чтобы понять это «не выдержу». И почувствовать, как очередное копьё вошло в позвоночник и, кажется, даже пробило насквозь, остриём выходя через грудную клетку.

Пустота и тишина пещеры никогда не давили на него за первые два курса. Но сейчас наверняка будут. Ведь раньше он знал, что брату просто пока рано быть рядом с ним, что он заканчивает старшую школу и поедет на такую же практику, только когда поступит в университет. Но сейчас Лань Ванцзи должен быть здесь, должен сейчас тоже раскладывать вещи, заниматься этой привычной суетой, которая неизбежна в первые часы по приезде куда-либо.

Не то чтобы Лань Ванцзи сильно нарушает тишину — брат даже разговаривает очень мало и только по делу, от него сложно добиться нескольких «лишних» слов. В комнате общежития тоже. Но даже звук его дыхания, более быстрого днём и более медленного ночью, едва слышное шуршание одежды, шелест страниц книг и тетрадей, шорох скользящих по бумаге ручки или карандаша — всё это обозначает его присутствие.

Всё это говорит о том, что он рядом. Что можно просто чуть повернуть голову и увидеть его. Можно подойти и поправить волосы, можно даже расчесать — Лань Сичэнь единственный, кому дозволен подобный жест, и порой использует его как способ немного сгладить напряжение, если чувствует, что Лань Ванцзи взволнован или нервничает из-за чего-то. Можно коснуться, обнять.

Если он будет не против, конечно — а он весьма редко и весьма ненадолго бывает не против после инцидента, когда дядя очень сильно не одобрил объятия, которыми Лань Сичэнь пытался успокоить брата перед очень важной для него контрольной.

Сейчас… Лань Сичэнь даже не представляет, как справится — если справится — когда ему придётся остаться в пещере одному. Без привычного ощущения присутствия. И он, кажется, понимает, что чувствует Цзян Чэн. Наверное, ему будет ещё хуже, ведь Вэй Усянь — ходячий фейерверк, он не умеет и не хочет быть тихим, и то, что его нет, станет восприниматься гораздо, гораздо острее. Поэтому…

— Да, конечно. Можешь в этот раз пожить со мной.

Лицо Цзян Чэна впервые за прошедшее время немного светлеет.

Они быстро располагаются и разбирают вещи — по крайней мере, часть вещей, чтобы не заниматься этим потом. В пещерах довольно холодно, но Лань Сичэнь снимает куртку, оставаясь в свитере, и, аккуратно сложив, убирает в свою нишу поверх спального мешка. Она слишком плотная и сковывает движения, ему неудобно будет заниматься приготовлением пищи.

— Хуань-гэ. — Цзян Чэн выуживает из своего рюкзака упаковки с лапшой и консервы. — Вот, вам же сказали собрать.

— Да, спасибо, — кивает Лань Сичэнь.

Чтобы не нести всё в руках с риском уронить, он использует освободившийся от спального мешка большой полиэтиленовый пакет. Цзян Чэн смотрит на то, как он перекладывает туда продукты, с широко распахнутыми глазами, будто пребывает в искреннем шоке, что так было можно, и Лань Сичэнь слегка улыбается уголками губ, находя подобную реакцию довольно милой. Потом он обходит ближайшие пещеры с вежливой просьбой передать ему ту еду, которая может пойти в общий запас.

И в итоге набирает достаточно много, почти полный пакет. Тот становится тяжёлым, и нести его приходится уже двумя руками.

Снова выйдя в общий зал, Лань Сичэнь слегка поводит плечами от стылого влажного воздуха и медленно выдыхает, заставляя ци ритмичными ровными циклами течь по меридианам и обеспечивать телу тепло. Около углубления в каменном полу, предназначенном для разведения костра и окружённом рядами широких брёвен для сидения, колдует с ветками, бумагой и зажигалкой Хуа Чэн, остальные четверокурсники носят еду в местную кладовую. Туда же и направляется Лань Сичэнь.

Кроме жилых помещений, в пещерах Лин обустроено несколько хозяйственных. В правой стороне — маленькая ниша с генератором, куда можно войти, только согнувшись. Оттуда сейчас льётся мягкий бело-золотистый свет: пятикурсники используют ци, заряжая его. Лань Сичэнь надеется, что эта монотонная работа поможет Цзян Яньли хотя бы немного отвлечься от переживаний.

Чуть дальше — та самая кладовая. Еда, идущая в общий запас, хранится именно в ней. Здесь же стоит пара котелков и несколько вёдер, чтобы по мере необходимости приносить воду из озера: как для приготовления пищи, так и для мытья посуды. Разумеется, не кристально чистую, но её можно сделать таковой, если использовать талисманы.

В левой части пещеры, непосредственно у озера, расположена своеобразная «душевая». Там находятся две больших бочки, куда, соответственно, тоже набирают воду (раньше заклинатели, вероятно, проводили омовения прямо в озере, но сейчас на это мало кто согласится — особенно с учётом температуры). Вечером её подогревают и, в принципе, можно хотя бы смыть с тела грязь, используя рядом стоящий ковшик. Вода уходит через специально выдолбленные для её отвода каналы.

А если пройти чуть дальше этой «душевой», то в сторону и немного вверх будет вести узкий проход, в котором едва можно уместиться, не задевая стены плечами. Он открывается щелью за пределами пещер. Фактически, в лесу. В окружении деревьев и кустов, которые, хоть и лишены листвы, но растут достаточно плотной сетью, надёжно скрывающей от посторонних глаз. И используются во вполне понятных целях.

Лань Сичэню, воспитанному согласно правилам почти патологической чистоплотности и никогда не находившемуся в походных условиях более двух-трёх часов, когда их водили на короткие практические занятия в школе, было… тяжело. Его пугала необходимость спать на камне и использовать воду прямо из пещерного озера, он казался себе ужасно грязным, старался ничего без необходимости не трогать руками, особенно пищу (из общей посуды!), боясь занести в организм инфекцию.

Но только первую практику.

Потом, уже начиная со второй, он относительно приспособился и осознал, что, в общем-то, жить в пещерах Лин возможно даже со вполне очевидным комфортом. Донести до Лань Ванцзи это осознание впоследствии было довольно трудно, однако после нескольких дней, проведённых в одной «комнате», он всё же справился. В некоторой степени.

И научил брата мысли, что бывают такие ситуации, когда невозможно поддерживать идеальную чистоту, строго следуя правилам гигиены, и нет ничего страшного в том, чтобы отступиться от неё. Чтобы несколько дней не промыть со всей тщательностью волосы, чтобы лечь спать в той же одежде, в которой проходил весь день, чтобы взять что-то не вычищенными до белизны руками, чтобы есть не лично для себя приготовленную пищу из общей посуды.

Дяде, правда, об этом знать не стоит.

Лань Сичэнь качает головой. Он опять, в который раз, думает о брате. Почему, решив не вспоминать, он делает это снова и снова, впуская его в абсолютно любую свою мысль?

Нужно перестать так делать.

Непосредственно готовкой в итоге занимаются сам Лань Сичэнь, Хуа Чэн и его знакомый с социологического факультета, Хэ Сюань. Периодически Лань Сичэнь видит его в коридорах, на субботних занятиях, иногда в их блоке, когда нет Цзян Чэна и Вэй Усяня, хотя живёт он, кажется, этажом ниже. Постоянно в чёрной толстовке с закрывающим лицо капюшоном (даже сейчас он в ней, а поверх в чёрной куртке), невысокий, худой почти до болезненности, мрачный и нечитаемый подобно глубокому омуту.

Лань Сичэнь вполне может сказать, что у него достаточно высокий уровень эмоционального интеллекта, однако Хэ Сюань для него уже четвёртый год остаётся загадкой.

— Ты, может, перестанешь таскать еду, пока готовишь? — бросает Хуа Чэн, коротко хлопнув Хэ Сюаню по руке, которой он тянется к банке с консервами. — Так даже на нас троих не хватит, не то что на весь поток.

Хэ Сюань, насупившись и помрачнев ещё больше, ничего не отвечает. Но руку убирает.

Они готовят лапшу с тушёной свининой, которой нашлось достаточно много. Среди продуктов, что дал Цзян Чэн, обнаружились ещё и специи — очевидно, он брал их для Вэй Усяня — и Хуа Чэн одобрил идею добавить немного в еду, чтобы придать ей чуть больше вкуса. Обычно походная пища — только способ насыщения. Это единственная её функция. К этому факту Лань Сичэню проблематично привыкнуть до сих пор.

— Сюань-гэгэ, он что, обижает тебя? — слышится позади звонкий голос.

Лань Сичэнь чуть поворачивает голову.

Ши Цинсюань.

Он немного знает его. Трудно не знать заклинателя, у которого старший брат, Ши Уду — декан экономического факультета, периодически становящийся объектом жалоб и возмущений Цзян Чэна. Очень громких и активных жалоб и возмущений, надо отметить. Ибо, кроме всего прочего, он курирует у Цзян Чэна курсовой проект, но его «совершенно невозможно застать на месте, чтобы обсудить правки».

На самом деле, Ши Цинсюань создаёт впечатление человека приятного и, более того, не зазнавшегося из-за своих привилегий. У него достаточно миловидная внешность, длинные волосы он заплетает в простую косу, носит светлые вещи, всегда приветливо улыбается и неуловимо оказывается то тут, то там, звонкий подобно колокольчикам и лёгкий подобно ветру. Иронично, что «то тут, то там» часто совпадает с местоположением Хэ Сюаня. Прямо как сейчас.

Хотя, если Лань Сичэню не изменяет память, Хуа Чэн как-то раз говорил Цзян Чэну, что они даже живут в одной комнате. А Цзян Чэн, соответственно, передал ему.

Сплетни, по большому счёту, не одобряются в семье Лань, но Лань Сичэнь предпочитает чуть обманывать совесть и считать это скорее передачей информации по цепочке.

— Тебе какое дело? — холодно отзывается Хэ Сюань. — Иди занимайся, чем занимался.

— О, а я уже закончил. Хотя это было довольно трудно, мне удалось собрать немало еды с остальных, — смеясь, говорит Ши Цинсюань. — И у вас тут уже довольно вкусно пахнет.

— Тогда просто сиди рядом.

— Какой ты грубый, Сюань-гэгэ, — голос Ши Цинсюаня звучит, как у ребёнка, не получившего долгожданную сладость. — Что, если я возьму и обижусь на тебя?

Хэ Сюань всем своим видом показывает, что его никоим образом не беспокоит такая перспектива. Ши Цинсюань, по-детски надувшись, садится рядом с ним, скрестив ноги и расправив полы длинного пуховика. Лань Сичэнь не сдерживает слабой улыбки: этому человеку точно столько же лет, сколько ему самому? Он ведёт себя так ярко и непринуждённо, как Лань Сичэнь никогда не смог бы, не поломав множество внутренних замков, стен и крепостных ворот.

Иногда он кажется себе слишком взрослым для своих двадцати двух.

Шэнь Цинцю, похоже, сверяется с часами: ровно через два часа после того, как они входят в пещеру, он объявляет время обеда. Хуа Чэн очень деликатно просит (хотя эту просьбу можно скорее обозначить словом «требует») отойти подальше от котла и Хэ Сюаня, и Ши Цинсюаня, и раздавать лапшу остаётся вместе с Лань Сичэнем. Первая порция — Шэнь Цинцю, остальные подходят по очереди.

— Заклинатели из университета час назад выехали к месту разлома, — негромко сообщает Шэнь Цинцю, пока ему наполняют тарелку, остро взглянув прямо на Лань Сичэня.

Сердце превращается в птицу, запертую в ставшей вдруг слишком тесной клетке рёбер. Лань Сичэнь складывает руки в поклоне в знак благодарности, но, на самом деле, не знает, как должен реагировать на эту новость. Его личное небо прорезает луч надежды — за ними выехали, им помогут — но слишком слабый и тонкий, потому что более никаких продвижений пока не произошло.

Лучше бы Шэнь Цинцю вовсе ничего не говорил.

Это только провоцирует новый круг мыслей о брате и новые болезненные удары копий в спину. Запах лапши с мясом в котле, касаясь ноздрей, практически вызывает тошноту.

Цзян Яньли, когда подходит за своей порцией, выглядит заплаканной, её веки припухли, а под глазами остались размытые тёмно-серые следы, возможно, от потёкшей косметики. У неё отрешённое выражение лица, не выражающее никаких эмоций, и Лань Сичэнь решает ничего не говорить, тем более что Шэнь Цинцю уже ушёл из общего зала. Это хрупкое, ненадёжное спокойствие — лучше, чем если он снова напомнит ей о Вэй Усяне.

Он прекрасно знает, насколько тяжелы напоминания, потому что сам никак от них не может избавиться.

От Цзян Чэна пахнет сигаретным дымом. Немного першит в горле, но Лань Сичэнь не акцентирует внимания, даже когда заканчивает раздавать еду, набирает себе остатки и садится рядом с ним. Лапша впервые за четыре курса имеет хоть какой-то вкус, но Лань Сичэнь почти не чувствует его, жирной плёнкой оседающего на языке.

Обедают молча.

Говорить сейчас не хочется.

Потом начинается привычный распорядок, который знаком Лань Сичэню ещё с предыдущих практик. Медитация. Попарная тренировка с оружием. Ужин около семи вечера — перед ним он, снова участвующий в готовке, всё же снова надевает куртку, потому что к ночи становится холоднее, и одна только циркуляция ци перестаёт быть эффективной. Снова медитация. Час, отведённый на то, чтобы все желающие сходили в «душевую». Время перед сном для заполнения дневников.

Где-то перед ужином Шэнь Цинцю останавливает Цзян Чэна и говорит, что завал начали разбирать. Лань Сичэнь, когда тот передаёт ему эти слова, реагирует сдержанно и пытается не дать своей внутренней птице вместо сердца биться о рёбра слишком сильно. Не позволять себе лишней надежды, пока ничего конкретного ещё не произошло.

На мгновение он ещё и думает о том, что Шэнь Цинцю… правда сообщает им о том, что происходит? О том, что ему говорят по телефону? Конечно, сообщает в своей манере, коротко и резко, будто делает одолжение, но всё же. Это как минимум… странно?

Однако Лань Сичэнь решает не заострять внимания.

Часа даже для почти шестидесяти человек более чем достаточно, потому что, во-первых, по одному в «душевую», как правило, не заходят (ещё один факт, который в своё время вызвал у Лань Сичэня искренний шок и слом представлений о жизни), во-вторых, не все (особенно первокурсники) соглашаются на эту процедуру, а в-третьих, даже с учётом тёплой, почти горячей воды и слегка прогретого магическими камнями помещения, она всё же не из самых приятных.

В основном единственное желание, которое возникает после того, как за пару минут удаётся немного избавиться от грязи и пота — побыстрее вытереться, вздрагивая от холода из-за влаги на коже, и снова оказаться в нескольких слоях одежды. А потом, желательно, ещё и завернуться в спальный мешок и быстро прогнать по телу ци.

Очень немногие при таких условиях решаются ещё и мыть голову.

Цзян Чэн, собственно, не из этих немногих, но волосы сегодня умудряется намочить, потому что у него рвётся резинка, которой он забирал их в хвост. Масштабы катастрофы не слишком значительные, так как пряди у него едва достигают ключиц, но в холодном воздухе пещер их всё же приходится быстро сушить с помощью полотенца и талисманов, пока он зябко поводит плечами, покрываясь мелкой гусиной кожей от самого основания шеи.

Лань Сичэнь снова не к месту вспоминает, как занимался обычно волосами брата, и гонит от себя эти мысли.

Это невозможно.

Это решительно невозможно.

Напитав все магические камни в пещере, чтобы было светло, а потом ещё и теплее спать, они с Цзян Чэном некоторое время спорят о том, какие именно графы в бланке нужно заполнять в первый день. Очевидно, Цзян Чэн прослушал: во время того, как Шэнь Цинцю объяснял это после вечерней медитации, он снова уходил курить. Лань Сичэнь подозревает, что через тот узкий проход слева.

Повезло, что Шэнь Цинцю не заметил.

Насчёт сигарет у него разговор короткий.

На самом деле, находиться с Цзян Чэном, открытым и прямолинейным в словах и действиях, в одном помещении даже вполне комфортно. Он… совершает много лишних движений, если можно так выразиться, но это не мешает. Время около одиннадцати, когда они наконец заканчивают заполнять бланки, делают несколько записей в бумажных дневниках (Цзян Чэн почти полностью копирует у Лань Сичэня, отговорившись отсутствием фантазии), гасят часть огней и располагаются в спальных мешках.

Лань Сичэнь лежит, глядя в потолок, не меньше часа. Он постоянно проверяет время на телефоне и каждый раз оказывается, что между этими проверками прошло только минут десять. Мысли толпятся в голове, словно мальки в маленькой сохнущей на солнце лужице. Пока он был занят делом, тревога отступала, скрадываясь другими заботами, но теперь…

Он не может спать.

Пока где-то там его брат погребён под несколькими метрами земли и камней — не может.

Разумеется, ему известно, что они с Вэй Усянем живы. Но что, если Лань Ванцзи плохо? Что, если он ранен? Нет, Лань Сичэнь нисколько не сомневается, что Вэй Усянь умеет оказывать первую помощь. В графе «основы безопасности жизнедеятельности» в его зачётной книжке, как, впрочем, и почти во всех других графах, значится «отлично», на что жаловался однажды Цзян Чэн, готовившийся тогда к экзамену всю ночь и, несмотря на это, получивший «хорошо».

Просто Лань Сичэнь слишком хорошо знает своего брата. И своего дядю, чьё воспитание застряло насечками на самых его костях.

Всё было относительно в порядке, пока оставалась жива мать, хотя дяде она и не нравилась. А потом она умерла, когда Лань Сичэню было семь, а Лань Ванцзи пять, и отец, любивший её больше жизни, слёг с тяжёлой болезнью, застыл на грани серьёзного искажения ци и фактически тоже перестал существовать. Почти не поднимался с постели, оставаясь в таком состоянии до прошлого года.

До дня, когда у него не стало больше необходимости подниматься.

Лань Ванцзи всегда был больше зависим от чужого мнения. Отчаянно искал внимания матери, ждал одобрения отца, очень остро реагировал на любое проявление недовольства со стороны дяди. Пытался быть удобным ребёнком, не допускающим ни единого промаха. Дядя, после того как слёг отец, только такого Лань Ванцзи и признавал. Не смеющего сделать и шага в сторону от того образца, как требуется поступать.

Уходить на занятия и приходить с них в строго определённое время. По минутам расписывать график дня. Не получать оценки ниже «отлично», скрупулёзно выполнять все задания и заботиться о собственной репутации в глазах преподавателей. Называть себя и других только в третьем лице, к дяде и отцу обращаться на «вы». Не проявлять лишние эмоции, не допускать нарушения идеальности внешнего облика. И многое, многое другое.

За неподчинением непременно следовало наказание. Не всегда словесное. Далеко не всегда словесное.

Многие из этих пунктов Лань Сичэнь в своё время переломал в себе, но так и не смог переломать в брате. Не смог убедить его, что постоянно контролировать себя и беспрекословно следовать правилам не обязательно везде. Лань Ванцзи, кажется, всегда и повсюду чудится призрак дяди, следящего за каждым его шагом. Он не может дать себе немного свободы, даже когда находится далеко от него и просто физически не может получить наказание.

Поломанную психику брата Лань Сичэнь дяде не простит никогда.

Переходя в школе в гуманитарный класс и готовясь к поступлению на филологический факультет, нарушая семейную династию, Лань Сичэнь хотел перетянуть внимание на себя. Чтобы его ругали, а Лань Ванцзи досталось немного послаблений. Но стало только хуже. Дядя принялся придираться ещё больше, чтобы, не дай боги, младший брат не пошёл по стопам старшего, не выбрал что-то кроме того, что ему нужно выбирать и не сделал что-то кроме того, что ему нужно делать.

Лань Сичэнь до сих пор испытывает за это… вину.

Никогда, абсолютно никогда Лань Ванцзи не говорил, что ему плохо, ведь это сделало бы его неудобным. Даже долгие расспросы не помогали. Лань Сичэню пришлось научиться чувствовать, когда что-то не так. И заботиться по мере возможностей, отдавая то, что не давал дядя. Брат тренировался со сломанной рукой, ходил на занятия с температурой под сорок — а Лань Сичэнь потом тайкой отпаивал его, едва не потерявшего сознание прямо на уроках, жаропонижающим.

Поэтому, если Лань Ванцзи будет плохо, он не признается. А у Лань Сичэня, не в обиду Вэй Усяню, есть некоторые сомнения в его проницательности.

Не выдержав просто лежать, он тихо выбирается из спального мешка и, не взяв куртку, потому что тогда придётся шуршать лежащим рядом с ней пакетом, выходит в общий зал. Костёр, который разводили за ужином, тлеет, угли поблёскивают тускло-алым и антрацитово-чёрным. Лань Сичэнь присаживается на одно из брёвен, поёжившись от ночного холода, и выдыхает еле-еле заметное облачко пара. А потом резко, глубоко втягивает воздух, провоцируя волну озноба, скатывающуюся вниз по спине.

Надо бы разогнать ци, но ему почему-то хочется замёрзнуть, чтобы почувствовать хоть что-то кроме тоски и беспокойства.

Когда сзади слышатся тихие знакомые шаги, Лань Сичэнь вздыхает: ему всё-таки не удалось уйти бесшумно. Раньше, чем он успевает обернуться (впрочем, этого и не требуется), на его плечи приятной тяжестью опускается его же куртка.

— Дурак. Простынешь же, — замечает шёпотом Цзян Чэн.

Лань Сичэнь с тихим «спасибо» подхватывает её края и натягивает чуть сильнее. От льда, разрастающегося внутри, куртка всё равно не спасает.

Цзян Чэн усаживается на другом конце бревна, как можно дальше от него. Лань Сичэнь сначала удивляется, на мгновение даже думает, не обидел ли его чем-то, но потом видит коротко чиркнувшую искру зажигалки и тусклый огонёк сигареты. Цзян Чэн очень редко курит рядом с ним, потому что знает, что Лань Сичэнь чувствителен к дыму, но, если курит — всегда старается держаться на расстоянии, чтобы не задеть.

— Почему ты не спишь? — спрашивает Лань Сичэнь.

— Просто бессонница, — отзывается Цзян Чэн, пожимая плечами.

«Просто бессонница», — мысленно повторяет за ним Лань Сичэнь. Кого же ты пытаешься обмануть, Цзян Чэн. Ведь ты куришь, только когда нервничаешь, а за сегодняшний день твоя пачка должна была опустеть как минимум сигареты на три, и это только те, о которых Лань Сичэню известно.

— Шэнь-лаоши будет крайне зол, — напоминает он.

— Мне плевать, — отзывается Цзян Чэн. — Он постоянно на что-то зол, это норма жизни. Ты разве не помнишь, сколько раз он меня ловил на первом курсе? Я ведь до сих пор жив.

Лань Сичэнь слабо улыбается одними уголками губ. Волосы Цзян Чэна, растрёпанные, скрывают часть его лица, и так теряющегося в полутьме. Дым ещё заметнее из-за того, что смешивается с тёплым паром дыхания. Запах раздражает ноздри, но слабо. Лань Сичэнь лишь прикрывает нос и рот воротником куртки.

— Как думаешь, насколько быстро их вытащат? — спрашивает вдруг Цзян Чэн, выдыхая почти ровное кольцо.

Лань Сичэнь вздрагивает. От холода, убеждает он себя, исключительно от холода, пробирающегося под незастёгнутую куртку.

— Главное, чтобы вообще вытащили, — глухо отвечает он.

— Вытащат. Раз уже разбирают завал, значит, точно вытащат, — уверенно говорит Цзян Чэн. У него настроение после этой новости явно более приподнятое, чем у Лань Сичэня. — К тому же, мой брат и не из таких передряг выпутывался.

— Но там не только твой брат. — Отчего-то в груди чувствуется слабый неуместный всплеск раздражения.

— Я знаю. — Цзян Чэн наконец докуривает сигарету и бросает её в затухающий костёр. Лань Сичэнь пытается не думать, чем это может быть чревато. — Но пока там есть мой, думаю, за своего можешь не беспокоиться. Он его достаёт, как рыба-прилипала, но он точно не позволит, чтобы с ним что-то случилось. Ты же мне веришь?

Сердцу всё-таки слишком тесно. Лань Сичэнь поворачивается — и ловит отблеск глаз. Цзян Чэн его взгляд выдерживает всего несколько мгновений. А потом отворачивается. Лань Сичэнь, тихо вздохнув, молча пододвигается вплотную. Игнорирует ещё не рассеявшийся до конца запах сигаретного дыма и, решившись, осторожно, измученно опускает голову на плечо Цзян Чэну, просто пытаясь найти в нём опору. Тот, кажется, не возражает.

— Ты ругался, что я могу простудиться, — говорит Лань Сичэнь, замечая, что молния не застёгнута.

— Ну… да?

— Тогда ты тоже. Застегни куртку.

Цзян Чэн приглушённо смеётся:

— Мне не холодно. Сигареты греют. А ещё у меня талисман вшит в свитер.

Лань Сичэнь не напоминает, что сигареты — это иллюзорный эффект, а талисманы — не панацея. Только прижимается ещё ближе, щекой ощущая гладкую ткань куртки, а лбом — пряди волос Цзян Чэна, случайно задевающие его.

Они сидят так молча до самого рассвета. Лань Сичэню кажется, что Цзян Чэн с воздухом выдыхает веру в лучшее, которой в нём сейчас явно больше, а он сам — вдыхает её, разделяя на двоих. Иначе как объяснить, что, когда в пещеру проникают первые слабые солнечные лучи, в которых отчётливо видно кружащуюся в воздухе пыль, Лань Сичэнь впервые за много часов ощущает в груди слабое тепло?

В остальном он чувствует странное, отупляющее отсутствие эмоций, возможно, из-за того, что устал их испытывать и прятать, а возможно, из-за того, что мозг отчаянно требует хотя бы нескольких часов сна. Поэтому Лань Сичэнь никак не реагирует на голос Шэнь Цинцю, доносящийся со стороны жилых пещер и явно приближающийся к ним. Цзян Чэн пытается вскочить, но Лань Сичэнь останавливает его, вяло потянув за рукав куртки.

Даже если они будут двигаться очень быстро, всё равно не успеют до того, как Шэнь Цинцю выйдет в общий зал.

— …я передам, — улавливает Лань Сичэнь перед тем, как шаги останавливаются в паре метров за их спинами. А потом: — Как прикажете понимать то, что вы находитесь здесь, а не в комнатах?

— В комнате, — машинально поправляет Лань Сичэнь, мало соображая, что именно говорит, и тут же получает тычок в бок от Цзян Чэна.

— Меня не интересует ваше распределение, — едко парирует Шэнь Цинцю. — И соизвольте повернуться, когда я с вами разговариваю.

Они поворачиваются. Даже встают на ноги и почтительно складывают руки в малом поклоне. Лань Сичэнь понимает, что ему действительно стоит поспать до времени общего подъёма, потому что голова ощущается такой же тяжёлой, как меч, и при этом абсолютно пустой. Настолько пустой, что в ней даже не находится отклика на то, что его поведение перед преподавателем только что было совершенно неподобающим.

А ведь сегодня им ещё выходить «в поле» и сталкиваться с реальными чудовищами. Нужно взять себя в руки. Ему нельзя будет допускать оплошностей. Каждая оплошность в сражении может многого стоить.

Шэнь Цинцю, что странно, тоже выглядит уставшим. Из его аккуратного хвоста выбилась пара прядей, а под глазами проявились тёмные круги, особенно отчётливые в неровном утреннем свете. Потерев пальцами лоб над переносицей, будто пытаясь справиться с головной болью, он переводит на них пристальный взгляд, явно собираясь что-то сказать.

Лань Сичэнь делает резкий вдох, заполняя лёгкие холодным воздухом, чтобы хоть немного прийти в себя.

Не зря.

— Только что звонил Ши-лаоши, — говорит Шэнь Цинцю. — Завал за ночь разобрали. Ваших братьев скоро вытащат.