Когда Хуа Чэн говорит, что погиб бы за него столько раз, сколько потребовалось бы, Се Лянь на эти слова реагирует очень странно. Вздрагивает, как будто… пугается их. И горечи в его взгляде становится ещё больше. Хуа Чэн не знает, что сказал не так, и не знает, что сказать ещё, чтобы было так.

— Что ты сделал, чтобы Вэнь Цин согласилась мне помочь? — вдруг спрашивает Се Лянь, серьёзно глядя ему прямо в глаза.

Хуа Чэн моргает, но усилием воли не разрывает зрительный контакт.

Он ненавидит вспоминать тот день. Вернее, ту ночь.

— Я очень долго её просил, — отвечает уклончиво. — Ничего особенного, гэгэ не стоит забивать этим голову.

Се Лянь чуть приоткрывает рот, будто хочет ещё что-то сказать или спросить. Но не делает этого. Тихо выдыхает — и кивает, чуть прикрыв глаза. А потом подходит ближе, аккуратно садится напротив и принимается помогать Хуа Чэну убирать с волос и одежды оставшуюся на них еду. Его лицо внимательно и сосредоточенно, а движения осторожны и бережны. Хуа Чэн замирает, не смея ни мешать, ни пытаться помочь.

Поверил, хотя ему не сказали всей правды. Се Лянь всегда слишком ему верил и продолжает верить.

Хуа Чэн ненавидит вспоминать в принципе те полгода. Потому что он идиот и не придумал ничего лучше, кроме как привести Се Ляня, безропотно последовавшего за ним, в подвал, где любому человеку, запертому в тёмных стенах, оставалось бы только медленно умирать от бездействия. А светлому заклинателю с кангой и явно нестабильной психикой (почему Хуа Чэн не подумал об этом?) — тем более.

Но тогда его глупый семнадцатилетний мозг, полный какого-то слепого стремления помочь, ничего толкового не сообразил.

Хотя, размышлял он порой, а имелись ли тогда другие варианты? У него не было никаких знакомых в Сяньчэне, не было съёмной квартиры, он не мог потащить Се Ляня в школьное общежитие, не мог даже привести в гостиницу, ни здесь, ни в другом городе, потому что там его нашли бы по паспорту. А ещё: кто бы оплачивал эту гостиницу?

Тот подвал тогдашний Хуа Чэн, которого ещё звали Хун Умином, считал своим убежищем. Он до сих пор иногда там появляется, раз в пару-тройку месяцев, правда, теперь не чтобы спрятаться, а исключительно с целью самосовершенствования. И привычно, просто ради забавы, поддерживает иллюзию, которая уже давно стала городской страшилкой. Конечно же, он искренне наивно полагал, что Се Ляню тоже будет там безопасно.

Хун Умин старался, чтобы ему было комфортно. Настолько, насколько это возможно. И становилось невыносимо больно смотреть, что в глазах этого светлого, слишком светлого для мира человека только пустота, и больше ничего. Он злился на его родителей — за то, что позвали помогать, злился на его друзей и на себя — за то, что не отговорили ехать, злился на ректора — за то, что вообще выдал справку-вызов, за то, что наложил кангу.

Да, манипуляции с духовными силами были допустимым наказанием. Но… почему на заклинателей всё ещё должны были распространяться такие древние правила? Для Се Ляня ведь заклинательство было смыслом жизни. Он сам об этом говорил. А тогда он не мог сам ни защитить себя от тёмной ци вокруг, ни согреться, ни исцелиться. Хун Умин боялся представлять, что в те дни происходило с его гордостью.

И не понимал, чем ещё должен и может помочь.

Он пытался одновременно жить обычной жизнью. Сдал экзамены, поступил на исторический факультет. Всё ещё остался никому не нужной сорной травой, маленьким чудовищем-изгоем с разными глазами. В комнату в общежитии попал по распределению один, другие — теперь уже одногруппники — его всё так же избегали, что знакомые, что те, кого он впервые видел. Правда, уже не пытались травить. Хоть на том спасибо.

Но судьба Се Ляня всё равно была важнее.

В тот день он остался. Обычно не делал этого, чтобы не стеснять своим присутствием Се Ляня, но впервые решил, потому что начал замечать, что неподалёку от здания ходят подозрительные люди. Полгода прошло, и вот они нашли это место. И кто знал, могли ли догадаться и попробовать сломать дверь. Поэтому Хун Умину нужно было какое-то время побыть там. По крайней мере, очередную объяснительную «по семейным обстоятельствам» он взял на неделю.

В глазах Се Ляня впервые мелькнуло что-то кроме пустоты. И он засмеялся, коротко и отрывисто. Но Хун Умина это не обрадовало. Безумие не было лучше. Безумие было стократ хуже.

Всё оставалось относительно в порядке, когда Хун Умин засыпал — но когда проснулся от шевеления рядом, то Се Ляня уже стремительно затягивало в искажение. Он кричал. Хун Умин испугался. Его охватило настоящим ледяным ужасом, тело двигалось быстрее разума, и он позволил себе осторожно коснуться Се Ляня, пытаясь вернуть в реальность. Тот резко, судорожно дёрнулся вперёд, подобрал что-то с пола… и через мгновение его запястья окрасились кровью.

А ещё через одно, когда Хун Умин, охваченный паникой, попытался его остановить, уже не думая о тактичности и осторожности, то, что Се Лянь держал в руках, вошло в его правый глаз.

Се Лянь слепо посмотрел на него — Хун Умин на всю оставшуюся жизнь запомнил этот безумный, отсутствующий взгляд и бездонные, заполнившие всю радужку зрачки — а потом вдруг обмяк, как тряпичная кукла. Потерял сознание, выронив из разжавшихся пальцев… гвоздь. Старый ржавый гвоздь.

Лицо заливала кровь. Хун Умин, дрожа всем телом, не обращая внимания на жгучую пульсирующую в ослепшем глазу боль, поднял Се Ляня, уложил обратно на матрац. Снова прикрепил на его одежду талисман, чтобы не дать тёмной ци ещё больше захватить тело. Порвал собственную рубашку, наскоро перевязал запястья. Они пропитывались кровью, а он даже не мог помочь, влив хоть немного ци, потому что был тёмным заклинателем.

Сейчас он понимает: такие раны не грозили смертью. Се Лянь скорее рисковал отправиться к мосту Найхэ от искажения, чем от них. Но тогда Хун Умину казалось, что из хрупкого, слишком лёгкого тела перед ним стремительно утекала жизнь.

Трясущимися руками, едва видя оставшимся глазом, он попытался найти в телефоне номер Вэнь Цин. Нельзя было звонить в обычную больницу, там увидели бы порезанные руки и даже спрашивать бы ничего не стали. Вэнь Цин была крайне удивлена адресом и сначала, должно быть, подумала, что он просто издевается и звонит ради шутки. Но Хун Умин, перепуганный до смерти, просил, умолял, практически срывал голос в трубку, и она всё же согласилась приехать.

Он ждал её, казалось, вечность, постоянно проверяя пульс и дыхание, больше всего на свете боясь, что в следующее мгновение они оборвутся. И виноват будет только он, и никто больше — не досмотрел, не справился, позволил этому случиться.

На звук мотора снаружи его сердце отреагировало почти автоматной очередью. Вэнь Цин заколотила в дверь подвала и крикнула что-то вроде: «Эй, есть тут кто?» Хун Умин сорвался открывать мгновенно, наплевав, могут ли быть снаружи те подозрительные люди. Он вообще мало что соображал в тот момент. Вэнь Цин, войдя, бросила на него вопросительный взгляд и сразу же нахмурилась, скользнув по лицу. Он указал трясущимися, перепачканными в крови руками на Се Ляня.

Она сделала шаг вперёд. Замерла.

А потом Хун Умин получил удар в солнечное сплетение и был моментально скован несколькими обездвиживающими талисманами. Вэнь Цин, оставив его лежать у стены, захлопнула дверь подвала, задвинула изнутри толстый металлический засов и тут же оказалась рядом с Се Лянем, на ходу раскрыв свой чемоданчик.

— Доктор Вэнь, что вы… За что вы… — Хун Умин искренне не понимал, что происходит.

— Сиди молча и не мешай мне работать, — резко отозвалась Вэнь Цин, быстро проверяя точки пульса и сдёргивая самодельные повязки. — С тобой потом разберёмся.

— Вы сковали меня! Что я такого сделал? — не унимался Хун Умин.

— О боги. — Она раздражённо выдохнула, но даже голову не повернула в его сторону. — Ты думаешь, я не видела новостей и не знаю, кто он? Думаешь, поверю, что ты не сделал это с ним сам и не вызвал меня, чтобы подозрения отвести, а твои собственные раны — не от его рук, потому что он защищался? На улице вон не твои товарищи по углам прячутся?

Хун Умина словно кипятком окатило. Целым ведром кипятка, он даже почти физически ощутил, как его тело, его кожа, его сердце превратились в один сплошной ожог. Вэнь Цин очень быстро заново перебинтовала запястья Се Ляня и пыталась вливать ему ци, а он смотрел на это, задыхался и чувствовал, как ему становится невыносимо жарко.

Он?!

Сделал это с ним сам?!

— Вы решили, что я похитил его?! — в ужасе выпалил Хун Умин.

— А что я должна решить? — ответила Вэнь Цин. Она прервала попытку передачи ци через точки на запястьях, ещё раз проверила пульс, недовольно цокнула языком и осторожно перевернула бессознательного Се Ляня на бок, чтобы положить ладони ему на лопатки. — Он явно здесь давно находится, и ты… доверия точно не внушаешь. Сейчас с ним закончу, его в больницу, а тебя в полицию.

— Доктор Вэнь, не надо! — запаниковал Хун Умин. — Я никогда бы ничего плохого ему не сделал! Никогда! Если хотите, проверьте меня талисманом! Я прятал Лянь-гэ здесь, потому что его искали, я делал для него талисманы, защищающие от тёмной ци, я приносил еду и одежду, я…

— Не мешай. Мне. Работать, — отчеканила Вэнь Цин. — Сначала оттащу его обратно на этот свет, а потом уж выясним, что бы ты там сделал, а что нет. Молчи, иначе не сможешь ещё и говорить.

Когда жизнь Се Ляня была вне опасности, и он, бледный, так и не пришедший в себя, лежал на матраце, Вэнь Цин допрашивала Хун Умина. Под талисманом, который сама же и нарисовала. Пришлось рассказать ей всё чуть ли не с самого начала, едва не теряя сознание от боли и нервного перенапряжения. Ему казалось, прошла вечность, прежде чем Вэнь Цин наконец поверила, позволила ему снова двигаться, обработала рану и вколола обезболивающее.

Она хотела отвезти Се Ляня в больницу, но Хун Умин понимал, прекрасно понимал, что его сразу же отправят в психиатрическую лечебницу. А Се Ляню туда было нельзя.

Он умолял Вэнь Цин. Он встал перед ней на колени — он никогда больше ни перед кем не вставал на колени, никогда больше ни перед кем не делал столь унизительных вещей — и просил помочь Се Ляню вернуться к нормальной жизни. Только не отправлять его к психиатрам. Он слышал, как лечат психиатры. Хун Умин говорил, что отдаст ей что угодно, что она только потребует. У него было не так много накопленных денег, но он готов был потратить все.

— А если я попрошу тебя умереть за него, ты что, умрёшь? — язвительно спросила Вэнь Цин.

— Да, — без колебаний, серьёзно ответил Хун Умин. — Умру.

Он и так хотел умереть, пока не появился Се Лянь. Это было правдой.

Её глаза изумлённо распахнулись. Она очень долго смотрела на него, будто пытаясь вглядеться в самую душу. Хун Умин ждал ответа, всё ещё на коленях, закаменевший, со сложенными перед грудью руками, ощущая, как в висках быстрыми толчками бьётся кровь.

— Вставай. Поехали, — наконец сказала Вэнь Цин. — Тебя отвезу в больницу, а его оставлю у себя. Очнётся, а потом посмотрим. — Она уже подошла к двери и стала отпирать засов, как вдруг замерла. — Хотя нет, подожди-ка сначала пару минут здесь. Надо бы разобраться сперва с вашими гостями.

На улице было уже утро. Часов семь. И на улице их поджидали, похоже, прямо у двери. Хун Умин был настолько вымотан физически и психологически, что вряд ли смог бы сделать хоть что-нибудь. Однако Вэнь Цин, вышедшая первой, легко справилась с «гостями» теми же талисманами, которыми недавно сковывала Хун Умина. И попросту вырубила их.

Хун Умин не видел, только слышал звуки борьбы, потому что послушно ждал внутри. Но, когда Вэнь Цин снова заглянула в подвал, поманив его наружу, и он вышел, осторожно удерживая слишком лёгкого Се Ляня на руках, то увидел двоих мужчин, лежащих без сознания прямо на земле и облепленных талисманами. Бросив взгляд на их лица, Хун Умин вздрогнул. Вэнь Цин, заметившая реакцию, нахмурилась.

— Это те самые, про которых ты рассказывал? — спросила она. — Те, что подходили к тебе около университета?

Он кивнул. Вэнь Цин, напряжённо поджав губы, открыла машину, сразу завела её и велела ему садиться на заднее сиденье. Хун Умин дал ей свой самодельный ключ, чтобы она закрыла подвал. Сделав это, Вэнь Цин ещё и на скорую руку нарисовала несколько талисманов и убрала следы крови, случайно оставшиеся на земле.

Кожа Се Ляня была холодной, почти ледяной. Хун Умин укутал его в собственную куртку, не обращая внимания, что от промозглого утреннего воздуха моментально пробрал озноб. Он придерживал голову Се Ляня на своих коленях, со страхом смотрел в бледное лицо с потрескавшимися сероватыми губами и постоянно проверял пульс и дыхание. Снова. Вэнь Цин спасла Се Ляня, Вэнь Цин точно сделала всё возможное, но Хун Умин всё равно боялся.

Оказавшись наконец за рулём, она кинула на них быстрый взгляд, выкрутила климат-контроль на обогрев салона и стала кому-то звонить. Хун Умина охватило мелкой дрожью, и на этот раз уже не только от холода: неужели Вэнь Цин собиралась сообщить в полицию?

— Доброе утро, дядя, — заговорила она. — Не ругайся, я знаю, что ты уже не спишь. На этот раз, не поверишь, даже по делу: на меня напали. Разумеется, нет. За кого ты меня принимаешь? Скорее это они пострадали от меня. Никаких превышений самообороны. Правда, вырубить их я не рассчитывала, но они относительно в порядке.

Потом, после небольшой паузы, она назвала адрес. Хун Умин напрягся, неосознанно сжав пальцы на плече Се Ляня, но, осознав, что делает, тут же отпустил. Сердце забилось в горле.

Что она задумала?

— Дядя, что может делать целитель ранним утром в месте большой концентрации тёмной ци? Собирала одно редкое растение. Кстати, эти двое довольно громко и активно заявляли, что пришли искать какого-то Се Сяньлэ и уверены, он прячется в подвале… А, тот самый Се Сяньлэ. Из Лянси? Так вот почему мне имя показалось знакомым. Нет, представления не имею. Возможно, они решили, что я ему помогаю. Мне было не до того, чтобы спрашивать.

Хун Умин растерянно посмотрел на неё. На расслабленную позу, на то, как она слегка постукивала пальцами свободной руки по приборной панели. Собирала редкое растение? Имя показалось знакомым, и не более того? Он не понимал, зачем Вэнь Цин врёт, но получалось у неё потрясающе.

— Конечно нет. Я даже проверила. Он заперт снаружи и выглядит так, будто его век никто не открывал. Но, похоже, я вам тут преступников случайно нашла, да? Остаться не могу, у меня пациент, и к нему надо сразу вот с этим собранным, пока не завяло. Они под обездвиживающими талисманами, можете просто приехать и забрать их. А мне повестку. Да, само собой, приеду сразу, как освобожусь.

Сказав ещё несколько фраз и попрощавшись, она выключила телефон. Как ни в чём не бывало повернулась назад, прогнулась, чтобы дотянуться до шеи Се Ляня и проверить его пульс. Недовольно поджала губы. И тронулась с места. Хун Умин облегчённо выдохнул. Климат-контроль немного прогрел салон и, может быть, ему казалось, но кожа Се Ляня уже не была такой ледяной.

Хун Умин думал, что он хорошо врёт. Но Вэнь Цин его переплюнула.

В больницу она привезла его с заявлением: «Вот, нашла вам новую работу. Первокурсник, решил поэкспериментировать с другим видом ци и заработал искажение. В приступе безумия на что-то напоролся, а как в себя пришёл, позвонил мне. Он тёмный заклинатель, а я со светлой ци работаю, к тому же глаза выращивать не умею, так что передаю вам». И уехала.

Глаз спасти не удалось, началась инфекция, к тому же он… довольно глубоко был повреждён. Пришлось удалить — операцию провели в тот же день. Целители-заклинатели подлечили Хун Умину окружающие ткани и предложили выбрать между выращиванием нового глаза с помощью ци и глазным протезом. Он выбрал протез — по личным причинам. И три дня, пока изготавливали, ему предстояло ходить с повязкой. Не такой, как он носит сейчас. Обычной белой медицинской.

Вэнь Цин заглянула к нему вечером, и тогда же Хун Умин узнал, что одна из веток семьи Вэнь — вовсе не целители, а полицейские. И таинственный «дядя», которому она звонила, как раз в местном участке работает.

Те двое, как выяснилось со слов Вэнь Цин, в полиции даже с гордостью признались, что да, они пытались напасть, потому что решили, что в подвале того дома прячется Се Сяньлэ, и думали, что приехавшая Вэнь Цин с ним заодно, как и «какой-то мелкий парнишка». И они же ответственны за поджог особняка Се — преступник, которого уже нашли и посадили пару месяцев назад, был всего лишь их подручным, запуганным угрозами. Их даже не беспокоило, что это тянет на пожизненное, они слишком хотели отомстить «за гибель родных».

Существование «какого-то мелкого парнишки» Вэнь Цин поставила под сомнение, списав либо на иллюзии, которые «нередко появляются в том месте из-за скопления тёмной ци», либо на случайных школьников, которые ищут там острых ощущений. Подвал сразу же съездили проверили, и он действительно был заперт. Пытаться открыть его не стали, доверившись Вэнь Цин. И слава богам. Хун Умин боялся представить, что предстало бы их глазам.

К тому же, этот «дядя», не сумев связаться с самим Се Лянем (что логично, ибо его телефон, должно быть, был давно мёртв) и не найдя у него живых родственников, позвонил в университет. Ректор, по словам Вэнь Цин, сказал, что его студент находится в академическом отпуске и в безопасном месте, где ему ничего не угрожает.

Лжец.

Ровно то, что он и обещал говорить. Но в данном случае это было даже хорошо.

Хун Умин, видимо, слишком явно нервничал, не решаясь напрямую спрашивать о состоянии Се Ляня. Вэнь Цин заверила, что позаботится о нём и что те двое будут наказаны. Как и их ещë возможные сообщники, если таковые обнаружатся. Потому что семья Вэнь преступников умеет искать очень хорошо.

На этом их общение закончилось.

Получив наконец протез и рекомендации по уходу за ним, Хун Умин сразу же отказался от дальнейшего пребывания в стационаре. Как хорошо, что ему уже исполнилось восемнадцать и он мог принимать подобные решения самостоятельно. К тому же заклинателям проще, благодаря ци их можно вылечить гораздо быстрее. Ему выдали справку, но Хун Умин не собирался ею пользоваться. О его потерянном глазе никто не должен был знать.

Ещё два дня до конца того времени, на которое он отпрашивался якобы к матери, Хун Умин провёл в подвале, приводя его в порядок и в том числе отмывая от крови. И пытаясь уложить в голове, что в ближайшее время он не сможет увидеть Се Ляня. Вэнь Цин запретила к нему приходить, пока он хотя бы относительно не восстановит под её контролем нормальное физическое и психическое состояние и не вернётся в университет.

До начала февраля.

У Хун Умина в голове что-то перещёлкнуло. Он решил, что кардинально изменится. Решил, что станет сильнее, что из забитого волчонка превратится в того, кто способен влиять на других. И был уверен, что тогда у него получится в будущем защищать Се Ляня. Получится лучше помогать ему.

Хун Умин пошёл в магазин и деньги, ту часть денег, которую так и не приняла Вэнь Цин и которая всё ещё осталась после лечения глаза, потратил на то, чтобы спрятать и уничтожить себя прежнего. Создать образ, который носит и по сей день. Все были в шоке, когда он вернулся в университет совсем другим человеком.

А потом начались долгие, долгие месяцы.

Вместо колючек и шипов — холодная уверенность в себе и тяжёлый взгляд. Вместо потрёпанной толстовки, потёртых джинсов и кроссовок — кожаная куртка, кожаные штаны и берцы. Любого, кто был против него, ждало лёгкое и непринуждённое воздействие тёмной ци. Любого, кто дурно отзывался о Се Ляне, ждало то же самое.

Со временем все стали бояться его. Не так, как раньше. Иначе. И его это устраивало.

Привыкать к монокулярному зрению было немного сложно, как и к чему-то инородному в глазнице. Это мешало и читать, и рисовать, и сражаться, и даже ходить, из-за того что пропало ощущение… глубины пространства. И правая сторона казалась уязвимой. Но он справился. Он поменял свою технику обращения с мечом, он придумал, как работать с текстом и изображением, чтобы отсутствие второго глаза не мешало.

Протез был потрясающе реалистичным и двигался в глазнице, как настоящий глаз. Никто ничего не замечал. А потом он перестал особо скрывать.

Хун Умин ждал возвращения Се Ляня с предвкушением и страхом одновременно. Что он подумает об этом новом образе? Понравится ему, или же он осудит и не захочет больше общаться? Но прошла первая сессия, которую он прекрасно закрыл, прошли зимние каникулы, начался новый семестр… а в университет Се Лянь так и не вернулся. Хун Умин узнал, что он отчислился.

Это сродни было крушению его маленького мира, но Хун Умин выдержал, когда рухнувший небосвод упал ему на плечи.

Се Лянь исчез, и его снова не получалось найти, как тогда, бесконечно давно. Хун Умин пытался. Он спрашивал Вэнь Цин. Он спрашивал этих его друзей, потому что теперь ему хватало на это смелости. Никто ничего не знал, словно Се Лянь бесследно испарился в воздухе. Не было соцсетей, не было никаких упоминаний нигде, даже его фотографию сняли с доски почёта.

Однако Хун Умин не сдавался, уверенный, что Се Лянь жив, и рано или поздно они всё-таки встретятся. Он поменял имя — потому что Се Лянь говорил, что ему подошло бы что-то более красивое. Стал Хуа Чэном — потому что когда-то дарил Се Ляню набросок цветка. Он начал рисовать Се Ляня — потому что стал забывать его лицо, но не имел на это права.

Отыскать снова получилось только сейчас.

И оно того стоило.

Хоть Хуа Чэн вначале и играл с ним, как трусливый идиот, воспользовавшись тем, что не узнали, боясь, что его нового не примут, боясь, что Се Лянь злится и винит за произошедшее в прошлом. В конце концов, Хуа Чэн сделал немало того, за что готов был убить себя прежнего на месте.

Вот только, судя по выражению лица Се Ляня, пока он осторожно убирает рис и фасоль с его волос, старательно избегая прикосновений к бандане, он винит себя. Видимо, в том числе за глаз. И Хуа Чэн ненавидит тот факт, что переубедить его вряд ли получится, потому что это ведь Се Лянь. Но… он может хотя бы не позволять ему думать о чувстве вины, так ведь?

— А я могу задать встречный вопрос гэгэ?

Се Лянь, потянувшийся к его чёлке, замирает. Медленно опускает руку, кладёт ладонь себе на колено и кивает:

— Да, конечно.

— Куда ты пропал, после того как перестал жить у Вэнь Цин? — спрашивает Хуа Чэн.

— О, — сразу же спокойно отзывается Се Лянь. — Я отчислился и сразу ушёл в армию. Готов поспорить, там меня никто не догадался искать. А до этого заменил имя в паспорте. Мне больше не нужно было «Сяньлэ».

Действительно, не догадался.

Хуа Чэну этот вариант даже в голову не пришёл.

Се Лянь опускает взгляд. Его пальцы немного дрожат, комкая ткань поношенных джинсов на колене. Хуа Чэн, выдохнув, тянется рукой — он и так себе уже за сегодня позволил достаточно смелых вещей — и накрывает его холодную ладонь, пытаясь успокоить. Се Лянь, встрепенувшись, снова вскидывает голову, его глаза широко распахиваются. Хуа Чэн чуть улыбается — и Се Лянь, помедлив, тоже слегка приподнимает уголки губ.

— Саньлан, — тихо произносит он. — Спасибо тебе за всё. Я не справился бы без тебя. И прости за то, что я…

— Это я должен благодарить гэгэ, — перебивает Хуа Чэн, не позволяя ему договорить своё «прости».

— За что? — теряется Се Лянь.

— За то, что мне было, кого сбивать на лестнице.

Се Лянь недоумённо моргает, похожий со своими тёмными кругами под глазами и растрепавшимся коротким хвостиком на не до конца проснувшуюся сову. А потом негромко смеётся, сощурившись. Сейчас вызвать этот смех проще. Намного проще, чем три года назад. Хуа Чэн аккуратно убирает руку, чувствуя что-то искристое, пузырящееся внутри. Наверное, облегчение.

От входа в «комнату» слышится тихий тактичный кашель и стук по камню. Хуа Чэн и Се Лянь поворачиваются одновременно. Хуа Чэн мысленно даёт себе оплеуху за то, что не был начеку и не услышал чужих шагов. Впрочем, когда он видит, кого принесло на порог пещеры, становится понятно, почему.

Хэ Сюань.

Если Хуа Чэн — Алое бедствие, то Хэ Сюаня иногда называют Чёрным бедствием. Там, где он появляется, обычно ничего плохого не происходит, но информация из этих мест утекает очень быстро. Хэ Сюань умеет оставаться незамеченным, ходить бесшумно и просачиваться в любые щели, умеет слушать и видеть.

Хуа Чэн не знал до некоторых пор его прошлого — кроме того, что Хэ Сюань учился в параллельном классе. Их всего было три, и так вышло, что в одном оказался сам Хуа Чэн и трое издевавшихся над ним светлых заклинателей (которым сейчас уже не повезло в жизни), в другом — Лань Сичэнь, Лю Минъянь и Ши Цинсюань, а в третьем — Хэ Сюань и ещё двое.

Распределение по классам, как, впрочем, и по группам, и по комнатам в общежитиях, для Хуа Чэна до сих пор загадка, но не важно.

В школе он неоднократно видел Хэ Сюаня на субботних занятиях. Всё так же в чёрном, всё так же с надвинутым на глаза капюшоном. Правда, Ши Цинсюань тогда к нему ещё не лип. Тихий, неприметный, как призрак. Хуа Чэн с ним никогда не общался и внимания не обращал, так как и без него проблем хватало. Хэ Сюань отвечал тем же. В университете они тоже продолжили пересекаться исключительно по субботам.

На втором курсе, однако, когда Хуа Чэн уже пережил исчезновение Се Ляня, успешно закрепил за собой звание Алого бедствия, а ещё стал неплохо зарабатывать, осознав, что может рисовать на заказ или просто продавать через интернет свои рисунки, к нему обратились с весьма необычной просьбой. Хэ Сюань хотел, чтобы Хуа Чэн в качестве Алого бедствия помог ему отомстить одному человеку.

Спросив тогда, с какого это перепугу Хэ Сюань решил кинуться с такими запросами именно к нему, Хуа Чэн узнал про одну вещь, которая не даёт ему покоя до сих пор.

— Чего тебе надо? — спрашивает Хуа Чэн.

— Поговорить. — Коротко и ясно.

— Что-то срочное? Ты мне сообщение написать не можешь? Я слегка занят. — Он показывает сначала на себя и свою всё ещё грязную куртку, потом как бы невзначай проводит рукой рядом с Се Лянем.

— У меня телефон в ноль, — ровным тоном парирует Хэ Сюань. — Пауэрбанк тоже. Ты предлагаешь мне отправлять сообщения через камень? Или силой мысли?

Вздохнув, Хуа Чэн вопросительно смотрит на Се Ляня, дожидается мягкого кивка с его стороны и только после этого поднимается на ноги. Хэ Сюань, как истукан, ждёт его у входа, пока Хуа Чэн не выходит, не торопясь, из пещеры, и тенью идёт следом, пока он удаляется в глубь коридора, в тупик, где рядом нет жилых пещер и их вряд ли подслушают.

— Ну что у тебя?

— Вэнь Чао на обеде хвастался своим дружкам, что решил написать Чэнчжэню* и пока ждёт ответа, — тихо докладывает Хэ Сюань.

— Ещё один, — выдыхает Хуа Чэн.

Чэнчжэнь. Так обозначается один аккаунт в соцсети, почти что городская легенда. Его также называют Исполнителем желаний. Якобы ему можно написать свою просьбу, и в некоторых случаях он исполняет её. Действительно, по слухам, исполняет. Только просьба должна подходить каким-то там его критериям, о которых никто из тех, у кого получилось, особо не распространяется.

Хуа Чэн в курсе, что за критерии.

Хэ Сюань, как выяснилось, тоже пытался писать Чэнчжэню, но тот отказал ему в помощи. И в его голову не пришло ничего лучше, как обратиться к местной грозе университета. Хуа Чэн, конечно, польщён был, что о нём сложилось впечатление чуть ли не как о местной мафии, но… с каких это пор он заделался ещё одним исполнителем желаний?

Хуа Чэн заломил такую цену за свои «услуги», что Хэ Сюань, учившийся на платном и, как потом выяснилось, едва сводивший концы с концами, непременно должен был отказаться. Хуа Чэн и надеялся, что он откажется, и не придётся заниматься никакими лишними делами — кроме попыток выяснить, где может находиться Се Лянь. Но Хэ Сюань этого не сделал. Он спросил, может ли отдавать деньги частями.

Его желание отомстить… поистине что-то уникальное. Хуа Чэн до сих пор пребывает в некотором шоке.

Условием для Хэ Сюаня стало то, что, пока он не выплатит необходимую сумму (которая не то чтобы уменьшается, потому что он периодически ещё и стал с тех пор занимать на еду и другие нужные вещи), его задачей будет информировать Хуа Чэна. Обо всём, о чём попросят. Такое решение Хуа Чэн принял, проанализировав, сколько этому странному человеку удалось накопать за краткий срок по собственной проблеме.

Так и есть по сей день. Хэ Сюань делает и находит то, что он просит, а сам Хуа Чэн действительно помогает. Деньгами, советами, прочими мелочами. Ситуация нестандартная, и спешить в ней было бы лишним, чтобы самому не попасть куда не надо.

Некоторые думают, что они дружат.

На самом деле это скорее взаимовыгодное сотрудничество. И «нахлебник» — не вполне правильное слово.

Хуа Чэну всегда было плевать на эту, как он считал, игрушку в виде Чэнчжэня, и он планировал использовать Хэ Сюаня лишь как некое подручное средство в своих поисках Се Ляня. С этим, впрочем, не сложилось. Но неожиданно для себя благодаря нему Хуа Чэн нашёл человека — даже не заклинателя — который «ради игры» написал Исполнителю желаний, что «неплохо было бы показать Се Сяньлэ, что такое трудности жизни».

С подачи, правда, ещё кое-кого, однако… там уже начинается довольно сложная история, почему Хуа Чэн не стал его трогать. А тот человек… перед ним был поставлен ультиматум: либо добровольное отчисление и перевод в другой университет с глаз долой, либо не очень хорошие перспективы дальнейшего существования.

Понятливость — очень хорошее качество.

Особенно в сочетании со страхом перед Алым бедствием, что в тот раз был ярости, в настоящей ярости, потому что если бы не то сообщение, Се Ляню, возможно, не пришлось бы переживать все страдания, которые на него свалились.

Кто такой Чэнчжэнь, они с Хэ Сюанем теперь пытаются понять до сих пор, потому что, как выяснилось, он имеет отношение ещё и к ситуации Хэ Сюаня. Не только к тому, что случилось с Се Лянем.

Но пока безуспешно.

— Насчёт кого он написал? — интересуется Хуа Чэн. И издаёт короткий смешок: — Я случайно не одного из его многочисленных родственников удавкой проучил?

— Пока не выяснил. Но подозреваю, насчёт кого-то из семьи Цзян или Лань, учитывая их… напряжённые отношения, — отзывается Хэ Сюань. — А тот, кого ты проучил, из семьи Цзинь. Побочная ветвь.

— О-о-о. — Хуа Чэн закрывает лицо ладонью. — Только ещё одного Цзиня мне не хватало.

— Ещё одного? — недоумевает Хэ Сюань.

— Их Цзинь Цзысюань — жених сестры моих драгоценных соседей по комнате, — объясняет Хуа Чэн. — Мне кажется, у меня уже в мозге скоро будет дыра от того, насколько часто я в последнее время про него слышу. А почему он родственника не кинулся защищать?

— Я же говорю: побочная ветвь. У них не самые лучшие отношения.

Хуа Чэн задаёт ещё несколько вопросов, но, по сути, смысла они не имеют. Единственный вывод: нужно понаблюдать за Вэнь Чао, и, возможно, это позволит получить ещё какие-то намёки насчёт личности Чэнчжэня. За аккаунтом явно скрывается человек. Только человек, очень хорошо знающий, как прятаться: его номер не определить благодаря какому-то специально установленному фильтру, его местоположение не узнать, он меняет голос во время звонков и никогда не соглашается на встречи, всё делая опосредованно.

Отпустив Хэ Сюаня (и получив очередные заверения, что скоро он переведёт ещё немного от суммы долга), Хуа Чэн ещё некоторое время стоит, до хруста сжав руку в кулак и впившись ногтями в кожу ладони.

Он узнает, кто ответственен за ту боль, через которую Се Ляню пришлось пройти.

Он обязательно узнает.

И этого человека ничего хорошего не ждёт.